Хроника летального исхода, главы 22-28

22.


                Дневник.

13 декабря 1988 г.
Каждый борется с этим по-своему. Вот, например, что пишет читатель «Советского спорта»: «Чтобы бросить курить, нужно сначала отказаться от алкоголя. Лучше в это время взять отпуск и в течение месяца избегать курящих... Но не читать и не удить рыбу! Малейшее напряжение нервной системы возбуждает желание курить». А не слишком ли большие жертвы?
Как это ни странно, воздерживаться от курева нетрудно. И даже писать об этом не хочется. Предвкушал муку, а тут – скука.
Между прочим, совсем не просто скрыть, что завязал. Приходится врать, что не куришь временно, пока зима и легко подхватить бронхит.
Недавно захотел курить, когда читал «Триумфальную арку» Ремарка (там на каждой странице пьют и дымят). Да и от кальвадоса не отказался бы...
Приснился неприятный сон, будто бы я закурил для пробы, чтобы испытать себя. Вроде как назло кому-то. Проснулся с тяжестью на сердце... Нет, не стоит курить даже для пробы.
Завтра ровно месяц. Сэкономлено 5 рублей. Сдвиги в здоровье? Пока не знаю. Что-то этой зимой у меня простуда за простудой. Зато изо рта не воняет табаком, по утрам удаётся сделать глубокий вдох, мозги не заняты мыслью, что на вечер, например, сигарет не хватит... Наверно, и это уже хорошо.

18 января 1989 г.
Пошёл третий месяц. Пока держусь. Уже было всё: операции, нервотрёпка, застолье по случаю Нового года... Стал плохо переносить, когда рядом курят. Самого тянет  закурить крайне  редко.
Курение – не наркомания. Это секундная потеря самоконтроля.
Сэкономлено на сигаретах рублей пятнадцать. Решил купить себе в награду книгу у спекулянта. Это ведь лучше, чем отрава для лёгких. К тому же, есть оправдание покупки книги втридорога.


 (1984 г.)

-...Ну что ж, пиши историю, – даже не пытаясь скрыть раздражение, сказал Аржановский в ординаторской. – Да поподробней: что ты там вводил ей, чем загружал... А я сегодня уже не могу.

В двери он задержался и добавил:
-Эх, дал бы я тебе, Игорь, ****юлей. Ты только не обижайся, конечно. Может быть, поймёшь когда-нибудь...

И ушел, не попрощавшись ни с Градовым, ни с Шиковым, который, развалившись в кресле, с весёлым изумлением наблюдал эту сценку.
-Ну а что, что я должен был делать, когда у больной такое давление? Терпеливо ждать старших? – крикнул Градов вдогонку реаниматологу.
-Да ладно тебе, Игоряныч, не кипятись. Аржановский сегодня не в духе, – благодушно посоветовал Шиков. – Он и меня херами обложил.
-А мне плевать на это! Он-то как раз не считает нужным щадить мою психику. Он, видите ли, пострадал, теперь, значит, переживает, а я, выходит, нет.
-Ну, будет тебе. Вот псих в самом деле!
-Нет, ты скажи, Алёша, что означает это его «пиши поподробней»? Угроза?
-Вряд ли.
-Тогда зачем же он...

Запнувшись на полуслове, Градов вдруг вскочил и побежал к двери.
-Куда же ты? – удивился Шиков.
-Ты, Алёша, посиди немного. Я скоро.

Он и сам не понимал толком, почему ушёл из ординаторской. Должно быть, почувствовал, что ещё чуть-чуть – и он завоет, зарычит... Нужно было как-то разрядиться, отвлечься. Но, встретив в коридоре ошалевшую акушерку, которая почему-то вдруг улыбнулась ему – растерянно, чуть ли не заискивающе, – Градов понял, что покоя в этих стенах сегодня не найдёт. Вспомнив о больной с кровотечением, он переоделся и поспешил в гинекологию.

-Поздравь меня, Катя, ещё один труп, – хмуро сказал Игорь дежурной медсестре, надевая фартук. – Полтора месяца назад – Гриценко, теперь – вот…

Катерина испуганно прикрыла ладошкой рот.

Градов попросил приготовить инструменты для выскабливания матки.
-Да сможешь ли ты работать сейчас? – участливо спросила сестра.

В последнее время медсёстры стали позволять себе обращаться к нему на «ты». Особое расположение к Игорю почувствовали, что ли? Или, напротив, потеряли всякое уважение...

Остановив кровотечение, Градов поплёлся в хирургическое отделение просить помощи: нужно было перевезти труп в морг. В ординаторской Игорь Николаевич обнаружил дежурного хирурга Белоглазова и всё того же Шикова.
-А вот и он, – обрадовался Алексей Павлович. – А я уже стал беспокоиться: ушёл, сказал, что скоро, а сам как в воду канул. Причём, в воду особую: не в речную или, скажем, болотную, а прямиком в околоплодную...
-Хватит,  Алёша, – перебил его Градов. – Не время балагурить.
-Да ты расслабься, – сказал Шиков. – Хочешь мужской половой анекдот?
-Нет.
-Зря. Есть у меня один свеженький...
Градов вздохнул.
-Я чего пришёл, мужики: требуется ваша помощь.
-Ты насчёт морга? Догадываемся. Дело святое, поможем. Готовь магар.
-Магар? Ты о чём? – растерялся Игорь. – Нет у меня сейчас ничего. Три дня не было выписки родильниц.
Шиков внимательно сощурился.
-Слушай, а ты и впрямь с ума съехал, спелеолог несчастный. Шуток не понимаешь. Посиди, посиди, отдышись. Время ещё не вышло.
И всё-таки не удержался:
-А то не ровён час пациентка твоя оживёт там, среди жмуриков. Представляешь, какую жалобу накатает? Скажет: «У меня всего лишь лёгкий обморок был на почве ночного недержания последа, а он меня – к упокойничкам...»
-Алёша! Побойся бога. Ведь неуместно же сейчас...
-Ну, извини, коли что, – миролюбиво усмехнулся Шиков.

Он расставил шахматные фигуры, подвинул доску поближе к Белоглазову и сделал первый ход. Минут через сорок они молча поднялись, не доиграв партию, сели в «скорую», подкатили к роддому, погрузили носилки с Черновой в машину и поехали в морг. Градов влез в салон «скорой» и уселся на откидное сидение рядом с покойной. Инночка и Оля пошли пешком. На узкой асфальтовой площадке машина остановилась, расторопный Шиков быстро отворил двери морга и вывез оттуда каталку, куда и перенесли Чернову. В последний момент акушерка заметила, что у покойницы так и осталась зажатой между ног пелёнка, и намекнула, что, дескать, неплохо бы забрать, а то сестра-хозяйка недосчитается. Инночка Полянская, которая, судя по всему, уже успела прийти в себя, решительно приблизилась к Черновой и, ничуть не смущаясь, выдернула пеленку. Отчего-то все, кроме Градова, негромко засмеялись. Нервы, должно быть... Несколько кровяных капель с пелёнки угодили прямо в ухмыляющуюся физиономию Шикова. Он весело выругался и утёрся. Игорь подтолкнул каталку с трупом поглубже в черноту секционного зала, затем, словно извиняясь, прикоснулся вдруг к обнажённому плечу Черновой, но, почувствовав, что тело умершей ещё тёплое, руку поспешно убрал и поторопился к выходу.
-Хочешь конфетку? – предложил Шиков.
-Исчезни! –  рассердился Градов.
-Вот и напрасно. У меня сегодня гинекологические: «Раковая шейка»!

Градов вернулся в ординаторскую, открыл историю родов. И снова вспомнил Аржановского и его многозначительное «ну что ж, пиши, что ты там ей вводил...» «А ведь вы, Леонид Константиныч, здорово струхнули, – подумал Игорь. – И теперь, если что, всю вину свалите на меня. Что ж, придётся подстраховаться. Уж на сей раз, Леонид Константиныч, мы не упустим ничего, всё до последней мелочи опишем... Кстати, ведь это ваша школа, Леонид Константиныч...»

                И с т о р и я    р о д о в  N399/2720

12-55. О состоянии больной доложено заместителю главврача по лечебной части Аржановскому Л. К.  Получен совет сообщить в санавиацию. Однако вызвать санавиацию не удаётся: у больной началось гипотоническое кровотечение, оставить её нельзя, а телефон находится в соседнем здании...


Писал Игорь Николаевич и сам головой качал с досадой. Ведь бред же! Не документ, а эдакий романчик о жизни провинциальных лекарей. Кстати сказать, подобную литературу Градов всегда недолюбливал, находил в ней много вранья и фальши, а тут вот – нате вам... Время, конечно, наобум поставил: беседовал-то с Аржановским немного раньше, минут, может быть, на сорок. Но исправлять не хотелось: тогда ведь всю историю переделывать пришлось бы.

 (Позже главный гинеколог области В. С. Знаменская, увидев запись Градова, возмутится: «Подумать только! Начмед велел вызвать санавиацию! Не оценив, как следует, ситуацию, не успев осмотреть больную – так, между делом, по телефону!»)

Поставив последнюю точку, Градов отложил историю и включил телевизор. Ровно в час ночи дикторша пожелала спокойного сна, трансляция закончилась, и экран затянуло мутной, шипящей пеленой. И тут Градову стало страшно. Для того, чтобы выключить телевизор, нужно было подняться, нащупать под кроватью тапочки, сделать несколько довольно рискованных шагов по ординаторской, выдернуть вилку из розетки… Ему казалось, что тогда произойдёт самое ужасное: на Градова навалится гробовая тишина, и во мраке чётко обозначатся силуэты несчастных детей, лишившихся сегодня  матери, а по полу забегают мыши – они ведь любят, когда темно и тихо...

Так и пролежал он всю ночь – пристально вглядываясь в мерцающее сияние экрана и угадывая на плинтусах стремительные тени с длинными нервными хвостиками.

Градов вспомнил: что-то такое уже было. Только то была не мышь, а лошадь. Она шла по асфальтовой дорожке к приземистому зданию морга – белая, спокойная, без седла и уздечки. В сумерках её белизна казалась пронзительно-кричащей, а стук копыт – оглушительным, звонким. Игорь вспомнил, что, несмотря на поздний час, окна морга были отчего-то освещены. Градов знал эту лошадь. Она частенько гуляла по территории больницы или паслась в густой люцерне, как раз напротив окон родзала. Вряд ли Игорь сумел бы теперь объяснить, какая связь лошади, которая шла тогда к ярко освещённому моргу, с мышью. Тоже было жутко...

В такие минуты – редкие, а потому особенно памятные – у Градова появлялось предчувствие скорой своей кончины. Кажется, и здоровьем бог не обидел Игоря, и в жизни всё сложилось вполне пристойно – семья, квартира, профессия, – в общем, повода для заупокойных мыслей как будто бы не было. Однако ж нет-нет да и захандрит он, затоскует, обозлится на весь свет. А то усядется перед телевизором, окунётся в свои думы – не дозовёшься. Растревожится Ирина, подойдёт, обнимет – только отмахнётся он,  и за вечер – ни звука больше. Поначалу  Градов объяснял свою депрессию неудачами на работе. А позже понял, наконец, в чём причина. Иной раз замрёт вдруг над пишущей машинкой, задумается, глянет скептически на пачку исписанной бумаги, и – мысль в башке: «А кому это, собственно говоря, нужно? Стоит ли допоздна горбатиться за письменным столом, забыв обо всём на свете?» С некоторых  пор Игорю стали вдруг близки терзания чеховских героев: «Полжизни прожито, а для чего? что сделано?» Иногда и вовсе банальщина в голову лезла: «Булгакова начали публиковать чуть ли не в тридцать лет, а умер он в сорок девять. Неужели и я успею к пятидесяти годам написать свою «Маргариту»? Вряд ли...»

…Однажды, во время неспешного вечернего чая, он сказал своему отцу:
-Ты пойми, ведь я – нуль, ничего не сделавший в жизни! Бог мой! как хорошо быть полной бездарью, глушить водку, стучать по вечерам в домино, укладываться в постель в одиннадцать...  Это счастливые люди!
-Но как же так? – удивлялся отец. – Ведь  немало же ты, в самом деле, успел. Ну, пусть не в литературе, так ведь это и необязательно. Зато ты – врач, у тебя растёт сын...

В ответ Градов лишь горько усмехался, вспоминая, что именно так, теми же словами, утешал когда-то Ольгу: «У тебя ведь семья, дочь...»

-А в литературу, между прочим, – продолжал отец, – без блата сегодня не войдёшь. Да ты перечитай, перечитай внимательно жизнеописания некоторых нынешних «великих». Этому – Маршак помог, месяц рукопись переделывал, тому – Чуковский, а тем двум – Александр Трифонович...
-Какой Александр Трифонович?
-Твардовский.
-Так ведь у него работа такая была.
-Какая же?
-Редактор. Ему положено было.
-Верно. Только где же теперь такие редакторы?
-Должно быть, они помогали тем, кому стоило помогать, – вздохнул Градов.
-А вообрази – отказались бы. Вот мы и не узнали бы ни, например, Бориса Житкова, ни Солженицына, ни... Да, господи, мало ли? Нет, что бы ты ни говорил, а медицина, по моему разумению, как-то надежнее, солиднее, что ли. Тебе, наверно, уже сейчас есть чем гордиться.
-Знаешь, почему-то всё равно неуютно мне, хоть убей. Неладно у нас, понимаешь?
-Что ты имеешь в виду?
-Коротко не расскажешь. Хотя попробую, пожалуй...
Игорь ненадолго задумался.
-Ну, хотя бы вот это: какой толк знать нам, что полезно облучать кровь ультрафиолетом?
-А это полезно?

-Ты дослушай. Вот, например, аутогемотерапия: берём кровь из вены и — в мышцу её. Но сперва не мешает облучить кровь ультрафиолетовыми лучами определённой длины волны. Всего несколько процедур, и пациентке гораздо легче. Конечно, нужна специальная аппаратура. А её у нас нет… Или ещё пример. Иногда очень важно вовремя определить содержание в крови особого белка – гаптоглобина. Если его количество превышает норму, значит медикаментозное лечение уже не даст результата, нужно оперировать, удалять очаг воспаления. А то ведь лечим, лечим, травим больную химией, даже не задумываясь о том, что изменения в больном органе приняли необратимый характер. Но... не определяет наша лаборатория концентрацию гаптоглобина.
-Так обратитесь в другую лабораторию.
-А там то же самое.
-А в областной больнице?

Градов махнул рукой.
-Далеко не каждый врач знает это слово – «гаптоглобин». Да и зачем, в конце концов, его знать? Никакой практической пользы.
-Но можно же как-то выкрутиться, придумать что-нибудь взамен...
-Вот и выкручиваемся – ставим диагнозы от фонаря, по наитию, лечим святым духом... Да разве только это! – начал горячиться Игорь. – Есть кое-что и похуже.
-Что именно?
-Писанина, писанина проклятая! Некогда больному в глаза глянуть. Иногда мне  кажется,  что общество  видит в  нас потенциальных преступников. Ведь что такое история болезни? Отчёт, попытка оправдаться, что-то вроде объяснительной. Отсюда у медиков и поговорки: «Пиши побольше – дадут поменьше срока», «Историю ты пишешь не для больного, а для прокурора».
-Но ведь и для себя тоже.
-Далеко не всегда. Нередко врачу довольно всего трёх-четырёх слов. Узелок на память это, пустяк. А ему вменяют в обязанность описывать какие-то дурацкие лимфоузлы, которые он даже не осматривал, или форму коленных суставов – это в гинекологии-то!
-И описываете?
-Нет... А слова-то какие в русском языке длиннющие: «сос-то-я-ни-е у-дов-ле-тво-ри-тель-но-е», «фи-зи-о-ло-ги-чес-ки-е от-прав-ле-ни-я»... Пока напишешь – рука отсохнет! Две трети нашей работы – бумагомарательство.
-Но ведь сам же говоришь – «для прокурора». Значит нужно всё-таки? Побольше напишешь – дадут поменьше...

-Врача совсем несложно обвинить в преступлении. Вот пример: умирает больной – тяжело, мучительно, на крике. Все в палате медленно сходят с ума, медперсонал в поту, работа отделения парализована. Ничто больному уже не поможет. Его даже в реанимацию не взяли, лежит в общей палате. Он-то умрёт через сутки, но эти последние часы – самые страшные в его жизни. Во власти врача ускорить конец. Всего один укол... Давай представим, что этот укол сделан. Подвиг это или преступление?.. Или предположим, что в поезде задыхается ребёнок. Подавился вишнёвой косточкой. Нужно вскрыть дыхательное горло, сделать трахеотомию. Находят в соседнем вагоне врача – помоги, мол. А он и рад бы, да инструментов у него подходящих нет, конечно. Как тут быть? Не сделаешь дырку в трахее – преступник, отказался помочь умирающему. А сделаешь, да неудачно, тупым ржавым ножом… кровотечение, например, случится или заражение крови – зарезал, угробил ребёнка.
-А что, у тебя такие случаи были?
-Слава богу, нет.

Больше не стал Градов распространяться на эту тему, хотя и в его практике был подобный эпизод...



...Конец рабочего дня. Собирается Игорь Николаевич домой. Но тут звонит из приёмного покоя фельдшер.
-В Понюшкино у женщины маточное кровотечение. Сообщили, что она без сознания. Поедете со мной? Что-то мне страшновато одной.
-Что ж делать, поеду.
«Что там может быть? – размышляет Градов дорогой. – Выкидыш? Криминальный аборт? Предлежание плаценты? Внематочная беременность?»

До Понюшкино километров пятнадцать. Взял Градов с собой капельницу, флакон полиглюкина, а в последний момент прихватил и набор инструментов для выскабливания матки. И ещё акушерскую сумку, для родов. Мало ли что...

Половину пути асфальт ровненький тянется, а дальше – кочки, колдобины. Середина июля, жара – градусов тридцать пять. Едет Игорь Николаевич и в глубине души надеется, что не так уж страшно в Понюшкино. Ну, упала женщина в обморок, с кем не бывает?

Насилу нашли больную: лежит на поляне, в траве, на самом солнцепёке. Рядом старушки суетятся и сельский фельдшер, из грязного ведра водичкой поливают. Больная лет двадцати на вид. Грузная, обмякшая, в мокром от воды платье.
-Что же вы её на самое солнце-то?
-Тут совсем недавно тень была.
-Рассказывайте, только быстро.
-Кровь у неё пошла с утра.
-Пошла?.. Гм… Так вы бы на машину её и к нам. Давно привезли бы.
-Так она же всё время сознание теряет.
Градов наклоняется к больной.
-Беременна?
Та пожимает плечами: точно не знает, мол. Скорей всего да. Приехала из Мурманска, с маленьким ребёнком, без мужа. И никуда с Градовым не поедет, не хочет оставлять дочку. А «чистку» не выдержит, умрёт ещё...

Измеряет Градов давление: 80/40. Нужно срочно остановить кровотечение, да и осмотреть как следует. Не на улице же... Маклаков, шофёр, выносит из машины носилки.
-Ложись, – говорит Игорь пациентке.
-Не поеду я, – заявляет она.
-Быстро!

Градов еле сдерживается, чтобы не накричать. В такие минуты женское упрямство вызывает особенное раздражение. И еще злит тот факт, что больная – приезжая. Своих мало, что ли?

Угадав в голосе врача угрозу, женщина поднимает голову, медленно садится – и тут же падает без сознания. Наверно, много крови потеряла. К тому же – истеричка. Это сразу видно. Быстро приходит в себя и начинает размахивать руками, головой вертеть – с воем, стонами... Прямо сеанс Кашпировского. Толстая, потная. Килограммов сто в ней. В таком возрасте это вряд ли проявление болезни. Скорее пробел воспитания. Очень едим сильно. А теперь вот – таскай её на носилках. Фельдшерица «скорой» сама беременная. А у Маклакова радикулит, ему ведь не тридцать лет, на пенсии уже. Но молчит Маклаков, терпит, тоже впрягается. Вносят больную в машину.
 «Теперь куда? В больницу? – соображает Градов. – Не довезём, растрясём. Жара, в салоне «скорой» это ощущается особенно. А больная совсем раскисла, на глазах расплывается... Нет, не довезём».

И принимает Градов решение завернуть в сельский медпункт. Там есть гинекологическое кресло, можно сделать выскабливание матки, остановить кровотечение. В пути всё спокойнее будет.

Правда, у этой медали есть и другая сторона: при особом желании такую манипуляцию можно представить как подпольный аборт, сделанный врачом в неприемлемых  условиях. А если к тому же прободение матки приключится? Или тяжелое воспаление потом, перитонит, сепсис? «Доброжелатели» всегда найдутся. Скажут: причина в том, что выскабливание матки сделано в антисанитарных условиях, почти на улице.

Так что же выбрать? Остановить кровотечение, рискнуть? Или прежде всего себя прикрыть? Но опять же – разве это прикрытие? Привезёшь в больницу обескровленную больную в тяжёлом шоке – скажут: не догадался кровотечение на месте остановить...

Как это ни странно, сомнения Градова разрешает шофёр Маклаков.
-Давай, – говорит, – доктор, тут починим её, а потом дальше повезём. А то дорога плохая.
Он своими мерками мерит. Ему ведь тоже спокойнее будет, если больную «починят» прямо здесь, на месте.

Медпункт в Понюшкино – это четыре крохотные комнатёнки по кругу: из первой можно попасть во вторую... из четвёртой – в первую. С носилками, конечно, не развернуться. Вот ведь строят, чёрт знает о чём думают. Впрочем, здесь раньше жилой дом был, с сенцами, печкой.
-Вставай, – приказывает Градов больной. – Там, в дальней комнате, есть кресло...

Женщина, кряхтя, поднимается и, сгорбившись, входит в дом. Возле самого кресла она снова теряет сознание и падает. Игорь подносит к ней вату с нашатырём. Скоро больная снова открывает глаза и неловко укладывается на гинекологическое кресло. Градов в две минуты удаляет из матки остатки беременности и, немного подождав, убеждается, что кровотечения больше нет.
-Ну что ж, поднимайся, – облегчённо произносит он, – пойдём в машину.

 «Ведь сейчас опять свалится, – скучно думает Градов, глядя в мокрую, мясистую спину пациентки. – Эх, морока! Свалится, как пить дать... Боже, какая жара!.. А фельдшерица стоит, руки опустила, смотрит. Помогла бы ей, что ли. Свалится, не может быть, чтобы не сва... Ну вот, я так и думал!»
У самого выхода больная вдруг останавливается, на миг замирает и медленно – бережно! – оседает на пол. Градов пытается взять её на руки, но лишь отрывает слегка от облезлых, плохо струганных досок пола и поспешно опускает.
-А тут уже с носилками можно, – подсказывает беременная фельдшерица.
-Тащите их сюда, – устало говорит Игорь, пытаясь нащупать у больной пульс.

Женщина приходит в себя уже в пути. Доехали без приключений. В больнице сразу же взяли пробу крови на гемоглобин, поставили капельницу, начали лечение. Уже к вечеру пациентка потребовала отпустить её домой. А через два дня самовольно ушла, не предупредив даже дежурную сестру.



23.

 (1989 г.)
-Саша, нельзя так с малолетками. Девчонка к тебе со своей бедой пришла, а ты свысока смотришь и брезгливо морщишься, как будто сам в шестнадцать лет не лапал подружек...

Хургин возмутился:
-Ну, знаешь! Нужно быть последней дурой, чтобы влететь в таком возрасте.
-А кто это оспаривает? Ну, сглупила девка, бывает... Только пусть разбирается в этом её мамочка, а мы – не судьи. Наше дело врачевать, а не наставлять на путь истинный заблудших овец. Нет у нас права на нравственные проповеди. В конце концов, мы тоже не праведники.

-Сравнил! Тебе, Игорь, тридцать, а ей еще паспорт не дали.
-Тем более нельзя: уж если в таком возрасте она на медиков волчонком смотрит, то чего же ждать дальше? А потом мы удивляемся, почему пациентки иногда грубят нам? Да они же врача ненавидят!
-Ненавидят? Может быть... Но всё равно знают, что врач лечить будет непременно, никуда не денется!
-Не захочет, так и не будет.
-Ну, рассмешил. Не будет – заставят!

-Ты, Александр Львович, совсем как Папаша рассуждаешь: «не хочешь – заставим». А только это примитивный подход. Медицина – не наука, это искусство, и тут очень многое зависит от настроения врача, от его доброго расположения к больному.
-Слова, слова…
-Да, меня можно принудить работать с восьми утра до пяти вечера, и больную мне можно навязать такую, которую и видеть-то не хочется. Но никакого врача не заставишь трудиться творчески, с душой, с огоньком, ты же это знаешь.
-Во шпаришь, как по писанному! Остаётся уточнить: что значит это твоё «работать с душой»?

-Зря иронизируешь, Саша. Тебе хорошо известно, что гинекологическое воспаление можно лечить витаминами и экстрактом алоэ, а можно – совсем по-другому: толково, вдумчиво. В палате две пациентки. Одна получает анальгин и витамин «В», а вторая – точно подобранные антибиотики, да ещё в сочетании с другими антибактериальными средствами, и каждый день ей капельницы ставят. Первой больной через дней десять назначают какое-нибудь стандартное УВЧ на живот или вообще выписывают, а для второй подбирают физиотерапию с умом, с подходцем, да с учетом индивидуальных особенностей... А когда выписывают, направляют на курорт, и санаторий подбирают по всем правилами науки. И что же в итоге? Первая пациентка спустя полгода возвращается к врачу с теми же болями, но теперь её болезнь значится как «хроническая», а вторая, вернувшись с курорта, от души благодарит тебя и ставит пузырь коньяка. А чаще и не ставит, наивно полагая, что уровень медицины достаточно высок, и всё в ней происходит по щучьему велению. Или по приказу начальства. Конечно, к первой больной отнеслись по-свински, но кто возьмётся доказать, что врач не прав, если лечение принесло ей облегчение?

-Ну, вот видишь? Поэтому нужно с ними построже, а ты даже на обходах либеральничаешь, смотреть противно.

-И тут могу возразить. Обход – это тоже искусство. Иногда нужно найти в себе силы честно признаться пациентке: «Ваш случай для меня загадка, придётся  покопаться в специальной литературе». Надо, чтобы больные видели, что о них беспокоятся, это настраивает их на сотрудничество. Иной врач весело пробежится по палатам, торопливо прикоснётся к животам мизинцем, промычит что-то невнятное и откланяется. А другой присядет на койку, заглянет пациентке в глаза, поинтересуется, как спалось, не холодно ли в палате, приходят ли родственники. Нужно нет-нет да и менять интонацию вопроса хоть изредка. В больнице ведь с тоски подохнуть можно! А мы, как попугаи, твердим одно и то же: «На что жалуетесь?» Да ты, голубчик, спроси о чём-нибудь другом.
-Например?
-Да хотя бы вот: «Что это был за красавчик, с которым я видел вас сегодня в вестибюле?»
-Ты, Игорь, просто артист!
-А что! Врач имеет право поинтересоваться: «Не кажется ли вам, что сегодня у нас щи подкачали?» Больные всё знают и всё видят, они не любят вранья.
-А если я только вчера с ней подробно беседовал?
-Ну, хоть анекдот какой загни, что ли.
-Прямо девятнадцатый век какой-то.
-А что в этом плохого?
-Тебе бы на Запад съездить, там быстро бы отучили кашу по столу размазывать. Там бы тебя пахать заставили. И, между прочим, ценить своё рабочее время.
-Думаешь, не смог бы?
-Боюсь, там нужно много знать и уметь.

-И знал бы! И умел бы! И в университете... или где там ещё?.. учился бы не так бездарно, а уж всякую ерунду, вроде атеизма или политэкономии, и вовсе по боку бы! Нашёл с чем сравнивать. Да они там и аппаратурой обеспечены, и медикаментами, и экспресс-информацию о новых лекарствах вовремя получают. А у нас даже справочник Машковского всем, кому не лень, продают, а врачам не хватает.
-Вот разошёлся...
-А что? Всё ведь из мелочей складывается. Как давно, к примеру, ты читал журнал «Акушерство и гинекология»?
-Не помню. Кажется, заглядывал недавно.
-Ну и как, интересно?
-Так это же не «Плейбой», что там может быть интересного?

-Заблуждаешься, Саша. Наш журнал должен быть занимательным! Ты открой, открой последний номер. Ведь там практическому врачу читать просто нечего. Сплошь «высшие сфэры» – цифирки, графики, ферменты-гормончики, которые мы с нашей лабораторной оснащённостью и на зуб не попробуем никогда. Ребята науку делают, суетятся...
-А что же ты хочешь?
-Журнал должен быть живым, Саша, живым, понимаешь?
-Как ты себе это представляешь?

-А вот как! На первой странице – ладно уж, пусть будет яркая остроумная реклама нового лекарственного средства... скажем, что-нибудь от импотенции. Дальше – подробное описание аппарата японской фирмы «Чеши Допота», предназначенного для внутриутробного определения моргательных движений плода...
-Что-то не знаю такого.

-Шучу... Рядом на фото – новые инструменты для искусственного оплодотворения, разработанные весёлыми умельцами из Шпичкино. С адресом для заказчиков, с прейскурантом цен и практическими рекомендациями для самостоятельного творчества. На следующей странице – подборка анекдотов про гинекологов с иллюстрациями лучших художников-карикатуристов. Следом – четыре-пять статей по актуальным вопросам акушерства и гинекологии, а также краткий обзор последних диссертаций, защищённых под руководством профессора Матушкиной, и анализ случаев смертности в роддомах Сомовской губернии за последние десять лет (с подробным реестриком взысканий и штрафных санкций, это настраивает на деловой лад). Далее – постоянная рубрика: конкурс на верное решение акушерских задач (победителю – приз: кружка Эсмарха с автографом министра здравоохранения). Следующие несколько страниц посвящены фотоконкурсу «Миссис Пупок – 89»: читателю  предлагается выбрать самую красивую беременную сезона.
-Шутишь всё?

-Ну, предположим, без этого можно обойтись. А вот казуистика в гинекологии – это уже интересно, это будит воображение. Мемуары бывалых врачей, письма из провинции и всё такое... Дальше: жизнеописания выдающихся акушеров (ныне покойных) – Жорданиа, Персианинов, Максимович-Амбодик... Воспоминания сослуживцев, снимки из семейного альбома... Экскурсы в историю акушерской науки, полной драматизма, поисков и дерзаний.
-Да какие там поиски? Как рожали, так и рожают...

-Вот и неверно. Чего только стоит, например, история акушерских щипцов. Это же детектив, авантюрный роман, Дюма-отец!
-Ну-ка, ну-ка, любопытно.

-Неужто не знаешь? Вот послушай. Изобретатель щипцов Питер Чемберлен-старший умер в начале семнадцатого века...
-Что это ты со смерти начал?
-Наберись терпения!.. При жизни он был богат и знаменит. Об инструменте знал только один человек – младший брат Чемберлена (тоже Питер).
-Тут, наверно, историки что-то напутали. Вряд ли братьев назвали бы одинаково...
-Ну, не знаю... Младший Чемберлен оставил щипцы в наследство своему сыну, которого звали, как это ни странно, всё так же: Питером. Этот доктор, видимо, не бедствовал, достиг положения лейб-медика при трех королях и королевах, но с коллегами конфликтовал, тайну свою фамильную хранил тщательно и только незадолго до смерти открыл её сыну Хью. А вот с этим Чемберленом приключился казус. Дело было так. Знаменитый Франсуа Морисо, французский акушер, автор популярного в те годы трактата «О болезнях беременных и рожениц», в течение восьми дней – восьми, Саша! – тщетно пытался помочь старой первородящей с очень суженным тазом. Хью Чемберлен, судя по всему, был или выскочкой, или авантюристом. Он вызвался закончить роды за семь с половиной минут (какая дурацкая цифра!), но у него ничего не вышло. Хью бился часа три и ушёл ни с чем. Спустя сутки роженица умерла. На вскрытии были обнаружены многочисленные разрывы матки, обязанные своим происхождением щипцам Чемберлена. «Щипцы для узкого таза – что кулак для глаза». Ранее Хью договорился о продаже своего секрета за десять тысяч таллеров, теперь же об этом не могло быть и речи. Хью уехал в Лондон. Там он создал-таки себе крупное имя благодаря обширной практике и переводам трудов Морисо. Он основал банковское предприятие и успешно наживал капитал, но по какой-то причине разорился и вынужден был бежать от долгов в Амстердам, где и продал щипцы медико-фармацевтической  коллегии. Теперь золотой ручеёк полился в карманы врачей этой коллегии. Наконец, нашлись два простака, которые приобрели право на публикацию сведений об акушерских щипцах, но вскоре выяснилось, что этих почтенных мужей науки попросту надули: им продали только половину инструмента.
-Забавно. Где ты это вычитал, Игорь?
-В старых учебниках... К началу восемнадцатого века  слух о чудо-щипцах распространился почти по всей просвещённой Европе. Некий Пальфиро, хирург из Женевы, попытался изобрести инструмент снова, но его вариант получился не столь  удачным,  как у Чемберлена. Тем не менее, Пальфиро всё же отважился на пеший поход в Париж с тем, чтобы показать своё изобретение в местной академии, чем и заслужил себе право на место в истории повивального искусства. Ну а спустя лет десять о щипцах уже знали многие акушеры. Естественно, нашлись умельцы, которые занялись усовершенствованием инструмента. Так появились щипцы Лазаревича (русская модель), Негеле, Симпсона, Левре... А инструмент, придуманный Чемберленом, в начале девятнадцатого века был случайно обнаружен в кладовке усадьбы изобретателя и признан первым вариантом всех последующих модификаций. Когда-то за эти железки кое-кто отдал бы очень много, а они пролежали в пыльной кладовке бог знает сколько времени. Такова жизнь... Теперь ответь мне: неужели эта история не заслуживает места в журнале для акушеров?

-Вряд ли такая беллетристика уместна в строгом научном издании. То, что ты предлагаешь – это ликбез для домохозяек и недоучек. Последним, между прочим, можно порекомендовать почаще заглядывать в учебники.
-Ты о себе?
-В какой-то мере, да.
-В новых учебниках этого нет.
-А в старых одна вода: сю-сю, сю-сю-сю...
-Тебе не нравится «Семинарий» Гентера?
-А что там хорошего? Старорежимное рассусоливание прописных истин...
-А учебник Бума? Это тоже вода?
-Конечно. «Милостивый государь! Акушерство стало лишь тогда наукой, когда рухнули тысячелетние стены... мм... отошли в прошлое традиции и обычаи и рожающая женщина стала доступной врачу-мужчине, обладающему умом и сообразительностью...» Что-то вроде этого.
-Умом и сообразительностью обладает птица Говорун… Но ведь это и чудесно! Это, если хочешь, литература!
-Дело надо делать, Игорь, дело. А ты расходуешь время на чтение всякой ерунды. И сам, вон, что-то пописываешь по ночам.
-Ну, знаешь...
-Да ты не кипятись. Это моё личное мнение, никому его не навязываю. Рискну только предположить, что вряд ли твой журнальчик пользовался бы спросом у серьёзных врачей. Это же кич какой-то, безвкусица... Того и гляди ты скоро начнёшь всерьёз анализировать роды, описанные Львом Толстым или Булгаковым...
-А что, это идея. Представь себе: заочный всесоюзный конкурс на самый полный диагноз, поставленный  Кити Щербацкой!
-Ага, уличить Льва Николаевича в некомпетентности, ткнуть старика носом в его просчёты и объявить выговор с занесением в личное дело. Ну а в конце номера предлагаю викторину «Знаешь ли ты женскую анатомию?» и кроссворд на тему «Барьерные противозачаточные средства и их роль в политическом самосознании нации».
-Тьфу! Иди ты к лешему!



24.

Трудно определить, с чего это началось, но случилось так, что в отношения Хургина и Градова однажды закрался едва приметный сперва холодок, который постепенно перерос в раздражение и неприязнь. Довольно скоро Александр Львович почувствовал себя крупным начальником. В его речи как будто сами собой стали ерошиться фразочки типа «вызовем на ковёр», «рассмотрим в административном порядке», «не проследишь – не сделаете». Поначалу Градов лишь посмеивался. Он дал Хургину кличку «ОРЗ» (Организатор Районного Здравоохранения) и с плохо скрытым сарказмом подбрасывал ему новые «руководящие» идиомы: «перекроем кислород», например. Или ещё это, сакраментальное: «С кем приходится работать!» Игорь быстро понял, что коль уж Александр надумал карьеру себе лепить, доверять ему не стоит. Что-то слишком часто уж стал подводить Хургин Градова. То вдруг уедет внезапно на выходные к родным, так что Игорю приходится отдуваться одному перед нагрянувшей вдруг комиссией. То подставит райгинеколог Градова на планёрке, и шишки достаются поровну, хотя Градов, не значась администратором, мог бы, казалось, дышать спокойно. То Хургин внезапно внесёт изменения в график дежурств, а Градова известит об этом в самый последний момент, когда к Игорю как раз приехали на пару дней институтские друзья... Иногда Александр устраивал консилиумы у постели тяжёлой больной, а Градова просил оформить бумаги, сам любил диктовать, а подпись свою в конце не ставил, делал вид, что забывает, а может быть и вправду забывал... Личную свою печать Александр Львович никогда под рукой не имел, а потому на рецептах с наркотиком или остродефицитным препаратом стояла обычно печать доктора Градова, за что Игорь и получал порой нагоняи от Папаши: рецепт, дескать, не теми чернилами написан, а значит нужно переделать, а испорченный наркотический бланк списать по всей форме; или какую-нибудь, к примеру, лидазу Игорь выпишет неосмотрительно, не той больной, какой вообще полагается это дефицитное лекарство выписывать... у Папаши на этот счёт вполне сложившееся мнение – кому лидазу назначать, а кому неплохо бы и воздержаться, не умрёт ведь больная без лидазы, на всех не напасёшься…

Градов благодушно прощал Хургину, объяснял выходки Александра особой его эксцентричностью, издержками, так сказать, одарённости и нередко помогал ему в его работе: собирал нужные цифры, анализировал документацию, писал отчёты в облздравотдел и т. д. Однако подспудно зрела в Игоре догадка, что их дружба вряд ли выдержит испытание временем.

Несмотря на свою осторожность, Хургин умел пользоваться нужными знакомствами, которые то и дело появлялись у него в процессе работы, и извлекать из них выгоду: достать там чего или повлиять на кого-нибудь... Александр называл это «работой с паспортной частью истории болезни» (имея в виду место службы и должность пациентки, а также сведения о муже). Впрочем, Хургин делал это ловко, так, чтобы в конечном итоге не быть никому обязанным. Он вполне серьёзно полагал, что врач, особенно сельский, должен соблюдать, что называется, дистанцию, жить в некоторой отдалённости от основной массы населения, чтобы ни от кого не зависеть и не вступать ни с кем в близкие отношения. В какой-то мере Градов был согласен с ним. Ему тоже не хотелось так уж совсем, с головой, продаваться тем, кто в этой жизни имеет влияние и вес. Он хорошо запомнил эпизод, когда, раздобыв однажды с помощью продавщицы сельпо бутылку шампанского к новогоднему столу, потом был у вышеназванной дамы дойной коровой целый год. Но Градов учился этой премудрости трудно. Слаб был Игорь Николаевич перед лёгкой возможностью разжиться дефицитом, а благодетельницам своим отказывать не умел, да и не хотел.




25.

Когда понадобилось Градову строить домик на садовом участке, пришлось заняться «работой с паспортной частью» вплотную. Игорь постоянно вкалывал на две ставки, и денег у него было не то чтобы много, но и не бедствовал он, однако, даже имея деньги, дачу построить трудно. Пришлось ему окунуться в трясину блата. Оказалось, что самое сложное – раздобыть лес. Градов посвятил этой проблеме весь свой отпуск. Долгое время ничего не получалось. Наконец дня за три до конца отпуска удалось-таки Градову «выйти» на энергичного лесника Колю Фирсова. Тот пригнал грузовик, Игоря посадил в свой «жигуль», сунул в багажник бензопилу (не поскупился, между прочим) и весело заявил:
-Сделаем.

Они приехали на делянку и принялись валить сосны. Работа спорилась, дышалось легко, свободно, тишину тревожил только шорох хвои да треск веток – это сосна, словно нехотя, медленно падала на сухую, осыпанную иголками землю.
-Слышь чего, – подал вдруг голос лесник, ловко обрезая сучья, – ответь мне вот на какой вопрос: почему у нас район – Щукинский, а центральная райбольница – Доброжатвинская?
-Просто нашу ЦРБ называют так – потому что она расположена в селе Доброжатвино. На самом же деле она тоже Щукинская… Щукинская центральная районная больница.
-А чем она отличается, скажем, от Потаповской?
-Потаповская – это участковая.
-Это как?
-В сельской медицине главная больница – ЦРБ. Кстати, там не только лечат, но ещё и управляют местным здравоохранением в сельской местности. Есть там специальная бухгалтерия, экономисты, кадровики, медицинские аналитики…
-А в городе откуда управляют?
-Из горздравотдела. Но там не лечат…
-А в участковой?
-В участковой лечат, но проще… Ты в армии был?
-Ну.
-Ну вот. Участковая больница – это что-то вроде прифронтового медпункта, а ЦРБ – уже медсанбат. Ну, а областная больница – это тыловой госпиталь. Райбольнице подчиняются несколько участковых больниц, в нашем районе их шесть. Туда обычно старенькие бабушки ложатся на зиму – чтобы не топить печку и не таскать из колодца ледяную воду. Простейшую врачебную помощь там оказывают, конечно, тоже, если надо. Вскрыть чирий на заднице можно и в участковой больнице, а вот резекцию кишечника сделают только в ЦРБ.
-А что такое ФАП?
-Фельдшерско-акушерский пункт. Там вообще нет врачей, одна только медсестра или акушерка. Там ещё проще помощь: прививки, уколы, измерение давления, наблюдение за больными… Это что-то вроде палатки полкового фельдшера совсем рядом от передовой… А почему ты спрашиваешь?
-Да как-то вдруг задумался об этом. Путанная какая-то структура у вас.
-По-моему, очень даже стройная. Вот если бы только всё работало, как надо… Но мне кажется, что ты совсем не об этом хотел спросить. А, Коля?
-Угадал, – Фирсов озадаченно почесал небритую щёку. – Ты мне ответь по совести вот что: когда с пациенткой возишься, на бабу... того... встаёт? Если, к примеру, она на кресле...

Градов пожал плечами: слишком уж типичный вопрос задал Коля Фирсов, многие почему-то интересуются этим.
-Только честно скажи, а то мы с мужиками поспорили как-то...

Игорь ухмыльнулся.
-Ты представь, Коля: больная испуганная женщина, кровь ручьём льётся, железки какие-то дурацкие торчат... Захочется ли?

Иногда, глядя на своих пациенток, Градов удивлялся даже: кто с ними, чёрт побери, спит? Ну, в самом деле: чернота под ногтями, шершавые потрескавшиеся пятки, катыши грязи в складках жира на животе, запах... о! это особая статья!.. а ещё интеллект на уровне табурета... Не все такие, конечно, но если уж женщина – замарашка тёмная, то какой же у неё муж?

…Однажды в роддом поступила известная в Щукине Дарья Негорюшкина. Нога этого создания никогда не ступала на нашу грешную землю: церебральный паралич у Дарьи, руки-ноги тоненькие, сантиметров по сорок длиной, а голова крупная, как у взрослого человека, шея мощная, короткая, переходящая в уродливую грудную клетку. Говорить Даша не умеет, мычит только. Есть у неё опекунша – старуха-богомолка, которая пешком в Загорск ходит молиться, её предсказаниям многие верят. Их вместе в палату и положили – Дашу и бабусю-опекуншу.

Зачем положили? Беременной оказалась Даша, пришло время рожать. Нашёлся человек, женился на ней. Работал он когда-то в школе, толковым, говорят, был преподавателем, да случился у него сдвиг на религиозной почве, прикипел он душой к церковной общине, вот его к Даше старшие и «прикрепили» нянькой. Возил он её на прогулки и в церковь, а однажды не вернулись они. Бабка-опекунша всполошилась, кинулась искать, прибежала к нему домой. Вышел он к старухе голый, весёлый и сказал:
-Даша отныне – жена мне.

Сказал – и гордо голову вскинул, сухой стриженый очкарик с бездонным взглядом и слегка асимметричным лицом...

В ЗАГСе их не расписали, церковь тоже обвенчать отказалась, пришлось искать священника на стороне, приплачивать солидно.
В роддом он принёс её на руках. Посмотрите, мол, рожает она, кажется. Акушерки на него накинулись: ах ты, дескать, такой-сякой, не совестно ли с инвалидкой-то? А он – жене:
-Ну-к, скажи, Дашутка: хорошо ль тебе со мною?

Закивала радостно Даша, засветилась вся, «ха-а-оу-у-у» промычала. Хорошо, мол.

Сделали ей кесарево сечение. После операции тяжелейший паралич кишечника случился. Живот раздуло, перистальтика прекратилась. Лёгкие у Даши и так недоразвитые, а тут ещё кишки их прижали. Задыхается Дарья, орёт от боли. Уж врачи лечили её, лечили – всё без толку. Что ж, решили, видно, не судьба, не должны такие рожать, помрёт, наверно.

День мучается Даша, другой – доходит, словом. А Володе Сарычеву, молодому доктору-гинекологу, стало вдруг жалко её – хоть плачь. Решил он ещё раз попробовать. Надел «водолазный» костюм: резиновые перчатки, клеёнчатый фартук, – намешал «электролитов» в произвольных пропорциях (магний, калий, кальций) и всё это в кишечник ввёл. Покрутился, подождал – вроде ничего нового — и домой пошёл.

На следующий день приходит – что такое, в самом деле? Тихо в отделении, не кричит никто! Бабка-опекунша докладывает: всё нормально, ночью кишечник заработал.
И пошла с этого дня Даша на поправку. А недели через три её выписали.

Из роддома вёз Дашу муж – торжественно, неспешно, в инвалидной коляске. А рядом гордо шла бабуся с ребёнком на руках.



 -…Э, так у тебя, стало быть, наоборот, наверно, – смекнул Коля. – Поди, ни одна бабёнка теперь не вдохновляет...

Вот привязался, в самом деле!
-Да с чего ты взял? Всё у меня нормально.
-Да как же «нормально», когда чуть что – железки с кровью мерещатся?
-Ничего мне не мерещится. На работе я кто? Врач. О деле думаю и больше ни о чём... А на улице, случается, повстречаешь бывшую свою пациентку, о которой никак эдак особенно не думал, приглядишься – ого! а девочка-то классная!
-Ну и подвалить к ней легче, конечно, – обрадовался  лесник, – раз уж между вами было что-то такое интимное...
-Да нет, – пожал  плечами  Градов, – то, что было, забывается быстро. Всё как бы заново воспринимаешь, словно в первый раз её видишь. Моя работа научила меня ценить женскую красоту. Ведь что такое красота? Почитай, например, Ефремова, у него об этом хорошо написано. Прежде всего это здоровье, благополучие тела. Белые зубы, правильная осанка, чистая кожа, влажные глаза – с женщиной всё в порядке. Инстинкт подсказывает тебе, что с этой самкой можно получить здоровое потомство... Ну а если уродина – тут уж извините… Хотя,  конечно, врачи обязаны подавлять в себе эту неприязнь.
-И часто в тебе возникает эта самая... неприязнь?
-Редко, но бывает...



10 июля 1987 года. Градов смотрит в ординаторской телевизор. Рядом, в родильном зале, рожает женщина.

Одиннадцать часов вечера. Начинается передача «Сегодня в мире». Ведущий объявляет: «Завтра ожидается рождение пятимиллиардного жителя Земли». «Вот и славно, – думает Градов, – как раз сейчас мы его и увидим».

Входит в родзал и сообщает новость акушерке и роженице.
-Вы не торопитесь. До одиннадцатого июля всего ничего осталось.

Женщины, конечно, воспринимают слова Игоря как шутку. А у Градова мыслишка: «Вот родит она в одну минуту первого – подите докажите, что наш – не пятимиллиардный».

Но получилось иначе. Мальчик появился на свет в 23-50. Чуть-чуть поторопился...
А одиннадцатого июля вызвали Градова на домашние роды.
-Фельдшерка уже там, – сказал шофёр, – за вами послала.
Приехали. Обшарпанный неказистый дом, крохотный дворик. Лает собака. Во дворе несколько детей лет двенадцати слушают магнитофон. Поёт Жанна Агузарова.
Входит Градов в дом. Удручающая картина. Блёклые обои с жирными пятнами. Несколько комнаток, в углах – иконы, но не старинные, конечно, а так, ширпотреб. Железная ржавая кровать. На стенах – детские рисунки: ракеты, цветы в кувшинах. Рядом фотография в стиле хрущевской «оттепели»: склонившиеся головами друг к другу супруги. На круглом старомодном столе лежит новорожденный, завернутый в засаленное одеяльце. С ноги на ногу переминается перепуганная соседка.
-Где? – спрашивает Градов.
-Там... – кивает.
В самой дальней комнате на окровавленном матрасе – родильница. Э, да это же Ганькина! Наблюдалась в районной поликлинике. Последнего своего ребёнка тоже родила дома. И та же фельдшерица к ней приезжала. На «скорой» не любят домашние роды. Тут нужна квалификация и ежедневная практика. А потому фельдшер ругает Ганькину.
Странная она какая-то, эта Ганькина. Говоришь ей, говоришь, распинаешься, она молча выслушает – и сделает всё по-своему. Лицо у неё... тот, кто видел алкоголичек – поймёт. Пухлые синюшные губы, багровая кожа, чёткий рисунок голубоватых прожилок на носу, погасший взгляд. Возраст – ну никак не дашь тридцать девять. Кажется, что гораздо больше.
Рожать начала Ганькина в шесть утра. Часов в девять сообщила соседке. Та занервничала, «скорую» вызвала. Дом совершенно не подготовлен к родам. Даже пелёнок нет. Соседка принесла воды, пелёнок. Материлась, верно, в душе – не дай бог! Суббота, работы по горло... а до больницы – пятнадцать минут пешком. Так нет же, дома рожать норовит эта Ганькина, неймётся ей.
Когда приехала фельдшер, ребёнок уже лежал в ногах матери, обвитый пуповиной. Соседка к ребёнку прикоснуться не отважилась. Вдвоём с фельдшером перерезали пуповину, завернули дитя в тёплое. Согрелся малец, подал голос.
А тут и Градов явился. Осмотрел послед, который лежал прямо на голом матрасе. Всюду – на обоях, на комоде – кровавые пятна, на полу – лужа. Жужжат мухи. Жара, запах квашеной капусты. И Ганькина – совершенно равнодушная ко всему происходящему, спокойная.
-Где муж?
-Со смены ещё не пришёл.
-Знаешь хоть, кого родила? – спрашивает Градов. – Пятимиллиардного жителя планеты. Сегодня ведь одиннадцатое июля.
Ганькина вяло улыбается, но молчит. Не понимает.
-Ну что же ты? – продолжает Градов. – Могла бы это событие и получше обставить: в роддоме, с цветами... Мы б сгоношились, может подарили бы тебе чего...
Это он шутить пытается.
Как вынести из этих закоулков носилки с родильницей? Пора ведь в роддом. Нет, не развернуться с носилками, очень тесно...
-Что ж, – говорит Градов, – вставай, поедем.
Ганькина молча подымается, надевает халат и ковыляет к машине. А в «скорой» укладывается на носилки и опять – ни звука. «Пятимиллиардного» внесла в машину соседка, и поехали.



Кто же любит их, ганькиных и им подобных? Вообще, уместно ли здесь слово «любить»? Наверно, у них это как-то проще: познакомились, сошлись, «записались» в ЗАГСе, стали худо-бедно вести сообща хозяйство, деньгу копить или, наоборот, пропивать-просаживать, а заодно и детишек делать, коли бог не против.
А ведь они – кормильцы наши, уверяет Папаша, на них свет белый держится, ты, доктор,  уважать их должен непременно, а пожалуй что и любить.
Возможно, что это так, а только где взять силы на эту любовь? Не уговаривать же себя, в самом деле? Мыслимо ли это – полюбить, например, Ганькину? Да что там «полюбить» – понять хотя бы!
Но ты ведь делаешь для них что-то, порой морщишься, но всё равно делаешь. Профессиональный долг? Но ведь иные и на это не способны...
Вот оно-то и худо, что с едва скрытой брезгливостью да в тщательно подобранных перчатках (чтоб, не приведи господь, если с дыркой!) творим мы добро... А руки охотнее моем не перед осмотром больного, а после. Тщательно моем, придирчиво, с мылом и щёткой, да ещё спиртом протрём – так надёжнее...
Ну, а как же иначе? Кто позаботится о враче, если не он сам? Ведь ему сейчас, после этого больного – домой, к детям.  Или за обеденный стол... Кто поймёт его, простого районного доктора, кто полюбит?..
Впрочем, за что любить-то? За безграмотность, чванство, мздоимство?..
Ну, полно! Взятки-то уж далеко не каждый из нас берёт!
Так уж и не каждый?..



В кабинет вошли двое: женщина лет тридцати и девочка-тинейджер.
-Что случилось? – поднимает голову Градов.
-Да что... Известно. Гулянки до добра не доводят, – отвечает женщина и кивает на девчонку.
-Беременна? Сколько ж ей лет?
-Четырнадцать.
-А вы ей кто? Мать?
-Какое там! Была б я матерью ей – умудохала б! Сестра я.
-На аборт?
-Конечно! Куда тут... Позорище!
-Необходимо письменное разрешение матери, – говорит Градов после осмотра пациентки. – Где мать?
-Как узнала – легла и не встаёт, – машет рукой женщина. – А сама я скоро уезжаю в Воркуту... Так, может быть, побыстрее, а?
Спустя три дня было выдано направление на аборт. Сестра девчонки принесла письменное согласие матери. И зачем-то паспорта родителей. Градов не стал смотреть в паспорт, отдал его назад. А потом пожалел: ему вдруг захотелось взглянуть на фото женщины, которая, узнав о случившемся, безвольно «легла и не встаёт»...
-А мать как узнала? – интересуется Игорь.
-От Эльвиры, сестры, – поясняет девочка. – А сестре – я.
Как делать аборт? Малолетки спокойно работать не дают. Шейка матки открывается плохо, обычная в таких случаях реакция пациенток – истерика вперемежку со рвотой. Без наркоза никак не обойтись.
 А сестрица тоже хороша, чего отчубучила: взяла направление на аборт, вышла... а после опять в дверях возникла, ручкой поманила Градова из кабинета. Игорь решил уже, что, может быть, с девчонкой плохо в коридоре стало, выглянул. А Эльвира  – бестолково так, заикаясь:
-Куда нам теперь? К кому обратиться?
А сама две шоколадки Градову в карман суёт.
-Перестаньте же! – Игорь ей. – Смешно ведь!
-Ничего, ничего... Может укол ей какой сделаете...
Нервничает, значит.
Пришлось договариваться  Градову с анестезиологом Жихаревым, чтоб наркоз дал. Тот, правда, тоже распсиховался: не очень-то хочется с несовершеннолетней связываться. Потребовал полного обследования.
Терапевт обнаружил у пациентки порок сердца. Но всё обошлось. Девчонка держалась молодцом. А когда очнулась после наркоза, только и спросила: «Уже всё?»


26.

 (1984 г.)

...Утром на планёрке Градов доложил об умершей Черновой. Он старался говорить неторопливо, взвешено, словно успокаивал начальство – случается, мол, и такое, не стоит пороть горячку, – но однажды голос Игоря всё-таки дрогнул предательски, сорвался на фальцет. Градов сразу понял, что начмед успел уже ввести Папашу в курс дела и, возможно даже, навязать ему своё мнение. Вот только какое? Кем изобразил Аржановский Градова главврачу? Наломавшим дров мальчишкой? Станет ли теперь Паклин защищать Игоря или прежде всего прикроет свои тылы, а уж с Градовым – как получится?

После планёрки Аржановский помчался в облздравотдел, а Игорь приступил к работе над злополучной историей родов. Это было поистине изматывающее, мучительное творчество. Да нет, не творчество – тягомотина! Нужно было кое-что переделать, где-то подретушировать или, напротив, сгустить краски, а о чём-то и вовсе умолчать, чтобы потом проверяющие не задавали лишние вопросы. В первую очередь переписать «план ведения родов». В глубине души Градов надеялся, чтобы члены комиссии, познакомившись с историей родов, кивнут головой и скажут (или подумают) примерно так: «Да, этот малый знал, с какой страшной химерой вступил в бой. Но от неудач – увы! – никто не застрахован». Он понимал, что все эти фантазии наивны и смешны, но всё же такого наворотил в истории родов, что позже сам диву давался. Ох, и досталось же потом ему! Все рецензенты в один голос заявили, что Градов оценил тяжесть состояния больной неверно, чёткой тактики ведения родов не выработал, о чём можно судить по составленному им плану, где слишком много лишнего. «Нужно было написать только одну фразу, – сказала Знаменская. – Срочное родоразрешение посредством наложения акушерских щипцов, лечение гестоза. Всё!»

Аржановский вернулся из Сомова после обеда. Он сразу же потребовал документы и, не вникая в смысл нервных, торопливых каракулей Игоря, оставил свою запись, а потом поспешил в морг: из областной больницы приехали патологоанатом Шпетлер и кураторша Щукинского района Зарубина. Гости бегло ознакомились с  историей  родов, переглянулись и сказали: «Что же тут непонятного? Нелеченный гестоз...»

 На вскрытии были найдены убедительные доказательства того, что Чернова скончалась от эклампсии. В головном мозге умершей Шпетлер обнаружил многочисленные участки кровоизлияний, происхождение которых объяснялось высоким артериальным давлением и ломкостью сосудов. Вопреки предположениям Аржановского, трахея и бронхи оказались свободными. Не было и отёка лёгких.
-А вот это, – заявил Шпетлер, указывая секционным ножом на шейку извлечённой из трупа матки, – разрыв второй степени. Такая рана способна дать обильное кровотечение.

Градов, конечно, после родов шейку матки не осматривал, не до того было. Но он промолчал.

Увидев в головном мозге умершей очаги кровоизлияний, Аржановский вдруг оживился.
-Мы спасены, – шепнул он Градову весело и даже коснулся доверительно плеча Игоря.

Градов неприязненно покосился на реаниматолога, нисколько не разделяя его радость. Ведь кровоизлияние в мозге возникло не само по себе. Несложно проследить цепь ошибок, которые, в конечном итоге, привели к этому тяжелейшему осложнению. Аржановский опасался, что больная умерла от удушья – из-за того, что в бронхи, по причине неверной тактики врачей, попало содержимое желудка. Однако, как уже было сказано, дыхательные пути Черновой оказались свободными. Этот факт, конечно, несколько облегчал участь реаниматолога, а вот с Градова ответственность ничуть не снимал.

Всё это выглядело довольно гнусно: развороченный труп грузной, заплывшей жиром женщины, а рядом – нашкодившие медики, с надеждой подыскивающие шансы оправдаться...

Кураторша внимательно изучила ту часть истории родов, которая именуется «заключительным диагнозом». Градов сформулировал его незадолго до вскрытия и, разумеется, помнил наизусть: уж очень пришлось попотеть над этой записью.

Основной диагноз: Пятые срочные роды в головном предлежании. Внутриутробная гибель плода.
Осложнения: Тяжёлый гестоз 2-й половины беременности на фоне артериальной гипертонии неясной этиологии. Гипотоническое кровотечение в раннем послеродовом периоде.
Сопутствующий  диагноз: Ожирение IV степени.
Операция:  Ручное обследование полости матки, массаж матки на кулаке.
Причина смерти: Отёк лёгких и головного мозга. Острая почечно-печёночная и сердечно-лёгочная недостаточность.

-Полное расхождение диагнозов лечащего врача и патанатома, – подвела итог Зарубина. – Печально... Теперь вот что: пусть акушерки Огнева и Язовицкая напишут объяснительные. И вы, Игорь Николаевич, тоже.
«Началось, – подумал Градов. – Приёмчик известный: собрать побольше бумажек, запугать всех, запутать, дабы избежать почти неизбежной в таких случаях круговой поруки. Авось кто-нибудь сломается, напишет что-нибудь не так... Какая мерзость!  Ведь и ежу ясно, что моя объяснительная – история родов...»

Заметив растерянность Огневой (акушерке очень не хотелось подводить врача), Градов уединился ненадолго в ординаторской и сам написал объяснительную за Ольгу, а потом, прочитав своё сочинение вслух, спросил:
-Возражения есть?
Огнева грустно покачала головой и подписала объяснительную.
-Хорошо запомни этот текст, – посоветовал Игорь акушерке. – И что Чернову мы не пешком вели в предродовую, а на каталке везли, и что капельницу никак не могли поставить... пытались, но не получилось – запомни. И на всякий случай Инке скажи, чтобы выучила назубок!

Кураторша распорядилась срочно приготовить копию истории – без этого областные спецы якобы не имеют права уехать. Однако чем сложнее (или скандальнее) случай, тем многословнее документ. Как ни старались акушерки – не успели. Сердито глянув на часы, Зарубина забрала, наконец, историю, а Градову велела явиться завтра в областной роддом, чтобы закончить работу над копией.
-Поедешь, – покорно кивнул Папаша, – что ж делать...

На следующее утро, промаявшись часа три в актовом зале областного роддома, Градов вручил копию Зарубиной, и кураторша вдруг подобрела, улыбнулась. Здесь она чувствовала себя полноправной хозяйкой. Желая хоть как-то ободрить совсем  уже  поникшего Градова, она сказала:
-Наверно, вам будет интересно знать, какие ошибки допустили вы и ваши коллеги. Думаю, совсем нелишним будет подготовиться вам тщательно к предстоящему обсуждению. Итак...

Она стала быстро перечислять: плохая преемственность терапевтической и акушерской служб (прозевали гипертоническую болезнь Черновой); недобросовестность акушерки Язовицкой, рискнувшей доставить нетранспортабельную больную в роддом; несвоевременное, а главное недостаточное лечение повышенного кровяного давления; плохое обезболивание; чрезмерно затянут потужной период...
Градов торопливо записывал замечания Зарубиной и тут же мысленно подыскивал оправдания себе по каждому пункту.
-И знаете, – закончила кураторша, – в таких случаях не следует самому много звонить по телефону. Уж лучше поручили бы кому-нибудь. А к акушеркам своим вы присмотритесь внимательнее: честны ли они, добросовестны ли? Как это так – «не попали в вену, не смогли поставить капельницу, не сумели взять мочу для анализа...»? Что они – без рук, что ли? Ваша акушерка... мм... Огнева даже лист наблюдения не вела, это уже совсем никуда не годится!

Через два дня в Доброжатвинскую райбольницу приехали главный гинеколог области Ванда Станиславовна Знаменская и заместитель заведующего облздравотделом Кондрашкин. Сообщив по телефону о том, что высокие гости желают видеть Градова, Аржановский на секунду запнулся, промычал что-то нечленораздельное, опять помолчал немного... А потом призвал Игоря «соблюдать порядочность».
-Вы о чём, Леонид Константиныч? – удивился Градов.
-Я имею в виду ваше, скажем мягко, не совсем точное указание времени телефонной беседы... когда вы попросили меня приехать в роддом. Я же, в свою очередь, считаю себя обязанным извиниться перед вами за ту грубость, которая была допущена мной... ну, вы помните: сразу после смерти Черновой.

Окончательно растерявшись, Игорь опустил трубку. Вот оно что... Дело, видать, принимает совсем уж нешуточный оборот, раз Аржановский так паникует. Наверно, заезжие начальники успели уже поинтересоваться у него, почему он поначалу отказался явиться в роддом. Вероятно, реаниматолог решил теперь, что Градов оболгал его... Ну конечно! Ведь историю родов Аржановский толком не читал: сначала психанул и уехал домой, на следующий день укатил в облздравотдел, затем – вскрытие, возня с копией... наконец, история уезжает вместе с Зарубиной в Сомов. Выходит, не было у Аржановского времени вчитываться. А теперь, значит, кто-то что-то сказал ему, он сделал соответствующий вывод – и перепугался до смерти. А почему, собственно? Ах, да! Всё понятно: врач первой категории, начмед, коммунист, секретарь парткома больницы, опытный специалист и прочая... отказался, якобы, ехать к больной, которая вскоре умерла. Впрочем, почему «якобы»? Ведь сначала он и вправду отмахнулся: «Вызывай санавиацию, родоразрешение – задача акушеров...» А Чернова погибла... Значит, Аржановский станет биться до последнего.

-Ну, как же так, деточка? – с места в карьер начала распекать Градова Ванда Станиславовна. – Второй случай за два месяца! Такого у нас ещё не было. Что случилось?

Глаза её влажно блестели, голос дрожал – было видно, что она жалеет Градова. Ещё в институте Игорь обнаружил, что отчего-то нравится немолодым полным женщинам, а вот стареющим энергичным мужчинам вроде Кондрашкина – как раз нет.
-Как-то трудно вот так сразу объяснить... – произнёс Градов.
-Ну так начни с главного: почему не наложил щипцы? Почему затянул потужной период?
-Мне показалось, что головка плода ещё высоко.
-Но ведь ты же сам пишешь в истории – я читала: «головка на тазовом дне, стреловидный шов в прямом размере выхода...»
-Не было анестезиолога, я боялся вмешиваться без обезболивания...
-А сам что же? Наркотик ей в вену и вперёд!
-Мы так и сделали. А потом не могли разбудить её.
-Да зачем же будить?
-Мне показалось, что она в коме. Я побоялся переборщить с наркотиками.
-Что это ты всего на свете боишься, а, хлопчик?

Градов приготовился возразить ей, но тут вмешался Кондрашкин. Он вдруг побагровел и хрипло, прокуренно залаял:
-Да его, стервеца, надо лишить диплома, а дело отдать в следственные органы! Гляньте на этого грамотея: на всё есть ответ! Чем провинилась перед вами эта простая русская женщина... как её?.. Чернова? Вы подумали о четырёх сиротах, которые теперь остались без матери, а?!
-Я потом весь вечер только о них и думал.

Кондрашкин даже подскочил на своём стуле.
-Посмотрите на него! Ему испортили вечер!

Наблюдавший эту сцену Папаша вдруг закашлялся и потянулся за сигаретой.
-И что это ещё за история с отказом, а? – Кондрашкин быстро обернулся к Аржановскому.

Леонид Константинович затравлено глянул исподлобья на Градова и как-то по-бабски, истерично, со слезой в голосе, закудахтал:
-Будьте порядочным, Игорь Николаевич, расскажите всем, сколько было времени, когда вы меня вызывали. Расскажите! Вы молоды, только вступаете в жизнь, у вас ещё всё впереди...
-Погодите давить ему на психику! – рассердилась Знаменская. – Без вас разберёмся.
-Я ждал реаниматолога чуть больше часа, – сказал Градов.
-Но ведь не два часа! – обрадовался Аржановский. – Верно?
-В иных ситуациях на часы не смотришь...
-Да, но когда мы разговаривали с вами по телефону, я посмотрел. Было что-то около... э-э...
-Ах, значит по телефону вы всё-таки  разговаривали, – перебила его Знаменская. – А полчаса назад вы заявили тут, что Градов вам не звонил. Как же так?

Аржановский замялся.
-Очевидно, вы меня неправильно поняли...
-Я всё прекрасно поняла! Мальчишку подставить хотите?
-Зачем вы так? – взмолился реаниматолог.

-И ещё, – продолжала Ванда Станиславовна, – почему это в больнице оказался только один гинеколог?
-Десятого ноября был выходной, – ляпнул Градов, не подумав.
-Как так?! – удивилась Знаменская. – У нас рабочий день, а у вас выходной? Вы что же – игнорировали постановление Совета Министров?
«Какое ещё постановление? – удивился Игорь. – А нам ничего не сказали… Выходит, только у нас в больнице этот день объявили выходным».
-Доктор немного не в курсе, – поспешил вмешаться Паклин. – Этот день присоединяется к отпуску. А у Хургина был отгул.
«Вот новости», – подумал Градов.
-Отгул за прогул... – махнула рукой Ванда Станиславовна. – В общем, мне всё ясно: бардак у вас! Готовьтесь к коллегии облздравотдела. Мы это так не оставим.

...Утром, на пятиминутке, Аржановский пошёл в наступление. Он завёл речь о том, что доктор Градов грешит подделкой документов, клевещет на своих старших товарищей, нисколько не считаясь с их авторитетом и заслугами, позволяет себе жаловаться на коллег областному начальству и так далее. Испугавшись не на шутку, Леонид Константинович потерял голову и забыл об одном простом правиле: в подобных случаях, чтобы спасти свою репутацию, уместно побольше молчать, дабы избавить своего оппонента от необходимости говорить. Очевидно, кампания против Градова повелась с согласия главврача. Во всяком случае, Паклин на своих планёрках терпеливо внимал Аржановскому, не перебивал его и только изредка позволял себе ничего не значащие реплики о том, что Градов, дескать, не нарочно, по неопытности, мол, молод ещё, надо простить ему...

Но однажды в беседе с глазу на глаз Папаша сказал Градову вот что:
-Послушай моего совета, доктор. В медицине нельзя врать. Рано или поздно правда выплывет на поверхность, и тогда будет во сто крат хуже. Должен заметить тебе, что напортачил ты изрядно. Написал в своих бумажках чёрт знает что!.. Дело спущено с тормозов, и теперь я ничего уже не могу сделать. Так что защищайся сам, как можешь.

И Градов окончательно понял, что Паклин на стороне Аржановского.
-Надеюсь, Игорь, ты понимаешь, что нажил себе могучего врага? – спросил однажды Хургин.
-Ты об Аржановском?
-А о ком же ещё?

Градов только руками развёл.
-Сегодня, например, – продолжал Александр, – Леонид Константиныч сказал мне, что думал о тебе лучше.
-Я тоже думал о нём лучше! – вспылил Игорь.
-И всё-таки будь осторожен, – посоветовал Хургин.

Больше всего Градов удивлялся тому, что наедине с ним начмед сдержанно улыбался, был вежлив и подчёркнуто корректен. А на планёрках по-прежнему ругал Игоря, упрямо повторяя свои вздорные обвинения.

Кажется, всё это должно было ожесточить Градова и настроить на решительный лад, но случилось обратное. Как-то раз он повстречал Аржановского в вестибюле роддома – Леонид Константиныч неловко, с одышкой, натягивал потёртые больничные тапочки – и, увидев сутулую спину, покатые, как у женщины, плечи и лысеющее темя начмеда, Игорь с внезапной ясностью осознал, что отчаянные атаки реаниматолога – это только лишь жалкие потуги оправдаться перед коллегами.
«Сколько ему? – задумался Градов. – Под пятьдесят, наверно».

Что-то шевельнулось в душе Игоря. Возня вокруг случайной записи в истории родов показалась теперь ему абсурдной, мелкой. Зная, что товарищи по работе не поймут его, Градов тем не менее решил отказаться от борьбы с Аржановским. Будь что будет. Спишут на неопытность гинеколога, сложность клинического случая, излишнюю горячность молодого врача. И, когда на заседании областного общества гинекологов Градову задали несколько каверзных вопросов, Игорь сказал, что это недоразумение можно объяснить размытостью формулировок в истории родов, а ещё тем, что в нужный момент в ЦРБ не оказалось свободной машины. Правда, немного раньше Аржановский успел уже ляпнуть, что, узнав о тяжёлой ситуации в родильном отделении, он тотчас же приехал на своём «Москвиче», а больничная машина подоспела позже, когда начмеда уже не было дома, разминулся Леонид Константинович со «скорой»… но никто не обратил внимания на несоответствие версий гинеколога и реаниматолога. Или сделали вид, что не заметили этого...


27.

               
Обычный день врача районной больницы. Доктор Градов принимает в поликлинике. Сегодня много пациенток. И всё одно и то же – как вчера, позавчера и три дня назад...

Несколько вопросов, короткая запись в карточке и – «раздевайтесь». Посетительница прячется за ширму и долго шуршит там своей одеждой. Градов терпеливо ждёт. На приём одной пациентки отведено двенадцать минут. Игорь поглядывает на часы.
-Роды у вас были без осложнений?

 Из-за ширмы показывается голова пациентки. Женщина пускается в подробный  рассказ о своих родах. Градов поглядывает на часы.
-Да вы раздевайтесь, раздевайтесь.
 Молча раздевается дальше.
-Я слушаю вас, – настаивает Градов.
-Что?
-Я  о ваших родах...
-Ах да...
 Пациентка вновь останавливается на полпути. Игорь смотрит на часы.
-Раздевайтесь же!
 Женщина опять шуршит одеждой.
-Слушаю вас! – повышает голос Градов. – Раздевайтесь и рассказывайте.
 Какое там! Женщины, кажется, не умеют делать это одновременно: и говорить, и раздеваться. Любому из этих двух занятий они отдаются полностью, без остатка. Градов смотрит на часы...

Следующая пациентка сразу, едва появившись в кабинете, начинает плакать.
-Что стряслось?
 Женщина плачет и молчит. Время, время...
-Говорите же!
Молчит, плачет. Градов нервничает.
-Послушайте, за дверью тридцать человек. Потрудитесь объяснить, что вас беспокоит.
-Я, кажется, беременна, – всхлипывает она.
Игорь записывает: жалобы... последние  месячные... тошнота? рвота?
-Грудь нагрубает?
Женщина растерянно касается груди и испуганно прислушивается к своим ощущениям.
-Да, кажется...
 Волнуется пациентка, плачет.
-Попрошу вас на кресло.
 Градов легко находит маленькую плотную матку.
-Успокойтесь, беременности у вас нет.
Женщина плачет ещё пуще.
-Да что, чёрт побери, случилось?!
-Никак не могу забеременеть...
Куда ни кинь, всюду клин.
А у пациентки новая мысль:
-А вдруг у меня невматочная?
-Что?!
-Невматочная беременность...
Ах, внематочная!.. А что, «невматочная» – это гораздо понятнее...
-Нет никаких признаков внематочной.

Градов смотрит на часы. Двенадцать минут на человека...
Минут пять на опрос, ещё пять минут на раздевание, ещё пять – на писанину... Не сходится. Надо писать проще и короче. Авось начальство не станет придираться. Итак: пять плюс пять... плюс две... двенадцать! Сходится. Вот только думать некогда. Ну и нечего тут, быстрей работай головой! Учись ставить диагнозы на ходу.

В кабинет входит новая пациентка. Ага, с этой уже встречались. Она приезжает в район каждый год – «на яблоки», подзаработать в совхозном саду. И почти всегда беременна.
Так: одиннадцать недель. Время поджимает, ведь ещё анализы сдавать. Результата обследования ждать дней пять.
Когда-то по неопытности Игорь обронил при ней, что часто бывал у неё на родине. Она, конечно, помнит...
-Одиннадцать недель. Времени почти не осталось. Позже двенадцати, сами знаете, нельзя. Нужно сдать анализы...
Она молча берёт направление в лабораторию и, саркастически улыбаясь, уходит.
Все, пора закругляться. Ждут дела в стационаре. Игорь снимает халат. Но тут открывается дверь...
-Это опять вы?
-Так ведь это... у меня одиннадцать недель...
-Да, придётся поторопиться.
-Слушайте, можно с вами поговорить?

Она всегда так начинает: «слушайте». Бабёнка вертлявая, чуть ли не подмигивает. Натужно пытается острить. И всем своим видом показывает, что она – не просто так себе, простушка какая, а, напротив, интеллигентна, эрудированна. Фразы плавные, длинные, с припевками: «знаете ли, я хочу вам сказать, что мне, если можно так выразиться...» Кокетливые движения плечиками, обесцвеченные волосы, не совсем пропорциональная возрасту косметика. И взгляд – насмешливый, уверенный: дескать, я вас, доктор, насквозь вижу, мы с вами тёртые калачи, так чего уж там...
-Давайте, доктор, договоримся, что ли, – произносит она почти сонно.
-О чём же?
-Как-то все это дико для меня...
-Что – «это»?
-Ну, вся ваша дребедень: анализы и прочее...
-Без анализов нельзя.

Она близко не подпускает: слишком рискованно. Старается подвести плавно, исподволь, чтобы идея возникла в голове врача сама собой.
-Нет, дело не в этом, – продолжает она. – Это ерунда. Я вообще.
-Что ерунда?
-Вы уж простите, я, как говорится, привыкла напрямик... У нас это, так сказать, в норме вещей... За определённую мзду, конечно...

Она опять юлит, но не униженно, не просительно, а кокетливо, игриво. Дескать, стоит ли нам, серьёзным  людям, о таких пустяках говорить?
-Не волнуйтесь, сделаем вам аборт. Какая там, к  лешему, мзда...
-Да вы поймите: я взрослый человек, мне вся эта чепуха – по барабану...
-Вот что: вы приходите дня через четыре. Всё будет нормально.
-Да нет, я вообще. Просто это дико как-то...
Так и не решившись высказаться точнее, выходит из кабинета, пожимая плечами: мол, им «бабки» сами в руки плывут, а они отказываются. Ненормальные! Она искренне недоумевает. Ну как же, привыкла «за мзду», у них это «в норме вещей»...

Вбегает терапевт Шиков.
-Пойдём скорее. Она орёт на всю палату!
-Кто?
-Цыганка.
-Что там ещё?
-Боль в животе. Говорит, что было кровотечение.
Побежали в терапевтическое отделение.
У цыганки озноб, вокруг глаз синяки.
-Стоп. А это что ещё за отметины?
-Поссорилась с сородичами, они её избили, – поясняет Шиков. – Сотрясение мозга.
-А озноб почему?
-Мм... Похоже, что после капельницы.
Градов наклоняется к цыганке.
-Месячные давно были?
-Давно не было.
-Как давно – месяц, два?
-Давно...
Вечно они ни черта не помнят!
-Она говорит, что у неё была операция, – подсказывает Шиков. – Почему-то удалены яичники. И будто бы дома справка есть.
-Сколько тебе лет? – спрашивает Градов у цыганки.
-Двадцать два.
-Слушай, а вдруг внематочная? – беспокоится Шиков.
-«Невматочная...» – ворчит Градов. – Что за день сегодня!
Он приступает к осмотру. С самого начала: шейка матки... зев закрыт... своды свободны... А это что такое?
-Ну что? – шепчет Шиков.
-Какие там, к чёрту, яичники – матку не могу найти! – злится Градов.
-Наверно, и матки нет, – равнодушно произносит цыганка.
-Как так?
-А у меня ещё и тут была операция, – цыганка почему-то ударяет себя кулачком в грудную клетку.
 -На сердце? – теряется Градов.
 -А мне не сказала, – удивляется Шиков.
-Да погоди ты!  – шипит Градов. И цыганке: – Подними рубашку.
Пациентка мнётся: стесняется. До пояса подняла, а дальше не хочет: совсем голая будет.
-Поднимай, поднимай, синеглазка, – горячится Шиков.
Наконец рубашка задрана до подбородка. Вот так номер! Нет левой груди!
-Тьфу ты дьявол! Даже напугала, – морщится Шиков.
-Как же ты её осматривал? – удивляется Градов.
-Не осматривал я её. Только на дежурство пришёл – она за живот схватилась, заорала. Позвали меня. Гляжу: дело тут тёмное. Вот я за тобой и побежал.
-Судя по всему, у неё была опухоль молочной железы, – объясняет Градов, отозвав Шикова в сторонку. – Сделана радикальная мастэктомия.
-А матку с придатками зачем отхерачили?
-А я почём знаю? Метастазы, наверно. Рак...
-М-да...
-А говорит: «месячных давно не было», – сердито бормочет Градов. – Что же мне написать в истории?
Шиков уже весел, спокоен.
-Ты пиши так, – ухмыляется он: – «В гинекологической помощи не нуждается, поскольку вообще не женщина».
-Иди ты к чёрту!
-Я-то пойду, но ты сперва объясни, почему у неё живот болит.
-Сделай ей клизму, – машет рукой Градов, понимая, что терапевт не будет этого делать, теперь позовёт хирурга.
-Точно! – ещё больше оживляется Шиков. – Клизму! За то, что вводит опытных врачей в заблуждение.

Градов вбегает в родильное отделение и открывает папку с историями.
Телефонный звонок. Женский голос:
-Кто у телефона?
-Кто вам нужен?
-Врач.
-Ну я.
-У меня к вам вопрос: как сделать аборт так, чтобы потом вообще не беременеть?
Чёткая  дикция, интонация требовательная, строгая. Как у опытных учителей.
-Э-э... – теряется Градов. – Погодите, а кто это говорит?

Ведь первая мысль какая: звонят из нарсуда, райкома или, скажем, из уголовного розыска. Разбирают какое-нибудь скандальное дело: допустим, о разводе или разделе квартиры. Что-то в этом роде. В общем, довольно абсурдная мысль, но когда такой железобетон в голос, в голову лезет всякое...

-Это Ковалевская, – произносит она со значением. – А ваша как  фамилия?
-Градов.
Ладно, сейчас прояснится, что это за Ковалевская такая.

Игорь начинает объяснять, что аборт не делают нарочно для  того, чтобы возникло бесплодие. Вопрос сформулирован неправильно: не аборт для бесплодия, а бесплодие после аборта...
-А всё-таки: как устроить так, чтобы потом совсем не беременеть?
-Для этого, например, делают перевязку маточных труб.
-И только-то?
-Есть ещё способы, но почти все они у нас запрещены.
-Значит, если я вас правильно поняла, бесплодие может возникнуть при отсутствии асептики?
-В общем-то да, – отвечает Градов, желая поскорее отвязаться. – Должен сказать, что на такие темы по телефону не говорят...
-А как поставить противозачаточную спираль так, чтобы потом возникла внематочная беременность? – перебивает женщина.
«Как-то странно формулирует», – удивляется Градов.
-Что ж, такое иногда случается, но, опять же, нарочно это не делают.
-Но это всё-таки можно сделать?
-О чём, собственно, у нас разговор? Мне не совсем понятно...
-Видите ли, – отвечает Ковалевская, – речь идет об определённом контингенте больных социалистической нации.

И тут Градов догадывается: вон оно что! У дамочки не все дома!..

-Знаете, – говорит он, – вы лучше зайдите ко мне в отделение, и мы потолкуем. А то по телефону не совсем удобно.
-Хорошо, зайду, –  быстро соглашается она.
 Градов опускает трубку. Уфф!.. Вряд ли зайдёт. Забудет по дороге. У психов это бывает.

 Но проходит всего полчаса, и Игорь слышит крик дежурной акушерки:
-Вы это куда? Нельзя! С ума сошли!

 Градов выбегает из ординаторской и видит такую картину: по родильному отделению, там, где можно только в больничной одежде, топает дама пенсионного возраста. На ней черная плюшевая шапка, короткая фуфайка, длинное, почти до пят, платье, на ногах старомодные боты, выпачканные в грязи.

Титаническим усилием акушерке удаётся повернуть женщину к выходу. Уже в вестибюле гостья укоризненно произносит:
-Ничего страшного не случилось бы, девушка.
-Я вам не девушка, – огрызается акушерка.
-Нашли, чем гордиться.
«Придётся подойти, всё равно не даст покоя», – злится Градов.
-Это с вами я разговаривала по телефону? – спрашивает Ковалевская у Игоря.
-Похоже, что так.
-Тогда ответьте мне вот на какой вопрос...

 Она на одном дыхании повторяет всё то, о чём говорила прежде. Градов терпеливо слушает, потом спрашивает мягко, без нажима:
-Вы, собственно, кем работаете?
-Я была преподавателем. Моя специальность – химия.
-Ну что ж, тогда отвечу вам вот что... – вздыхает Игорь.

И снова те же, что и по телефону, скучные слова.
-Хорошо, – отзывается женщина ледяным голосом, и у Градова опять возникает мысль: уж не комиссия ли это какая, в самом деле? А что, притворяются дураками, психами, а сами проверяют, на месте ли врач, терпелив ли он с больными... Но нет, вроде не похоже...
-Вы где учились? – строго спрашивает Ковалевская.

 Градов: там-то.
-Вижу, ваш институт готовит неплохих специалистов, – одобрительно кивает она. – Дело в том, что девочка-терапевт не смогла мне сказать ничего вразумительного, а вы дали исчерпывающие ответы. Впрочем, я и до вас знала это.

 Она достает из сумки клочок бумаги, на котором написано «терапевт», а напротив – какие-то каракули, дальше – «ЛОР» и опять записи, «хирург» и так далее. Судя по всему, у дамочки накопилось много животрепещущих вопросов.
-Вы в терапии разбираетесь? – спрашивает она. – Вы ведь худо-бедно, а всё-таки врач... эта-а... общего профиля. Насколько мне известно, вас готовили именно так...
-Что вас интересует?

 О, как она насточертела! Голова пухнет, дел по горло, новенькие больные не осмотрены, в хирургии давно уже ждут гинеколога на консультацию, а тут ещё эта идиотка свалилась на голову... Но сумасшедших дразнить нельзя, иначе вообще не отвяжутся.
-Как отличить пневмонию от инфекционного заболевания?
-Будет лучше, если вам объяснит это наш самый опытный терапевт.
-Кто же? – интересуется она, по-ленински сощурившись. – Как его фамилия?
-Мм... Шиков.

Градов с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться своей выдумке.
-А он хороший специалист?
-Великолепный, уверяю вас!
-Огромное спасибо.

Она уже направляется к двери, но потом останавливается.
-Раз уж мы в родильном отделении, ответьте мне, пожалуйста, на такой вопрос: может ли случиться так, чтобы у всех детей роддома возник сепсис? Кажется, уже было нечто подобное в мировой практике...

Градов терпеливо объясняет, что это может произойти при вопиющем нарушении санитарного режима. Даже один единственный случай сепсиса, продолжает он, это ЧП, больного ребёнка следует изолировать от здоровых...
-Значит ли это, что сепсис распространяется воздушно-капельным путём?
-Вовсе нет! – торопится Игорь, чувствуя, что разговор затягивается.
-Тогда зачем же изолировать от здоровых?
-Ну как же... – разводит руками Градов.
О, как разболелась голова!
-Ведь это же сепсис, понимаете? – горячится Игорь. – Больной ребёнок нуждается в особом уходе. Отдельные соски, пелёнки, отдельный персонал...
Бред! Бред! Градов чувствует, что потихоньку сходит с ума.
-И всё-таки мне непонятно, молодой человек... – снова начинает Ковалевская, но Игорь перебивает её:
-Ваш вопрос больше касается детских врачей, вот у них и спросите.
-А они сегодня работают?
-А как же!!! – подскакивает Градов. – Конечно работают!
-Благодарю вас, – сдержанно произносит Ковалевская, бросает прощальный взгляд на Игоря, прячет клочок бумажки в свою сумку, из которой торчит бутылка кефира и полбуханки откусанного в двух местах хлеба, и выходит из роддома. Градов смотрит ей вслед и видит, что дама направляется вовсе не к автобусной остановке, а в поликлинику. Значит, теперь достанется педиатру. Или Шикову.

Минут через пятнадцать – телефонный звонок.
-Игорь, – доносится ядовитый голос Шикова, – это ты направил ко мне некую прелестную тётушку, которая пьёт из сумки кефир и разглагольствует о социалистической нации?
-Э-э... как тебе сказать, Алеша...
-В общем, спешу сообщить тебе, что я прогнал её через две минуты. Так что твой номер не удался.
-А где она теперь?
-В регистратуре. Беседует с медсёстрами о необходимости добросовестной отработки рабочего времени...



28.

Роженица мечется и стонет от боли. На висках проступают от натуги вены, лоб в испарине, лицо багровое, некрасивое, изо рта – дурной запах: скоро сутки как в родах она, уже нет сил чистить пёрышки.
-Я больше не могу! – кричит женщина. – Умру я, ей-богу умру...
-Многие так думают, – спокойно возражает акушерка, натягивая потемневший от бесчисленных санитарных обработок халат с завязками сзади. – Потерпи, милая, уже немножко осталось.
-Сколько? Ну сколько?
-Да кто ж его знает? Зависит от твоего старания. Ну, перестань капризничать. Давай с тобой как следует потужимся, подтолкнём его...
-Нет, вы скажите, много ещё мне осталось? – настаивает роженица.
-Ты кого хочешь – мальчика или девочку? – меняет тему акушерка.
-Мальчика, чтобы потом не мучился так, как я сейчас. А-ах!..
-Что – схваточка? Вот и хорошо. Ну, поработай, милая, поработай... Тяни-тяни-тяни, не выдыхай, не выдыхай... Так. А теперь второй раз: вдох – и потужилась посильнее. Так-так-так-так-так... Хорошо. И третий раз...
-Не могу! Не буду! Нет сил! У меня, кажется, что-то лопнет сейчас...
-Ничего не лопнет, не выдумывай. Что там может лопнуть? Это ж тебе не...
И тут вдруг – хашшшшш!!! На пол летят крошки оконного стекла, в стене напротив – пробоина, в окне дыра, и лучики от неё в разные стороны...
-Что такое? – пугается акушерка. – Никак и вправду лопнуло что-то.
-Стреляют! – замирает роженица.
-Что ты, девочка, бог с тобой! Кому тут стрелять-то? Брось...
-Это он! он! Узнал, что я... что ребёнок не от него и...
-Кто?
Гремит новый выстрел. Акушерка резко изгибается назад, роняет короткое «а!» и медленно оседает на пол...




(1991 г.)

-Чего это ты, доктор?
-А? Что?
-Почему, говорю, дёргаешься, будто кол тебе в спину заколачивают?
-А... – Градов поднимает голову. – Да вот вспомнил, дядя Володя, как в прошлом году стреляли в окно родзала с улицы. Помнишь?
-Конечно, как не помнить. Хорошо ещё, что ночью дело было. Никого не ухлопали. А ведь запросто могли.
-Да. Судя по дырам в стене, пули как раз над рахмановской кроватью пролетели. Прямо в спину акушерке могли бы угодить...
-Ага. Ну, а милиция чего?
-Молчат пока. Должно быть, пацаны проказничали. Пули-то самодельные, из арматурного прута нарезанные.
-Ну, а дёргаешься-то чего?
-Да так... Примерещилось что-то.
-Эх, довели человека... Что, много работы?
-Много, дядя Володя. А тут ещё этот чёртов медосмотр. Больше делать нечего, что ли? Сиди вот, жди Шурку Верещагину, пока она все свои дела закончит. Не могла так отметить, без флюорографии. Скажи-ка, принципиальная какая.
-Ты же доктор. Пойди, распорядись, – советует Маклаков.
-Ну её к лешему. Приказали ей, вот она и изгаляется.
-«Приказали...» – ворчит шофёр. – Как будто не знают, как мы эти медосмотры проходим. За две минуты всех обежим, подпишем у кого надо – готово.
-В том-то и дело, что знают, дядя Володя. В этот раз решили как следует нас, медработников, проверить. Главный врач говорит, что мы – «самый неохваченный контингент». Потому что всё больше на шармачка норовим. Все мы ведь друг другу – свои люди...
-Выходит, правильно сделали, когда приказали вам.
-Ну, не знаю... Я, сказать по правде, анализы на СПИД и сифилис с большой опаской сдаю. Никто ведь не застрахован... А ещё хуже, если ошибутся в лаборатории. Ославят же на весь свет!
-Это точно, – смеётся Маклаков. – Никто не застрахован. Особенно вы, молодёжь.
-Мы, дядя Володя, из крови не вылезаем, – продолжает Градов. – Уколешься, бывает, на операции – ну всё, думаешь, готово, вирусный гепатит тебе обеспечен. Или СПИД. Иди потом доказывай...
-Что-то долго Шурка возится. Прямо смешно даже.
-Ничего, придёт ещё ко мне за подписью. Нарочно буду осматривать её долго и нежно.
-Ага. Тем более что – глянь: девка в теле. Тут, – показывает, – поди, пятый номер, а здесь – так вообще никакой нумерацией не охватишь...

Вот всегда он такой, Маклаков. Спокойный, рассудительный. Сухонький, тощий, а сил в нём вагон. Вспомнил Градов, как помогал ему Маклаков на новую квартиру переезжать. Тогда многие врачи больницы жильё в новом доме получили. Папаша с транспортом помог. Главный врач в этом смысле просто молоток! Всегда помогает, если надо. Градову досталась «скорая» Маклакова. «Да  как же я на ней мебель свою перевезу? – запаниковал Игорь. – Ведь не влезет же». «Ты, доктор, не суетись, – успокоил его Маклаков. – Влезет. Я лучше знаю». И в самом деле, влезла! Маклаков долго ходил вокруг серванта, что-то прикидывал, спичечным коробком измерял. Потом ножки от серванта открутил, «берись, доктор» скомандовал. Ухватились они вдвоём и в «рафик» затолкали. В три захода мебель перевезли – и диван, и кресло, и всю кухню. Маклаков сделал всё как надо, никаких грузчиков не потребовалось. Градов ему потом «стольник» предложил, неудобно же без магарыча. Дело к вечеру уже было. С соседних домов жильцы сбежались, как же без них. «Все «скорые» из больницы позабирали», – возмутился кто-то. «Не волнуйтесь, для вас найдём», – парировал Градов. Ему было очень весело. А потом шофёру сто рублей и предложил. Глянул Маклаков на деньги насмешливо. «Эх, доктор, – сказал, – мне бы сейчас пузырёк водчонки после таких трудов. А на что мне твой стольник? Что мне с ним на ночь глядя делать?..»

(см. окончание)