Летят утки

Контакт? Был контакт. Летом было в степи. В самой середке лета. Я тогда у них в Сибири министром чалился. Да. Жара. Вытер я испарину, присел на бугорок и огляделся. Раскаленная, как сковорода степь. Колючки, саранча, пыль. На горизонте купола слепят глаза до слезы. Вынул банку, глотнул, и тут в мой бугорок, рядом совсем, молния саданула. Посмотрел я на небо - тарелка. Искрит, переливается, на посадку, значит, заходит. Ну, допил я пиво, запустил в нее банкой, жду. Села. Из нее марсианин вывернулся.
- Ты что же шкодничаешь? - спрашиваю, - мог бы и попасть сдуру. - И на лужицу расплавленную показываю, куда молния вдарила. Он ручонками замахал, рожки на меня уставил, отвечает телепатически:
- Нет, мы крупную живность зазря не бьем. Это я себе место приготовил стерильное без тараканов и инфузориев.
Потрогал ножкой застывшую лужицу, сел, глаза выкатил и тоже на кресты золотые уставился.
- Колоколамск, - говорю. Достал еще пару банок, спрашиваю, - будешь?
- Можно, - отвечает. Зеленой искрой банку ошпарил, глотнул, и вижу, пятнами радужными пошел. То есть пиво ему в самый кайф. Сорвал я ромашку и как бы нюхаю.
- Ну и об чем базар?
- Есть разговор, - темнит он.
Ну, я не настаиваю, рву лепесточки, жду. Понимаю, мужик-то издалека, чего уж теперь. Допил он пиво, перестал мыльным пузырем прикидываться, распылил взглядом банку для экологии и, молча, спрашивает:
       - Ты, вроде, космическим министром работаешь на этой планете?
       - Нет, - говорю, - планетных министров у нас нету.
       - Это как же? - удивляется марсианин и опять пятнами начинает. Ну, я
последний лепесток оторвал, объясняю:
- Государства у нас тут разнообразные, и в каждом - свой. И не работаю я, а служу народу. Российскому значит.
- И много у вас их? - спрашивает.
- Государств-то? До хрена, но в космосе тусуются штук пять, может шесть.
Тут он задумался, но без пятен, потом направил рожки на тарелку, посверкал малость и предлагает:
- Ну что, служивый, давай, что ли, с нами?
Посмотрел я на тарелку, глянул на кресты золотые.
- Ясно, - говорю, - раз так, поехали, - и двинулся к тарелке. Ну, ежели вникать, не совсем она тарелка, даже и совсем не тарелка, а утка больничная скорее, в которую вовсе лежачие доходяги нужду справляют. Не круглая она и носик сбоку. Марсианин на носик этот показывает:
- Тебе сюда. Шлюзоваться будешь, а то сдохнешь с непривычки.
- Ну, дела! - помотал я башкой, приноровился и полез в носик, а марсианин сразу в эту утку ввернулся.
Да. С полчаса пошлюзовался и меня тоже внутрь допустили. А утка уже над океаном летит. Смотрю, а в ней еще один марсианин. Только баба. Они внутри нагишом ходят без рожек, поэтому я ее сразу опознал. Очень они на людей смахивают. Очень. Как бы люди и люди. Только без волос и ногтей. Этого ничего у них нет.
Посмотрел я через прозрачный пол на волны с гребешками и начал вживаться в их быт. Кормежки у них, считай, и нет никакой. Утром две таблетки дают, белую и рыжую. Вкуса - никакого, вроде плавленого сырка, но сильно калорийные. На весь день аппетит отбивают. По праздникам пробирку с кефиром пьют и часа два шалеют. Кабинка у них, вроде телефонной будки, только прозрачная. Они туда заходят вдвоем, пятнами помигают и сливаются в экстазе до трепета. Они ее кнопкой зачернить могут, и когда нужду справляют, то чернят, а когда сливаются баба марсианская чернить не дает. Глазищи на меня выкатит:
- Ежели ему интересно, пусть смотрит.
Не то, чтобы мне уж так интересно, но смотрю. Вживаюсь. Душно у них, как в парилке. Воздуха-то нет. Пот прошибает. И баба меня наставляет телепатически:
- Ты, мол, чего паришься-то? Раздевайся.
Я разделся, а она, вдруг, пятнами пошла и в кабинку тащит. Я на марсианина глянул, а тот как бы занят. На пульте клавиши жмет и вроде некогда ему отвлекаться. Ну, я за ней в кабинку, а она еще раз меня оглядела и кнопку нажала, которая стенки чернит. Да. Ну, я ее пару раз до трепета довел и выйти хочу. Так не пускает лупоглазая. Я ей говорю:
- Ваши таблетки не вдохновляют на подвиги. - А она зарозовела и достает откуда-то красную горошину.
- На-ка эту, - и сама такую же заглотала. И застряли мы в этой кабинке часов на пять.
- Нет, - думаю, - не могу больше вживаться. Отвяла бы ты от меня.
Она ручонкой меня потрогала, головку наклонила, кнопку на просвет нажала, и я вывалился из той кабинки, как жвачка из автомата. Они-то потеть не умеют, а я мокрый стал, как банный веник. И воздуха нет. Ну, полный отпад.
Сломались мы над Африкой. Над Гвианой, а может - над Бисау-Куку. Утка искрить перестала, и гул пропал. Марсиане как раз в кабинке были. Они и разлепиться не успели, как сверзились мы в джунгли к людоедам. Да. Поснимал я марсиан с сучков, положил под какой-то баобаб, пощупал у себя ребра. Марсиане лежат без признаков, из утки зеленый пар клубится, из-за деревьев черные рожи скалятся. Пейзажик типа "куку Гриня". И жалко мне, вдруг, стало марсиан. В такую даль приперлись и лежат нагишом, ешь - не хочу. Аборигены, ну людоеды эти, вначале малость обалдели, не каждый день им с неба марсианские утки сыплются, но вскорости оклемались, кучковаться начали и чирикать между собой. Потом из них черная старуха вылепилась в меховом фартуке и с кожей морщинистой, как стиральная доска. Она осторожно к баобабу с марсианами подкралась, ногой бабу марсианскую потрогала, залопотала что-то, и вся стая, обнаглев, к нам придвинулась.
- Стоять! - говорю им человеческим языком, - это, - говорю, - братья по разуму, ежели их сожрать, война полыхнет междупланетная, и ваши дремучие кустики вместе с начинкой под корень изведут.
Вроде понятно сказал, но вижу, ни хрена не понимают, я им на собачий перевожу:
- Фу! Табу! Нельзя! - Смотрю, какой-то бородатый скелет острую палку поднял и в меня прицелился. Ну, думаю, козел черный сейчас этим шампуром проткнет и - шашлык. Но в этот момент марсианин глаза открыл, все осознал и палку испепелил вместе с рукой бородатого. Тот удивился, заскучал, что-то чирикнул и вырубился. Да. Вижу, не получается душевного контакта, а марсианин мне телепатически приказывает, чтобы я ему шприц из утки достал. Я ему объясняю, что пожар в ней, обуглюсь мол, а он: - измудрись, а то подохнем и тебя сожрут. Заглянул я в утку, а он мне: - красную кнопку на пульте видишь? Дави! Надавил. Утка зашипела, вонючим газом окуталась и пар кончился. Принес я марсианину шприц, он себе и бабе укол сделал и они в полное оживление вошли. И тут я вдруг задумался. А думать служивому министру все одно, что прокурору в зоне париться. Опасно. Лесоповальным мужикам инструмент дают. Или - или. Или ты министр, или Спиноза роденовский, который окромя, как об Эйнштейне думать ни об чем не умеет. Да. А марсиане рожки нашли в кустах, нацепили и утку раскочегарить пытаются. Аппарат достали вроде самогонного, только заместо первача из него зубная паста полезла зеленая. Они этой пастой щели и дыры залепили, слышу из утки гул пошел и она начала дергаться, как припадочная. А задумался я, сдуру, про космос. Ежели им наш космос нужен и у них таких уток в изобилии, то об чем базар? Прилетай и бери на халяву. Что наши генералы смогут против них? Папахами задницу подотрут и на Канары слиняют тамошних телок cокрушать, если крушилка еще работает. Да. Значит космос - туфта для фраеров, а всамделишная причина – уяснить, что да как. Может у нас лазерные вирусы есть, от которых они уколов еще не придумали. Или наши бабы словами черными извести умеют любого, кого пожелают. Шпионство значит. Разведка. Тем более, если с марсианского мужика рожки содрать, он, один в один, на Штирлица смахивает, который вражеского попа на лыжах гонял от Юстаса к Алексу. Ну, и как мне, планетному патриоту, таперича в этом случае быть? ФСБ привлекать? Так они в Чечне завязли, как мухи в пенке от варенья. Может сразу в гаагский трибунал? Не поверят. Скажут, что дремучие славяне пургу по пьяни гонят. Да. Ну, пока я в раздумьях был, утка искру дала и меня марсианская баба шлюзоваться приглашает безмолвно, то есть телепатически. Лезь, говорит, кабелина, в утку, ты мне в дороге пригодишься. Что тут делать? Начнешь супротивничать, так, или ейный мужик испепелит, или чернозадые на шашлык пустят. Деться некуда, полез. Летим. Опять над водой. Утка летит с перебоями, скачками, набекренилась и носиком кивает. Ну, думаю, ежели теперь рухнем, то уж точно акулам на обед. Они в межпланетной политике разбираются слабо и пока не нажрутся удивляться не умеют. Начнут всех подряд раздирать на запчасти, и уж тут никакой пепелящий взгляд не успеет. У каждой зубов, как у всех московских стоматологов. А баба опять за свое, глазами на кабинку показывает, мол, давай вживайся. Ну, тут я уперся, объясняю, что не до трепета, потому как людоедных рыб люто боюсь. От страху ничего не получится. Она меня взглядом ожгла, кулачком по кабинке стукнула и своего мужика в нее тащит. А тот клавиши давит, как на баяне, и ни в какую. «Если отойду, - говорит, - от пульта, крантец экспедиции. Только на моем марсианском характере держимся». И меня просит, мол, ублажи телку похотливую, а то совсем шалеет баба. Ну, я ему объясняю:
- Я завсегда пожалуйста, но сам должен понимать.
А он зубы сжал так, что желваки выступили.
- Десять минут продержимся. Успеешь. А там, по прибору вижу, суша пустая начинается. Сядем нормально. Давай.
Ну, думаю, Штирлиц, достал ты меня со своей лупоглазой. Однако успел, не заходя в кабинку.
До суши мы добрались и сели. Не так, чтобы нормально, тряхнуло так, что носик напрочь отвалился, но сели. Да.
Песок. Скалы черные вдалеке. Мужик утку поправляет. Перемазался в пасте и в чем-то жирном. Баба на песке живот загорает, нежится. Ну, я оклемался малость, от греха штаны надел, пошел к мужику шлюз уткин прилаживать. Он меня уже за своего держит. Познакомились. Его, значит, Рамс зовут, бабу Олядь. Я, ясное дело, правильное имя скрыл, Иваном назвался. Пусть мое имя марсианского Юстаса путает. Ковырялись мы до вечера, но искру от утки добились.
- Где мы есть? - спрашиваю, - как тут с людоедами?
Он на прибор глянул.
- Континент, - говорит, - с большой статуей.
Ну, я догадался, говорю:
- Правильно летим.
Не долетели мы до статуи, в скалу воткнулись. Полгоры снесли. Утка - в мелкое крошево, а нас в красном пузыре выплюнуло на песок. Такая у них при крайней нужде катапульта предусмотрена. Вылупились мы из пузыря, пощупали остатки скалы, огляделись. Я Рамса спрашиваю:
- Может ты по приборам видел? Далеко ли до цивилизации, где пиво продают?
- Восемь дней пешком, если без задержки, - отвечает и на бабу свою поглядывает.
Да. А у нас кроме горсти питательных таблеток, которые в пузыре предусмотрены, ни хрена нет. В общем, влипли мы опять в пейзажик. Они-то к песку и солнцу привычные, а я без пива не могу. Пузырями начал покрываться. Ночами пошли. Наткнулись на шоссе. Ну, по нему-то легче, чем в песке тонуть. Догоняет нас тачка. Водитель, ясное дело, охренел. Два мужика и телка голая изнемогают ночью черти где. Остановился. С темной девкой в цветных лентах куда-то шпарил. Ну, я по английски в школе твердую тройку имел, объясняю:
- Высачивайтесь и раздевайтесь.
Мужик из бардачка ствол выхватил, но не успел. Остался без правой кисти и заорал от изумления. Мы оделись, на Олядь ленты нацепили, едем. Заползли в город с небоскребами и пивными. Пабами по-ихнему. Они - кефир, я - виски с пивом. Оголодали в пустыне. Допиваю третью кружку, полицейский патруль подмигивает. Да. Меня в браслеты. Штирлиц-то на них как-то глянул гипнотически и слинял с лупоглазой, а я, по их понятиям, есть русский мафиози. Как бы безвизно проник для отмывания денег партии. Опять же лепят разбойный грабеж, руку испортил мужику… Короче, дали, по совокупности, полгода. А я им и разъяснить толком ничего не могу, для этого школьной тройки маловато оказалось. Отсидел до звонка. Зуб вот тамошний негр выбил. Чего-то он от меня хотел, но я не понял. А Рамса я потом встретил разок. Нашел он меня. Бабу он свою в хороший дом в Вегасе пристроил. Там на нее огромадный спрос. Бешеные бабки гребет. Рамс от нее кормится. Если в Вегасе окажетесь, рекомендую. Кликуха ейная - Аэлита.

Лос-Пальмос-Бич самый захудалый курорт Мексики. Дурная слава курорта - акулы. Их треугольные плавники непрерывно чертят бухту океана, пугая малочисленных туристов. Русские группы привлекает сюда дешевизна постоя, даровая кактусовая пульке и возможность насытить кровь адреналином, плавая рядом с хищниками. В дрянном номере местного отеля прижился русский алкоголик. Он неизменно сидит на тенистой веранде и, помаргивая воспаленными слезящимися глазами, ждет слушателей. Его история стоит пять песо и пару кружек теплого пива. Широкополое сомбреро он снимает только у себя в номере, когда остается один. Перчаток не снимает никогда.