Новая повесть о Тристане и Изольде, часть 1

Любовь приходит неожиданно — как пуля из темноты, как вдохновение, как боль. Вот и к ним она пришла внезапно, как незваная гостья, бесцеремонно расположившись в их жизни и перевернув ее вверх дном. Ведь не любви они искали, блуждая по лабиринтам интернета, а всего лишь общения.
Произошло это в те времена, когда программа ICQ, ли как ее сейчас чаще называют, аська, только-только появилась, и число пользователей, познавших негу общения без запретов, едва перевалило за 10 тысяч … или за 100, во всяком случае цифра, обозначающая их место в ее системе еще не была восьми- девятизначной, как это было бы сейчас. Программа на первый взгляд выглядела вполне невинно  — неприметный цветочек в нижнем правом углу монитора, маленькая иконка, в которой должны были появляться имена всех, с кем соединяет вас загадочная система. Красный цвет имени — ваш собеседник отключен от всемирной паутины, синий цвет (звуковой сигнал, всплывающее окошко и другие сигналы) — он сидит за компьютером и готов к общению. Сначала собеседников не было совсем, и программа безмолвствовала, потом откуда-то стали приходить послания — разреши добавить тебя в свой список. И они добавляли.
Виртуальное общение привлекало роскошью анонимности. Вы были свободны не только от своего порядком поднадоевшего лица, вы были свободны от своего имени, а при желании, даже от пола и возраста. Она нареклась Изольдой, в честь героини «Легенды о Тристане и Изольде», которой зачитывалась в юности. Правда, наша героиня не была юной красавицей с белокурыми косами и небесными глазами. Ей уже перевалило за 30, волосы ее были темны и коротко острижены, а нос украшали очки — почти неизменный атрибут научного работника. Но разве это важно в интернете, где витают соблазнительные образы, навеянные вашими словами? Правда она не собиралась никого соблазнять — просто, когда она заполняла графы, предложенные программой, имя Изольда всплыло из глубин ее сознания.
Наверное, рука судьбы неотвратимо влекла их друг к другу еще до того, как они встретились. Во всяком случае, по какой-то причине он выбрал себе имя Тристан. Тристан — возлюбленный Изольды
Сначала разговоры были случайны и необязательны: погода, российские новости (он уже много лет жил в США), расспросы друг о друге. Потом как-то невзначай обнаружилось, что оба много читали, и читали практически одно и то же. Потом они стали находить удовольствие, цитируя друг другу любимые стихи, подхватывая строчку на лету, продолжая ее и чувствуя, как давно знакомые слова наполняются новым смыслом, действуют сильнее, пьянят как вино.
Останься пеной Афродита,
И слово в музыку вернись,
И сердце сердца устыдись
С первоосновой жизни слито…
Первый укол нарождающегося чувства они почувствовали, когда обменялись информацией о своем семейном положении — он женат, двое детей, она одинокая мать, но тоже с двумя детьми. На следующее утро после этого разговора, он ехал на работу со странным чувством обмана — он уже успел нарисовать в своем воображении юную романтичную девушку и перекраивать столь заманчивую картину на образ дамы, обремененной семейством, было нелегко. Впрочем, вскоре его утешило оброненное ею замечание, что у нее черные глаза с длинными ресницами. Он стал представлять себе ее лицо в виде бледного пятна, на котором выделялись лишь большие черные глаза, длинные изогнутые ресницы, чувственный рот. Он представлял, как она сидит перед светящимся монитором полуодетая, окруженная темнотой, и торопливо, делая опечатки, набирает на клавиатуре слова, обращенные к нему.
Наверное, они были неосторожны. Любой здравомыслящий человек давно бы прекратил это общение. Здесь не могло быть перспективы. Разные страны, разная культура, его семейные узы — все это очерчивало грань, за которую они не могли, не имели права перейти. Но видели ли вы когда-нибудь муху, привлеченную запахом липкой приманки? Ее лапки уже безнадежно увязли, ее судьба предрешена, а она впивается хоботком в сладкое угощение, не ведая, что ее ждет.
Это стало наркоманией, болезненным пристрастием, одержимостью. Просыпаться каждое утро и смотреть почту. Смотреть почту днем, много раз в течение дня. Чувствовать теплую волну, поднимающуюся внутри, каждый раз, когда в папке «Входящие» обнаруживался конвертик со знакомым адресом. Читать и перечитывать сообщение по много раз, даже если оно состояло всего из пары строк. Считать день чудным и удивительным, когда письмо оказывалось длинным. А писать Тристан умел. Удивительно, почему он не стал писателем, он был бы знаменитым.
Они стали разговаривать каждый вечер, делая редкие исключения, когда кто-либо из них был занят, или хотел раньше лечь спать. Один вечер, одну ночь еще можно было потерпеть, зная, что днем придет письмо, или письма. Но дни, когда он или она куда-то уезжали, были невыносимы — для того, кто оставался дома, интернет сразу становился пустым и скучным, словно пыльная комната, а для того, кто уезжал, таким же пустым и пыльным начинал казаться реальный мир. Тристан проводил такие пустые вечера, наполнив стакан бренди со льдом и мечтая о встрече, а Изольда перечитывала его письма, или сочиняла свои послания.
Первое подозрение возникло у Тристана. Он сказал: «Ты знаешь, если бы человек одного со мною пола сказал, что он читал тех же писателей что и я, что он любит те же стихи, что его волнуют похожие проблемы, это не произвело бы такого впечатления, я не был бы столь затянут в это общение». И они немного поговорили о том, не любовь ли это. Некоторые признаки любви были налицо, но полной уверенности еще не было. Слишком это все было дико — два взрослых, семейных человека, влюбились, не видя лица друг друга, не слыша голоса, не имея надежды на встречу в реальном мире.
Любовь или не любовь, но это состояние явно прогрессировало. Теперь Тристан целыми днями находился в отрешенном состоянии счастья, упиваясь воспоминаниями о прошлой ночной беседе, предвкушая следующую встречу, сочиняя строчки дневных писем. Изольда же бродила по реальному миру в том сомнамбулическом состоянии, что свойственно женщинам на заре любви — невидящие глаза, устремленные в мир грез, рассеянная улыбка, тяжелая нега, придающая плавность и медленность всем движениям. Стоит ли говорить, что письма Тристана и все беседы с ним она распечатывала и хранила, перечитывая многократно.
Однажды ночью, посреди возвышенной беседы о поэзии Цветаевой, Тристан вдруг произнес: «Я вдруг представил, как мы гуляем вдоль набережной, я останавливаю тебя, прижимаю к себе, запрокидываю твою голову и целую». Наверное, это было всего лишь образом, навеянном строками Цветаевой:
Простимся у реки полощущей
Цветные бусы фонарей,
Я доведу тебя до площади,
Видавшей отроков царей…
Случайно оброненные слова. Однако Изольда вдруг ощутила этот поцелуй так, как ощущала реальные поцелуи — упоительную слабость в ногах, горячую волну, бегущую вдоль тела, звенящий шар, кружащийся в голове. Только эти ощущения были сильными, гораздо более сильными, чем все, что она чувствовала до сих пор. С этой ночи они не обманывали себя — они были страстно, безумно влюблены.
Разговоры о поэзии были оставлены. Теперь Тристана интересовала только Изольда, а Изольду только Тристан. Они выспрашивали друг у друга самые мельчайшие подробности той жизни, которая была до их встречи, словно стремясь воссоздать ее, они обменивались своими откровениями, воспоминаниями, мечтами, страхами и желаниями. Это было похоже на путешествие — постепенное погружение во внутренний мир другого человека, исследование его души, мыслей и чувств. Впрочем, исследованием души они не ограничивались. С той памятной ночи, они стали познавать запретный плод виртуальной реальности, который циничные пользователи аськи нарекли виртуальным сексом. Их речи становились все смелее, а воображение все сильнее разжигало пламя в их телах, скрюченных перед мониторами. По мере того как ночи, насыщенные переживаниями, заполняли их жизнь, дни превращались в серые тени, скользившие мимо них томительной чередой.
Однажды Изольда ехала в московском метро после особенно долгой ночной беседы — они с трудом оторвались друг от друга в четыре часа утра. Внезапно она почувствовала, как привычная картинка перед ее глазами — струящиеся змеи неведомых кабелей в окне вагона, унылые лица, сидящих пассажиров — сместилась, смазалась и начала меняться. Колеса, до той поры, стучавшие где-то за границей сознания, вдруг загрохотали в мозгу, ускоряя свой ритм, словно военные барабаны. В панике, невероятным усилием она схватила кончик ускользающей реальности и ухитрилась таки вернуть ее на место. На следующей остановке она вышла из вагона, чувствуя, как горячие струйки пота катятся по ее спине. Было ясно, что надо возвращаться домой — с ней что-то случилось, она больна, может быть она сходит с ума.
Сойти с ума от любви. Сколько раз она повторяла эти слова, не подозревая, что они могут однажды обрести столь грозный смысл. Раньше она никогда не думала о том, что это значит — сойти с ума. Но сейчас она стояла у грани, за которой кончалась привычная реальность. Она представила, что она заключена внутри своего тела и смотрит на мир сквозь окна своих глаз. Ее взгляд пока обращен в тот же мир, что и взгляды других людей. Когда она сойдет с ума, она будет смотреть в другие окна, будет видеть мир, созданный только для нее одной.
Зеркало, висящее в прихожей, отразило ее лицо — осунувшееся, бледное, с черными кругами вокруг воспаленных глаз. Удивительно, как прохожие не показывали на нее пальцем. Она плохо помнила, как добралась домой, реальность кружилась вокруг нее, то съеживаясь, то растягиваясь, дробясь и преломляясь, в голове звучали неведомые голоса, произносящие обрывки каких-то фраз. Изольда рухнула на кровать и забылась сном, пронизанным странными сновидениями. В тот вечер Тристан напрасно прождал ее у компьютера, наполняя аську и ее почтовый ящик отчаянными записками, пестрящими восклицательными и вопросительными знаками.
С этого дня ее поведение с Тристаном изменилось. Она стала дозировать время встреч, как аптекарь дозирует порошки, безжалостно обрывая разговоры, грозящие затянуться до утра. Тристан недоумевал, негодовал, обижался — она была непреклонна. Доведенный до отчаяния пустотой виртуального пространства(что все эти люди делают в интернете, если у них нет его Изольды?!) Тристан прибег к последнему средству — сарказму и теперь его слова ранили, словно раскаленные иглы. Нет, ему определенно надо было становиться писателем — он превосходно владел словом. Но ничего не помогало, Изольда твердо решившая, что она отныне будет беречь свое психическое здоровье, ускользала из его рук… или ему так казалось. И тогда он решил приехать в Россию и разбить наваждение виртуальной любви реальностью встречи.
Сначала это было лишь дикой фантазией, безумным планом, который казался невыполнимым, но чем дольше он об этом думал, тем больше проникался этой идеей, и видел все меньше препятствий к ее реализации. Наконец он решился. Однажды он как бы невзначай сказал жене о том, что он хотел бы провести отпуск в Москве, и к своему удивлению, не встретил возражений. Похоже, что все происходящее с ним в последние два месяца — его долгие бдения у компьютера, его постоянная рассеянность и отрешенность, еще не вызвали у нее никаких подозрений. Может быть потому, что он был программистом, а программисты, как известно, — люди особенные. Но, скорее всего, потому что в его поведении всегда было достаточно странностей, и за годы совместной жизни она усвоила, что их проще игнорировать, чем подвергать логическому анализу.
Итак, вопрос с поездкой был решен. Были определены сроки, куплены билеты, намечен план визитов к родственникам и друзьям, получены необходимые напутствия и инструкции. И надо ли говорить, что известие о грядущем приезде Тристана разбило ледяной щит осмотрительности, которым Изольда окружала себя последние дни. Теперь они снова встречались почти ежедневно — им столько всего нужно было обсудить. «Давай договоримся не влюбляться сильно», — пошутил Тристан, — «А то потом будет очень плохо». В глубине души он был абсолютно уверен, что реальная встреча положит конец их отношениям.
А могло ли быть иначе? Он привык к тому, что она бесплотна. Он привык к этому, почти телепатическому общению, когда строчки, появляющиеся на экране, таинственным образом превращаются в голос, звучащий в его сознании. Он привык говорить с нею так, как раньше говорил только сам с собой. Он привык к тому невероятному состоянию, когда эмоции бушуют в его неподвижном теле, когда комната, в которой они сидит, стакан с кубиками льда и остатками бренди, душная ночь, вдруг растворяются и уплывают куда-то, оставляя его наедине с нею — идеальной возлюбленной. Он не сомневался, что реальная Изольда проиграет Изольде, созданной его воображением — реальность всегда проигрывает мечте.
Он вдруг представил, как он гуляет по вечерней Москве, вдыхая прохладный воздух (каким это будет блаженством после здешней жары). Затем воображение нарисовало чужую женщину, которая идет рядом, держит его за руку, произносит какие-то ненужные слова. И он вдруг ощутил почти физическую боль при мысли о грядущей разлуке с Изольдой, живущей в его компьютере. Он не увидит ее целую неделю, пока он будет встречаться с этой незнакомой женщиной, которая зачем-то тоже участвует в этой игре. Что с того, что это она — та, что ночами сидит за компьютером, набирая на клавиатуре слова, из которых рождается его Изольда? Что общего имеет кукловод, скрытый за ширмой с тем образом, который видят на сцене зрители, и что общего имеет писатель с пленительными героинями его романов? Ох, Тристан, Тристан, ты похож на ребенка, который проникает за кулисы, в надежде еще раз увидеть сказочных рыцарей и принцесс, и плачет, распознав обман.
Боль пришла и ушла, словно горячим язычком лизнула, а Тристан вдруг пожалел о ее уходе. Он хотел страдать, хотел ощутить сполна все эти невероятные, разрывающие душу эмоции, которые описывали его любимые писатели, он хотел любить по-настоящему.