Извинения

Мистер Джон Торрингтон стоял у окна в конференц-зале и курил сигару. Окно было большое, размером в человеческий рост и обзор из окна был бы хороший, если бы не темное время суток. Тяжелые бархатные  шторы полностью окно не закрывали и  не мешали смотреть, и поэтому левая рука у Джона была свободной. Он держал её в левом кармане брюк, так как всегда делал так; это было его привычкой. Правая рука держала сигару, хорошую кубинскую сигару высшего качества. Окутывая себя клубами дыма после каждой  редкой затяжки, Джон почему-то щурился, как будто что-то пытался высмотреть в этой темноте за окном. А там было видно лишь, как снег кружится большими, но легкими хлопьями в свете единственного  фонаря перед входом в дом. Дом у мистера Торрингтона был шикарный: двухэтажный особняк, построенный в начале ХХ века его дедом. Да и вид у Джона был вполне соответствующий его собственности: спокойный, солидный и уверенный.  И лишь только почти незаметное его покачивание взад-вперед под какой-то свой внутренний ритм говорило о том, что не все спокойно на душе Джона Торрингтона. Но постараемся войти в положение мистера Торрингтона, ведь в зале он был не один.
Почти в самом углу, недалеко от двери,  стоял скрюченного вида человек и скрипучим, шаркающим голосом шуршал:
 - Прошу меня извинить, мистер Торрингтон.
В странной режущей уши тишине  можно было услышать только тихое поскрипывание обуви Джона об пол, но ответа он не давал.
 -  Я, правда, сожалею, мистер Торрингтон. Мне очень жаль.
Мистер Торрингтон молчал, как каменная глыба.
 -  Как мне загладить свою вину, мистер Торрингтон?
Джон был неумолим.

Дело в том, что он попал в странную ситуацию. Этот человек ему не был знаком.
Но он извинялся.
 За что, Джон уже не помнил. Он произносил несколько раз дежурные фразы, типа  «не стоит беспокоиться» или «какие могут быть извинения», но это не помогало. Скрюченный человек все равно продолжал извиняться. Смотреть на него мистеру Торрингтону было  необъяснимо неприятно, поэтому он смотрел в окно. Тем более, что ему казалось, что кто-то должен прийти, кто-то важный.  Этот приход был для Джона  одним из тех событий, которые в жизни человека случаются  очень редко, или же не случаются вовсе. Поэтому Джон Торрингтон стоял у окна, курил сигару, и ждал. Но вспомнить, кого он ждет, очень сильно мешал этот извиняющийся человек, которого Джон не знал.
Взять и выгнать его вон мистеру Торрингтону мешало чувство внутреннего такта, культурное наследие его именитых предков, как по материнской, так и по отцовской линии. Это же самое чувство мешало прекратить его извинения и просто спросить, за что он извиняется.  Если человек извиняется, значит, ему есть за что извиняться. Чтобы прервать его извинения нужно преодолеть этот внутренний запрет, а мистер Торрингтон не любил изменять себе. Он был человеком привычки. Именно поэтому его левая рука была сейчас в левом кармане брюк, и поэтому же он курит превосходную сигару; именно поэтому он слегка покачивается на своих поскрипывающих туфлях.
Итак, сигара тлеет, туфли скрипят, а человек за спиной продолжает извиняться.
Казалось бы, это не может длиться долго.
И именно это смущало мистера Джона Торрингтона. Как человек грамотный и уважаемый он понимал, что в этой ситуации обязательно должно произойти изменение. Равновесие может нарушить что угодно.
Хлопья снега за окном могут вдруг перестать падать.
Сигара может закончится или потухнуть.
Кончится ночь и станет светать.
Скрипучий голос перестанет извиняться.
Но ничего этого не происходит.
Равновесие не нарушается.
«Мне очень, очень жаль, мистер Торрингтон».
 Да, действительно жаль мистера Торрингтона. Ведь он, в общем, хороший и сердечный человек. 
 Был.
 Ну,  а о мертвых, как водится, либо хорошо, либо ничего.