ЭТОТ СОН

Я опять вижу этот сон. Будто я просыпаюсь и ощущаю себя, лежащей с закрытыми глазами. Затем я слышу звуки, чувствую тяжесть одеяла и понимаю, что дома. Дальше следует сюжет. Или не следует. Но это уже не важно.

Меня будит мама. Я, не открывая глаз, понимаю, что в доме весело, много света и еды. Праздник.
- Просыпайся. Мы скоро пойдем в лес на шашлыки.
В ласке ее голоса что-то пугает меня.
- Я не хочу.
Мама удивляется.
- Ты же вчера так хотела?...
- Тогда тебе придется сидеть дома одной до вечера.
- Вставай завтракать, уже десять часов.
Становится очень противно. В комнату набиваются тучи, оладьи на плите сгорают до углей, два незнакомых человека – мужчина и женщина – ходят из угла в угол и перекладывают вещи с места на место. При этом они кричат на меня и запихивают мне в рот жирных горелых лягушек. Те царапают по нёбу маслянистыми лапками, брызгают соком, попадая на зубы и вызывая естественный рвотный рефлекс.
-Ты не выйдешь из-за стола, пока всё не съешь.
Слезы могут убедить кого угодно, только не маму. Я пытаюсь резать лягушечье тесто в тарелке, но от этого его становится больше. Оно прекрасно себя чувствует в липких сметанных лужах.
Родителям надо уходить.
- Последний раз спрашиваю, может, ты перестанешь дуться и пойдешь с нами?

Нет ничего страшнее Хорошо Знакомого Места. Вероятно, как раз здесь можно повесить табличку «оставь надежду…». Можно мечтать в своей комнате о прекрасных реальностях, но в шкафу у стены стоит жуткий скелет, прикрученный вечными болтами, и я это точно знаю. Хорошо знакомые люди умело поддерживают адский огонь в домашнем очаге. Поэтому статичность узнавания есть убийство. Поэтому я ухожу.

Грузовик неожиданно останавливается на шоссе, без всяких видимых причин. Мы спрыгиваем из кузова. Машина тут же трогается с места и уезжает. Справа длинная полоса густого леса. Мы идем с совершенно незнакомым человеком по тропе. Не знаю, зачем. Может быть, искать ведьм. Когда он вырывается вперед, я вижу его светлые волосы – плывущее солнечное пятно на фоне темных листьев. В голове возникает мелодия, и я пытаюсь напеть ее. Только не помню слов. Единственная фраза, которую помню: «Are you playing me?» Не «with me», а просто «me», что характерно. Все же я пою что-то типа «папа-пабам-пам… are you playing me…»
Вдруг посреди тропы возникает кирпичный дом. Из него раздается шум и лязг. В окно выглядывает толстая женщина-строитель в испачканной одежде. Увидев меня, она радуется:
- А мы как раз решили перестроить твой дом! Укрепить стены, побелить потолок…
Я останавливаюсь.
- Я больше не живу в этом доме.
- Тогда забери свои вещи. Здесь полно твоих вещей. Сковородки совсем новые. И твои книги. Забери хотя бы репродукции, они же не занимают места.
- Какие репродукции?
- Сейчас посмотрю, - женщина исчезает и появляется снова.
- Рерих.
Я вспоминаю свои репродукции Николая Рериха. Единственный художник, который хоть приблизительно мог нарисовать горы. Горы, как известно, могут спасти жизнь. В горах солнце иногда становится звездой, а небо – космосом. В горах я становлюсь бесконечностью. You may worship me, but from afar. Но теперь они мне не нужны, а уж репродукции тем более. Идем дальше.

Я опять вижу этот сон. Будто я просыпаюсь и ощущаю себя, лежащей с закрытыми глазами. Только теперь он прокручивается в замедленном темпе. Звуки, которые я слышу, возникают последовательно, один за одним, с интервалами. Я могу интерпретировать их по-разному. Вот шуршание, похожее на работу факсового аппарата. Я просыпаюсь в офисе.

Офис – инкубатор причудливых цифр, мгновенное свертывание белка под излучением раскаленных галогеновых ламп. Стеллажи папок из монолитного гранита отражают короткие звонки телефонных устройств. Блуждающие информационные скопления на руинах лепрозных резерваций.

Как-то раз я попала в музей всяких античных скульптур. Вероятно, те, кто их раскапывал, были очень трудолюбивыми, и наткнулись на золотую жилу. Потому что несчетное количество залов было прямо-таки забито мраморными фигурами и бюстами с отсеченными частями тела. Я бродила среди этих больших холодных безделушек и пыталась представить их людьми. У меня ничего не получалось. Тогда я стала обращать внимание на недостающие руки, венерические носы, на откусанные части черепа, искаженные подбородки. Фигуры тут же ожили. Это были славные белые уродцы с затянутыми бельмом глазами, голенькое население лепрозория в стерильных каменных залах белого холода. Усевшись на скамейку, я закрыла глаза, чтобы услышать еще и звуковой ряд. Акустика отличная. Зашаркали подошвы, и среди тихих разговоров вдруг с острым цокотом пробежал кто-то на металлических шпильках, чей-то слишком громкий возглас превратился в смущенный кашель, детское бесстыдное удивление, хриплый женский смешок дробным эхом растворились в глубине анфилад. Я сижу с закрытыми глазами и знаю, что прокаженные тихо ходят мимо и смотрят на меня.

Дверь за родителями захлопывается. Квартира сразу заполняется угрожающей пустотой. Откуда-то раздаются звуки, необъяснимые, они заползают в комнату и вырастают в больших суетливых людей в ярких, разноцветных пальто. Люди идут в спальню к родителям и выворачивают ящики письменного стола. Они лезут в шкаф и скидывают на постель мамины платья. Они пересматривают все книги в книжном шкафу. Они забираются на антресоли и достают детское байковое одеяло с моей старой кровати. Они ничего не ищут, а просто интересуются. Они веселятся. Я иду в прихожую и наблюдаю за разноцветными привидениями сквозь большое зеркало. Трогаю стекло пальцем, оно холодное и жесткое. Не-про-ни-ца-е-мое. Зазеркалья не существует, потому что все, что вы придумали там, отражается здесь. Вот же оно. Рядом на вешалке висит мое пальто – ярко-синее. Я подставляю табуретку, достаю пальто и надеваю. Я тоже привидение. Иду к серванту и вынимаю большую хрустальную вазу с конфетами. Она слишком тяжелая, поэтому тут же падает на пол и разбивается. Крупные осколки смешиваются с конфетами. Мои родители кончились в тот момент, когда они решили, что я их понимаю.

Как-то раз я нашла котенка у забора детского сада и принесла домой. Но кто-то сказал:
- Немедленно отнеси его туда, где взяла.
И все согласились.
Я тогда не понимала этой ловушки. Просто пошла и положила котенка обратно под забор. Мимо шла тетка:
- Такая маленькая, а уже учится выбрасывать животных!
Ну так почему вы теперь злобно удивляетесь, что я вас ненавижу?

Я опять вижу этот сон. Будто я просыпаюсь и ощущаю себя, лежащей с закрытыми глазами. Теперь совсем медленно. У меня есть время услышать. Осязать. Идентифицировать. Выбрать. Где мне проснуться.

Я просыпаюсь на диване под гобеленом с черными оленями в крохотной кухне, запах сырой известки и сырого дерева перемешивается с густым зимним светом. Дед открывает створку печи и запихивает в ее большой живот холодные дрова. Они низко гудят, загораясь.
Я просыпаюсь от писка чужого будильника. Из-за двери звенит на высоких нотах бодрый разговор. Чужой узор на обоях, чужая простынь, чужая рука под одеялом обхватывает меня за талию и сонно прижимает к чужому телу.
Я просыпаюсь на широком подоконнике подъезда, рюкзак с вещами надавил мне спину. Чугунные люди спускаются мимо по лестнице, стараясь не замечать меня. Физиологические нужды наваливаются все разом. Глаза привычно шарят по полу, в поисках монеток или чего-нибудь, пригодного для существования.
Я просыпаюсь, сдавленная шерстью свитеров, пропахших плесенью и человеческим телом, в спальном мешке на пять человек. Голова упирается в какой-то круглый металлический предмет. Пошевелить можно только ступнями ног, но они застыли в морозной судороге. Сквозь красную ткань палатки ровно сияет небо.

Я просыпаюсь в чистом финском коттедже, надеваю джинсы и выхожу в туман соснового леса. Знакомой дорогой иду к остановке, на которой уже стоят несколько прозрачных  голубых автобусов. Но водитель из кабины отрицательно качает головой и машет в сторону поселка. Пока я недоумеваю, он закрывает дверь и уезжает. У деревянного дома на траве сидит женщина. С очень знакомым лицом, но я все же не могу ее вспомнить.
- Ты что, не знаешь? Тебе не нужно больше туда ехать.
- Почему? – Я удивляюсь.
Она роется в портфеле и достает фотографию. На самом деле это голограмма. На ней – мое лицо в идеале. На черном фоне – определенно мои черты лица, но необычно красивые. Я никогда не видела таких красивых людей. Да, здесь таких не может быть. Я рассматриваю свою голову с разных сторон. Да, это я.

Маленькие упитанные боги с кретинически умиленными мордашками передают по кругу калейдоскоп. Пять простых стеклышек разбитой посуды создают непрерывно меняющееся изображение. Незатейливая игра сводит с ума своей бесконечностью. Are you playing me? Психоделические стекла бесконечно бъющейся посуды, are you playing me?

…Разбрасывать. Не оставлять на следующий раз. Не делать заметок. Главное – не знать, как надо. Разбросать, испачкать, порвать, разбить. Посмотреть, что получится. Какой-нибудь ворчливый уборщик всегда найдется. Но меня там уже не будет.