Paris visite

сценарий короткометражного кинофильма
по мотивам произведений Хулио Кортасара,
Эрнеста Хемингуэя и Умберто Эко

Москва – Париж - Москва
2003 год


ИНТЕРЬЕР

В полутьме. В полуподвале. Капает вода.
В углу, на полу, обхватив колени руками, сидит Лена. Место похоже на заброшенную, парковку. Вид у девушки утомленный. Короткие, высветленные волосы торчат в разные стороны, под глазами тени.

ЛЕНА (за кадром). Бред, бред, бред… Почему я? Почему это произошло со мной? Не понимаю… Ничего не понимаю!

Лена закрывает глаза.


НАТУРА. РЕЖИМ (РАССВЕТ).

Москва. Крымский мост, ближе к Зубовской площади, к станции метро «Парк культуры». Ранее утро. Рассвет.
Только что взорвалась большая, шикарная машина. Вокруг догорают разлетевшиеся ошметки. Вдалеке слышен вой сирен. Едут пожарные, спасатели, милиция…

ЛЕНА (за кадром). Я просто шла мимо…

Она стоит перед тем, что осталось от автомобиля.
Глаза широко раскрыты. Никаких эмоций, ступор.
На лице отсветы огня.
Вой сирен приближается.
Лена немного приходит в себя, смотрит под ноги. Прямо перед ней обуглившийся кусок покрышки, а у самой ноги какая-то черная карточка. Починяясь минутному импульсу, Лена хватает карточку и быстро идет к метро.
Под эстакадой, откуда уже не видно место взрыва, Лена останавливается.
Изучает находку.
На черной карточке, под символическим изображением Эйфелевой башни, красная надпись – «PARIS VISITE».
Вдруг по карточке пробегает рябь, и она мгновение мерцает серебристо-голубым, призрачным светом.
Лена усиленно моргает, будто хочет избавиться от наваждения.
Карточка больше не светится.
Лена убирает ее в карман и уходит под эстакаду.
Вместо ожидаемой площади перед станцией метро «Парк Культуры» она оказывается на площади Сан Мишель в Париже.
Лена снова, не надолго замирает. Затем оборачивается.
Видит эстакаду и выезд на Крымский мост.
Снова оборачивается, но перед ней Париж.
А за ее спиной, Москва, эстакада, покрываются мелкой рябью, и сквозь нее проявляется во всем своем великолепии остров Сите.

ЛЕНА (за кадром). Это невозможно…


НАТУРА. УТРО.

Париж не спешит просыпаться. Еще закрыты кафе, зеленые ларьки букинистов заперты, где-то далеко проезжают редкие автомобили…
Лена быстро идет по набережной Великих Августинцев. В сторону Нового моста. Идет быстро, не смотрит по сторонам. Идет как по кладбищу, которое нельзя обойти.

Парк на стрелке Сите, за Новым мостом. Никого. Только Лена сидит на зеленой скамейке. Но ей не до великолепных каштанов, огромных и развесистых.
Вдруг Лена слышит голос.

ГОЛОС. Иногда, когда я считал, что хорошо поработал, я  покупал литр  вина,  хлеб, колбасу и приходил сюда…

Лена испугано оглядывается.
За скамьей стоит пожилой человек в тяжелом свитере с короткими седыми волосами и окладистой бородой.

ЛЕНА. Откуда вы взялись? Кто вы?

Мужчина без приглашения садится рядом с Леной.

ХЕМИНГУЭЙ. Я писатель.
ЛЕНА (пытаясь справиться с испугом). Писатель… И что вы написали, например?..
ХЕМИНГУЭЙ. Например «ФИЕСТУ».
ЛЕНА. Хм… Нет не читала… А еще?
ХЕМИНГУЭЙ. Еще, «ПРОЩАЙ ОРУЖИЕ»…
ЛЕНА. Это про мужской парфюм?
ХЕМЕНГУЕЙ. Возможно… «ПО КОМ ЗВОНИТ КОЛОКОЛ»…
ЛЕНА. Да, это любимая поговорка моего бывшего мужа, он профессиональный игрок…
ХЕМИНГУЭЙ. ?..
ЛЕНА. Трейдер. На бирже. Он постоянно твердит: «Если ты не знаешь, по ком звонит колокол, значит, он звонит по тебе».
ХЕМЕНГУЕЙ. Забавно.
ЛЕНА. Нет, вы не подумайте, я много читаю, просто с вашими, гм… произведениями, как-то… Не попадалось что ли… А где их можно найти?
ХЕМИНГУЭЙ (с лукавой улыбкой). Везде.




ИНТЕРЬЕР.

Заброшенная парковка. Лена приоткрывает глаза.

ЛЕНА (за кадром). Почему я с ним заговорила, и кто он такой? Я до сих пор не поняла. Но мне почему-то было необходимо разговаривать. О чем угодно, лишь бы не молчать.


НАТУРА. УТРО.

Парк на стрелке Сите.

ЛЕНА. Недавно я прочитала одну очень интересную книгу… Да, очень интересную. Это про египетские пирамиды и цифры… Все это так интересно, все там зашифровано, оказывается…
ХЕМИНГУЭЙ. Подождите. Можно я попробую угадать? В этой книге, наверное, написано, что Пьяцци Смит открыл сакральные и эзотерические меры пирамид в 1864 году. Так?
ЛЕНА. Да…
ХЕМИНГУЭЙ. Позвольте мне называть цифры без дробей, потому что в моем возрасте, увы, память начинает играть скверные шутки... Примечательно, что в основании пирамид заложен квадрат, сторона которого составляет 232 метра. При завершении строительства высота составляла 148 метров. Если вы переведете эти величины в священные египетские локти, получите длину основания в 366 локтей, что соответствует количеству дней в високосном году. По Пьяцци Смиту, высота пирамиды, помноженная на десять в девятой степени, равняется расстоянию от Земли до Солнца: 148 миллионов километров. Приближение неплохое, учитывая время, когда рождалась эта теория, поскольку в современной науке это расстояние принимается за 149 с половиной миллионов километров, к тому же не доказано, насколько точно нынешнее измерение. Ширина основания, разделенная на ширину одного из камней, составляет 365. Периметр основания равен 931 метрам. Разделите на удвоенную высоту пирамиды, и вы получите 3,14 - число Пи. Ну, как?
ЛЕНА. Вы читали про это?
ХЕМИНГУЭЙ. Дело в том, что обычно, когда кто-нибудь берется стряпать очередную компиляцию по вопросу о тайне пирамид, он способен сказать лишь то, что в наше время известно каждому школьнику.
ЛЕНА. Значит все это известно?  Значит, в этой книге содержаться всем известные истины?
ХЕМИНГУЭЙ (усмехаясь). Истины? Quid est veritas?,  хотел знать один наш старый знакомый. С одной стороны, перед нами гора разнообразных бессмыслиц. Начать с того, что если разделить точную площадь основания на удвоенную точную высоту, не пренебрегая и десятыми долями, результат получится 3,1417254, а вовсе не число Пи. Разница небольшая, но она есть. Кроме того, ученик Пьяцци Смита, Флайндерс Петри, измерявший и Стоунхендж, говорит, что однажды он застукал маэстро за спиливанием гранитных выступов в царской приемной: у того никак не сходились подсчеты. Наверное, это сплетни, однако такой человек, как Пьяцци Смит, в принципе не производил доверительного впечатления, достаточно было видеть, как он завязывал галстук. С другой стороны, среди всех этих нелепиц содержатся неопровержимые истины. Идемте со мной.

Они выходят из парка и спускаются к Сене.

ХЕМИНГУЭЙ (театральным жестом показывает стоящий на другом берегу Сены деревянный цветочный киоск). Если пойти и измерить эту будку, вы увидите, что длина прилавка составляет 149 сантиметров, то есть одну стомиллиардную долю расстояния между Землей и Солнцем. Высота ее задней стенки, разделенная на ширину окошка, дает нам 176/56, то есть 3,14. Высота фасада составляет девятнадцать дециметров, то есть, равна количеству лет древнегреческого лунного цикла. Сумма высот двух передних ребер и двух задних ребер подсчитывается так: 190х2+176х2=732, это дата победы при Пуатье. Толщина прилавка составляет 3,10 сантиметров, а ширина наличника окна - 8,8 сантиметров. Заменяя целые числа соответствующими литерами алфавита, мы получим C10H8, то есть формулу нафталина.
ЛЕНА (с недоверием). Фантастика! Сами мерили?
ХЕМИНГУЭЙ. Нет, но один подобный киоск  был измерен неким Жан-Пьером Аданом. Думаю, что все цветочные киоски должны строиться более или менее одинаково. С цифрами вообще можно делать что угодно. Если у меня имеется священное число 9, а я хотел бы получить 1314, то есть год сожжения Жака де Молэ,  что я делаю? Умножаю на 146 (это роковой год разрушения Карфагена). Как я пришел к этому результату? Я делил 1314 на два, на три и так далее, до тех пор пока не отыскал подходящую дату. Я бы мог поделить 1314 и на 6,28, что составляет собой удвоение 3,14, и пришел бы к цифре 209. Ну что ж, в этот год примкнул к антимакедонской коалиции Аттал I, царь Пергама. Годится?
ЛЕНА. И все-таки, есть в этом что-то таинственное. Ведь пирамиды строили почти все древние народы, хотя их разделяли большие расстояния и во времени и так просто по земле…
ХЕМЕНГУЭЙ. Просто пирамиду строить куда легче, чем, например сферу. Вспомните себя в детстве, что вы строили из кубиков? То-то. Где ваш билет?
ЛЕНА (удивляясь неожиданному переходу на другую тему) Какой билет?
ХЕМЕНГУЭЙ. Ну, метро, автобус, RER. «PARIS VISITE».

Лена достает из кармана карточку, передает писателю.

ХЕМИНГУЭЙ (вынимает из карточки билет). Очень хорошо. А теперь в метро.
ЛЕНА. Куда?
ХЕМИНГУЭЙ. Пройдете по набережной, потом через Лувр, Парк «Tuileries», и выйдите как раз к Площади Согласия или Place de la Concorde, по нашему, а там метро.




Лена идет по набережной.
Лена проходит Лувр.
Лена идет по Парку Tuileries.
Лена пересекает Площадь Согласия…

ЛЕНА (за кадром). До сих пор не понимаю почему я не спросила у него, что происходит… Ведь он знал как я сюда попала, значит знал и для чего. Я просто тупо шла, как зомби, по заранее намеченному маршруту. Но кем? С какой целью? Теперь я прячусь, и не знаю от кого или от чего…


ИНТЕРЬЕР.

Лена в вагоне метро. Она сидит у окна, рядом довольно приличный негр читает «La Figaro».
В отражении Лена встречается взглядом с мужчиной, который, сидит впереди, у другой стороны вагона. Он молодой, интересный, стильный, но Лену тревожит его внимание.
Она отводит взгляд.
Снова смотрит в окно.
Мужчина пристально смотрит ей в глаза.
Лена настораживается. Через минуту ей становиться не по себе и она встает, выходит в проход, пробирается к выходу, толкая на ходу длинного мужчину со свертками.
В стекле дверей Лена видит, что наблюдавший за ней человек тоже встал и готовиться выйти вслед за ней.
Лена опускает глаза. Напрягается.
Поезд останавливается на станции «Montparnasse Bienvenue», Лена пулей выскакивает из вагона, мужчина, на некотором расстоянии за ней.
Мужчина продолжает преследовать Лену в переходе.
Лена сворачивает у развилки на направление «Porte d’Orleans». 
Мужчина останавливается, долго смотрит ей вслед.
Лена успевает зайти в вагон перед самым отправлением.
Оглядывается. Она вошла последней, преследователь отстал.
Лена не проходит в вагон, остается у дверей.
Но преследователь уже сидит в глубине вагона, рядом со старухой в зеленом.
Лена не замечает его.
Поезд подъезжает к станции «Denfert Rochereau».
Лена выходит из вагона.
Мужчина остается.
Лена оглядывается и видит в окне преследователя.
Он смотрит на Лену.
Лена бежит, не разбирая дороги.
Оказывается на другой станции, снова, одной из последних влетает в вагон.
На станции «Port-Royal», когда поезд уже отъезжает, Лена замечает преследователя в соседнем вагоне.
Группа школьников, ухватившись за свои ранцы и линейки, хохоча и толкаясь, пробиваются к выходу.
Лену начинает бить дрожь, она на гране срыва.
Как только поезд останавливается на станции «Luxemburg», она, уже не оглядываясь, и нечего не замечая, несется к выходу в город. На ходу Лена мнет и выбрасывает карточку и билет «PARIS VISITE».



ИНТЕРЬЕР.

Заброшенная парковка. Лена сидит на том же месте. Глаза закрыты.

ЛЕНА (за кадром). Безумие продолжалось. Не помню, как, но я оказалась в каком-то парке. Там было много людей. Меня это пугало. Он был где-то рядом. Я чувствовала это. Я боялась, я и сейчас боюсь. Я ничего не понимаю…


НАТУРА. ДЕНЬ.

Парк «Luxemburg». Лена обессилено опускается на траву. Смотрит по сторонам. Разглядывает группы людей вокруг себя. Преследователя среди них нет.
Рядом с ней, садиться, появившийся неизвестно откуда ХЕМИНГУЭЙ.

ХЕМИНГУЭЙ. Я тоже люблю этот парк…
ЛЕНА (вздрагивает). Это вы… Что происходит, в конце концов? Что ему от меня надо?! Что вам всем от меня надо?!
ХЕМИНГУЭЙ. Что происходит? Это жизнь…
ЛЕНА. Жизнь? Да это бред. Рано утром я была в Москве, потом вдруг оказалась здесь.  Ведь это Париж? Точно, это Париж, я поняла…
ХЕМИНГУЕЙ. Ну и что тут особенного?  Самолеты из Москвы прилетают несколько раз в день…
ЛЕНА. Какие самолеты? Вы издеваетесь?
ХЕМИНГУЭЙ. Не усложняйте…
ЛЕНА. Мне страшно. Раньше я обожала такие истории, в кино, в книгах, вся эта мистика, странности. Я следила за героями. Я не понимала, почему они не понимают…   Ведь все так просто… Со стороны.
ХЕМИНГУЭЙ. И что вам было понятно? Со стороны?
ЛЕНА. Ну, есть же Законы, Архетипы, Символы, Числа, о которых всем или почти всем все известно, вы сами говорили, не известно только героям этих историй.
ХЕМЕНГУЭЙ. Почему же вам они не подходят, эти Законы, Архетипы, Символы, Числа, сейчас, в вашей истории?
ЛЕНА. Не понимаю. Здесь все по-другому, все не так…
ХЕМИНГУЭЙ. Все правильно. В жизни все не так.
ЛЕНА. А как?
ХЕМИНГУЭЙ. Придется начать с начала.
ЛЕНА. Попробуйте...
ХЕМИНГУЭЙ. Ну что ж, всем известно, что существует тело…
ЛЕНА. Тело?
ХЕМИНГУЭЙ. Да, тело. Ваше тело, ваш живот. Живот внутри прекрасен, потому что там созревает ребенок, туда радостно влетает птенчик и оставляет очень вкусное блюдо, поэтому так хороши и важны пещеры, овраги, норы, подземелья и даже лабиринты, которые напоминают нашу добропорядочную и святую требуху, и если кто-нибудь захочет создать нечто весьма значимое, он добудет это нечто именно из живота, ведь вы тоже из него появились в день своего рождения. Плодородие всегда связано с какой-нибудь дырой, в которой вначале что-то томится, а затем появляется маленький китаец, финик, баобаб. Однако верх всегда лучше, чем низ, поскольку, когда стоишь на голове, в мозг приливает чересчур много крови, потому что ноги воняют, а волосы нет, потому что лучше взобраться на дерево и собирать плоды, чем закончить под землей и откармливать червяков, потому что, устремляясь вверх, редко причиняешь себе боль, а последствия падения на землю обычно бывают весьма болезненными, а значит, верх – вместилище ангельских сил, а низ - дьявольских. Но поскольку то, что я перед тем сказал о вашем красивом животике, тоже правда, обе вещи соответствуют истине: низ и середина прекрасны с одной стороны, а верх - с другой, и ни всемирные противоречия, ни дух Меркурия ничего не могут тут поделать. Огонь дает тепло, а холод приносит бронхит, и если рассуждать с точки зрения ученого, жившего четыре тысячелетия назад, именно огонь обладает полезными и таинственными свойствами, тем более что на нем можно изжарить себе цыпленка. Однако холод консервирует этого же цыпленка, а если сунуть руку в огонь, сразу же появится волдырь, так что если хочется подумать о чем-то, что хранится тысячелетиями, как разум, то лучше это делать на вершине горы (мы уже видели, как это хорошо), или же в пещере (что тоже хорошо), или же в вечном холоде тибетских гор (что вообще прекрасно). А если хочется узнать, почему разум пришел к нам с Востока, а не, скажем, со швейцарских Альп, так это потому, что взоры наших предков, которые просыпались еще до восхода солнца, были устремлены на восток в надежде, что солнце взойдет и не будет дождя. Что за время! Солнце хорошо уже тем, что согревает тело, и еще потому, что у него хватает ума вставать каждое утро, хорошо все то, что возвращается, а не то, что отходит и навсегда исчезает и с глаз, и из сердца. Наилучший способ вернуться туда, откуда ты вышел, не повторяя дважды пройденного пути, это идти по кругу. А поскольку единственное существо, способное свернуться в бублик, - змея, это и объясняет причину появления такого множества мифов и культов, связанных со змеей; ведь непросто представить себе возвращение Солнца, скручивая в крендель бегемота. Кроме того, если при проведении ритуала тебе необходимо воззвать к Солнцу, лучше всего перемещаться по кругу, поскольку если ты идешь по прямой линии, то всего лишь удаляешься от изначального места, и церемония продлится недолго, а с другой стороны, круг - наиболее удобен для любого образца, и знают об этом даже огнеглотатели, выступающие на площадях: став в круг, все могут видеть то, что происходит в его центре, а если бы целое племя выстроилось в шеренгу как солдаты, тем, дальним, ничего не было бы видно. Вот почему круг – это движение, а движение - круговое, и цикличные возвращения лежат в основе каждого культа и каждого обряда. А теперь вернемся к магическим числам. Один - это вы, потому что второй такой нет, у вас есть одна штучка, вот здесь, и у меня одна штучка, вот здесь, один нос, одно сердце, сами видите, сколько важных вещей существует в единственном числе. Два глаза, уха, две ноздри, ваши груди и два моих яичка, две ноги, руки и половинки ягодиц. Число три наиболее магическое, потому что наше тело его не знает, в нем ничего нет в количестве трех, это должно быть очень таинственное число, которое мы приписываем Богу, где бы мы ни жили. Однако давайте поразмыслим: у меня есть одна хорошенькая штучка, у вас есть одна хорошенькая штучка, так вот, если эти две штучки сложить, на свет появится еще одно существо, и нас будет трое. Да неужели же нужно быть профессором университета, чтобы объявить о том, что абсолютно все народы имеют троичную структуру, говорят о троице и так далее? Не забывайте, что в религии все расчеты проводятся без помощи компьютера, а наши предки были людьми из крови и костей, которые трахались точно так же, как и мы, так что все троичные структуры не представляют собой тайны, а лишь рассказывают то, что делаем мы и что делали они. И дальше: две ноги и две руки - это четыре, ну и четыре – тоже хорошее число, вспомните: у животных по четыре лапы, маленькие дети ползают на четвереньках, о чем хорошо знал сфинкс. О пяти не стоит даже говорить, у нас пять пальцев на руке, а если посмотреть на свои две руки, то появляется еще одно священное число - десять, это и понятно, ведь заповедей тоже десять, если бы, например, их было двенадцать, то священник, перечисляя их по пальцам: один, два, три... дойдя до последних, должен был бы использовать руку ризничего. А теперь посмотрите на мое тело и сосчитайте все части, торчащие из туловища: руки, ноги, голова и пенис, итого шесть, но у женщины - семь, именно поэтому шестерку никогда не принимают всерьез, разве только как сумму трех, поскольку она относится только к мужчинам, которые не могут иметь семерку, и когда они командуют, то считают это число священным, забывая, что ваши соски тоже торчат вперед, но - терпение. Восемь... Боже мой, у нас нет ни одной восьмерки... нет, постойте, если руки и ноги считать не одной единицей, а двумя, принимая во внимание колени и локти, то получится восемь длинных костей, торчащих из туловища, прибавь к этой восьмерке туловище - и получишь девять, плюс голова - десять. Вам нужно лишь тело и ничего больше, чтобы получить все числа, которые захотите, а теперь об отверстиях.
ЛЕНА. Об отверстиях?
ХЕМИНГУЭЙ. Да, сколько отверстий у меня на теле?
ЛННА.  Ну... Глаза, ноздри, уши, рот, попа - итого восемь.
ХЕМИНГУЭЙ. Вот. Еще один повод, чтобы признать восемь хорошим числом. А у вас их девять! И именно через девятое мы появились на свет, вот почему число девять более божественно, чем восемь! Хотите, чтобы я объяснил другие повторяющиеся символы?
ЛЕНА. Хочу!
ХЕМИНГУЭЙ Днем человек на ногах, а ночью он лежит, даже пенис работает стоя, а отдыхает лежа. Следовательно, вертикальное положение олицетворяет собой жизнь и находится в прямой связи с Солнцем, и даже обелиски тянутся вверх, как деревья, а горизонтальное положение и ночь - это сон и смерть; поэтому все боготворят менгиры, пирамиды и колонны и никто не почитает балконы или балюстрады. Приходилось ли вам когда-нибудь слышать о древнем культе Священных Перил?
ЛЕНА. Не приходилось.
ХЕМИНГУЭЙ. То-то! И опять же тому причиной строение тела, вы почитаете вертикальный камень, даже если вас много, все его видят, а если бы все поклонялись горизонтальному предмету, он был бы виден лишь из первых рядов, а остальные толкались бы, крича: "а я, а я?!", что претит магической церемонии...
ЛЕНА.  А реки...
ХЕМИНГУЭЙ. Рекам поклоняются не потому, что они горизонтальны, а потому, что в них течет вода, и думаю, вы не станете настаивать, чтобы я объяснял, что связывает воду с телом... Ладно, короче говоря, мы такие, какие есть, у нас тела такие, а не другие, и поэтому мы, находясь за тысячи километров друг от друга, выбираем одни и те же символы; следовательно, все сходно, и вы сам знаете, что люди, у которых есть хоть капля соображения, глядя на закрытую и теплую внутри печь алхимика, отождествляют ее с чревом матери, готовой произвести на свет ребенка, и лишь ваши сатанисты, видя готовую вот-вот разродиться Богородицу, думают, что это намек на печь алхимика. Так и провели они тысячи лет в поисках тайного послания, а ведь все находилось рядом, достаточно было лишь посмотреть в зеркало.
ЛЕНА. Ну ладно, предположим, что вы правы, но как мне это поможет? И кто он такой? Зачем он меня преследует?
ХЕМИНГУЭЙ. Кто?
ЛЕНА. Этот человек. Как только я оказалась в метро, куда межу прочем вы меня направили, он всегда оказывался рядом, он гнался за мной…
ХЕМИНГУЕЙ (незаметно для Лены кладет новую карточку «PARIS VISITE» ей в карман). Гнался? Преследовал? (Лукаво улыбается.) А может все намного проще…
ЛЕНА (поднимает голову, обращаясь к небу). Проще?! О Боже…

Вдруг Лена замечает, что она снова одна. Собеседник пропал. Она смотрит по сторонам пытаясь определить в какую сторону он пошел, не находит его, но возле близстоящего дерева замечает своего преследователя.
Лена вскакивает, убегает.






НАТУРА. ВЕЧЕР.

Лена идет по улице Сен-Мартен, постоянно оглядывается.
Пересекает улицу Медведей, широкую, похожую на бульвар.
Проходит перед фасадом Бабура.
Сворачивает на Ломбардскую улицу, в которую перпендикуляром врезается улица Фламеля, в конце которой видна белая башня Сен-Жак.

ЛЕНА (за кадром). Весь остаток дня я бродила по городу. Его я больше не видела, но все время чувствовала, что за мной наблюдают, следят…


ИНТЕРЬЕР.

Заброшенная парковка. Лена сидит, опустив голову на колени.

ЛЕНА (за кадром). Не помню, как я нашла это место, калитка была открыта и я спустилась в подвал. Я по-прежнему ничего не понимаю…

Вдруг, издалека, возникает звук приближающихся шагов. Лена медленно поднимает голову.
Из темноты появляется преследователь.
Лена затравлено смотрит на него.

ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЬ. Меня зовут Сэмуэль. Сэм…  Пожалуйста не пугайтесь, сейчас я вам все объясню…






ИНТЕРЬЕР.

Ночное кафе. Лена и Сэм сидят за столиком. Перед ними стаканчики с Пастис, кувшинчики с холодной водой. Сэм курит. Лена смотрит на Сэма. Недоверчиво и строго.

СЭМ.  То,  о  чем  я вам  сейчас  расскажу,  на первый взгляд напоминает рулетку  или тотализатор, но  не деньги  мне  были нужны. Я  вдруг почувствовал – или решил, - что темное окно метро может дать  мне ответ и помочь найти счастье  именно под  землей,  где  особенно   остро  ощущается  жесточайшее разобщение людей, а время рассекается короткими перегонами и  его отрезки - вместе с каждой станцией -  остаются позади,  во тьме тоннеля. Я  говорю о разобщенности, чтобы лучше понять (а мне довелось многое понять  с  тех пор, как  я  начал эту игру),  на чем была основана моя надежда  на совпадение, вероятно, зародившаяся, когда я глядел на отражения в оконном стекле вагона, - надежда  покончить с  разобщенностью,  о  которой  люди, кажется,  и  не догадываются. 


НАТУРА. РЕЖИМ (НОЧЬ).

Лена и Сэм идут по «Champs Elysees», мимо огромного кинотеатра «Gammon».

СЭМ. Впрочем, кто знает,  о  чем  думают  в  этой  толкотне люди, входящие и выходящие на остановках, о чем, кроме того, чтобы скорее доехать, думают эти люди, входящие тут  или там,  чтобы  выйти  там  или  тут,  люди совпадают,   оказываются  вместе   в   пределах вагона,  где  все  заранее предопределено, хотя никто не знает, выйдем ли мы вместе, или я выйду раньше.

Лена и Сэм стоят на переходе через «Champs Elysees», посередине, на фоне Триумфальной арки.
Лена очень внимательно, с нарастающим интересом слушает Сэма.
Сэм берет руки Лены в свои.

СЭМ. Когда я увидел Вас, вы не на кого не смотрели. Вы устремили свой  невидящий взор на  это временное скопище людей, где каждый притворяется, что смотрит куда-то в сторону, только, упаси Бог,  не  на ближнего своего. Разве лишь дети прямо  и открыто глядят вам  в глаза,  пока их  тоже не научат смотреть мимо, смотреть не  видя,  с этаким гражданственным  игнорированием любого  соседа,  любых  интимных  контактов; когда  всяк  съеживается в  собственном  мыльном  пузыре, заключает  себя в скобки, заботливо отгораживаясь миллиметровой воздушной прокладкой  от чужих локтей или углубившись в  книжку либо в какой ни будь журнал,  а чаще всего, как Вы, устремив  взгляд  в  пустоту,  в  эту  идиотскую  "ничейную  зону",  которая находится где-то между лицами.  Именно по этому я догадался, что рано или поздно вы должны были бросить  рассеянный взгляд  в окно, увидеть мое отражение, и наши взгляды скрестились за стеклом, на которое тьма тоннеля наложила тончайший слой ртути, набросила черный колышущийся бархат. В этом эфемерном зеркале лица обретают какую-то  иную  жизнь, перестают быть отвратительными  гипсовыми масками,  сотворенными казенным  светом вагонных ламп,  могут,  открыто и могут честно глядеть  друг  на  друга, ибо на  какую-то долю  минуты наши  взгляды освобождаются от самоконтроля.

Лена и Сэм, держась за руки, идут по улице «D’Anglas».

СЭМ.  Условия  этой игры не сложные,  однако,  сама игра походит на сражение вслепую,  на  беспомощное барахтанье  в вязком болоте,  где  всюду, куда  ни глянь,  перед  вами  вырастает   раскидистое  дерево судьбы  неисповедимой. Мондрианово дерево парижского метрополитена  с его красными, желтыми, синими и черными  ветвями   запечатлело  обширное,  однако ограниченное   число сообщающихся станций. Это  дерево живет  двадцать из каждых двадцати четырех часов, наполняется   бурлящим   соком,  капли   которого устремляются   в определенные  ответвления:  одни выкатываются на "Шателе",  другие входят на "Вожирар", третьи делают  пересадку  на  "Одеоне", чтобы  следовать  в  "Ла Мотт-Пике", - сотни,  тысячи. А кто знает, сколько  вариантов пересадок  и переходов закодировано  и  запрограммировано  для всех  этих живых частиц, внедряющихся в  чрево  города  там  и выскакивающих тут,  рассыпающихся  по Галереям Лафайет, чтобы запастись либо пачкой  бумажных салфеток, либо парой лампочек на третьем этаже магазина близ улицы Гей-Люссака.

Лена и Сэм идут по длинной галерее вдоль улицы «De Rivili».
Сэм обнимает Лену за талию.

СЭМ. Мои  правила игры  удивительно  просты, прекрасны, безрассудны  и деспотичны. Если мне нравилась женщина, сидевшая у окна, если ее изображение в  окне встречалось  глазами с моим изображением в окне, если мой взгляд смущал, или радовал, или пугал изображени женщины в окне, значит, игра началась независимо от того, как был встречен - с раздражением,  удовольствием или видимым равнодушием.  Первая часть церемонии на этом завершалась: взгляд замечен той, для которой был предназначен, а затем начиналось сражение на дне  бездны,  тревожное колебание - от  станции до  станции – маятника надежды.



НАТУРА. РЕЖИМ (РАССВЕТ).

Лена и Сэм обнявшись, переходят мост «Du Carrousel».

СЭМ. Таково было  условие  игры: взгляд, замеченный  в  окне вагона давал  право  следовать  за  женщиной  и  почти безнадежно  надеяться  на  то,  что ее  маршрут  в метро  совпадет с  моим, выбранным  еще  до спуска под землю;  а потом - так было всегда, вплоть до сегодняшнего дня - смотреть, как она исчезает в другом проходе, и не сметь идти  за ней,  возвращаться  с тяжелым сердцем в  наземный мир, забиваться в какое-нибудь кафе и опять жить, как живется, пока мало-помалу через часы, дни или недели снова не одолеет охота попытать счастья и потешить себя надеждой, что  все совпадет - женщина и отражение в  стекле, радостно встреченный или отвергнутый взгляд,  направление поездов, - и тогда наконец, да, наконец с полным правом можно  будет приблизиться и  сказать ей первые, трудные слова, пробивающие толпу застоявшегося времени, ворох копошащихся в бездне пауков.


НАТУРА. УТРО.

Лена и Сэм стоят у фонтана на площади «St. Michel».

СЭМ. Но сегодня все опять пошло не так. Вы выпали, как и многие другие из придуманной мною схемы, но я уже не мог удержаться. Я пошел за вами туда, в запретном направлении, нарушая все правила. Свои же правила. Почему я это сделал? Меня гнал страх, страх, что я вас больше никогда не увижу, что для меня равносильно еще большему поражению, чем просто выход из игры. Теперь, когда вы все знаете, я ухожу. С надеждой или без, уже не имеет значения. Просто я буду снова искать вас в метро. Теперь только вас. До тех пор пока все не сложится, до тех пор, пока не произойдет наша «настоящая» встреча.

Сэм перестает говорить, разворачивается, и быстро уходит от Лены.
Лена с грустью смотрит ему вслед.
Сэм удаляется по улице «Danton».
Рука Лены нащупывает в кармане новую карточку «Paris Visite».
Она вынимает ее и удивленно рассматривает.
Тут же она замечает припаркованую к обочине большую шикарную, желтую спортивную машину.
У автомобиля московские номера.
Стекла салона тонированы, по этому не понятно, есть там кто ни будь, или нет.
Слышен долгий нарастающий, очень высокий звук.
Лена инстинктивно бежит в противоположенную сторону от машины.
Пробегает несколько метров.
Машина взрывается. Отлетают капот и двери…
Машина взрывается. Разлетаются в разные стороны разбитые стекла…
Машина взрывается. Слетает крыша, из салона вырываются языки огня и клубы дыма заволакивают площадь.
Лена останавливается. К ее ногам падает горящий кусок покрышки, а вслед за ней, медленно, как осенний листок опускается магнитная карточка для входа в московское метро.
Лена нерешительно протягивает руку карточке.
За ее спиной, Париж, остров Сите, покрывается мелкой рябью, и сквозь нее проявляется Москва, эстакада, выезд на Крымский мост.
Лена отдергивает руку от карточки и решительно направляется в сторону станции метро «St. Michel».
Москва за ней исчезает.
ЛЕНА (за кадром). Я так и не разобралась, что и как со мной произошло, но я все-таки сделала выбор. Я действительно хочу и жду этой «настоящей» встречи, и мне совершенно не интересно права я или нет…

Лена спускается под землю…