Сосед

               рассказ

- Эх, жизнь, - наш сосед, по купе, тяжело вздохнул, - Нет,
ребятки, не тем вы занялись, не тем.
Мы ехали на юг подзаработать, и только что говорили о том, что нас там ждёт и как, само собой, разумеющееся, разговор перешёл на деньги.
- Не за тем вы гонитесь. Ни к чему это.
          Соседа звали Николаем. За те семь часов, что мы ехали в одном купе, он не проронил почти ни одного слова. Сначала, после знакомства, он уложил свои вещи в рундук, а сам завалился на верхнюю полку спать. Потом, после чая, он углубился в чтение газет.
Мы – трое студентов – не очень-то обращали внимание на него. У нас были свои дела, свои разговоры. И сосед-молчун не волновал нас.
Лето только начиналось. В вагоне были открыты все окна. Лёгкая прохлада освежала и спасала от слишком жаркого, в пробегающих за окном местах, солнца. На станциях уже продавали первые яблоки, вишни и всевозможные другие раннеспелые дары природы.
Мы тоже купили несколько кульков, немного кисловатых, яблок и теперь, притихнув, и возрившись на нашего соседа, сочно хрустели яблочной мякотью.
- Нет, не тем вы занялись, - в третий раз повторил наш сосед.
- Это вы о чём? – не вытерпев, спросил Саня Корляков.
          Николай посмотрел на него.
- О чём, спрашиваешь? – он вздохнул, протянул руку к
пиджаку и достал оттуда бумажник.
- Вот, посмотрите, - и Николай протянул нам фотографию.
          С фотографии на нас смотрело весёлое, молодое лицо, с усами и модной бородкой. На парне был одет спортивный костюм – олимпийка. В руках он держал гитару, а сам приоткрыл рот. Казалось, что когда его засняли на плёнку, он что-то пел.
- Это кто? – спросил мой второй друг – Виталик.
          Николай усмехнулся.
- Ну, вот! И вы спрашиваете, кто это, - он опустил голову,
видимо, о чём-то думая, - я это, я, - Николай поднял голову и в упор посмотрел на нас.
- Это я, - ещё раз повторил он.
          «Нет, этого не может быть!» - промелькнуло у нас, всех троих, в голове.
Перед нами сидел уже стареющий, избитый невзгодами, человек. Это было видно сразу, с первого взгляда: резкие морщины на всём лице, впавшие   в резкие складки кожи, глаза, седеющие волосы, обрубки пальцев на левой руке, да и вся фигура, ещё сильного, но уже покорёженного бурями дуба, не могла заставить нас предположить, что лицо на фотографии и этот человек, сидящий с нами в  купе, - одно и тоже, по своему происхождению.
- Что, узнать трудно? А это я. Я! Только, десять лет назад.
- Но как это? Тут совсем другой человек.
- Эх, вы. Вот всегда так, - сказал он, забирая фотографию, -
увидят – и не верят.
- А сколько вам лет? – осторожно спросил Саня.
- Сколько? – хмыкнул Николай, - да не так много, как
думаете. Всего тридцать два.
Мы не поверили. И он видел это, по нашим лицам.
- Да, тридцать два. Вот это и есть настоящая жизнь. Жизнь
на износ, когда всё из себя выжмешь, а возьмёшь взамен гроши. Романтики, - и Николай снова усмехнулся, - Вы вон тут базар развели – в каком колхозе больше платят. И, даже, готовы за эту плату расшибиться на куски, но чтоб получить побольше. А для чего вам нужны эти деньги? Скажи, ну ты, например.
И Николай кивнул на меня.
- Как зачем? – я даже удивился, - с деньгами лучше живётся.
Да ведь мы студенты. У нас и двушки не всегда найдётся, чтобы подруге позвонить, а вы говорите – «зачем».
- Вот то-то и хорошо, что вы, пока, студенты, а не
шабашники. Я ведь тоже был, когда-то, студентом, - Николай замолчал и опять о чём-то задумался.
- А в каком институте вы учились? – опять спросил Саня.
- В ЛГУ имени Жданова. Но что толку вам это знать? Лучше
послушайте, кем я стал после первой шабашки. Нас, тоже, как и вас, было трое. Я, Серёга Сальников и Петька Шурупин. Друзьями мы были. Вместе в школе учились, жили рядом, и в универ тоже вместе пошли. Отучились два года, и, вместо того, чтобы с ребятами остаться, двинули на шабашку. Это всё Петька придумал и организовал. Это его идейка – подзаработать. Рванули в Коми – на Север. Петька говорил, что там у него знакомые есть и они всё что нам надо сделают. А мы, дураки, поверили – поехали. А как приехали, то никаких знакомых не нашли, никого с лохматой рукой не обнаружили. Но то что он обещал, насчёт работы, - было. И впряглись мы на лесхозе вкалывать. Даже сейчас помню, какая во мне сила была! С пяти часов утра, до десяти вечера, вкалывали – и всё, как с гуся вода. Да, была сила и нет её. Тогда я ещё не надорвался, да и вообще ничего плохого бы не произошло, если бы не один случай. Тяжело сейчас вспоминать, но нужно, - чтобы другие не делали так же…Отробили мы наши два месяца. Что ж – отлично! Собрались домой ехать. Получили расчёт. Дело молодое…Надо погулять, как без этого! Вот на вокзале и закатили праздничек. Пили много, а потом песни пошли орать. Ну, нас, как полагается, обсчитали и из ресторана мило выставили. Что делать? Ночь. Всё закрыто. А выпить ещё хочется.
Не забуду того деда, а встречу – прикончу. Кличка у него – Сандаль. Так вот эта гнида нас к себе запроводила и выпить дала и спать уложила. Наутро проснулись. Смотрим – лежим в сарае каком-то. Петьки нет. Встали. Руки к одежде, а от неё остались лишь наши брюки, да рубахи. Ни денег, ни чего…Обозлились. Оделись и на двор – искать Сандаля. Вылетели. Никого вокруг. Сарай на помойке стоит, а до городка этого с километр расстояния будет. Плюнули и в город пошли: может там найдём Сандаля или Петьку. Весь день шлялись. Ни того, ни другого нет. А есть то хочется. Денег нет. Ехать надо, а без денег далеко не уедешь. Соображали, соображали…Делать нефиг. Пошли в контору – думали, в долг кто-нибудь даст. Куда там! Даже мастер, и тот не узнал.
Пришли обратно на станцию. Сели в зале ожидания. Отдыхаем. Нагулялись натощак. А тут в зал мужичонка заваливает, с удочкой и рюкзаком.
Сел рядом с нами. Разговорчивый очень…Вот он только и помог нам – дал полста рублей.
Приехали мы с Серёгой обратно в Ленинград. А нас, в общаге, Петька встречает. Мы, со злости, ему рожу набили. Учиться я дальше не захотел. Опротивела и учёба с товарищами, и дисциплина, и сами древние стены. Перегорел я внутри и пошёл мыкаться. То на стройку, то в порт или ещё там куда подамся, пока из универа не выгнали.
А там завербовался и на три года в Сибирь махнул. Вот там я и узнал жизнь такую, какая она есть. И пахал за троих и валялся пьяный или избитый, на морозе, и деньги зарабатывал. Да какие это были деньги! Ложить некуда было. И делать не знал, что с ними. Отпахал я три года и опять в Ленинград вернулся. А что тут у меня? Да, ничего. Один я, совсем один остался. Плюнул. Промотал деньги и поехал по свету. Приехал на юг. Вот тут и решил, хоть немного пожить спокойно. А на что пожить? Денег не было уже. И сил тоже не было, чтобы зарабатывать их в таких размерах, как раньше. Но я опять кинулся в стихию заработка. В колхоз поехал шабашить. И тут компашка такая образовалась, что и волки так не живут, как мы жили. Рвали всё, как могли и где могли. Надо бабке крышу починить – стольник, и не меньше. А деньги вперёд. Спился я там. И сволочью стал порядочной. Не мог я больше без денег и хватался за всё – лишь бы побольше заколотить. И заколачивал. Тысяча, для меня, - не предел за месяц. А толку что? Промотаешь деньги и по новой поехали…Рвался из последних сил. Нравилось, сначала. А потом затянуло. И не мог уже…
Поступил на лесопилку. Ребята ничего – такие же как и я. Стал денег зарабатывать побольше, да и выпивать не меньше. Вот там, под пьяную руку, и отрезал я себе пальцы.
Долго я ещё бегал с места на место. Всё не мог успокоиться. Занесло меня опять в Сибирь. Пошёл на промыслы. Охотником заделался. А Сибирь, есть Сибирь. Холод, мороз. Из ружья я стрелял хорошо. А другое снаряжение – капканы, ловушки там разные – быстро освоил. Всё вроде бы путём. Белки уже почти сколько надо набил. Соболя, тоже. Двух рысей прикончил. Ну, там ещё кое-чего…
Шёл я как обычно по своему участку. Обходил, проверял. Глушь. Один я всего в лесу, вёрст на сорок. Вижу – костёр. Кого чёрт занёс? Пошёл посмотреть. Хоть и знал главную заповедь: в тайге бойся не зверя, а человека. Но пошёл всё же. Мне уже на всё наплевать было.
Сидят у костра мужики. Подошёл, спросил – кто такие. Они – по виду видно или браконьеры, или ещё чем-то хуже занимаются – пригласили к костру. Присел. Они мне водки наливают. Я её давно не пил – обрадовался. Выпил первую кружку, они мне вторую наливают. Вторую выпил, они мне третью. Хитрые попались, всё о геологических находках расспрашивают, а сами всё что-то прячут от меня в мешки.
Накачали меня. Я и выпал. Холодно, чувствую. Просыпаюсь ночью уже. Костёр еле горит. Мужики сидят у костра и базар гонят:
Старшой, как я понял, у них, говорит другому:
- Ну, что ты хочешь. Свидетель, он и есть свидетель.
Расколется – и всем нам крышка..
- Мокрое дело тоже не пойдёт.
- А оставить его тут. Замёрзнет. Не мокрое дело?
- Это он сам и мы тут ни причём, мы не видели и не слышали
ничего.
И так было холодно, а я ещё на снегу, без движений лежал. И вдруг стало жарко. Понял – обо мне речь идёт. Или они меня сейчас прикончат, или оставят в живых. Хотел встать – не могу – ноги не слушаются, и руки тоже.
- Прикончить его нельзя, - они всё спорили, - через день, два
геологи придут. Зайдут в избушку. Искать будут, и найдут по следу.
- Твои предложения?
- Я, Аркаша, вот что придумал: давай его водой обольём. И
замёрзнет, и никаких признаков насилия.
- А это идея!
          Старшой из них, снял котёл с огня и пошёл ко мне. Я закрыл глаза. Прикинулся, что сплю. Кто его знает, что у них там ещё на уме.
А он подошёл ко мне, пнул легко и говорит своему:
- Спит, ещё.
          Нагнулся и всю воду, из котелка, на меня вылил. Вода тёплая, обожгла. Я дернулся.
- Чувствует, не замёрз пока, - сказал старшой, и заржал. А я
еле сдержался, чтобы не крикнуть. Жгла вода. Жёг мороз.
Они пошли обратно к костру. Я глаза приоткрыл – вижу. Разбросали сучки. Костёр затушили. Мешки на спину – и ходу. На лыжах в лес.
Попытался я ползти. Не могу. Пальцы еле до рта дотянул. Засунул туда, отогрел немного. Стал шевелиться. Мороз ощущаю. Но и чувствую – жив, пока. Дополз до места, где костёр был. Лёг туда. Отогрелся еле, еле. На ноги смог подняться. Побрёл к избушке. Часа два то шёл, то полз. Дошёл, упал на лежанку. А согреться всё не могу. Трясёт. За тепло я готов был отдать всё, а главное – все свои проклятые деньги.
Вспомнил о деньгах и  тошно стало. Ради чего? Ради этих бумажек я десять лет мёрзну, жарюсь, тону в воде, пашу от зари до зари? К утру отогрелся теплом. Печь затопил. И стал думать о своей жизни. Где она, что она? И понял – не было у меня жизни. Погоня была. От себя и за деньгами. За этими хрустящими пачками, из-за которых жизнью так много рисковал, а в ту ночь, чуть и самой жизни не лишился.
Теперь всё. Поставил крест на своём прошлом. Буду по новому жить. Куплю домик на юге. Есть уже на примете. Буду работать честно. И не надо мне гор золотых. И никому их не надо. И вам, ребятки, не советую. Вот так-то.
Николай замолчал. Молчали и мы. Нас поразила судьба этого человека и нам хотелось просто помолчать. Помолчать вместе с ним, за компанию.
- А кто те люди, которые вас убить хотели? – спросил
неугомонный Саня.
Николай поднял голову и криво усмехнулся:
- Кто, спрашиваешь? Воры. У государства воруют. Золото
моют в местах, где им известно, и продают его по сходной цене. А это золото за границу, может, уходит.
- И всё-таки, вы человек, - Виталик уверенно сказал это,
смотря в глаза Николаю, - Человек, - повторил он.
- Человек, - отозвался Николай. Помолчал. Достал пачку
сигарет и предложил, - Ну, что, закурим?
Мы взяли по сигаретке и, смачно вдыхая дым, стали убеждать Николая, в том, что он ещё всё сможет, что не всё потеряно и лучшие для него времена ещё впереди.