Прости меня, Закат!

Серый день стучал дождем в однокомнатную хибарку, доставшуюся мне после развода и обмпна трехкомнатных наших «апартаментов» на «двушку», в которой остались моя двадцатисемилетняя прежняя и семилетний сын.
О себе?.. Зачем? Ну ладно, если вам так важно... Тридцать три, кандидат филологических наук. И возраст, и профессия располагают к размышлениям, — в основном, о смысле жизни и о том, стоит ли человеку, одержимому своей профессией, жениться вообще? Творческие люди, к коим я отношу и себя, и жена — понятия абсолютно несовместимые. Ну ладно, это — к слову.
За тот год, который я — официально — в разводе, была у меня пара «интрижек» — так любила выражаться моя прежняя. Но особого удовлетворения от них я не получил. Это был зов плоти, даже, скорее, «лепет плоти», чем серьезные чувства. И я, окончательно разочаровавшись в тех, кто был рядом со мной, полностью ушел в работу — пора было подумать и о докторской. Тема ее начала выкристаллизовываться примерно через неделю после защиты моей кандидатской. Нечто вроде: «Лингвистический анализ сетевой литературы». Почему бы и нет, если таковая существует?

***
Миниатюра, на которую я наткнулся в и-нете почти сразу же, называлась весьма непритязательно: «Про нас». Чуть ниже стояла вещичка с не менее банальным названием — «Про это». А рядом красовались еще две: «Про просто так» и «Про непросто так». От названий мне стало скучно. Я долго водил стрелкой мыши по названиям, не решаясь дважды щелкнуть на одном.
Внезапно затрезвонил телефон. Палец дернулся, и миниатюра открылась. Я повернулся на крутящемся кресле в сторону телефона. Вколючился автоответчик. «Ю-юрий Сергеевич, здравствуйте! Это Лена. Мне очень нужно с вами встретиться... Позвоните мне... пожалуйста!» Голосок моей студентки-второкурсницы Лены Голубевой прерывался, последнее слово было произнесено ею почти с мольбой. «Ладно, позвоню, — сказал я вслух. — Только не сейчас».
Я повернулся к монитору. «Закат, — прочел я. — Про нас». Ник странный. Хотя, бывают намного хуже. Впрочем, это уже предмет исследований психологов. Или даже психиатров.
Я устроился в кресле поудобнее и стал читать.
Сначала я увидела твои глаза, похожие на бездонный колодец. Я заглянула и заметила в них солнце. И сразу поняла: пропала. Сил сопротивляться — нет. Мои желтые глаза растворились в твоих темных. А потом ты спросила: «Не подскажете, как пройти к Храму-на-Крови?» Я устремилась к тебе, я сказала, что могу рассказать о городе все, и тогда ты взяла меня за руку и спросила: «Ну что, пойдем?» Я еще раз поймала отражение своих глаз в твоих и ответила: «Пойдем». Я слышала, как бьется твое сердце.
Был вечер. Мы стояли с тобой на Вознесенской горке — напротив Храма-на-Крови, — и небо за ним было похоже на разведенную водой кровь. И ты спросила меня: «Как тебя зовут?» И я, не думая, сказала: «Закат». И ты согласилась: «Пусть будет Закат. Красивое имя». «А тебя?» — спросила я. «Даша». Твое имя показалось мне пошлым, оно так не шло к твоим глазам, и я возразила: «Нет. Я буду звать тебя Рассветом». Ты отозвалась: «После заката наступает ночь. А ночь завершается рассветом». Я пыталась понять, я долго пыталась понять, что ты хотела сказать мне, но — не смогла.
А потом я поняла, что все произойдет именно сегодня. Мое сердце стало огромным, оно хотело вместить в себя твое, и родители, к счастью, уехали в сад, и я сказала тихо и, кажется, хрипло — от волнения: «Пойдем ко мне, мой Рассвет...» А потом были твои губы — большие, мягкие, и мои соски под твоим язычком — большие и твердые, а потом... Только мы с тобой знаем, что было потом.
Ты вскочила с нашего ложа, отдернула штору и полуобернулась ко мне — в лунном свете. Твои соски смотрели чуть вбок, будто смущаясь, ты дразнила меня ими, и я не выдержала, подбежала к тебе, и ты, одной рукой рванув в сторону занавеску, второй обняла меня, и мне было все равно — видит ли нас кто-нибудь, я растворилась под твоими руками...
Ч-черт, представляю себе сцену — как будто стоял у окна квартиры напротив... Нет, ну я определенно начинаю заводиться!..
...Утром ты принесла мне кофе. Ты была в моем халатике — голубом, без пуговиц. Я чувствовала, знала, что под ним на тебе ничего нет, и мне достаточно лишь потянуть завязку, чтобы он раскрылся. Я рванулась к тебе, но ты, увернувшись, рассмеялась: «Что, мало? Меня обычно никому не хватает...» Я стиснула зубы, ты прикоснулась влажными губами к уголку моего глаза и сказала: «Прости, я пошутила. Я не знала, что ты такая ревнивая». «Пошутила?» — спросила я. «Ну конечно!» — улыбнулась ты. Если бы я тогда знала, что ты врешь! ...А что изменилось бы?
А потом... Мне на самом деле было тебя мало. Я привезла тебя на Каменные палатки, потому что больше мы не могли встретиться нигде, я увела тебя далеко в лес — чтобы никто не помешал нам любить друг друга, и летала. Я сбилась со счета, сколько раз ты поднимала меня на белых пушистых крыльях. Я взлетала и падала, но ты всякий раз возвращала меня в жизнь губами. Они вбирали мою кожу, они бродили по моим закрытым глазам, по мочкам ушей, ты покусывала мои щеки, и я возвращалась в мир, где есть ты...
А потом... ты просто исчезла. Я боялась, что ты уехала не попрощавшись. Я не знала, у кого ты остановилась. Ты обещала дать мне свой телефон и адрес, но — исчезла. И я пришла туда, где нам было так хорошо вдвоем...
Я посмотрел на часы. По телевизору в очередной раз начинались «9 1/2 недель». Я видел этот фильм уже три или четыре раза, но так и не мог понять истоки женской покорности. Я отключился от Сети. В конце концов, у меня еще будет время дочитать эту «розовую сказку».
Фильм закончился глубоко заполночь. Взвесив телефонную трубку в руке, гадая — звонить-не звонить? — все-таки набрал номер Пономаревой. Мне долго не отвечали. Потом я услышал возбужденное Юлькино: «Але?» — и мужской голос на заднем плане:
— Юка, ну кто там еще?!
Я ответил:
— Юль, это я. Ты мне нужна, приезжай!
Я постарался вплавить в голос как можно больше металла — чтобы уж точно покорилась, —
— Бери тачку и приезжай!
Но Пономарева бросила с придыханием:
— Фи-гу! — и отключилась.
— Ну и пошла на фиг! — запоздало поорал я прямо в короткие гудки. Что ж, значит, сегодня мой удел — розовый Закат. Или?..
В голове отчетливо прозвучал голос с автоответчика: «Ю-юрий Сергеевич... Это Лена. Мне очень нужно с вами встретиться... Позвоните мне... пожалуйста!» «Пожалуйста... пожалуйста... пожалуйста!..» — крутилось как заезженная пластинка. Я повернулся к телефону, нашел в записной книжке номер Голубевой (почему бы и нет, в конце концов?!) и...
— Молодой человек, посмотрите на часы! — трубку сняла, видимо, ее мать. — Леночка давным-давно спит.
И, спустя паузу, сжалившись:
— Что-нибудь передать?
Я подумал пару секунд и произнес:
— Это Юрий Сергеевич. Елена мне звонила, — видимо, хотела проконсультироваться по своей научной работе. Я, к сожалению, только сейчас освободился. Завтра я дома, так что...
— Я вас поняла, Юрий Сергеевич. Я все передам Лене. До свидания!
И трубку положили.
...И я пришла туда, где нам было так хорошо вдвоем...
Ты была там. Но — не одна. С тобой была не она. Я бы, наверное, все-таки простила тебя, если бы с тобой была какая-нибудь она. Но с тобой был он. Мужик. Он был в тебе. Ты стонала от наслаждения, а я стояла за широкой сосной и тихонько всхлипывала. Но вы не слышали. Вы ничего не слышали! Он был в тебе, и ты стонала так же — точно так же! — как под моими пальцами еще несколько дней назад. Я не могла смотреть на это. Я ушла. Ушла, но поклялась отомстить. Не ему — в конце концов, он тебя просто снял. Ты могла ему отказать. Но не захотела. Я вспомнила твою случайную фразу: «Меня обычно никому не хватает...» Ты сказала тогда, что пошутила. И я, дурочка, поверила тебе, хотя глаза твои говорили обратное...
Назавтра проявилась Лена. Приехала ко мне. Все произошло просто и красиво. А после мы пили на кухне кофе и рассуждали о сетевой литературе. Со стороны это могло выглядеть либо глупо, либо достаточно пикантно — двадцатилетняя девчонка в мужской рубашке, под которой ничего нет (едва прикрытый черный треугольник, расстегнутые верхние пуговицы — одна... две... три... и уходящая вниз ложбинка), и мужчина в плавках, рассуждающие о семантических особенностях и-нетовской прозы.
— Н-ну, я пойду, Юрий Сергеевич?.. С вами было интересно... правда...
«Двусмысленная фраза», — подумал я. А вслух сказал:
— Заходи еще... если... нужна будет консультация.
— Не менее двусмысленно, чем...
Лена махнула рукой, грациозно поднялась с табуретки и прошлепала босыми ногами в комнату, бросив за спину:
— Юрий Сергеич, не заходите пока, я оденусь...
«Странная стыдливость», — подумал я. Женщин предпочитаю раздевать сам, но обожаю смотреть, как они одеваются.
Хлопнула входная дверь. В воздухе висела фраза моей второкурсницы: «Я зайду завтра, Юрий Сергеевич! Часов в семь. У меня еще есть вопросы. ...У меня еще много вопросов».
...я, дурочка, поверила тебе, хотя глаза твои говорили обратное...
Что мне оставалось делать?! Скажи — что?!! Ты не могла ответить на этот вопрос тогда, а сейчас — тем более. Значит, все твои слова о любви — твоей ко мне любви! — были неправдой? Значит, я была для тебя просто романтическим приключением — девочкой из чужого, не слишком большого, по твоим, столичным меркам, города? Провинциалкой, которую можно кинуть? Ведь при всем желании я не смогла бы тебя найти в десятимиллионной Москве...
Я только сейчас понял, осознал, что Закат живет со мной в одном городе, что мы ходим с ней по одним улицам. Странное ощущение! Может, мы даже видели друг друга где-нибудь в толпе, встречались глазами... Хотя, разве это что-то меняет? Сколько ей лет? Девятнадцать? Двадцать? Наверное, не больше, чем Ленке. И вдруг возникла совершенно дикая, ни на чем не основанная, мысль: а что если Голубева и есть — Закат?
...Снова — разобранная постель, второкурсница в моей полурасстегнутой рубашке — на кухне за чашкой кофе...
— Лен, — осторожно спрашиваю я, — ты как относишься к «розовым»?
— А почему это вас интересует, Юрий Сергеевич? — как мне кажется, напряженно спрашивает Голубева.
— Я почти не знаю ваше поколение...
Неуклюжее оправдание вопроса. Лена пожимает плечами.
— Это их дело. Я — ни при чем. Я в такие игры не играю.
— Игры?
— Конечно, игры. Не думаете же вы...
...Знаешь, Дашутка, я не люблю, когда меня бросают. Особенно любимые. А я тебя любила. Особенно родинку под твоим левым соском.
А потом я все-таки нашла тебя. Ты помнишь, мы встретились на площадке возле Храма-на-Крови. Ты была одна. Слава богу, ты была одна! Я взяла тебя за руку. Мне показалось, ты ответила на мое пожатие.
— Смотри, — сказала ты и протянула вперед руку, — какой красивый закат!..
Я спросила:
— С большой буквы?
Ты улыбнулась и ответила:
— Ну конечно! Ты что, сомневалась?
И меня прорвало:
— Тогда куда же ты пропала?! Я мучилась, я сходила с ума от ревности, а ты...
Старичок, проходивший мимо, шарахнулся от нас точно от прокаженных.
— Где ты была?!
Я была готова задушить тебя, мою Дашутку, но ты повернула меня к себе и прикоснулась губами к губам. И я растаяла. Поплыла.
— Пойдем, — сказала я в полусне. — Поедем... туда, на Каменные...
— Ты с ума сошла? — бросила ты. — Уже вечер. Пока доберемся...
— Зато нас никто не увидит! — убеждала я. — Мы отдадимся друг другу прямо в озере, представляешь?!
— Девчонка ты еще у меня, — помолчав, сказала ты. — Романтичная девчонка.
Ты еще помолчала, а потом выдохнула, — будто подозревая, что произойдет потом:
— Поехали!
Я как наяву видел эту сумасшедшую влюбленную девчонку-Закат. Я не мог ее понять, хотя... Ленка говорила мне, что ее не влечет к сверстникам — «они либо помешан на деньгах, либо наркоманы, либо тупые. А «старичков» на всех не хватает...» Что ж, вот и оправдание.
Рассказ меня захватил, я почти забыл о поставленной мною перед собой задаче. Какой там «лингвистический анализ»! Что было дальше — вот что интересует меня сейчас больше всего.
...Я знала, что произойдет дальше. Я вела тебя по лесной тропинке — овечку на заклание. Я видела в твоих глазах всех соблазненных тобой. Девушек. Женщин. Мужчин. И того, кто был в тебе — вот за этим деревом, за которым я стояла и тихо всхлипывала, но вы... но ты меня не слышала. Даже сейчас, когда я привела тебя сюда, ты ничего не поняла. Я расскажу тебе всё, всё, слышишь, Дашутка, но только позже, через полчаса или чуть побольше, сначала я... мы натешимся друг другом всласть, я возьму от тебя все, что захочу, а потом...
Мне становится страшно. Я уверяю себя, что рассказ — плод больного воображения, но кто-то внутри противится и твердит: «Это было... было...» Я нервно щелкаю клавишей мышки, листая страницы. Звонит телефон. На определителе — номер Голубевой.
— Юрий Сергеич, мне очень нужно... Я могу к вам приехать?..
— Через час, не раньше! — почти ору я в трубку.
— Хорошо-хорошо... — быстро и покорно соглашается Лена. — Что-то случилось?
— Нет, — говорю я и кладу трубку.
Не случилось. Пока еще не случилось. Но случится. Сию секунду...
...Я припадаю губами к лепесткам твоей розы, слизываю капельки росы... Ты раскрываешься навстречу моему языку, — такому же розовому... Мы с тобой — две розы... Ты перебираешь нежными пальчиками мой бутончик, он растет... растет... Я лечу. Спускаюсь на землю и поднимаю тебя. А потом... Потом я достаю из кармана нож, который купила по дороге сюда, — ты помнишь, я заходила в магазин «Подарки»? Я сказала, что хочу сделать тебе сюрприз, и ты поверила — опять поверила, как я поверила однажды тебе — когда ты уверяла, что любишь меня и жить без меня не сможешь. Не сможешь...
Ты даже не вскрикнула, когда я вонзила острие ножа в родинку под твоей левой грудью...
А потом я закопала тебя — возле той самой сосны, за которой стояла, когда ты... И теперь тебя — нет. И меня тоже — нет...
Сказать, что я был в шоке, значит — ничего не сказать. Я боялся худшего. «И меня тоже — нет...» Через сорок минут появится моя студенточка. Ни раньше, ни позже. Я сказал: «Через час». Прошло двадцать минут.
Я щелкаю клавишей мышки на электронном адресе девушки со странным именем Закат. «Вы живы?»

***
«А почему я должна умереть?»
Спустя четверть часа мы уже общаемся в чате.
Я: Для тебя литература — способ самовыражения?
З.: Наверное, все-таки нет. Наверное, я просто хочу изжить...
Я: Изжить что?
З.: Себя.
Я: Разве это возможно?
Долгое молчание.
З.: Наверное, все-таки нет.
Я: Значит, стремишься к несбыточному?
З.: Разве это плохо?
Я: Это невозможно.
З.: Значит, я хочу невозможного. Странно...
Я: Ты выплеснула часть себя на страничку, выставила напоказ. Тебе не кажется, что это — мазохизм?
З.: Понимаешь, я — это не я. Девочка-Закат — это часть меня. Короста на теле.
Я: Короста должна отпасть сама. А ты — сдираешь. Не больно?
З.: Больно. Очень больно. Хотя, знаешь, это — сладкая боль. Я не знаю, почему, но — сладкая.
Я: Как ты думаешь, все писатели — мазохисты?
З.: Не знаю. Я — не писатель.
Я: Значит, ты согласилась с тем, что ты — мазохист?
З.: Думаешь, поймал, да? Но ведь ты тоже — мазохист, и гораздо больше, чем я. Мазохистка — Закат. А под ней — другая, которая не хочет...
Я: Звучит двусмысленно...
З.: Ты просто влез невовремя... ...Не хочет выворачиваться наизнанку — вот что я хотела сказать.
Я: Значит, когда слезет короста, девочка-Закат исчезнет? Совсем?
З.: Появится другая. Но ту, другую, ты не найдешь. Потому что привыкнешь ко мне. А она — это не я. Мы абсолютно разные. ...Ты будешь по мне скучать?
Вот это да! Но, если честно, ждал ли я чего-то другого? Виртуальные романы развиваются слишком бурно, и это вполне логично: в интернете легче быть самим собой.
Я: Почему тебя зовут Закат?
З.: Тебе нравится твое имя?
Нравится? Пожалуй, я просто...
Я: ...к нему привык.
З.: При рождении меня назвали по-другому. Я назвала себя как захотела сама.
Почему же именно — Закат? Она ведь только начинает жить... Закат... Цвет. Красный. Розовый.
Я: Ты хочешь изменить свой цвет?
З.: Извини, кажется, ко мне кто-то пришел...
Даже не ушла — сбежала от ответа. Интересно, как ее зовут на самом деле? Назвали. Воспитали. Она взяла себе имя в соответствии с теми чертами, которые ей привили. Значит, игра имен.
Я, похоже, сам заигрался. Вопрос на самом деле в другом. То, что я прочел — слишком эмоционально, чтобы казаться придуманным. Вариантов — два. Первый: миниатюра автобиографична... ну, скажем, наполовину. Закат, взревновав, убила любовницу мысленно. Отомстила — мысленно. Увиденная — опять же мысленно — сцена привела ее в шок. Могла ли она избыть его сразу? Смог бы я (если бы такое — вдруг — произошло со мной) стряхнуть с себя шок одной лишь миниатюрой? Что я мог сделать с неверной? Отхлестать по щекам? Просто повернуться и уйти? Уйти, забрав одежду?
На чем остановиться? Где — предел мести? Каждую ситуацию я мог бы обыграть, и — достаточно эмоционально. Она обыграла лишь одну. Неужели?..
Я: Не слишком ли жестоко ты со своей героиней?
З.: Я не терплю измен.
Я: Из миниатюры неясно, любила ли она.
З.: Неужели не ясно?! Да!
Я: Человек разлюбил — отпусти его.
З.: А ты — отпускал? Спокойно?
Я: Нет.
З.: Тогда о чем ты вообще?
Врачу — исцелись сам...
Я: Прислала бы фотку...
З.: Чего это вдруг?
Я: Мы с тобой уже, по-моему, сроднились...
З.: Тогда зачем фотография? Это ж только встречают по одежке...
Я: Значит, нет?
З.: Нет. Просто мое лицо — это лицо не девушки по имени Закат. Закат — то, что внутри. И здесь я — перед тобой.
Я начал бояться, что разговариваю с шизофреничкой.

***
Закат исчезла. Закрыла страничку на сайте. Не отвечала на mail’ы. Вскоре мои письма стали возвращаться. Похоже, Закат поменяла свой электронный адрес. Или?.. Да нет, не может быть — последнее ее письмо было почти оптимистичным. А что если и на самом деле она содрала с себя коросту девочки-Закат?..
Спустя месяц я почти забыл ее. Встречался с моей второкурсницей, работал над докторской, уйма денег уходила на интернет, но, слава богу, я всегда был непритязателен в быту.
...Вчера на прозе.ру появилось новое имя. Анечка.
...Знаешь, я подумала, что мы, люди вообще, должны друг друга прощать. Я поняла это недавно. Я думаю, что можно простить даже того, кто тебя предал. А вдруг тебе лишь кажется, что предательство произошло? Просто кажется... И, чтобы простить человека, тебе нужно всего лишь выйти в предвечерний город, пройтись по его улицам и заглянуть в глаза прохожим. И понять, что жизнь прекрасна. Потому что, в конце концов, она одна. И стоит ли тратить ее на ненависть?
Права ли она? Не знаю. По-человечески, по-христиански, может, и права, но...
...Она сказала, что, когда Закат умрет, я не найду ту, которая скрывалась под ней. Она ошиблась. Человек может менять лица, но отпечатки пальцев он изменить не в силах. Я читал миниатюры Анечки и чувствовал: она. Отпечатки пальцев...
Я: Мне кажется, я где-то вас уже читал. Не подскажете, где?
А.: Не знаю. Я раньше сюда не заходила.
Я: Я вижу, вы пишете давно.
А.: Вы поразительно догадливы.
Я: У вас есть стиль.
Пальцы дрогнули.
А.: Сстиль? Вы мне лсьтите...
Я: Как вы относитесь к лесбийским играм?
(Провокация с моей стороны, но...)
А.: Ничего себе вопросик!..
Я: Вы не ответили.
А.: И вряд ли отвечу. Хотя... Нет, это не по мне.
Я: Уже излечились?
А.: Ну вы и хам!
Я: Все, молчу! Больше не буду... Может, перейдем на ты?
А.: После таких вопросиков?!
Я: Я же сказал: молчу. Хорошо, извините.
А.: Ладно, извиняю.

***
Две недели спустя мы с Анечкой встретились — возле ТЮЗа. Я стоял в сторонке. Наблюдал. Ей — лет двадцать. Довольно крепкая девочка. Джинсы в обтяжку. Открытый упругий животик. Темные кучерявые волосы.
— Анечка?
— Юра?
Поцелуй. Дежурный, не больше.
Потом стояли на площадке у Вознесенской горки и смотрели, как заходящее солнце окрашивает в алый цвет купола Храма-на-Крови.
— Какой красивый закат! — говорю я.
От бедра Анечки, прижатого к моему, вверх, к ее груди, прокатывается судорога.
— Тебе холодно?
— Д-да, знобит что-то... — откликается она.
— Может, пойдем ко мне? — предлагаю осторожно.
— Вот так сразу? Не слишком ли быстро?
— Я тебя и пальцем не трону, — искренне обещаю я.
— Правда? — совсем по-детски спрашивает она.
— Правда, — подтверждаю я.
А потом мы пьем кофе на кухне. Я и правда ее не трогаю.
— Признайся, — говорю я. — Ты ведь и есть Закат?
Анечка долго молчит, мешая ложечкой давным-давно растворившийся в кофе сахар.
— Нет, — произносит наконец она. — Я — Анечка. А Закат — умерла... Полтора месяца назад.
Значит, я был прав.
— Сменим тему, — говорит Анечка. — Ты филолог. Я хочу стать писателем. Помоги мне...
— Ладно, помогу.
Но чем я смогу ей помочь?.. Стала ли она другой? Умерла ли на самом деле девочка-Закат? Исчезла ли бесследно?
— Ты придумала историю «Про нас»?
Опять — вздрог. Судорожный глоток черного кофе.
— Значит, нет?
— Нет! — Анечка произносит это слово твердым, ничуть не сомневающимся голосом.
Неужели я ошибся?

***
Вечером позвонила Голубева.
— Юрий Сергеич... У меня послезавтра — день рождения. Придете?..
Я представил, как ее глаза, вся она, устремляются мне навстречу.
— Придете?..
— Ну конечно, — торопливо говорю я. — О чем разговор?
Интересуюсь деловито:
— Кто еще будет кроме нас?
— Еще одна пара... Она — журналистка, он — милиционер... Ну, Марию я давно знаю, а вот Сергея...
Я чувствую: Ленку сейчас понесет — не остановишь, и потому заканчиваю разговор:
— Всё, я понял. Во сколько?
— В четыре, — говорит моя второкурсница, тихо добавляет: — Целую...
И отключается.
Я сажусь в кресло, кручусь на нем и пытаюсь понять: была ли на самом деле эта Даша, или Закат (Анечка?) все это придумала? Где граница между правдой и вымыслом? Существует ли она? Кто-то из писателей говорил мне, что мысль материальна, и все героини повестей и рассказов позже появлялись в его жизни. Материализовывались, были с ним и потом исчезали, не задерживаясь. Но он все равно был счастлив, потому что придумывал этих женщин именно он, и они оживали. Наверное, это все сродни волшебству.
Но Даша — была ли? Если не было ее, то стоило ли материализовывать эту стерву? Разве мало их на свете? ...А если была? Убить ее — мысленно, конечно! — стоило ли?

— ...А еще такое дело было, тоже в архив ушло...
Ленка во все глаза смотрела на спутника журналистки Марии — лейтенанта Сергея Копытина. Я даже начал сомневаться — любит ли меня моя второкурсница? И подумал: что я должен сделать, чтобы она точно так же посмотрела на меня?
— ...Приходит к нам запрос из Москвы, — продолжал вещать лейтенант. — Поехала, мо, в Екатеринбург на отдых некая Дарья Александровна Кузнецова, двадцати шести лет от роду, продавец-консультант крупного супермаркета. И пропала. Как раньше говорили — напрочь. Единственное, что мы сумели выяснить — в город она приехала, проводница ее опознала. Но, говорит, никто ее здесь не встречал. И родственники в голос уверяют, что ни друзей, ни знакомых в Екатеринбурге у нее не было.
— А зачем приехала? — подала наконец голос Ленка.
— Уж очень любила эта Дарья Александровна отдыхать в незнакомых городах... Ну, какие-нибудь версии у присутствующих будут?
Он, похоже, играл в работу.
— Ограбление, — предположила Голубева.
— Родственники утверждают, что Кузнецова уехала с минимумом вещей и с банковской картой.
— Маньяк, — предположила Мария.
— Вполне возможно. Только труп не был найден.
— А может, девушка просто устала от Москвы и решила поселиться здесь?
— Да, Сережа, правда, почему бы нет? — поддержала Лену Мария.
И тут я понял все. Наверное, я не имел права это рассказывать, но слишком уж восхищенно смотрела моя второкурсница на этого лейтенантика.
— Все было по-другому, — сказал я и не узнал свой голос.
— По-другому?
Кто это спросил? Голубева?
— Они встретились у Храма-на-Крови, — продолжил я. — Двадцатишестилетняя Даша и двадцатилетняя девушка. Они переспали в тот же вечер. И потом...
— У вас, по-моему, немного воспаленное воображение, — не совсем довольным голосом заметила Мария.
— Продолжайте! — почти велел Сергей.
Моя второкурсница смотрела на меня распахнутыми глазами. «Ага, проняло!» — подумал я с радостью.
— Потом они встретились в лесу — оказалось, что встречаться им больше негде. А потом Даша исчезла. Для любовницы своей исчезла. На деле же закрутила роман с каким-то мужиком. Аня узнала...
— Аня? — быстро спросил меня лейтенант.
«Проговорился», — мелькнула мысль. Я сам отрезал себе путь к отступлению.
— Предположим, — сказал я, — что ее звали именно так.
— Хорошо, — согласился Сергей. — Предположим. Интересная версия. Дальше.
Действо начинало походить на допрос.
— В растрепанных чувствах пришла Аня на то самое место, где у них с Дашей была любовь.
— В лес? — уточнил лейтенант.
— Ну да, — мне терять было нечего, и я продолжил. — На Каменных палатках.
— И что? — заинтересованно спросила Лена.
— Воспаленное воображение! — снова проворчала Мария.
— Увидела, как ее Даша занимается любовью с мужчиной. И, естественно, в порыве ревности... нож в родинку под левой грудью...
— В родинку, говоришь? — задумчиво произнес лейтенант.
...Через пару дней мы с Ленкой случайно проходили мимо Анечкиного дома. Внезапно распахнулась дверь. В проеме возникла Закат. На ее тонких белых запястьях — прямо мне в глаза! — сверкнули браслеты наручников. Рядом вышагивали трое в синем.
— Прости меня, Закат, — сказал я тихо.
— Что?
Ленка внимательно посмотрела на меня.
— Ничего, — отозвался я. — К тебе это не имеет никакого отношения...
2.11.03 — 2.01.04 г.