Записки рыболова-любителя Гл. 424-426

424

На следующий день - день рождения моего любимого дядюшки Вовы - я в обед вылетел в Ленинград, рассчитывая к вечеру оказаться в Сестрорецке. Расчёт мой оправдался, и я подгадал прямо к праздничному столу. Забавно, что в электричке с Финляндского вокзала я ехал в одном вагоне с дядей Витей - младшим братом тёти Тамары, но он меня не узнал, хотя мы сидели недалеко друг от друга: я у окна с одной стороны, а он - по диагонали с другой стороны вагона.
Я поначалу пялился на него и улыбался, но он никак на меня не реагировал, так что я даже засомневался - не обознался ли? Но через час мы с ним встретились у дяди Вовы, и сомнения развеялись. Дядя Витя сказал, что заметил, как я на него таращусь, но ему и в голову не пришло, что это мог быть я, откуда я тут взялся? Не узнала меня и тётя Зоя - старшая сестра тёти Тамары. И тоже, говорит, лотому что не ожидала здесь встретить. Была ещё и тётя Жанна - дяди Витина жена, и внучек с ними от дочки Любы, совсем недавно ещё девчонки.  Да ведь и я уже дед!
Все, конечно. постарели, но вполне узнаваемы.И юморят по-прежнему, несмотря на все свои болячки. Молодцы! Даже бутылку водки одолели коллективом.
Иринка в этот день приехать в Сестрорецк не смогла из-за лабораторных занятий, но позвонила, и мы с ней поговорили по телефону.

22 октября 1986 г., гостиница ИЗМИРАН
Я спросил, как дела у Димы. Иринка ответила:
- Отчислили его.
Меня эта новость не поразила. Давно пора.
- Вот он здесь, рядом со мной. Могу ему трубочку дать.
- Ну, давай.
- Здравствуйте, Александр Андреевич!
- Здравствуй, Дима. Ну, как твои успехи, чем порадуешь?
- Да, знаете, по телефону трудно говорить. - Голос у него был, конечно, отнюдь не бравый, подавленный. - Мы не могли бы с Вами встретиться?
- Разумеется. Я собирался вас навестить, заглянуть в общежитие, посмотреть, как вы там живёте.
- А когда Вы сможете приехать?
- Ну, давай, завтра, часиков в семь вечера. Вы свободны в это время оба?
- Свободны.
- Значит, договорились. Я подъеду к общежитию к семи часам.

На следующий день с утра я поехал к Брюнелли. Там меня ждали. Я писал, что появлюсь у них числа 27-го; телефон им пока ещё не поставили. Они недавно лишь переехали в свою новую двухкомнатную кооперативную квартиру на проспекте Наставников, в район Ржевка-Пороховые, ещё и сейчас окраинном, хотя и бурно застраиваемом. Здесь неподалёку на проспекте Косыгина живёт теперь и дядя Серёжа Мороз.
Б.Е. и Людмила Михайловна выглядели неплохо, бодренько. Болячки у Б.Е. вроде бы отступили, но в полном порядке он пока себя ещё не чувствовал. Правда, уверял, что работоспособность у него сейчас в норме, в чём я и убедился в эти дни. Прожил я у Брюнелли неделю. Каждый день мы с Б.Е. работали до обеда вместе - читали его 1-ю главу. После обеда и получасового отдыха либо продолжали это занятие часов до девяти вечера, либо я отправлялся по гостям, а Б.Е. обдумывал мои замечания.
Удовольствие от этих совместных занятий я получил колоссальное. Вот уж наобсуждались и наспорились от души, как в былые времена со Славиком и Юрой. Причём не столько по геофизическим, ионосферным или магнитосферным вопросам, а по чисто плазменным и общефизическим проблемам - происхождение дрейфа заряженных частиц из-за наличия сил инерции в неоднородных полях, сущность плазменных волн и т.д., и т.п., уточняя каждый свои взгляды на эти вещи и стремясь как можно понятнее изложить их для читателя.
Я придирался и к стилистике, останавливался буквально на каждой строчке, и Б.Е. переживал, что так мы далеко не продвинемся, увязнем в мелочах. Я успокаивал его:
- У нас целая неделя, Борис Евгеньевич, и всего одна глава, причём первая - одна из самых важных, если не самая. Так что и время пока есть, и смысл есть покопаться во всём, даже в мелочах.
И мы, действительно, успели - полностью перелопатили 1-ю главу. Б.Е. обязался всю её начисто переработать в соответствиии с тем, до чего мы договорились в ходе наших обсуждений и споров. Встречей и её результатами мы оба остались очень довольны и договорились встретиться вновь по поводу уже следующих глав - его 2-й и моей 3-й где-нибудь в начале лета, списавшись предварительно.
27 февраля (в первый день нашей работы с Б.Е.) вечером я отправился к Иринке и Диме в общежитие на Мориса Тореза. Не рассчитав времени на дорогу (да и заспорились мы с Б.Е.) - а добираться пришлось больше часа, я опоздал к назначенному сроку минут на пятнадцать. Иринка всё это время околачивалась у автобусной остановки, встречая меня, как договорились.
Наконец, я появился, и Иринка провела меня к ним в общагу. Зашли сначала в Иринкину комнату. Иринка познакомила меня со своими соседками по комнате. И комната, и соседки - ничего, нормальные.
Потом пошли в комнату, где Дима живёт, фактически нелегально: он и прописан в другом общежитии, да и вовсе теперь отчислен из института, как давно следовало ожидать. Легально же в этой комнате жили грек и никарагуанец, Димины приятели, и ещё кто-то, на чьей койке располагался Дима, а этот кто-то жил где-то на частной квартире.
В данный момент кроме Димы в этой комнате, добротно прокуренной, никого не было, и я мог спокойно поговорить с дочерью и зятем. С дочерью, впрочем, чего говорить - недавно виделись. Основной разговор был с зятем запропавшим, заставившим стольких близких людей переживать, нервничать из-за его персоны.

13 июля 1987 г., Севастополь
Пили чай. Вид у зятя был, конечно, не шибко весёлый, но и отнюдь не подавленный. Разговор у нас не получился. Точнее, разговор не получился откровенным, хотя зять и выдал мне такие, например, признания.
У него якобы депрессия и прочие фокусы с психикой (боязнь толпы, особенно в общественном транспорте, он будто бы как-то раз даже потерял сознание в метро на эскалаторе и очнулся только на улице, довольно далеко от станции метро) начались после того, как ему пришлось пробыть двое суток в Большом Доме на Литейном, куда его вызвали по поводу Библии, присланной ему из Югославии одним знакомым студентом. Там у него якобы пытались узнать, с кем у него ещё за границей связи, откуда и какую литературу он получает. Библию, конечно, не вернули.
Далее было то, что я уже знал: он пытался лечиться у своего знакомого врача, недавно закончившего медицинский и работавшего теперь где-то в области. Надеялся, что сумеет ликвидировать хвосты и сдать сессию, поэтому и не обращался в институтскую поликлинику, не думал, что придётся академотпуск просить, а когда обратился, и его положили в больницу, он уже был весь в академических задолженностях.
Правда, замдекана ему обещал академотпуск, если обследование подтвердит, что он, действительно, болен. Но почему-то декан не согласился, и вот его отчислили, хотя с правом восстановления при условии отработки не менее десяти месяцев в медицинском учреждении.
- Ну, и что ты теперь собираешься делать? - спросил я его.
- Домой поеду. Вот соберу все документы только.
- Ты понимаешь, что тебе по-настоящему лечиться надо?
- Понимаю.
- Ну, хорошо хоть, что понимаешь. Ладно. Этим мы дома займёмся. Попробуем на хорошего психиатра выйти, кое-какие знакомства есть всё-таки. Но, главное, ты тут не задерживайся, езжай скорее домой, а то опять исчезнешь куда-нибудь. Ирина! Ты проконтролируй это дело, пожалуйста, чтобы он снова не потерялся.
Раасказ зятя не показался мне достаточно убедительным. Единственное, что не вызывало сомнений - это то, что с психикой у него, действительно, не всё в порядке. Что касается двух суток в Большом Доме, то этому я и вовсе не поверил. Однако расспрашивать подробности не стал, Бог с ним. Если не дурак, поймёт и так, что я не поверил, потому и не стал подробности выяснять. Было бы иначе, он и сам бы подробнее рассказал, как дело было.
Что он приврать может - я теперь не сомневался. Вот хотя бы и такая мелочь. Иринка сказала, что у него пишущую машинку спёрли, взятую напрокат, и им пришлось заплатить за неё, но он просил не говорить мне об этом. Небось, и со своим устройством на работу врал про дежурства, когда не приехал на праздники. И при то, что ему академотпуск обещали, да обманули. Ну какой, к чёрту, может быть академотпуск, если студент на здоровье начал жаловаться, когда уже всё завалил? Тем более, что он уже был один раз в академотпуске. Что он, вечным студентом жить собирается?
Ох, зятёк, зятёк! Вот же досталось чудо нашей дочери. Впрочем, сама выбрала. И расстаскивал я их ... Да вот не растащил до конца.
Беседа наша прервалась появлением одного из законных постояльцев этой комнаты - никарагуанца, которого Иринка пригласила к столу пить чай. Общительный, весёлый малый. Я попытался было выяснить у него, сколько в рядах "контрас" бывших сомосовцев, а сколько тех, кто боролся против Сомосы, но толку что-то не добился. Да парень и в Никарагуа-то уже несколько лет не был с тех пор, как поступил сюда учиться. Объяснял мне, что народ у них тёмный, несознательный и очень религиозный, коммунистов не поддерживает, поэтому сандинисты избегают объявлять свой строй коммунистическим. Но надеются перевоспитать народ со временем.

425

28 февраля (1986 г.) - вечер встречи нашего с Сашулей курса по случаю 20-летия окончания университета. Главными организаторами, как и в прошлый раз, были Лариска Зеленкова и Коля Тихомиров. От Лариски мы и узнали про вечер - прислала нам приглашения. Сашуля поехать не смогла, внук на руках, да и желания не было особого, у меня - тоже, но раз всё равно и к Б.Е., и на Лёнькину защиту надо, то уж грех было бы не совместить командировку с этим мероприятием.
Собирались в кафе "Театральное", новом сравнительно, полуподвальном заведении на Невском между Литейным и Фонтанкой. Народу пришло больше половины курса, наверное, то есть человек около восьмидесяти, в основном - ленинградцы, иногородних - считанные единицы. А тех, кого хотелось бы увидеть больше всего, кому по-настоящему обрадовался бы, - Мишки Давыдова, Славки Борисова, опять не было, все связи с ними прервались... Поболтал маленько с Геной Герасимовым, тот мало изменился.
14 июля 1987 г., там же
За столом сидел в окружении девчонок, среди которых были из нашей 11-й группы 1-го курса Аня Пушель, Ира Колпакова, Нина Пастух. Я их окатил шампанским (неудачно открыл бутылку, как, впрочем, и почти все остальные - шампанское было неохлаждённым), но они не обиделись. Меня все спрашивали:
- А где Сашенька, почему не приехала?
На что я отвечал как бы с гордостью:
- С внуком сидит, няньчится!
Мы с Лариской двое оказались такими лихими, первыми на курсе внуками обзавелись, и за нас был поднят специальный тост. У Лариски Анка, едва ей исполнилось восемнадцать, вышла замуж за курсанта училища, во двор которого выходят окна их квартиры, уехала с ним на БАМ и родила там дочку. Зятем своим Лариска довольна, ездила к ним, живут в вагончике, условий никаких, но не жалуются.
А я на своего зятя, не удержался, пожаловался Лариске:
- Охломон, из института выгнали, теперь, небось, в армию загремит!
Та, конечно, утешала:
- Ерунда, - мол, - всё это, молодо-зелено, перебесится...
С Лариской я договорился, что мы с Лёнькой Захаровым после его защиты, которая будет в Петергофе, к ней завалимся отметить событие, возможно, с оппонентами и со своим спиртным и закусью, естественно. Лариска, компанейская душа, конечно, не возражала.
Несмотря на антиалкогольную борьбу, спиртного на вечере было достаточно, кто-то даже перебрал и бузил. Расходились за полночь. Я провожал Нину Пастух, бывшую фигуристку-перворазрядницу, так и не ставшую физиком, хоть и окончившую физфак, а занимавшуюся теперь оформлением загранкомандировок в Воейковской Главной Геофизической Обсерватории. Оказалось, живёт совсем рядом с Б.Е., на проспекте Косыгина.
Мы с ней после младших курсов, разойдясь по разным кафедрам, совсем не общались, а тут вдруг с чего-то почувствовали себя старыми друзьями, оказалось, что есть что вспомнить, хоть бы фотопрактику на первом курсе, например, вместе с Димулей Ивлиевым, нынешним отцом Ианнуарием. Распрощались очень тепло, обменялись адресами.

Конечно, я не упустил случая побывать в "Юбилейном" на живом хоккее: СКА - "Крылья Советов" 4:0, порадовали армейцы, и вообще - какое всё же отличие от телевизорной игры! Яркое освещение, шуршание коньков по льду, стуки клюшек и тел о борта, вопли и ругань хоккеистов...

С Б.Е. мы работали плотно, почти каждый день до самого вечера, до программы "Время", исключая мои отлучки, естественно, на встречи с Ириной, с сокурсниками и на хоккей. Закончив работу, усаживались перед телевизором, следили за очередным "историческим" - 27-м съездом КПСС. "Перестройка", "ускорение" - в речах у каждого. Но настоящего анализа положения дел в стране нет. Одни намёки на то, что дела обстоят не так прекрасно, как объявлялось до сих пор, и призывы к этим самым "перестройке" и "ускорению".
Причины неудовлетворительного положения дел с экономикой не вскрыты, если и назывались, то только следствия. Например, неправильная инвестиционная политика. А почему неправильная? Кто такую выбрал? Кто виноват? И т.д., и т.п.
Но лозунги "демократизации" и "гласности" на съезде уже тоже звучали, хотя и не так часто, как  "перестройка" и "ускорение". Все обратили внимание на то, как Горбачёв одёрнул Кулиджанова (первого секретаря Союза кинематографистов), зашедшегося в припадке славословия.
15 июля 1987 г., там же
4 марта (1986 г.) вечером отметили у Б.Е. его день рождения, 73 года. Из гостей кроме меня днём была Аллочка Ляцкая, а вечером - дочь Лиза с мужем Серёжей, оба врачи. Выпили немного коньяку. Б.Е. пить нельзя, Серёже - тоже (на дежурство надо было) и он пил только пиво.
Б.Е. отмечает свой день рождения то 3-го, то 4-го марта. Отчего так? Потому что родился по старому стилю 19 февраля, так что по новому стилю дата дня рождения зависит от того какой год - високосный или нет.
Аллочка расспрашивала меня про Медведева (питомца Кости Латышева, впрочем, отчасти и моего) и про его работу диссертационную. Медведев здесь собирается защищаться, и Пудовкин поручил Аллочке составить отзыв на его диссертацию. Аллочке работа не понравилась, и как написана, и по выступлению самого Медведева у них на семинаре.
Я высказал Аллочке своё мнение: работа диссертабельна, Медведев - трудяга, хоть звёзд с неба и не хватает, да и пьёт к тому же. Ему не повезло с научными руководителями - Латышевым и Власовым. Первый в геофизике слабо разбирается, хотя защищается Медведев именно по геофизике. Второй не хотел его на защиту выпускать, пока сам свою докторскую многострадальную не защитит.
 В основе кандидатской диссертации Медведева лежит предложенная Власовым гипотеза о возможности протекания одной химической реакции (N2+O(1D)- N+NO), порождающей дефицитные продукты - азот и окись азота, очень важные в нижней ионосфере. С помощью этой гипотетической реакции Власов и Медведев объясняли явление зимней аномалии в D- области ионосферы (усиление поглощения радиоволн в зимние дни), причём, если Власову принадлежит идея, то её численный обсчёт производил Медведев. В этом, собственно, и заключается суть его работы: если реакция возможна, то будет то-то и то-то, в частности, можно будет количественно воспроизвести зимнюю аномалию. Другое дело - возможна ли эта реакция?
На этот вопрос я твёрдо ответить не могу, но сомневаюсь, что возможна, исходя из мнения такого, например, специалиста, как Гордиец. Тем не менее считаю, что результаты Медведева представляют научный интерес, и защищаться ему можно. Он просил меня дать ему отзыв на автореферат, и я написал положительный.
Что касается недостатков, то они, конечно, особенно в изложении, тем более, что общий уровень научной культуры у Медведева не очень высок.
Думаю, что мне удалось несколько смягчить Аллочкино отношение к медведевской диссертации и удержать её от резкого выступления на защите. Вообще же меня слегка удивило это Аллочкино активное неприятие его работы, сама-то она вроде бы не такой уж специалист в этой области, и Пудовкин вроде бы не против работы (Медведев с Костей обратились к нему с просьбой о защите в ЛГУ, боясь противников Власова в Москве - в ИЗМИРАНе и ИПГ). Удивило ещё и то, что отзыв составляла Аллочка, а не Лариска Зеленкова - главный специалист по D- области у Пудовкина. Ну, да это уж их дело.

5 марта мы с Иринкой встретились в Сестрорецке у Бургвицев, где по обыкновению тётя Тамара побаловала нас всякими вкусностями из своих закромов. Дяде Вове я привёз набор цветных карандашей (тоже дефицит стал) для его теперешнего хобби - изготовления каталога значков его коллекции: в отдельной тетрадке каждый значок перерисовывался в натуральную величину.
Диму Ирина отправила домой, хоть он все документя так и не успел оформить. Бургвицам я не признался, что зятя отчислили, сказал, что дали академотпуск. Уж больно не хотелось его опять обсуждать. На 8 марта Иринка собралась слетать в Калининград, три дня выходных образовалось. У меня же оставалось одно дело в Ленинграде - Лёнькина защита 6 марта в Петергофе, а рано утром 7-го я улетал домой.
С Лёней Захаровым мы поддерживали связь в Ленинграде по телефону. Среди прочих его, естественно, волновала и проблема "снятия стресса" после защиты, так что моему предложению "взять с собой" и пойти к Лариске Зеленковой прямо там, в Петергофе он очень обрадовался. Только вот как "взять с собой"?  На защиту тащить, что ли? Защита назначена на 15.15, а магазины "с этим делом" открываются в 14, не успеть, ему ведь пораньше придти надо, плакаты развесить, подготовиться...
Я успокоил его:
- Не волнуйся, давай деньги, я закуплю всё, что надо и отнесу к Лариске, у неё там магазин рядом, а если на защиту и опоздаю, ничего страшного не случится.
На том и порешили. Я ведь у Лёньки в единственном числе составлял всю "группу поддержки" - и научный руководитель, и болельщик, и мальчик на побегушках.
В магазине я появился перед открытием. Очереди за спиртным и у нас в Калининграде в то время ещё не достигли умопомрачительных размеров, здесь же вообще антиалкогольной борьбой не пахло, разве что продажа только с 14 часов, а отдел спиртной в общем зале гастрономическом, и выбор ... - чего хошь, всех сортов, вина сухие и креплёные, водки и коньяки, десятка полтора наименований. И очередь мизерная - человек тридцать алкашей за портвейном-"синькой", который быстро кончился, а с ним и очередь распалась.
Так что я без хлопот затарился водкой, коньяком, колбасой, консервами, хлебом, лимонами, конфетами, стащил всё к Лариске (дома был Антон) и успел на матмех минут за 15 до начала защиты. Правда, поплутал я там по дурацкому новому корпусу с Лёнькиной бумажкой в руках, где всё вроде было нарисовано, расспрашивая встречных, где тут спецсовет матмеха (в этом корпусе ещё и факультет прикладной математики находится), и не получая вразумительных ответов, точнее, получая противоречивые, так что взмылился весь, бегая с этажа на этаж и по коридорам...
Лёньку я нашёл в состоянии полнейшей прострации. Мандражировать он начал давно, ещё тогда, когда только начал писать диссертацию.  А писал он её несколько лет, ничем другим не занимаясь. Потому, говорит, писал так долго, что боялся на защиту выходить.
- А чего боялся-то? - спрашиваю.
- Сраму. Позора. Вдруг спросят чего-нибудь такое, а я не смогу ответить.
- Так готовься, изучай предмет.
- Вот я и изучаю.
И изучал пять лет, а то и больше. Но что-то уверенности у него не прибавилось, Да, честно говоря, ни хрена он не изучал. Просто тянул резину, как ребёнок, оправдания всякие выдумывал: канцелярской работой его завалили (он ведь замдекана по НИСу года два как стал), машинистку кафедральную не мог допроситься текст напечатать, рисунки сам делал.
- Да ну тебя, Лёня. За год и самому одним пальцем диссертацию отпечатать можно, У тебя же последняя публикация в 1982 году вышла, в "Геомгнетизме и аэрономии", да там год эта работа болталась, значит, последние результаты в 81-м году получены, а нынче какой год? Стареет же всё, новизну труднее доказывать.
Лёня со всем этим соглашался, но темпы не увеличивал, наоборот, похоже, оттягивал конец, как мог, радуясь всякой задержке по внешним причинам. Но вот час защиты всё-таки настал, и мандраж Лёнькин достиг апогея.
- Я уж тут элениум глотаю, да боюсь, как бы в апатию совсем не впасть, А с утра прямо мутило меня до тошноты, я уж подумывал, не просить ли о переносе защиты по состоянию здоровья, - делился своими страданиями Лёнька, когда мы встретились с ним у аудитории, где была назначена защита.
- Совсем рехнулся? - прокомментировал я это его намерение. Последние мои наставления были такими:
- Главное, Лёня, не задумывайся подолгу над ответами на вопросы. Неси первое, что в голову придёт, лишь бы уверенность в ответе звучала, это всегда хорошее впечатление производит. Даже если не то ляпнешь - не страшно, подумают, в крайнем случае, что ты вопроса не понял, если вообще разберут, в чём вопрос, и каким должен быть ответ. С замечаниями, если не знаешь, что возразить, или не понял их, - соглашайся: да, мол, конечно, это так, Вы правы, но это не влияет на основные выводы моей работы. Понял?
Впрочем, всё это я говорил Лёньке раньше уже не раз.
- Главное, не растеряться. Смелость города берёт. Ну, с Богом. Вон и Андрюша появился.
Андрей Михайлов, официальный оппонент, явился к самому началу защиты, минута в минуту, тоже заблудился, хотя Лёнька и встречал его утром (он приехал поездом из Москвы), и объяснял как добраться.
Процедура защиты началась, как обычно, с зачтения документов. Учёный секретарь очень выразительно зачитал Лёнькину характеристику, особо акцентируя такие моменты Лёнькиной биографии как год рождения - 1938-й (человеку под пятьдесят уже, что, естественно, располагает к снисхождению). Служба во флоте (4 года), а потом работа в шахте - уголёк рубал перед университетом (вот куда лучшие годы ушли), учёба на матмехе (свой как-никак выпускник), аспирантура у покойного Гинзбурга, уважаемого человека, - всё это несомненно способствовало благожелательному расположению членов спецсовета если не к Лёнькиной диссертации, то во всяком случае к нему самому.
К тому же, как рассказал Лёнька, помимо его защиты предстояла ещё одна на этом же заседании, одного местного аспиранта, и ожидалась схватка двух кафедр, двух конкурирующих направлений, для которой члены спецсовета берегли силы. При этих благоприятных обстоятельствах Лёнька и выступил вполне прилично. Впрочем, он хорошо обычно докладывался, когда текст выучит, - громко, отчётливо, складно.
Вопросы ему задавали ерундовые, исключительно для проформы. И тут мне стало ясно, что Лёнька в настоящий момент абсолютно ничего не сображает, смысл вопросов до него не доходит. Он нёс жуткую ахинею, но моему совету следовал чётко: нёс её уверенно.
Правда, не он один. Какой-то деятель местный пристал к нему с вопросом, как же, мол, он использовал в своих расчётах сечения таких-то процессов, когда они известны с точностью до нескольких порядков? Последнее утверждение было чистейшей чепухой, поскольку названные сечения известны очень хорошо, с точностью до десятков процентов (а не десятков и сотен тысяч процентов, как утверждал вопрошавший), и Лёнька это знал, но, не задумываясь, ответил, что да, мол, Вы правы, но это не влияет на основные результаты моей работы.
В результате не выдержал Андрюша Михайлов и, выступая со своим оппонентским отзывом, не удержался, чтобы не лягнуть местного товарища, внесшего смуту с сечениями. Тот возразил, и тем самым состоялась как бы дискуссия, только украсившая защиту. Короче, проголосовали единогласно - за.
16 июля 1987 г., там же
Потом Андрей меня спрашивал: - Отчего Лёня так поздно защищается?
Что я мог ему сказать? Постарел, ленив стал, комплексы замучили? Рассказал, как Лёня диссертацию пять лет писал и больше ничего не делал, отстал от науки, естественно, и не страдает от этого. Рассчитывать на него в будущем не приходится, исчерпался.
И, конечно, я вспоминал, как Костя Латышев, защитившись в 1976 году, говорил мне: - Теперь Лёнькина очередь, надо ему помочь...
Действительно, Лёня столько сделал для той нашей первой модели, по результатам которой первым защитился Костя, а вот сам Лёня защитился только теперь, через 10 лет после Кости!
С Лёнькой и Андреем мы отправились после защиты к гостеприимной Лариске, умеренно выпили, Андрей немного попел под гитару, и в одиннадцатом часу вечера они с Лёней уехали: Андрею надо было на московский поезд, Лёня поехал его провожать. Мы с Лариской посидели ещё немного вдвоём, посплетничали. Узнал я, что Лариска с Аллочкой уже не дружат, рассорились по каким-то кафедральным делам, и с экспедицией у Лариски были какие-то неприятности, в результате которых ей так и не удалось пробиться в старшие научные сотрудники. А в пять утра я уже ехал на электричке в Ленинград, до платформы "Ленинский проспект", откуда недалеко до аэропорта. Самолёт мой вылетал в Калининград в семь с чем-то.
В аэропорту я проторчал с 6.30 до 21.30 - рейс откладывали по метеоусловиям Калининграда несколько раз, пока не перенесли на следущий день. Я позвонил Бургвицам и отправился ночевать в Сестрорецк, а в 9 утра снова был в Пулково, где прооколачивался уже только до 15.00, причём встретился там с Ириной, и мы прилетели в Калининград друг за другом вечером 8 марта.

426

Лёд на заливах ещё держался, и я дважды - 11 и 15 марта выезжал в Сосновый Бор. 11-го в компании с Кореньковым и братьями Карповыми, ходили к фарватеру, потом влево, с 11.30 до 14.00 ни одной поклёвки, судак смотался куда-то, ни у кого ничего не видали и 16-часовым дизелем уехали домой.
15-го марта - последний мой выход в компании с теми же плюс ещё Смертин, Лёнька, Серёжа, Филановский и Кшевецкий. Карповы со Смертиным вышли в Сосновом Бору, остальные поехали дальше - до Валетников, шли по дамбе до мыса, потом по льду к маяку, оттуда мы с Юрой и Лёнькой ушли на восток, нашли Карповых со Смертиным (это суметь ведь надо на таких просторах!), ловили вместе с ними.
До нашего появления Коля Карпов поймал одного недомерка, и один хороший судак якобы ушёл у него из под рюкзака в лунку. Я, честно говоря, не поверил таким россказням поначалу - не так-то просто судаку со льда в лунку попасть, тем более из под рюкзака. Потом, правда, когда увидел место происшествия, решил, что такое, в принципе, возможно, ибо место было буквально сплошь иссверлено ледобурами, как решето. Видно, хорошо клевало  тут когда-то, не так давно (температуры стояли плюсовые, лунки не замерзали). Но тогда я подивился Колиной беспечности: нашёл, где судака оставлять, хоть и под рюкзаком, уж сунул бы в мешок.
Я сумел-таки поймать судачка на 40 сантиметров и закрыть тем самым сезон, остальные ничего не поймали, да и у всех на заливе плохо, и народу мало. А корюшки так и не было вовсе.
А Серёжа с Кондратьевым и Филановским закрывали сезон в Валетниках 23 марта, под дождём, ничего не поймали, еле выбрались. Серёжа провалился, но уже недалеко от берега.

С 17 по 19 марта был в Москве - на секции и в МЦД на заседании программного комитета очередного семинара по моделированию, намеченного на июнь 1986 г. в Ростове.
Вернувшись, взял недельный отпуск на Митины каникулы с 22 марта. 25-го ездили с ним и с его другом Маратом на дизеле в Каунас. Посетили там 4 музея: витражей и скульптуры, чертей, Чюрлёниса и зоологический. Последний Мите понравился, конечно, больше всего. Обратно ехали в полупустом плацкартном вагоне московского поезда. Мальчишки шалили, дурачились, а потом уснули как убитые.
17 июля 1987 г., там же
28 марта мы с Митей ездили в Советск дизелем, а оттуда прокатились автобусом ещё и до Немана - уродливого городишка на красивом высоком берегу реки Неман, обезображенном снизу огромным ЦБЗ. Контрасты невообразимые. Автобус привозит в центр города, коряво застроенный убогими двух- и трёхэтажными зданиями отечественной архитектуры, за ними торчат развалины замка, облепленные дряхлыми сараюхами, всё загажено, но мы идём туда, обходим развалины и оказываемся на краю обрыва, с которого открываются необозримые просторы.
Склон обрыва покрыт мусором, то есть превращён в помойку, внизу раскинулся ЦБЗ, за ним широкий Неман, и если смотреть только вдаль - очень красиво!
Такое же двойственное впечатление и от Советска - старинный европейский город, Тильзит, в красивейшем месте, а внешний вид - никакой гармонии, мягко говоря, как, впрочем, и повсюду в Калининградской области. Не верится, что Литва с её ухоженными, удачно сочетающими старину и современность Каунасом, Вильнюсом, Клайпедой - рядом, вот она - за рекой, пешком можно прогуляться, стоит только мост через Неман перейти (что мы с Митей, разумеется, проделали - сходили пешком в Литву). И ведь там тоже - Советская власть!
И никаких следов в Советске-Тильзите знаменитой встречи двух императоров - Александра и Наполеона... До чего всё же одичал советский россиянин, на чужой земле усевшийся и всю её только загадивший!
Правда, было у нас с Митей и отрадное впечатление в Советске - в ресторане хорошо покормили, и народу никого, и уютно вполне...

Ну, а что же с зятем-то делать? Как его лечить? Была бы тут Рая Снежкова - не задумываясь, к ней обратился бы. Но Раи нет, как уехала рожать к родителям в Минск, так и осталась там, и Опекунов вскоре за ней туда перебрался.
Где-то существовал Рамхен, которому я так и не отдал рубль, - самое время теперь рассчитаться. Но как его найти? Впрочем, это-то не проблема, вон телефон его в телефонной книге, да и старая записная книжка с его координатами сохранилась. Судя по телефонному справочнику, адрес его не изменился. А вот как к нему обратиться?
- Здрасьте, я вам рубль принёс, брал как-то лет двенадцать назад в поезде - не помните? Вы ещё потом ко мне в гости собрались по моему приглашению, а я Вас не принял? Не могли бы Вы теперь меня проконсультировать по поводу моего, извините, зятя ненормального?
В размышлениях на эту тему я промаялся у телефонной будки неподалёку от дома, где жил Рамхен, минут сорок, если не час целый, не решаясь набрать номер, и даже выкурил пару сигарет за это время, хотя курил теперь очень редко.
Наконец, решился. Трубку взяла жена, судя по командно-протяжному тону, каким она позвала Рамхена:
- Ви-и-лли-и, тебя!
- Слушаю, - подошёл к телефону Рамхен.
- Здравствуйте, извините, пожалуйста, Вас беспокоит Намгаладзе. Вы, наверное, не помните такого...
Двухсекундная пауза, и Рамхен ответил:
- Отчего же. Вы физик и работаете на научной станции в Ладушкине.
- Совершенно верно. Мне хотелось бы обратиться к Вам как к врачу по поводу моего зятя, мужа моей дочери. Он студент.
- Пожалуйста, приходите ко мне в больницу - психиатрическая больница на Александра Невского, второй этаж, третье отделение, там позвоните. Лучше всего во вторник, часов в 12.
- Приходить вместе с зятем?
- Нет. Сначала один.
- Хорошо. Спасибо Вам большое.
- Не за что. Всего доброго.
- До свидания.
Ура! Ну вот, шаг сделан. Я закурил, теперь с чувством огромного облегчения. Надо же, помнит меня! Может, просто от Раи Снежковой или Лили Гридневой что-нибудь слышал про меня? Неужели помнит ту нашу единственную встречу в поезде?
18 июля 1987 г.. там же
Прежде, чем идти к Рамхену, я поговорил с Димой. Сказал, что собираюсь пойти к знакомому психиатру проконсультироваться насчёт его, Диминого состояния, если, разумеется, Дима не возражает и готов лечиться, как об этом мы вроде уже договорились в Ленинграде.
Дима ответил, что - да, не возражает и готов, вот только ему хотелось бы сначала познакомиться с Рамхеном, очень важно, чтобы у него было чувство доверия к врачу, иначе вряд ли толк будет. И вообще, мол, ему нужен не психиатр, а психоаналитик.
- Понимаю, Дима, и согласен с тобой. Вот только беда - выбора у нас нет. Может, Рамхен тебе не понравится, ну и что тогда делать? К кому идти? Оставить всё как есть? Мне кажется, надо в любом случае довериться Рамхену и попробовать лечиться у него.
Дима согласился с этим.
- Теперь дальше. Мне, видимо, придётся рассказать ему о твоём состоянии, или состояниях, чтобы ясно было - с чем и почему я к нему обращаюсь. Расскажи мне, пожалуйста, ещё раз подробнее о твоих ощущениях, что тебя беспокоит...
Дима повторил то, что уже рассказывал мне в Ленинграде: отключения, какая-то музыка в голове, повышенная раздражительность - всё буквально раздражало, боязнь толпы, особенно в транспорте, вообще стремление избегать людей в противоположность обычной для него общительности, непроизвольное сжимание кулаков, - вот, в общем-то, всё.
От себя я мог бы добавить кое-что ещё. Например, как однажды ночью (это было в мартовский приезд Иринки, и они с Димой жили у нас в те дни) мы все проснулись от его стонов. Вид у него был жалкий, перепуганный. Он хватался за грудь, жаловался на боли в области сердца, на то, что ему трудно дышать. Накануне он пил, отмечали 8 марта, но умеренно, перебора не чувствовалось.
Вызвали скорую. Та ничего серьёзного не обнаружила, врач даже накричала на Диму - чего, мол, дурака валяешь. Тот при всей своей слабости в долгу не остался: - Как Вы смеете кричать? Я сам медик!
Короче, сделали ему укольчик - стандартные димедрол с анальгином, и он успокоился, заснул, после чего сутки чувствовал себя слабым, разбитым, а потом всё прошло. Очень мне всё это напомнило мои обмороки со скачками давления четыре года назад.
Считал я нужным сказать Рамхену и о Димином увлечении писательством по ночам. Сашуля нечаянно наткнулась как-то на один его опус, отправленный Иринке, и не удержалась - прочла. Предлагала и мне, я категорически отказался. Говорит, муть ужасная, причём слово "рассказ" с одним "с" написано. Не признак ли это шизофреничесского раздвоения личности? Шизофрению у зятя я, увы, отнюдь не исключал. Ещё с того случая в Ленинграде два с лишним года назад, когда я их в первый раз развёл.

3-е отделение областной психиатрической больницы, которым заведовал Рамхен, оказалось женским. Внешность Рамхена, точнее, его лицо, виденное лишь однажды, я, разумеется, забыл, но узнал его сразу, как увидел, хотя он и был теперь без бородки. Похоже, что и он узнал меня почти сразу, после секундной заминки, потребовавшейся, чтобы вглядеться.
М ы прошли к нему в его небольшой кабинетик. Разговор начался сразу с дела. Я рассказал о том, что меня тревожит в отношении психики моего зятя и вынуждает обратиться к психиатру. Разумеется, я не собирался рассказывать вообще всё, что меня тревожит, но то, что я счёл относящимся к сфере компетенции Рамхена, рассказал, хотя бы вкратце.
- Ну что же. Картина непростая, судя по Вашему рассказу. И лечение, по-видимому, понадобится длительное. Скажите, а кто родители Вашего зятя?
- Отец - капитан промразведки, в море ходит. Мать секретарём работает в Ленинградском райисполкоме.
- И ребёнок уже есть у Вашей дочери и зятя?
- Да, год исполнился недавно.
- Что же они так с ребёнком-то поторопились?
- Не хотели, да не сумели избежать.
- Понятно. Ну и что Вы хотите от меня конкретно? Вы ведь или Ваш зять сам можете обратиться в нашу больницу официально, через регистратуру. Или Вы хотите, чтобы именно я вёл Вашего зятя? Причём неофициально?
- Честно говоря, я не знаю. Я пришёл посоветоваться. О Вас мне хорошо отзывались мои знакомые, Лиля Гриднева, например, и Рая Снежкова, которые здесь работали. Думаю, что лучше было бы неофициально у Вас, если вы согласитесь.
- Хорошо, но мне нужно прежде всего встретиться с кем-либо из его родителей.
- Отец сейчас в море, а матери его я могу передать, чтобы она встретилась с Вами.
- Договорились.
19 июля 1987 г., там же
И тут, наконец, я выложил ему на стол рубль. Рамхен выпучил глаза.
- Что это? Зачем?
- Не помните? Это я Вам должен, в поезде брал за постель заплатить. Вы ещё собирались в гости ко мне приехать, звонили даже, но погода была плохая, мы так и не встретились, рубль за мной остался. Вот теперь возвращаю...
Рамхен развеселился.
- А Вы всё там же в Ладушкине живёте?
- Нет, давно уже в Калининград переехал. А работаю в том же заведении, докторскую защитил, - не удержался я, чтобы не похвастаться.
- Ну, прекрасно, прекрасно...
И мы расстались вполне довольные друг другом.
(продолжение следует)