Италия эпохи Возрождения

Сигаретный дым, запах пота и дорогих духов. Вспышки стробоскопов и разноцветные лучи лазеров. И еще громкая музыка бьет по ушам. Я притворяюсь занятой завязками на своей кофточке и уже в течение минут 15 завязываю и развязываю их. Знаю, что выгляжу как дура, но ничего поделать не могу. Прямо напротив у барной стойки стоит мой отец.
Я знаю, что это он, хотя не видела его больше десяти лет. Да и само место никогда бы не могло посулить такую встречу с собственным папашей, ведь я сижу в диско-баре в центре Флоренции, куда пришла со своим любовником. Я живу здесь полгода, а до этого колесила по Европе, консумируя то одного богатенького европейца, то другого. Не буду кривить душой, и откровенно признаюсь, что я наслаждаюсь такой жизнью. Я меняю место жительства так же легко и часто, как и привязанности. У меня были любовники в каждой стране на моем пути к счастью, и - заявляю со всей ответственностью - останавливаться я не собираюсь. Пока.
Не подумайте, что я циничная стерва и шлюха, вовсе нет. Каждый раз я искренне влюбляюсь и люблю так горячо, как только могу. Я не виновата, что западаю исключительно на красивых, ухоженных, солидных и состоятельных мужиков. Среди них были банкиры, бизнесмены, актеры, ди-джеи, драгдилеры и владельцы клубов. И каждого из них я обожала, клянусь вам, и была готова дожить с ним счастливо до старости.
Но любовь как-то быстро проходит, время идет, мир вокруг меняется. И меняются мои представления об идеальном муже. И дело совсем не в состоянии банковского счета каждого из них. Я просто разочаровываюсь, а жить с нелюбимым я не могу и не хочу. Приходится уезжать без объяснений, не люблю задерживаться там, где меня ничего уже не держит.
В общем, я всего полгода живу с молодым красавцем, кудрявым темноволосым итальянцем по имени Жанмишель, я дарю ему свою любовь и верность, но уже прихожу к выводу, что я не единственно любимая и обожаемая женщина в его жизни. На первом месте пьедестала почета восседает как на троне его мамаша - женщина, которая посвятила всю свою жизнь ему и его пятерым младшим братьям и сейчас собирает урожай уважения, любви и преклонения к себе. И поверьте мне, это не ревность, я отучилась ревновать давным-давно, когда узнала и испытала много разных вещей в жизни, вроде предательства, измены, обмана и т.д. В моем сердце нет места ревности, и я этому рада, ведь это помогает мне здраво мыслить и трезво рассуждать. Правда, с самой собой, подруг и приятельниц у меня тоже нет. На них не хватает ни времени, ни моего доверия к ним, и, наверное, это к лучшему. Я привыкла находиться в компании мужчин, мне стал близок по духу их образ мышления. А быть одной для меня еще лучше. Я стала искать возможности остаться в одиночестве, без посторонних, рефлексировать и искать пути выживания.
Как раз в тот момент, когда я размышляла о том, как сместить мамашу моего итальяшки с первого места в его душе, пока тот трепался на улице с кем-то из своих приятелей, я и заметила отчие глаза, смотрящие на меня в упор. Увидев мое безразличное выражение лица, папа подошел ко мне. От испуга и неожиданности я вся съежилась и вжалась в кресло, стала оттирать невидимые постороннему глазу пятна с моей мини-юбки, потом зачем-то поправлять прическу, а под конец залпом допила мартини из своего бокала. Теперь я готова!
Когда отец подошел совсем близко, я увидела, как он изменился за эти 15 лет, как мы виделись последний раз. Чуть седины в его темно-русых волосах. Чуть морщинок у глаз и на лбу. Да, и небольшая щетина - примета холостяка, тоже с проседью. Одет с иголочки: темно-коричневые кордовые брюки, бежевого цвета джемпер с коричневыми вставками и модные остроносые туфли в тон. Шикарен папаша, даже я не могла не признать это.
Единственное, что осталось прежним в его облике, - это глаза, карие, с прищуром, притягивающие, загадочные. Мне порой кажется, что именно взгляд его глаз притягивал к нему женщин, а их было не меньше 20 только за пятнадцать лет его жизни с мамой.
Я думаю, она догадывалась о его изменах, но была слишком гордой, чтобы открыто взглянуть правде в глаза. Я видела, как мама переживала отсутствие отца по вечерам и его частые «командировки», хотя старалась не подавать виду и так усиленно работала, что даже на меня не хватало времени.
Последней каплей, переполнившей чашу ее терпения, стала картина, которая предстала перед нами, когда мне было 12 лет. Отец уезжал на дачу на все лето, а маме, как сейчас помню, неожиданно дали отпуск, и посредине недели, утром, она сгребла меня в охапку и потащила туда. То, что мы увидели, как мне сейчас кажется, во многом определило мой образ жизни и мое отношение к мужикам в частности. Короче говоря, на их общей кровати папаша возлежал в обнимку с нашей соседкой по даче, Ниной, противной, толстой, вульгарной крашеной блондинкой - полной противоположностью мамы.
С тех пор отца я видела отца от силы раз пять, одно время он искал со мной встреч, но перед моими глазами все время стояло увиденное мною и так меня шокировавшее, поэтому я всегда избегала его присутствия. Мать тоже не смогла простить отца, ведь он дал ей понять, какой она была несчастной. Он разжег в ней обиду на саму себя за то, что она вышла за него и закрывала глаза на его обман. Короче, выставил ее дурой  и ничтожеством перед самой собой. Это стало для нее потрясением, ведь такая сильная женщина разочаровалась в самой себе, усомнилась в правильности своих действий, в том, во что верила долгие годы. Мама не разговаривала со мной ни о произошедшем, ни о самом отце, и вскоре воспоминания и его образ стерлись из моей памяти.
Увидев его в баре, я не знала, что и подумать, и решила было, что отец приехал за мной, дабы помириться. Не знаю, готова ли я была к примирению, я не испытывала ненависти лично к нему, но все это было так неожиданно, что требовало времени на некоторые размышления. В итоге я пришла к выводу, что лучше всего было бы забыть (или сделать вид) былые обиды и первой обратиться к нему.
Я не успела открыть рот, как услышала его голос, который я, оказывается, тоже не забыла, причем обращался он ко мне явно не по-русски. Из-за громкой музыки мне было трудно разобрать его речь, но одно было ясно - он заговорил со мной, так и не узнав меня. В недоумении я тряхнула копной своих каштановых волос, показав, что не расслышала его. То, что я услышал от него вновь, погрузило меня в еще более сильный шок - папаша пытался клеить меня на ломаном английском! Я настолько оторопела, что несколько минут (на самом деле, всего пару секунд, как я сейчас понимаю) пялилась на него, как баран на новые ворота и просто молчала, даже не ляпнув что-то типа «Папа, это же я!» Я молчала, не в силах открыть рот и произнести хоть слово, но в голове у меня происходило настоящее броуновское движение мыслей. Я подыскивала слова и продумывала план действий, который созрел у меня в считанные секунды. Поэтому первой моей фразой, обращенной к отцу почти за 15 лет его отсутствия в моей жизни, стали слова тоже на английском языке.
Не знаю, что заставило меня поступить в тот момент именно так. Насущное отчаяние найти идеального мужчину? Разочарование в мужчинах в целом? Или может обида на отца, глубоко спавшая во мне и разбуженная его неожиданным появлением в моей жизни? Я часто думаю об этом поступке, пытаясь понять мотивы, и все чаще прихожу к выводу, что по-другому поступить я бы не смогла, иначе не было бы моего прошлого, не было бы моих отчаянных поисков и скитаний, не было бы меня…
Наверное, как сейчас мне кажется, причиной этого моего поступка была месть всем и за все. Отцу, за то, что лишил меня своей ласки, заботы и внимания с 12 лет. За то, что не проверял у меня уроки, не поздравлял с новым годом и не пришел на выпускной бал. За то, что я видела страдания матери, и страдала в два раза сильнее, чем она.
Матери, за то, что его не удержала, не вернула и не объяснила своей дочери, что не все мужики - такие сволочи, и воспитала ее в ненависти к отцу.
И в том числе, себе. Ведь где-то в глубине души я осознавала на тот момент, что живу пустой, бессмысленной жизнью, что я не могу остановиться, что ищу призрачный идеал, который невозможен по определению. Что сама не идеальна, что жестока, цинична и корыстна в преследовании своей цели.
Я мстила всем, даже этому итальяшке, который в тот момент трепался где-то со своими дружками, оставив меня в одиночестве, и некому было даже принести мне новую порцию мартини.
Я ощутила себя ничтожеством, одиноким и несчастным, а ничтожества в минуты отчаяния способны на отчаянные поступки. Но я ни на секунду не допускала и не допускаю и мысли о том, что я поступила неправильно. Я просто никогда не сожалею о том, что уже сделано.
Увидев, что итальяшка стоит у входя и ищет меня глазами, я быстро нацарапала отцу свой номер телефона на салфетке и добавила, что буду счастлива увидеть его вновь, но сейчас, к сожалению, мне надо идти, после чего быстро выбежала из зала. Я выглядела такой потрясенной, когда выскочила на улицу, на мне просто лица не было, как любезно была оповещена, что до самого дома объясняла, что ничего не случилось, что просто расстроилась из-за того, что долго сидела в одиночестве, в итоге заставив Жанмишеля остро чувствовать свою вину. Всю ночь я не могла уснуть, я снова ушла в себя и самоанализ, чтобы затем выработать правильную стратегию действий.
С утра отправив итальяшку на работу, я начала приготовления в возможно важнейшему свиданию своей жизни, я готовилась так, как будто от этого зависела моя судьба: яростно, неистово, остервенело, в то же время со всей тщательностью и последовательностью. В голове вертелась только одна мысль: увлечь, соблазнить, переспать, признаться. Именно так, а не иначе. Главное, чтобы он серьезно увлекся мной, остальное - дело техники.
К моменту, когда зазвонил мой телефон, я была и чувствовала себя совершенством. Звонок раздался, как я и предполагала, в 12 дня. Папа объяснил, что мы познакомились вчера (что, в общем-то,  трудно было забыть), что зовут его Пол (очень остроумно, но мама, помнится, звала тебя Пашей) и предложил встретиться сегодня на площади Сан-Марко. Это было довольно далеко от моего дома, но я быстро согласилась, так у меня оставалось меньше шансов быть замеченной.
Через час папа ждал меня с букетом роз в условленном месте. Лучи ярко светившего солнца отражались от белого папиного наряда: футболки с короткими рукавами, открывающей его все еще атлетический торс, и льняных легких брюк, дополненных светлыми сабо.
Меня переполняли чувства в то время, как я к нему приближалась. Он выглядел потрясающе, я чувствовала, что он вырядился так специально для меня, стараясь произвести на меня впечатление. Я представляла, как тщательно он готовился, брился, наносил на щеки парфюм, точно как 15 лет назад. Мне было его жаль, ведь я знала, что разочарую его, причем сделаю это с особой жестокостью. И в то же время во мне кипела ненависть к отцу, воспоминания моего детства ожили и стали мучить меня с удвоенной силой. Я знала, на что иду, и должна была довести дело до конца.
Увидев меня на расстоянии, папа бросился ко мне и поцеловал в щеку, но это был отнюдь не отческий поцелуй. Я была смущена, но не подала виду, и в ответ тоже чмокнула его в обе щеки, взяв из рук букет. Мы сели за столик в открытом кафе неподалеку, и за час я узнала то, что было мне неизвестно о его жизни в течение многих лет. Я узнала, что он находится в Италии в командировке, приехал на международную выставку и будет здесь еще неделю. Он сообщил, что уже 5 лет работает финансовым аналитиком в крупной совместной компании, что живет один, у него есть взрослая дочь, которая, по словам бывшей жены, счастливо замужем за богатым бюргером. (Мамочка, разумеется, была в курсе моих путешествий, но предпочитала о них не распространятся, видимо, стыдясь этого). Он говорил, говорил, говорил бесконечно. О том, что несчастен, разочарован в жизни, что от отчаяния с головой ушел в работу, что хочет семьи, спокойствия, уюта, что уже не мальчик. Что мечтает встретить дочь, перед которой чувствует свою вину, что бесконечно жалеет о разводе с любимой женой, но ничего не поделаешь, надо продолжать жизнь…
Со стороны наша беседа походила на типичное для Италии романтическое свидание двух влюбленных, окруженных потрясающим пейзажем, архитектурой, всемирно известными зданиями и скульптурами эпохи Возрождения. В такой обстановке сердце замедляет свой ритм, ты затаиваешь дыхание, раскрываешь широко глаза, когда видишь эту одухотворенную красоту в первый раз, и ощущаешь себя в центре Вселенной, всемогущим, способным к обновлению, на пороге чего-то еще более прекрасного и значительного, словно житель ренессансной Италии.
А эти белые чудные голуби, ручные, доверчивые, как дети, они летят и спокойно садятся тебе на руки, плечи, пробуждая в тебе человечность с каждой скормленной им хлебной крошкой, и ничто заставит тебя их отпугнуть.
А обнаженные статуи - шикарные мускулистые тела, красивые лица. Такое соседство придает свиданию легкий налет эротики, еще сильнее притягивая мужчин и женщин друг к другу.
Мой спутник подобно типичному коренному жителю говорил, в основном, сам, бурно жестикулировал, когда его переполняли эмоции и не хватало слов, и смотрел на меня влюбленными глазами. А я, как, наверное, казалось со стороны, отвечала ему взаимностью и благосклонно кивала головой. Но никто не знал и никогда бы не догадался, кто мы были на самом деле. И вряд ли понял мой спутник, о чем я думала в тот момент. Да и сама я не была точно уверена, что думала о чем-то конкретном. Я слушала, а в моей голове был сумбур, хорошие воспоминания детства сменялись образами плачущей матери и картиной его измены. Я погрузилась в себя, и когда он задел мою руку, я чуть не упала со стула. Это испугало папу, и решив, что говорит слишком много и долго, он предложил слово мне, однако, я совсем не была настроена говорить, а особенно - рассказывать о себе.
Я предложила прогуляться, чтобы собраться с мыслями. Папа не возражал, и мы, обойдя Академию Художеств, пересекли площадь делла Сантиссима Аннунциата и мимо церкви направились к набережной. Я вела его через город как опытный экскурсовод, показывая старинные здания,  рассказывала их историю, делала все, лишь бы не молчать. Я не хотела продолжения нашего разговора, не знала, что отвечать на его вопросы, и просто не желала погружаться в свои хаотичные мысли.
Мы шли не спеша, заходили во все соборы на нашем пути, любовались фресками и картинами в церквах и музеях. Я даже забыла, в какой ситуации находилась, о том, что гуляла с собственным отцом, чтобы впоследствии ему отмстить.
Я так увлеклась нашей прогулкой, что была почти счастлива, я наслаждалась тем днем, ясной солнечной погодой, обществом умного красивого мужчины, я почти забыла о своих собственных проблемах и неудачах. Я растворилась в том дне и в том городе, и в той стране, слилась с ее архитектурой, высоко уходящей своими шпилями в небо, в котором я тонула.
Незаметно мы подошли к знаменитой Галереи Уффици, увидев  которую папа несколько минут стоял как вкопанный, видимо, заразившись моим восторгом. Мы зашли внутрь и бродили там около часа, осматривая все это великолепие. Не уверена, что папа хорошо понимал все, что я ему говорила, все-таки после скитаний по миру мой английский стал значительно лучше папиного, с его экономическим образованием. Доступными языковыми средствами я рассказала ему и немного о себе, вернее, поведала придуманную мной историю о болгарской девушке, которая вот уже три года работает официанткой в баре, что бы кормить оставшихся на родине родителей и сестер. Папа, конечно, был тронут и несколько удивлен, услышав подобное, задавал множество вопросов о моей жизни дома и в Италии, на которые я отвечало пространно.
Мне нравилось мое состояние, я была возбуждена, мне казалось, что я впервые была расслаблена, раскрепощена, я наслаждалась обстановкой, забыла о насущных проблемах, волновавших меня в тот момент, для себя я была самой собой, я жила!
Постепенно мы дошли до набережной и перешли Арно по Старому мосту. Папа сказал, что совершенно мной очарован и хотел бы провести оставшееся время своей командировки со мной. Я не знала, верить ли в искренность его слов, ведь столько лет он обманывал мою мать. Я была озадачена, но он воспринял это как мое смущение в ответ на его заявление. Папа долго извинялся, сказал, что не хотел на меня давить и что-то за меня решать, ведь мы совсем не знаем друг друга, тем более, что он скоро уезжает из страны. Я ответила, что все нормально, просто привыкла быть одна и мне надо подумать. Мы еще немного побродили по парку Боболи, посидели на скамеечке, и я сказала, что мне нужно идти на работу. Папа пообещал обязательно позвонить мне завтра в первой половине дня, и еще раз попросил прощения, объяснив, что не хотел меня обидеть или смутить. Я была так расслаблена, что снова позволила поцеловать себя в щеку. На этот раз поцелуй был еще более страстным, чем днем, я сильно покраснела, как мне показалось, и быстро ретировалась.
Поцелуй не был мне противен ни с точки зрения того, что его даритель приходился мне отцом, ни с точки зрения моей ненависти к этому человеку. Скорее, этот жест был знаком того, что мой замысел сбывался и все шло как по плану. Честно говоря, я не была готова к тому, что мой отец влюбится в меня, это было новой, прямо скажем, для меня ситуаций, а я имела, как думалось, богатый жизненный опыт.
По дороге домой я бесконечное число раз анализировала сложившуюся ситуацию, но при этом не продумывала свои дальнейшие действия, а скорее решала вопросы нравственного характера. Мне впервые пришла в голову мысль о целесообразности осуществления моего замысла. Я провела незабываемый день со своим отцом, я наслаждалась его обществом, он был прекрасным спутником, я узнала его с совершенно новой для меня стороны. К тому же, оказалось, что он действительно переживал свой развод с мамой и разлуку со мной.
Одно мысль сменяла другую в моей голове, вызывая самый настоящий хаос, и отвлечь меня от них не сумел даже итальяшка со своими ласками. Наваждение охватило меня, не оставив мне возможности вернуться в реальность. И наутро я так и не приняла решения, не нашла единственного выхода, не поняла, что будет лучше для меня. А потому решила пустить все на самотек, посмотреть, как сложится следующая встреча с отцом, и уже тогда сделать свои выводы.
Отец позвонил на следующий день, как и обещал, снова извинился за вчерашние слова и предложил искупить свою вину обедом в ресторане.  Он остановил свой выбор на рыбном ресторане на набережной, и мы договорились встретиться прямо там в 3 часа дня, так что у меня было всего часа 2-3 на то, чтобы определиться в своих чувствах и отношении к отцу.
Несмотря на сумбур мыслей и озадаченность, которую он вызвал во мне своим появлением в моей жизни, я была рада видеть папу, осознавать то, что он близко, рядом, что он наслаждается моим обществом и все еще не испытал на себе моей мести.
Во время обеда я практически не ела, я боялась совершить неосторожное движение, лишний раз улыбнуться, я не хотела, чтобы отец видел во мне привлекательную женщину, чтобы увлекся мной еще сильнее. Я чувствовала, что веду себя неестественно, отец же не мог отвести от меня глаз, говорил, что ему хорошо со мной. Я видела, как он серьезен в своих намерениях и зажималась еще сильнее.
Когда пришло время мне уйти домой, отец вызвался меня проводить, но я отказалась, мотивируя тем, что на обратном пути он может заблудиться на узких петляющих улочках, коварно меняющих направление и приводящих в обратную сторону, точно поток моих мыслей. Отец опять спросил разрешения позвонить мне на следующий день, но поцеловать на прощание не решился, видимо, почувствовав невидимую преграду между нами. В тот вечер я твердо решила отказаться от своего плана, поняв, что зашла слишком далеко, что не смогу переступить грань и ранить, во-первых, человека, который был искренен со мной и так несчастен в тот период своей жизни, а во-вторых, отца, который, несмотря на наш разрыв, все еще помнил о своей дочери и мечтал увидеть ее вновь.
Приняв это решение, я словно освободилась от тяжкого груза на душе, стала снова жизнерадостна и ласкова со своим любовником. Я еще не знала, как осуществлю задуманное, но думать об этом мне не хотелось, и я всецело посвятила себя своему итальянскому настоящему.
Звонок в двенадцать часов дня нарушил мое благостное настроение и вернул в реальность. Я снова согласилась на встречу, твердо зная, что она будет последней, по крайней мере, в таком качестве. Мне вдруг стало ужасно стыдно перед отцом за свои отнюдь не праведные мысли и действия. Я была не права и собиралась на это исправить. Мы снова встретились на набережной и направились в сады Боболи, где, как я предполагала, разговаривать будет легче.
Необходимо заметить, что отец встретил меня огромным букетом моих любимых лилий, чем еще больше озадачил меня, но не заставил, однако, отказаться от своего решения, а лишь укрепил мои намерения. Я еще не знала, как объясню свой отказ: либо нежеланием менять что-либо в своей жизни, либо нашими родственными связями. Я остановилась на первом варианте, и когда мы оказались в парке, я начала разговор о наших отношениях, сказав, что вряд ли смогу далее общаться с человеком, которого увижу больше никогда в жизни. Папа ответил, что он довольно часто приезжает в Италию, раз в 3-4 месяца, и мы сможем продолжать наше общение. Тогда я возразила, сказав, что у наших отношений нет будущего, ведь его родина далеко отсюда, там его друзья и семья. «Бывшая», - поправил меня отец, чем немало задел мои дочерние чувства.
Моя решимость довести начатое до конца переросла в некоторую ярость, граничащую с отчаянием. Я понимала, что другого выхода нет, прежде всего, для меня самой, поэтому сказала лишь, что между нами ничего не может быть, мы слишком далеки друг от друга и морально, и географически.
Мои слова привели отца в состояние серьезного замешательства. Он сказал, что не может быть так, мы  прекрасно понимаем друг друга, что он видит во мне родственную душу, такую же одинокую и ищущую счастья, как и он сам. И наконец, после долгой паузы добавил, что мечтал о такой девушке, как я всю свою жизнь, что я удивительно напоминаю ему его жену в молодости, такая же красивая, умная, сильная.
Я не знала, что говорить, поэтому смогла сказать лишь то, что я хочу семью, детей, я не могу ждать его приездов по несколько месяцев. В ответ отец признался, что готов переехать в Италию, работать в итальянском представительстве корпорации ради того, чтобы быть рядом со мной. После этой фразы он достал из кармана бархатную коробочку и вручил ее мне. Я уже знала, что в ней, но глубоко сидящее во мне бабское любопытство не позволило мне вернуть ее, так и не взглянув на то, на что расщедрился мой папочка. Открыв ее, я увидела золотое кольцо, очень красивое, древнее, со множеством узоров и камней. Я ахнула, но не смогла словесно парировать этот поступок. Придя в себя, я сказала, что еще не ответила «Да», поэтому ни о каких кольцах не может быть и речи. В ответ на это отец сказал, что будет ждать моего ответа до завтрашнего дня, т.к. на следующий день он уезжает из Флоренции по делам в Милан, а оттуда через два дня - в Россию. Я была настолько ошарашена, что, сжав коробочку в руке, пообещала сообщить о своем решении завтра и словно под гипнозом пошла домой.
Этот вечер стал самым критическим моментом в моих отношениях с отцом, я была просто в отчаянии, что заставило Жанмишеля всерьез озаботиться моим состоянием. Я объяснила свою депрессию тем, что он не уделяет мне достаточно внимания, что я одинока в его отсутствие, в общем, как всегда, свалила всю вину на него. Жанмишель предложил мне прогуляться и мы вышли на другой берег Арно, гуляли, держась за руки. Я была удивительно спокойна, находилась в каком-то просветленном состоянии, но при этом не ушла в себя, все произошедшее было словно покрыто дымкой, в которую мне не хотелось погружаться на тот момент.
Мы говорили о нас, о наших отношениях, нашем будущем, наших проблемах. Я спокойно сказала Жанмишелю все, что думала о его матери и дружках, что мне очень одиноко, что кроме него у меня никого нет, что мне трудно в 27 лет быть на содержании, мне хочется стабильности, что я его очень люблю и счастлива быть рядом.
В какой-то момент нашего разговора я увидела знакомую фигуру человека, гуляющего по набережной. Видно было, что человек задумчив; время от времени он останавливался и подолгу смотрел на воду, держась за парапет. Я узнала отца, который в последнюю ночь перед отъездом решил пройтись по городу, где встретил, по его словам, женщину его мечты. Я почувствовала приступ жалости по отношению к папе, предвидя, как мой отказ подействует на него. Я быстро развернулась и потащила Жанмишеля домой, объяснив это свое усталостью. Он удивился, но, видя мое состояние, возражать не стал. Ночью дома Жанмишель сделал мне предложение, а я обещала подумать. В принципе, я ожидала такого поворота событий, но не тогда, когда меня будет мучить другое предложение руки и сердца - со стороны отца.
В ответ на звонок папы на следующий день я предложила встретиться там же, где и в первый раз: в кафе у Академии Художеств. Что именно я ему скажу, я еще не знала - либо признаюсь во всем, либо просто молча верну кольцо. Отец сидел за столиком и курил, подпирая голову кулаком. На столе лежал еще один красивый букет лилий. Когда я подошла, он поднялся, сделав движение навстречу, но потом снова сел на стул. Я тоже присела, достала коробочку с кольцом из сумочки и положила ее на середину стола. Я сказала, что не могу быть с ним, и все. Я не стала снова ничего объяснять, лишь добавила, что он прекрасный человек, что  он заслуживает большего, нежели болгарку-иммигрантку в качестве жены, что он должен вернуться к своей первой и единственной жене и найти свою дочь, и что я желаю ему всего самого лучшего. После этого поднялась, чтобы попрощаться, мне стало горько видеть его расстроенного, со слезами на глазах, поэтому я быстро обняла его и пошла прочь. Он окликнул меня, тоже встал, и догнав, отдал мне кольцо, сказав, что оно мое, что он дарит его мне, что он благодарен судьбе за встречу со мной, что я дала ему возможность почувствовать себя снова молодым и наполнила его жизнь некоторым смыслом.
Я молча развернулась и чуть не побежала. Первый раз в жизни у меня катились слезы по лицу после того, как я отказала мужчине и порвала с ним. Мне было горько, на душе творилось черт знает что. Но тем не менее, я была твердо уверена, что поступила правильно, не позволив себе отмстить отцу. Я причинила ему боль, но она была несравнимо мала по сравнению с тем ударом, что мог его ждать на самом деле.
Придя домой, я успокоилась и немного пришла в себя. Я приготовила ужин, позвонила своему любовнику, попросив его прийти сегодня пораньше, а вечером ответила согласием на его предложение. Я не была уверена, что Жанмишель - мой единственный и на всю жизнь, но мне было с ним хорошо, и я видела, что он готов ради меня если не на все, то на многое, поэтому я решила дать ему шанс, вдруг у него получится удержать меня надолго.
На нашу с ним свадьбу я пригласила маму, отца же беспокоить не стала, решив, что хватит с него потрясений. Увидев мать, я была растрогана, ведь я ни разу не приезжала домой за последние 5 лет. Мы не могли наговориться, я показала ей большую часть полуострова, отчего она была в восторге, а на прощание подарила ей кольцо, то самое, с узорами и камнями. Мне почему-то кажется, что по праву оно принадлежит ей.