Престол Господень

   Заключённый Марк Штейн был приговорён к смерти и знал, что завтра его ждёт “Престол Господень” - так называли здесь электрический стул. Побег должен был состояться в тот же день, чуть раньше. Всё что возможно было просчитано, все кто продавался были куплены. Марк работал убийцей, и организация собственного побега из тюрьмы являлась частью его профессии. На практике, конечно, применить такие способности выдаётся не часто, и Марку подобная возможность выпала второй раз в жизни. Он немного волновался, поскольку каждый купленный тюремщик всегда может продаться снова: собственному начальству, которое, впрочем, вряд ли сможет его купить, конкурентам и недоброжелателям Марка, хотя для них вряд ли имело значение - умрёт он на электрическом стуле или от руки своего коллеги. Совесть охранников не принималась в расчёт. За собой Марк никогда не замечал этого порока и не имел оснований подозревать в нём кого-то из окружающих. Побег - такая же работа для тюремщиков, как и для самого заключённого. За эту работу каждый из них получит достаточно денег, чтобы не остаться в дураках, даже если дело раскроется. Поэтому Штейн волновался гораздо меньше, чем если бы действительно собирался на электрический стул. "Похоже, свято место на этот раз останется пусто", - думал он с чувством своего превосходства над правосудием.
   Исправительные учреждения, где он неоднократно бывал раньше, не исправили Марка, поэтому суд справедливо решил, что преступника исправит лишь могила. Такое решение его не устраивало, поскольку он не собирался менять свой образ жизни. Учитывая предыдущий побег и бесспорную причастность подсудимого к нескольким нашумевшим заказным убийствам, ни адвокаты, ни апелляции не могли ни на шаг отдалить от него царствие небесное. Может быть, оно и к лучшему, ибо в деле спасения собственной шкуры Марк предпочитал полагаться только на себя. Слава Богу, денег хватало, ведь Штейн выполнял свою работу хорошо, с душой, а творческий подход поощряется в любой области.
   Говорят, киллер не должен думать о своей жертве как о человеке, как о живом существе, потому что в этом случае даже при отсутствии совести и полном презрении к морали у него может дрогнуть рука, а если и не дрогнет, то позже могут присниться плохие сны. Марк Штейн был удобен тем, что имел свои мотивы для совершения убийств, а это практически полностью обрывало нить, ведущую от исполнителя к заказчику. При этом он не считал себя маньяком, сумасшедшим, обладал трезвым рассудком, был надёжен и добросовестен в работе. Руки у него дрожали только с похмелья, а сны, похоже, вообще никогда не снились.
   Марк обладал беспросветно серой внешностью. Серые глаза, серая от курения кожа, волосы странного, неопределённого цвета - казалось, что Марк с детства был слегка седым. К тому же, эти волосы довольно рано начали выпадать, и к тридцати годам на небольшой круглой голове Марка образовалась лысина - не благородная “профессорская” или “директорская” а неприятная проплешина, такая, как будто её владелец пытался пройти в некую низкую дверь  и оставил часть причёски на дверном косяке.
  Марк так и не смог обнаружить в себе никаких талантов, и потому не терпел тех, у кого они были. Не видя возможности возвыситься, он пытался уничтожить, обезвредить тех, кто выше его, и в этом нашёл свой единственный талант. Подобные мотивы были выгодны заказчикам преступлений. Они лишь направляли страсть Марка в нужную им сторону, а сами при этом оставались в тени.
   Я хотел было описать пространно жизнь Марка Штейна с самого детства, рассказать, как ему, одному из серых существ, которых, запусти только руку в трясину - вытащишь целую горсть, удалось стать незаурядным мастером кровавого дела. Но ничего не изменится, если на месте этого рассказа останется всего одна фраза: “Так получилось”. Он сделал карьеру в преступном мире, как другой сделал бы её в бизнесе. Вся биография этого человечка вплоть до последнего дня жизни свободно умещается в словах “Так получилось”, если только кого-то вообще интересует его биография. Поэтому мне не терпится найти своего героя там, где ему самое место: в одиночной камере.
   
   К вечеру у Штейна заболели зубы. То ли они отведали чего-то слишком горячего, то ли слишком холодного, возникшая боль отвлекла Марка от размышлений о завтрашнем дне. Если обычного человека постигает такое наказание, он мчится к дантисту не дожидаясь утра, или пускает себе пулю в лоб. Для осуждённого это было ещё более сильным впечатлением, поскольку зубная боль оказалась его единственной сокамерницей. Что бы там ни предписывали законы, правила и этические нормы, врач, по крайней мере, тот, что имелся в этой тюрьме, не стал бы выполнять работу, будучи уверенным, что завтра она отправится в могилу. Штейн даже не пытался взывать о помощи. Жалобы имеют слишком мало значения, если всем известно, что страдальца в ближайшем будущем ожидает избавление от любых неудобств этого мира.
   Марк умел причинять боль другим, но это не значит, что сам он мог переносить её спокойно. К своей боли он, как и всякий злодей, относился гораздо более трепетно, чем любой человек с чистой совестью. Зубы заболели все сразу, и ни один из них не собирался прекращать это занятие. "Чёрт возьми, - говорил себе Марк, - если боль будет продолжаться, то я не смогу сосредоточиться на побеге, однако в этом случае меня ждёт более крупная неприятность". Не считая всерьёз, что зубная боль может повлиять на успех, Марк впервые задумался о том, что побег может сорваться. В конце концов, в глазах окружающих осуждённый на смерть - почти труп, и никто не даст ему никаких гарантий на воскресение. Марка стало знобить, но не от страха, а от подскочившей температуры. Если бы рядом был врач, он бы поразился стремительному развитию болезни. Даже для ослабленного организма это было слишком. Через полчаса Штейн стал бешено колотить в железную дверь. Тишина за дверью ответила полным презрением. Человек, приговорённый к смерти, просто обязан стучать в дверь своей камеры, так что его навестили бы скорее, веди он себя слишком спокойно. Боль в разбитых руках на пару минут даже заглушила зубную, и Марк обессилено рухнул на койку.
   Мгновения между особенно сильными приступами становились всё короче, и только в эти моменты несчастный мог рассуждать здраво. Зубная боль высасывала из Марка рассудок. Ему казалось, что он весь превратился в челюсти, что весь его мозг переселился туда, чтобы болеть вместе с зубами, и хотя Марк чувствовал холод, неровности жёсткой койки, прикосновения шершавого одеяла, эти ощущения были настолько слабы по сравнению с главным, что создавалось впечатление, будто остальные части тела начали неметь и отмирать. Уже почти не соображая, где находится, Марк стал думать о самоубийстве. Как ни странно, более, чем другие обстоятельства, его занимала мысль о греховности этого поступка. Когда Штейн убивал людей, он чувствовал, что совершает грех, но это его не останавливало. Самоубийство же выглядело гораздо более серьёзным проступком, ибо помимо преступления Божьих законов нужно было причинить зло самому себе. Можно пренебрегать заповедями, убивая ближнего. Но когда человек видит, что не может защититься от самого себя, он ищет защиты Бога. Впервые Марк почувствовал справедливость и необходимость этих законов. Он даже осознал, что если самоубийство с его точки зрения страшнее, чем убийство, то вряд ли такого же мнения придерживается Бог. Всю жизнь Марку улыбалась удача, и ему казалось, что он помогает Богу избавиться от людей слишком гордых, слишком жадных, слишком порочных. Наказание не приходило, и Марк считал, что Бог на его стороне. А может быть, Штейн был настолько мелок, что Бог до сих пор не обращал на него внимания?
   В минуту просветления Марк понял, что смерть неизбежна. Побег требовал большого напряжения всех сил организма, а их уже не осталось. Марк не мог не только бегать, ползать, драться, но и просто передвигаться без посторонней помощи. К тому же он был лишён дара речи. Во рту что-то постепенно распухало, и каждое движение челюсти причиняло нестерпимую боль. Электрический стул представлялся символом освобождения от страданий, и всё же смириться с этим было трудно. Если бы знать, что находится там, за пределами жизни! Марк стал извлекать из глубин воспалённой памяти убитых им людей, пытаясь узнать у них, как они чувствуют себя теперь. Но разговора не выходило - то ли Марк был не слишком силён в спиритизме, то ли никто из покойников не хотел помочь своему убийце, то ли они были мертвы окончательно и бесповоротно.
   С детства привыкший к мысли о загробной жизни, и может быть от этого легко относящийся к убийству, Марк Штейн, столкнувшись со смертью лицом к лицу, увидел её совсем другой. Он поразился собственной тупости, как и тупости большинства обывателей, которые представляли себе Бога как бородатого дедушку, обитающего на небе, в то же время зная, что на небе нельзя жить, потому что там нет ничего - даже воздуха. Люди беззаветно верили тому, что некое всемогущее существо создало из праха Адама и Еву, от которых пошёл весь род человеческий. Дети узнавали об этом на уроке закона Божьего, затем шли на урок биологии, чтобы узнать, что человек произошёл от обезьяны. Люди прекрасно знали, что выше облаков существуют только космонавты, но всерьёз утверждали, будто мертвецы отправляются именно туда после того, как их закопают в землю. Когда умираешь не ты, легко думать, будто душа бессмертна. Но чем сильнее Марк чувствовал приближение собственной смерти, тем сильнее он уверялся, что произошёл от обезьяны, что внутри у него только кишки, и нет никакой души, и что если его закопают в землю, то там он и останется.
   Было уже далеко заполночь, когда изнурённый физическими и душевными страданиями Марк, так и не почувствовав себя лучше, всё же заснул. Я уже говорил, что Штейн никогда не видел снов. Закрывая глаза, он всегда видел только обратную сторону собственных век. На этот раз перед его глазами было то же, что и обычно, но воспалённое воображение говорило ему, что это - бездна небытия, что когда он навсегда смежит веки, то не увидит уже ничего кроме этой бездны. Хотя Марк был уверен, что наблюдает абсолютную пустоту, где нет ни воздуха, ни звёзд, ни Бога, она не казалась ему мёртвой. Более того - он был уверен, что видит пространство, в котором нет даже пустоты, но которое всё же существует - как геометрическая точка, не имеющая площади и объёма. И сам он был растворён в этом пространстве, не имея ни массы, ни объёма, но всё же существуя.
   Не прошло и получаса, как Марка разбудила боль, принявшаяся за него с новой силой. Он лежал на боку, скорчившись, упёршись лбом в колени, а лысиной - в стену. Он уже не был тем Марком Штейном, профессиональным убийцей, осуждённым на казнь, который ещё днём находился в этой камере. Тот всё же совершил побег, и теперь ему не было места даже в бездне, которую только что видел оставшийся Марк. Осуждённый на смерть искал новый выход.
  - Если моя чёртова жизнь подходит к концу, ничто не помешает мне покаяться, исповедаться - на всякий случай, если вдруг ТАМ действительно что-то есть. (Марк пытался подкупить Бога, как раньше подкупил охранников). Но ведь мне действительно казалось, что я не делаю ничего плохого. Боже, ты до сих пор не наказывал меня за мои преступления! Если бы после первого же убийства у меня отсохла рука, я бы стал праведником. Клянусь, я стал бы праведником! Теперь, Боже, ты не даёшь мне бежать, ты сажаешь меня на электрический стул, тычешь меня носом в моё дерьмо. Я каюсь! (Марк вовсе не был уверен, что если сейчас боль пройдёт и ему удастся бежать, он перестанет грешить. Но спасение казалось маловероятным, и можно было клясться в чём угодно).
   Покаяние не помогло. Боль не проходила, даже казалось, будто с каждым “Каюсь!” она приобретала новую силу. В самой недосягаемой глубине своей мутной души Марк надеялся, что разговор с Богом что-то изменит, словно это был разговор с начальником тюрьмы. Но теперь он понял, что Бог всё же хочет его смерти. Сознание снова стало уходить из головы и сосредотачиваться на больных зубах. Неожиданно Марк порадовался, что больше никого не убьет. Он понимал, что не в силах сам избавиться от кровавого увлечения, но оно вдруг стало ему в тягость. То ли физическая боль продолжалась так долго, что стала походить на душевную, то ли он действительно ощутил тяжесть греха на своих плечах. Он снова представил себе электрический стул символом освобождения, на этот раз – от греха. Освобождения собственной души от преступлений, которые он ещё мог бы совершить. Освобождения мира от больного зуба по имени Марк Штейн.

  Утром в камеру вошёл священник. Преступнику оставалось только исповедаться и пойти на казнь. Начальник тюрьмы не раскрыл готовящегося побега, но смутные догадки тревожили его, и чтобы подстраховаться, казнь перенесли на раннее утро. Марк спал раскинув руки, лёжа на спине, его босые ноги свешивались с края койки. На его лице не было ни следа ночных страданий, была лишь смиренная улыбка. Волосы выглядели совсем седыми, а может быть это утренний свет перекрасил их на свой вкус. Проснувшись от прикосновения человека в рясе, Марк не испугался, потому что спросонья плохо понимал, что происходит. Ему удалось поспать совсем недолго, и голова была какой-то опустошённой. Как пустой дом. Но не разорённый и обворованный, а дом, из которого аккуратно вынесли вещи, чтобы куда-то перевезти – видимо, в дом получше. Штейн почти не помнил боли, терзавшей его ночью: человеку вообще трудно запомнить боль. Он только помнил, что решил умереть. Помнил, что был убийцей, и это ужаснуло его. Сейчас, в обществе священника и утреннего солнца, пробившегося через тройную решётку, после счастливого избавления от зубной боли, об этом не хотелось вспоминать.
   - Тебе надо исповедаться, сын мой, - безо всякого воодушевления проговорил священник.
   - Отче, - спокойно ответил Штейн, - через несколько минут я умру. Не стоит тратить время на спектакль, которого никто не увидит. Считай, что я уже исповедался, и мы оба свободны: я – от грехов, а ты – от меня.
- Что ж, тогда удачи тебе ТАМ! Аминь...

   Минут через двадцать Марк, не выспавшийся и всё ещё плохо соображающий, взошёл на Престол Господень. “Неужели я умираю из-за зубной боли?” - подумал он. Перед тем, как погрузиться в бездну, он успел увидеть молнии, исходящие от престола и радугу над ним.

29.05.2002