Люся

Люся

От чтения воскресной газеты его оторвал настойчивый звонок в дверь. Он торопливо снял очки с примотанной изолентой дужкой, прошлёпал в прихожую. Завозился с замком:
- Сейчас, сейчас.
Наконец замок отщёлкнулся, он толкнул дверь. В полумрак прихожей хлынул яркий полуденный свет, посылаемый летним солнышком в маленькое оконце лестничной клетки.
На пороге стояла милая веснушчатая девушка лет двадцати в простом ситцевом платьице с самой обыкновенной шёлковой косынкой на шее. И он, восьмидесятидвухлетний старик, оробел перед ней, словно школьник:
- Люся, ты?!
- Я, Коленька, я. Собирайся, у нас очень мало времени.
- Так что, даже не зайдёшь? – пробормотал он еле слышно.
- Ну, если только на секундочку…
Она вошла, вместе с ней в квартиру ворвались запахи только что наступившего лета, голоса и шум улицы, молодая, задорная жизнь. Он пятился в комнату.
- Проходи, Люся, садись в кресло, а я тут, на кровать сяду, - суетился, убирая с кресла плед и наваленные журналы. – Это Лиза “7 дней” приносит, так, почитать, программа здесь, кроссворды…
Они сели. Он не знал, куда деть свои большие, поросшие седым волосом руки.
- А знаешь, Люся, я ждал тебя, только не знал, что так скоро, - его растерянность постепенно проходила, он снова становился таким, каким его знали родные и близкие – уважаемым отцом и дедом, фронтовиком-орденоносцем. – Может, чайку, кофейку?
- Коля, миленький, времени нет – ждут нас.
- Да ладно тебе, Люсь, двадцать минут погоды не сделают, - он встал, уверенным шагом прошёл к серванту. – Ты как хочешь, а я коньячку выпью. Вечно ты появляешься, как снег на голову, и вечно торопишь.
Он резкими движениями свинтил пробку, плеснул в стакан. Волшебный напиток засверкал янтарём в лучах солнца, выпил залпом, как водку, провёл ладонью по усам. Улыбнувшись чему-то, посмотрел на Люсю. Девушка откинула прядь со лба, твёрдо приняла его взгляд своими цвета весенней берёзовой дымки глазами, выдержала его и улыбнулась в ответ.
- Люся, Люсенька, ты снова со мной, - он упал перед ней на колени, обнял её ноги, спрятал лицо в складках платья. Девушка задумчиво ерошила его седые невесомые волосы:
- Коленька, родной мой, не надо, пойдём.
Он резко поднял голову:
- Люська, а помнишь, как ты впервые после расставания на Киевском вокзале пришла ко мне? Помнишь, наша батарея, вернее её остатки, держали последний рубеж обороны Чернигова, весь расчёт был убит, а танки всё лезли и лезли. Я, оставшись один у нашего орудия на том поле неубранной пшеницы, бил прямой наводкой. Но вдруг в замке гильзу заклинило, а фриц уже близко, кажется, руку протяни и коснешься раскалённой брони. И тут ты, санитарочкой подползла ко мне, зовёшь. Только успели в траншею спрыгнуть, танк верхом прошёл… Первый бой мой тогда был, как сейчас помню лицо твоё близко-близко, и глаза, мои любимые и любящие глаза…
Люся гладила его по щеке, улыбалась, её глаза лучились таинственным светом.
- Коля, а помнишь, как второй раз в сорок седьмом…
- Ещё бы! Конечно помню, как сейчас: канун праздника революции, я шёл ночью по Марьиной роще, было почти полнолуние – луна такая пушистая, в молочной дымке. Вдруг вижу: двое хулиганов к девчонке пристают, ну, разве мог я пройти мимо – вступился, да на нож нарвался. Когда я на землю-то осел, они испугались, дёру дали, а девчонка подбежала ко мне, наклонилась, смотрю, а это ты – плачешь, мою голову руками поймала, зовёшь куда-то. Последнее, что помню, перед тем как сознание потерять – это твои глаза. В неверном свете луны они были цвета сукна бильярдного стола. Да, любил я на бильярде тогда поиграть…
Помолчали. Он сел, обхватил руками колени, скривился:
- А потом этот чёртов тромб. Операция на ноге под местным наркозом… Плохо мне стало, чувствую – умираю. Ты тогда сестричкой ко мне пришла, инструменты подавала, а руки-то дрожали. Да… Лицо всё в маске, одни глаза горят разрешающими огоньками турникетов метрополитена…
Он поймал её руку, принялся страстно целовать. Она рассмеялась чистым перезвоном сотен колокольчиков, он смеялся в ответ.
- Люся, любимая моя, мы снова вместе!
Люся сползла с кресла, села рядом с ним на пол. Он словно скинул шестьдесят лет – вновь ощущал себя лопоухим сержантом на Киевском вокзале в том далёком легендарном сорок первом. Он привлёк её к себе, задышал на ухо горячим шёпотом:
- Ты знаешь, что я жил только тобой все эти годы, твоей памятью…
- Знаю, Коленька, знаю, миленький.
- Я же так и не нашёл себе никого за всю жизнь, только ты всегда перед глазами стояла. Как сообщили мне в Чернигове, что ваш эшелон разбомбили, и тебя, и Мишутку, так для меня время и остановилось. Дальше всё делал ради твоей памяти, и когда Андрюшку из детдома забирал, и когда Лиза у него родилась… Я только и ждал сегодняшнего мгновения. И вот ты пришла…
- Коля, пойдём.
- Ну, пойдём…
Он снова был молод. Он снова был счастлив.

Я стоял в пробке на выезде со Сретенки на Садовое кольцо – мой ежедневный маршрут. Последнее время я начал возить с собой томик Бродского, специально, чтобы почитать, пока в дыму СО и непрерывном гуле моторов один стальной поток вбирал в себя другой поток, поменьше.
Вот и сейчас я открыл наугад любимого поэта. Отлично - “Натюрморт”:

Смерть придёт и найдёт
тело, чья гладь визит
смерти, точно приход
женщины, отразит.
Раздался звонок мобильника, определитель высветил: Лиза.
- Дочур, привет.
- Папа, папа, - сквозь слёзы донеслось до меня.
- Лиза! Что случилось?!
- Папа, дедушка умер…

Это абсурд, враньё:
череп, скелет, коса.
“Смерть придёт, у неё
будут твои глаза”.



Подмосковье. Ноябрь 2003 г.