4-1 приходим беспомощными и невинными, уходим беспомощными и гре

ПРИХОДИМ БЕСПОМОЩНЫМИ И НЕВИННЫМИ,
 УХОДИМ БЕСПОМОЩНЫМИ И ГРЕШНЫМИ

Этот мир оказался душе моей мал,
оттого я нередко в беду попадал.
Хоть всегда рок смириться меня принуждал,
все ж в надежде живу, что не все испытал.
Сабит МАДАЛИЕВ.
(Цитирование по памяти, кажется, не совсем точное)

Всего наилучшего Вам, читающий мое послание добрый человек. Не державшим письма в руках или осилившим его лишь "по диагонали" – такие же пожелания.

Тема терроризма на постсоветском пространстве сейчас у всех на слуху, как некогда в СССР – угроза со стороны империализма. Терроризм – это, кроме всего прочего, и взрывы. Похоже, в числе взорванных могу оказаться и я. Речь идет о явлении – старом, как мир. Назовем его так: “Неявная форма ползучего терроризма против личности”.
Дело в том, что накопление отрицательных результатов и эмоций, чем мне в основном приходится заниматься последние 10 лет, проходит столь успешно, что хранилище негативов уже забито до краев и, не ровён час, может от перегрузки взлететь на воздух. Необходимо принять экстренные меры.
Но так ли страшен черт, каким я его пытаюсь малевать? Давайте посмотрим, для чего у меня нет иного пути, кроме как рассказать о себе.
До горбачевской эпохи я, будучи выпускником Московского университета имени Ломоносова по специальности "биофизика", сменил множество профессий, в том числе рабочих: газоперерабатывающий комплекс, стройка, авиазавод, теплица, буровая. В перестройку – пишущий журналист. Последующее десятилетие Берега Великого Будущего характерно тем, что массам народа, в том числе и критически мыслящим его представителям, бороться позволено лишь за одно – за физическое выживание. В этом Бог не обидел: физически я здоров и крепок.
О семейном положении. Был женат дважды. Вторая жена (на которой для меня сошелся клином белый свет) в 1991 году после долгой, тяжелой болезни ушла в мир иной. Четверо детей, у троих из них – свои семьи и по одному ребенку. Старшая дочь, зять и внук живут в Петербурге. Младший сын заканчивает лицей: компьютер и бухгалтерия. Готовится поступать в вуз.
Сам я сейчас – безработный. Экстренные меры, о необходимости принятия которых сказано выше, касаются именно трудоустройства. Надо найти такую и только такую работу, в которой я бы мог активно реализовывать свое умение владеть пером и получать за это соответствующее материальное вознаграждение. Иначе может произойти взрыв, который, конечно, увидят, услышат и ощутят лишь родные и близкие. Но будет уже поздно. Да и сейчас они, родные и близкие, могут помочь мне только одним – пониманием нынешнего состояния моей души. Дети меня, кажется, поняли. Во всяком случае, согласились со мной без возражений. И то – удача немалая.
А поймут или не поймут те, кто мог бы помочь мне реально? – для меня этот вопрос равнозначен сейчас сакраментальному "to be or not to be". А посему позвольте развернуть некоторые из тезисов, представленных выше.
В моей трудовой биографии есть два коротких промежутка, которые вспоминаются мне с удовлетворением: 1970-72 годы – время моих научных бдений в Москве; и с конца 1985-го по август 1990 года, когда я активно публиковался в газетах и журналах. Пусть для многих Михаил Горбачев – краснобай, разрушитель великой державы и брежневского "коммунизма", но для меня он – человек, благодаря которому я имел в работе пять лет пусть и неровного, пусть и относительного, но счастья. Тем более ценного, что в доперестроечное десятилетие я перепробовал много дел, и все было не мое. Делать не свое дело – то же самое, что жить не своей жизнью. И так, и эдак – хуже смерти.
Что же касается перестроечного счастья, то в конце лета 1990 года, когда состоялся пленум ЦК Компартии республики, на котором ее правители только-только начали задумываться о ее самостоятельном пути развития, оно, счастье, обнаружило свою эфемерность. Тогда я стал стучаться во все сердца и двери (в том числе и в Москве), пытаясь обратить внимание общественности на угрозу демократии и гласности. Но когда мне – случайно! – удалось наконец сказать об этом публично (статья “Несвобода – не жизнь”, журнал “Звезда Востока”, №2, 1991), было уже поздно.
Последующее время (по сегодняшний день) – это период, повторяюсь, борьбы за выживание, метаний между СМИ и, с позволения сказать, бизнесом. К чему они, метания? В чем смысл приключений под стать Синбаду-мореходу? Кто гонял по мукам в духе персонажей Алексея Толстого? Продолжим развертывание тезисов.
В конце 1990 года меня перестали публиковать. Я вполне мог остаться переводчиком в газете, в которой тогда работал. Но я ушел и больше года открывал свою газету, а ей не давали ходу. В результате пришлось отказаться от этой затеи, и я, перебравшись в феврале 1992 году в Родной Город, стал брокером. Вскоре роднегородская товарно-сырьевая биржа приказала долго жить. Я вернулся в Столицу, в большой, посреднической, процветающей компании был принят на должность заместителя генерального директора по информации. Но и это было не мое, и я перешел в Государственное информационное агентство переводчиком – с языка государственного на международный, русский. Очень скоро стал в переводах лидером, затем – руководителем (вроде играющего тренера), но через месяц от должности "тренера" отказался, чем очень изумил и оскорбил "генералитет". Еще через несколько месяцев, когда заведовать переводами взяли человека со стороны (как это ни странно, не знающего государственного языка), меня заставили уйти "по собственному желанию", предварительно обвинив в злонамеренности против существующего строя (я случайно сделал в переводе совершенно незначительную ошибку).
Вернулся в ту же посредническую компанию, но уже на гораздо более скромную должность. После скорого крушения этого, казалось бы, непотопляемого корабля, открыл свою фирмочку, которая сделала пару ходиков и застыла в "мертвой" точке.
Затем в феврале-98 я подвернулся под руку газете “Финансовые ведомости”. В ней я скоро стал заместителем главного редактора.
В феврале-99 в Столице грянули настоящие взрывы. Что это? В самом деле тривиальные теракты или нечто более сложное? Так или иначе, опять стало неспокойно на душе: наметившиеся признаки смягчения общественного климата непременно должны были смениться его похолоданием.
Надо сказать, с осени-98 меня стали приглашать на различные семинары и встречи, которые проводились неправительственными организациями. Встреча в начале апреля-99 с представителем ОБСЕ по свободе средств массовой информации Фреймутом Дуве подвигла меня к написанию статьи, никоим образом не "публикабельной". Ее через неделю читали в рукописи некоторые участники последующей встречи с другим гостем – Вольфгангом Гибовски, 25 лет проработавшим в качестве специалиста по СМИ в кругах федерального правительства Германии. Конечно же, такая нештатная активность с моей стороны грозила рано или поздно навлечь беду на головы шефов издания.
К тому же я в глаза и за глаза не скрывал своего мнения о газете “Финансовые ведомости”-“Молия ахборотномаси”. Этот еженедельник, если честно, своим сотрудникам дает лишь пищу для желудка (более питательную в сравнении со скудным пайком в газетах общего характера), читателям – нормативные документы Центрального банка (банкиры – основные подписчики газеты получают их и по своим каналам), для меня, помимо средств к физическому выживанию, давал статус и "крышу", но для ума и сердца – он никому и ничего дать не может. Неоднократно я предлагал меры, призванные сделать газету более интересной и привлекательной.
Ну кто в наше время и в наших условиях будет терпеть такого сотрудника! И под фиктивным предлогом сокращения штатов в мае-99 мне была дана отставка. Не успел, что называется, и след мой остыть, как в моей, якобы сокращенной должности, появился новый человек.
Апеллировать – не к кому. А главное – бесполезно.
И вот я снова, как прежде, один. То есть в тупике, как герой одноименного романа Викентия Вересаева.
Тут – видимо, не без помощи товарища Швондера (Михаил Булгаков, “Собачье сердце”), – мне пришла в голову идея уплотниться, продать одну из двух наших квартир, купить “Дамас”, оказывать на нем транспортные услуги населению на законном основании, тем самым занять себя и приложиться к источнику достойных во всех отношениях доходов.
И все задуманное получилось.
Но через три месяца я со своим кормильцем – верным, ни в чем неповинным “Дамасом” попал в небольшую передрягу. Человек нормальный уже через неделю вернулся бы в строй. Но для меня, человека не нормального, а пресытившегося по брови творящимися вокруг "нормальностями", это пустяковое дорожно-транспортное происшествие явилось камнем преткновения. Хватит! Надо бороться!
То, чего мне стоила борьба и моральная победа в ней – это целая история, уже и пережитая, и перенесенная на бумагу, на которой каждая буква словно писана золотом – так дорого мне все это обошлось. И вот к каким я в результате пришел выводам.
Бизнес, предпринимательство – не мое это. И заработанное не идет впрок. Надо раз и навсегда вернуться к труду, в котором главное орудие – умение владеть пером. Иначе я рискую задохнуться.
Но я не могу довольствоваться "вершками", как ныне принято в нашей прессе. Писать только о "вершках" – не стоит и пером скрипеть, не следует усугублять и без того опасный дисбаланс в душе. Значит, в родных пенатах мне пока заказано быть профессиональным журналистом.
Потому и пора. Необходимо. Ехать. В любую страну, которая согласится принять меня и дать шанс начать новую жизнь. Похоже, без этого я могу не дожить до пенсии.
Друг! Дорогой и Неизвестный! Уж не сочтите Вы меня бесцеремонным и бестактным, но мне нужна работа. Желательно, журналистская, но согласен и на другую, где понадобится мое перо. Желательно, в цивилизованной стране, но согласен и на другое приемлемое для меня предложение. Желательно, в крупном городе, но согласен и на небольшой городишко, где мое перо может быть вполне востребованным. Желательно, получив иностранное гражданство, но согласен и на другие варианты.
Я отдаю себе отчет в том, что Вы не занимаетесь решением подобных вопросов. Но у меня нет выбора. Потому-то я и прошу Вас подумать о том, не могли бы Вы помочь мне.
И последнее. Не хотелось бы, чтобы это письмо было воспринято как хвала себе и хула другим. Еще раз позволю себе привести один из особо приглянувшихся мне афоризмов Ларошфуко: “Люди никогда не бывают ни безмерно хороши, ни безмерно плохи”. Это так. Но вот Иешуа Га-Ноцри (М.Булгаков, “Мастер и Маргарита”) говорит, что “злых людей нет на свете”, всех людей он называет и считает добрыми. Так ли это или не совсем, – можно спорить и спорить, но одно не подлежит сомнению: все мы приходим в сей мир одинаково беспомощными и невинными. Возможно, в дальнейшем мы помним эту данность всеми порами своего "я". Не потому ли, кто бы из нас ни писал о себе, кто бы о себе ни рассказывал, он и в письменных, и устных мемуарах своих неизменно выглядит положительным героем? Такой грех, конечно же, не мог миновать и меня.
Да, каждый человек – малый, юный или взрослый, нищий, богатый или великий, – добр к самому себе, хорош сам по себе. И лишь в общении с другими людьми могут проявляться такие грани его натуры, интересов и последствия их воздействия на окружающих, которые в первую очередь ими же, окружающими, и относятся  к негативным.
Учиться правильному общению и добрым отношениям с людьми – не эта ли задача на сегодняшний день, как и 20 веков назад, актуальнейшая для человека? И вопрос сей риторический я прежде всего обращаю к самому себе.
“И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними“ (“And as ye would that men should do to you, do ye also to them likewise”).
Чем больше людей осознает эту и другие Божьи заповеди, чем вернее будут следовать люди священным канонам, тем больше будет между ними и в их жизни добра, тем меньше будет зла.
Искренне признателен Вам, добрый человек, за то, что до конца письма Вы были со мной. Всего Вам доброго.
P.S. В самый последний момент вдруг родилось опасение, а не воспримет ли кое-кто мои разглагольствования как откровения неуживчивого пессимиста? Если у Вас, добрый человек, в мыслях возник хотя бы призрак такого предположения, я прошу гнать его от себя, не раздумывая. Поверьте: от природы я вполне покладист и жизнерадостен! Более того, до недавнего времени, когда я беды свои еще держал при себе, даже дети мои считали меня вполне благополучным. На самом же деле 27 последних лет, за вычетом пяти перестроечных, живу не своей жизнью. Мои метания, приключения, хождения по мукам помогали мне выжить и оставаться нормальным человеком. Иначе с узкой полосы балансирования между мирами давно следовало бы сделать шаг либо в мир лицемерия и угодливости, либо в мир иллюзий и самозабвения, либо в мир истинного покоя.
30 Января – 7 февраля 2000 г.