1-7 несвобода не жизнь

НЕСВОБОДА – НЕ ЖИЗНЬ

Вы можете назвать желание, которое пронесли сквозь десятилетия своей жизни?
У меня это желание - писать, переносить на бумагу то, что происходит со мной и окружающим меня миром. Осознанно и неодолимо ношу его в себе где-то с 19 лет. Ношу и ношу, а счастья, как говорится, нет. Попытки, конечно, были. Каждая из них в свое время представлялась если и не состоявшейся, то во всяком случае способной привлечь внимание ищущих таланты наставников. Но рукописи мои, видно, попадали не к ним. Три вежливых отказа из редакций журналов: в 67-м из «Юности», в 75-м из «Москвы», из «Дружбы народов» в 85-м – вот и вся история моего творчества. Если не считать…, нет, не считать нельзя, но об этом ниже. А пока о том, что отказы те были правильными. Но уже тогда я знал, что наряду с ошибками, на которые указывали профессионалы, мне мешало стремление писать по-своему. Года три назад дорос до понимания (или оправдания?), что главная причина – несвобода. Та самая, при помощи которой “внутренняя партия”1 держала народ (и его “младших братьев”) в повиновении, в хозяевах положения ходили бездари, проходимцы, угодные и угодливые, а таланты либо нивелировались, уродовались (из таких и получались проходимцы), либо угасали от невостребованности, либо гробились, уничтожались, либо выбрасывались по ту сторону от железного занавеса.
Для любого творчества, тем более литературного, требуется определенный минимум свободы – внешней и внутренней. Если минимум свободы внешней, которую в первом приближении можно приравнять к семейным обстоятельствам и материально-бытовой обустроенности, позволял человеку не роптать на жизнь, а необходимый для него минимум свободы внутренней не превышал общепринятой в обществе планки, то в доперестроечные годы правления партократии он, будучи наделен желанием, вполне мог пробиться в литераторы. Не суть в какие, и не важно, что в нем, быть может, умер более полезный людям работник. Главное, он публикуется, стал членом творческого союза, пользуется благами. Словом, он – советский писатель.
Мы говорим: природа, судьба, бог… Эти понятия представляются мне различными ипостасями одного и того же явления. Они по-моему могут существовать как раздельно, так и в единстве. У каждого человека своя Природа, своя Судьба, свой Бог. Они невидимы, неуловимы, до конца непознаваемы, но реальны для человека, пока он живет в этом мире. Некоторое время – дни, годы, столетия, вечность (у каждого по-своему) – Природа, Судьба, Бог конкретного человека остаются с людьми и после того, как сам он уходит в мир иной. Не исключено, что силы, определяющие жизнь человека и отношение к нему людей до и после его смерти, уже существуют до его рождения и даже до того, как в чреве матери начинается отсчет его времени.
В те же доперестроечные годы были и люди, писать которым положено от рождения, предопределено их Природой, Судьбой, Богом. Все их творчество протекало вопреки официальным канонам. Они, божьей милостью писатели, бедствовали, но не сочиняли, что велят и как прикажут. Им угрожали, но они не изменяли самим себе и своему таланту. Их спасало то, что в муках и борениях стремились они к внутренней свободе, без которой не могли творить, и в этом стремлении делали литературу – неиздаваемую, гонимую, подпольную, которой теперь и зачитывается массовый читатель. И задумывается. И поражается. И склоняет голову. "Иных уж нет, а те - далече".
Возможно, не только из-за незнания путей к внутренней свободе мне не удалось в доперестроечное время написать ничего путного. Может, нужно было, чтобы я, выпускник Московского университета, биофизик по образованию, поменял десятка два профессий и 1985 год встретил помощником бурильщика в нефтегазоразведочной экспедиции. А в перестроечное? Стал журналистом. Дело, несомненно, творческое. Его-то выше я и имел в виду.
Два последних года пишу публицистические статьи, занимаюсь, с позволения сказать, политикой. Даже был выдвинут кандидатом в члены республиканского парламента, куда надумал пробиться, чтобы помочь делу, которое без меня, казалось, будет делаться не так. Будто не ведал, что быть политиком у нас – значит либо стоять на страже устоев и завоеваний, либо быть флюгером, выдавать себя в зависимости от ситуации то за центриста, то за левого, то за правого, либо лбом своим долбить в бетонной стене окошко к прогрессу. Так что я даже рад, что стражники не позволили мне бодаться со стеной. А позволили бы? А не стали бы грубо попирать моих конституционных прав? А зарегистрировали бы меня кандидатом? А подпустили бы к выборам? А одолел бы я главного из своих соперников – первого секретаря райкома партии? А стал бы депутатом? – Недолгой моя тогда была бы радость. После двух сессий Верховного Совета Узбекской ССР оппозиция в парламенте была еще настолько малочисленна, разрозненна и неловка, что невольно возникал вопрос: "Чью же крепость наши демократы испытывают – стены или лбов своих?" А на третьей сессии, проходившей в октябре-ноябре, демократов и вовсе не было слышно. Ах, политика! Что ж ты делаешь с людьми!
Каждый из нас, советских, может привести из жизни – своей и своего коллектива – немало свидетельств в пользу того, что мы живем в обществе перевернутых ценностей. Моя же биография, кажется, только и состоит из такого рода свидетельств. На каждом ее этапе я хотел понять причины неразумности устройства нашей жизни, пытался вывести себя и окружающих на верную дорогу и неизменно терпел поражение. По-другому и быть не могло, так как самое большее, чем я располагал. – это перемена места работы, но сколько ни меняй, все равно остаешься в той же самой Системе, а значит, все мои усилия и в новом окружении были заранее обречены. Вот и пронес я сквозь десятилетия своей жизни желание рассказать миру о себе, быть может, и не имея на то должного таланта. Что же еще остается человеку, которому нет места в Системе? Пить или писать. Для меня предпочтительнее второе.
Потому и стал штатным сотрудником газеты «Укитувчилар газетаси» – «Учитель Узбекистана», когда поверил, что гласность в самом деле выходит из-под запрета. Однако очень скоро стало ясно, что редакция буквально задыхается от несуразностей, заложенных в фундамент этого двуязычного издания директивой застойных лет, - организационных, структурных, штатно-кадровых, финансовых, производственных. Несуразности эти, лежавшие отнюдь не на поверхности, уже на моих глазах превратили две половины редакции в два противостоящих друг другу лагеря. Увы! Быть некогда в соратниках, потом – в неприязни, а затем – в смертных врагах – это родовые признаки членов общества, базисом которого является не экономика, а идеология. Линия фронта в нашей редакции пролегала не только по служебному признаку, но и мировоззренческому, - в обоих лагерях были перебежчики.
"Вот дело, ждавшее тебя столько лет!" – сказал я себе, вознамерившись размотать клубок проблем газеты.
Размотать-то я размотал, но в разделении газеты на два самостоятельных издания, расширении штатов, увеличении гонорарного фонда (низкого до унизительности) никто нам так и не помог. Кто должен помогать? Каким образом? Как вернуть себе хотя бы часть прибыли газеты, бесследно исчезающей в бездонном кармане партии, на полиграфической базе которой печатаются несколько десятков изданий, в том числе и наше? Концов найти было невозможно. И мы были далеко не одиноки в своей беде. Вся страна напоминала тогда растревоженный улей: в каждом учреждении, предприятии вскрылись исподволь вызревавшие нарывы, инстанции тонули в жалобах, руководящие пороги всех уровней прогибались от наплыва ходоков, а результат, как правило, был не лучше нашего. И не удивительно: на вершине пирамиды власти при всем желании не смогли бы справиться и с десятитысячной долей хлынувшего с мест потока проблем, а все нижестоящие инстанции, коим несть числа, брали на контроль скатывающиеся к ним письма, создавали комиссии, разбирались, выясняли, докладывали наверх, отвечали заявителям, валились с ног от усталости, но в реальном решении самого простого вопроса были, как и прежде, неправомочны, бессильны, беспомощны.
Для нормальной работы, кроме оптимизации внутриредакционного производства, к чему и сводились мои попытки решить проблемы газеты, нужна, как уже сказано, свобода. Тогда мы говорили “гласность”. К ней не уставали призывать инициаторы перестройки. Она кружила голову, волновала кровь, отнимала сон. Но в жизни с ней дело обстояло несколько иначе. За десятилетия своего подневольного существования журналистика научилась безошибочно распознавать, что ей можно и как, а чего ни в каких видах допускать не следует. Средоточием такого опыта в каждом издании является редактор и его заместители. "Вы в моих материалах находите и вычеркиваете самое главное", - говорил я исполняющей обязанности руководителя газеты чуть ли не с первых дней, когда в 1987 году был принят ею в штат сотрудников. "Значит, мы с вами сработаемся", - смеялась та в ответ.
Гласность декларировалась с высоких трибун и со страниц центральной печати, им вторили и на местах, но на практике она была доступна далеко не каждому. Так и не смог я опубликовать свои очерки по результатам исследований конфликта в редакции и бедственного положения газеты. «Вражда», «В ожидании развязки», «Жертвы» – эти очерки, отнявшие у меня полтора года жизни, последовательно оказывались в редакционных корзинах в Ташкенте и Москве, а затем оседали в архивах различных инстанций. В последнем очерке удалось сказать о главном: во всех бедах повинна КПСС. Очерк написан в конце 88-го. Члены комиссии обкома, куда он в конце концов попал из ЦК КПСС, в их числе журналист из партийной газеты и молодой завотделом райкома, смотрели на меня и с ужасом, и с удивлением, и с негодованием.
По-видимому, я слишком серьезно отнесся к ней, гласности. Не получалось у меня с ней легкого флирта. "Одно ясно: своих материалов, которые даются мне слишком дорогой ценой, я не могу писать. До тех пор, пока автору не будет возвращено его исконное право свои материалы публиковать в своей редакции и самому нести ответственность за них". – так заканчивалось мое письмо к нашей руководительнице, вызванное тем, что мне буквально пришлось пробивать в печать свой материал о только что завершившейся XIX Всесоюзной партконференции (лето 88-го) "Вы хотите сказать, что вам не нужен редактор?" - "Мне не нужен цензор!" - "Чушь собачья!" – заключила начальница.
В уходящем 1990 году удалось написать кое-что путное и опубликовать в «Учителе» и «Укитувчилар». Благодарен редактору (он был, наконец-то, назначен, а его заместительница целый год была в Москве, завершая учебу в АОН при ЦК КПСС), что не чинил мне препятствий, что с каждым моим материалом и сам он, казалось, начинал верить в обретение прессой независимости, смелел все больше. Дело дошло даже до того, что он разрешил нам один раз в месяц делать специальный номер. Нам – это мне и Станиславу Швейковскому, божьей милостью ответсекретарю, журналисту с неординарным пером, вольному, как и я, художнику (с некоторых пор я отрабатываю зарплату как переводчик, он – как выпускающий). Осуществись наша задумка, мы имели бы что-то вроде своей газеты, интересной не только для педагогов, но и для любого читателя. «НИГОРА» – так хотели мы назвать эту газету в газете. Если название считать аббревиатурой, то оно вобрало в себя наши принципы (независимость, инициатива, гуманизм, одоление, развитие, анализ), если же женским именем, которое в переводе означает "прекрасная", "любимая", "живущая в ожидании", то оно должно было говорить о нашем отношении к своей газете и определять ее судьбу.
В конце июля читателям «Учителя Узбекистана» было объявлено о выходе в следующем месяце первого номера газеты в газете. В самый последний момент, когда материалы этого номера были в цехе, а часть из них уже набрана, все сорвалось. Из-за статьи о сути II пленума ЦК Компартии Узбекистана (август 1990 г.) – стержневой, программной для «Нигоры», заменить которую мы не согласились.
«Нигора» должна была стать для нас воплощением свободы слова и свободы творчества. Мы грохнулись с последней ступени лестницы, ведущей к ней. Другой, может, и махнул бы рукой, но я, получив окончательное "нет", тут же написал заявление на отпуск и через день уже был в Москве. В одном из популярных еженедельников столицы2 материал мой приняли. Слава Богу! Предостережение, кажется, прозвучит.
Вернувшись в Ташкент, принял участие в заседании коллегии Министерства народного образования Узбекистана, на котором было много приглашенных – педагогов, партийных и профсоюзных работников, представителей творческих союзов, несколько сотрудников нашей редакции. Роль подведомственных газет в перестройке народного образования – такой вопрос стоял в повестке дня.
Я тоже выступил на коллегии. Предложил разделить варианты нашей газеты на два самостоятельных издания, взять в соучредители Республиканский совет профсоюзов кооператоров, арендаторов и предпринимателей и вместо «Учителя Узбекистана» выпускать на восьми страницах формата «АиФ» еженедельник для интеллигенции республики, которому можно дать название «СЛОВО», и такого же формата и объема еженедельное информационно-рекламное приложение к нему – «ДЕЛО». Спрос на последнее в республике огромен, в его выпуске местные бизнесмены готовы оказать финансовую поддержку, оно позволило бы не только содержать общественно-политическое и литературно-художественное «Слово» (такого издания в республике тоже нет), но и иметь прибыль.
Если бы даже не было дефицита бумаги, ее все равно превратили бы в один из рычагов управления прессой. Есть и другие рычаги – типография, редакционные помещения, процедура регистрации. Считаясь наследником «Учителя», «Слово» могло бы надеяться на то, что удастся договориться с издателем-монополистом – Коммунистической партией, которая 70 с лишним лет отождествляла себя с государством, считавшимся общенародным, а теперь объявила себя собственником, в том числе и того, что явно принадлежит не только ей. Где гарантия, что монополист не выставит за ворота независимое издание, не лишит его бумаги, милостиво согласится драть с него за полиграфические услуги и аренду помещений, которые журналистами, читателями, интеллигенцией уже оплачены на сто лет вперед? Всеми своими действиями монополист дает понять: гарантий таких нет и быть не может. Более того, уже есть пример, когда он дал от ворот поворот новому изданию, получившему регистрационное свидетельство в Москве и не скрывающему, что будет строить свою деятельность на основе финансовой и творческой самостоятельности3. Что при таких реалиях имеет в виду партократия, которая и новые Советы держит под своим контролем, призывая с разных трибун к консолидации?
Впрочем, на коллегии я не ставил этого вопроса и вообще вел себя чинно, как и подобает в присутствии старших по рангу.
-Не наш путь, - ответил министр на мое выступление. – Идеология всегда была у нас на дотации. Мы найдем средства для выпуска «Учителя Узбекистана».
Другой, может, на том бы и остановился. Я же представил свое мнение в письменном виде. Тишина. Зашел к редактору. Тот только посмеивался. Обратился к коллегам. Они были не прочь стать учредителями наследника «Учителя», но если кто-то преподнесет им это на блюдечке. А вообще во всем их облике больше обреченности, чем веры. От граждан, которые еще недавно, так или иначе, чувствовали себя “миссионерами”, а теперь вдруг стали “инородцами”, другого и ждать не приходится. Еще раз обратился в Министерство народного образования. Копии письма отнес в ЦК профсоюза отрасли, Педагогическое общество, Минкультуры, Союз журналистов, Союз писателей, кооператорам. Опять ни гу-гу.
Взглянем на картину, вырисовывающуюся из доклада на августовском пленуме ЦК Компартии Узбекистана. Во всех наших последующих рассуждениях мы должны будем помнить эту “картину”.
Других партий, кроме коммунистической, в республике нет. Значит, о многопартийности и говорить нечего, она нам не грозит, а коммунисты – единственная сила, которая может обуздать причину наших невзгод – распоясавшуюся прессу. Республиканскую, разумеется. С центральной тоже все просто: не печатать в Ташкенте те издания, которые выступают с нападками на КПСС (читайте: открывают народу глаза). Где они будут печатать свою продукцию для узбекистанских подписчиков (а значит, и доставка с распространением) – это их заботы.
Следующий момент. Разработку республиканского Закона о печати поручить идеологической комиссии и отделу ЦК (читайте: не то наши неопытные парламентарии что-нибудь да напутают). А так как мы идем к верховенству в республиках местных законов, то федеративный Закон о печати в Узбекистане будет фикцией, а реальностью – свой, карманный. Но чтобы еще вернее придавить журналистов, и так не дышавших в республике полной грудью, предлагается "создать специальный общественно-государственный совет", призванный "гарантировать защиту граждан и особенно подрастающего поколения от издания и демонстрации материалов, которые по своему характеру противоречат культурным, нравственным и этическим традициям народа".
Тревога и забота, конечно, своевременны, но мы ведь знаем теперь, чем в недавнем прошлом оборачивалась для народа защита его интересов партократией. Не будет ли предлагаемый совет вместо только-только упраздненной цензуры?
И последнее. Отметается сама мысль о возможности деполитизации, деидеологизации, независимости армии, милиции, КГБ, прокуратуры, суда. Ясное дело: монополия одной партии на власть всегда нуждалась в послушных структурах запугивания, принуждения, наказания.
Согласно постановлению коллегии Министерства народного образования «Учитель Узбекистана», со дня основания выходящий дважды в неделю, в 1991 году будет выходить всего один раз. Но при этом дорожает более чем впятеро! Годовая подписка на «Учитель»-91 (8 руб. 28 коп.) ровно на три рубля дороже подписки на «АиФ», с которым наша газета будет иметь одинаковые количественные характеристики (речь, понятно, не о тираже и штатном расписании), но уровень которых для нас недосягаем. К тому же «Учитель» ожидает сокращение штатов, даже поговаривают, что он станет всего лишь отделом «Укитувчилар». Скажем, вместо двух корректоров останется один. А когда в газете, какой бы она ни была, всего один корректор, это все равно, что мотоцикл без одного колеса. Вон какие “средства” имел в виду министр! Не являются ли они еще одним убедительным доказательством того, что "идеология, которая у нас всегда была на дотации", оборачивается как против тех, кому она предназначена, так и тех, кто производит ее на свет?
Что и говорить подготовку к условиям надвигающейся рыночной экономики в министерстве ведут с ясным пониманием, что в этом деле (конечно, судьбоносном) без жертв не обойтись. Но при чем тут рынок, если жертвы, как и в предыдущие десятилетия, определяются директивно? Если бороться за читателя, газетой своей помогать обществу и людям, трудом своим кормить себя, быть независимым в творчестве, - "это не наш путь"? Ну а что такое “наш”, под каким бы соусом он ни подавался, мы сейчас имеем кое-какое представление. Это когда человек во всех отношениях обречен на рабское существование, когда каждый сверчок знает свой шесток, когда наверху заранее принимается решение, а с низами разыгрывается спектакль демократии (данная коллегия – прекрасный тому пример), когда распоряжаются, не имея на то законных прав. Ведь в связи с вступлением в силу Закона СССР о печати надо вначале получить в установленном порядке свидетельство о регистрации издания, стать его учредителем де-юре и только потом командовать. В министерстве (кстати, в этом году вновь разукрупненном – третья реорганизация за последние 14 месяцев) об этом, похоже, и не ведают. Иначе не стало бы оно принимать и обнародовать неправомерное постановление. Впрочем, не стало бы в правовом государстве, а в Узбекистане, где даже в Законе о выборах в Верховный Совет есть антиконституционная статья,4 позволяющая властям толковать ее и так, и сяк, формировать парламент из угодных людей, а ершистых оставлять за бортом, возможно и не такое. Чем, например, объяснить, что три месяца после вступления в силу Закона СССР о печати в республике не принимали заявлений о регистрации средств массовой информации? Вроде ждали своего закона о печати. Чтобы "гарантировать защиту культурных, нравственных и этических традиций народа"? Но когда она будет, эта “гарантия”? На третьей сессии Верховного Совета Узбекской ССР вопрос даже не рассматривался. Не тогда ли будет принят республиканский закон о печати, когда внеюридическим путем будут созданы новые, вполне предсказуемые издания, и укрощены те из действующих, которые стремятся к свободе слова, гарантированной союзным законом? И что все-таки прикажете делать с законами СССР? Для чего они разрабатываются и принимаются? В качестве заготовки, матрицы? Или ширмы?
Буду рад, если ошибусь, но мне кажется, что в 1992 году «Учитель» как газета прекратит свое существование. Разумели или нет авторы и постановщики, исполнители и зрители “театра” в большом зале Административного здания на площади имени Ленина, но именно эту сверхзадачу преследовал спектакль, разыгранный здесь в середине сентября. И если обрисованную выше картину, которой можно дать название «Программа обуздания распоясавшейся прессы», представить в виде раскидистого дерева, то постановление коллегии относительно «Учителя Узбекистана» – один из плодов на нем. Другой “плод”: газета «Комсомолец Узбекистана» (как и «Учитель», начавшая, было, выдавливать из себя раба) вместо пяти раз в неделю будет выходить в 1991 году всего лишь трижды.
Можно было бы продолжить в том же духе, но есть на этом дереве и плоды другого рода. Скажем, с какой стати в сравнительно прогрессивной газете появился бы полосной материал, в котором восхваляется “верный ленинец” республиканского значения, прежде не раз клейменный в этом же издании, а его промахи (так умильно названы в статье деяния, которые уже поставили целый народ в экстремальные условия существования) списываются на злокозненный Центр и своекорыстное окружение5?
И даже увеличение периодичности «Укитувчилар» (три раза вместо двух) – плод на том же дереве: "Ты послушен? Управляем? Такие нам нужны!" И если мне скажут, что руководители министерства прежде, чем принять решение, не советовались с руководителями "единственной в республике конструктивной политической силы", - я не поверю. Вот и подписная цена «Укитувчилар» (цена одного номера) возрастает всего лишь в 2,5 раза. Всего лишь! Но ведь как у людей! А «Учитель» дорожает впятеро! Кто же будет раскошеливаться на стекляшку по цене бриллианта?!
Нашелся такой – и не какой-нибудь, а оптовик. Недаром к рынку идем. Педагогическое общество за свой счет одарило три тысячи своих членов подпиской на «Учитель»-91 (и «Укитувчилар»). Тем самым, надо полагать, оно купило себе место в “шапке” – к “фамилиям” двух ведомств, чьим органами всегда являлись наши газеты, добавилась третья. Вот так! Что им Закон о печати! Посовещались между собой, по-семейному, и сторговались! Ну теперь-то понятно, почему в Педобществе проигнорировали предложение какого-то чудака стать соучредителем «Слова». Им такой путь и чужд, и непонятен, а может, и смешон. Они пошли другим путем…
Сомневаюсь, что в следующей подписной кампании подписка на «Учитель Узбекистана» перевалит за тысячу. То есть она будет чисто ведомственной. Так сказать, идеология для служебного пользования. Со всеми вытекающими.
Невеселые думы одолевают меня. Мне кажется, что своими статьями последнего года я оказал газете медвежью услугу. Известно, что они досаждали партаппаратчикам. Но не стали функционеры впрямую давить автора, редактора, газету – не то время! Не стали размениваться на частности, а выждали момент, публично выступили с общими заклинаниями, обвинениями и заверениями, приватно же дали понять, кому следует: "Насчет Федора! Распорядиться!" И распорядились. Не обо мне речь – меня “там” могут и не помнить, - а о газете. И кто знает, “не высовывался” бы я со своими статьями, может, и не поставили бы «Учитель Узбекистана» в условия естественного отмирания. В то же время корю себя за то, что не смог опубликовать материал о сути доклада на августовском пленуме. Смог бы, сокрушаюсь я, может не посмели бы…
Выступивший на коллегии председатель министерской комиссии, изучавший в течение месяца положение дел в наших газетах и редакции, хулой помянул «Учитель Узбекистана» за мой материал «Будет ли ясно над «Ясной Поляной»?». Мол, безобразие, когда учительская газета пишет о проблемах стекольного и кирпичного заводов. "Можно спорить о том, что для народного образования важнее, - статья о кирпиче и стекле, без которых не могут быть построены ни школа, ни детсад, или же официальный материал на три газетные страницы. Но сейчас не время устраивать дискуссию по этому вопросу", - так я начал свое выступление на коллегии. Тем самым я хотел сказать, что если вы, уважаемые, не читали или не поняли предисловия к статье, в котором было аргументировано обращение газеты к данной теме (и анонсирована «Нигора»), то не стоит, простите, наводить тень на плетень. Ну а под официальным материалом я подразумевал августовский доклад. Место ли ему в учительской газете? – об этом комиссия и думать не смела, а вот меня можно и побранить, и поучать.
Странное, с позволения сказать, отношение к кооператорам благословляется в Узбекистане на самом верху. Тщетно взывало кооперативное объединение «Ясная Поляна» по производству стройматериалов к республиканской прессе с просьбой хотя бы оглашения факта агрессии, предпринимаемой против него Системой. Моя же статья, видно, попала в “яблочко”: уже через несколько дней в редакцию поступил без всяких на то притязаний с нашей стороны – случай просто уникальный! – мягко говоря, сердитый ответ из налоговой инспекции Минфина Ташобласти, а орган ЦК Компартии «Правда Востока» разразился огромной для этой газеты статьей в поддержку антикооперативной позиции. Если я задавался вопросом: "Будет ли ясно?" – то “официальное мнение” не оставляло никакой надежды даже заголовком: «Мрак в «Ясной Поляне». Но последующие события развивались явно не в пользу “мрака”, и вспоминаю я обо всем этом только потому, чтобы сказать: невдомек было ей, министерской комиссии, что критикуя газету за антисистемный материал, она тем самым выдала тех, чье распоряжение выполняла. И к сожалению, выполнила. Имею в виду судьбу не только «Нигоры», «Учителя», но и свою.
Странная у меня все-таки судьба. Всю жизнь растрачиваю себя, плоды вечно пожинают другие, для себя же пользы – никакой. Нет, я не о служебной карьере – с подлинной независимостью и настоящим творчеством У НАС она несовместима. А о том, что делать самостоятельную, независимую газету в Узбекистане не даст политика, изложенная на пленуме ЦК, а обрести настоящую свободу слова в рамках существующих изданий не позволят их руководители, которые, как и прежде, остаются заложниками кресла, партбилета, привилегий. Несвобода, та самая несвобода, которая цепко держит советского человека с первых дней его жизни и не отпускает даже после его кончины, вроде бы вот-вот должна была оступиться от меня. Ан нет! Только померещилось…
Строго говоря, несвобода является одним из проявлений неких сил, отождествлять которые с чем-либо одним: обстоятельствами, деловыми и личностными качествами – своих, коллег, родственников, начальства, происками всякого рода внутренних и внешних врагов, властью во всех ее формах, лидерами страны и республик – это либо упрощение, либо некорректность. И даже попытки пройтись по всем звеньям этой цепи в надежде отыскать реальное и разумное решение конкретной проблемы -–производственной, региональной, общегосударственной – оборачиваются в основном напрасной тратой сил, средств, времени, а редкие исключения, как известно, служат лишь подтверждением общего правила. Только в последнее время мы стали кое-что понимать о природе наших несчастий. Нельзя было уничтожать то, в чем создатели, теоретики и практики учения, возведенного у нас в ранг государственной религии, видели корень всех зол. Нельзя было целиком и полностью заменять частную собственность на среду обитания и средства производства собственностью общественной, а значит, ничейной, разбазариваемой, разворовываемой, используемой кем ни попадя, особенно руководителями всех мастей в корыстных целях, извращающей природу как отдельного человека, так и общества в целом. Не в характере собственности, к распределению и перераспределению которой призывали и призывают сторонники справедливости по Марксу и Ленину, заключались причины дооктябрьских бед народов, а в уровне наук и производства, которые были еще настолько неразвитыми, что неравенство между социальными группами общества было и болезненным, и опасным. Но развитие экономики, образования, культуры, научно-техническая революция за последние три-четыре десятилетия привели в так называемых капиталистических странах к ненасильственной эволюции собственности и общественных отношений, устранению антагонизма между различными слоями населения и созданию сообществ, в которых люди не помышляют о революциях социальных и живут тем лучше, чем лучше работают. В нашей же огромнейшей стране, крайне разнородной по уровню развития, национальному составу, культуре, вероисповеданию, мировосприятию и традициям, в основном аграрной, частная собственность была уничтожена, а затем искоренена и сама мысль о ней. Процессы эти проходили через разрушение складывавшихся тысячелетиями ценностей и отношений между людьми, через потоки крови, многомиллионные человеческие жертвы, надругательства над талантом, истребление лучших, вынесение на поверхность жизни интеллектуальных и нравственных люмпенов, превращение двойной морали во всеобщую норму бытия, глобальные преступления против окружающей среды. Этот ряд можно продолжить до необозримых пределов. Самое страшное из последствий грандиозного социального эксперимента на шестой части суши состоит в том, что борьба за существование между индивидами и социальными группами, бывшей всегда движителем прогресса, оказалась здесь сдвинутой в такую плоскость, что люди, с одной стороны, с пеленок познавали “наши принципы” ("честно не проживешь", "работа дураков любит", "ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак"), с другой – привыкали к безответственности (при одном начальнике всех начальников не отвечали за геноцид против своего народа, при недавнем – за варварское отношение к экологии, природным богатствам, общественной собственности6), а с третьей – становились иждивенцами, фактически деградировали. Уничтожение частной собственности и его последствия – вот те темные, злобные, жестокие, неумолимые, античеловеческие, поистине сатанинские силы, от которых и происходят все сегодняшние беды советских людей. Никто не знает, как нам выйти из поля действия этих сил, как справиться с Сатаной. Поэтому и не идут нам впрок ни потуги безвестных для широкой публики подвижников, ни программы всяческих ускорений, преобразований, реформ, стабилизаций и переходов, разрабатываемые лучшими умами и спускаемые народу для воплощения в жизнь под дружные понукания погонщиков всех рангов и степеней.
Кто кого должен клясть? Какая нас в конце концов ожидает развязка? Не придется ли для возрождения института частной собственности, соответствующих инфраструктур и связей (повторяю, их отсутствие и сводит сейчас на нет какие бы то ни было благие порывы, а факторы, на которые в основном ссылаются с разных трибун, являются всего лишь следствием) начать с той формации, которую условно можно назвать первобытно-общинной? А если придется? Что будет потом? Сколько нам понадобится времени, чтобы отремонтировать свои часы и покончить с жизнью в безвременьи?
Первый же материал, написанный мной после отпуска, безобиднейший в сравнении с публикациями нынешнего года, редактор отклонил. И это при том, что голод в газете постоянен – хоть с дырами пускай ее в свет. Та-ак… Отнес материал в другую газету. Куда там!
Словом, кризис. Не потому, что не о чем писать, выдохся или нет общественного спроса на мое слово. И даже не потому, что пишу не на государственном в республике языке. Ведь для проникновения практически в любую “узбекскую” проблему я достаточно владею узбекским языком, понимаю дух нации, считаю себя ее частичкой, а уж язык отображения не имеет значения. Достойно для перевода на узбекский – переведут. Даже если написано на тунгусском. Но я же пишу не на этом экзотичном в республике языке, а на том, который и сегодня, несмотря на “закон об эмиграции” (существует и такое название Закона Узбекской ССР о языке), является деловым, официальным, межнациональным, распространенным, доступным, необходимым, жизненным, не говоря уже о том, что сам по себе он был и будет великим и могучим. Да в конце концов я могу поднапрячься, поднатужиться и постепенно перейти на государственный язык. Если и не писать на нем, то хотя бы самому переводить на него свои материалы. Так что в этом отношении для меня проблема разрешима. Беда, что ситуация в целом становится тупиковой. Ее суть не в том, что одни из русскоязычных республиканских газет не тронут, другие – создадут, а третьи – урежут. А в том, что вся пресса республики будет на коротком поводке. То есть "общепринятая в обществе планка" гласности будет намного ниже того минимума внутренней свободы, к которому многие успели привыкнуть и без которого уже не представляют себе своего творчества. Вот ведь что страшно! Вот в чем кризис! Вот ведь почему я себя и редакцию свою выворачиваю наизнанку. Пишу такое, что в случае опубликования неприятностей мне доставит предостаточно. И почему я, будучи узбеком, защищаю русских. Нет, нет, не может быть и речи о возращении к “застольно-застойным” взаимоотношениям с Центром и миссионерскому положению русских. Уж натерпелись от этого в сочетании с местным колоритом! Ни отнять, ни прибавить! Один Арал чего стоит! Но нынешняя тенденция изменения общественного климата в республике чревата самоизоляцией, в условиях которой нация будет топтаться на месте, а при затягивании тенденции – покатится вспять.
Узбекистан, как и вся страна, находится сейчас на развилке двух дорог. Одна из них – это продолжение того пути, по которому мы и пришли к развилке. На ней нас ждет все до тошноты, до коликов знакомое: верность устоям, фетишизация завоеваний, коммунистическая перспектива. Тут и рынок не пойдет во благо, да и переход к нему будет лишь на словах. Другая дорога – полная для нас неизвестность, но именно по ней иные народы пришли к свободе, процветанию, благоденствию.
По какой пойдем? С кем пойдем?
Народу не до сна. Нашему, советскому, многострадальному. Но почему никто из выступающих на чрезвычайном и беспрецедентном собрании в Москве ни словом не обмолвится о тех самых силах, вызванных из преисподней уничтожением частной собственности? Может, я пропустил? Или уважаемые избранники народные ждут, когда им будет позволено говорить о Сатане? Бога вот разрешили – да не поздно ли? Скажите, скажите же кто-нибудь без обиняков и витийства о главной причине наших несчастий…
Прибалты, кажется, считают, что Центр и русские если и не потащат их по первой дороге, то будут тормозить движение по второй, а скорее всего попытаются объединить два пути в одно целое. Такое, скажете, невозможно? Увы, пока возможно. И вообще, разве наши перестроечные страдания не есть результат того, что мы постоянно пытаемся совместить несовместимое?
Прибалтам, конечно, виднее. Но в Узбекистане исторические реалии таковы, что в скорейшем обретении свободы, то есть избавлении от догм марксизма-ленинизма, нам, узбекам, могут помочь только те, чьи предыдущие поколения одарили этим “добром” свой и другие народы, в том числе и наш.
Потому ли узбекистанская делегация везде и всюду заявляет о непоколебимой верности республики Союзу?
Прекрасно, что на последней сессии Верховного Совета УзССР принят документ, в котором интернационализм объявляется исконной чертой узбекского народа и возводится в ранг государственной политики республики. Первое – истина бесспорная, не нуждается она в адвокатах ни бескорыстных, ни лукавых, а вот второе… Перед глазами стоят выступления депутатов. С деланым спокойствием узнавал я в них то, что сегодня знакомо из нашей истории. "Лично я не читал, но осуждаю!" "Главное – мир, порядок, труд, созидание!" "Не осуждать, а судить их надо, писак этих, коим жизнь наша поперек горла!" "Куда смотрят милиция, прокуратура, КГБ?!" "Если нет правовой основы для примерного наказания отщепенцев, то давайте примем соответствующий закон!" "Гнать их взашей!"7
Декларации и реалии жизни… Опыт ведения двойной игры у нас накоплен богатейший. Не потому ли в республике всячески зажимают демократическое движение русскоязычного населения (увы, государственноязычного – тоже), что власти предержащие не могут без тех самых догм, как рыба без воды? Не потому ли они препятствуют созданию русского культурного центра (скажем, тунгусам не чинили бы никаких препон!), что боятся его политизации и превращения в рассадника инакомыслия? Пытаются создать “свой” центр с послушным руководством, чтобы отказать демократам? И что интересно, партократия, как и всегда, когда дело хоть чем-то угрожает ее благополучию, выступает здесь как наднациональная структура: сам присутствовал, когда русская женщина – партийный работник их, членов инициативной группы по созданию независимого культурного центра, в виновниках и оставила. И образованные, интеллигентные люди то опускают руки, то хватаются за голову (бывает, и за сердце), то вновь бросаются доказывать свое, то срываются в крик, а воз – ни с места.
Не знаю, как дальше будет строиться в республике национальная политика, но считаю своим долгом предупредить, что без русских, изгнав их из республики, или низведя их роль до безропотной рабсилы (ты, Иван, живи, работай, никто тебя не гонит, но в наши дела не вмешивайся), или превратив их представителей в различных эшелонах власти в дрессированных попугаев, а также без взаимовыгодного, взаимоуступчивого сотрудничества с Союзом и Россией, мы, узбеки, будем барахтаться в тупиковых догмах еще лет 30, обманываясь и обманывая стабильностью положения в республике. Выдержат ли столько земля наша и народ?
(Ну помогут русские узбекам в обретении подлинной свободы, а потом опять "Узбекистан - узбекам"? Нет же! Ведь такого рода лозунги, где только по стране нынче ни звучащие, - это уловка тоталитаризма, всерьез обеспокоившегося за свое существование. А в обществе цивилизованном, правовом, к чему, надеюсь, мы придем, не может быть места пещерным инстинктам, интригам и действиям.)
Итак, какую из двух дорог от развилки выбирают для Узбекистана его руководители? Если ту, которая является продолжением пройденного, то со свободной прессой движение по ней невозможно. Если же ту, которая ведет к достойной человека жизни, то одним из условий движения по ней является именно свободная печать. Судя по тому, что средства массовой информации сажаются в республике на короткий поводок, что в них набирают силу, с одной стороны, “реабилитационные” и ностальгические материалы, а с другой – славословия и благодарности в адрес “вождя” (все это очень узнаваемо, и новая атрибутика сути не меняет8), то сомневаться не приходится, какую из дорог предназначают для нас наши “отцы”. Неужели коммунистическая перспектива, несостоятельность которой доказана повсеместно, отвечает "культурным, нравственным и этическим традициям" узбекского народа? Ради чего ему такая перспектива? Ради того, чтобы нынешние “верные ленинцы” при жизни своей сохранили власть, положение, привилегии? Ради того, чтобы республика (наряду с другими государствами среднеазиатско-казахстанского содружества) снискала себе дурную славу последнего бастиона социального эксперимента по расчеловечиванию человека?
Вопросы не дают покоя. Потому и не могу смириться с тем, что неотвратимо сползаю в пропасть внутренней эмиграции, когда печататься можно только за границей. Скажем… В Москве. Но и белокаменной, знать, не до нас: от своих проблем – беспросветное похмелье. Уже почти три месяца популярный еженедельник держит мой материал под сукном. А может она, белокаменная, уже придерживается норм международного права и не вмешивается (и такие требования прозвучали на последней сессии республиканского парламента) во внутренние дела суверенной республики? Или ей вполне довольно лавров отдельно взятого города, для себя обладающего свободой слова? Пусть вспомнит она тогда об участи прежних своих отдельно взятых идей. Тем более, что октябрьский Пленум ЦК КПСС со своими атаками на прессу и демократов вполне созвучен августовскому, узбекистанскому. И кому доверили исполнение главной роли? Подумать только – журналисту! Впрочем, не рядовому – среди “рядовых” такие “таланты” еще нужно поискать! – а “генералу”. Который, к тому же, возможно, уже жил в ожидании нового назначения.9
О перестройка! Если раньше светочем идей, манящих весь мир в светлое завтра, была официальная Москва, то теперь вернуться в “светлое вчера” она, официальная, согласна, похоже, любой ценой. Даже той, когда придется плестись в хвосте процессии!
Что же мне делать? Как выжить?
"В порядке оказания помощи в выполнении Продовольственной программы предлагаю обменять меня на мешок канадского зерна". Шучу – не писать мне такого письма в Агропром. Да потому, что хотя анекдоты и рождаются жизнью, но ведь она, сермяжная, - совсем другое дело.
Ну а если всерьез, то нужно вернуться к литературному труду. Нет, нет, не уверен я, что писать мне положено от рождения, и не полон я художественных замыслов. Но вернуться обязан. Потому как нет у меня другого выхода. Потому как не могу не написать о том, каким в годы так называемого застоя виделся мне мир, что происходило со мной тогда и как я пришел к нынешнему своему состоянию. Пусть это будет единственной моей книжицей. Пусть не будет она отвечать критериям, доминирующим в пишуще-издательских кругах. Пусть даже не потянет она на публикацию. Главное, чтобы она была. Написать ее мне велят моя Природа, моя Судьба, мой Бог.
Но ведь я занимаюсь политикой… Политика даже на журналистском уровне, не говоря уже о депутатском, закабаляет человека, отвращает его от литературного творчества. И где же выход?
Озарение, как и положено, пришло неожиданно. Ну ее к лешему, политику! Пусть ее делают те, кто не делать этого не могут. А я могу. И сразу наступило ощущение такой внутренней раскованности, какой я прежде не знавал. Какое удачное сочетание, ведь и с внешней свободой у меня теперь все в порядке: толстокож стал и неприхотлив – ничем не проймешь! Неужто пробил час? Если бы еще была возможность заниматься тем, чем нужно. Увы, должен отправлять свои обязанности в газете, отрабатывать выплачиваемое мне и моей семье прожиточное пособие. Более того, молю Бога (поневоле станешь верующим), чтобы не отнимали у меня его, пособия. А такое может случиться. Подведут хотя бы под ожидаемое сокращение штатов – чем не повод избавиться от “ненормального”?
Кстати, и писатели наши известные, пробившиеся или “записанные” в разные парламенты, может, потому там и задерживаются, что имеют гарантированный приработок? Не пора ли им тоже – поначалу хотя бы в мыслях – воскликнуть: "Ну ее, политику, к лешему!"? А может, спасение нашей разнесчастной державы в том и заключается, чтобы каждый ее гражданин задумался: "Тем ли занимаюсь? Так ли?" – принял бы соответствующее решение и начал его выполнять, отстаивая свои права, но не притесняя и других? Нужно, очень нужно сегодня, чтобы пахари страны пахали, сеятели – сеяли, хранители – хранили, писатели – писали, а политику вершили политики и политологи. Нужно, чтобы умнейшие и дальновиднейшие из последних нашли самый верный из вернейших, самый скорый из скорейших способов выведения всех нас из поля действия сатанинских сил, вызванных уничтожением частной собственности.
Вот тогда и будет консолидация всех здоровых сил общества. Тогда к каждому из нас и стране в целом и придет свобода, и уже ничто не отвратит большие и малые наши народы от пути к возрождению, развитию, процветанию, благоденствию.
*  *  *
Кажется все. Написал. Но где публиковать?
На подходе, говорю я нашей новой руководительнице (прежняя недавно ушла в партшколу), материал о нас. Газета дышит на ладан, а коли один конец – так, может, умрем, выпрямившись, с музыкой и не продлевая своих мучений надолго? "Что ты, что ты! – отвечает. – Хочется все-таки пожить. И подольше!"
Несвобода – это жизнь?
(Журнал «Звезда Востока», №2, 1991)

ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА ПОЧТИ ЧЕРЕЗ 10 ЛЕТ ПОСЛЕ НАПИСАНИЯ СТАТЬИ
1 Из антиутопии Оруэлла «1974».
2 Журнал «Огонек».
3 Газета «Муносабат», созданная Фахриддином Худайкуловым в 1990 году и уже на втором номере "задушенная". Ф.Х. ушел в бизнес, где и затерялись его следы.
4 См. статью «Сквозь тернии – к правовому обществу» (стр.22-23 настоящего сборника).
5 Газета «Узбекистон адабиёти ва санъати» (Литература и искусство Узбекистана), статья о Ш.Р.Рашидове.
6 И.В.Сталин и Л.И.Брежнев.
7 Речь шла о Виталии Березовском и Михаиле Гребенюке, делавшим самиздатовскую газету движения «Интерсоюз», которое после сессии прекратило свое существование. Ничего не стало слышно и о журнале «Восток», зарегистрированном в Москве Сергеем Татуром, который с началом 1991 г. был отставлен от должности главного редактора журнала «Звезда Востока». Известно, что впоследствии один из помянутых интерсоюзовцев (М.Г.) обратился к бутылке и вскоре ушел в мир иной, судьба двух других – мне неизвестна.
8 Новая атрибутика действительно сути не изменила: узбекская модель развития оказалась весьма, скажем так, примитивным и неудачным перепевом испытанных коммунистами методов и способов.
9 Сейчас уже точно не помнится, кто из "генералов" журналистики подразумевался в статье. Кажется, речь шла о человеке, который после октябрьского пленума ЦК КПСС (1990 г.) был назначен генеральным директором ТАСС.