Вздох разумной твари

 Бывший учитель химии Таджиддин сидел в тени, перед магазином Будулая. На выцветшей и облезлой вывеске на всю длину деревянной постройки  была по – советски ясная и простая надпись: «Продовольственые и промышленные товары». Как в любой азербайджанской провинции, так и тут снизу была калка тех же слов на азербайджанском языке.
 Прямо у входа в магазин Будулай обычно ставил пустую тару впритык к стене. Тут были ящики с о стеклотарой, ящики и коробки из – под продуктов, бочки из – под сыра. Рядом же стоял огромный рулон бежево – серой оберточной бумаги, представляющей собой альфу и омегу советской розничной торговли. В послеобеденные часы тут в тени убивали время «трутни человечества и инфузории», как их называл инженер Степа. Скамеек тут никогда не водилось и все пользовались ящиками Будулая.  И долго он ругался и ворчал, когда ящики не выдерживали и ломались под грузными мужиками. Но ему сдачи давали непременно. За то, что недовешивал, обсчитывал сопливых детей и темных женщин.
 Таджиддин был под мухой и, сидя на ящике, затягивал свою папиросу. Он совершенно не уважал фильтрные сигареты и всегда курил «Казбек». Гуси тети Тават и курицы из соседних домов копошились и рылись рядом.
 Перед Таджиддином сидел его бывший ученик Мики, который  учился уже в университете в Баку. Он поступил года три назад и теперь был единственным человеком в поселке, знающим смысл почти всех личных имен. Он был студентом восточного факультета и попросту шокировал местных правоверных стариков знанием арабских слов. Его спрашивали, например, значение имени Тахир и он запросто отвечал, «Тахир на арабском означает чистый, очищенный от грехов, богохранимый. Так зовут также звезду в каком – то собачьем созвездии.»  Правда, порой ему здорово надоедали, приставая с вопросами поросто от скуки.
- Ты, милый гений мой, когда в Баку едешь? Завтра или послезавтра?
- Еще не решил как – то, Таджиддин – муаллим. Завтра видно будет, ну его к черту
- Зря я тебя так сильно напоил, милок.
- Это не страшно, а вот желудок зря обидели, Таджиддин – муаллим. Закусон – то для разбавленного спирта, сами понимаете, был слабоват. Помидоры соленые , лук, сыр да хлеб. А чай после такой музыки, ну хоть убейся.
- Негодяй, жены – то не было дома, имей совесть. А подвалила, когда уже мы до точки дошли.  И не стыдно тебе вонючий студент,  к моей жене городскими словами подмазываться? Я тебе покажу лучезарную.  Она таких слов отроду не слышала, трепач.
- Ничего, старина, я уж разболтался. Привычка, видать, перед бабами бесхребетный я.
- Ты мне это брось, подлец.. Знаем, сами учились на филфаке, а после армии уже на химфаке, за красным словцом в карман не лезли. И баб всяких опутывали…
- В трогательный роман что – ли?  У Маяка, кажется, так сказано. «Кандидат на сажень городского морга». Умереть не встать, не так ли, а, Таджиддин муаллим?
- Классно, конечно. Ну, разбавленного спирта, видимо, он не пил. 
 Чуть поодаль сидели  костоправ Сейфеддин , пенсионер и ветеран войны, одноногий Нури, а рядом же резались в картишки на перевернутом ящике трактористы Садай и Мусти, ночной сторож Муса и бездельник Шакир, который высадился с Ноева ковчега таким же инвалидом и нетрудоспособным.               
- Название рассказа, значит, тебе не понравилось, падла?
- Нет, рассказ классный, чего там? Я, конечно, критик неважный, Таджиддин – муаллим. Вам, как автору, виднее. Я просто предпочел бы что – нибудь другое, более отвлеченное. А то «Рельсы» слишком грубовато.  Как - то прямолинейно что ли звучит. Железнодорожная литература для газеты «Гудок». Ну, сами знаете, пути сообщения и так далее.
- Ты, мразь, оставь это. Про «Гудок» лучше помалкивай. Мы её брали для кроссвордов. А другого названия для рассказа не нашел, там в журнале умникам эти «Рельсы» тоже понравились..  Ведь там человек из тоски и грязи уходит на время. А мне сказали, что «Рельсы» подходят. Путное и путейное заодно.   
- Много они знают, эти редакторы и критики. А с логикой у них всегда все ладится. Знаете, Таджиддин – муаллим, когда в общяге ребята читали Ваш  рассказ, наш неприкаянный Рамазан так и сказал: «Вот так, значит, мы спаиваем русский народ нашим крепленым вином»
- Да я не про это писал. Ещё чего выдумал несчастный студент. Я же говорил, что сам ездил от нашего винзавода, на рельсах этих до Тайшета добрался. Сопровождал наш  состав, ну цистерны с вином. Месяц катался на рельсах, стук колес до сих пор в ушах стоит. Вот и сочинил, дело техники всего навсего.
- А прототипом кто был? С кого рисовал этого странника, хотя у меня свои догадки.
 Таджиддин выплюнул в сторону курицы, подбежавшей к хлебной будке, сироткой прислонившейся к магазину Будулая.
- Ну, у меня ведь тут не живопись,  о натурщике говорить не будем. Да я кое – кого из этого бардака держал в уме. Собственно говоря, имена и лица неважны. Начитался ты всяких там гениев, а сам молод еще. С людьми и годами ладить дело непростое и толку от книг мало.
- Вот Вы тут, Таджиддин  - муаллим, травитесь спиртом, хреновым портвейном, себя губите. Это же жутко, противно и глупо так ждать у моря погоды в дыре, которая называется совхозом «Революция». Можете меня послать подальше, куда угодно, но так Вы же душу свою губите. Бросили школу, плюнули на химию…
- Ясненько. Зря я тебя так без горячей основательной еды наполил. На одних соленых помидорах спирт со студентами играет злую шутку.
- Нет, я вполне серьезно, Таджиддин – муаллим, без выпендрежа и мудрости, ну без наглости, хочу сказать. Чего это Вы губите талант свой, которого Вам Господь не пожалел. Вот съездили в Тайшет, сопровождали эшелон с нашим местным добром и написали изумительный рассказ. Да черт с ним, названием – то. Не «Рельсы», так «В Сибирь с винцом». А вещь получилась клевая…
- Рассказ, скажу тебе, не ахти какой.
- Но Вы же написали гораздо лучше всех этих соцреалистов, бездарных писак с томами и званиями. Вы настоящий народный писатель…Чего скромничаете Таджиддин – муаллим? Вся эта публика должна гордиться Вами. Вы бы видели обалдевшие лица ребят в общаге. Читали, значит, рассказ Ваш в журнале. Тут и я небрежным тоном внес ясность и сказал, что я автора знаю, он был моим учителе химии в школе, живет у нас  в поселке. Там один знаток сочинений Ленина так и спросил по существу: «Как же химик твой, учителишка из провинции свой рассказ в такой журнал пристроил?» Не верится, видите ли, непонятно ему.
- А я есть и провинциал. Я сам в этих общагах, знаешь, сколько лет валялся. А что касается студентов, они всех читают и часто восхищаются. 
- Нет, я убежден, понимаете? Если даже считаете меня пустозвоном или, скажем, начитанным болтуном. Но я так просто не отстану., Вы здесь тут, видит бог, потеряете всё с концами. Эта серость, бесконечно моросящий дождь, грязь, летння пыль и гуси у канавы, дармовой разбавленный спирт, противная эта житуха, ужасные тракторы и остальная белиберда… Зимой все от мала до велика в резиновых сапогах и калошах, а летом пот, пыль и сплетни в чайхане. Ну что Вам светит среди них?
- Может, помолчим, дружок, а? Мысль понял, обмозгую обязательно. Учту и внесу поправки. Согласен, тут «Незнакомку» не сочинишь, тем более Блоком не станешь. А мне пора восвояси. Отлею воду и свалю.
 Таджиддин – муаллим встал и, слегка покачиваясь, зашагал к углу длинного двухэтажного здания, который все называли «зеленым бараком». За ним стоял забитая уборная с тремя «очками» на всех жильцов «зеленого барака». Пройдя шагов десять, Таджиддин – муаллим, слегка повернул голову и, не отворачиваясь, бросил напоследок:    
- Никогда не руби с плеча и помни о другой стороне медали.
 Мики, всем нутром охваченный волнами выпитого, поглядел в сторону игороков в карты. Он рыгал и слегка зевал.
 Гуси рядышком в канавке забавлялись в мутной воде. По осевшему и развалившемуся асфальту проехал грузовик с рабочими. За машиной следовал колесный трактор с прицепом, наполовину заполненным зеленой свежей травой, на которой сидела девушка и лежал на боку пожилой мужик в шляпе.
- Ну чо, сынок, страдаешь?
 Вопрос задал сторож Муса, выбывший из игры, да к тому же с погонами. Он, занял место Таджиддин – муаллима.  В бой уже вступил ветеран войны Нури с напарником, имени которого Мики не помнил.
 - Страдают в туалете. Малость перебрал, дядя Муса, сам знаешь, спирт иной раз  круто берет. Ты – то с треском вылетел, не выдался день, поди, вот и не везет. А дядя Нури с одной ногой зря полез, Шакир с него штаны снимет.
- Да ну хрен с ним, Шакиром. На всем Кавказе нет такого пройдохи. Кстати, что означает имя Шакир? Какой смысл имеет?
- Проше всего, тут и думать нечего. Шакир означает того, кто благодарит бога и святых. Слово благодарность и благодарящий – одного корня.  «Шукр» и отсюда «шакир», благодарящий бога, даже если у него одна нога, одни долги и живет в такой захолустной дыре.
- Выходит, что зря этого картежника так нарекли – он ведь просто мерзавец натуральный. И ждет, когда жена пособие на детей получит, чтобы отнять и промотать…
 Сторож Муса вздохнул, сняв кепку, надел её на левое колено и почесал бритую голову.
- Тебе, сынок, ещё сколько осталось учиться – то? Вона сын бухгалтера Бинали уже восьмой год в Баку шляется, никак диплома не получит.   Одноглазый он, вот и в армию не забирают. Учиться это прекрасно, а нам не довелось. Война, а потом эта высылка, сам знаешь. Я в Намангане трех сестер кормил и бедолагу мать. А вон Зия бездарный, тогда в Намангане в медучилище пошел и фельдшером стал. Вон торчит там как памятник, строит из себя интеллигента, вечно с галстуком, пижон.
- Да бросьте, дядя Муса. Подумаешь, учеба. Главное, устроиться после учебы на хорошее место. Чтобы не капало над головой, сами знаете. Хотя мерзко, конечно, прислуживаься и хвостом вилять перед начальниками, райкомовскими шишками и прочей публикой.
- Злой ты, сынок, брюзга. А говорил давеча о благодарности. Благодари бога, что в Баку учишься и знаешь такие слова.
- Пробовал, дядя Муса, но не получается, душа у меня мятежная, непослушная.
- От молодости это, сынок, пройдет и даже не заметишь, остепенишься. Тебя ведь жена не гладит и дети не тревожат.
 Мики молчал и ждал очередную отрыжку. Собеседник же перевел кепку
с левого колена на правое и продолжал:
- Много будет таких дней и гадости будет достаточно. И свадьбы будут, и туда потопаем с покойниками не раз и не два. - Он кивнул в сторону кладбища и вздохнул. – Волынка такая жизнь и не уйдешь от этого. Вот ты с учителем выпил и своими заумными речами тут всем уши прожужжал. А он  то пянчуга, бросил школу, учителем, мол, ему работать не хочется. А жена сам, знаешь, шашни разводит, говорят, с шофером Тасином.
- Дядя Муса, не надо ради бога, противно ведь. Ты чо сам свечу держал, когда она лежала под этой собакой Тасином? Совести что ли совсем нет?
- Дурак, люди так говорят, сказано же тебе. Идиот что ли?
  Мики, криявя рот, со злобой поднялся с места, и быстрыми шагами попер в сторону чайханы.

На следующий день, когда Мики сидел  уже сидел в автобусе и ждал отправления,  через стекло увидел Таджиддин – муаллима и высадился обратно.
-   Едешь, выходит, студент.
- Да вот до райцентра доберусь, а там до Баку видно будет.
- Ну, с богом.
- Я вчера, возможно, не совсем корректно выразился. Но Вы написали не просто рассказ. У Вас другое, больно важное, поди, чудесное, вздох разумной твари.  Вас тут просто затравят и  искалечат, сами ведь всё прекрасно понимаете.
- Ничего ты не понял, однако, студент. Рельсы подразумевают другое. Где бы ты не находился, всюду и везде будут люди, ну там, простые смертные, троглодиты, неандертальцы, а также паразиты, мерзавцы, лентяи, бабники, самки. Даже на Марсе, если доживешь,  будут те же люди, такая же глупая история будет, пойми ведь. Глупо ведь так, спасаться всю жизнь от людей. Ну где же я возьму других людей? Я сам ведь далеко не ангел, милый мой. А у тебя пока лишь игра словами. Пока, дружок.
    Потом уже в Баку, когда среди забот и молодых забав, Мики удосужился и вспомнил про тот разговор, почувствовал неловкость и стыд. И подумал о том, что, видимо, тогда он выглядел глупым и ничтожным болтуном. Он ведь уже был достаточно взрослым и знал, что вздоха разумной твари полно всюду. И произнес просто вслух: 
- А какая разница, где она вздыхает?

1987