Испытание

     1 апреля начальник отдела объявил о моём сокращении. Сходу я не понял смысла его слов, воспринял это известие за первоапрельскую шутку потому, что начальник всегда шутил по театральному, серьёзно и не улыбаясь. Воцарилось молчание, и я заметил, что начальник нервничал, не переставая щёлкал механизмом авторучки, стряхивал несуществующие крошки со своего полосатого галстука, смотрел куда угодно в сторону, но только не на меня, и я понял, что он говорил серьёзно. Я хотел спросить, что же теперь должен делать, но не смог ничего сказать – к горлу подкатился комок, на лбу выступила испарина, а по спине в неясном направлении заползали холодные мурашки.

     Несмотря на слабые надежды, сокращения ждали все. Наш завод выкупила акционерная компания с громким названием, а в газетах написали, что вместо двигателей советской разработки на заводе будут собирать южнокорейский автомобиль.  Мой отдел, организованный при цехе № 2, назывался вторым конструкторским и специализировался на вычерчивании рым-болтов и гровер-шайб, растачиваемых и собираемых в нашем цехе. Но теперь услуги отдела никому не требовались потому, что болты и гайки будут собирать по корейским чертежам.

     Вслед за мной сократили и моего начальника, добрейшего и милейшего Семёна Аркадьевича. Но начальнику не так страшно потому, что ему уже за 60, ему полагается какая никакая пенсия, хотя работать Аркадьич мог ещё долго, имея светлую голову и богатырское здоровье.

     А мне сорок пять, у меня за плечами технологический факультет советского политеха, а на плечах хрупкое, нежное, тонкое, легко ранимое создание – моя Аннушка, любимый, обожаемый мною человечек, мой друг и моя жена. Она с консерваторским образованием, преподаватель музыки и концертмейстер в детской школе искусств. Она талантлива и трудолюбива, в её класс трудно записаться, а её ученики побеждают и получают дипломы на престижных конкурсах. Ей тридцать пять, у неё золотые волосы, светлые, чистые глаза, как небо после летнего дождя, она божественно красива особенно за роялем в строгой прическе, белоснежной блузке с тонкими батистовыми кружевами и крошечным бантиком из черного шелкового шнурочка. А ещё у нас двенадцатилетняя дочь, которая из-за своего переходного возраста пока ещё не складная, но, я точно знаю, что и она тоже будет таким же ангелом и совершенством, как её мама.

    Ровно тринадцать лет я старался, чтобы моя Аннушка не думала о таких низменных вещах, как деньги и никогда не чувствовала их нехватку. Не подавая виду, я трудился и зарабатывал, как мог. Я не отказывался от шабашек, благо успевал шабашить в рабочее время, а Аркадьич, зная мою двужильность и мои потребности, никогда не препятствовал этому.  Я становился к станку в цехе № 2 в авральные предпраздничные дни и работал за двойной тариф. Я выполнял частные заказы, щедро оплачиваемые заказчиками, я мог выскочить из отдела на пару часов и искусно изготовить на станке цеха любое индивидуальное изделие. Теперь же, первого апреля, во всемирный день смеха всё рухнуло разом. Я – безработный и мне совсем не до смеха. Ещё не известно, когда я получу грошовое пособие безработного, и мы втроем вынуждены будем сидеть на мизерной зарплате преподавателя музыки, которой хватало моей Аннушке лишь на её мелкие расходы.

    Потянулись долгие и бестолковые дни, наполненные пустотой и безрезультатными поисками. Я прочитывал в газетах бесконечные объявления, звонил по указанным в них телефонным номерам, не стеснялся напоминать о себе знакомым и приятелям. Но мой возраст, несмотря на мои силу и энергию, сделался единственной преградой для получения мною квалифицированной работы. Я понял, что востребованный возраст ограничен тридцатью пятью годами и не больше.

    Моя Аннушка начала давать частные уроки, просиживая с учениками до поздних вечеров.  Мы стали планировать семейные расходы, складывая учительские жалование и моё жалкое пособие, вычеркивая почти весь список необходимых приобретений, оставляя в нём продукты питания, коммунальные платежи, школьные учебники и детскую одежду. Вместе с Аннушкой мы научились ремонтировать старую одежду, а «новую» стали приобретать в магазинах «second-hand». Но денег все равно не хватало. По закону подлости начала ломаться бытовая техника. Телевизор утратил свою цветность и показывал мир в черно-белом цвете, стиральная машина стала пропускать воду и затапливать пол в ванной комнате мыльной пеной, колонки музыкального центра захрипели, как простуженные. За неуплату долгов отключили наш телефонный аппарат, а в почтовом ящике появились напоминания о растущем долге за квартиру и электроэнергию.

    Я продолжал свои никчемные поиски, и отчаяние медленно подбиралось ко мне. Я прятался от отчаяния под одеяло, и, ненадолго забываясь, прижимался своим худеющим телом, к пылающей и нежной коже Аннушки… Мне казалось, что я, не обеспечивая семью, не заслуживаю права заниматься сексом с моей любимой. И ещё мне казалось, что я схожу с ума. Жалко было Аннушку, но в душе ещё теплилась, жила надежда на чудо и оно случилось это чудо, неожиданное и большое.

     Чудом стала случайная встреча с моим школьными другом Ромкой Цаплиным. На людной улице я не узнал высокого лысого мужчину в длинном тёмном пальто и дымчатых очках. Он медленно шёл навстречу, держа тонкую кожаную папку под мышкой, и разговаривая по мобильному телефону. Когда мы поравнялись, я услышал Ромкин голос, обернулся и дёрнул прохожего за рукав. Это был он, Ромка. Мы обнялись, он снял свои дымчатые очки и стал рассматривать меня, а я рассмотрел морщинки у его глаз, знакомых до боли, колючих, черных и улыбающихся.
- Наверное, и у меня тоже такие же морщинки, стареем - подумал я и смахнул навернувшуюся слезу,
- Oт ветра, - сказал я Ромке и он потащил меня в кафе, где мы выпили по чашечке горького кофе с коньяком, и я рассказал ему свою историю, а он оставил мне номер своего мобильника, пообещал что-то придумать для меня и велел позвонить ему через пару дней.
Я не спал две ночи, еле дождался послезавтрашнего утра и побежал звонить к соседям, пока ещё они не успели уйти из дому. Когда я в трубке услышал Ромкин голос, я понял, что звоню рано, и разбудил его.
-  Ну ты и даёшь, старик, поднял меня с постели… Видать, достала тебя житуха.
Ромка сказал, что нашёл мне место в крутом туристическом агентстве. Он продиктовал мне адрес, объяснил, как найти фирму и кого спросить, предупредил, что фирмачи «протестируют» меня и что без этого нельзя попасть в фирму даже самым блатным. Он сказал, что уверен во мне на все сто потому, что у меня башка на плечах, а не капуста, и он не забыл, как проигрывал мне в шахматы и списывал у меня контрольные по алгебре.

Туристическое агентство размещалось на последнем этаже престижной «свечки». Так горожане окрестили шестнадцатиэтажную башню из стекла и бетона,  шедевр архитектурной мысли шестидесятых, принадлежавшую при советской власти какому-то НИИ, а теперь вместившую в себя процветающие коммерческие фирмы. Меня  встретили вежливо любезные сотрудники агентства, одетые одинаково опрятно в темно-синие брюки, бледно-голубые рубашки с короткими рукавами и галстуки цвета брюк. «Униформа», - подумал я и обрадовался, представив себя в этом одеянии. 

     Мне предстояло пройти три тура испытаний, и в случае успешного их прохождения, я становился туристическим агентом с денежным довольствием, размеры которого мне и не снились. Я заявил, что готов выдержать все испытания сейчас же и здесь же, но мне ответили, что испытания положено проходить в течение трёх дней, и каждый день мне будет предложено новое задание.
- Три так три, - согласился я и стал отвечать на вопросы анкеты первого дня, где выяснялись мои биографические данные. И вновь я обрадовался потому, что проще испытания не придумаешь, да и биография у меня была чистейшая: ни сомнительных родственников, ни интересной национальности, ни наследственных болезней, ни приводов, ни судимостей, ни вредных привычек.

     На второй день мне объявили, что испытания мои проходят нормально, что с вопросами первого тура я справился и вот теперь допущен ко второму. Вопросы второго тура были на эрудицию и напоминали телевизионную викторину «Как стать миллионером». Вначале я разволновался, но, посмотрев анкету, понял, что и это задание будет для меня жареными семечками. Ну, например, требовалось написать последнюю фразу пословицы, и мне предлагались на выбор 4 варианта ответов. Я быстро справился с заданиями потому, что ответы на большую часть вопросов знал, а на те, что не знал, ответил с помощью логических рассуждений. Проверив свои записи, я отдал анкету, а когда на третий день явился в агентство, мне сказали, что у меня блестящий результат, и что ошибок нет ни одной, хотя определённое количество ошибок допускается. Когда я спросил, означает ли это, что я могу на третьем туре допустить большее количество ошибок, сотрудники агентства, находящиеся в кабинете, лукаво переглянулись и рассмеялись. 

     Мне предложили выпить чай, съесть печенье, и я расценил этот жест, как свою предварительную победу. Я пил ароматный чай и, как мне казалось, очень к месту рассказал о своей семье, об успехах и привлекательности Аннушки, о дочери, о прошлой своей работе и о своём бывшем начальнике Аркадьиче. Потом меня предупредили, что в агентстве пройдёт совещание, и вежливо попросили подождать в вестибюле какое-то время.

     В вестибюле стояли удобные кожаные диваны, на столиках лежали красочные проспекты агентства, плавали рыбки в аквариуме, в большущих глиняных горшках росли пальмы и диковинные вьющиеся растения. Я подремал минут десять-пятнадцать на мягком диване, согревая его кожу теплом своего тела, а потом, полагаю из-за выпитого чая, ощутил потребность посещения здешнего туалета.

     Заведение с пирамидкой на дверях, перевёрнутой вершиной вниз, потрясло своей стерильностью, хромированным блеском крючков и ручек, успокаивающим цветом отделки серо-синих тонов и запахом морской свежести. Вспомнились слова давнего приятеля по двору, выучившегося впоследствии на архитектора, и сказавшего примерно так:
- Если ты хочешь узнать реноме конторы – посети её туалет. 
Я подумал, что при такой красоте не мудрено и вовсе забыть о цели посещения заведения или побояться разрушить его стерильность. Кабина была единственной и просторной, в ней было узкое окошко, забранное герметичным стеклопакетом. Захотелось взглянуть в окошко, увидеть улицу с высот агентства, машины в непривычном ракурсе, людей-муравьев, не подозревающих о взлёте дизайнерской мысли на последнем этаже «свечки». Я приблизился к окошку, бросил взгляд из спокойного, заоблачного мира туда и… остолбенел…

     К стеклу, со стороны улицы, ближе к подоконнику прилипли 100 долларов. Новенькие, зеленые, с улыбающимся президентом, похожим на легендарный портрет Моны Лизы. Я представил себе, как ветер вырвал из рук несчастного прохожего эту зелёную бумажку, понёс её по воздуху, как бумажный самолётик, и прилепил к запотевшему стеклу красивого туалета.
- Господи, счастье-то какое, - вскричал я, представив в рублях сумму приклеенных денег, - Сегодня же куплю букет роз Аннушке и не скажу, где взял деньги, а ещё куплю дочери билет на праздничное представление. Куплю туфли-лодочки Аннушке, для концертов, которые она уже давно присмотрела в универмаге, и ещё останутся деньги, что бы разблокировать телефонный номер и позвонить Ромке Цаплину. Ну а ночью, а ночью, а ночью… Будет всё, что я хочу и что любит Аннушка! Сейчас же открою окошко и возьму зелёную бумажку, только поскорее бы это сделать, пока её не успел сорвать и унести с собой ветер. 
Я стал шарить пальцами по пластиковому переплёту в поисках ручек или кнопок и не нашел их.
Беда… Окошко оказалось глухим, и никак не открывалось… Даже ручек не было…
Разбить…  Найти тяжелый увесистый предмет и что есть силы стукнуть по окошку…
Нет… Нельзя… От удара может сорвать ветром бумажку, а я могу скомпрометировать себя перед работниками агентства потому, что никого из посторонних лиц сейчас нет в агентстве и всем будет понятно, что разбитое окошко моих рук дело. Да и не так просто разбить крепкий стеклопакет с безвоздушной прослойкой между толстыми стёклами, стёкла только растрескаются от удара.

    Что делать? Что делать? Должно же оно открываться, его же как-то моют? Стоп. Рядом в вестибюле - дверь женского туалета. Наверняка там тоже есть такое же окошко. Быть может, то окошко открывается, и оттуда, открыв то окошко, можно будет дотянуться до заветной зелёной бумажки. Так и нужно сделать. Пойти в женский туалет. Открыть, протянуть руку и достать…
Нет, не так всё просто… А если вдруг заметят, что я, мужчина, захожу в женский туалет, и потом подумают, что у меня извращённые желания? Тогда точно не примут на работу извращенца. Не даром в первой анкете так выпытывали о моих наклонностях, вредных привычках и семейным положении…
 
     Но, пока я думаю, у кого-то может возникнуть естественное желание, пойдут в туалет осуществлять это желание, зайдут в кабину, увидят купюру и тоже захотят взять её. А я останусь без денег и никак не смогу доказать, что она моя, эта купюра, что я нашёл её первым. Нужно как-то преградить путь в кабину и сделать это сейчас же. Я снова прошёл в кабину, посмотрел на окошко и погладил его – моя родная зелёная купюра была на своём старом месте. Я обследовал дверь кабины и увидел хромированный шпингалет. И тут меня осенила мысль:
«Закрыть кабину изнутри на шпингалет, а самому перелезть через перегородку - пусть потом думают, что там, в кабине, кто-то сидит».
Так и сделал, запер. А перелезть не смог. Кабина просторная, перегородки высокие, не помогло и влезание ногами на унитаз. Я осмотрелся и решил проползти под перегородкой кабины, между её низом и полом, там была щель, благо пол чистый, не чета другим туалетам, где лужи и ходить можно на каблуках. Но только я полез головой вперёд (не покойник же, что б ногами), как заходит мужчина в знакомой сине-голубой униформе, должно быть из сотрудников агентства. Мужчина, кода увидел меня, лежащего на полу туалета в костюме с галстуком, наполовину торчащего из кабины, то остановился, как вкопанный, глаза свои выпучил, заморгал ими быстро-быстро, дар речи потерял, только рот открыл и замычал. Я тоже перепугался до смерти, но быстро взял себя в руки и сказал, стараясь быть предельно спокойным:
- Всем хорош здешний санузел, но вот вылезать из кабины – не удобно, не всё ещё до конца продумано…
Мужчина ничего не ответил, повернулся ко мне своей широкой спиной и выскочил прочь, хлопнув дверью, а я выполз из кабины на волю, благо, что по комплекции я худой и стройный. Хуже было бы, если был тучным и толстым, застрял бы тогда в щели, и остался бы лежать на полу. Вот была бы умора! Но если говорить серьёзно, то мне совсем не до смеха.

     Я встал, отряхнулся, посмотрел в огромное зеркало, висящее над умывальниками, отметил, что я в полном порядке – костюм почти свежий, без помятостей, даже прическа моя не испортилась и узел галстука на своём месте. Стоя у зеркала, я заметил отраженный в нем шкафчик на противоположной стене, почти незаметный, выкрашенный в тон отделки стен.
- Надо посмотреть, - подумал я, - а вдруг в этом шкафчике секрет открывания окошка припрятан? Я подошёл, открыл шкафчик, и увидел, развешенные в нем на крючках атрибуты уборщицы: тёмно-синий халат, косынку, ведро, швабру, черные резиновые перчатки и тряпку. Посмотрел я на эти вещи, почесал свой затылок, и опять меня мысль осенила:
«Переодеться в уборщицу и пойти в женский туалет».
Только чтобы никто не увидел меня переодевающимся, пришлось с атрибутами в охапке обратно пролезать в щель, в кабину. И полез. Как только пролез наполовину, так слышу: опять дверь хлопнула, сквознячком меня обдуло, и шаги чьи-то затопали по шершавой плитке пола. А поскольку влезал я головой к унитазу, то ни как не мог увидеть личность входящего.
- Ну и ладно, - думаю, - обойдётся, как-нибудь. Пролез во внутрь кабины и услышал по стуку шагов и звуку хлопнувшей двери, что личность вышла обратно. Постоял я чуток в тишине, полюбовался купюрой, снова погладил её через холодное стекло, а потом снял брюки, пиджак, галстук, и повесил их хромированные крючки. При этом подумал, что будь эти крючки и шпингалеты в другом месте, а не в туалете агентства, то не просуществовали бы там они и получаса, были бы свинчены или вырваны с мясом и унесены в неизвестном направлении первым же посетителем общественного места.

     Халат подошёл мне в самую пору, косынкой я плотно обвязал лицо, и быстро, почти пулей, выскользнул через щель наружу. Опыт, знаете ли, – вещь великая.  Посмотрелся в зеркало, подправил косынку, одёрнул халат и остался доволен собой: на меня смотрела классная тётенька-уборщица, к тому же и симпатичная, только ноги тонкие и волосатые. Хорошо ещё, что перед самым приходом в агентство выбрился чисто-пречисто, и щетина ещё не успела проклюнуться и щёки гладкие. Надел резиновые перчатки, намотал тряпку на швабру, взял ведро, открыл дверь и попятился спиной, как бы домывая пол перед собой, стараясь шваброй двигать естественно, что бы ни у кого не возникали подозрения в не подлинности уборщицы. В вестибюле краем глаза заметил нескольких мужчин, в нерешительности топчущихся у двери туалета, и, не глядя им в глаза, сказал фальцетом:
- Усё вымыто, проходьте, уважаемые граждане, приятных вам… ошушений! – а сам (сама!!!) быстренько с тряпкой и шваброй шмыг в женскую уборную, будто продолжать уборку. Ясное дело – боялись мужички заходить в заведение из-за ползающего по полу незнакомца, потому-то и стояли и маялись. В женском заведении окошко было в точности там, где я его и вычислил, и на нем тоже не оказалось ни ручек ни кнопок… Глухое.
Э-хе-хе… Почесал голову через косынку и вспомнил, что агентство находится на последнем этаже. И тут меня в третий раз мысль осенила:
«Что если выбраться на крышу и оттуда попробовать достать купюру, дотянуться до неё шваброй и соскрести её...»
Да и атрибуты уборщицы очень даже кстати на мне оказались. В халате проще будет пройти через технические выходы.
   
     И полез на крышу (полезла!!!), фальцетом объясняя вахтёрам, охранникам и консьержам, что иду на крышу, с целью замести её и помыть крышу тряпкой на швабре. И поверили мне, и пропустили, и ещё даже ключи выдали от выхода на кровлю.
---
     Красотище на крыше, аж дух захватывает: весь город видно, как на ладони. Пожалел, что фотоаппарата с собой не оказалось. Холодно только и ветрено. Долго здесь в амуниции уборщицы не полюбуешься урбанистической панорамой. Сориентировался, с какой стороны туалеты будут, подошёл к краешку парапета, перегнулся через него, голова от высоты закружилась, но увидел бумажку, прилипшую к стеклу, и легче стало, страх пропал. Только вот далеко до бумажки было, даже шваброй не дотянуться.

     Осмотрелся я и заприметил на крыше механизмы с тросами и блоками. Сообразил, что это люлька. Так, кажется, их называют строители, - опускающиеся приспособления для мытья окон. Говорят, что в экстремальных ситуациях человек способен свершить невозможное. Во всяком случае, мне удалось свершить невозможное в своей жизни – перебросить эту люльку через парапет и аккуратно спуститься в ней к окошку с зелёной бумажкой.

     Хотите узнать, что было дальше? Ни за что на свете не поверите.
Купюра та оказалась третьим моим испытанием. Цветной ксерокопией, на которой, со стороны улицы, было написано:
- ПОЗДРАВЛЯЕМ ВАС С УСПЕШНЫМ ПРОХОЖДЕНИЕМ ТРЕТЬЕГО ИСПЫТАНИЯ!

     Уже потом, поступив на работу в туристическое агентство, я узнал, что третьим испытанием проверили мою находчивость, предприимчивость и целеустремлённость.
Приходите ко мне в агентство, подберу для вас самую лучшую путёвку! Не пожалеете.


Январь 2004 г.