Далекие земли

"Поздний вечер. Мокрый асфальт. Желтые заплатки окон. Я иду по городу, и он становится моим. Я иду постигать тайную любовь между невозможным и несбыточным. Я смотрю вокруг. Мне нужно видеть все. Мне нужно сегодня полюбить все это. И запомнить.
В этом городе еще не настала весна. Растаял снег, упали первые робкие дожди. Город замер в недоумении, в ожидании, в надежде на лучшее, но без особых на то причин. Он переболел зимой, и это очень заметно. Он облезлый, неухоженный, злой... избегает собственного отражения в лужах. И что же было делать, если мы случились именно сегодня — он со своей весной, и я со своей любовью?!..
Обыкновенный мусор под ногами, как частички людей, кусочки жизней, оставленные маски. Дамская сигарета со следами помады — упала, погасла, не сгорев и до половины — тот, кого ждала эта леди, пришел за ней, хотя она опасалась... У стены под аркой во двор разбитая пивная бутылка. Ее бывший владелец достаточно утешился, чтобы не держать себя... ее... в руках. Смятая в крохотный комочек страничка из записной книжки. Да, девочка, знаю. Но нам с тобой нужна эта боль, правда? Наше общее "навсегда"... Ты плакала два часа назад, а теперь пришла домой, сварила кофе, и бог с ним, и не так все печально... Я прошел твоими следами полквартала. Спасибо, что оставила следы. И еще, и еще... Счастливая, самодовольная, размякшая от воды фаст-фудовская обертка, мелочь, рассыпанная у стоянки в поисках ключей от машины. Слишком поздно, чтобы увидеть всех этих людей, но мне и не нужно. Я знаю о них. Я их слышу. Они сейчас там, в системе желтых квадратиков. Сотни разных видов любви. Тысячи взглядов на жизнь. Миллионы ускользающих образов.
Я хочу, чтобы они были счастливы. Без радости, без тепла, которое где-то есть, Империя теряет смысл.
Я желаю им спокойной ночи.
Город становится моим. Чем-то большим, чем просто улицы, просто машины, яркие вывески и запах дождя. Он способен говорить. И способен недоговаривать. И значит, может обмануть меня, а я — купиться на ускользающий смысл, на обещание игры, на обещание близости. И я иду. Слышишь, иду! Усмехаюсь, чтобы иметь право утверждать потом, будто бы все знал заранее. Но все же...
Отблески фар бегут по мокрым проводам. Фантастические автобусы, таинственно светящиеся изнутри, везут куда-то скопления темных силуэтов. Здесь, в незамкнутом пространстве, остается все меньше тех, кто чувствует время, кто способен спешить. Улицы пропитываются чувством завершения, напряжение сошло до нуля. В осторожном вечернем ветре напутаны запахи еды, отсветы "голубых экранов", обрывки нехитрой музыки, несерьезных разговоров. Все это — ожившее, весеннее, форточки распахнуты в темноту. Дома жадно пьют ночное течение. Как мы иногда пьем кофе, чтобы узнать, что спрятано под стрелками часов. Я ведь им завидую, а? Может быть. Очень может быть. Но мне так нужно. Так построить счастье, чтобы не владеть им. Иначе оно просто портится, это счастье. Или заканчивается.
Огромный город звучит в моей голове, шумит, говорит, шепчет. И в самом далеком, затихающем вздохе — миллион смыслов, миллион заветных обещаний. Наша старая игра... да. Ты будешь верить, и тогда я останусь рядом. Что бы ни происходило у тебя перед глазами, верь мне, чтобы я не посмел... Верь мне, говорит он. В темных глотках улиц, за разинутыми пастями подъездов есть для тебя маленькая кухня с желтой лампой под потолком. Немного кофе на дне банки — того, что тебе нравится. Хочешь, отведу тебя? Хочешь прочесть ту книгу? Помнишь, ты увидел обложку, и до сих пор не можешь забыть, знаешь, что там, внутри — что-то твое? Я покажу, на чьей полке она притаилась. Или азартная вечеринка?.. Или мудрый собеседник?.. Или немножко любви?..
Нет, желтоглазый. Сегодня я буду с тобой. Сегодня... я не могу без тебя.
Когда я родился, меня крестили в океане горечи и печали. В соленых, теплых, тяжелых волнах. Я родился человеком, и знаю, что все по-настоящему дорогое не бывает сладким. Как кровь. Как жизнь.
Мне несказанно повезло. У меня есть город и еще немного. И есть я — город и еще немного. Как слово и продолжение. И разве можно не любить многоквартирного монстра, когда он согласился быть моей частью, быть недостижимым для меня и моей горькой, печальной, соленой любви?
Я, собранная из лоскутов и обломков разрозненность, конечно, мечтал стать целым. Всякий раз, когда я пытался, он смотрел на меня золотистыми своими глазами, долго-долго, часами, ночами напролет. Много раз, спасая мою нескладную жизнь вдоль грани. И меня отпускало. А в городе шел дождь, как слезы. Он говорил неслышно, шептал в темноте под веками, что стать ЦЕЛЫМ все равно, что стать ДРУГИМ. А это значит... Да, говорил я, да, знаю. Умереть. Но я не мог не попытаться. Ты ошибаешься, говорил он, если думаешь, что целостность и любовь — одно и то же. Или хотя бы продолжение одного другим. Это противоположности. Он говорил: не думай обо мне, не думай ни о чем, принимай за любовь все, что сочтешь достойным. Не бойся. Как только ты подберешься опасно близко, я приду за тобой. Можешь ненавидеть меня, если хочешь. Это ничего.
Мне до сих пор не по себе от мысли, что многоквартирный монстр может быть таким пронзительно человечным. Я схожу с ума по нему.
...С таким невзрослым смущением прятать в темноте облезлость старых стен, или завести единственного на весь город сверчка, тихо тренькающего в подвале дома, мимо которого я иду. Или однажды подсунуть мне окно с зеленым светом — нежданное, ранившее, скосившее, с потрохами выволокшее на свет ощущение того, что я — жив. Однажды. Единожды. В самый последний момент.
Значит, он этого хотел. Хотел, чтобы я жил дальше.
Теперь у нас общий секрет. Был, остается, останется. Может не быть нас, но это — воздух для дыхания, необходимость дышать, причина жить.
Я мог бы проповедовать. Рассказывать о нем другим людям. О нем — настоящем. Но где вы видели любовь, которую можно сказать? Я иду, я дышу этим — вот и все доказательства. Я немного пьян. Я осторожно счастлив.
Возможно, я поднимусь на крышу, постою на краешке свободы. И вернусь обратно — уже свободным, еще живым.
И потом я приду не домой, но в чей-то дом. В пустую клетку статистического жилищного вопроса. В пыльную заброшенную квартиру. Место прописки — прочерк. Полусонный, уставший, понявший нечто ускользающе-важное. Возможно, подстороживший рассвет. Когда я найду, во что завернуться и где улечься, когда я усну, я буду чувствовать, как город несет меня в ладони. Подхватывает теплой волной и поднимает выше окон и крыш, выше самых последних проводов. Не на закланье, не в новую, счастливую жизнь. Он несет меня с собой. За тринадцатый размытый горизонт. И дальше."
"Очевидно, ему нравится быть игрушкой монстра?"
"Хороший способ снять с себя ответственность взрослого человека!"
"Он хочет, чтобы его кто-то любил."
"Ну, это уж совсем детский лепет!.. Ему нужна помощь психолога. Налицо распад..."
"Знаете, у таких, как правило, нет денег на лечение..."
"Стало быть, не так сильно нужна ему любовь. Я хочу сказать, настоящая любовь, а не иллюзии. Ради этого он мог бы..."
"Они тратят все деньги на наркотики..."
Когда он вошел, звуковая волна прижала его к двери. Стеффи втянул голову в плечи, двинулся в глубину квартиры. Джунгли тел шевелились в танце. Стеф кому-то махал, кому-то улыбался, бегло целовал каких-то девушек в подставленные щеки, а глазами цепко перебирал силуэты, обрывки жестов, цветные пятна одежды. На губах — расслабленная полуулыбка, в глазах — стальное напряжение, почти крик. Стеффи помнил об осторожности: стоит хоть одним жестом выдать торопливость, и ковер под ногами станет вязким, а руки танцующих джунглей оплетут намертво и будут держать-уговаривать-упрашивать долго, слишком долго.
Навстречу попалась хозяйка вертепа. Стеффи еще сильнее съежился, стараясь казаться маленьким и неуклюжим, вызвать жалость. Робко, глуповато улыбнулся:
— Привет! А где наши? Я совсем никого не могу найти... Я опоздал, да?
— Ну что ты, Стефан, — заворковала хозяйка, — ты как раз вовремя! Скоро будет сладкое, а ваши... там где-то, — она махнула рукой, — или курят на балконе.
Стефан побрел в сторону "там". Улыбка нервно дернулась, пропала. Увидел Дэва, чуть заметно передохнул. Но Стефан не Дэва искал.
В этом углу резались в карты. Зрители, обступив журнальный столик, возбужденно гомонили. Стеффи подошел, вытянул шею, заглянул поверх плечей.
Играли Дамба и Хворый. Судя по всему, партия шла к концу, народ спорил на победителя. Хворый сидел с ногами в кресле, как всегда, с невозмутимой, отрешенной физиономией, задумчиво пошевеливая пальцами ноги в драном носке. Но было заметно, что он тоже взвинчен — пятна румянца вдоль скул, пряди челки липнут к мокрому лбу. Стеффи переминался с ноги на ногу и думал, как бы обратить на себя внимание. Очень трудно будет незаметно выцарапать рыжего из этой толчеи. Практически... Стеф тяжело вздохнул... практически невозможно. Деки на его месте, наверное, уже придумал бы двадцать способов: устроить стриптиз на столе, толкнуть речь, встать на голову... взорваться фейерверком, в конце концов! Стефан кусал губы и отчаянно молился про себя: "Пожалуйста, Хворый! Подними глаза, посмотри сюда! Ты не представляешь, как мне нужен твой взгляд! Случайно, незаметно — повернись! Хворый!.. Хворый!.."
Рыжий в кресле передернул плечами, как от озноба. Народ вокруг тут же отозвался подначками и ржачем, решив, что жест относится к игре. Хворый сделал последнюю затяжку, аккуратно раздавил окурок в пепельнице и вдруг посмотрел прямо на Стеффи. С оттенком удивления и злостью, сломавшей на мгновение лед невозмутимости.
— Пожалуйста... — беззвучно прошептал Стеффи сухими, онемевшими губами. Ему показалось, что он уловил в ответ еле заметное движение ресниц, означавшее "да".
Хворый отвернулся, сосредоточил силу взгляда и мысли на противнике:
— Дамба, — окликнул он.
Народ вокруг приутих, чтобы лучше слышать.
— Кто зовет меня голосом из зада?!! — строго вопросил взлохмаченный Дамба.
— Послушай-ка, слон... — ласково начал Хворый.
— Дамба — не слон. Дамба — летающий слон!
— Это не важно, друг. Уже не важно, — печально прибавил Хворый. Стефан глазел и слушал с напряжением струны. — Сейчас мы вскроемся, и ты проиграешь.
— Нет!
— Да.
— Нет!!!
— Конечно, да, маленький слоненок. И будет плакать твоя мама, и твои друзья, и все твои деньги — тоже. Но я не хочу бесчестья для брата-животного... — Хворый неспешно и в то же время напористо подался вперед: — И я могу его спасти!
— Как? — сорвался Дамба, и еще пара голосов.
Хворый ловко сгреб со стола оставшуюся колоду, раскрыл посередине, как книжку и бросил туда рубашками вверх свои карты:
— Скорее, брат-слон, делай, как я, пока охотники не настигли нас!
Рука Дамбы дернулась, подалась вперед, замерла, снова двинулась. Кисть коротким движением втолкнула карты в колоду. Хворый тут же захлопнул ее и бросил на стол веером.
— Эй... — потрясенно выдавил Дамба, хлопая глазами.
Хворый протянул ему правую руку:
— Дай пять! Охотники никогда нас не настигнут!
Дамба повиновался. Взглянул на рыжего поверх сцепленных рук.
— Будь ты проклят, Хворый!.. — медленно заговорил он. — Будь ты неладен!.. А если бы я...
По морде Хворого поползла гнусная ухмылка.
Дамба начал посмеиваться. Потом захохотал. Народ возмущенно орал, впрочем, возмущение быстро сменялось восторгом. Хворый подхватил свои сигареты, встал, лениво протолкался от стола под градом ладоней, одобрительно хлопавших его по плечам. Едва он вышел за пределы круга, о нем забыли. Не меняя ритма шага и выражения лица, он приблизился к Стеффи, сгреб за отворот куртки, словно собираясь ударить, но не ударил. Вместо этого поволок за собой сквозь плотную толпу танцующих и тусующихся. Стеффи тянулся следом, спотыкаясь. Хворый выбрался в прохладный тихий подъезд, затащил Стефана на площадку выше и там резко притиснул к стенке. Вся его отрешенность к тому моменту куда-то подевалась, глаза люто светились:
— Хочешь мне что-то сказать, малыш?.. — сквозь зубы прошипел рыжий, явно, сдерживаясь из последних сил. — Я тоже тебе кое-что скажу. Ты мне чуть кишки не выжег своими херо****скими позывными!
— Хворый, Хворый, — залепетал Стеф, опасаясь быть придушенным раньше, чем успеет сказать.
Хворый резко отвернулся, отошел. В тишине звонко чикнул кремень зажигалки. Потом — длинный выдох.
— О чем глаза твои кричат? — чуть погодя спросил рыжий более-менее нормальным голосом.
Стефан решил, что можно снова начинать дышать. И, немного продышавшись, сказал:
— Пойдем со мной!
— Что? — Хворый повел головой, будто ослышался.
— Пойдем со мной. Это очень важно, — повторил Стеф.
Хворый повернулся. Поморщился, оглядывая его с ног до головы.
— Что еще за бред!.. Никуда я с тобой не пойду.
— Хворый... пожалуйста!.. Прости, что я... Сделай со мной, что угодно, только потом! Пожалуйста!.. Времени мало, пойдем! — сбивчиво, поспешно нес Стеффи, как бредил. — Мне очень нужна твоя помощь!..
— Помощь?.. Да ты, парень, на шею мне садишься! Если я однажды выручил тебя...
Стеффи начал сползать на пол, потому что стоять — не мог. Начал очень отчетливо слышать удары своего сердца.
— Пойдем со мной, — повторил он болезненно, без всякой надежды.
— Да что стряслось-то? — недоуменно фыркнул Хворый.
Стефан не ответил. Поджал побелевшие губы. Сквозь легкий туман и накатывающую отстраненность ощутил, как его дернули вверх крепкие руки.
— Хорошо, хорошо, я пойду, Стеф!.. Слышишь? Я пойду! Стефан?
Мальчишка упрямо тряхнул головой, цепляясь за его кисти.
— Хорошо... сейчас... пойдем.
— Не пугай меня, недоносок! — буркнул Хворый, осторожно отпуская его. Стефан держался на ногах. — На, покури, я вернусь сейчас.
Хворый ушел вниз. Стеффи выковырял из оставленной пачки сигарету, прикурил ее, тяжело облокотился на перила.
Вернулся рыжий, действительно, скоро. Облаченный в потрепанную броню куртки, с небрежно намотанным шарфом на шее и походным рюкзаком за плечом. Он двигался ломано, рывками, как обычно бывает с людьми на верхнем пороге нервного возбуждения. Стефану удалось-таки его взвинтить.
Ощупывая глазами его темную фигуру, Стеффи только что не улыбался. Хворый — это хорошо. Можно не бояться. Можно теперь начинать понемногу верить — все будет хорошо...
Стеф оттолкнулся от перил и стал спускаться ему навстречу. Они как раз проходили мимо двери, за которой продолжалось веселье, когда оттуда выкатился Деки.
— О! Тоже решили свалить? Привет, Стеф! Не знал, что участвуешь...
Стеффи бросил короткий умоляющий взгляд Хворому.
— Рановато уходишь, док! — Хворый нервничал, поэтому получилось у него зловеще.
Но Деки был глух, пьян и слишком много шума создавал сам.
— Напротив, мой больной друг, очень вовремя!
Делалось понятно, что Деки опять что-то не поделил с мужским коллективом праздника.
— Куда мы идем? — поинтересовался герой-любовник, ловко вклиниваясь между ними.
— На станцию, док, а ты?
— Пройдусь с вами, за компанию.
Хворый выпустил пар сквозь зубы и решил пока оставить все, как есть.
Но на станции, едва они попытались бережно отделаться от него, Деки что-то заподозрил.
— Вы от меня кое-что скрываете!
— Да брось ты, кривошеий! Езжай домой, отоспись хорошенько. Тебе нужно отдохнуть, — уговаривал Хворый.
— Вы что-то мутите, братья-апачи!.. Я хочу с вами!
— Деки, ты пьян!
— И это делает меня невыносиним... Не-вы-но-симо упрямым!
— Да мы просто едем спать! — не выдержал Хворый.
— Вдвоем, а? Ну, где двое, там и третий. Не бойтесь, я обещаю не храпеть и не пинаться.
Стефан до крови обкусывал губы.
— Я не трезв, рыжий перец, но я и не глух! Я слышу нотки фальши в твоем голосе. Оставь борьбу, Хворый, я неумолим!
— Ты невыносим.
— Я предупреждал...
— Деки, говорю тебе в последний раз и очень серьезно — отвали.
Будь Деки потрезвее, он бы насторожился. Но сквозь мутные окуляры ему было прекрасно видно, что Хворый поленится его бить. Голова у рыжего занята чем-то другим. Чем-то таинственным и секретным.
Деки паясничал еще какое-то время, возможно, в конце концов вынудил бы Хворого побороть лень, но Стефан тронул Хворого за рукав и шепнул:
— Оставь. Пусть только замолчит.
На это Деки согласился и задрал нос, считая себя победителем.
Потом они (с шумным Деки на прицепе) ехали, шли, почти бежали. Стеффи постоянно озирался, но скорости не сбавлял. "Возвращается," — решил Хворый.
Остались позади заброшенные новостройки, потянулись кривые, расхристанные улицы старого района, гниющие заживо двухэтажки. Хворый угрюмо сутулился. Очень уж поганое место.
Стеффи еще раз оглянулся и свернул к одному из этих могильников, нырнул в тускло светящуюся пасть подъезда. Когда Хворый вошел следом, Стеф поднимался на второй этаж.
Деки уже некоторое время молчал в арьергарде. Хворый надеялся, что он где-нибудь потеряется, но тщетно.
— Пахнет гарью, — пробормотал Деки, постучав рыжему между лопаток.
Хворый принюхался. Верно, горечь. Здесь везде изрядно воняло, поэтому он и не обратил внимания сразу. Так вот куда их занесло! Кислотная Плешь... Бывший химзавод, и все такое...
Следом за Стефаном они вошли в незапертую квартиру.
Тесная, загроможденная мебельным хламом глотка коридора. Воняет древесной гнилью и старухами. Где-то близко монотонно бубнит телевизор. "Как мальчишку вообще сюда занесло?!"
Они продирались в полутьме, стараясь поменьше спотыкаться и ничего себе не сломать. Проходили мимо старомодно застекленных дверей со слепым матовым стеклом. За некоторыми горел свет. Одна, судя по запаху, вела в туалет. И там свет горел тоже. Коридор все тянулся. Появилось чувство, что квартира внутри больше, чем снаружи. Хворый психовал — трое мужиков ломятся сквозь чужое жилище, и с минуты на минуту поднимется крик. "Может, успеем смыться до того, как прибудет патруль? Стефан, маньяк, знай, жмет вперед, будто его приглашали." Нет, Стефана никто сюда не приглашал, Хворый мог бы в этом поклясться. Мальчишка свернул вправо. На кухню.
Все тут было какое-то гнойно-желтое. Голая лампа-сотка под потолком, стены выкрашены заборной зеленой краской, на которую так и просится сакраментальный трехбуквенный... Хворый, человек в быту довольно неприхотливый, не то, что есть — ссать бы тут побрезговал. И дело даже не в убогости. Он просто и наверняка, звериным чутьем знал: тут оставаться нельзя, нельзя, нельзя... бежать! Бежать, пока стены не начали сходиться. Сердце колотилось, как будто он уже бежал. Хворый начал поднимать руку, чтобы вытереть лоб...
— Епт!.. — вырвалось у Деки.
Хворый оглянулся. Деки показал глазами на холодильник. Там, подобравшись, сидела черная кошка и пялила бесстыжие иссиня-зеленые зенки с лютой, совершенно человеческой ненавистью. Деки махнул рукой. Кошка спрыгнула вниз. Холодильник сразу включился и зарычал.
Хворый сделал еще полшага вперед, потому что Стеффи тянул, умолял его глазами. И понял, зачем.
Девчонка — сколько ей там? — сидела на полу между разделочным столом и мойкой, только что не в обнимку с мусорным ведром. Серенькая, обвислая водолазка с растянутым воротом — явно не по ее плечам, непонятного цвета матерчатые штаны до щиколоток, руки сцеплены вокруг колен, голова откинута к стене, а рядом — лежит полосатый котенок. Хворый сглотнул — не помогло. Мертвый котенок.
В глубине коридора утробно заклокотал бочок унитаза. Все дернулись. Все, кроме нее.
...В зрачках, как в застоялых омутах, неподвижно желтели точки света. Никакого страдания, никакой боли. Только желтые точки.
— Эй, — позвал Хворый. — Как тебя зовут?
— Она не скажет, — шепнул Стеффи. — Она молчит. Сказала, что котенка звали Марк, и — все. Я поэтому и... тебя. Мы же... ну... всегда говорим с ведомыми...
— И что теперь делать?
— Я не знаю. Я думал, ты...
— Ловко! — подал голос Деки.
— Что?
— Ловко ты подставил папашку! — Деки хихикнул.
— Что?! — оба обернулись.
Деки попятился. Вид у него был ошалелый.
— Ты подставил его, Стеф! Подставил под мертвеца. Это лучший способ сгинуть, называется — спихнуть под Грань. Когда ведомого нельзя вести. Я знаю, потому что Полосатого тоже так спихнули, а Полосатый меня натаскивал.
Деки взъерошил волосы трясущейся рукой.
— Хворый, это не правда... — выдохнул Стеффи.
— Правда, — отрезал Деки.
— Нет...
— Правда!!! — заорал он.
— Хворый, я...
— Сматывайся, рыжий, пока "линейку" не поймал!
Они орали друг на друга, как-то наплевать сделалось на предполагаемых жильцов. Стеффи чуть не плакал:
— Я не знал! Я хотел ее вытащить! Я хотел помочь!
Хворый молчал, зацепившись взглядом за сцепленные руки девчонки. У него возникло чувство, что он стоит посреди этой кухни много лет, что он жил тут всегда. И всегда тут кто-то ругался — такое обычное дело, что слова теряют смысл, становятся шумом. Слова ничего не доказывают. Они вообще ничего не озна... Хворый грохнул ладонью по столу. Повисла пауза.
— Деки пошел вон, — сухо произнес Хворый, как о свершившемся факте. — Стеф, кончай скулить, ты мне нужен.
Как по волшебству, Деки пошел вон, Стеффи замолчал, и стало слышно, как док пробирается обратно по коридору.
Хворый сбросил с плеча рюкзак, расстегнул куртку, присел перед девчонкой на корточки.
— Стеф, принеси одеяло.
Стефан проглотил свой глупый вопрос и скрылся.
Хворый проверил пульс на шее, заслонил ладонью свет — зрачки работали, как надо. Потрогал ступни — прохладные, как у всех, кто ходит босиком. Взялся расплетать пальцы, стиснутые вокруг запястья левой руки. Девчонка вяло сопротивлялась.
— Ну все, все, просыпайся, — приговаривал он. — Надо отсюда сматываться. Это твой котенок сдох? Красивый был...
Молчала. Котенок ее не пронял. "Не бить же ее!.. — испуганно промелькнуло в голове. — Да и где она, истерика?.. Лучше бы ты ревела, глупая! Откуда у тебя столько сил на молчание?"
— Просыпайся, Элли, ты сегодня отправляешься в страну чу...
Хворый поперхнулся. Неуклюже осел на пол — кровь от головы разом ухнула к заднице, оставив в ушах противный комариный писк.
...У нашей Элли на руке старые электронные часы с поцарапанным стеклом... мужские часы... три царапины, как "а" с растопыренными ножками... И ремешок — все тот же...
Хворый ни разу в жизни не видел призраков. Раньше — ни разу.
Подошел Стеффи с косматым нечесаным пледом.
"Да, я больной, — успокоил себя Хворый. — Мы тут все больные. Тебе это снится, так что не ссы!" Он потянулся вперед, принялся бережно вытаскивать девчонку из закутка. Она упиралась, жалобно подвывала, слабо мотала головой. Пустое лицо исказилось страхом.
— Она боится, — сообщил Стеффи.
— И что? Переживет...
Хворый поставил ее перед собой, ловко упаковал в одеяло, подхватил на руки.
— С днем рождения, Элли. Стеф, рюкзак мой захвати...
Они прошли обратно по заколдованному коридору. Снова — свет за дверями, зловещее бормотание телевизора, запах старух. На улице стало чуть полегче. Хворый чувствовал, как до предела, до звона напряжены мышцы человечка, завернутого в плед. На ходу опустил голову, потерся носом об ее висок, подышал теплом в волосы. Показалось? Или чуть-чуть оттаяла?
— Хворый? — Стефан начал понемногу приходить в себя после того, что ему Деки наговорил.
— М?
— Здесь что-то неладно с Гранью.
— Это не Грань.
— Как?!
— Ты хоть знаешь, куда занесло тебя, псих?
— Это Западный...
— Это Кислотная Плешь. Сюда Грань не ходит. Тут мертвая зона. Для всех.
— Но здесь же живут...
— Да, Стеф. Как раз они и живут.
— Стеф?
— У?
— Как ты ее нашел?
— Ты мне не поверишь, если расскажу.
— Даже так? А с пересчетом на то, что я проводник?
— Все равно, не поверишь, — очень по-взрослому вздохнул Стеффи.
Они торопились на станцию, но возле заброшенных новостроек рискнули немного передохнуть. У Хворого ныли руки, еще он смертельно хотел курить.
Они странно выглядели со стороны: двое парней с младенцем-переростком.
— Стеф, — и выпустил дым на "ф", — Ты зачем в проводники подался? Ведь не за деньгами же?
— А ты?
— Дурака свалял.
— Я, наверное, тоже.
Спустя шесть минут:
— Пойдем дальше?
— Пойдем.
Призывно светящиеся двери станции монорельса оказались заперты.
— ****ские засранцы! Черт, а!..
— Может, автобусы ходят?
— Хрена лысого, блокада!
— Встряли...
— У тебя деньги есть?
— Сейчас посмотрю... тридцать с мелочью.
— М-да. Может, тогда пистолет найдется? И пара чулков?
— Да ты что! Смеешься...
— Пойдем, вон, сядем.
Девчонка на руках у Хворого согрелась и задремала. Он осторожно просунул руку мимо ее щеки в нагрудный карман, выудил записнуху, подал Стеффи.
— Поищи в Западном, что поближе.
— А сам?
— Не видно же ни хрена! Иди на свет. Когда найдешь, позвони Дэву. Пусть сгребает всю свою аптеку и дует туда же на предельной скорости. Рабочий его знаешь?
— Нет.
— Там, сзади, на корочке.
— Хворый... как он доберется-то?
— Не волнует. Пусть хоть по воздуху летит. Или труповозку закажет.
— Чего?!!
— Труповозку... Ты что, не знаешь? Дэв ведь у нас труповоз!
— Се-серьезно?
— Стеф, давай, блин, потом это обсудим! Постой! Позвони еще Пантере. Попроси, чтобы утром она нас как-нибудь отмазала от Малыша.
— Она меня с говном съест.
— Не ссы. Она еще не спит.
Переговариваясь с Пантерой, Стеффи рассеянно оглянулся, посмотрел на скамейку. Хворый покачивал спящую, опутав ее своими длинными руками. Пантера что-то спрашивала, а Стеф перестал на время ее слышать. Он и не знал, что бывает такая нежность!..
— ...А ближе ничего не было? — ругал его Хворый.
— Нет.
— И на седьмой этаж лезть! У меня руки оторвутся!
— Давай помогу?
— Ох, отвали!..
Почему-то Стеф и не ждал согласия.
Улица была одна из заброшенных. Не так давно здесь еще жили. В некоторых подъездах остались горящие лампочки. На лестницах скрипело под ногами битое бутылочное стекло. В "схеме маршрутов" значились чьи-то имена. Стеф подумал, что их надо бы вычеркнуть.
— Кто ходил по этим маршрутам до тебя? Как его звали?
— Не знаю, — отозвался Хворый.
— И что с ним потом стряслось?.. Тебе не интересно?
— Нет, — отрезал Хворый сквозь зубы.
Неприметная дверь в углу площадки, грязный коврик с загнутым уголком. В прихожей над полуслепым от пыли зеркалом висела жестяная сова. Налево — комната, прямо — кухня и все остальное, направо — крохотный чулан с запахом старых фотореактивов. Странно, что жилище вообще сохранило запахи прежних хозяев. Но сохранило. И это был добрый знак. Не взирая на пушистый "налет времени", в квартире продолжал теплиться едва уловимый уют. Устроив Элли на скрипучей тахте, Хворый бродил по комнате, оглядываясь.
— Стеф...
Стефан подошел, и Хворый протянул ему крохотный пустой флакончик от духов. Стефан понюхал.
— Я безнадежно влюблен, — мечтательно улыбнулся Хворый. — Какая женщина!..
— У нее был муж.
— Я знаю. Доктор наук. Но это все равно.
— Ты знал их?
— Нет, — хмыкнул он. — Я их не знал. Но это все равно.
Потом они сидели на ковре возле тахты, почти касаясь плечами, как два сторожевых барбоса. Не говорили. И не спали. Светил оранжевый ночник. Окно Хворый чем-то завесил на всякий случай.
Тишина тянулась, тянулась, становилась пугающей из-за своей нескончаемости. Стеффи поймал себя на том, что ждет. Чего? Кого? Дэва? Что-то непохоже... Середина ночи, проклятый час, длящийся до момента поворота на рассвет. Невыносимо долгий.
— Хочешь есть? — спросил Хворый вполголоса.
Стефану стало чуть полегче.
— Хочу. А что?
— Бутерброды. На вечеринке спер.
Хворый выволок из рюкзака полиэтиленовый пакет, поставил на пол.
— Круто! Как ты догадался?
— Случайно, — усмехнулся Хворый с долей иронии.
— Интересно, сколько сейчас? — спросил Стеффи через некоторое время, все еще жуя.
— У меня нет часов.
— У меня, вот, тоже.
Про часы Элли Хворый неожиданно для себя промолчал. Наверное, продолжал считать их призраком.
— Такой будешь?
— А этот с чем?
— Рыба какая-то...
На площадке за дверью послышались шаги, возня, дверь несильно толкнули.
— Это Дэв, — подхватился Стеффи.
Хворый поймал его за край куртки с неожиданной силой:
— Не спеши...
— Да ты что...
Приглушенные голоса снаружи.
— Кого он еще приволок? — Стеффи мучительно вслушивался.
— Это не Дэв, — сказал Хворый.
Они со Стеффи уставились друг на друга.
— Не может быть, — сипло выговорил Стеффи.
— ...заперта, сука... — недовольно протянул кто-то.
— ...ничего...
Дверь толкнули сильнее. Голоса продолжали бормотать. Кто-то визгливо расхохотался. Какая-то пьяная девка.
Хворый беззвучно вышел в прихожую, постоял, слушая и пытаясь, должно быть, посчитать говоривших. Потом вдруг заорал, растягивая слова, как заспанный человек:
— Кто там, нах!.. Подите в сраку, нах!.. Патруль вызову! Пидоры...
За дверью встревоженно замолчали. Хворый вернулся, наклонился к уху Стеффи:
— Найди себе что-нибудь на случай, если они не уйдут. И погаси свет.
— А патруль? — с надеждой шепнул Стеффи.
— Телефона нет.
— Хворый... так просто не бывает!.. Это же маршрутная квартира... В них же никогда никто... — Стеффи смолк.
Хворый коротко взглянул на спящую Элли.
— Давай, парень, меньше слов.
Деловой тон — прекрасное средство от лишних перепсихов. Стефан занялся поиском твердых тупых предметов. Хворый на долю секунды пропал из поля зрения. Появился с обрезком водопроводной трубы-тридцатки. Сел в дверном проеме комнаты на корточки. Закурил. Стеффи погасил свет.
— Стеф... из комнаты не высовывайся!
За дверью было тихо, но удаляющиеся шаги все не раздавались.
— А ты?
— Нам вдвоем тут тесно будет. Не суйся, а то прибью.
Стеффи не совсем уяснил, предупреждение это или угроза.
Ждали. Стефан постоянно сглатывал железно-мятный привкус во рту. Был миг, когда он очень хотел проснуться дома. Впрочем, ждать долго не пришлось. В дверь тяжело забарабанили.
— Эй, ты, обсос, на!.. Открывай, на!..
Хворый больше не отвечал. Каждая шутка хороша лишь однажды. Они потратят время, матерясь и пинаясь. Потом начнут ломать. Но войти все разом не смогут. Хорошо бы у них не оказалось фонариков...
Для Хворого все было просто. Жаль только, гады осквернят этот уютный угасающий мирок.
Стеффи то и дело вытирал о штаны потеющие ладони. Руки сделались холодными. "Господи, — думал он удивленно, — это как война. Древность какая-то!.. дикость!.. Никто уже так не воюет, никто не берет в осаду крепости... Мать учила меня рисовать, а не драться."
Конечно, ему случалось, как и любому мальчишке... Но не так. Сидеть смирно, ждать, зная, что их больше, зная, что они все равно войдут... Стефан так не умел, и внутри что-то больно дергалось, кричало бессмысленно: не хочу, не хочу!.. Сидеть и ждать с холодным сердцем могут только настоящие солдаты. Или отморозки, вроде Хворого, которым ничто в жизни не дорого по-настоящему.
Снаружи принялись долбить дверь более осмысленно. Хворый отметил про себя, что ломика у них нет. Поднялся на ноги.
Стефан считал удары, неведомо откуда зная, что замок вылетит на восьмом. Он вдруг совершенно успокоился. Понял, что больше всего его угнетала темнота и ожидание. К темноте он привык. Ожидание вышло. Значит, все будет хорошо.
Замок вылетел на восьмом, с сухим, негромким треском. Дверь отошла, ударилась о стену. В прихожей началась возня, почему-то молчаливая, начисто лишенная прежних матов. Стеффи слушал, стоя на месте. Разглядеть все равно ничего нельзя. Звуки сместились к порогу, за порог. "Зря он высунулся..." Кто-то заорал. Далеко-далеко, наверное, в конце улицы раздалось завывание сирены. Стеффи вздрогнул: не может быть! На площадке дрались, рычали. Разбилось что-то стеклянное. Сирена помаленьку приближалась. Стеф метнулся к окну, сдернул тряпку. Увидел отблески мигалки. Да не может быть! Откуда взялся?!! Визгливая девка тоже что-то услышала, закричала на своих насчет "валить". Хорошо, замечательно. Ее крики гасили инерцию свалки, кто-то уже бежал. На пределе легких девка протрубила магическое слово "патруль, на!.." Шаги заполнили гудящую темноту на лестнице. Где-то внизу победоносно грохнула дверь. Стеффи у окна услышал еще один звук. Скрипнули тормозные колодки. Сирена тошнотворно мяукнула и стихла. Мигалка осталась вспыхивать в черных стеклах соседнего дома.
Стефан прислонил свою дубину к холодной батарее. Ткнулся лбом в стекло. И провалился в бессмысленную зимнюю неподвижность на долгие, долгие секунды.
Зажегся верхний свет, резанул по глазам. Стеф проморгался, собрался с мыслями. В прихожей брякнула труба. Ага, живой. Если, конечно, это он. Все, не расслабляться, жить дальше. Стеффи обернулся.
Хворый, взъерошенный, загнанно дышащий и шмыгающий носом, перешел комнату, даже не взглянув в сторону Стеффи. Ему навстречу откинулся угол косматого пледа, Элли рывком уселась. Хворый плюхнулся с ней рядом и они... нет, даже не обнялись, сцепились намертво. Стефан почувствовал, как жаром обдало лицо, словно сунулся в костер. Опустил глаза. Ну... какая разница, кто ей поможет?.. Все верно, она ведь испугалась... Хворый шептал что-то успокоительное (...все, все, тише... все хорошо...), гладил ее по спине. Потом поднялся. Подошел к Стефану. Они переглянулись: понимаешь?.. ни хрена!.. а ты?.. тоже.
— Ты цел? — спросил Стеффи вслух.
— Пару раз попали.
— Сколько их было?
— Х-хер знает!.. Больше, чем надо.
Хворый зло вытер разбитый нос тыльной стороной кисти. Стеффи заметил кровь на ладони.
— У тебя...
— Угу. Мне везет. На этот раз пивная бутылка.
Рыжий не мог долго стоять на месте. Снова отошел.
Входная дверь медленно распахнулась. Хворый моментально...
— Эй, что тут у вас творится? — Дэв зажмурился от света.
— А-а... вовремя ты, — криво ухмыльнулся Хворый.
Стефан вдруг сообразил одну штуку.
— Дэв, ты не представляешь, как ты вовремя! Это твоя сирена была, да?
— Не моя она вовсе! Водитель по ночам постоянно ее врубает. Он у нас малость того... не родной, — Дэв осторожно улыбнулся. — Ну ладно, не о том. Зачем трубили срочный вызов?
— А послушай-ка, Дэв... ты ведь на своем трупокате? Можешь нас забрать отсюда?
— Обоих?
— Троих, — Хворый кивнул на тахту.
— А... ну... придется поторговаться... но можно, почему нет?
— Тогда давай: сперва прогулка, потом разговоры.
— О'кей, стройтесь на посадку. Пленных не брать.
— Стеф, рюкзак!
На площадке воняло разлитым пивом и кто-то лежал.
— Дэв, там вон не твой пациент? — попытался пошутить Стеффи.
— Да хрен знает... У нас уже есть один, хватит пока...
Стефан примолк.
Дэв договорился с водителем, распахнул заднюю дверцу. Они расселись тесным кружочком в ногах у лежащего на каталке серого мешка с молнией.
— Водила хочет сдать жмура, — сообщил Дэв. — Потом даст мне ключи, и я вас отвезу. Нормально?
— Ага, — покивал Хворый.
Машина тронулась, сирена завыла. Первые пять минут все непроизвольно морщились.
Дэв придвинулся к Хворому, чтобы не драть горло:
— Что с рукой?
— Надо залепить, чтоб не текло.
— Ушибы, переломы, синяки?..
— Проявятся — посчитаем.
Элли выпростала руку из-под одеяла, к которому все начали уже привыкать, вытянула палец, ткнула труп. Спрятала руку обратно.
— Кто она? — поинтересовался Дэв осторожно.
— Не знаешь, что ли? Как всегда...
Утро. Пантера бродит по комнате, раздраженно подергивая хвостом. С трех ночи, когда они приперлись, никто не спал, поэтому Пантера мрачнее тучи. Хворый — лежит у стены на раскатанном матрасе, до странности неподвижный. Шепчется с Дэвом, сидящим рядом. Стеффи свернулся клубком в любимом пантерином кресле. То клюет носом и засыпает минут на десять, то трясет головой и принимается упрямо ковырять нарождающуюся дырку на коленке. Элли сидит у хворовских ног, собравшись в напряженный комок, и таращит огромные карие глазищи на Пантеру. Любимое одеяло она сменила на пеструю махровую простынь. С мокрых волос срываются капельки.
— Пантера, будь человеком! — слабым голосом просит Хворый.
— Да? Чего тебе? — злится она.
— Кофе дай.
— Облезешь! — И добавляет, не скрывая раздражения: — Сами варите.
Стеффи молча выползает из кресла, понимая, что больше некому. Плетется на кухню, хромая на затекшую ногу.
Хворый и Дэв продолжают шептаться:
— ...знаешь, которые... дай, если есть.
— ...дозировку?..
— ...знаю, знаю...
— ...а тебе?
— Мне ни к чему... только ей...
— Ты следи за... левый бок побереги, а то... я же все-таки не врач...
Дэв роется в своей спортивной сумке, что-то отдает Хворому.
— Не вздумай анальгетики...
— Помню.
Дэв кивает на прощание. Хворый только опускает ресницы.
— Я ухожу, — говорит Дэв, вставая.
— Прекрасно, прекрасно! — язвит Пантера. Идет за ним следом в прихожую.
В комнату заглядывает Стеффи, нерешительно смотрит на Элли.
— Ты... кофе хочешь?
Элли не торопится с ответом.
— Наливай, — вяло командует Хворый.
Пантера возвращается. Встает в стойку, скрещивает руки на груди — Дэв ушел, посторонних нет, Элли не в счет.
— Нам надо поговорить, ты так не думаешь?
— А должен? — бледно острит рыжий.
— Ты ничего не хочешь мне сказать?
— Пантера, будь человеком!..
— И не подумаю!
— Ладно, как хочешь... Что он сказал?
— А что он, по-твоему, мог сказать? "Какое счастье"? Он чуть очки свои не сожрал от злости.
— Сколько он дает? — устало морщится рыжий.
— Четыре дня. А потом сдаст вас патрульщикам со всеми потрохами.
— Ну... это он пожмется.
— Не знаю. На меня он произвел впечатление.
— О, как! Нехило...
— Кроме того, угадай, кого он будет иметь в ваше отсутствие?
— Деки?
— Если бы только Деки!..
— Ладно, не парься, не все так плохо!
— Хворый... тебе с твоим умением утешать надо на Дэва работать, а не на Малыша.
— Учту.
Возвращается Стеффи с разномастными кружками.
— Сахар есть? — спрашивает он.
— Облезешь!
— Только не предлагай идти самим рубить тростник, — ворчит Стеффи, забираясь в кресло.
Хворый начинает вставать с матраса в стонах и корчах, чтобы добраться до вожделенного кофе. Элли поворачивает голову, перехватывает его взгляд. По-прежнему ничего не говорит, но смотрит так, что у Хворого шерсть на загривке становится дыбом, и по щекам пятнами идет румянец.
В комнате повисает гробовая тишина. Если бы эти двое стали вдруг целоваться или даже трахаться — ерунда, не в счет. Но они смотрят друг на друга, как пришельцы с запредельно далекой планеты, случайно узнавшие друг друга в толпе. Рядом с таким пониманием кто угодно покажется лишним. Хоть все человечество.
Стеффи прячет глаза. Пантера отворачивается. "Не наживешь ты с ней добра!" — мстительно думает она и злится, и не может понять, на что. И отхлебывает кофейную горечь — как раз вкус своих мыслей.
— Когда ты нас выставляешь? — подает голос Хворый.
Он сел, откинувшись спиной на стенку, держит кружку двумя руками, греет ладони.
— Когда сможете ходить, — цедит сквозь зубы Пантера.
— Спасибо, — усмехается Хворый. Что бы ни отколола Пантера, он ей уже давно все простил. Из-за этого с ним невозможно ужиться.
— Пантера...
— Ну?
— Будь человеком, найди для Элли какие-нибудь штаны.
Дулась Пантера или нет, а штаны она для Элли нашла неплохие. И кроссовки тоже. "Забирайте, — сказала добрая Пантера. — Барахло все равно локино, а Локи был говнюк." Ее собственные вещи были Элли непоправимо коротки. Хворый отдал молчунье вторую рубашку, таскаемую в рюкзаке на всякий случай, а Стефан куда-то молниеносно смотался и притащил джинсовую ветровку.
Они вышли втроем из подъезда дома Пантеры и пошли навстречу своей судьбе, палимые шалопайским весенним солнцем.
— Куда двигаемся? — поинтересовался Стеффи.
— К морю. В далекие южные земли.
Стефан просканировал взглядом кривую хворовскую физиономию.
— Ты так и до экватора не дотянешь.
— Думаешь? Не совершай ошибку Деки, не дразни меня, пока я не могу тебе треснуть.
Стеффи улыбнулся. Странно, когда люди страдают, к ним лучше бывает не лезть, а с побитым Хворым, оказывается, можно дурачиться.
— Ну хорошо, к морю, так к морю. Где первая остановка?
— На Стэе. Надо кое-что там прихватить.
Стеффи долго не мог сообразить, почему рядом с Хворым неудобно стало идти. Но все-таки сообразил. Элли жалась к рыжему, вцепившись в его ладонь обеими руками, и в то же время старалась держаться между ним и Стеффи, с какой бы стороны тот ни шел. А если Стеф шел сзади, жалобно оглядывалась. Пришлось смириться. Стеф в последний раз перебежал на другую сторону и прежде, чем Элли успела вклиниться между ними, шепнул Хворому:
— Надо было темные очки у Пантеры выпросить. Посмотри, как она на прохожих таращится! Она боится людей!
— Знаю, — ответил Хворый, флегматичный, как верблюд. — Она как я.
Стеф недопонял ответа. Это Хворый-то?.. боится людей?.. Шутка, что ли? Да и фиг с ним. Знает — и ладно.
— Скажи, как это тебе вчера почти не попали по морде?
— Я ее берег, подставлял вместо нее железку.
— Хитрый ход, — признал Стеффи.
Он подозревал, что его старший товарищ дерется вообще не так, как другие люди. Использует какой-то простой, но совершенно иной изначальный принцип. Возможно, сам об этом не догадываясь.
Стефан шел и размышлял на эту тему, поменьше оставляя себе времени замечать, что Элли, вообще-то, симпатичная девчонка.
Их комната в общаге стояла пустая и будто бы даже загрустившая.
Хворый собрал свои мелочи, замер посреди комнаты с видом человека, вспоминающего, что еще забыто.
— Ты как будто надолго сматываешься!.. — заметил Стеффи и усмехнулся, но ему не было весело.
— Да брось, — отмахнулся Хворый. Поморщился от неосторожного движения. — Ладно, пойдем отсюда, пока Деки не приперся. Что-то он меня совсем устал в последнее время.
Костер хорош в темноте. Или в сходящих на землю сумерках. А пока был день, но Стеффи идея все равно нравилась. Он грел у огня руки — так, по привычке, было не холодно.
В старом парке было пустынно, просторно, безлюдно. Из под взрытой земли тянулись навстречу солнцу поржавевшие толстые трубы. Высоко наверху мотали ветками тополя.
Стоило разжечь огонь, и они, все трое, стали немножко другими. У Хворого разгладилась вертикальная морщина на лбу, смягчились складки возле губ. Эллина настороженность сменилась обыкновенной задумчивостью. А Стеффи было просто хорошо. Ему нравился запах дыма.
Время не остановилось и не замедлилось. Они лишь перестали спешить. Перестали верить в то, что могут куда-то не успеть. Куда? Вот же он, дом. Всего лишь огонь, всего лишь земля, всего лишь молодая трава, безо всякой спешки, медленно, терпеливо побеждающая дело рук человеческих — заброшенную два года назад траншею... Потом они уйдут, и домом их станет какое-то другое место, какое-то другое время. Так будет всегда, если носишь ощущение дома в сердце своем... Стеффи улыбнулся и сокрушенно прошептал под нос:
— Я совсем поэт!..
Элли запрокинула голову назад, зажмурилась.
Молчание ложилось на плечи солнечным теплом. Сыроватые ветки в костре тоненько пели.
— Может, здесь останемся? — жалобно пошутил Стеффи.
— Ворона на башку насрет, — Хворый и сам на мгновение глянул вверх.
— Используем шляпы... — небрежно предложила Элли.
Стефан не удивился, даже не сообразил сперва, что говорит она. А когда открыл рот, Хворый осадил его предупреждающим взглядом. Стеф кивнул. Закрыл рот обратно.
Элли бросила ветку в костер. Подняла глаза на Стефана. Насмешливо прищурилась. Стефан улыбнулся ей, "улыбнулся за всю весну", как говорила его мать, пока он был маленький. Сохраняя серьезность, Элли кинула в него прутиком.
Хворый нехотя поднялся, побрел прочь.
— Ты куда? — удивился Стеффи.
— Поссать, — бесхитростно поведал тот.
Стеффи проводил его взглядом. Что-то вспомнил и двинулся следом.
— Хворый.
Хворый дернулся:
— Стеф, мать твою!.. От тебя спасение есть?!!
— Извини, — Стефан отвернулся. — Я хотел спросить...
— Ну давай, раз пришел...
— Скажи... это все-таки маршрут?
Хворый помолчал, застегивая ширинку.
— Да.
— Но ведь... Где тогда Грань?
Рыжий подошел. Встал рядом.
— Считаешь, это обязательно?
— Ну, всегда ведь... Я хочу сказать, как уйти от того, чего не ощущаешь?
— Стеф... Не вешай на меня своих собак. Мне, чую, и так придется несладко... Нынче все правила не в счет. Заметил?
— Как же ты?..
— "Как же я...", — огрызнулся Хворый. — А раньше подумать не мог?
Стеф опустил голову:
— Точно, это ведь я тебя...
— Стоп! Надоел уже. Все прощаю, только заткнись. — Помолчал, копаясь по карманам. — Серьезно, Стеф. Ты один ее не вытянешь. Может, и я тоже...
У Стефана холодок побежал по спине.
— Сигареты ищешь? — осторожно спросил он.
— Угу.
— Кончились у Пантеры. Я выкинул пачку.
— Я должен был подозревать что-то такое, — пробормотал Хворый. — Ладно, пошли.
Элли сидела на том же месте, в той же позе — положив подбородок на колени, обхваченные сцепленными руками. Хворый тронул ее за плечо, кивнул в смысле "пора идти".
Костер тлел, выпуская из середины сероватую вуаль дыма. Стеффи все оглядывался, выбираясь на дорожку — не хотел уходить.
...подался на Восточный, повинуясь простой логике — подальше от точки начала. А Восточный — это Восточный, он не похож на остальные. Вычурные высотки экспериментальной застройки, черный, молодой асфальт, на каждом шагу витрины и вывески кофеен, сытые дворовые кошки, ухоженные бомжи. Толстошкурый рыжий — и тот чувствовал себя среди здешних прохожих не совсем уютно. И только ДЕЛАЛ ВИД, будто ему все равно.
...Однажды нищий, бородатый бомж, постоянный обитатель скамейки в уголке сквера Героев-Потребителей, сделал ему замечание, что "молодой человек одет не по сезону". У бомжа в зубах дымилась трубка, судя по запаху, о табаке и речи не было.
С тех пор Хворый проникся изрядной долей уважения к здешним нравам. Восточный умирал от районной гнили, но сохранял гордую иронию, насмешливое достоинство обреченного.
Восточный диктовал свой, непривычный стиль ведения, поэтому Хворый редко туда забредал, если был выбор. Но вообще — почему нет? Проводники не грешат привязанностью к какой-либо определенной местности. Разве что — принадлежностью... Человеку необходимо иметь немного прошлого. Чтобы возвращаться, чтобы не упасть, чтобы знать, кто ты. Текущая маркировка реальности — дело четвертое, а маршрут есть маршрут. Одинокая прогулка. Тем более, что вероятность встреч между проводниками — величина отрицательная. Их мало, а Город велик... И работа, которую они делают, только средство, не панацея.
Любопытно, что именно в Восточном еще сохранялся дух прежнего братства, царившего в мире аутсайдеров до прихода эры D-5, сохранялись какие-то традиции, ритуалы... Хворый, испорченный цинизмом Подземки, траченый скепсисом Центра, знал цену подобным фетишам. Хотя в глубине души завидовал "братьям".
Случалось, он завидовал даже мертвым.
— Что такое "районная гниль"? — спросил Стеффи.
Элли жевала на ходу, с умеренным любопытством поглядывая по сторонам. Хворый непобедимо хотел спать. Открыл рот, чтобы заткнуть мальчишку, задумался, передумал. Почему, собственно, заткнуть? Он же просто болтает!.. Кого, интересно, он теребит, когда рядом нет Хворых? Я что-то совсем загнался... Спать!.. Ну хоть на асфальт ложись! Бок болит...
Хворый обнаружил, что Стефан, не дождавшись ответа, уже некоторое время смотрит на него.
— Что, плохо? — спросил мальчишка негромко, чтобы Элли не услышала.
"Смотрит в самую душу," — подумал Хворый.
— Устал. — И виновато улыбнулся: — Говори со мной, а то отключусь.
...однако, это Дэв со своими таблетками...
— Что за "гниль"? — повторил Стеф.
— Болезнь памяти.
— Как это?
— Люди уезжают. Наверное, какой-то покореженный инстинкт, как у перелетных птиц. Бегут от своего прошлого, бросают дома, некоторые даже барахло бросают.
— Почему?
— Я не знаю. Ослабевают привязанности, сходят на нет ценности... Сперва срывается кто-то один, потом... Если в доме больше пяти пустых квартир, ему пора подумать о завещании. И вот так — дом, улица, квартал... Наш Город — страшное место. Я боюсь его.
— Мы все его боимся, — подавленно признал Стеффи.
— Не грузись, Стеф. Нам — нельзя.
Стеффи долго молчал.
— Мне начинает порой казаться... что наша работа бессмысленна.
— Об этом, Стеф, не думай. Никогда, — строго предупредил его рыжий.
...Тут ведь не важно, за что цепляться, главное покрепче. Иначе — упадешь, как говорят в Подземке. "Сливки" общества знают в этом толк.
Сонное одурение делало асфальт вязким, как песок. Хворый нашарил сигареты.
— А ты?
— Что "я"?
— Почему ты не уезжаешь?
Потому, наверное, что это и есть "упасть".
— Мне, Стефан, некуда бежать, — пробормотал Хворый и подумал:"А не взболтнул ли я чего-нибудь лишнего? Башка не варит. Этак я совсем его загружу!"
Стеффи сбросил ботинки и пошел осматриваться. Хворый блекло ухмыльнулся его любопытству. Ему давно все маршрутные квартиры казались на одно лицо.
— Ух ты!.. — донеслось издали. Мальчишка выглянул в прихожую: — Там такой трах... э... кровать здоровенная, — поправился он ради Элли, — я таких еще не видел!
В заброшенном жилище было столько штор, ковров и драпировок, словно прежние хозяева страдали повышенной светочувствительностью, как вампиры. И снова — пыль, а вещи продолжают ждать хозяев, не понимают, куда и зачем те пропали. Иногда в таких комнатах кажется, что жильцы вот-вот вернутся.
На памяти Хворого не вернулся ни один.
Он забрел в спальню. Траходром был — да! Хворый стащил куртку, бросил на пол, стянул шарф. Дополз до ближайшей подушки и рухнул на нее, подняв облачко пыли. Услышал приглушенный голос Стефана где-то в недрах соседних комнат:
— Смотри, какая хреновина!..
"Надо бы... — подумал Хворый и понял, что просто не сможет. — Не такой уж Стеф оболтус, сообразит поднять меня часа через два..."
Хворый проснулся с мыслью "проверить, все ли в порядке". Под щекой была смятая подушка. С одной стороны, поскладывав на него руки и ноги, спала Элли, с другой — под самым боком свернулся в клубок Стеф.
"Я так и знал!" — отметил рыжий. Но не смог рассердиться. Ему было тепло.
Перепутавшись, как волчата, они лежали на самом дне весенней ночи. И — все будет хорошо...
"Я начинаю привязываться к ним. А не надо бы... Маршрут есть маршрут. Фигня, расслабился. К утру снова буду здоровенький." Хворый легонько потрепал Элли по расслабленной теплой спине, почувствовал уголки лопаток под тканью бывшей своей рубашки. С удивлением вспомнил, что прошли всего лишь сутки. Обычно для маршрута 24 часа — самое начало разогрева. А они втроем ушли очень далеко. Скоро они выберутся на глубину...
Элли о чем-то вздохнула во сне, сцапала его за шею, потянула на себя. Снова расслабилась.
"Может, четырех суток хватит, и Малышу F не придется нас сдавать?.. — усмехнулся рыжий. И поймал себя на сумасшедшей мысли: — Пусть это будет "лестница", маршрут, который нельзя закончить. Они будут идти и идти. Вместе. За Грань, и дальше... Потеряются в реальности, пропадут, сгинут. Станут совсем другими. Лестница на небеса..."
Такие мысли для проводника — серьезный звоночек. Но Хворый не слышал его, потому что снова заснул.
Хворый очнулся от звонкого железного грохота, рванулся вверх...
...же говорил, что эта херова беспечность...
...сел на кровати, перегородив рукой спящую Элли. Открыл глаза...
Тихо. Еле слышные неразличимые звуки — то ли бормотание, то ли капель из крана — в глубине квартиры, а может быть, долетают с улицы.
...начал снова дышать.
За рубашку сзади подергали. Хворый повернулся.
Элли, жалобно сдвинув брови, отрицательно покачала головой. Хлопнула по покрывалу в том месте, где лежал Стеффи. Мальчишки не было. Хворый беззвучно выругался, лег. От рывка разболелось все побитое.
Элли погладила его по виску. Легонько, кончиками пальцев. Так гладят маленьких котят.
— Угу, — отозвался Хворый. — Совсем больной...
Элли недовольно развернула к себе его физиономию, уставилась прямо в глаза. И... сколько раз он ловил других, в первый раз попался сам.
Когда играешь в обыкновенные "гляделки", успеваешь мимоходом заметить множество мелких деталей — морщинки, веснушки, поры на лице. Когда попался — ничего подобного не бывает. Потому что это уже не развлечение.
...А глаза-то у нее зеленые... утром у Пантеры показалось, что карие, а теперь...
И опять Хворый почувствовал, как шерсть на загривке становится дыбом и за шиворот сыплется ледяной озноб от ощущения, что она...
...да?
Элли, малышка, безупречно держит его взглядом, не дернешься.
...скажи, что "да"...
Не знаешь, верить себе или нет.
...скажи!.. я умру за тебя, убью за тебя...
И в следующую минуту он опомнился. Глаза потемнели. "Что ж я такое..." Дернулись плечи от холода, от внутренней вьюги. "Что ж ты со мной..." Страх был потом, опоздавший: так близко стоя у краешка, должен был сорваться, непонятно, почему еще... Страх — ерунда — был потом, а сначала был снег...
Потому что проводник не должен...
Элли заплакала. Все то же напряженное лицо и, словно против воли, сама по себе, пробежала по щеке слеза. Хворый ждал... А вот какими оказались ее слезы. Прозрачной талой водой без жалости и злости. Элли плакала так же, как молчала. Хворый подумал с темной паникой внутри: "Она сильнее меня!.." И для него, конечно, это был конец света. Потому что проводник... и так далее.
— Ну вот, надо же!.. — он приподнялся на локте, затащил Элли под бок, опутал руками. — Ты не плачь. Бог с ним, со всем. Не важно это...
Девчонки все равно не бывают сильнее, потому и плачут.
В спальню сунулся Стеффи. Замялся в дверях, потупился. И Хворый сообразил, о чем тот думает. Отлично, отлично!.. Лучше не бывает!.. Может, спящим притвориться? Хотя, похоже, ничем уже не оправдаешься...
Поэтому Хворый не стал хитрить:
— Чего надо?
— Я... там... кофе, как бы...
"Стефан, Стефан, — думал Хворый, шагая вслед за ним на кухню, — считаешь, что мы лизались, а она чуть не сломала меня. Могла бы сломать. И ты бы ничего не узнал. Так и продолжал бы думать на ходячего мертвеца, что это Хворый. И я не скажу, — рыжий на мгновение зажмурился. — Это слишком мое."
За столом они расселись строгим треугольником. Пили кофе (Откуда Стеф его выкопал? С собой принес?), поглядывали друг на друга, чувствуя на плечах вес общего предчувствия. Стеф тоже помнил про глубину. Элли — слышала, что творится с ними обоими.
Рассыпанный Стефаном ящик с ложками и вилками так и остался лежать на полу.
— Что дальше? — спросил Стеффи, изо всех сил стараясь заглушить напряжение в голосе.
— Посмотрим... — нехотя отозвался Хворый. Он предпочитал свои предчувствия вообще не обсуждать.
— Будет гроза, — обронила Элли в пространство, завороженно глядя в одну точку.
Не замечая, что делает, Хворый кивнул.
...Она приходит и задает один и тот же сакраментальный вопрос: сколько ты выдержишь? Одно? Десять? Сотню? Грани все равно, чем тебя испытывать. Либо ты выиграешь, либо останешься жив. Если знаешь дорогу...
Едва они вышли из подъезда, Элли показала вперед, на бредущих в их сторону скучающих патрульных. Хворый поспешно двинулся за угол.
Солнце смылось в отпуск. Наверное, в те самые далекие южные земли, куда Хворый все мечтал попасть. Над Городом висела ровная, как стена, серая дымка неопределенности. Штилевое молчание давило на уши. К полудню оно начало выгонять на улицу раздраженных, взвинченных людей с одинаковым рыбьим выражением в глазах. Придонные жители улиц копошились в нереальной тишине, будто выключен звук или откачан воздух. Стефан взмок, нес свою куртку в руках. К трем пополудни никого из них еще не съели, а у Стефана не было с утра ни минуты передышки — двигаться, менять течения, искать варианты, переходы, позволяющие ускользнуть... Стеф был молодчина — рыбьи взгляды ни разу не сфокусировались на них троих.
Хворый был занят Элли. Он — вел. По глубине, на пределе доверия, на грани срыва. Элли молчала. Она просто не пользовалась словами. И у Хворого не было возможности солгать. Даже во спасение...
На взгляд Стеффи, Хворый творил нечто запредельное. Стеффи всегда считал, что маршрут без слов невозможен. Временами поглядывая на рыжего, Стеффи больше ему не завидовал. И не ревновал. Разве что благодарил небо за то, что есть Хворый. Представить себя на его месте...
Стефану оставалось только наблюдать, как уползают в темную глотку прошлого часы, уносят от Хворого, каждый по чуть-чуть. А Стефан даже помочь не способен. Только снять все остальные заботы, только делать свою половину работы безупречно.
Их не съели и к девяти, хотя Стеффи выдохся, начал ошибаться по мелочам.
Штиль заканчивался. В глубинах Города, возле узловатых рифленых корней начал рождаться ветер.
Вечером Стеф забежал в круглосуточный маркет раздобыть еды. К нему привязался охранник, стал требовать вывернуть карманы, поскольку Стеффи, якобы, что-то спер.
— Я же только что зашел! Я даже не тронул ничего! — говорил Стеффи недоуменно и зло.
Хворый читал по губам, стоя с Элли снаружи, глядя сквозь стекло витрины.
Охранник и Стеф отошли куда-то в сторону. Через некоторое время мальчишка вышел, красный, разъяренный, шипя, как вода на сковородке:
— С-с-суки!..
Они пошли дальше — ни с чем.
— А ты!.. — вдруг повернулся Стеффи к Хворому. — Стоял, лупился, как рыба аквариумная! Неужели вмешаться не мог?!
А что, по твоему, мне надо было сделать? Вырубить его?..
И Хворый промолчал. Отвечать было нечего. Ты же знаешь, Стеф. Я был с Элли. Я бы остался с Элли, даже если бы они стали тебя убивать. Я — ее проводник.
Несколько минут спустя, Стеффи оттаял:
— Прости...
— Забудь.
Они ночевали на третьем этаже, в квартире с бронированной дверью — ключ (только для своих) в секретке за мусоропроводом. Во дворе ночью шла районная драка. Хворый нервно просыпался от истошных криков, ходил в сортир или курил, стоя у окна. Драка тянулась, как дурацкий спектакль. Хворый снова ложился. Засыпал. Просыпался.
Ветер набирал силу.
...окна стали слепыми. Стеффи протер глаза спросонья, потерянно пробормотал:
— Что еще за хрень?..
Туман глушил свет. Неровный, клочковатый, он напоминал внутренности чудовища.
"Справлюсь," — подумал Стефан, поджав губы.
— Хворый...
— Мм?
— Пойдем.
"Хворый, скажи... туман — это же не страшно? Это же просто туман, а?"
"Да, Стеф. Просто туман. Держи уши торчком."
Холодный сквозняк ползал возле самого асфальта, пробирал онемением суставы. Как будто открыли мировой холодильник. Стефан сбился, привел их на незнакомую улицу. И еще раз. После полудня — опять. Туман все держался, не думал даже редеть. В нем жили обрывочные голоса, искаженные звуки. Лучше не прислушиваться, чтобы не тронуться окончательно. Машины на проспектах превратились в матовые спаренные пятна света и красные блуждающие огни габариток.
Элли сбил с ног какой-то ублюдок, словно ниоткуда выскочивший. Стефан, раздраженный с утра своими неудачами, успел его пнуть, прежде, чем тот сгинул, и остался с чувством, что отвесил пинка трупу.
Девчонке сделалось плохо. Почти так же, как тогда, когда Стефан нашел ее. Хворый некоторое время нес ее на руках.
Стеф теперь держался поближе и слышал временами, как Хворый что-то рассказывает ей, объясняет, как если бы натаскивал ее на маршрут. Вялое недоумение погасло само собой. Пусть делает, что хочет.
Ноги ныли, словно они шли по колено в ледяной воде.
— Стеф, послушай, надо выбираться на окраины, — сказал Хворый позади. — Хватит с нее людей...
Элли держала его за шею судорожной хваткой тонущей.
...Они опять где-то ночевали. Хворый, задолбанный холодом, полез под душ согреться. Ошпарил свой невезучий бок и чудом уберег яйца...
...Грань срезала дороги. Приходилось идти балансируя между опасной поспешностью и вероятностью застрять в логическом тупике. Стеф не знал раньше, какая это роскошь — иметь три рабочих варианта...
Хворый сам перестал говорить. Десяток слов за сутки — тоже стало роскошью...
...следующие две ночи спать не пришлось.
Стефан сидел на корточках у стены. В руке дымилась сигарета. Он про нее забыл. Он смотрел на Хворого и Элли...
...хриплый голос рыжего, и не мог разобрать слова. Злило, злило, разрывало изнутри... долбанные пришельцы!.. ненавижу... надо отвлечься. Да, точно. Пойти поискать еды.
Стефан поднялся, цепляясь за стену рукой. Выкинул сигарету в цветочный горшок с засохшим обитателем. Вышел из комнаты в коридор. Увидел телефон и остановился. Снял трубку, набрал номер.
— Какой баран звонит среди ночи?!! — отозвался сонный знакомый голос.
— Привет, Пантера! — улыбнулся Стеффи.
Повисла нехорошая электрическая пауза. Пантера бросила трубку. Стеф стоял и слушал гудки отбоя. Ни к чему вспомнил, что срок, отпущенный Малышом F, давно вышел. Давно? Когда?.. Давно.
"Не сегодня, — попросил Стефан сам себя. — Может, завтра, хорошо?.. Только не сегодня... Я им, все-таки, нужен..."
Ночной ветер яростно тряс жестяные подоконники и чем-то гулко громыхал во дворе. Стефан пялился в темноту. "Улетит твой сарай," — пообещал про себя кому-то. Кому? Наверное, тому, у кого был сарай.
Ветер... ночной экспресс... ночь-эстакада... забери меня в далекие земли... в далекие южные земли... к морю...
Хворый набрал номер, прижал к уху холодную трубку телефона-автомата.
— Привет, док. Что там у вас?
Долго слушал.
— Деки, мне нужны кредиты.
Короткая пауза.
— Да.
Еще пауза.
— Да, понял. Пока.
Он повесил трубку, принялся морщиться и устало тереть глаза. Проморгался. Стеффи услышал, как он шепнул себе под нос: "Хорошо, что ты есть, док..."
"Он долго продержался," — подумал Стеф с уважением.
Хворый, миновав взглядом мальчишку, повернулся к Элли.
— Идем, малыш.
Он стал частенько называть ее "малыш". Не хватало сил контролировать старые привычки.
...и сам выглядел очень плохо.
— Хворый...
И замолчал. Надолго, мучительно пытаясь преодолеть тяжесть следующих слов...
— Я... больше не могу.
Хворый сглотнул колючую сухость во рту.
— Да, Стеф. Уходи.
Стеф отвернулся.
"Все будет хорошо, правда? С вами... да?"
"Да, Стефан. Да, да, да..."
— Я позвоню, когда вернусь, — сказал Хворый.
Он обулся, натянул на ноющие плечи куртку, потянулся к замку.
Из комнаты вырвалась Элли, остановилась в полушаге. Пристально, напряженно вгляделась Стеффи в лицо. Увидела, что хотела, и смягчилась. Кивнула, словно соглашаясь с его уходом. Порывисто обняла за шею. Стефан удивленно охнул. Элли отступила и легонько толкнула его пальцами в грудь — теперь иди.
Ушел.
— Боже, спаси мои яйца! — воскликнул Деки. — Хворый, откуда ты выполз?!!
Хворый молча забрал у него сумку, и они с Элли пошли прочь.
Деки потрясенно присвистнул.
"Вот, малыш, мы и остались вдвоем. Я даже немножко рад, что он ушел. Больно было видеть, как... Маршрут, и правда, вышел тяжелый. А там — наш Стефан будет жить. Малыш F попытается сожрать его, но вряд ли сможет. Кое-кто вполне способен устроить ему несварение.
Скажи мне, Элли, девчонка из ветренного края, тот ветер, что дует над нами сейчас — куда он?.. Может быть, наш? Знаешь, у меня только одна маленькая сложность. Я не помню, какой сегодня день. С месяцем — легче, но тоже не слишком определенно. Ладно, не важно. В остальном — все хорошо. Я уже научил тебя почти всему, что знаю. И может быть, ветер поможет нам. Рано или поздно мы доберемся туда, где всегда тепло."
Ветер принес дожди. Обвальные, мощные, как потоп. Они полоскали Город день за днем, стихали, может, на час или два, и тогда в лужах было видно небо. И кружилась голова, если долго смотреть.
Кто-то рассказывал кому-то:
— Они появляются, когда идет дождь. Двое — панковатый, тощий мужик лет под тридцать и с ним девчонка в светлой джинсовке. Знаешь, они проходят мимо, и дальше их нет. Но ты бы видела!.. Есть в них что-то такое...
— Кто они? Парочка? Или отец с дочерью?
— Нет, не думаю...
— Брат и сестра?
— Нет, дело не в том... Мне... только не смейся!.. Мне кажется, что они — боги.
— Что?.. Это, действительно, смешно!
— Почему, не обязательно!.. Просто они боги дождя. Боги грозы... Слушай, классный материал для легенды! Да, да, точно! Я уже догадываюсь, о чем...
— Ну вот, опять тебя колотит!.. Горе ты, снова запрешься в квартире на неделю?
— Прости, но ты же понимаешь...
— Ох... понимаю. И о чем будет твоя новая легенда? О любви?
— Вряд ли.
— Жаль.
— Нет, ты не понимаешь! С любовью — иначе и вовсе писать не стоило бы — но не о любви. О другом... да, о другом.
— Ладно, я пойду.
— Угу, хорошо...
— Загляну вечером, принесу тебе чего-нибудь вкусного.
— Угу, угу...
Тихо, с улыбкой:
— Горе...
...потому что человек становится легендой, как утро становится вечером — незаметно для себя.
...прежнему двигался и вел, не подозревая, какие круги расходятся по воде. Для рыжего жизнь ничуть не утратила прозаичности.
— Дэв, займи денег? — сказал он в телефонную трубку.
— Денег? Хм, а когда?.. Ох, прости! Я забыл...
"Ага, забыл, что я нынче на ножах с Малышом F, — ядовито прокомментировал внутренний голос. — И еще забыл, что у меня, наверное, работы уже нет, и долго не будет!"
— Видишь ли, Хворый... У меня такая ситуация...
— Ну почему, отдал бы когда-нибудь, — гадостно хмыкнул Хворый, не сдержавшись. — Ладно, ерунда. Выбрось из головы. Счастливо.
А вечером, уже во время стоянки, вышел за сигаретами и нашел скомканную сотню.
— Элли... я тебе там пожрать принес.
Девчонка топталась на пороге, явно, звала его с собой. Хворый аккуратно сложил свои кости в здоровенное пыльное кресло, сорвал с пачки обертку и сунул в зубы вожделенную. Элли не уходила.
— Малыш, я не хочу.
Девчонка мрачнела. Хворый хотел было сказать, что ему теперь жрать вовсе ни к чему, но передумал. Вообще-то, она права. Вообще-то, надо бы...
— Я — утром, хорошо? Обещаю!
Так ему удалось ее уломать.
...у всех остальных ведомых, сколько Хворый помнил их, была своя любовь внутри. Иногда ее приходилось долго выковыривать, иногда — как стекло протереть. И только двоих он знал, кто был устроен по-другому. У этих двоих НЕ БЫЛО любви, и они жили как раз этим. Одним таким человеком была Элли. Другим — он сам.
И что было делать рыжему? Что бы вы сделали на его месте?
Где-то очень далеко, где продолжали существовать дни и недели, Стефан яростно говорил, меряя шагами комнату в Студии:
— Не трогай Хворого! Тебе и близко не понять, кто он такой. Я видел, как он работает, и знаешь что?.. Он, действительно, лучший в Городе. Он НИКОГДА не работает по второму варианту! Понимаешь ты, конченый придурок, НИКОГДА!
— Неудивительно, что он у вас такой худенький... — заметил кто-то.
В комнате заржали. Стефан был близок к тому, чтобы подраться.
Хворый и Элли стали случайными гостями в реальности.
Ветер стих. Дожди, учинившие в Городе глобальное промывание, неспешно собрали свое облачное барахло и откочевали куда-то еще, уставшие, довольные, с приятной пустотой на душе.
...они постепенно становились одним. Вместе открывали глаза утром. Один не мог заснуть, если не мог заснуть другой. У них, наверное, была теперь спаренная кардиограмма...
Хворый чуть улыбался. Чувствовал на губах эту улыбку, как последнее, что у него осталось. И она — грела. Она была нежностью. Тоже — одна на двоих.
Но оставался нерешенным последний вопрос: кто из них? Когда маршрут заканчивается, один ДОЛЖЕН либо уйти, либо... Хворый считал, что это, конечно же, будет он. Уйдет-то он вряд ли... Просто будет идти с ней рядом по "лестнице", пока не...
Хворый стоял у окна, Элли сидела на подоконнике, прижавшись спиной к его груди, сцепив в сложный замок свои руки с его, обнимавшими плечи.
Они уже давно не говорили. Незачем. Они уже давно читали без слов. Хворый знал, что как проводнику, ему пришел абзац. Он, собственно, и не рассчитывал кем-то быть дальше. И, между нами говоря, это было восхитительное чувство. И еще, между нами, оно того стоило.
Дом стоял на возвышенности, и с последнего этажа было видно россыпи огней — мокро блестящие капельки на шкуре ночи.
"Надо же, слово какое, — отстраненно удивился Хворый, — ПОСЛЕДНИЙ этаж..."
К горизонту жалась тоненькая, новорожденная луна с розовыми подпалинами на рожках. Небо было не черным — синим. Как море. Наверное, мы пришли. Наши далекие земли здесь.
— Да, — сказала Элли в темноте.
Хворый глубоко внутри ощутил, что, действительно, "да".
— Смотри, — усмехнулся он. Провел рукой по стеклу, и большая часть окон в доме напротив погасла.
На следующий день они спустились вниз не для того, чтобы куда-то идти. Они отправились гулять по Городу, оставив в той квартире на последнем этаже все, кроме хворовских сигарет. День был такой, что не пойти гулять — ну просто было нельзя! Городские газоны зазеленели — трава. Сверху палило солнце. Теплый ветер подлизывался, гладил волосы.
Посидели в уличном кафе, выбрав столик на солнцепеке. Обоим ничего не хотелось, разве что кофе со сливками... Хворый никогда раньше не любил кофе со сливками. Наверное, Элли любила...
День тянулся, словно спрашивая разрешения: можно дальше, или помедлить для вас?
Они насиделись вволю и пошли дальше, почти не касаясь земли.
Вечером вернулись домой. Хотя, наверное, куда бы они ни вернулись тем вечером, это все равно был бы их дом.
...в сердце своем...
И снова было утро. Другое утро, другого дня. Время утратило счет. Балкон стоял открытым всю ночь. Они долго валялись и нежились, дыша запахом летнего неба. Наконец Элли уселась.
— Хочу искупаться.
Хворый кивнул, не особенно задумываясь, сказала ли она это вслух.
Элли расстегнула ремешок часов, оставила их у Хворого на груди и ушла. Хворый нащупал часы ладонью, чуть сжал пальцы и вернулся в свою солнечную нирвану с открытыми глазами.
По стене ползла, постепенно разворачиваясь, желтая проекция окна.
Что-то заслонило свет. Хворый повернул голову.
— Стеф... Как ты нас нашел? — улыбнулся он, узнав светлые вихры, превращенные солнцем в нимб.
Стефан цвел, как одуванчик. Начал отвечать, так и не совладав со своей улыбкой:
— Ну... ты так и не позвонил... и я подумал... сезон-то все равно кончился...
Ни слова о том, как волновался. Только улыбка эта... Теперь-то уж точно все хорошо!..
— Сезон... кончился?
— Ну да...
Не зная, куда себя деть со своей радостью, Стеффи отошел в сторону, уселся на краешек тумбы у стены, рядом с солнечной проекцией.
— Значит, сезон... — Хворый не договорил и начал беззвучно смеяться. Зажмурился.
Вот как вышло!.. Никто не ДОЛЖЕН, никто ничего не ДОЛЖЕН... Сезон...
— Стефан, твою мать!.. — прошептал Хворый. — Какие хорошие новости!..
— Стеф!!! — взвизгнула Элли еще из коридора. Пролетела по комнате, срывая с предметов тонкий золотистый ореол пылинок, забыв запахнуть расстегнутую рубашку, обхватила парня за шею.
Стефан дышать забыл.
— ...боялась, что никогда тебя... — донеслось до Хворого.
Раньше он не поверил бы, что такое бывает. Вместе. За Грань, и дальше... Теперь он верил всему.
Стефан бережно отводил с ее лица мокрые прядки.
Хворый опустил тяжелые веки.
...все хорошо...
"Когда я родился, меня крестили в океане горечи и печали. В соленых, теплых, тяжелых волнах. Я родился человеком, и знаю, что все по-настоящему дорогое не бывает сладким. Как кровь. Как жизнь."
Стало чуть холоднее. Должно быть, солнце ушло?.. Сколько я проспал?..
Хворый открыл глаза в тишине, шепчущей, как волны прибоя. Солнечная проекция заняла место Стефана, а самого его не было. Значит, прошел час или что-то близко... Солнце было на месте. Света было сколько угодно. Просто в квартире он находился один.
Хворый поднял руку, потереть глаза — из ладони выпали часы Элли. Хворый будто заново вспомнил, что у него связано с этими часами. Хмыкнул — былого страха уже не было. Задумчиво провел подушечкой большого пальца по стеклу — как привык делать, пока часы были его... Царапин на стекле тоже не было.
Хворый сел так резко, что перед глазами потемнело. Переждал оглушительную темноту. Повернул ладонь с часами к свету. И начал понимающе кивать сам себе.
Кто же у нас любит подбрасывать такие шуточки?.. Кто мог отыскать такие часы, может, единственные на весь Город, потому что он свои купил за тридевять земель и за тысячу лет отсюда?.. Такие... похожие, только без трех царапин, как "а" с растопыренными ножками... Не будем показывать пальцем, ладно?..
Хворый встал, оттолкнувшись рукой от дивана. Побрел на балкон погреться на солнышке.
Сделав пару затяжек, он прыснул:
— Засранец... какой засранец!..
Потрясенно помотал головой.
Нет, ерунда. Элли была. Была, это точно.
Хворый поднес часы к лицу, поцеловал стекло, как поцеловал бы ее на прощание. Вытянул руку. Отпустил.
Опять помотал головой.
— Ненавижу тебя!!! — проорал на весь двор, свесившись за перила, и начал хохотать. Словно его рвало этим смехом. Когда живот свело от боли, сполз вниз, цепляясь за прутья. Не мог остановиться, захлебывался, давился хохотом, но твердо знал — когда истерика пройдет, рыжий будет жить. Стонать, стирать рукавом слезы, но — жить. И Элли будет жить тоже.
...мог бы оставить его в покое, но приперся, неизвестно у кого раздобыв адрес.
Хворый лежал на диване в своей любимой общажной комнате и слушал музыку, долетавшую из соседских окон — "Nevermind". Малыш F вошел без стука. Хворый покосился на него, но даже головы не повернул. Ему было все еще хреново — не то состояние, в котором захочется мериться енгами.
Малыш F, видимо, пришел, повинуясь неясному порыву, и сказать ему было особо нечего. Малыш был одет в светло-серый летний пиджак, который ему очень шел. Зеркальные очки тоже присутствовали. Малыш снял их, аккуратно сложил дужки и уставился на Хворого с назидательным презрением.
— Я считаю, что нам нужно кое-что обсудить, — сухо заявил Малыш.
"Давай, начинай," — хмыкнул про себя Хворый.
— Ты же понимаешь, что твое безрассудство могло далеко тебя завести?.. Я думаю, тебе очень повезло, что ты остался жив. Вряд ли это когда-нибудь повторится.
Хворый гадал, когда же Малыш позволит себе вожделенную издевательскую усмешку? Малыш F хранил достоинство.
— Я готов закрыть глаза на твой срыв. Один раз, — он опустил веки с хорошо рассчитанной усталостью. — Я думаю, мы еще сможем работать вместе, если ты пообещаешь...
"Чего ты со мной торгуешься?!.. И так ясно, что нам друг от друга некуда деться... Ты же никогда не продашь меня другому куратору, мальчик-член! Слишком тщеславен, чтобы отдавать лучшее, что у тебя есть," — зубоскалил Хворый, ухмыляясь про себя. Впрочем, на его физиономии и так было написано достаточно.
Хворый не стал ничего обещать. Куратор проглотил и это, сделав вид, что молчание — знак согласия.
— Надеюсь увидеть тебя в начале сезона, — голосом Снежной Королевы с пересчетом на половые отличия сказал Малыш F и повернулся, чтобы уйти.
— Малыш... — наконец подал голос рыжий.
Тот задержался, мимолетно поморщившись.
— Денег оставь.
Ну уж теперь ты просто обязан разулыбаться!
Но Малыш не стал опускаться до издевок. Гордо положил несколько купюр на стол, надел очки и вышел.
— Хворый...
— Мм?
— Привет!..
Рыжий — темный силуэт на фоне заката — оглянулся.
— Садись, — похлопал по бордюру на краю крыши рядом с собой.
Стеффи пересек крышу и сел так же, как Хворый, свесив ноги вниз.
— Отличный вид, правда? — спросил рыжий с оттенком личной гордости.
— Вид ничего, — вежливо согласился Стеффи. — Дом только староват.
— Не ссы, крыша выдержит, — усмехнулся рыжий.
Помолчали.
— Я искал тебя в начале лета...
— ...А нашел в конце. И зачем?
— Так просто... Хотел спросить...
— Думаешь, надо?
Стефан тоже изрядно загорел за два прошедших месяца. И стал взрослее.
— Пока искал, думал, что да.
— Бывает...
Опять молчание, неловкие размышления о том, что говорить дальше.
— Хочешь кофе?
— Хочу.
— Пойдем вниз.
Следом за рыжим Стеффи спустился на девятый этаж, зашел в квартиру с выломанным замком. Огляделся.
— Э-э... ничего. Где ты тут спишь?
— Где захочется.
— А-а?..
— А под голову кладу старые газеты! Расслабься, Стеф, у меня все хорошо, не надо обо мне заботиться.
— Я не забочусь, я издеваюсь, — хмыкнул Стеффи.
Хворый удивленно приподнял бровь, но Стеффи этого не видел. Рыжий уже зажег газ, возился с джезвой, стоя к нему спиной. Стеффи уселся на круглую трехногую табуретку.
— Ты специально сбежал тогда со Стэя? — напористо спросил он, собравшись с духом.
Рыжий взял с полки сигареты, прикурил от спички.
— Нет.
— Врешь.
Хворый насмешливо оглянулся через плечо:
— А кто ты такой, чтобы я тебе врал?
Вопрос прозвучал довольно неприятно, но возразить на него было нечего. Стеффи насупился. Раз уж словами ничего поправить не получалось, Стеф решил помолчать.
Хворый разлил кофе. Стеффи подвинул кружку, себе оставил стакан. Сел через угол стола, сложив локти на столешницу, уставился на Стефана, слегка сощурившись. Мальчишка упрямо смотрел ему в лицо, покусывая губу. Хворый не выдержал и выпустил свою улыбку наружу — чуть-чуть, в самые уголки губ. Тогда, наконец, до Стефана дошло, что он сражался сам с собой.
"Ты хороший парень, Стеф. Мне на самом-то деле приятно, что ты меня нашел и что вообще искал. Но какой бы ты ни был замечательный, я не скажу тебе, что было между нами, между мной и девочкой из ветренной страны. Мы слишком с тобой похожи и, боюсь, ты тоже захочешь невозможного. Нам с ней нельзя было остаться вместе. Она вела меня. Я научил, мне пришлось. На случай, если бы я не смог закончить маршрут. Она привела меня и вышвырнула на свет, на солнце, на берег моего моря. Так что, Стеф, держи нос повыше. Ты спас ее. Все было правильно. Все было хорошо. А я… я побывал в далеких землях, в таких далеких, что другим и не снились!.. Я буду рваться обратно, я способен убить за это, Стеф. Ты бы понял. Ты и так почти все понял. Храни ее. Храни изо всех сил! А мне достаточно знать, что она была. Что она со мной случилась."
И молчание, действительно, удалось им лучше, чем слова. Когда кофе остыл, все сделалось почти как раньше.
Потом они стояли друг перед другом в прихожей, собираясь прощаться…
— А если бы я все-таки спросил, что бы ты ответил? — решился Стеффи.
— "Нет".
— Совсем "нет"?
— Совсем.
— Разве такое возможно?.. Я… я бы никому ее не отдал, — выдохнул Стеффи.
Хворый поднял руку, растрепал ему волосы:
— Стеф… думаешь, ее можно удержать?
Стеффи опустил глаза.
— А мы?.. Будем как раньше?.. Ну, ты и я?..
"Так просто не бывает. Мы стали другими, Стеф. Но приятелями — наверное, будем… На большее меня вряд ли хватит."
— Наверное, да, — рыжий пожал плечом.
"…когда я усну, я буду чувствовать, как город несет меня в ладони. Подхватывает теплой волной и поднимает выше окон и крыш, выше самых последних проводов. Не на закланье, не в новую, счастливую жизнь. Он несет меня с собой. За тринадцатый размытый горизонт. И дальше."
26.04-2.05.03
© FFF RAR
All rights reserved!