Рыбаки и рыбки

"Рождаются люди с ножом в сердце. Рождаются люди с незрячими руками. Рождаются люди с серебряной кровью. Рождаются идущие вспять и те, кто вскрывает грани великого молчания. Рождаются люди с меткой ветров на левой щеке."
Вряд ли он был рожден для счастья. Но это и не обязательно. Масса людей спокойно живет и без того.
Хворый тоже жил, и неплохо — в этом своем городе, где нет монорельса. Выглядеть стал поприличнее, хотя по сравнению с прошлой жизнью зарабатывал гроши. Обзавелся каким-то количеством барахла, друзьями (и подругами), квартиру снимал на первом этаже в старой кирпичной пятиэтажке, вечерами курил на окне, свесив ноги во двор.
Однажды неведомыми ветрами в городок занесло товарища Лигу — бывшего Ангела, панкующего анархиста и вечного андеграундера. Просидели на кухне до рассвета, поговорили обо всем...
— ...Ну и как ты тут?
— Нормально. Сперва все казалось диким — знаешь, например, они все тут чай с сахаром пьют! Ходят в тапках, а по ночам — дрыхнут поголовно. Поначалу чуть не тронулся — я спать не мог, шарился... Тихо, как в  морге. Смешно... После Подземки...
Хворый встретил Лигу в лучших традициях невербального братства. Лига, патриот страны Седьмого Прихода, был нежно тронут. Ему как-то в голову не пришло, что бывший проводник просто отдает то, чего ждет от него гость — рефлекторно, не задумываясь, не замечая.
— Что нового в Городе?
— Много чего... Поэтому я и уехал. Не могу видеть, как мой Город становится другим.
— Ревнуешь? — усмехнулся Хворый.
— Тебе, рыжий, легко говорить о любви!.. Ты смылся вовремя.
— Это не моя заслуга.
— Какая разница...
Они философски помолчали.
— Интересно, кто-нибудь... там... еще помнит меня? — хмыкнул Хворый небрежно.
Лига покосился на него, оторвав взгляд от кружки.
— Помнят, помнят, хотя я бы на твоем месте не радовался.
У Хворого на этот счет имелось свое мнение, и, как водится, оглашать он его не стал.
— Хочешь вернуться? — сделал выводы из его молчания Лига.
Хворый помотал головой.
...Большую часть свободного времени летом Хворый проводил на протоке. Купался в заросшей камышом и "водным барашком" заводи, загорал на глинистом берегу, поросшем клочковатой травой. Никто его тихого восторга не разделял, и большую часть времени протока оставалась безлюдной, не считая угрюмых престарелых рыбаков в одинаковых зеленых ветровках, давно превратившихся в детали пейзажа.
От дома до протоки было сорок минут пешком и, проделывая этот путь, он иногда размышлял, что наверное неподвижные фигуры рыбаков расставляет кто-то, какой-то псих. Выносит на солнышко поздней весной, на свой вкус украшая местность или обозначая границу. А в начале осени убирает обратно в чулан. Или, возможно, это древние мудрецы, павшие жертвами бесконечной медитации на бегущую воду, и уже потом обросшие кожей ветровок, пустившие отростки удилищ... Они очнутся, когда выдернут из воды верткое тельце сатори... Как правило, подобными мыслями Хворый не делился с окружающими.
Осенью, когда купаться делалось слишком холодно — как раз наступала середина сентября, Хворый забредал на другую сторону протоки и скитался по унылым просторам картофельных посадок. Чаще всего — с практическими целями.
Еще дальше был лес.
Работал Хворый на старой лесопильне, круглый год производившей школьные парты. Точнее, не работал, а бездельничал большую часть времени. Знакомым представлялся, как "партийный" работник. Да, у него было много знакомых. После того, как он переболел бессонницей, и привычка к повышенному нервному напряжению стала сходить на нет, откуда-то из неведомых глубин подсознания выпала "повышенная коммуникабельность". Дамы говорили: "он довольно мил", не подозревая, что любуются собственным отражением в его зрачках. В постели Хворый тоже вел себя прилично. Ничего такого. Даже тех нехитрых вещей, что он позволял себе с Ирмой. Просто трахался, и все. Его прошлое дремало в придонном иле, Хворый следил, чтобы оно вело себя тихо.
Здесь все происходило тихо. Словно кто-то уменьшил звук жизни. Время двигалось медленно. Хворый обнаружил, что он изрядный лентяй. Если выпадали дождливые выходные, мог дрыхнуть целыми сутками.
— Расскажи еще о себе, — попросил Лига. — Мне интересно...
"Интересно, как живет бывший проводник, чем дышит, лишившись прошлого, да? Воздухом я дышу."
— Нечего рассказывать. Нормально все.
Лига уехал на следующий день, с уважением пожав Хворому руку. Хворый немножко позавидовал Великой Невыразимой Идее, поблескивающей у Лиги в глазах, гнавшей его дальше по дорогам континента. Хорошо, наверное, иметь за душой нечто "великое"...
Через неделю, обнаружив в ворохе одежды на кресле чужую рубашку, он долго не мог припомнить, откуда она взялась.
"Не вздумай возвращаться в Город, — на всякий случай решил предупредить его Лига, закидывая рюкзак на плечо. — Они нескоро тебя забудут после того, что ты натворил. Держись от них подальше!"
Хворый не испытывал ни малейшего желания уточнить, кого Лига имеет ввиду. Его драный свитер уже год доедала моль на антресолях.
...Ветер громыхал жестяным подоконником с наружной стороны окна. Хворый проснулся от этого звука посреди ночи. Намотал одеяло на голову, мельком подумав, что пора заклеивать окна. Снова уснул...
...Весь вечер лил дождь. Хворый слышал его сквозь стены и стекла. "Реальность смывается." Эта мысль слегка развеселила, потом слегка испугала, но не выдернула из пустого блаженного ступора. Сцепив руки вокруг колен под коричневым пледом, он смотрел в абстрактную точку на обоях. Было тепло, уютно, как бывает в доме только во время дождя. Он был животно счастлив что находится внутри, а не снаружи...
Мужики на работе сказали: "Мастер хвастался, опята прут дурнинушкой! Два ведра набрал..."
...что-то читал. Взгляд вдруг ушел со страницы на руку, державшую книгу. "Совсем зажили..." — пронеслось в голове. Накатила прежняя боль, старая, знакомая... Перевел глаза обратно на буквы — бессмыслица полная. Положил книгу на спинку дивана, вынул из пачки сигарету. Закурил. Закрыл глаза.
В Городе они "звали" друг друга этой болью. Если рядом был телефон, то можно было не сомневаться — сейчас зазвонит. Он сам много раз мотал Деки нервы своими "позывными", когда ждать становилось невыносимо. Деки приходил. И ругался. И приносил то, что было нужно...
Откатило. Стихло понемногу. Открыл глаза, глянул на сигарету — фильтр. На всякий случай выкурил еще одну. Ничего. Ничего...
...В этом городе тяжелое небо. Луну можно разменять на медяки. Тяжелое, гулкое небо с привкусом свинца... Нельзя думать об этом. Не надо. Не у кого попросить милосердия...
Была зима. Потом весна, конечно. Потом еще одно лето. И еще.
"Что ты будешь делать, когда Бог услышит твои молитвы?"
"А разве есть такой Бог?"
"Те, кого мы любим, и есть наши боги."
"Тогда мне не повезло."
— О чем ты сейчас думаешь? — спросила Линда, довольно улыбаясь в темноте.
Здешние люди не умеют слышать мысли. Хворый долго привыкал к этому их свойству.
Выпустил дым в потолок, сдвинулся пониже, вминая затылок в подушку.
— Думаю, не переехать ли жить к морю. Куда-нибудь в теплые страны. Знаешь, крабы, пальмы, туристы... Можно ни хрена не работать и питаться бананами.
— И станешь обезьяной! — она решила, что это шутка.
— Тоже неплохо, — пожал голыми плечами рыжий.
— Так ты серьезно? — голос был слегка обиженным.
— Нет. Просто гон.
— Просто что?
— Фантазии.
Она обхватила его поперек груди, потянула к себе.
— Бросай эту противную сигарету! Погрей мне спинку! Я хочу спать.
— Хорошо. Давай спать.
Они улеглись, и в комнате стало тихо.
— Мы могли бы поехать вместе, — мечтательно пробормотала Линда через некоторое время. — Ты возьмешь меня с собой?
— Как захочешь.
— Фу, какой зануда...
— Просто не хочу делать из тебя обезьяну, милая.
...Он всегда считал, что дороги ведут в одну сторону. Так было легче. Нельзя войти в одну реку дважды, и все такое...
Он убедился, что существуют рыбаки, забрасывающие крючки в темную воду и терпеливо ждущие, когда на них попадется случайность, человек, город... Вся их сила в этом огромном, нечеловеческом терпении. Существуют рыбаки. И их рыбки. Кто-то, кто пытается ускользнуть.
И те и другие — ждут.
(c) FFF RAR
 15.05.2003
All rights reserved!