Был городок

(фрагмент)
Ближайшее царское окружение, бояре, состояло из людей знатных и старинных родов, потомков былых дружинников.
Жили они в лучших районах Москвы, дома их, возвышаясь над убогими хижинами, отличались добротностью и благолепи-ем, заметны были издалека.

В одном из таких домов, в Китай-городе, проживал думный боярин Василий Матвеевич Выжлецев с многочисленной роднёй и двумястами людишек крепостной дворни.
У царя Василий Выжлецов пользовался большим уважени-ем, в сидениях о делах занимал место по правую руку, на вопро-сы государевы имел право отвечать одним из первых. С ответа-ми боярин не спешил, откашливался многозначительно, затем начинал говорить негромко и неспешно, и были речи его любы царю мудростью и уместностью.
Два взрослых сына Выжлецева ходили в окольничих и си-дели по приказам, один – в Разрядном, другой – в Аптекарском.
Служить бы да служить Василию Матвеевичу в почёте и уважении, жить бы ему да поживать в достатке и благополучии, но сидела в душе его заноза, изводила его тайная кручина – младший сын Борис, отпрыск непутёвый и строптивый.
Борису Васильевичу Выжлецеву исполнилось двадцать че-тыре года, но и к этому возрасту никакого положения при дворе он не достиг и достичь не стремился. Как дворянину, случалось ему выполнять отдельные мелкие поручения, и выполнял он их хотя и не оплошно, но безо всякого рвения, а с такой неохотой и досадою, что с поручениями от него вскоре отступились.
Прохладность к государевой службе нельзя было объяс-нить леностью Бориса, ибо таковой в его характере и в помине не было. Напротив, был Борис скор в движениях, поджар  и ло-вок и действительно чем-то походил на выжлеца – резвого гон-чего кобеля. Сходство это усиливалось за счёт некоторой вытя-нутости лица, украшенного длинным подвижным носом и тём-ными умными глазами.
От природы Борис был достаточно умён, грамотой овладел без особого труда, чем в его возрасте мог похвастаться не каж-дый дворянин.
Безразличие Бориса к собственной карьере объяснялось не отсутствием способностей – имело оно иные причины.
Ещё в детстве он, смышленый и наблюдательный малец, понял, что при силе и крепости родовых отношений личные ка-чества человека обесцениваются, отходят на второй план. Имея двух старших братьев, Борис обрекался довольствоваться кро-хами от отцовского наследства, а при дворе небрежительно именоваться – Выжлецев-младший, какую бы высокую долж-ность он не занял. Поняв это, Борис не только презрел госуда-реву службу, но и к делам семейным выказывал полнейшее равнодушие и отчуждение.
В двадцать лет Борис Васильевич Выжлецев отправился на войну с Польшей. Три года родственники не имели от него никаких известий. Вернее, известия приходили, что Борис жив и воюет неплохо, но сообщали Выжлецевым об этом случайные, вернувшиеся с войны ратные люди, от самого же Бориса не бы-ло ни слуху, ни духу.
Получив лёгкое ранение, – где-то под Могилёвом польская пуля вспорола ему плечо, – Борис вернулся в Москву.
За годы отсутствия он мало изменился внешне, лишь не-сколько раздался в плечах, но стал ещё более дерзок и на-смешлив с окружающими.
Впрочем, дерзость свою он обнаруживал редко, больше улыбался иронически, глядя на московскую жизнь, на заботы и чаяния своей многочисленной родни.
С отцом Борис общался мало, считал его, боярина и дво-рянина старой закваски, неспособным разделить сыновние взгляды на жизнь.
Лишь однажды, за общим обедом, Бориса прорвало, и он поделился с отцом фронтовыми впечатлениями. По его словам выходило, что русское войско к войне совершенно непригодно, строй устарел, воеводы – неучи, а оружие не выдерживает ника-кого сравнения с европейским.
Старый Выжлецев едва не задохнулся от возмущения.
– Иоанн Васильевич, великий князь и государь московский, три царства покорил! – трясся боярин. Вся его степенность ос-талась где-то в царских покоях. – А допрежь него Димитрий Дон-ской на поле Куликовом...
– Ты ещё Рюрика помяни, – спокойно перебил старика сын. – Победы старых князей – дела славные, так ведь... навалом брали. И после битвы Куликовой сорок лет мужеского полу на Руси почти не было.
Боярин Василий хватал ртом воздух. Борис оставался спо-коен, лишь ноздри его носа еле заметно подрагивали.
Он продолжал:
– Так и воевали-то с кем? С татарвой да прочей поганью. А попробуй немчина свецкого в наступлении одолеть. Вот помню, под Гродно...
Старик закашлялся. И не было в кашле той значительно-сти, с которой он начинал свои речи в думе.
– Ясно, – бросил Борис и вышел из-за стола.

Целыми днями Борис не показывался дома. На вопросы домашних, где он пропадает, отвечал лишь улыбкой. Нос его при этом презрительно подёргивался.
А пропадал он в Немецкой слободе, где коротко сошёлся с шотландцем Патриком Гордоном – майором на русской службе. Приятельство их началось с того, что в беседе случайной и пус-тячной вдруг выяснилось, что в Белоруссии они принимали уча-стие в одних и тех же боях. И хотя развевались тогда над ними разные знамёна и оружие направляли они с угрозой друг другу, фронтовые воспоминания очень сблизили молодых людей.
Часто видели их на Кружечном дворе, где друзья пили ви-но, предаваясь долгим беседам. В дружбе они имели взаимные выгоды. Выжлецев живо интересовался подробностями запад-ноевропейского быта, устройством польской и шведской армий, в коих довелось служить Гордону за время странствий. В свою очередь Борис открывал приятелю тонкости жизни российской, учил поведению в условиях повального русского мздоимства...
– На страментах в слободе играете! Воры! – гремел боярин Василий, встречая сына по вечерам.
Борис молча улыбался, морщил нос и уходил в свои покои.

Очередное сидение за делами вдумчивый Алексей Михай-лович закончил сообщением о приезде ливонских послов.
– ...А стретить их у городских ворот повелеваю боярину Шереметеву, а стретить их в пяти верстах от города велю... Вы-жлецеву.
Василий Матвеевич от услышанного потемнел. Ему, знат-ному боярину, повелевалось встречать каких-то жалких литви-нов, да ещё в кишащем разбойниками подмосковном лесу. На подобное дело годился любой окольничий. Боярин готов был рухнуть перед царём на колени и просить не позорить его седую голову, избавить его, старика, от подобного бесчестия.
– ...Выжлецеву Борису, – уточнил царь, который хорошо помнил всех своих дворян.
Василий Матвеевич посветлел с лица. Великая досада сменилась великой радостью.

– И о тебе помнит государь наш, – причитал он перед сы-ном дома. – Завтра велено тебе стретить гостей ливонских в пя-ти верстах от города. Да гляди мне, исполни всё чинно, инако запорю, сукина сына...
Борис молча кивнул и ушёл в Немецкую слободу. Ночевать он домой не явился.
Шереметев встретил литовцев у московских ворот. Гости запоздали и пребывали в крайнем неудовольствии. Сквозь дре-мучий лес они пробирались самостоятельно, Выжлецева с ними не было.
– Висельник! – Василий Михайлович яростно топал ногами, наступая на сына. – Вор! Как такого земля носит!
– А почему я должон стречать ливонцев сраных вперёд Шереметева? – невозмутимо вопрошал Борис. – Сие мне него-же.
– Шереметевых род старый, честный, – брызгал слюною старик. – Шереметев – боярин! А ты кто есть таков, вы****ок?!
– Наш род тоже старый и честный, – сказал Борис. – Ше-реметевы не знатнее будут.
– Да нет... Сдаётся мне, познатнее, – несколько поутих старик, задумавшись.
– Егда стану я вперёд Шереметева ездить, то и быть им знатнее. А не стану – глядишь, мы, Выжлецевы, познатнее вый-дем.
От этого довода старик опешил.
– А не наш лишь предок, дружинник Ждан Выжлец, – раз-вивал атаку Борис, – за столом у самого князя Владимира се-ребряных ложек требовал и оные получил?
Напоминание о дорогом сердцу родовом предании полно-стью обескуражило старика. Он вяло махнул рукой и, ссутулив-шись, отошёл к образам.

На утро боярин Выжлецев и два его старших сына подали царю челобитную, в которой просили о наказании младшего члена рода за неисполнение царского повеления и пренебреже-ние высочайшей милостью. Расчёт дворян был прост. Об отно-шении царя к поступку Бориса им ещё не было известно, но в случае, если царь разгневан всерьёз, опала грозила всему роду. Следовало упредить гнев царя и поступиться частью, чтобы спа-сти целое.
Царь после удачных переговоров с литовскими послами находился в добром расположении духа. Прочитав челобитную, он покачал головой и разрешил Выжлецевым встать с колен. Василий Матвеевич, хорошо знавший монарха, предвкушал бла-гоприятный исход дела. Царь велел послать за Борисом, дабы предоставить ослушнику возможность оправдаться.
Пока наряд стрельцов искал по Москве Бориса, мудрейший Алексей Михайлович успешно решил, что делать с деньгами, сэкономленными на невыплате жалованья двум перебитым в Малороссии рейтарским полкам.
За дверью раздался шум, и в думную комнату в сопровож-дении стрельцов вошёл Борис.
У старого Василия Матвеевича подкосились ноги. Борис предстал пред светлыя государевы очи без бороды.
По думе прокатился ропот.
...Бориса распекали добрых два часа. Всё это время он стоял молча, опустив долу очи.
– Раскольник! Нехристь! – заходился в крике старый боя-рин Пушкин, потрясая сухоньким кулачком. – Надо же что уду-мал – обрился! Как смел ты, вор, исказить образ Божий, погано-му псу или коту уподобиться?!!
Борис неожиданно встрепенулся, обвёл присутствующих ясным спокойным взглядом и спросил у Пушкина:
– А где это вы видели, чтобы кот брился?
Старик Василий схватился за грудь. Подьячий выронил пе-ро, в записной книге расползлась зловещая клякса.
– Он... он... – вскочил думный дьяк Шишкин. – Мне верные люди сказывали... Он в Немецкой слободе с немчиной Гордоном в шахматы играет!
Сообщение Шишкина пало последнею каплей в полную чашу обвинений. Горькое варево вскипело, вкусить его Борису предстояло сполна.
– В железа! – вскричал тишайший Алексей Михайлович. – В Кемь! За Урал-Камень! В Сибирь!
Старик Выжлецев и старшие сыновья опустились на коле-ни и споро поползли к трону.
– Просим царской милости и снисхождения! Прости дитя наше неразумное, не в себе он...
Собираясь с челобитной, Выжлецевы, полагаясь на госу-дареву мягкость, столь жестокого наказания для Бориса не ожи-дали. Иметь в роду ссыльного – пятно серьёзное и неотмывное.
– На колени! – шипел Василий, дёргая младшего сына за штанину.
Борис нескладно опустился на пол.
Видя своего любимого советника в столь жалком и подав-ленном состоянии, государь немного поостыл.
– Последний раз прощаю! – монарший кулак припечатал стол, шершавый перстень оцарапал лежащую перед царём кар-ту.
Аккуратнейший Алексей Михайлович послюнявил палец и попытался загладить взлохмаченную перстнем бумагу. Царапи-на пришлась ниже Северского Донца и пересекла тонкую жилку речки Кобыльей. Царь вгляделся в повреждённое место.
– В Успенск его! Воеводой! – объявил высочайшее реше-ние самодержец.


И расстался Борис Выжлецев с кичливой столицей. И не испытал он при этом ни малейшего сожаления. И простился он спешно с многочисленной роднёй, во вздохах и причитаниях ко-торой легко усмотрел тихую радость облегчения.
Внезапность и принужденность отъезда не удручили Бори-са. И всё же неблизкий путь к новому месту службы проделал он, погрузясь в невесёлые раздумья. Когда разгневанный госу-дарь вознамерился было законопатить его в Сибирь, Выжлецев с трудом сдержался, чтобы не выдать своего ликования. Воз-можность забраться подалече от московского двора, обрести желанный покой на вольном поселении, превратясь в этакого дворянина во казачестве, издавна будоражила его воображение. Но в миг, когда мечта оказалась так близка к осуществлению, коварная судьба отказалась благоволить Борису. Внезапное за-ступничество отца привело к роковому исходу: царь смягчился.
Замену места ссылки вместо Сибири Успенском любой ца-рев ослушник расценил бы как нежданный Божий дар: и климат помягче и житьё посытнее да повольготнее.
Понимал это и Борис, но не мог не видеть он и другого, пред чем бледнели и обращались в ничто все климатические блага южного пограничья.
В силу нового назначения Борис вновь обрекался тянуть ненавистную лямку – государеву службу. И досталась ему на сей раз служба серьёзная, воеводская, пред которой встреча каких-то несчастных чухонцев виделась теперь пустяком, мел-кой досадою вроде гвоздя в сапоге.
"Живут себе в глухой дыре, в этом самом Богом забытом Успенске, какие-то людишки, – размышлял ссыльный. – Воюют, говорят, вроде неплохо, хлеб добывают – спину гнут, детей ро-дют... Досыта не едят, но, худо-бедно, живут – коптят небо. И вдруг сваливается им на голову Бориска Выжлецев, дворянин опальный, московскому двору противный: нате, пожалуйста – я ваш воевода. И стану я людишками теми помыкать, и стану я суд вершить, коли нужда заставит, и... и на кой хрен мне всё это нужно. Худо, Господи, зело худо!.."
Нельзя сказать, что Борис Выжлецев любил людей, как нельзя сказать, что он их ненавидел. Да и не это составляло предмет его переживаний. Так уж случилось, что выросший в окружении бесчисленных холопей Борис так и не почувствовал за собой права повелевать, ломать хотя бы в мелочах чужие судьбы. В доставшемся по наследству дворянстве никакой бого-данности он не усматривал и себя от прочих Божьих тварей не отличал.
Впрочем, помыканий собою Борис также не терпел. Отсут-ствие тщеславных амбиций вовсе не свидетельствует об отсут-ствии чувства собственного достоинства. А именно этим чувст-вом, а не состязанием с Шереметевым в знатности, объяснялся его проступок перед государем, и даже последовавшее наказа-ние не заставило его раскаяться.
С ухмылкой вспоминал он, как удалось охладить родитель-ский гнев, сыграв на родовой гордости старого боярина. План защиты от отца был изобретён на Кружечном дворе не без уча-стия известного нам Патрика Гордона.
На самом же деле, Борису были глубоко безразличны и притязания отца на знатность и даже застольные выходки ле-гендарного предка Ждана Выжлеца...
Когда в лучах жаркого южного солнца блеснула вдали из-лучина тихой речки Кобыльей и открылась взору цель путешест-вия – городок Успенск, настроение нового воеводы не улучши-лось.
"Никудышная крепостца..." – со вздохом отметил он про себя, ничего не сказав сопровождавшему его подьячему Ивану Варламову.
Провоевав три года с поляками, Борис неплохо усвоил правила наступательного боя, имел опыт боёв оборонительных, но совершенно не был знаком с фортификационным делом. В голове вертелась неизвестно где и от кого слышанная фраза "Крепости берут осадою и приступом, либо вымаривают голо-дом". На этом его познания обрывались.
У северных ворот Успенской крепости двое случайных ка-заков сдёрнули с голов шапки, уступая дорогу воеводской карете и шестёрке конных драгун, едущих в арьергарде.
– Бритый поехал. Из черкас, что ли? – задумчиво пожевал губами дряхлый, но ещё въедливый казак Прокоп Дыня.
– Не-е... Московит. Должно, боярский сын будет, – возра-зил ему Лексей, молодой казак из полтавских переселенцев, внимательно глядя вслед въезжающей в город кавалькаде...

И был на Руси городок Успенск. И сидел в нём теперь вое-водою московский дворянин Борис Васильевич Выжлецев, и вершил он дела воеводские славно и мудро. И вершил он дела свои с чувством лёгкого, но устойчивого отвращения.
Вдоволь наглотавшись пыли в Успенском городском архи-ве, удалось нам установить, что в годы воеводства Бориса Ва-сильевича Выжлецева крепость обнесли земляным валом.
Вместе с тем, нам не удалось обнаружить свидетельств пребывания в Успенске иноземных инженеров, что и даёт осно-вание занести возведение вала в длинный список заслуг город-ского воеводы. Останки этого вала можно обнаружить и в наши дни в северной части города. Безжалостное время потрудилось здесь основательно, но, призвав на помощь минимум воображе-ния, нельзя не залюбоваться изяществом линий и грамотностью конструкции былого фортификационного сооружения...
Изучая приходно-расходную книгу, оставленную прежним воеводой, Борис Выжлецев остервенело грыз гусиные перья.
Количество изгрызенных перьев ежедневно росло, но яс-ности в постижении записей не добавляло.
Старый воевода дела передал быстро, причём баланс в его присутствии сошёлся неукоснительно. Не менее быстро уе-хал он из Успенска, сердечно пожелав Борису добыть честь и славу на новом поприще. Не успела улечься пыль, взбитая отъ-езжающей из северных ворот каретой, как новичок обнаружил в записной книге тёмные места, почему-то обычно именуемые бе-лыми пятнами. При попытке вникнуть в суть написанного тёмные места, или белые пятна, не только не исчезли, но принялись множиться и шириться с тенденцией к слиянию в одно сплошное тёмно-белое пятно.
Наторевший в крючкотворстве московских приказов подья-чий Иван Варламов перед успенской книгой спасовал сразу, одарив своего начальника дельным советом: привлечь на по-мощь кого-либо из местных должностных лиц.
Местное должностное лицо, земский староста Игнатий Хренов, в просторечье – Хреныч, просьбу о помощи выслушал внимательно, книгу перелистал уважительно, после чего молвил глубокомысленно:
– Темна вода во облацех.
Дёрнув носом, воевода смерил его тяжёлым взглядом. Хреныч потупился, грузно переступил с ноги на ногу и огорошил Выжлецева признанием:
– Неграмотные мы.
Пред тайной за семью печатями Борис Васильевич остал-ся в одиночестве.
Особой невразумительностью отличались статьи числен-ности городского населения. Впрочем, в этом вопросе старому воеводе вряд ли сумел бы дать фору самый дотошный стати-стик. Тягловый люд, обречённый платить подати на содержание гарнизона, бежал из Успенска без зазрения совести. Ввиду по-стоянной татарской угрозы погоня за беглецами не наряжалась – могло обойтись себе дороже.
Число ратных людей, уж это понятно, порою резко сокра-щалось после очередной стычки с татарвой, затем возрастало стихийно, чтобы вновь сократиться при первом же набеге.
Большую неразбериху вносили в отчётность малороссий-ские беженцы. Вдоволь натерпевшись как притеснений польских панов, так и милости всяческих доморощенных гетманов, при-шлые черкасы считали, что здесь, в Успенске, обрели они нако-нец желанную вольность. Селились у стен крепости обильно и безалаберно, не помышляя ни о регистрации, ни об уплате по-датей.
Людишек о ту пору считали с большим небрежением. Ста-раниями рачительного Алексея Михайловича Россия уже ступи-ла одной ногой на тернистый путь коренных реформ и государ-ственных преобразований, но ещё трудно было распознать в ней будущую мощную полицейскую державу, знаменитую на весь мир жёстким паспортным контролем, обязательной пропис-кой, отменно налаженным режимом и контролем, надзором и сыском.
Хотя стоит отметить, что в борьбе со своим народом и в его уничтожении государство преуспевало во все времена: и то-гда, когда это делалось без счёту; и тогда, когда дело велось под строгим контролем. Если случалось такое, что страна ни с кем не воевала, всегда легко отыскивался повод для геноцида. Правда, во второй половине двадцатого столетия из-за глобаль-ности числа жертв система учёта вдруг засбоила, стала давать осечки, и вдруг выяснилось, что никто не может довольно точно ответить, сколько народу положило государство на фронтах многочисленных войн, а сколько – на стройках коммунизма, сколько сгорело в печах чужих лагерей, а сколько сгнило за ко-лючкой лагерей собственных. Результаты подсчётов оказались настолько приблизительными, что велик был соблазн их анну-лировать и начать всё сначала...