Истины Заратустр

1.
Заратустра курил на лестничной площадке. Когда Зороастр увидел это, то разозлился. Заратустра сильно сдал в последнее время, и то, что он теперь травил себя никотином, окончательно возмутило Зороастра. Он уже открыл было рот, чтобы как-нибудь едко высказать свое мнение, но Заратустра опередил его, выбросил недокуренную сигарету, бросил через плечо: “Вот только не надо” и ушел. Зороастр потоптался на месте, вздохнул и пошел следом. Заратустра уже лежал на диване, вперив глаза в потолок, и снова курил. Зороастр подумал и ничего не сказал. Взял куртку и ушел в осенний дождливый вечер.

2.
Существует шесть эманаций – благая мысль, истина, власть божья, благочестие, благосостояние и бессмертие. Истинный человек должен помочь благородным небесным силам в их непримиримой борьбе, став с этой целью лучше, чище и честнее, сосредоточить все старания и чаяния на том, чтобы одолеть мир зла, покончить с нечистью. Нужно стать наконец доброжелательнее, умереннее в помыслах и страстях. Так считаю я – пророк Зороастр, Заратуштра. Заратустра не хочет слышать об этом, он обездвижен и раздавлен своей верой в то, что Бог умер. Как может умереть Бог, если он – в сердце каждого, в порывах и стремлениях души? Все самое лучшее дал он нам, а мы теперь отвернулись от его благородного родства, словно выросли из его истин, как из детской одежды. Почему Заратустра не хочет принять любовь Ахура-Мазды? Я не могу понять. Я пришел сюда, чтобы говорить о величии и благородстве Неба, но теперь никто больше не верит мне. От меня шарахаются, как от прокаженного, и провожают глазами, полными недоумения и насмешки. Почему? Люди изменились. Мне страшно от этих изменений в них. Люди больше не хотят меняться. Они считают себя счастливыми и живут так, как живут. Я боюсь их ангро-майньюньской свободы. Я и сам изменился. Стал мягче и терпимее. Я люблю брата моего Заратустру – люблю за его несчастья и несовершенство, за его неправильные убеждения и неверие. Я люблю этих странных, не слышащих меня людей, до которых не достучаться, не докричаться. Я теперь люблю их несовершенство, в нем их особая, неповторимо людская сущность. Я люблю людское в них. Как часто хочется мне выйти на площадь и говорить с ними – со всеми вместе и с каждым по отдельности. Чтобы они наконец поняли меня, услышали меня и стали жить в мире и дружбе друг с другом, помогая ближнему. И сейчас я иду рядом с ними, а они проходят мимо и не ведают, что я рядом.
 
3.
Заратустра вышел в осенний дождь и зажег сигарету – в последнее время только она делила с ним его одиночество. Он смотрел в вечерний сумрак, а в его руках дымилась она, став продолжением его существа, его длинных пальцев. Вдруг Заратустра ощутил на своем плече ласково-осторожную руку. Он обернулся и увидел глаза Зороастра – глаза, полные ласки, сочувствия и испуганной доброты. Заратустра отвернулся, постоял мгновение и решительно зашагал прочь, не оглядываясь. Рука, выпрашивающая улыбку, рука сочувствующего соскользнула с его плеча, и он смог вздохнуть с облегчением. Он шел прямо по лужам, из-под ног рвались в небо грязные брызги, но Заратустра ничего не видел. Он шел и ни о чем не думал, просто дышал смогом города, вдыхал влажный воздух, пропитанный дождем, и выдыхал сигаретный дым. Люди проходили мимо него и не оглядывались. Они не знали, что рядом шагал он – Заратустра.
Зороастр долго смотрел вслед другу. Даже когда тот скрылся за громадой дома, он долго не мог оторвать взгляд от стены, скрывшей сгорбленную фигуру Заратустры. А потом медленно повернулся, придавленный к земле необъяснимой тоской, и ушел в дом, скрывшись от настойчивой ласки дождя, от воспоминаний о ледяном лице уходившего в дождь.

4.
Как горько я ошибался, как нелепо я верил… Да, человек – червь, канат над пропастью, грязный поток. Но почему я так верил в то, что если я захотел служить великой цели появления сверхчеловека, то и другие пойдут по моим следам? Теперь я смотрю на них и вижу, что они никогда не смогут услышать меня. Только избранные поймут и оценят мое учение, а остальные лишь посмеются вслед и сочтут сумасшедшим. Но мне теперь почти все равно, что будет говорить эта ничтожная толпа, сборище недоумков. Хотя мне все так же нужны руки, простертые ко мне. Но теперь я знаю, что мне их протянут немногие. Зато эти немногие будут подлинно достойны Истины.
Я и сам изменился. Взор мой уже не так чист, походка не похожа на танец, а на моих устах появилось отвращение – отвращение к горечи сигареты на губах, отвращение к жизни и людям вокруг. Я был ребенком, но всякий ребенок когда-нибудь взрослеет. Вот и я стал взрослым. Нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду. Я все потерял. Значит, заслужил. Значит, ошибался. И теперь только сигарета хранит верность моим губам. Только с ней я спокоен. Наверное, я сошел с ума. Теперь я все беру под сомнение. Даже собственные слова и мысли. Я боюсь ошибиться. И ни во что не верю. Потому что разучился.

5.
Заратустра шел навстречу прохожим, смотрел на них сквозь затуманенные раны глаз и молился. Ни к кому не обращаясь, просто слова вырывались из плена рта и рвались с горьких губ в небо. Заратустра не знал, слышит ли Бог. Он даже не знал, есть ли он. Но так не хотел верить, что тот мертв.
Зороастр прижался к холодной пленке оконного стекла и искал в толпе друга. Но Заратустры не было, и только дождь с мучительной настойчивостью облизывал окно и приникшего к нему человека. Зороастр ждал друга до полуночи, но напрасно. А потом решился и вышел во мрак искать его. В темноте у дома ему навстречу вдруг вынырнул человек, с ужасом отшатнулся от Зороастра и канул в ночь. Холод дождя вынудил вернуться домой. До рассвета не спал Зороастр. А на рассвете вернулся шатающийся от усталости Заратустра. Зороастр бросился к другу, схватил за руку и обеспокоенно взглянул в рубцы его глаз. Заратустра вырвался и отшатнулся. А потом, безумными глазами глядя на Зороастра, он зашептал сухими, потрескавшимися губами. Из сумбура нелепости вдруг выгравировались слова:
- Ты видел меня? Видел? Ночь дышала моими легкими, куталась в мои мышцы – я был весь в черном, видел?
Зороастр с ужасом глядел на шалого яркоглазого друга. А Заратустра, вцепившись в его запястья, шептал с восторгом сумасшедшего:
- Ты же видел, я знаю, что видел! Ну вспомни же – я был весь в черном, а в груди моей билось сердце пантеры – сердце ночи. Я видел черное белым. Понимаешь, понимаешь?! – Заратустра вдруг закричал, схватился за голову и рухнул к ногам друга вихрем потревоженной пыли. Зороастр содрогнулся от нахлынувшей вдруг на него боли, закрыл глаза и потерял сознание.

6.
Заратустра, брат, что с тобой? Неужели безумие призраком тьмы вошло в твою душу? Я не верю, ты сильный, ты справишься, ты сможешь. А я буду молиться за тебя благородному Ахуру-Мазды. Он поможет тебе справиться с этим бредом, а мне пережить нашу с тобой боль.

7.
На следующее утро ворохом растерявшихся искр пошел снег. Он укутал город в белые скрипучие простыни, и произошедшее прошлой ночью вдруг показалось лишь сном, выдумкой. Заратустра проспал до вечера. Когда уже стемнело и ночь незванной гостьей ворвалась в город, он наконец с трудом открыл глаза, протянул руку и достал сигареты. Зороастр почуял знакомый запах и с опаской заглянул в комнату. Заратустра лежал на диване, вперив глаза в серые разводы потолка. Зороастр не решился заговорить со словно окаменевшим другом и ушел в другую комнату, чтобы не видеть этих странных окаменевших царапин глаз,чтобы не думать о них и, быть может, забыть. А Заратустра неторопливо оделся и тихо ушел, не потревожив замеревшего в раздумьях.

8.
Я бегу, бегу, бегу. Бегу от себя, а по моим следам – я сам. И не убежать, не скрыться. Никуда. Мне страшно. Я боюсь. Боюсь себя. Куда мне идти? Где ждут меня? Кто ждет? Зороастр, брат, друг, спасибо за то, что ты рядом. Только ты согреваешь меня. От этого мне легче. Но ты слишком стремишься к небу, а так нельзя, так неправильно.”Оставайтесь верны земле,” – так прошу я всех, кого встречаю на своем пути. Если сейчас во власти человека только Земля, то и не надо пока забывать о ней. Нужно быть верным себе и своему прошлому. Когда-то я был счастлив. Мое счастье оправдывало само существование. Теперь несчастье нашло покой и дом в моем сердце. И что теперь мой разум? Он – бедность и грязь и жалкое довольство собою. Во мне просыпается истинная добродетель, ибо она уже заставляет меня безумствовать. Как устал я от добра моего и от зла моего!… Ты, Зороастр, жалеешь меня и других людей, а разве жалость – не крест, к которому пригвождается каждый, кто любит людей? Но моя жалость – не распятие. Мне жаль тебя за твою слишком сильную веру. Где то безумие, которое нужно привить тебе? Какие мы разные! Ты веришь в силу сердца и твоего бога, а я – в силу разума и логики. Но помни: даже у Бога есть свой ад – это его любовь к людям. Неужели ты хочешь иметь такой же ад? Жалость – это несчастье. А я желаю тебе счастья. Ты должен быть счастливым.

9.
Улица встретила Заратустру ветром. Снег, медленно падающий с неба, по одному движению ветра превращался вдруг в рой обезумевших жалящих комаров. Они впивались в лицо со странной дикой озверелостью и кусали остро и больно. Ночь гнала Заратустру прочь. Иногда он встречал прячущих лицо прохожих. Они отворачивались от дувшего со всех сторон ветра, и Заратустре было смешно глядеть на них. Он шел вперед навстречу тьме с покорностью наказываемого щенка. Раз больно, значит, надо. Раз больно, значит, наказывают. Значит, заслужил. Ему хотелось распасться на такие же иглы снега, стать частью этого сумасшедшего водоворота ветра и ледяных нетерпеливых уколов. Лицо горело от снежных царапин, но Заратустра шел вперед и лишь иногда, когда становилось совсем невмоготу, закрывал щели глаз. После часа бесполезных блужданий, после ударов ветра, превратившегося вдруг в зверя, после заметенных снегом дорог, после опаски поднять лицо из-за свирепых жал снежинок он понял наконец, как беспомощен и ничтожен среди этой сошедшой с ума стихии. И вернулся домой, обессилевший и измученный.

10.
С упоением молюсь,
простираю к Мазде руки я,
Чтобы добрый дух сперва
принял все, что приготовил я.
Мазда, Мудрый Властелин,
Вохумане верно я служу,
Дай мне оба мира в дар –
мир вещей и также мир души!
В Доме песнопения
Вохумане жизнь отдать готов.
А пока я жив, путем
Арты – Правды поведу людей.
Арта – Правда, Дух огня,
разве в силах я постичь, понять
Заратустру и тебя,
хоть и ведаю, где к Мазде путь.
Вохумана! Вразуми,
пусть прибавит Арта силы мне!
Мазда, Заратустре дай
силы чудодейственной глоток,
Чтобы смог он наконец
одолеть всех злобных недругов!
Арта – Правда! За дела
мои дай ему прекрасный дар!
Мать Арматай, укрепи меня
и Заратустру утверди!
О, хороший, лучший друг
Арты и порядка доброго,
Мазда, милость окажи
мне и Заратустре смелому!
Мы вас не прогневаем,
хоть бы и десятой долею.
Помоги ему, другу моему,
счастье и покой
подари ему, я молю тебя!

11.
Зороастр пил кофе на кухне. Заратустра остановился в дверях и стал разглядывать друга. Он давно не смотрел ни на кого так смело и прямо. Зороастр заметил его взгляд, равнодушно поднял глаза и снова опустил их. Заратустре стало жутко. Зороастр мог быть критичным, добрым, настойчивым, робким, но не равнодушным. Заратустра подошел к столу и сел у его ног.
- Что с тобой? – осторожно тронул он его за руку. – Тебе плохо?
Зороастр медленно поставил чашку на стол, взглянул на друга в упор непонимающими глазами и отвернулся к окну. Помолчал и вдруг зашептал себе под нос что-то, прикрыв глаза пеленой забытья. Заратустра прислушался и различил слова молитвы.

12.
Что в мире причиняет больше страдания, как не безумие сострадательных? Страданием и бессилием созданы все потусторонние миры, и тем коротким безумием счастья, которое испытывает только страдающий больше всех. Зороастр сейчас не со мной, он в мире, где есть то, о чем не узнать мне. У него было много добродетелей, и от них погибает он. Но я не верю в это, этого не может быть. Зороастр всегда поддерживал меня. Теперь моя очередь. Всё – ложь. Как будет жить он, теперь неземной и нездешний, чуждый Земле? Больше всех ненавидят того, кто летает. Он избрал для себя людскую несправедливость как предназначенный ему удел. Несправедливость и грязь бросают люди вослед нам, одиноким. Но раз мы хотим быть звездами, мы должны светить им, несмотря ни на что. В этом наша великая и страшная участь. Слишком скоро протягиваем мы, одинокие, руки тем, с кем повстречаемся. И потому бьют нас так больно и несправедливо. А значит, должны мы подавать не руку, а лапу – и я хочу, чтобы на этой лапе были когти. Зороастр, я верю, что ты слышишь меня. Помни, друг, - чтобы обновиться, нужно сначала стать пеплом. Ты стал им. Скоро ты вернешься – может быть, уже новым, другим, переменившимся. Я буду ждать тебя.

13.
Заратустра недолго оставался дома. Замурованный в душных стенах, он затосковал. Он не мог забыть зачарованное, остановившееся во времени лицо Зороастра. Что-то дикое наполняло его и гнало прочь. Он не мог найти себе места и бродил по темным комнатам загнанным и смертельно раненым зверем. Ему казалось, что где-то над ним навис страшный призрак сумасшествия, тянущийся к нему влажно-шершавой лапой, которую нельзя увидеть, но можно почувствовать. Заратустра чувствовал ее и кусал губы до крови, метался безумным ветром и искал что-то, что никак не мог найти. А Зороастр сидел у окна, прижавшись к обжигающему холодом стеклу как к последней надежде, и молился. Его тихий голос крепчал, а потом вдруг опять становился еле слышным. Заратустра слушал друга и леденел от мыслей о своем бессилии перед этим бредом.

14.
Справедливые боги, услышьте голос мой.
К вам взываю я.
Я молю вас о помощи верной.
Помогите мне
стать покровителем друга.
Крикну луне я бледной:
“Брата моего возлюби!”
Я - в безумья огне,
не могу я найти пути.
Арта, Мазда, помогите
найти мне дорогу назад.
Арта, Мазда, возлюбите
сердца безумного мрак.
С упоеньем молюсь,
заклинаю богов моих –
Заратустре моему помогите
позабыть о несчастьях!
Арта – Правда, исцели
сердце мое от бездумного жара,
к другу меня возврати,
я молю тебя. Верю тебе.

15.
На рассвете Зороастр вдруг отошел от окна и пришел к спящему Заратустре. Тот недавно вернулся и теперь спал, сжавшись на диване в теплый беспокойный комок. Зороастр положил руку ему на плечо, и Заратустра проснулся. Он поднял на друга утомленные шрамы глаз и вдруг, разглядев лицо, резко сел. Они долго молчали, глядя друг на друга. Потом Зороастр наконец не выдержал прощупывающего его душу взгляда друга и отвел глаза. На стене неровными волнами трепетала лунная дорожка. Заратустра с недоверием тронул его за плечо:
- С тобой все в порядке?
Зороастр сжал виски ладонями, словно вслушиваясь в себя, помолчал и ответил тихо, будто боялся услышать свой голос:
- Да. Я не помню, что было со мной вчера. Ничего не помню. Ты мне расскажешь?
Заратустра кивнул. Снова лег и закрыл глаза. Зороастр еще немного подождал, а потом услышал тихое, умиротворенное дыхание друга. Заратустра уснул, истерзанный сомнениями и болью. Зороастр оставался рядом с ним до самого вечера. А Заратустра метался во сне и стонал. Но Зороастр не знал, как помочь ему в его кошмарах. И потому просто сидел рядом, ловил каждое сорвавшееся с его губ слово и боялся прикоснуться к нему. А когда наконец оранжевым бредом зашло солнце, Зороастр оставил друга одного и вышел в наступивший вечер, пронзенный падающими хлопьями снега.

16.
Спокойна глубина моего моря; кто бы угадал, что она скрывает внутри себя столько чудовищ! Голос красоты говорит тихо, но я слышу его. Я помню мое прошлое… О вы, лики и видения моей юности! О блики любви, божественные миги! Как быстро исчезли вы! Теперь я стал слишком взрослым и покой нахожу только в памяти о счастье моей юности. Все невозвратимое взяли у меня, украли у меня мои ночи и продали их за бессонную муку. Когда-то искал я по птицам счастливых примет; тогда пустили мне на дорогу противное чудовище - сову. Куда исчезло теперь мое нежное стремление вперед? Когда-то я дал обет отрешиться от всякого отвращения – и тогда превратили моих близких и ближних в гнойные язвы. Куда исчез теперь этот мой благородный обет? Как слепой, шел я когда-то блаженными путями – и тогда набросали грязи на дорогу мою; и теперь чувствую я отвращение к своей старой тропинке. Когда совершал я самое трудное для меня и праздновал победу своих преодолений, заставили тех, что любили меня и дороги были мне, кричать, что причиняю я им жестокое горе. К щедрости моей посылали всегда самых наглых нищих; вокруг моего сострадания заставляли всегда тесниться неисправимых бесстыдников. Так ранили меня и причиняли боль. Только в танце умел я говорить символами о самых высоких вещах – и теперь остался мой самый высокий символ неизреченным в моих движениях. Неизреченной и неразрешенной осталась во мне высшая надежда. И умерли все лики и утешения моей юности. Но осталось во мне нечто неранимое, незахоронимое, взрывающее скалы – это воля моя. Молчаливо и не изменяясь проходит она через годы, чувства ее безжалостны и неуязвимы. Я остался совсем один, в спутниках моих – воля и сигарета, и я брожу по ночным улицам спящего города, ищу отголоски прошлого моего, ищу лики прошедшего. Где я найду покой, где встречу наконец тень, явившуюся ко мне из того времени, где сам я был еще маленьким мальчиком и не вкусил еще горечи взросления? Пусть разобьется все, что может разбиться, об мои истины, разлетится осколками надежд и поверий. Громом и небесным огнем надо взывать к сонливым и сонным чувствам. Спят в людях чувства, и не в силах я разбудить их молнией моей истины. А люди не хотят слышать меня – они хотят получить плату за свои вымышленные добродетели, небо – за землю, вечность – за свое сегодня. Но я учу, что нет воздаяния. В основу вещей коварно волгали награду и наказание, но нет ни награды, ни наказания – человек сам награждает и наказывает себя, но ни один человек не хочет ни того, ни другого, а значит, и не получает их. Я хочу, чтоб устали люди от слов “награда”, ”возмездие”, ”наказание”, ”месть в справедливости”, чтоб устали говорить: “Такой-то поступок хорош, ибо он бескорыстен”. Я хочу отнять у людей эти слова – самые дорогие игрушки их вымышленных добродетелей; и потому сердятся они на меня, как сердятся дети. Но я не боюсь их обид, я прохожу мимо них и никогда не оглядываюсь, потому что вырос я из веры в их слова. Мне бы - просто идти вперед с закрытыми на все глазами.

17.
Внутри Зороастра бушевало пламя. Он чувствовал в сердце необъяснимый жар, мучительную духоту, и в душе его, переломанной кратким безумием, ныло раскаяние. Он не мог понять себя, не мог заставить себя перестать думать об этом странном дерущем ощущении, не мог отключиться от происходящего и помолиться. Зороастр неслышно-синим призраком бродил по дорогам, чурался людей и говорил сам с собой – говорил вслух, но так и не мог себя услышать.

18.
Что со мной, что? Откуда этот непогасимый пламень, эта дикая безысходная тоска? Да, огонь – символ чистоты, очищения, освобождения от скверны… Но неужели болен я скверной? Огнем выжигают из души моей оставшиеся лоскуты безумия, заживляют порезы молитв, прочтенных в бреду. Значит, я заслужил это. И потому в сердце моем этот страшный, дикий пожар уходящего безумия. Я знаю, что виноват, что заслуживаю все это, но так больно, так мучительно страшно чувствовать в себе необъяснимый жар, иссушающий меня изнутри. Прости меня, Ахур - Мазда. Прости за мое безумие.

19.
Заратустра проснулся, когда солнце уже пронзило гардины, изрезав полумрак комнаты на миллионы неровных кусков темноты. Он встал, послонялся по квартире и снова лег спать. Проспал до вечера, а когда стемнело, вышел в ночь, нырнув в забытье дремлющего города. Заратустра бродил не просто так, он искал Зороастра. Тот еще не вернулся домой, и Заратустра, сам еще не отдавая себе отчета в этом, боялся за друга. Он еще помнил его диковатое сумасшествие, бред, рвущийся в вышину из его рта и глаз. Где был теперь Зороастр? Безликим демоном искал Заратустра, безгорестным мраком. Ахур – Мазда помог ему. На рассвете он нашел Зороастра на берегу пруда в городском парке. Зороастр не хотел идти, он смотрел прямо перед собой, а в глазах его застыли невыплаканные слезы. Заратустра не любил плачущих, потому что не мог спокойно и равнодушно смотреть на чужие слезы. Когда он видел, что кто-то плачет, внутри него вспыхивало сострадание, а он не любил этого. Поэтому он старался не смотреть на заледенелое в муке лицо Зороастра и шел, не оборачиваясь, таща друга за собой. Дома Зороастр забился в угол самой темной комнаты и тихо молился о прощении. Заратустра смотрел на него и думал, как это бессмысленно и сводяще с ума – верить в бога.

20.
Опять я один и хочу быть им. Я бегу теперь от своего счастья и отдаю себя в жертву всем несчастьям – чтобы испытать и познать себя, быть может, уже в последний раз. Я чувствую приближение чего-то нового, я чувствую в себе новый, еще неведомый мне холод. Он злым ураганом треплет руки моей души, затягивает в странные водовороты пустоты и безволия. Пока я в силах еще отмахиваться от силы этого холода, но мощь моя вытекает из меня через порезы глаз, а руки мои слабеют и уже не могут нести мою страшную ношу – долг перед самим собой и всеми людьми. Поистине, настало время мне уходить; и тени псов ночи, и поздняя пора, и самая тихая ночь – все говорит мне: “Давно пора”. Ветер проникал в замочную скважину и говорил мне: “Иди!”. Но я оставался, прикованный к Земле любовью. Желание любви наложило на меня эти узы, так что я сделался жертвою тех, кого любил, и из-за них потерял себя. Желать – это уже значит для меня: потерять себя. Солнце моей любви пылало надо мной, собственная любовь иссушала меня. И тогда пронеслись надо мной тень и сомнение. Я уже жажду мороза и зимы. Прошлое мое вскрыло свои могилы, проснулось много страдания, заживо погребенного: оно лишь дремало, сокрытое в саване снов. Стало все знаками кричать мне, что пора уходить мне. Но я не слышал, я любил. Теперь я свободен от моей любви. Я смотрю вперед и назад и не вижу конца. Но уже чувствую приближение его. Он закутан в невидимую паутину, он спрятан в сердце брата моего Зороастра, и потому я остерегаюсь смотреть в глаза друга. Как теперь не доверяю я! Я не доверяю коварной прелести, я похож на влюбленного, который не доверяет слишком бархатной улыбке. Я отталкиваю от себя блаженство и счастье. Прочь от меня, счастье! Я живу теперь, готовый к самому глубокому страданию: не вовремя пришло ты. Прочь от меня! Спеши к Зороастру, благослови его моим блаженством. Ну зачем ты бегаешь за мной? Потому ли, что я не бегаю за женщинами, а счастье – женщина? Не нужно. Наступает мой вечер. Солнце уже садится.

21.
Странные сны снились Заратустре. Он видел своих чудовищ, таких нежных и странных в нелепости внешнего вида. Они ложились у его ног верными псами, защищали его от огненных призраков света и выли на синюю луну с таким надрывом и болью, что Заратустра плакал. Его бедные, промокшие в молоке верности звери – они так любили его. Зороастр слышал, как сквозь сон плакал друг. Но был не в силах подняться – иссушающий его пожар оторопело догорал, лишая даже возможности двигаться. Прикованный к темноте комнаты, Зороастр дрожал от странного холода, постепенно сжимающего все вокруг в один иссиня-золотой комок. Молитвы были напрасны, они лишь рубили тишину комнаты на судороги бессилия и затихали где-то у потолка, впитываясь в стены кипящим снегом. Зороастру казалось, что он снова бредит – слишком полна живым безумием была пустота. Он не молился больше, а только дышал сквозь сцепленные зубы с ужасом, вдыхая боязливый и свободный воздух. А Заратустра спал и не ведал, что спит он посреди слившихся в горящее рукопожатие миров.

22.
Заратустра, брат мой, услышь меня! Я закован во мрак безнадежности, я не могу выбраться, а ты своим сном отгородился от меня. Если я буду кричать, ты не услышишь. Твой сон закутал тебя в плед беззвучия и бесчувствия, только если ты проснешься, ты сможешь услышать меня. Но ты спишь крепко, а злорадный сон лишь сильнее сжимается вокруг тебя, чтобы ты был не в силах слышать. Заратустра, помоги мне. Я умру, если ты не проснешься, я не могу больше терпеть эту дико-озверелую муку. Даже мой бог не слышит меня, я заперт в темноте, обвивающей меня жаркими щупальцами сумасшествия. Помоги мне, помоги, проснись, брат, друг. Ты говорил когда-то, что поможешь мне освободиться. Сейчас мне нужна твоя помощь. Почему же ты не слышишь?

23.
Заратустра чувствовал, что должен проснуться, но никак не мог справиться с усталостью, заполнившей все его тело и душу. Он заворочался, но сон нежным любовником зашептал ему на ухо: “Спи, спи, не надо просыпаться. Спи сладко, пока я с тобой» и Заратустра послушно провалился в дремоту, глубиной своей напоминающей пропасть без дна. Он слышал сквозь сон какие-то крики, ему даже показалось, что это кричит и зовет его Зороастр, но сон отогнал эти мысли прочь. В какое-то мгновение Заратустру вдруг царапнул крик, перешедший в визг, и дрема шарахнулась, отступила. Заратустра проснулся, вскочил и понял вдруг, что кричал действительно Зороастр. Воздух был пропитан ужасом и обжигающим отчаянием от бессилия. Заратустра бросился в комнату Зороастра и замер на пороге, увидев друга, раскинув руки лежащего на полу. На стене рядом с лежавшим без сознания алел отпечаток кровавой ладони. Зороастр застонал и с трудом поднял голову. Увидел друга, и, силясь улыбнуться, произнес одними губам – беззвучно, Заратустра не услышал не звука, просто догадался вдруг, что могли произнести эти заляпанные кровяными пятнами губы, - “Почему ты не слышал меня? Почему? Ты же обещал всегда помогать мне…Обещал…Зачем лгал?”, а потом уронил голову на пол и замер, вздрогнув. Все внутри похолодело у Заратустры. Он схватился за стену, опустился на пол и увидел с ужасом, что на белой как мел стене осталась от его руки грязная полоса кровавого цвета. Он приблизил руки к лицу и увидел изрезанные мелкими полосками ладони. Кровь текла медленно, не сворачиваясь, облизывала пальцы и падала на пол тягучими тяжелыми каплями. Заратустра вскрикнул и лишился чувств.

Заратустра вскрикнул во сне и сел на постели. Поднес к лицу дрожащие руки и увидел свои ладони – гладкие и целые. И вдруг услышал крик, перешедший в визг. Это кричал Зороастр – он узнал его голос, узнал, хотя раньше никогда не слышал, чтобы тот кричал. Заратустра вскочил и кинулся в комнату друга. Там, растянувшись на полу распятым Христом, лежал Зороастр, а на стене над его головой ярким пятном кричало о боли кровавое пятно – отпечаток ладони. Зороастр с трудом поднял голову, прошептал одними губами:” Почему ты не слышал меня? Почему? Ты же обещал всегда помогать мне… Обещал…Зачем лгал?” и бессильно уронил голову на ковер, пропитанный синим забытьем. Заратустра взглянул на свои руки и увидел свои ладони, исчерченные кровоточащими царапинками. Он покачнулся и упал на пол.

Заратустра открыл глаза и понял, что все так же лежит на диване. Он посмотрел на свои руки и не увидел ничего особенного. И снова – снова, снова, снова, снова! – услышал умертвляющий сознание истошный крик, рассыпавшийся на тишину и визг. “Зороастр, прости, прости, я не могу”,- прошептал Заратустра и сжал прорези глаз. А Зороастр все кричал и кричал. Но Заратустра спал и уже ничего не слышал.

24.
Потеплело…Природа оживает, а мне кажется, что все в моем сердце умерло, распалось на пыль безмыслия, бессловия, одичалости. Господи, как я устал…Устал от всего. Сегодня я так много ездил! Когда возвращался, на автобусной остановке какой-то мужчина вскрикнул и схватился за сердце. А я прошел мимо и даже ни разу не оглянулся. Тепло, и на улицах столько парочек. А я всегда был один. Думал, что так кажусь сильнее и смелее. Как смешно! Одиночество – не сила, а слабость. Всегда проще быть одному, чем понимать и принимать кого-то еще рядом с тобой. Теперь я понимаю это, но, наверное, уже слишком поздно. Я устал, устал жить и бороться. У меня больше нет сил, а я всегда хотел быть неповторимо сильным. Значит, напрасно. Устал, не могу больше. Сегодня я бросил Зороастра одного. Он кричал ночью, мне даже снились – или не снились? – эти жуткие сны-повторы, а сегодня с утра, когда я уходил, я даже не заглянул в его комнату. Не потому что боялся, а потому что не хотел его видеть. Слишком устал от его чуткого, силящегося понять меня лица. Меня нельзя понять, я еще сам не понял себя окончательно. Когда я бродил сегодня – совершенно бесцельно, бессмысленно бороздил пространство городских улиц, - я думал, что протяни мне сейчас кто-нибудь – даже в шутку – руку, улыбнись, и я отдам этому человеку все – свои душу, сердце, руки, кровь, мысли, - все. Только за один взгляд, за одну улыбку, за поднятую не для удара руку. Сейчас я думаю, что это безумие. Я схожу с ума, а эта весна пробралась в меня вороватым чертенком и грызет изнутри, прогрызает себе норку, в которой смогла бы поспать и погреться…Трудно жить с людьми, ибо трудно хранить молчание. Больше всего мы обычно несправедливы не к тому, кто противен нам, а к тому, кому нет до нас никакого дела. Может, я и несправедлив к людям, но только потому, что им нет до меня никакого дела. В этом моя вина. А грех – мой единственный первородный грех – в том, что я всегда слишком мало радовался. Вот и теперь я грешу тоской. Современные люди много говорят о депрессии – так зовут они безволие и тоску, - и мне так хочется пропитаться нектаром этой странной болезни, стать никем и не плакать от этого, а лишь чувствовать себя опустевшим и вылитым в никуда… Я хожу среди людей и роняю много слов; но они не умеют ни брать, ни хранить. Они удивляются, что я не пришел обличать их похоти и пороки, что я не желаю оттачивать и накачивать их ум; как будто мало еще им умников… Я – Заратустра, безбожник: где я найду подобных себе? Подобны мне все, кто отдают самих себя своей воле и сбрасывают с себя всякое смирение. Но где найти мне таких? Люди мельчают, распадаются на крошки, гибнут от своих мелких упущений. Они слишком щадят, слишком уступают, слишком слабеют, и это непоправимо страшно. Нужно сбросить с себя все полухотение и решительно отдаться и делу и лени. Люди, делайте все, что вы хотите, - но прежде всего будьте такими, которые могут хотеть; любите ближнего своего, как себя, - но прежде всего будьте такими, которые любят самих себя – любят великой любовью, любят великим презрением!

25.
В ладонях Заратустры спала горечь торжества, свернувшись мягким комочком. Его слова рвались вверх, шумели тревожным ливнем и замирали, падали на землю, разбиваясь на меркнущие обломки скал. Странная в своей глубине боль сжимала сердце Заратустры, шла рядом, держа за руку и заглядывая в глаза с жестко-металлической улыбкой. Он чувствовал прикосновение ее отрезвляющих прохладой пальцев, но боялся оттолкнуть. Сейчас даже такая спутница казалось ему благославлением – он не хотел и боялся остаться один. А боль шла рядом и смеялась шорохов песка под ногами, и Заратустра смеялся в ответ, хотя больше всего хотел плакать. Слезы склеивались в горле, замерзали в кулак и, тая, срывались с губ жемчугом смеха. Он смеялся, и ему было страшно слышать этот чужой и нелепый смех, выплескивающийся из него водоворотом забытья и отчаянья. Прохожие оглядывались на странного смеющегося человека с кровавыми прорубями глаз и безмолвно кричащими о тоске молчания руками.

Зороастр проснулся, когда слепое солнце наглой крысой пролезло в щели на гардинах и кинуло ему в лицо столп света и пыли. Он долго смотрел в потолок, а потом поднес к глазам саднящие темнотой руки. Его ладони были покрыты мелкими кровоточащими ссадинами. Кровь тягучими струйками обнимала пальцы и капала на ковер. Зороастр поднялся, схватившись за стену, и оставил на белой как мел стене алый отпечаток руки. Боль мягкими волнами кутала его, обволакивала дремотой и усталостью. Зороастр не смог долго простоять на ногах, встал на колени и стал молиться.

26.
Ахур – Мазда, отец мой
благородный,
Арта – Правда, дух огня
благородного,
Дайте сил справиться
с мукой огненной.
Арта – Правда, дай сил мне
огнь твой победить,
с болью справиться.
Ахур – Мазда, помоги мне
одному пройти испытания.
Жар безумья и боли
топит меня с головой.
Заратустра, брат мой,
позволь мне остаться с тобой.
Покровители сил моих и речей,
дайте воли мне все пережить.
Я молюсь с упоеньем,
я ищу в вас спасенье,
я молюсь и взываю
к богам моим.
Помогите спасти,
не позвольте уйти
брату моему Заратустре,
дайте сил ему жить,
дайте сил мне решить,
что мне делать
и как мне молиться.
Эти люди глухи,
и не видно пути
в упоенье и в космос.
Я устал, я никто,
я боюсь недожить,
я остался без сил
и мне незачем жить.
Я устал, я без сил,
я, наверно, умру.
Я о многом просил
и теперь – по утру –
я остался один,
а зачем – не пойму.
Дайте силы мне мочь,
не уйдите же прочь,
я беспомощен, мал,
я пропал.
Но взываю я к вам –
к моим верным богам,-
не бросайте меня,
я кричу от огня.
Помогите, прошу,
мне не справиться здесь.
Я всю горечь ношу
и не верю я в спесь.
Арта – Правда, Ахур,
вы услышьте меня,
ты, Арта, затуши
жар немого огня.

27.
В город вошли грозовые тучи. Они темными призраками ворвались в небо, всполошили птиц раскатами грома и поплыли в торжественной тишине, а за ними случайной спутницей потянулась прохлада ночной весны. Тучи тянули к себе крыши домов и асфальт дорог, все вокруг казалось от пришедшего полумрака низким, тусклым и тяжелым. Заратустра шел, обессилевший от смеха через силу, не разбирая дороги, спотыкаясь и дрожа. Боль ушла, бросила утомившего ее попутчика, и он остался совсем один – один против ветра в лицо, один против взглядов прохожих, один против грохота сердца в груди. Его качало от этого дикого одиночества, он хотел вернуться домой, но боялся – боялся, что придет и найдет Зороастра мертвым. Этот животный страх подхлестывал его и гнал вперед, покусывая за лицо каплями моросящего дождя.

Царапины на ладонях Зороастра саднили горьким одиночеством. Он с трудом дошел до кухни, набрал полную раковину ледяной воды и опустил в нее раскаленные болью руки. В ссадинах вспыхнула горячечная боль, прогрохатала судорогами и потухла, погашенная холодом влаги, заполняющей вены Зороастра. Он закрыл глаза, и увидел замершие в шалом танце полосы – желтые, черные, синие, красные и зеленые. Они вдруг сорвались с места, зазвенели и взвились. Зороастр покачнулся и рухнул на пол осколками разбитой мальчишкой гипсовой статуи.

Заратустру вдруг качнуло и повело в сторону. Он испугался, сжал ладони и вскрикнул от резко вгрызшейся в его руки боли. Он поднес ладони к рукам и увидел царапинки, рассекающие кожу. Из ранок шла кровь, тягуче обволакивала его пальцы и ныряла вниз, к земле. Заратустра вспомнил свой сон, вспомнил Зороастра и перевоплотившийся в визг истошный крик. Как только он вспомнил все это, он вдруг услышал крики – снова и снова они ураганом вертелись в воздухе и рассыпались в песок ужаса.

Зороастр кричал от боли, она заполняла его до самого горла, а та, которой уже не хватало места в его теле, взлетала с его губ дикими криками. Он сцепил зубы, сунул голову под струю воды – только чтобы не кричать, чтобы терпеть и не кричать! – но все было напрасно, крики, захлебываясь и частью оставаясь в нем, вырывались и, отряхиваясь, взвивались к потолку, серебром звенели в воздухе, и от их огромного количества было даже тяжело дышать. Зороастр выключил воду, вырвался из кухни и выбежал на квартиры. Прыгая через ступеньки, он сбежал по лестнице и выскочил на улицу. Боль испугалась дождя и отступила, спряталась в тепло парадной. Зороастр прислонился к стене и закрыл глаза. Потом очнулся, поднес ладони к глазам и не увидел ничего, ни одной царапины.

28.
Почему все так? Что с Зороастром?
Для одного одиночество есть бегство от больного; для другого одиночество есть бегство от больных. Я бежал от Зороастра, от себя и теперь брожу бесцельно и устало. Злобою начинаю я каждый день. Зороастр молится огненному богу, но лучше немного пощелкать зубами, чем молиться идолам. Особенно ненавижу я всех идолов огня, пылких, дымящихся и удушливых. Кого я люблю, того люблю я больше зимою, чем летом; лучше и смелее смеюсь я над моими врагами с тех пор, как зима сидит у меня в доме. Никогда в жизни не ползал я перед сильными; и если я лгал когда-нибудь, то лгал из любви. Сейчас не осталось во мне любви, и я преклонил колени перед теми, кто слабее меня. Хорошая, веселая вещь – долгое молчание. Моя самая любимая злоба и искусство в том, чтобы мое молчание научилось не выдавать себя молчанием. Я устал от борьбы против самого себя. От борьбы против этих знакомых мне лиц – знакомых и родных, лиц, в любви к которым я так не хочу себе признаться. Наступает мой закат. Я уже чувствую прохладу росы на траве моего прошлого. Я мертвею, леденею изнутри. Как я устал, как измучился… Не могу больше. Не могу и уже не хочу.

29.
Зороастр не вернулся в дом. Он окунулся в дождь и забыл о боли, словно слезы неба умыли его, стерли прошлое из мыслей и души. Легко стало Зороастру, он забылся, и на лицо его вернулась улыбка счастливца. Только однажды вспомнил он о Заратустре, но дождь постепенно отнимал память, и лицо друга стекло в никуда дождливыми протоками.

Никого не нашел Заратустра в своем доме. «Значит, не судьба попрощаться»,- прошептал он и нырнул в сумрак своей комнаты. Цепные псы ночи уже ждали его в крадущейся темноте. Они осторожно окружали его, но он не гнал их от себя. Когда они поняли это, то осмелели, и сон – вечный, тягучий сон – обнял его и закрыл Заратустре глаза. Только один раз он открыл их, противясь чарам сна, - один раз, чтобы сказать: «Ну наконец-то».

30.
Ты умер, ушел
Навсегда. Не вернуть.
Ты молча прошел
Жизни трепетный путь.
Тебя не вернуть.
Я кричу в темноту.
Не знаю, в чем суть…
Канул ты в пустоту.
Теперь – никогда.
Отнят ты у меня,
Уснув навсегда,
Растерял жар огня.
Ты умер во сне,
И мне нечем помочь.
Ты умер, но мне
Осталась та ночь.
Ты умер. Паду.
Ты невинен и юн.
А я пропаду
Среди бреда и дюн.
Я не плачу уже,
Не осталось и слез.
Только шрам о душе
И нелепый вопрос.
Но я жду тебя –
Ты же вернешься,
За рукав теребя,
Рано утром проснешься.
Возвращайся скорей,
Без тебя не могу.
От обид, от людей
Я тебя сберегу.

31.
«Что слышал я? – сказал Заратустра. – Что произошло со мной?» И вот воспоминание вернулось к нему, и он сразу понял, что произошло между вчера и сегодня. «Сострадание мое и мое страдание – ну что ж! Разве к счастью стремлюсь я? Я ищу своего дела! И вот! Лев пришел, брат мой близко, Заратустра созрел, час мой пришел. – это мое утро, брезжит мой день: вставай же, вставай, великий полдень!» – так говорил Заратустра и покинул пещеру свою, сияющий и сильный, как утреннее солнце, подымающееся из-за темных гор. Наступил рассвет Заратустры.



Послесловие к «Истинам Заратустр, или Царапинам»

1.
Дождь начался нежданно, словно пришел только на одно мгновение, но почему-то забылся и остался поливать серые осенние улицы. Прохлада пришла вместе с ним, укутала сырым холодом, навеяла грусть. Заратустра вышел из дома, закурил и задумчиво посмотрел в мир. Какой-то сон, где был он и где был еще кто-то, кого он звал Зороастром и братом, не давал ему покоя. Сложно было забыть, воспоминания как обезумевшие от страха перед хищником овцы лезли в голову, напирали, от их огромного количества самому становилось дико и жутко, будто вот-вот должно произойти что-то, и это что-то будет бессердечным и таким же холодным, как этот странный дождь, пришедший вдруг так незаметно и ставший частью мира вокруг.

2.
Сегодняшний дождь сводит меня с ума. Я пришел говорить людям о Сверхчеловеке, о смерти Бога, но что-то здесь случилось со мной, и я не могу быть таким же бесстрастным и мудрым, каким был до прихода в этот серый мир, где люди сходят с ума с легкостью полета бабочки, а их безумия никто не замечает. И еще этот Зороастр… Я чувствую его внутри себя, словно всё мне приснившееся произошло на самом деле, словно я был уже здесь и даже умер в один из дней, вымокших в дождливом холоде и равнодушии окружающих. Люди, почему вы слепы? Мне даровано Сверхзрение, я вижу в вас то, о чем вы сами даже не подозреваете… Кто я? Почему я здесь? Уснул в своей пещере вчера, а сегодня вдруг проснулся в чужой постели, в чужом городе, в чужом мире… Где ты, Зороастр? Может, ты в силах хоть что-то мне объяснить?

3.
Зороастр смотрел на свои ладони, изрезанные кровоточащими царапинами. Он уже видел это где-то в одном из кошмаров, а иногда даже казалось, что снившееся не кошмар вовсе, а что-то реальное… В тех снах был мужчина - избалованный, упрямый, глубоко несчастный, с сигаретой, зажатой в длинных тонких пальцах. Зороастр звал этого мужчину братом, звал Заратустрой и любил безумно, как никогда никого не любил.
- Заратустра, - сказал вслух Зороастр, и произнесенное имя рассыпалось в воздухе ворохом снежной звенящей пыльцы. В тот же миг пришло воспоминание. Это был не сон.

4.
Кто ты такой, мужчина с глазами змея, мой брат, спрятанный от меня в одном из миров, куда нет мне доступа? Кто ты, тот, на кого готов променять я все богатства Земли и даже своего бога? Прости, мой Ахур-Мазда, но не в силах я спать и не в силах молиться… Подарил мне огонь Арта-правда, мой бог, должен я побороть это страшное пламя… Но я не могу, я устал, мне темно. Где ты, тот единственный, чьи глаза для меня как озера без дна?…

5.
По сырой улице шли друг другу навстречу пророки, шли навстречу друг другу Зороастр и Заратустра. Каждый из них чувствовал, что приближается к тому, что искал, но не видел в лицах окружающих черт того, кто снился ему. Заратустра и Зороастр прошли мимо друг друга, ни один из них не узнал лица своего брата. В то же мгновение прекратился дождь.

Заратустра вздрогнул и проснулся. Он сел и увидел свою пещеру, своих учеников, солнце, медлительным зверем встающее из-за горизонта.
- Это был только сон, - хотел сказать он себе с радостью, но в сердце затаилась горечь, которая выкрасила эту мысль в темно-красный кровавый цвет. – Я не узнал его! – вскричал Заратустра и этим криком разбудил учеников. Они просыпались и смотрели на своего Учителя с недоумением. А их Учитель плакал.