Матвей и мустафа

В некотором царстве, в некотором государстве жил да был один мужик. Звали его Матвеем. Хороший был мужик, правильный – ел за одного, а пахал как четверо не вспашут. Была у него жена, под стать Матвею: красивая, ласковая да хозяйственная. Марьей звали. Любили друг друга очень. А мужику для счастья много не нужно. Лишь бы в поле лошадь плуг тянула и дома – уют и спокойствие.

Так, наверное, и  жил бы себе Матвей спокойно, если б не вздумалось тому самому некоторому царству-государству с тридевятым королевством воевать. Война – штука серьезная, с ней спокойно не поживешь. И пошел мужик в солдаты. Марья, конечно, вся извелась, да что ж тут поделаешь …

Тяжко ему пришлось вдали от дома. Много времени прошло, немало Матвей успел повидать. И ел кое-как, с хлеба на воду перебивался, и спал кое-как – считай, вообще не спал. Долго ли, коротко ли, научился он в руках ружье держать да строем ходить. Отправили Матвея с другими мужиками в бой. А надо сказать, тридевятое королевство хоть и маленькое было, а народ там за землю свою насмерть стоял. Да и то, назвать эти горы землей трудно.

Жестоким был этот бой. Матвей одним штыком двоих кладет, а на него еще десятеро наваливаются. Пушкари совсем разум от страха потеряли, и стреляют из орудий по всем без разбору. Много в этом бою народу полегло – считай, все там и остались. Думал  Матвей, что помер, да только ведь архангелы не каркают. Уж и непонятно, как живой остался. Помнит, что будто камни под ногами разошлись, а очнулся – болит все страшно, и никого вокруг, одни мертвые. Одно плохо – левой руки не хватает. Долго лежал Матвей, пока сила не вернулась. А когда вернулась – привстал немного, открыл глаза. Видит, среди груды тел совсем рядом лежит другой солдат, враг то есть. Молодой еще. Ему хуже пришлось:  ноги не досчитался. Лежит себе, бредит. Мамку зовет. 

Была у Матвея привычка одна: помогать тем, кто в беду попал. Неважно, кому.  Про свою руку совсем забыл, подползает к нему, здоровой рукой от мундира клок отрывает и культю супостатову обвязывает, на манер бинта. Левой рукой и зубами крепкий узел завязал. Подумал: “Уж если помрет, то не моя тому вина”.   Долго ждал Матвей, пока очнется молодой.

И дождался. Открыл глаза свои враг, увидал его, испугался сильно. А надо сказать, глазища у супостатов, как на подбор: огромные, черные, печальные. Смотрит солдат и смеется – ну как таких убивать-то, а? А черноглазый косит то на культю с бинтом, то на солдата. Соображает. А наш мужик тоже сображает - чего бы такого умного сказать. Ну, мужики народ бесхитростный в общем-то, так он возьми да хлопни себя здоровой рукой по груди:

- Мат-вей.

Тот его понял, и тоже себя по груди рукой хлопнул:

- Му-ста-фа.


Раздобыл где-то Матвей кусок угля, и на белом камне стал рисовать что-то. Надо сказать, что рисовал он неважно, но через некоторое время показал рисунок Мустафе и сказал:

- Дом.

Мустафа его понял вроде бы, и махнул рукой куда-то в сторону гор, на что Матвей вздохнул и махнул рукой в сторону, горам противоположную. На этот раз Мустафа его точно понял, потому что посморел на солдата как-то жалостливо – мол, не бросай меня тут, безногого. Покумекал Матвей немного, прикинул путь-дорогу и кивнул в сторону гор.   

И пошли они домой к Мустафе. Трудным был путь: несподручно одноногому по горам топать, да и однорукому тоже несладко приходилось. Где пешком надо было идти, там Матвей Мустафу на закорках нес. А где огонь надо высечь или перевязку сделать, там Мустафа помогал – да и в любом другом деле, где две руки нужны, а не одна. На привалах богу молились – Матвей своему, Мустафа – своему, хотя каждый подозревал, что все-таки он один, просто называется по-разному. Долго шли два человека, так долго, что друг друга понимать стали немного и крепко подружиться успели. А надо сказать, что дружба в тридевятом королевсте – штука надежная.

Долго ли, коротко ли – добрались кое-как Матвей с Мустафой до дома. Удивился наш мужик сильно, поскольку город в горах видел в первый раз. А на вершине самой главной горы был виден дворец красоты невиданной. Туда-то его одноногий и повел. Вернее, однорукий его нес туда на закорках.  Оказалось, что Мустафа был сыном султана. Обычай у них такой: перед тем как страной управлять, в бою обязательно поучаствовать надо. Мустафа по дороге это втолковать пытался, да Матвей его не понял.

Стража их сразу пропустила, и с Мустафой на закорках вошел мужик в султановы покои. Отец сына узнал, обрадовался несказанно, а когда узнал, благодаря кому его сын жив остался, то обрадовался вдвойне. Закатил такой пир – Матвею мало не показалось. “Тот, - говорит, - кто моего сына от верной гибели спас, сам  будет мне как сын. Проси чего хочешь”.

Посмотрел Матвей на культю Мустафы, да на свою собственную, подумал немного и сказал: “А ты сделай так, чтоб войны больше не было”. Поморщился султан, но слово у него крепкое. Уж если обещал, отнекиваться не станет. Взял перо орлиное, взял кусок пергамента, и своей рукой написал указ: войну с некоторым царством-государством прекратить, да на смерть детей своих больше не посылать, потому как тридевятое королевство шибко маленькое да и вообще не дело это – воевать.

Дал Матвею этот пергамент, дал коня доброго, дал в подмогу гонцов верных – ведь с одной рукой далеко не уедешь. А как там оно дальше было – знать не знаю, ведать не ведаю. Одно помню точно: некоторое царство-государство большое было. И пленных особо не жаловало.