Четыре струны

ЧЕТЫРЕ СТРУНЫ.



Ветер снимает последнюю стружку с деревьев, пробиваясь через многочисленные заплаты на джинсах.  Красно-желтые листья ползут по мостовой, с хрустом попадая под ноги,  вызывая пивные мысли. “Когда я это проверну, пожалуй, стоит раздавить литра полтора в одиночку”, - глаза сами собой косятся на странный предмет в правой руке. А ведь есть на что посмотреть, черт возьми. Конечно, в последнее время чехлы стали делать гораздо лучше, чем раньше, но все-таки это уже не те чехлы. Конечно, ткань в некоторых местах протерлась, обнажая фанерный каркас, да и сами дощечки держаться на  честном слове … но все-таки, глядя на него, можно сказать с увереностью: это скрипач. Потому что инструмент следует держать в правой руке, когда он в чехле, и в левой, когда он без него. А не где-нибудь за спиной.

 И незнакомые люди смотрят вслед, понимая, кто идет им навстречу. Оборачиваются.  Подобные экспонаты на улице сегодня – большая редкость. Экспонат тоже так считает, поэтому старается не смотреть на лица. В толкучке метро приходится прижимать инструмент поближе к телу, чтобы не дай бог его кто-нибудь не сломал. Да, времена меняются, приятель, ничего не поделаешь: если раньше люди расступались, то сейчас так и норовят пихнуть ногой в пах. Будто не скрипку несешь, а мешок картошки. Одно, пожалуй, осталось неизменным: твое достоинство.  Независимо от количества заплат на штанах.

Скрипка. Если заглянуть внутрь, можно увидеть пожелтевший клочок бумаги. Antonius Stradiuarius Cremonensis. Произнеси это вслух, и люди ответят: “03”. Бледный след, микроскопическая частичка того времени, тех настроений, которые жили в тебе когда-то. Впрочем, они и сейчас живут, только ты в одном измерении, а они – в другом …

… Маленький мальчик с глазами ангела, играющий “Неаполитанку”. Он стоит в кабинете, насквозь пропахшим канифолью, старыми нотами и кожей. Музыкальная школа, по легенде, бывшая пожарная подстанция. В окно стучатся ветви, напротив школы – странный дом. Непростой дом, заброшенный, ему больше подходит понятие “замок”. Из-за острой крыши. Мансарды напоминают башни.  Его вот-вот должны  снести, но он стоит, никто его не трогает, и так из года в год. Каждый раз, проходя мимо замка, мальчик  останавливается и, затаив дыхание, глядит в окна.  Там нет ничего, кроме черной пустоты, но ощущение того, что в замке кто-то живет, не покидает его. “Позолота сотрется, свиная кожа остается”, - шепчут куски грязных обоев под ногами …

- Ваши документы, -  музыкант вздрагивает,  машинально ощупывая карман.

На этот раз ему  не повезло, и паспорта нет на месте. Долго копается в куртке, но вместо паспорта из недр подкладки он вытаскивает … потрепаный студенческий билет. Непонятно, какого черта эта корочка там делает, но она там просто есть, вот и все. Серый патрульный удивленно разглядывает на фотографию, он даже не смотрит на даты. 

“Ты дьявольски везучий парень”, - медленно всплывает мысль, по мере удаления серого.  Что ж,  хоть в чем-то ты прав, бывший скрипач.

… За дверью кабинета, где все тот же маленький мальчик прилежно гоняет Шрадика, слышны шаги. “Наверное, учитель”, - думает он. Но это не учитель, а какая-то девчонка лет восемнадцати. Впрочем, когда замок был жив, все восемнадцатилетние девчонки казались ему взрослыми. Бесцеремонно улыбается.

- Пойдем со мной.
- Куда?
- Пойдем, нам нужен скрипач.

 Будущий скрипач клюет на наживку и семенит за ней, и очень скоро оказывается в просторном зале, где обычно проходят репетиции перед концертами. Там яркий свет и множество людей, которые, несомненно, рады его появлению. Конечно, потом, много лет спустя он узнает, что таким образом практиканты сдают зачеты по педагогике, выдергивая малышей из кабинетов, но какое ему до этого дело? Ведь когда ты мал, тебе хочется верить в сказки …

… Каблуки гулко бьют по мостовой. Скоро Неглинка. Хочется еще раз заглянуть в этот дом, где до больших перемен продавали ноты, струны, мосты. Потом его закрыли года на три, из-за ремонта, затем снова открыли. Там появились электрогитары, баснословно дорогие, и такие же баснословные журналы. Про рок. Про джаз. Ноги сами ведут тебя подальше от музыкальных магазинов, потому что ты знаешь, зачем туда идешь. Ты был там однажды, когда отец выбирал тебе первый инструмент. Тогда они стоили безумно дорого, а сейчас – тем более, и проще было бы взять старенькую  “восьмушку” у какого-нибудь переросшего ученика. Но отец всегда говорил, что всякая действительно нужная вещь должна быть новой. Твоей и больше ничей. Тем более, если это – не просто вещь …

… его дом. В последнее время учитель все чаще и чаще оставляет ученика одного, раньше он стоял рядом и корректировал каждый штрих, каждую позицию, каждое “форте”. Видимо, у него вдруг появились неотложные дела. Он слишком долго разговаривает по телефону, к нему часто приходят какие-то непонятные гости. Единственным слушателем мальчика является кошка, которая считает своим долгом атаковать его ноги во время игры. Это полосатое создание вечно кусается, но не очень сильно – ровно настолько, чтобы дать понять, что это всего лишь игра. Сейчас мальчику немного больше лет, время только начинает раскачивать свой маятник. Замок успели снести, а музыкальную школу – распустить. Да и сам учитель, вероятно, скоро уедет в другую страну, но пока все в порядке, мальчик разучивает свой первый концерт и отбивается от кошачьих атак …

… Визг шин и стервозный вой клаксона. Прямо перед ним тормозит быкоподобный джип, а лицо его счастливого обладателя перекосило от страха,  секунду спустя – от праведного гнева. Восьмидесятикилограммовая стильная туша вываливается из своего экипажа и на удивление быстро оказывается рядом с экспонатом.

- Ну ты че, братан, неправильно ходишь? - густой бас, мясистая волосатая лапа уверенно хватает за ворот ветхой куртки … скрипка издает жалобный звук, поскольку футляр  задевают.

Небольшая заминка.  Очнувшись ото сна, бесцветные глаза буравят мутновато-желтые  студни.  Задели твой инструмент, приятель – неужели ты оставишь это просто так? Возможно, при других обстоятельствах ты пробормотал бы что-нибудь вроде “простите-извините”, но не сейчас. Бритый череп с нелепо посаженным на него лицом передергивает от боли, а в пространстве одной-единственной извилины пульсирует мысль: “Береги свой пах в следующий раз”.


- Это ты неправильно ездишь, - уходя, музыкант даже не оглядывается.   

… первый концерт в оркестровке. Все ребята сразу же ринулись в буфет, несмотря на запреты дирижера. Нервы натянуты так, что не хочется есть. Костюм жмет тело как испанский сапог. Пальцы нервно бегают по грифу, перебирая партитуру, но повода для беспокойства, по большому счету, быть не должно.  Вторые скрипки всегда могут спрятаться за первые. Наверное, больше всего нервничать должен соло, но ему все равно. Он знает свое дело. Напротив сидит прелестное создание по имени Марина с виолончелью, наверное, она испытывает нечто подобное. Они одни. Вдвоем. “Ну вот, есть о чем поговорить, пока они не наелись”.

- Ты тоже боишься?
- Боюсь, - а в голосе весна.
- Может, репетнем для верности? – храбрится второй скрипач.
- Давай, - соглашается первая виолончель.   

Марина очень старается, парень тоже. Гендель и Бах пролетают на ура, причем в поле зрения не гриф, как обычно, а прелестное создание.  Так и подмывает крикнуть какую-нибудь глупость, но это невозможно. Не дает подбородник. А если б даже и давал, не хватило бы духу. Поэтому остается тянуть свою партию до конца и молчать.

- Тебе больше не страшно?
- Не знаю. Наверное, нет, - эти слова лучше чем музыка.
- Ты здорово играешь. И вообще … - мямлит, а настоящие слова рвутся наружу.
- Что значит “вообще”?
- Это значит, что оркестру повезло. Вообще-то.

“А мне повезло больше всех”, - добавляет про себя парень. Так оно и оказывается.

… Хмурый детина с синюшным лицом без особого интереса рассматривает скрипку. Глядя на него, становится ясно: он здесь работает очень давно, шесть дней в неделю и восемь часов в сутки. Детину мало волнуют те инструменты, которые его окружают. Для него они – товар, ни больше, ни меньше.

- Инструмент довольно распространенный … и состояние не очень хорошее, - безразлично врет детина.

Неожиданно рядом оказывается еще один человек. Не особенно вглядываясь в детали его гардероба, можно сразу сказать: это бомж. От него несет дерьмом, застарелым потом и перегаром.

- Дим, глянь, что за инструмент …

И это создание протягивает свою вонючую лапу, грубо охватывает скрипку. Дергает струны навозным пальцем. Внимательно смотрит внутрь.

- Две. Максимум, две с половиной. Ну, по рукам?

Короткая пауза. Надо подумать.

- Только топором и только по твоим.

Музыкант оставляет торгашей недоумевать в своей лавочке. Как ты мог  допустить саму мысль о том, что она продается? Наверное, ты ударился головой. Попробуй – может, вспомнишь, обо что именно.

Но все в порядке. Скрипка спасена, и чехол по-прежнему в правой руке. Узким концом вперед. По-прежнему ветер треплет заплаты на джинсах, но пивные мысли выдохлись. Хочется есть, но возвращаться домой желания нет никакого. Он пуст, там одни тараканы. Они преследуют тебя даже вне дома, как будто на крышах притаилось по снайперу, и в любой неподходящий момент ты получаешь свои девять грамм.

- … Лечь … Встать … лечь … плохо встаешь, рядовой, - сапог с размаху налетает на бровь. – Че ж так херово ложишься, а? В музыкальном училище не учили, да? Ну ничего. Я тебя научу. Я тебя так научу, что …

Рука с трудом отрывает кусок мерзлой глины, и что есть силы кидает его в преподавателя. Странно, но попадает в лицо, и тот на мгновение теряет контроль. Этого мгновения вполне хватает на то, чтобы подобрать с земли лопату для уборки снега и добавить. Да, старший прав – ложиться не учили. На этом его правота кончается …

… Китай-город. Ноги сами привели туда, где много лет подряд в переходе сидел слепой. Он и его гитара. С музыкантами или без. Играл слепой неплохо, но пел просто отвратительно. Не то чтобы фальшиво, но этот голос … он был тоненький, слабый и потому бесконечно противный. Такой голос вызывал скорее жалость, чем восхищение. На жалости много не заработаешь: она выбивает монеты тогда, когда нужны купюры.

Мимо идут люди. На обратный проезд денег не хватит, пешим ходом до дома далековато, а  слепого больше нет.