С. К. аЗ. К. а

С.разу,
К.ак
З.акончилось
К.урево

Он приходил сюда раз в год, двадцать пятого декабря. Так уж случилось, что день посещения обязательно был морозным и вет-реным, и поэтому не выходило ни посидеть толком, ни поговорить. Он просто выкуривал сигарету, молча глядя на фотографии, и скорее-скорее по сугробам убегал на остановку, коротко кивнув матери на прощание.
Это был день его рождения. Тридцать пятый по счету. При-ходилось спешить, пока не стемнело, и можно было дождаться авто-бус, не отморозив уши. Он ехал на задней площадке, уныло глядя на серый зимний день сквозь мерзлое окно двадцать восьмого маршру-та, и проговаривал мысленно несостоявшийся разговор с родственни-ками, лежащими сейчас под заснеженными плитами южного клад-бища. И как всегда, разговор сводился к тому, что все у него хорошо, только очень скучает по всем, а что бывает редко – так это потому, что дел опять невпроворот. Это была ложь, который раз ложь, но он уговаривал себя, что мертвые не знают о его делах ничего сверх того, что им положено знать. Да и что им, мертвым, до него и до его про-блем? Пусть себе спят спокойно глубоко под одеялом снега и смот-рят свои бесконечные мертвые сны, а он здесь как-нибудь разберется со всем сам, никого не беспокоя.
Разбираться с проблемами он умел. Рецепт был простым и проверенным: бутылка пива утром; двести спирта днем; найти денег на вечер и можно ни о чем не беспокоиться до следующего утра. Главное, чтоб не кончалось курево. Последние два года, с тех пор, как звезды сменились не в его пользу, он следовал этой программе, как правильный солдат требованиям устава. Временами, однако, он принимался искать работу, пытался раздавать долги и звонил старым подружкам. Работа все не находилась, долги росли, а подружки ока-зывались то замужем, то – наоборот – норовили присосаться, но он оставался спокоен, как буддийский монах. Что-то не давало ему уме-реть с голоду и это что-то поддерживало в нем странную уверен-ность, что все постепенно наладится. Главное, чтоб не кончалось ку-рево.
1.
День рождения, почти традиционно, отмечался вот уже мно-го лет на квартире старого школьного товарища по имени Павел (а проще – Паштет) в кругу бывших одноклассников, далеких знакомых и просто случайных людей, которых здесь в любой день была прорва. Совсем не обязательно кто-то из них вообще знал об особенном зна-чении для него этой даты. Хозяин не акцентировал внимание на сло-ве «рождения», и поэтому это был просто день, когда всем и каждо-му, заходившему с мороза, предлагалась «штрафная». Помнила и непременно поздравляла именинника только мать Паштета, Алиса Михайловна, питавшая к нему непонятную слабость со времен, когда они еще были детьми и вместе ходили в детсад. Во всяком случае, она никогда не упрекала его – единственного из знакомых ее сына – в том, что он плохо влияет на Пашеньку. Пашеньке совсем нельзя пить – вот ни грамма – ведь у Пашеньки диссертация, а он уже неделю каждый день говорит начальнику по телефону, что сильно мучается животом, а сам, едва проснется, клянчит у мамы очередной полтин-ник и бежит похмеляться. Насчет живота, вообще-то, это была почти правда: Паштет здорово посадил себе все за семь с половиной меся-цев после развода, что не имело, впрочем, никакого отношения к гидродинамике.
После обязательных лобызаний с Паштетовой матерью, в ко-торый раз выслушав ее причитания насчет «этих алкашей, которые ее рано или поздно доведут до инсульта», сочувственно кивая, он таки прошел по темному коридорчику в Пашкину комнату, откуда, сквозь громкую музыку по радио, доносились чье-то блеяние и ржание. День рождения был в разгаре. В комнате находились трое: хозяин и пара личностей вполне соответствующего блеянию вида. Он коротко поздоровался со всеми и грузно опустился у письменного стола, где стояла полупустая бутылка минеральной. На него почти не обратили внимания. В разговор его не приглашали, и он терпеливо ждал паузы, чтоб вставить свою реплику.
— Ну что, Паштет? – Наконец ему удалось врезаться. Все разом повернулись к нему, а один посмотрел почему-то на дверь. Паштет молча встал и на цыпочках подошел к столу. Из-под стола высунулась початая бутылка водки и прыгнула на тумбочку, где уже стояли невинные шпроты и тарелка с семечками.
— ‘се номано, – уверенно сказал Паштет. – С’час все сдела-ем.
Первый тост был коротким, но емким:
— С приездом, – тихо и значительно произнес Паштет, и ос-тальные протянули стаканы, чтобы сомкнуть их в подобие четырех-конечной звезды, кривоватой и неказистой, но несомненно являвшей собой некий таинственный символ, объединяющий собравшихся в глубоко законспирированный кружок единомышленников. Все были невероятно серьезны и чокались только пальцами, благодаря чему стаканы не звенели и сохранялась атмосфера закрытого собрания высших лиц какой-то тайной организации. Выпив, они немного по-сидели в полном молчании, сохраняя твердокаменные лица борцов за идею. Казалось, что через секунду они вполголоса запоют партийный гимн, но вдруг самый худой и пятнистый гость – его все звали просто Вареник, хотя был он Валерой, – опять заблеял, и остальные, толка-ясь локтями, потянулись к шпротам.
Радио снова заголосило о любви, бутылка куда-то исчезла, а разговор потек в прежнем русле. Где проходило это русло, понять сразу было довольно сложно, но было русло извилисто и основатель-но загажено. В реку норовил хотя бы плюнуть каждый, переходящий ее вброд, не говоря уж о домашнем скоте и прочих мерзостях. Гово-рили все сразу, но громче всех гудел пассажир по прозванию Негр, явно стараясь привлечь к себе внимание. Он выглядел самым моло-дым в компании, сильно смахивая лицом на вчерашнего выпускника дебильной школы, что не мешало ему называть старших товарищей без разбору оленями и прочими милыми именами и вообще не стес-няться в выражениях. Не прошло и трех минут, как он начал доволь-но ощутимо хлопать именинника по спине, допытываясь, есть ли у него деньги. По началу это было не слишком навязчиво и вполне уважительно, но скоро Негр стал зарываться и выходить за рамки приличий.
— Да ты смотри на меня, ты. Чо ты думаешь: упал на хвост – и типа все ништяк? Не, пацаны, я не врубаюсь, але, Паштет, это кто такой? – Лицо Негра выражало искреннее возмущение. Рот его странно перекосило, лицо побледнело и начало покрываться красны-ми пятнами. Наконец он заорал в полный голос, перекрыв радио: – Ты чо пришел, вообще, олень-как-тебя-там-****югин?
Все вдруг замолчали, а пятнистый Вареник, до того увлечен-но описывавший Паштету прелести джефа, опять посмотрел на дверь. Паштет медленно задрал брови и повел подбородком. Именинник молчал, сатанея. Он начинал чувствовать себя обосранным. Паштет наклонился к разбушевавшемуся Негру и примирительно залебезил что-то про больную мать и что завтра всем на работу. Не унимаю-щийся белокожий абориген Африки с лицом, покрытым крупными каплями пота, внезапно вскочил и начал судорожно  шарить в карма-нах узких брюк, точно отыскивая там ключ от квартиры. Круг мгно-венно раздвинулся, и у пятнистого появилось испуганное выражение. Вдруг Негр выдернул из брюк сжатый веснушчатый кулак, и в этот момент радио замолчало. Все затаили дыхание, глядя, как медленно разжимаются пальцы. Им стало страшно.
— Гена, – только и смог сипло вымолвить Паштет.
В кулаке оказалась изжульканая десятка и щепотка мелочи вперемешку с табаком. Раздался общий выдох, а радио радостно про-изнесло:
— Послушаем старенькое!
И когда раздались первые аккорды «Поговори со мною, ма-ма» в исполнении Аркадия Северного, Негр протянул руку и ссыпал деньги на стол.
— У меня только чир, пацаны. Я говорил, мало ваксы будет, а тут еще и этот нарисовался. Короче, я не знаю…
Неопознанный виновник торжества демонстративно достал потертый бумажник и показал аудитории две новеньких сотенных бумажки. Пятнистый довольно закряхтел и обстановка окончательно разрядилась, когда Паштет подошел к столу, извлекая на свет бутыл-ку и заляпанные рюмки. Негр снова попытался что-то сказать, но хо-зяин жестом остановил его.
— С днем варенья, мужики!
Все вкусно выпили, чокаясь на этот раз почти по-настоящему, а именинник смущенно буркнул:
— Спасибо.
И дальше все пошло почти, как по маслу. Веселье стало на-бирать обороты, и скоро все уже опять увлеченно галдели, то разби-ваясь на пары и тройки, то объединяясь в новые. Негр теперь вел себя вполне сносно, правда, временами его все же клинило – в основном, на тему, кому идти за водкой, – но он быстро опьянел и уже через полчаса почти перестал высовываться.
Ходили раза три, всей компанией, каждый раз делая преуве-личенно трезвые лица при случайных столкновениях с Алисой Ми-хайловной. Варили пельмени и залили Паштетов стол пивом. Где-то в середине гулянки Негр попросил слова, но почему-то говорить ниче-го не стал, а только с пьяным участием заглядывал в глаза каждому, кто открывал рот. Хорошо поддав, он вернул себе детскость, совсем оставил понты и называл всех уже не оленями, а четко по именам, норовя даже добавлять к ним иногда суффиксы. В апофеозе вечера Негр так разошелся, что начал громко задавать острые вопросы уже не имениннику, а самому Богу, что не показалось никому странным. Все хором поддерживали его, воздевшего очи горе, точно суровый католический священник на воскресной проповеди где-нибудь в Са-леме, штат Мэн. Была затронута тема невезения – близкая каждому из них. Именинник слушал особенно внимательно, и иногда слезы наво-рачивались ему на глаза. Он был во всем согласен с Негром. Негр буквально читал в его сердце, что Господь несправедливо обошелся с ним, по меньшей мере, круто обошелся с ним, обошелся с ним, как с последним пидором. Да, все верно: мало того, что он лишил его се-мьи и любимой, он отнял у него работу и деньги, сравняв его с кана-лизацией и отобрав у него надежду на лучшее. Ну и что это за Бог такой, который всякое говно творит правильным мужикам, а чморям разным – и деньги, и бабы, и полный фарш?! Негр говорил красиво и убедительно, умело то вышибая слезу у слушателя, то заражая его праведным гневом. Чтобы вконец не разнюниться, единогласно по-просили его сказать последний тост, и тут он окончательно добил всех красноречием:
— Не хер надеяться на Бога, пацаны. Бога нет, а есть толь-ко… – Он выдержал эффектную паузу. – …Есть только мы с вами, пацаны. Предлагаю: по-честному выпить за друзей. За нас с вами и за *** с ними!
После такого всепримиряющего тоста оставалось только по-брататься, что они и сделали, пуская слезы и основательно перемазав друг друга слюнями. Все были знакомы уже не один десяток лет, и это, конечно, было не первое их братание с троекратными поцелуями, но сегодня усердствовали, как никогда. Потом, как бы опомнившись, они внезапно остановились и, стремительно рассевшись по разным углам комнаты, некоторое время молчали, старательно вытирая губы и глядя в потолок. Вареник тихонько блеял, Негр шумно шмыгал, а Паштет беззвучно скашивал рот набок. Говорить никому уже не хо-телось.
Сразу, как закончилось курево, поступило предложение прошвырнуться.
В Новосибирске была полночь, на улице перевалило за три-дцать восемь, но все были бодры, и никто не чувствовал холода. С песнями и веселыми разговорами процессия двинулась в сторону круглосуточного магазина. Шли по узкой ночной улице, взявшись за руки и высоко подняв головы – точь-в-точь, как ходили когда-то на майскую демонстрацию, – и не хватало только шаров и флажков, и ветер, увы, дул совсем не весенний.
Метров через сто от дома он почувствовал страстную по-требность облегчиться и, отделившись от остальных, встал у фонар-ного столба. Пальцы мерзли и не слушались, молнию заедало, но ко-гда все же, веселясь и играя, заструилась из глубин его организма теплая настоявшаяся моча, он задрал голову к небу, блаженно улыба-ясь, и разом отступили все до одной неприятные мысли, и страхи, и проблемы, и боль, и унижение, и слабость. Он закрыл глаза и полно-стью отдался простому наслаждению этим чудесным умением своего тела делать даже зимой маленькую радугу из элементарного пива, воды и пшеничного спирта. И пусть весь мир на эту минуту разожмет челюсти и подождет наваливаться на него бесчисленными тоннами повседневности, полной мерзости и глупости, серости и безысходно-сти. Уйдет снег, и уйдет холод, погаснет свет фонаря, и затихнет эхо голосов вверх по улице. Всего на минуту. Ну что ему – трудно?
Но не успела минута пройти, а к действительности его уже возвращал скрип тормозов и рокот машины где-то вне поля зрения. Кто-то вдали кричал что-то, и он шепотом отвечал нечто, пытаясь усилием воли прервать начавший затягиваться процесс. Процесс все не желал заканчиваться, а машина явно приближалась, когда он с легким испугом вдруг ощутил, что, наверное, снова во что-то влип, еще не видя, сильно занятый, во что именно. А потом хлопнула же-лезно дверь, и голос за спиной резко и веско произнес:
— Мужчина, подойдите к машине. Ваши документы.
2.
Все еще улыбаясь и как бы не веря, он рывком застегнул молнию, роняя последние капли, и повернулся к милицейской маши-не. А через мгновение начались колющие и режущие, вывернутые карманы и отправление естественных надобностей в общественном месте с отягчающими. Когда его запихивали на заднее сидение «УА-Зика», он, с досадой и извиняющимся смехом, говорил про «да что ж вы в который раз за одно и тоже», но было уже поздно, а потом ма-шина тронулась, и стало поздно совсем. А в заднем окне его братья удалялись навсегда из его жизни вверх по улице, все так же держась за руки и горланя песни.
Его везли в отделение. Повернув голову, он с удивлением обнаружил, что рядом с ним сидит не кто-нибудь, а настоящая де-вушка лет двадцати с небольшим – коротко стриженая и в форме – с невероятно суровым лицом. Впереди, рядом с водителем сидел моло-дой лейтенант. Хмель начал стремительно проходить.
— Ребята, мы куда едем? Пацаны-то уйдут… Вы не надо, может?.. Я ж потеряюсь один.
— Мужчина, помолчите. – Лейтенант повернулся к нему. – Сейчас доедем, там разберемся, кто вы такой и так далее, и пойдете домой. – При этих словах водила хмыкнул и покрутил головой. – А что пацаны вас бросили и ушли – так что это у тебя за корефаны?
Задержанный на секунду задумался и понял, что лейтенант, наверно, прав. Правда, он знал, что Варенику попадаться не стоило – у него шел условный за наркотики, а значит, бросили пацаны его не-спроста, и лучше не высовываться и помолчать.
— ****ь, – произнес водила. – Я бы с ними в разведку точно не пошел. А, Геннадьич? – Он посмотрел на лейтенанта. – Ведь могли бы тебя на месте отмазать. Если филки есть.
Он промолчал.
— У них филки-то есть?
Вдруг слабо замаячила перед ним надежда, что все не так плохо и вполне поправимо:
— Так может, вернемся? Деньги у пацанов есть, вроде.
Но лейтенант Геннадьич снова занудно объяснил, что в отде-лении со всем разберутся, а водила издевательски хмыкнул. При-шлось забыть о пацанах и возлагавшихся на них надеждах. Дальше ехали молча.
Он понял, что серым не нужны деньги, и взяли его, стало быть, для плана по пьяным. В машине было довольно холодно, и вдруг он ощутил себя не полностью одетым: в спешке ему не удалось толком заправить член, который теперь терся о накаленную джинсо-вую ткань. Возникла проблемка.
— Девушка, – Он повернулся к ней, похабно улыбаясь. – Вы извините?
Она недовольно покосилась на него, а он быстро расстегнул молнию и неловко запихал член в трусы, не сводя веселого взгляда с соседки. Та что-то прошипела и отвернулась, а он ухмыльнулся, до-вольный своим маленьким выступлением. Передние ничего не заме-тили.
Он выбрался из неудобной машины вслед за мусорной де-вушкой и побрел к дверям, одергивая куртку. У входа он, неожидан-но даже для себя, забежал вперед и галантно распахнул ей тяжелую обшитую рейкой дверь. Она схватила его за воротник и рывком впихнула внутрь:
— Ты что думаешь: раз я девушка, то у меня и силы нету? – Глаза ее метали молнии, а рот перекосило от ярости. Он втянул голо-ву в плечи и пошел вперед, чувствуя спиной ее злобу.
Внутри было тепло. У стола, за которым сидел толстый май-ор, толклись несколько ментов в меховых куртках. Никто не выразил особого интереса при их появлении. Его втолкнули в небольшую комнату с узким длинным столом и деревянными лавками, как в сол-датской столовой, и усадили спиной к дверям. Напротив села злобная рядовая. Он наконец смог ее рассмотреть. Будь он чуть-чуть постар-ше, она годилась бы ему в дочери. Из мехового воротника торчала тонкая шея, увенчанная маленькой головкой. Она сняла шапку и по-ложила рядом с бумагами. Обнаружилась совершенно мальчишеская незапоминающаяся физиономия и короткая стрижка. Волосы после шапки были потными и топорщились на макушке, но причесываться она не стала, а сразу взялась перекладывать на столе бумажки.
— Значит, Аникина, – деловым тоном произнес лейтенант. –  Оформишь его и протокол – мне. Вопросы?
— У меня вопрос, – торопливо сказал задержанный. – Това-рищ лейтенант, сигаретки не найдется?
Тот без разговоров достал из кармана пачку «Парламента» и протянул ему сигарету. Лейтенант был среднего роста, а лицо имел симпатичное и внушающее доверие.
— Еще просьбы будут? – ровным голосом спросил он, и вче-рашний именинник – он же задержанный, – смущенно привстал и шагнул к нему:
— Где у вас тут поссать можно? – запинаясь, пробормотал он.
Лейтенант сдержанно хохотнул и открыл дверь.
— Направо до конца.
В коридоре горел дежурный свет, освещая тусклым йодом крашеные желтым стены. Он смело двинулся в указанном направле-нии, но его остановили резким окриком двое свирепых ментов, раз-ряжавших тут же магазины. Руки сами собой вскинулись вверх, но он продолжил движение с подгибающимися коленями. Его повернули лицом к стене, но потом все же пропустили ввиду явной безобидно-сти. Начинала кружиться голова, и подбиралась тошнота, а когда он стоял над унитазом, в глазах поплыло от внезапно накатившей слабо-сти: сказывалось количество выпитого, а также несъеденного и пере-житый недавно стресс. На обратном пути его не стали тормозить, и он добрался без приключений.
— Все, или водочки налить? – гнусаво спросила Аникина, одарив его презрительным взглядом и сразу уткнувшись в чистый еще бланк протокола. Он решил не испытывать ее терпение и просто сел на лавку. Слава Богу, в кармане нашелся помятый коробок спи-чек, и он закурил. Аникина поморщилась и приступила к вопросам. Он отвечал автоматически, тупо следя за движениями ручки и пуская дым в сторону. Вся процедура заняла минут десять, а затем Аникина протянула ему лист со словами:
— Прочтите. Внизу напишете: «С моих слов записано верно. Фамилие, имя, отчество. Число»
— Восемьдесят три, – вырвалось у него невольно, но она к счастью не расслышала.
Писала рядовой милиции Аникина до ужаса безграмотно, но аккуратно. У него хватило ума спросить ее, как пишется «л;жить», но рассчитывать на чувство юмора у младшего состава ППС не приходилось, так что он только беззвучно посмеивался в мокрые усы, читая протокол. Не смутили Аникину ни «выпив с това-рищами по партии двадцать пять грамм водки», ни «безвременно не работающий». Она просто выполняла свой долг, круглыми буковка-ми записывая все, что ей говорили. Пока он читал, она старательно смотрела в угол, в профиль напоминая фотографию из серии «Вни-мание! Розыск!». Он дрожащей рукой расписался внизу и вернул Аникиной протокол. Она вышла, а через минуту вернулась с лейте-нантом.
— Значит, сейчас посиди здесь, мы тебя пробьем по ба-зе…
— И что?
— …Что «что»? Заплатишь тридцать рублей штраф и пойдешь дальше пьянствовать. Все дела.
— А если нету столько?
— А сколько есть?
— Вы же у меня изымали. Там есть, наверно, в протоколе.
Лейтенант пробежал глазами бланк.
— А… Ну, да. Четыре семьдесят. Ладно, понятно. – Он, видно, устал и потому был поразительно уступчив. – Значит, выпи-шем тебе квиток, и придешь сюда к семи тридцати.
Он не верил своему счастью: его просто отпускали, отпус-кали почти под честное слово, всего лишь со сраной бумажкой на руках. Довольный, он уже приготовился встать и нестись домой, но лейтенант жестом остановил его и пошел «пробивать по базе». Ани-кина стояла у двери и не казалась теперь такой уж сукой. Он даже расхрабрился подмигнуть ей и, положив ногу на ногу, принялся свер-лить ее лучезарным взором, но она не реагировала.
Тут дверь приоткрылась, и рука в сером выдернула Аники-ну за локоть из комнаты. За дверью послышался какой-то шум и при-глушенные разговоры. Он сидел в предвкушении домашней постели и не обращал внимания. Через минуту дверь снова открылась, и в комнату вбежал растрепанный лейтенант с протоколом в руке. Ани-киной во второй руке не оказалось. Пару мгновений лейтенант стоял на пороге, как будто не зная, что сказать, а потом открыл рот и про-изнес нечто, уж совсем невообразимое:
— Э-э… я сильно извиняюсь за недоразумение и… э-э… – Он вдруг быстро сложил протокол вчетверо и сунул в карман курт-ки. – Вы подождите пару минут. Он сейчас подойдет. Чай-кофе хо-тите?
Задержанный смотрел на него, как на явление Девы Марии, и не знал, что ответить, вконец убитый происходящим. Он был на-слышан о легендарной гостеприимности людей в погонах, но пред-ставить себе не мог, насколько эти рассказы отличались от правды. Следующая реплика лейтенанта поставила его в полнейший тупик:
— А вы ему кем приходитесь?
— Кому? – прохрипел он с вылезающими из орбит глазами.

 Лейтенант пожал плечами и снова вышел, а через секунду в дверь просунулась виновато улыбающаяся голова Аникиной и тут же скрылась. И почувствовал задержанный, как вдруг тревожно за-билось его сердце. Он опустил голову и сцепил пальцы в замок, ста-раясь не дрожать. Оставалось только глубоко дышать и ждать нового поворота событий.
И долго ждать не пришлось.
3.
Медленно отворилась дверь, и чугунными шагами в комна-ту вошел краснолицый майор. Вошел и встал в проеме, молча глядя на Бредюгина. Тот поднял голову и уставился на вновь пришедшего, приготовившись к новым неприятностям. На протяжении добрых пятнадцати секунд они смотрели друг на друга в полной тишине. В голове Бредюгина вдруг пронеслась неожиданно веселая мысль: «А что, если майор так и не скажет ничего сегодня? Может, это новая форма пытки для особо опасных преступников – пытка молчанием? Что, если ближайшие пятнадцать суток этот мордатый мент будет приходить ко мне и молчать? Долго ли я смогу выдержать, и в каких кошмарных злодеяниях я сознаюсь, когда он окончательно доконает меня?»
— Бредюгин Алексей Алексееевич? – внезапно хриплым басом молвил майор.
— Бредюгин Алексей Алексееевич, – утвердительно кив-нул Алексей Алексеевич Бредюгин.
Майор опять замолчал, будто обдумывая услышанное, по-том сказал:
— Бредюгин Алексей Алексееевич. – Сказал, точно огла-сил приговор, и снова замолчал.
— Алексей Алексеевич, – снова подтвердил Бредюгин, но этого оказалось мало.
— Бредюгин? – опять спросил майор.
Бредюгину вдруг стало смешно.
— Алексей Алексеевич? – сохраняя серьезное выражение, сипло произнес он.
Майор пожевал губами и повернулся к двери:
— Аникина. Протокол где?
Через секунду влетела красная Аникина и бросилась к сто-лу перебирать бумажки. Тут же вошел давешний добряк лейтенант и смущенно протянул майору смятый протокол. Тот недовольно по-смотрел в сторону Аникиной и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Оставьте нас.
Он сел за стол напротив Бредюгина и положил перед собой протокол лицом вниз. Задержанный все еще ничего не понимал в происходящем. В его пустой голове роями носились гипотезы, и вы-страивались многоэтажные теории, одна невероятнее другой, а майор просто сидел и внимательно рассматривал свои руки, не произнося ни слова. Пауза начинала угрожающе затягиваться, когда майор не-ожиданно уставился на Бредюгина и произнес сакраментальное:
— Бредюгин Алексей Алексеевич?
Задержанный поперхнулся и закашлялся. Лицо его выражало искреннее недоумение. Он только и смог выдавить севшим голосом:
— Ага.
Майор очень ласково посмотрел ему в глаза и вкрадчиво ска-зал:
— Ну, как там мама?
— Мама?!
— Не болеет?
— Да нет, – не очень уверенно ответил Алексей. – Она уж три года, как померла.
Майор сделал скорбное лицо и тяжело вздохнул. Бредюгин все еще мучительно пытался догадаться, какое ему дело до его мате-ри, когда майор встал и отвернулся к окну, смахнув то ли слезу, то ли каплю пота с красной щеки. Помолчали. По серой спине майора Алексей пытался определить, что еще замышляет против него этот мастер психических методов воздействия на закоренелых алкоголи-ков. В дверь постучали, и появилась Аникина с подносом, на котором дымился чай в граненых стаканах и лежали на блюдце бутерброды с сыром. Она поставила поднос на стол и вышла, тихонько прикрыв за собой дверь. Майор не шевелился, напоминая восковую фигуру, а Алексей из вежливости не решался прикоснуться к еде. Было очень тихо, не считая доносившихся из коридора приглушенных разговоров милиционеров и тиканья часов на руке Бредюгина.
— А ты как? – не поворачиваясь, сказал вдруг майор.
— Я? Вы про что, товарищ майор? – удивленно спросил Алексей.
— Зови меня…, – сказал майор и сел, наконец, за стол. – … Ну, скажем, Алексей Иванович. – Он виновато улыбнулся. – Так проще, – добавил он. – Давай ешь, не стесняйся.
Алексей придвинул к себе стакан и взял бутерброд. Майор следил за его движениями ласковыми голубыми глазами, но сам к еде не притронулся.
«Прямо отец родной», – подумал Бредюгин, и от этого на-блюдения зародилось в нем предчувствие скорой отгадки всех зага-док. Он стал жевать медленнее, со всех сторон оценивая новую мысль и все больше убеждаясь в полнейшей невозможности ситуа-ции. Он никогда не видел своего отца, и мать ничего про него не рас-сказывала, но представить себе, что его отцом окажется сидящий сейчас перед ним майор милиции, он не мог бы ни за что на свете. А майор, похоже, усиленно намекал всем своим поведением именно на это. Алексей внимательно посмотрел на него, ища возможное сходст-во, но такового не обнаруживалось в круглом бритом лице с малень-кими голубыми глазками и зачесанными на лысину волосами. Вдоба-вок, майор был гораздо выше его ростом и монументальнее в про-порциях. Что-то еще в нем не давало Алексею окончательно утвер-диться в своих подозрениях, но что это было, он никак не мог понять.
— Бредюгин Алексей Иванович, – вдруг произнес милицио-нер. – Так меня зовут. Сынок.
Он снова замолчал, наблюдая за эффектом, который произ-вели на Алексея его слова.
— А я ведь и не знал ничего, – вздохнув, продолжил майор. – Лилька уж больно гордая была: даже не писала мне в армию ни ра-зу. А после армии как-то все не удавалось… Потом женился – и по-неслась ****а по кочкам… А фамилию все ж, смотрю, мою дала… – Он обхватил подбородок рукой и принялся с остервенением его те-реть. Алексей онемел.
Лилия Тимофеевна – так звали его мать. Стало быть, все сходится, и майор на самом деле знал ее  и действительно доводится ему отцом. Ничего похожего даже представить себе Алексей не мог. Что делать с этим открытием, он не знал.
— Вот и свиделись, получается. – Майор отпустил подбо-родок и наклонился к столу, демонстрируя пятнистую лысину с редкими прядями черных волос. Наверно, он был грозой женщин в свое время – высокий спортивный голубоглазый брюнет, – подума-лось Алексею, – и уж конечно, мать не удержалась. Потом, поди, постеснялась бортоваться и подкинула деду с бабкой игрушку на старости лет. А что признавать майора отцом не хотела – так это точно из-за девичьей гордости. А отца маленькому Лешке как раз сильно не хватало до определенного возраста. Так и рос он мамень-киным сыном – маленьким да слабеньким, зато – умненьким да красивеньким.
— Ну рассказывай, сын, как докатился ты до такой жиз-ни? – Майор поднял голову, и лицо его теперь было грозным.
— В смысле? – неожиданно резко ответил Бредюгин.
Майор закряхтел и взял в руки протокол.
— Если б не я, парень, вернее – если б не твоя фамилия, за-крыл бы я тебя сейчас на пятнашку и – ****ец. У тебя третий прото-кол за этот год, и все – в состоянии алкогольного опьянения. Так что тут ты штрафом не отделаешься. – Он придвинулся к Алексею и на-хмурил брови, но продолжал уже примирительным тоном:
— Ты что пьешь-то столько? Что у тебя не так, сынок?
— Нормально у меня все, – набычился Алексей. – И вам ка-кое вообще дело, какие у меня дела?
— Да ладно тебе… Я ж не про то… – Майор встал, обошел вокруг стола и сделал какое-то движение рукой, будто собираясь об-нять Бредюгина за плечи, но потом, видимо, передумал и просто встал рядом.
— ****югин ты ****югин… – тихо и ласково протянул он и похлопал Алексея по спине. – Меня так все детство звали, а я их пиз-дил.
— Меня тоже, – сказал Алексей. – И ****или.
— Ну ладно. Ладно. Не ершись. – Майор снова похлопал его по плечу и сел рядом на лавку. – Теперь все по-другому будет…
… Они проговорили о том, о сем еще минут пятнадцать. Ин-тересовался майор и его работой, и образованием, довольно кивая. Спрашивал про деда с бабкой и про жилье, а когда на вопрос о жене и детях  Бредюгин промолчал, майор вдруг криво ухмыльнулся, по-смотрел на часы, встал, выглянул в коридор и позвал Аникину.
— Ты Аникину знаешь уже? – спросил новоявленный отец новоявленного сына.
— Виделись… – ответил Алексей, а Аникина густо покрас-нела.
— Давай мы тебя женим прямо сейчас. На Аникиной? Как ты? Она боец добрый, не смотри, что такая суровая. Я вас оставлю сейчас минут на десять – хватит, как думаешь? – и все у нас получит-ся. – Майор совершенно похабно подмигнул ему и стремительно вы-шел из комнаты, не желая слышать возражений.
Румяная Аникина посмотрела на закрывшуюся за начальни-ком дверь и решительно шагнула к Алексею. В какое-то мгновение ему показалось, что сейчас она ему врежет, мстя за стриптиз в маши-не, но действительность намного превзошла ожидания. Рядовая рас-стегнула куртку и бросила в угол. Затем встала перед ним на колени и снизу вверх посмотрела в его лицо.
— Алексей Алексеевич? Можно вас чуть-чуть потревожить? – Она вдруг заговорила, как заправская проститутка, и положила руку на его колено. Он смотрел на нее с ужасом, все еще не догадываясь, какой подарок сделал ему отец.
А оказалось все просто. Он не мог пошевелиться, когда рядо-вой милиции Аникина просто и обыденно расстегнула ему штаны и запустила туда ледяную руку. Алексей ойкнул, и она ободряюще подмигнула ему.
— Лешик Лешик. Ну что ты такой пугливый? Я тебя бить не собираюсь. Я ласковая…
Она достала из штанов его достоинство и положила к себе на ладонь, рассматривая, как заморский сувенир.
— У ти, маленький. А в машине я тебя не разглядела, мой вонюченький. – Она резко наклонилась и лизнула член. – У ти, соле-ненький…
И он почувствовал себя в раю. Ртом работала Аникина мас-терски – не то, что писала. Он, задержав дыхание, смотрел как ходит вверх-вниз ее взъерошенная макушка.  Через минуту Алексей не вы-держал и застонал. Она тут же выпустила член изо рта и резко встала. Она отошла спиной к двери, все время внимательно глядя на него, и начала расстегивать ремень. Бредюгин закрыл глаза и укусил губу, пытаясь развеять сон, но сон не проходил. Аникина просто спустила до щиколоток серые брюки, рейтузы и трусы и встала на четвереньки лицом в угол. Она поперебирала коленями, устраиваясь поудобнее на своей куртке, и повернула голову к Бредюгину.
— Кого ждем?
Задница у нее была худая и холодная, но все равно Алексей твердо понял сейчас, что попал в сказку, и в этой сказке он – главное действующее лицо…
4.
… Майор вернулся не через десять минут, как обещал, а че-рез полчаса. За это время они успели здорово подружиться с Аники-ной, которая запыхалась не меньше его. На лице ее блуждала глупая улыбка, а глаза почти закатились, когда она застегивалась и оправля-ла форму. Алексея и вовсе начало мелко потряхивать. Он без сил опустился на лавку и лег, а Аникина прикурила сигарету ему и себе.
— Все хоккей? – весело спросил майор, переводя сальные глаза с Бредюгина на Аникину и обратно. – Ну, давай, милая, а то твой лейтеха тебя уж скоро потеряет.
На прощание она еще раз томно посмотрела в сторону за-держанного, но он отвернулся. Она пожала плечами и вышла, плотно закрыв дверь.
— Ты что разлегся, алкоголик? Тебе тут не бордель, – со смехом сказал майор. – Повеселился и будя. Давай чеши домой, а у нас тут клиентов без тебя хватает.
Алексей тяжело поднялся и посмотрел на отца с извиняю-щейся миной. Майор выглядел бодрым и полным сил, несмотря на поздний, точнее – ранний, час. Сейчас он выглядел почти ровесником Алексею, и по его широкой гнилозубой улыбке видно было, что и чувствует он себя так же. Действительно: морщины его разгладились, а глазки блестели уж совсем маслянисто, будто не сын его трахал сейчас Аникину, а он сам.
Алексей вдруг задумался, почесывая подбородок. Он внезап-но осознал, какая деталь в майоре не укладывалась в общую схему. Он не решался лишь произнести это вслух. Видя его задумчивость и неверно ее истолковав, майор сказал:
— Понравилась, что ли? Ты только скажи, я тебе ее банде-ролью с ленточкой пришлю, когда пожелаешь.
— Да нет,… пап… Я про другое. – Алексей подыскивал нужные слова, не зная как начать. – Я вот что… Это…
— Ну, рожай уже. Что «это»?
— Да… Не знаю, как те… вас спросить…
— Давай уж на «ты». Родня все-таки.
Алексей, наконец, решился:
— Я хотел вот что у тебя узнать. Тебе сколько, пап, лет-то?
Майор недоуменно нахмурил брови:
— А тебе зачем? Ну, сорок семь, допустим. И что?
До него вдруг тоже дошло, и он открыл рот, выпучив глаза. Бредюгин оценивающе посмотрел на майора и тихо сказал:
— А мне – тридцать пять. Вчера исполнилось.
Майор нервно пошел вдруг вокруг комнаты, хрустя пальца-ми, и посмотрел на дверь. Он покраснел больше прежнего, а на лбу у него выступил пот. Заговорил он громким хриплым шепотом:
— Так ***ли ты мне тут… Еб твою мать, козлина! Ты ж ме-ня всего на двенадцать лет младше! Тебя как зовут, уебок, на самом деле?! – Он вдруг навис грозной тучей над испуганным Алексеем.
— Да Бредюгин я! Алексей Алексеевич! Кого хочешь спро-си! И паспорт могу показать… дома… Разорался…
Майор немного отодвинулся от него, недоверчиво глядя ему в глаза.
— А у матери какое отчество?
— Тимофеевна отчество. А какое надо?
Майор отвернулся и несколько секунд смотрел в стену перед собой. Вдруг он засмеялся, но сразу зажал себе рот рукой.
— ****ец! Убил ты меня, парень! – Он с улыбкой поглядел на Алексея. – А что ж ты сразу не сказал? Моя-то Лиля – Ивановна была. Как я.
— А вы и не спрашивали про отчество, – оправдался Алек-сей, почувствовав себя немного лучше под веселым взглядом майора.
Продолжая смеяться, майор хлопнул в ладоши, и в дверь сра-зу просунулась голова Аникиной. Увидев ее, майор заржал уже в го-лос, тыча пальцем в сторону Аникиной:
— ****ский род! Аникина! И ты еще!…
Та встала в дверях и тоже смущенно улыбнулась, но майор внезапно прекратил смеяться и махнул на нее рукой. Аникина ушла.
Майор повернулся к Бредюгину и воткнул толстый указа-тельный палец ему в грудь.
— Короче, так: сейчас уебывай отсюда по быстрому и нико-му ни слова. Понял? Ты меня не знаешь, я тебя не знаю, и скажи спа-сибо, что я сегодня добрый.
Алексей кивнул, схватил со стола шапку и быстро направил-ся к дверям, но майор остановил его:
— Леша… Это…
— Да. Что? – Бредюгин встал, как вкопанный, выжидательно глядя на майора. Майор поманил его к себе пальцем.
— Погоди маленько. Я сейчас распоряжусь, чтоб подвезли. И вот еще… – Алексей молча смотрел на него. – У тебя с деньгами как? Ты скажи: на пиво, там, или как?…
— Да… нету. На пиво…
Майор усмехнулся и из заднего кармана брюк с лампасами достал черный бумажник. Деловито пересчитав купюры, он извлек пятисотенную бумажку и протянул Алексею. Потом подумал и доба-вил еще пару сотен и несколько десяток.
— На вот… сынок. – Он опять усмехнулся – правда, как-то горько. – Я тебе больше должен. За всю, так сказать, жизнь … Ты уж не стесняйся…
Алексей взял деньги и, не помня себя, бросился в широко распахнутые объятия майора. Его почему-то душили слезы. Майор похлопал его по спине, тоже смахивая слезу и пробурчал что-то вроде «хорош, хорош». Оба красные, вместе вышли они в коридор, где за столом дежурного сидя спал лейтенант Геннадьич, а рядом таращи-лась на них сонная Аникина. Майор проводил Бредюгина до дверей, так ничего и не сказав, и на прощанье легонько шлепнул его по заду. Как сына.
Когда закрылась дверь, Бредюгин постоял несколько секунд на крыльце, привыкая к холоду, и пошел к знакомому сине-белому «УАЗику». Водила услужливо распахнул переднюю дверцу, и Алек-сей молча залез в машину, чувствуя себя совершенно разбитым.
— Куда? – спросил водитель. Бредюгин подумал немного и ответил:
— Гони к круглосуточному, шеф. Сигареты кончились.
Август 2003 г.