Сон в зимнюю ночь

Эту историю поведал мне человек, который тихим зимним вечером сидел у подъезда одного из многих домов. Снег засыпал его безразмерные плечи, превращая его в огромный, довольный сугроб. Человек этот хотел только одного – чтобы снег продолжал засыпать его, чтобы ни одна снежинка не пролетела мимо. Говорят, он ждал кого-то, может быть, свою любимую девушку, может собственную смерть, может просто не хотел нарушать естественный ход событий, уве-ренно направленный вперед бег времени, и не хотел спугнуть этот безжалостно красивый, лас-ково льнущий к нему снег. Вот то, что он, огромный, добрый, рассказал мне, пока луна, не же-лавшая быть свидетелем нашего странного разговора, поворачивалась к нам своей загадочной обратной стороной:
«Это не выдумка, чистая правда, чистая, как слеза человека, увидевшего собственную смерть во сне или в зеркале. Это было, случилось, правда, не вчера, никто и не помнит, когда. Снег в те времена был не таким славным. Огонь в те времена был не так горяч, а вечера были просты и одинаковы, как гвозди в гробу. Жил один парень, настолько неисправимый романтик, что даже сверхэффективная во всех случаях исправления могила наотрез отказывалась сделать его нор-мальным человеком. Да, я помню его широкое лицо, редкие зубы, большие, влажные глаза, по-хожие на капли малинового варенья, оброненные на заботливо выстиранную скатерть. И воло-сы, непослушные, всклокоченные, будто дети, разбуженные незваным ночным гостем. А губы его, теплые, мокрые губы постоянно бормотали что-то, какие-то глупые стихи, несвязные, несу-разные, нелогичные строки о бессмертной любви, душе и судьбе; губы, испачканные всем тем заманчивым для романтического сердца мусором, которым поэты так рады одаривать еще не познавших грех юнцов. И весь он был, этот парень, таким же нескладным и трудно вообрази-мым, как возможность счастливой семейной жизни, как людская честность и отзывчивость, в которую он с готовностью верил.
Да, таким был он, этот смешной паренек. Надо ли говорить, что судьба, питающая слабость по-жестче хлестнуть таких вот тонкодушевных субъектов, не оставалась в долгу и щедро осыпала нашего героя презрением, насмешками, обидными кличками и угрызениями совести, и снести всю эту тяжесть бытия не смог бы и Сын Человеческий, будь он трижды бессмертен и благо-словлен. А наш парень жил, пусть и без особой радости, как собака у хозяина-пьяницы, готовая радоваться и полусгнившей кости.
Да, странно жил он, будто находил спасение в ежедневном страдании. Каждый день подходил он к девушкам, заурядным, как ежеутренняя чистка зубов. Девушки эти непременно хорошо пахли увядшими цветами и были красивы, как бутылочные этикетки. Он читал им смешные, неуместные стихи, бормотал что-то о том, что восход и закат – близнецы-братья, разлученные злодейкой-ночью, что вода в ручье – кровь земли, а у лесных птиц есть тайные имена, узнав ко-торые мы разгадаем прекрасный смысл их переливчатых трелей. И в ответ он слышал звонкий смех этих красивых девушек, и смех этот звучал для него как-то чуждо, как будто кости дробят тяжелыми камнями, но делают это медленно, со вкусом; будто холодные клинки, жадно чавкая, ковыряют чье-то сердце.
Да, по всей видимости, этих чудесных, красивых девушек стихи и пылкие признания интересо-вали не более, чем прогноз погоды на следующий день интересует человека, взобравшегося на электрический стул. Им хотелось видеть мужественность, пусть даже некоторую жесткость, ощущает, что парень «знает, чего он хочет», попробовать на ощупь его грубую, диковатую си-лу. Я думаю, так было не всегда, а только в те времена, про которые я рассказываю. Страшные были времена, многое было по-другому.
В любом случае, наш герой постоянно возвращался домой с одним и тем же чувством, описать которое очень трудно – тут и боль, и страдание, и неискупленная вина, и стыд, и желание жить, и желание поскорее расстаться с жизнью. Так чувствовал себя Иуда, когда уже выбирал для се-бя дерево покрепче, так чувствует себя ребенок, хоронящий своего любимого щенка, так чувст-вует себя молодая трава под солдатским сапогом. И – каждый вечер, в бессильной злобе стуча кулаками по безвинному подоконнику, причиняя последнему немалую боль, этот парень не на-ходил себе места, пока не забывался тяжелым, как кипящая смола, сном.
А сон ему снился всегда один, хотите - верьте, а хотите – просто умрите. Ему снился его родной город, будто он идет по пустынной улице, будто улица не кончается, а все кругом похоже на оберточную бумагу, и у людей, которых он встречает вместо лиц – миски и тарелки, а у некото-рых – сковороды со смешно торчащими во все стороны ручками. Но город его родной, и улицы те самые, по которым он не раз шагал, бормоча что-то о том, что когда-то дома были маленьки-ми, но выросли и покрылись бородавками балконов, что если ночью улучить момент и взо-браться на крышу с острыми ножницами, то можно оставить себе на память лоскуток ночного неба. И так он шел по бесконечным улицам своего странного сна, шел, обреченный на страда-ния, как дитя у семи нянек, одинокий, как последний день в году. Но в конце сна он всегда встречал Ее.
Естественно, у нее было имя. Но наш романтик даже не думал об этом. Есть ли имя у счастья, у последнего шанса, у бессмертного подвига? Она не смеялась над ним, но улыбалась с такой добротой, что щербатый асфальт вокруг них пробивали полевые цветы, а солнце старалось све-тить поярче. Если бы я увидел такую девушку, мне бы тоже сразу захотелось стать воздухом, который она вдыхает, стать словом, которое слетает с ее губ, стать колокольчиком, вплетенным в ее волосы. Да, эта девушка была такой, какой он хотел бы ее видеть – лицо, на которое хочет-ся смотреть, как на небо после грозы; голос, который хочется слушать, как колыбельную мате-ри; волосы, в которые хочется нырнуть, как в спелую рожь; глаза – в такие заглядываешь ук-радкой, а потом бережно лелеешь и хранишь такой взгляд, как самое лучшее воспоминание в жизни. Вот какой была та девушка, которую он встречал во сне. Она сидела на скамейке – это он очень хорошо запомнил, будто гуляла по парку и решила отдохнуть – и пела. Как она пела, я, пожалуй, передать не смогу. Послушай, как поет ребенок, радующийся погожему дню; послу-шай песню старика-шарманщика о несчастной любви, от которой даже камни начинают крово-точить; послушай, что поет священник, отправляясь в последний бой с армией бесноватых – вот все это вместе и была ЕЕ песня. Много бы я дал, чтобы услышать такую песню хоть один разок! А он, несчастный, слушал ее каждый день. И желал он тогда только одного – не проснуться бы, пусть вечно длится этот сон!
Но он всегда просыпался. Ему становилось не по себе, когда он понимал, что начинается новый день, через который ему придется продираться, больно царапаясь о здоровый, нормальный ци-низм большей части населения. Хотелось снова уснуть, но сон уходил, не попрощавшись и не пообещав вернуться. Приходилось делать то же самое, что и всегда, терпеть и смиряться, уни-жаться и принимать во внимание, проглатывать и сжиматься от стыда. И наш герой все чаще подходил к незнакомым девушкам, все ярче горели его глаза, все сильнее пылала в сердце на-дежда, что вот-вот, еще минута, еще полслова – и появится она, с колокольчиками в волосах, с дивной песней, которую можно услышать только во сне».
Человек, засыпанный снегом, замолчал, вздохнул, кашлянул в огромную варежку, посмотрел на снег. Тот, казалось, всей своей белизной и волшебным мерцанием просил его продолжить его грустный рассказ. А люди в окрестных домах гасили свет, готовились к предстоящим трудовым будням, задергивали шторы и шли спать – во сне они освобождались от хлама впечатлений, пе-реживаний и воспоминаний, накопившегося за день. А чтобы не остаться вовсе без впечатле-ний, переживаний и эмоций, чтобы не выбросить во сне собственную душу, люди заботливо за-водили будильники. Человек, засыпанный снегом, продолжил свой рассказ:
«Так вот, этот парень во сне жил совсем другой жизнью, нежели в жестокой яви. Если бы ему судьба представила выбор – отдать жизнь ради вечного сна, он не думал бы ни минуты. Но его судьба и состояла в том, чтобы ежедневно вкушать сладость своих надежд и чаяний во сне вме-сте с тошнотворной кашицей обид и унижений наяву. Порой ему везло – ему удавалось ухва-тить изворотливый сон и протянуть блаженство встречи с той фантастической девушкой еще на несколько минут. Ему снилось, что он читает ей свои нелепые стихи, которые он записывал на случайных бумажках – автобусных билетах, конфетных обертках, обрывках афиш – у него в карманах была целая библиотека вот таких вот убогих, калечных стихов. Очень может быть, что его стихи завидовали своим собратьям в подарочных изданиях, хотя навряд ли – ведь все стихи знают, чего стоят вериги богатого переплета. Да, иногда ему везло, и ему удавалось прочитать одно или несколько своих стихов. Читал он стихи плохо, сбивчиво, дрожащим от волнения го-лосом, при этом он безжалостно мял бумажки вспотевшими пальцами. Но после каждого стихо-творения эта девушка во сне улыбалась ТАК одобрительно (так еще улыбается бабушка, смот-ря, как внуки уплетают пирог с вареньем, испеченный ею с любовью), что проснувшись наш поэт изводил еще целую кучу случайных помятых бумажек на новые стихи.
И с каждым утром все тяжелее было ему просыпаться, все ловчее он изворачивался ради лиш-них минут сна, все горше было ему ходить по улицам, заглядывать в лица людей, но не нахо-дить ее, снова НЕ находить.
Порой ему слышался ее голос, такой спутать ни с чем невозможно. И он мчался на этот голос, сбивал направляющихся по своим делам граждан, нарушал общественный порядок, спотыкался, вскакивал – но получалось, что это или радио играло, или какой-нибудь пенсионер, разомлев на солнышке, мурлыкал под нос песни своей юности. И снова – часы бесплодных поисков, тупики и коридоры, пустота и дым отчаяния, редко прорезаемый лучиком надежды.
И – как не приятно было ему встречаться с этой изумительной, чудесной девушкой во сне, он твердо решил не спать, чтобы не тратить время понапрасну. Всю жизнь свою, каждую секунду он решил посвятить тому, чтобы найти свою девушку в мире по эту сторону вязкой карамели сновидений. Он был уверен в том, что наступит миг, когда они встретятся на одной из улиц это-го города, заполненного пешеходами, магазинами и шелестом пустых мыслей и несбывшихся надежд, сдуваемых свежим ветром с тротуаров памяти. Он был уверен, что она первой заметит его, подойдет, возьмет за руку и скажет: «Пойдем поскорее отсюда, от этих людей, делающих покупки, от этих серых камней и холодных взглядов, от луж безразличия на асфальте, от немы-тых рук и грязных сапог – пойдем туда, где мы остаемся только вдвоем. И ты будешь рассказы-вать мне свои стихи, те самые, про звезды, которые рассыпал по небу рассеянный волшебник, про цветы, которые были влюблены в солнце, а оно спалило их при робкой попытке первого поцелуя. А я спою тебе – ту самую песню, которая так тебе нравится, помнишь?». Как он верил в то, что так и должно произойти!
Теперь он не спал и бродил по ночному городу, внимательно высматривая в унылой мгле ту, которую он видел во сне. Он ушел из дому, перестал появляться на людях. Родные и близкие бросились на поиски этого неосторожного, легкомысленного юноши. Для реального мира, про-пахшего потом проблем и забот, наш герой просто пропал – возможно, он существовал только для своей возлюбленной из сна.
Любой поиск должен когда-нибудь закончиться – или находкой искомого, или трагедией иска-теля. Любая надежда либо вспыхивает ярким пламенем осуществления мечты, либо тухнет окурком под сапогом объективных обстоятельств. И поиски нашего романтика тоже не могли продолжаться вечно. В последний день он вдруг заметил, что улица в парке, которую он нашел, была очень похожа на ту самую улицу из сна, по которой шли люди с тарелками вместо лиц, а небо хрустело оберточной бумагой. И надежда, уже еле теплившаяся в его истрепанной душе, вдруг взорвалась неудержимой радостью, и он помчался по этой улице, добежал до конца, даже увидел ту самую, до боли родную скамейку, на которую он так мечтал присесть рядом со своей девушкой из сна, но…
… но явь повела себя на редкость жестоко. Девушки, конечно же, не было. На той скамейке си-дели дорожные рабочие и играли в карты. В конце улицы рыли котлован. Кто-то пил кефир, а кто-то вспоминал старые времена. Кажется, было что-то около полудня. Он в последний раз по-смотрел на издевательски палившее солнце и умер. Упал в котлован. Он даже не смог улыб-нуться перед смертью над собственной наивностью – сил не хватило. Потом врачи сказали, что свой биологический ресурс наш парень исчерпал несколько лет назад, только неизвестная науке сила поддерживала жизнь в его тщедушном теле. Когда его вытаскивали из котлована, щедро на запекшийся асфальт падали его стихи – все те, которые он прочитал ей во сне, и новые, которые не успел.
Его хоронили в том же парке (просто в городе это было самое красивое, самое чистое место), гроб несли по той же улице, в конце которой он нашел не любовь, но смерть. В похоронной процессии плакали, кто-то причитал, но негромко, в рамках приличия, кому-то было стыдно, что при жизни издевался над парнем. Девушки, красивые, как бутылочные этикетки, шли за гробом и изредка роняли по слезинке. Но не слишком часто, так как красивым девочкам слезы не к лицу. Шли за гробом и его друзья, те самые, которые смеялись над его стихами, называли его дураком и неудачником. И вроде бы им было стыдно, да только не понимали они, чего сты-диться смерти еще одного сумасшедшего. «Парень свихнулся и не жил, а мучился. Ему так лег-че» - говорили они. И эти слова приносили им облегчение. Жаль, что когда понесут их трупы (скоро, скоро, ибо все мы лишь гости!), никто таких слов не найдет.
Да, черная гусеница похоронной процессии подминала под себя асфальтовые метры этой длин-ной, красивой улицы. Люди, шедшие навстречу, опускали глаза или отворачивались: берегли нежные, невосполнимые нервные ресурсы от очередного потрясения. Гроб несли мимо усталых людей, мимо молчаливых тополей, замерших часовыми в этом странном, то ли волшебном, то ли проклятом месте. Гроб не донесли до конца улицы, до того самого рокового котлована, свер-нули процессию, поехали на кладбище. Лишь звуки похоронного марша долетели до скамейки, на которой сидела девушка, в волосы которой были причудливо вплетены звонкие колокольцы.
Да, там сидела девушка, увидев которую, я точно захотел бы стать воздухом, которым она ды-шит, словом, которое слетает с ее губ, колокольчиком, вплетенным в ее волосы. Она думала о том, что сны – вообще очень странная штука. Вот совсем недавно ей начал постоянно сниться парень, такой смешной, нескладный. Будто бы он приходил к ней, в парк, к ее любимой скамей-ке, смущался, краснел, а потом читал ей нелепые, чудные, но очень красивые стихи, почему-то записанные второпях на мятых и рваных бумажках…».
Так закончил Человек, засыпанный снегом, свой рассказ. Огромный, широкоплечий, он резко встал, будто вырвался из снежного плена. Уходя, он бросил мне через плечо:
«Помни, что это не выдумка. Это случилось. Случилось со мной. Только не спрашивай больше ничего. Просто слушай, как падает снег».
А снег, наивный и жалостливый, скрипел под его огромными ботинками, будто оплакивая его уход.