Таксидермист

       «Пойдемте же, я покажу Вам, что Вы ищите, искали, возможно, всю жизнь».
       Вдоль шоссе долго бежала большая черная собака. Глаза ее были настолько темными, что сливались с шерстью. В ней был несправедливый, опасный для ее бездомной жизни демонизм. Внезапно она остановилась и присела на обочине, спрятавшись среди пыльной лохматой травы. Было поздно, и машины ходили редко, но, поскольку это был конец июня, солнце еще не зашло, а продолжало млеть в тепле далеко за лесом.
       Вдруг собака насторожилась. Она услышала, и все ее тело напряглось от страха и ожидания. Шум становился все ближе. Медленно передвигая лапами и покачивая вытертыми боками, она потрусила к кромке дороги. Сердце колотилось и прыгало в ее груди мускулистым комком. Потом черная бестия резко развернулась и прыгнула наперерез проезжавшему мимо автомобилю. Глаза ее ярко сверкнули в нагнетавшихся кем-то зловредным сумерках. Водитель и не подумал затормозить или свернуть. Она просчиталась. Боль была слишком сильна, чтобы можно было жить. Тело пролетело в воздухе несколько метров и ударилось о придорожное дерево.
       Он все-таки затормозил и вышел из машины. Его лицо было несколько печально, но чучельник был меланхоличен от природы. «У, хитрая тварь, - прошептал он, разглядывая пятна крови на морде собаки. – Ты играла наверняка». В темноте его белая рубашка светилась синим. Он зевнул и как-то вяло потащил труп за лапы по направлению к своему автомобилю. Чучельник давно мечтал о чем-то подобном.

       На следующее утро он вышел из дома в плохом настроении. Ничто его не радовало, и он знал, что это знак – надо что-то делать. Чучельник шел и думал, как бы выпотрошить весь мир и набить его своими мыслями. «Тогда бы была бы хоть какая-то определенность».
       Это не было отвлеченностью, а скорее четким желанием разрушать ради утверждения своей безграничной воли, потому что ему было ненавистно все живое, движущееся и потное. Сам он смог довести себя до такого состояния, что ступал почти не слышно, пах тленом, и вообще был похож на мертвеца. При этом он, наверное, был самым живым человеком в этом городе, где матери могли бы откусить пальцы своим младенцам, если бы им сказали, что это принесет прибыль.
       Он подошел к киоску, чтобы купить цветы. Он каждое утро покупал цветы – обычно какие-нибудь крошечные, задушенные в неволе фиалки или гиацинты. В них была та хрупкость, которая ассоциировалось у него во всем тем, что он любил, и что ушло от него, укатившись грудой камней в ту пропасть, куда он постоянно, морщась, заглядывал.
       Молодая девушка, продавщица, уже огрубевшая от бедности, сочувственно смотрела на чучельника. Его дорогой костюм из самого модного магазина висел на нем лохмотьями, а голубые злые прищуренные глаза были такими добрыми внутри. Ей подумалось, что его совсем не любят женщины, потому что женщина есть дорога для новой жизни, а он невозможный отец. Она знала, что он работает чиновником через улицу и каждое утро покупает у них цветы.
       Она очень хотела спать и, случайно прикоснувшись к его руке, передавая букет, решила, что та своей шершавостью напоминает простыни, на которых она ворочается ночью. Потом она увидела маленькие пятнышки крови у него на манжете, и совсем не удивилась, как будто так и должно быть. Эта девушка была дочерью своего времени и не удивлялась ничему: даже если бы ей на голову упала мертвая птица, она бы не испугалась и не сочла бы это дурным предзнаменованием, потому что в эту эпоху ценность жизни упала до нуля, а это произошло из-за того, что все выдохлись, разучились любить, да и не хотели уже этого.
       Но он тут как-то странно взглянул на нее и внезапно прошептал: «Хотите, я покажу Вам нечто ужасное и прекрасное одновременно, то, что разбудит Вас, ведь ежедневный сон целыми сутками – это почти смерть?». Она покачала головой и сказала, что он, конечно, опаздывает на службу, а цветы так быстро вянут без воды. На асфальте, у ее каблука лежал облетевший с его букета белый нежный цветочек.
       «Идемте же, Вы должны увидеть ЭТО» – почти взмолился он, внутренне изумляясь своей внезапной решимости раскрыться этой глухой, толстокожей и близорукой девочке. «Я заплачу Вам».
       Она недолго колебалась при упоминании о деньгах, тем более что он давно ей нравился. С ним бы она была не прочь пройтись за руку под вечер: в нем был шик, оставшийся от того огромного немецкого города, из которого он приехал сюда. Парни не слишком-то обращали на нее внимание, да и в его тоне не было ни каких намеков на извращение. Но подняться к этому чудаку в комнату? Она назвала свою цену, он расплатился, она попросила газетчика посторожить ее лоток, он же нетерпеливо потянул ее за рукав.
       «Что за спешка?!» – рассердилась девушка.
       «Я хочу спросить Вас, ради чего Вы живете в этом гнилом, больном мире?» – чучельник поднял на нее свои голубые, довольно мутные глаза с темно-красными прожилками.
       «Вам-то какая разница…» – вздохнула она, вспомнив, что подобные вопросы она уже слышала от своего брата, когда тот напивался.
       «За свои деньги я имею право знать» - ответил он, странно улыбаясь.
       Летний ветер ласкал ее волосы, пока они шли. Редкие прохожие пялились на них так, как будто это были призраки. Ей это льстило, он ни о чем таком не думал, предвкушал. Ее походка была несколько грузной, но ноги были длинные и стройные. Чучельник держал в своей костлявой ладони ее мягкую ладонь и периодически нервно ее сжимал.
       «Итак».
       «Ради чего я живу в этом гнилом мире? Во-первых, он мне не кажется гнилым. Во-вторых, я просто живу, не думая зачем. Когда-нибудь у меня будет ребенок, и он будет жить так же».
       Чучельник чувствовал, какая пропасть их разделяет и каким нудным ей может показаться их обмен репликами.
       «Вы кажетесь мне неглупой девушкой. Я как-то слышал, как Вы беседовали с подругой и случайно сказали, что если не верить в загробную жизнь, жить просто бессмысленно. Знаете, вчера под колеса моей машины бросилась собака. Она хотела успеть перебежать. Ей руководил азарт самоубийцы. Я уверен, что она это проделывала до меня не один раз, я просто видел, как медленно трусила она с обочины и как резко прыгнула мне навстречу. Но люди в этом городе лишены даже этого – выбора жить или не жить. В этой системе они занимают позицию золотой середины, то есть полуживут, а именно это я называю жизнью без смысла».
       «Вы ее сбили?»
       «Кого?»
       «Собаку».
       «Да, я не успел и не захотел затормозить. Тогда бы ее сбил кто-нибудь другой, и мне бы она не досталась».
       Они почти пришли. Чучельник снимал небольшой, но очень уютный, обсаженный сиренью особняк на окраине города, точнее - его первый этаж.
       «И что вы собираетесь с ней сделать?»
       «Я таксидермист. Специалист по изготовлению чучел. Когда-то я был лучшим в мире, все делали у меня заказы, но потом я отошел от дел, перестал набивать драгоценных болонок и терьеров и решил заняться, так сказать, творчеством».
       «Вы делаете чучела?» – девушка поежилась.
       Жуткая парочка, продавщица увядших цветов и чучельник, стояли и спокойно беседовали перед красивой дубовой дверью, пока последний искал ключи.
       «Да. Но сейчас это скорее мое хобби, дань прошлому. Подождите немного, Вам все будет понятно».
       «Знаете, у меня не особого желания смотреть на них, эти ваши … чучела. Вы же обещали мне что-то одновременно и ужасное, и прекрасное» – на лице девушки проросла сонная, потусторонняя улыбка.
       «Именно, именно!» – заговорщицки проговорил чучельник, пропуская ее в дом.
       Дом был похож на хозяина. Он был роскошно обставлен, но говорил об упадке и вырождении, так же пах тленом. Паркет трещал под ногами и почему-то девушке подумалось о том, что под этим слоем дерева таится огромный подвал-мастерская, где этот маньяк вскрывает и опустошает полости мертвецов, высушивает их, чтобы потом набить соломой, вставляет им новые, неморгающие глаза ясных цветов – синие, зеленые, ореховые. Она начинала жалеть, что пришла сюда, и если бы можно было повернуть время назад, никакая бы щедрость странного покупателя не заманила бы ее в этот склеп. На стене висели огромные часы с маятником, на котором стояла аллегорическая фигурка смерти с косой, блестевшей на солнце, чьи лучи проникали сквозь щели в темных портьерах. Ей вспомнились мрачные рассказы, читанные ей матерью в детстве, но она никак не могла вспомнить их автора. Чучельник же вел ее по длинному коридору к двери, что темнела в дальнем его углу, и сердце его прыгало мускулистым комком.
       Он достал из кармана медный ключ и легко открыл дверь. Она не скрипела: петли были недавно смазаны. В комнате слабо пахло гиацинтами и еще чем-то сладким, медицинским.
       «Не волнуйтесь, все будет хорошо» – подбодрил он свою спутницу.
       Впрочем, она в этом и не особенно нуждалась. В ней не проснулось любопытство, а страх был слишком слаб, чтобы взбудоражить ее нервы, напоминавшие собой канаты. Девушка рассеянно оглядывалась, пока он исчез за ширмой.
       Комната была обита темно-розовыми ткаными обоями. Немногочисленная мебель была изысканного шоколадного цвета: несколько стульев, стол и огромный шкаф, занимавший собой почти все пространство. Везде: даже на полу, на занавешенном подоконнике поверх портьер - были расставлены позолоченные канделябры с обгоревшими свечами. Но где же кровать? Однако все это показалось ей удивительно романтичным и милым, особенно пушистый белый кот, неподвижно сидевший на столе и зацепивший лапкой бахрому скатерти, пока ее не осенило, что это чучело. И вот тогда в ее груди что-то шевельнулось, вильнуло пару раз тонким хвостом.
       Зазвучала музыка. Девушка никогда ничего подобного не слышала. Мелодия проникала в комнату, подобно дыму, тихо, со всех сторон, обволакивая слух. Это была скрипка.
       «У вас хорошая аппаратура» – сказала она, и ее грубоватый голос показался даже ей самой таким чужеродным.
       «Да», - ответил чучельник, выходя из-за ширмы и улыбаясь подергивающимся ртом.
       Он был одет в белую батистовую рубашку уже без пятен крови, а его светлые волосы, раньше гладко зачесанные и собранные, были распущены, и было видно, какой он седой. В этот момент девушка удивилась мученическому выражению изможденного лица, тем не менее прекрасному от каких-то внутренних, невидимых изменений. Чучельник усадил ее на стул, прошептал несколько раз «не бойтесь!» и подошел к шкафу.
       Теперь девушку бил озноб. Крыса металась по углам ее грудной клетки. Ее лицо сморщилось, как у капризного ребенка. Рот размяк. Предчувствие чего-то невыносимого, того, что губительным образом изменит ее жизнь, пугало ее. Она не хотела ВИДЕТЬ и раскаивалась в своем неверии в УЖАС.
       «Не надо, умоляю Вас!» – закричала она, когда он таки надавил на ручку и начал приоткрывать дверцу. Солнце просачивалось сквозь ткань занавесей и золотило поверхность шкафа.
       Она бросилась к двери. Та была заперта. Эта пойманная глупая птица изо всех сил ударялась о дверь, но ничего не могла сделать. Чучельник не отрываясь смотрел на девушку и бездействовал. Дверца была открыта.
       Жертва прижалась всем телом к двери и закрыла глаза. По щекам ее струились потоки слез. «Только не оглядываться!»
       Чучельник смотрел на нее и улыбался.


       P.S.
       Исключительно для тех, кому обязательно нужны финал и мораль:
       Окончание рассказа не столь существенно, как все остальное. Читатель с воображением наверняка представляет, что именно стояло в этом шкафу. Это была ЛЮБОВЬ, или даже некий материальный символ любви (возможно, мертвая невеста таксидермиста в свадебном наряде), сохраненный в виде чучела великим мастером.
       Дотошный же читатель, возможно, поинтересуется, в чем же КРАСОТА столь омерзительного предмета, как чучело ЛЮБВИ. В том, быть может, что всякий артефакт убеждает: когда-то то, что он символизирует, все же существовало.