Туманное утро. Охта liokha

Туманное утро. Охта.
Автор: liokha



----------------------------------------
Газовой молнией вспыхнут свиданья,
Наши с тобою по Охте скитанья.
Помнишь, как страшно хрустели снега,
Как ты жить хотела, но не смогла.

О. Помяловский "Охта"
----------------------------------------
Два господина, брезгуя остановками ехали по берегу Охты всю тёмную ночь - без единого слова - поводя бровями из стороны в сторону и поочерёдно доставая из-под брюк серебрянный складной нож, что бы не терять уверенности в собственной значимости. Когда рассвело, они обнаружили, что ночь закончилась, оставив им поиграть с туманом, кисейными ошмётками бахромившимся тут и там. Туман стелилися и парил, а порой складывался в особенные фигуры, чьими контурами страшил и наводил тоску и панику, более привычные охтинцам, чем двум нашим пришельцам. Вдруг во влажной мгле на другой стороне открылся узкий огузок мрачной реки, вливавшейся в Охту, а после последовавшего за ним крутого изгиба с крутой неестественной избой, показалось кладбище. Чёрные кресты торчали из тумана, а между ними над водой возвышалась острыми башенками громада странного и чужого православному сердцу склепа. И хоть наши герои были не робкого десятка и резво засыпали в пустой избе под скрип нарезающего снаружи снег волка, не удосужившись ни закрыть дверь, ни заткнуть ватой лихорадившее волчье воображение пустое окно, но тут головы их отчего-то щёлкнули узкополосными релейками и необычайное чувство, похожее на прилив адреналина поздней осенью, завладело ими. Они загрустили и уж было хотели, оставив лошадей, повалиться от страха друга на друга, что бы отогнать ужас отвращением, как тут из зарослей, скрывших на миг реку, тяжело выпрыгнул влажный медведь и бросился на одного из господ, беспардонно сорвал того с седла и поволок прочь.
- Позвольте! Барон! - воскликнул второй господин, на минуту забыв о том, что карман ему отягащает большой складной нож, зато куртуазно вспомнив о манерах.
- Режь его, Ливер! - брезгливо визжал ему второй в то время, как медведь недвусмысленно погружался жёлтыми клыками в мясную изнанку его руки.
- Что делать? - удивился господин Ливей, ладошкой деликатно пробуждая соседа по купе. Сосед его тревожно раскрыл глаза и, розовея щёками, что было признаком возвращения в жизнь из обмороченности сна, с удовольствием засвидетельствовал себя по ходу движения старомодного поезда, вёзшего их из Кёксгольма в Петербург.
----------------------------------------
Явь и сон как ячейки силков для обманутых душ;
Две волнующих части машины для самообмана.
Сон нас путает, явь же просто дурачит и ржёт,
Будто пьяный погонщик, утопивших поклажу на переправе.

Х. Цимлянский "***"
----------------------------------------
- Поверите ли, мусьё Ливей! - произнёс он на плохом французском и ничего не меняя продолжил на хорошем провансальском: -Поверите ли, мне приснилось, что меня задрал медведь! Ей-ей! Он ухватил меня когтями, стащил с лошади и стал грызть мою руку, неумолимо удаляясь к реке, тогда как я не с силах отнять у него суверенную часть моего тела, волочился за ним как мешок угля!
- Да что вы говорите, мсье Оккервиль?!
- Да, вот вам крест, мусьё Ливей - и господин Оккервиль неумело покрестился католическим образом. - Более того, мусьё Ливей, вы тоже были в моём странном сне! Этаким лихим кунштюком, придававшем силу и волю, вы сопровождали меня в стремительном сонном променаде по берегам Охты! Вы были офицером Семёновского полку! - закончил он и повернулся к окну. За окном светало и невесёлые пороховские рощицы тёмными пятнами принялись проглядывать сквозь густой туман.
- А вот ещё, мсье Оккервиль, так значит местопроведением вашего душеспасительного романа со зверем была Охта! - воскликнул Ливей, - А в тех краях, кстате, мы скоро поедем по ним, есть легенда. Согласуясь с её течением выходит так, что где-то в нечистых безднах Петербурга живёт безвестная личность, страдающая, если позволено будет так сказать, арктантропией. Я создал подобный каламбур для обозначения твари, сущность которой характера оборотнического. То есть одну долю своей жизни она проводит в обличье зверином, медвежьем, другую в согласии с человеческой природой. Существо это, обладая абсолютной индиференцией к лунному свету, изливаемому на нас с небосвода, что противоречит привычному анамнезу ликантропии, испытывает известную слабость к туману и в нём теряет свой богом данный облик и, растворяясь в корпускулах влаги, выбирает из них свет и ткёт из него облик диавольский, а именно повторение нашего ведьмежьего зрака. Существо это очень странного вероисповедания - оно из тех поморских старообрядцев, которые призревали попов, бежавших от смертных грехов, в коих были уличены. Сведения об этих концессиях темны и туманны и, кажется, лучше не знать о них ничего, чем прийти в смятение оттого, что подобные могли существовать на нашей православной земле. Доподлинно известно лишь, что особенное место в культах занимал медведь. Говорят, эти поморы помнили непроизносимое имя, забытое славянами слово, которым наши предки называли медведя - хозяина леса. Главный жрец, не кривитесь, не попом же называть эдакого нехристя, умел посредством данного слова обращаться в медведя, вопреки божьей воли и порядку вещей, открытому этим немцем. Прочие же на люстрации окружали его светом лампад и свечей, а лучше всего бледным пламенем гнилушек и сверчков, отражённых серебром, укрепляя тем его силы и очищаясь через этот свет сами. Он поглащал данную нечистую иллюминацию, а вместе с нею их грехи. Люцифер же смотрел на всё эти сверху и должно быть испытывал адское наслаждение. Но потом, как это и следует было быть по промыслу господнему, стало известно об их непотребствах митрополиту и богохульников казнили за веру их сатанинскую. Да только Россия большая, за всеми уследишь! И иные бежали от солдат и по скитании прибыли в Петербург, тогда он только строиться начал и тут всех привечали, и вот стали работать они в охтинских верфях, ведь самою жизнью поморской были к кораблям обучены и приспособлены. Но не имея возможности следовать диавольским своим обрядам, теряли они веру, а после забыли и имя медведя, силой которого могли повелевать им. Но такой силы оказалась уже связь, установившаяся между ними и хозяином леса, что жрец, наиболее этой реляции подверженный, не зная более заветного слова, стал оборотнём. Как говорят, хоронили членов этой странной церкви на Малоохтинском кладбище - там над рекою Охтой и по сей день их склеп находится и туда же бежит во всякий туман арктантроп под посильную защиту навьев. Но не дай бог попасться ему на пути во время этого странного бега - во время метаморфозы человеческое сознание уходит из него и он превращается в совершенного зверя, грызущего каждого встречного. А быть укусанным им - это значит пустить себе в кровь мельчайшие тела, приобщающие вас к ликантропии... - и тут он громко невесело рассмеялся.
- Да ладно... - расстоился господин Оккервиль и снова неумело перекрестился, прошептав "свят, свят, свят".
----------------------------------------
Ночью брат лунным поездом шлёт мне тоску -
Я стою прел окном, поражённый смятеньем.
Милый брат, погоди тосковать о своём -
Ты же вечен, а я скоро сделаюсь тенью.

Т. Тарасов "Размышляя под луной"
----------------------------------------
В купе, распахнув дверь и усилив несуетный ритм железнодорожного романса, отстукиваемого колёсами, вошёл проводник и сообщил баринам, что скоро уже ожидается Николаевский вокзал, пока же они перезжают Финляндский мост над Невою и могут сквозь препону тумана наблюдать островерхие башни моста Петра Великого. Те поблагодарили его за своевременную справку, и проводник уже стал закрывать дверь, приглушая музыку шпал, но вдруг поезд качнуло и он, не удержавшись, бестолково повалился на Оккервиля. Тот рассердился и раскрыл глаза.
Светало и свинцовый сумрак, прореженный утренним туманом врывался в неплотно зашторенные гардинами окна. "Вот сволочь!" - просвистел в полусне Оккервиль, грезя, чтобы Ливрей немедленно вошёл в комнату и зашторил окна. Он даже расслышал его шаги и вкрадчивый скрип открываемой двери, но свет не прекратился. Оккервиль натянул одеяло на голову, и, вздыхая запах упревшего за ночь тела, вспомнил, что сегодня ему ехать на Острова. Он прогнал мысль и поворотился на другой бок, отчего пружины протяжно заскрипели - предрассудительно громко, оскорбив сонный слух Оккервиля. На обоях, поверх смутной тени, отбрасываемой укрытым от глаз Оккервилем, пасмурный свет рисовал сочленения линий в какие-то убогие гримасы. Он взглянул и с тоски скорее укрылся жарким одеялом, оказавшись в кромешной тьме, изрезанной скрипом эмалевого ногтя Оккервиля, щипавшего ткань изнутри. Вдруг он решил, что при свете нельзя больше спать даже под одеялом и решительно встал в холодный воздух остывшей комнаты. Он подошёл к окну, потянулся рукою вверх и тут нога его, поскользнувшись на складном ноже поехала в сторону. Океервиль, взметнув руки принялся падать на спину. И скоро упал. На полу было темно и удивительно сыро, будто ночью у потухшего костра под дождём в реке. Господин Оккервиль, чтобы почувствовать себя уютнее сладко потянулся, но тут обнаружил, что одной рукой ему потянуться не получается, он пробовал снова и снова, пока с нежной грустью не вспомнил, что руки у него нету - её давеча съел медведь. Слёзы показались на невидимых в темноте глазах господина Оккервиля, и он решил переполняясь жалостью к себе, выбраться во чтобы не стало, чтобы иметь возможность манипулировать хотя б одной рукою. Он рыдал и лез вперёд, надеясь найти выход из сложившейся пещеры. Бестолково следуя незримому траверсу, он вдруг почувствовал, как рот его заполняется лишним содержанием, он поторопился последними пальцами исследовать рот и удивиться выскочившим на видном месте огромным жёлтым клыкам. "Вот те на!" - подумалось Оккервилю и стало вдруг на душе светло и ясно, оттого, что заместо пустой руки природа наградила его крепкими неожиданными зубьями. Скоро же он увидел вдали свет и поспешил к нему, на удачу пощёлкивая огромными челюстями, работая коленями и уцелевшей рукой как полоумный на свадьбе. Свет, манивший его оказался бледным сиянием. Оккервиль не вслушиваясь в вопли разума раскрепостился до беспутства и принялся хватать этот свет зубами и рвать и жевать, и хоть не чувствовал он вкуса от поглощения люстрации, но чувствовал, что принёсший ему этот свет получает удовольствие от оккервилева неуклюжего танца. Когда же он стал уставать, свет сказал ему:
- Господин Оккервиль! - Оккервиль замер и прислушался.
- Господин Оккервиль! - Оккервиль наконец открыл глаза и с плохо скрываемым неудовольствием проснулся в Петербурге на Введенском канале.
----------------------------------------
Снимите маски и с ними падут кандалы.
Но вдруг в темноте засияет лицо нестерпимо:
Бледный цвет кожи - отринутой маски следы,
Бездумье в глазах - ваша жизнь, пробежавшая мимо...

А. Абросимов "Цена"
----------------------------------------
Над Оккервилевой холостяцкой постелью смурным балдахином завис дворецкий, доставшийся от прежнего хозяина квартиры, немецкого барона Небеля, загрызенного на Охте случайно забежавшим, наверно со Ржевки, медведем. Об этом даже в газетах писали, превратив перезд в сущее мучение и вариант танца на костях.
- Что тебе, Ливей? - мрачно спросил он, впрочем зная ответ и спрашивая только из ядрёного паскудства.
- Надо ехать на Острова, господин Оккервиль, дела не ждут. -
Оккервиль выплыл из кровати, будто кисейная барышня из-за угла, но затем как-то сразу взбодрился, споро собрался, выпил впопыхах кофий и выбежал на улицу, схватив отчего-то с секретера серебрянный складной нож, доставшийся от того же барона Небеля. Улица была залита беспроглядным и ватным туманом.
- Что это такое? - спросил он у поджидавшего его с коляской Ливея.
- Туман, господин!
- Вот, незадача! - выругался Оккервиль, поплотнее укутался в епанчу и полез в коляску. Ливей сел рядом, крепко прижался к хозяину и сразу заснул.
Коляску немилосердно трясло и как Оккервиль не старался уснуть, мало чего у него получилось. "Вот бестия!" - ругался он про себя на дворецкого, в походах с Семёновским полком приобрёвшего способность спасть даже на посту, вглядываясь в туман и видя только тёмные силуэты домов и редкие тени прохожих, мелькавшие изредка сбоку. Он хотел было потешить себя отслеживанием маршрута, но скоро сбился и перестал. Вдруг Оккервиль вспомнил свой сон и напрягся, он потрогал с опаской руку и попытался заговорить по-провансальски. Рука была на месте, язык был незнаком, а во рту не наблюдалось излишней зубной чрезмерности. Оккервиль вроде подуспокоился, как вдруг загляделся в туман, и с магнетически неотвратной настойчивостью настигла его тоска. Он в отчаянье осмотрел потёртое сукно кареты, грязную полоску пола, раскачивавшуюся в такт нелепому расположению брусчатых каменьев на петербургских мостовых, спавшего на его руке Ливея, призрачный простор Невы, слабо угадывавшийся за пеленой тумана и тихонько завыл, чем переполошил извозчика. Тот сразу прервал движение лошади, спрыгнул с козелка и потребовал, чтобы барин либо перестал выть, как нехристь, либо заплатив за проеханную часть пути покинул карету и искал других дураков, при этом извозчик отчаянно крестился и вглядывался в замороченную туманом внутренность коляски. Вой прекратился, но так как ему никто не отвечал, он, опасаясь, как бы баре не удрали ничего не заплативши, подходил всё ближе и ближе, пока по неясной игре полутеней не убедился, что баре всё ещё в коляске. Тогда он и вовсе осмелел, поднял кнут и шагнул внутрь круга, где было уже замечательно стали видны обезумевшие от страха быть застуканным глаза господина Оккервиля, суетливо отрывавшего непослушные куски от дымящегося ломтя мяса, зажатого между напыженными пальцами.
- Барин, да что ж ты делаешь! - с укоризной сказал ему мужик. - Ты ж приятеля своего ешь! - Оккервиль округлил глаза и с изумлением посмотрел направо - Ливей лежал на сиденье. Голова его была отрезана и потеряна, грудь вскрыта и рядом валялось надкусанное сердце, пронзённое давешним складным ножом. Господин Оккервиль встряхнулся, желая скорее проснуться, но плотный туман, внезапно пошедший холодный дождь и башни моста Петра Великого уверили его в том, что он не спит.
- Ах ты, сволочь! - отчаянно воскликнул господин Оккервиль, возвращаясь в сознание и от негодования роняя кусок дворецкого - Какой ещё мост Петра Великого! Ты ж меня, гнида, на Охту везёшь! Когда тебе сказано было на Острова!
- Как так?! - всполошился мужик, - Мне ваш недоеденный барин ясно сказал на Малоохтинское гнать, я ж ещё переспросил - это в такой-то туман на Охту, да ещё на кладбище? Когда всего полгода прошло, как тамочки барона нерусского загрызли? А он только головой кивал и улыбался нехорошо так - одними зубами.
Господин Оккервиль содрогнулся, укутался в епанчу, после медленно нагнулся, заглянул под сиденье, и достал оттуда закатившуюся голову дворецкого. Он поднёс её через туман к своему лицу, дав чертам чужого лица проступить медленно и словно неохотно, и от ужаса закричал, потешно переполошив мужика во второй раз за утро - руки его сжимали голову медвежонка.
----------------------------------------
И пусть сумрак погас,
И солнце краснеет на небе -
Больше нету меня среди вас,
Больше нет моих звёзд в вашем небе!

Б. Пороховской "***"
----------------------------------------

К сожалению, должен признаться, что рассказ настолько насыщен петербургскими реалиями, что наверно большинство расскиданных в тексте аллюзий, ссылок и намёков будут просто не понятны людям, с питерской топологией и историей не знакомым. Более того, многие из них даже питерцам покажутся не очевидными, как например, то, что Оккервиль - это крупнейший приток Охты, Введенский канал находился на Семёновском плаце, а на Островах произошли самые запоминающиеся эпизоды мариенгофовского "Господина-оформителя". Те же, кто не читал предыдущего "Туманного утра" вообще ничего не поймут. Нужно признать, что это обидно, но ведь не могу же я ради чего-то неведения лишать людей находить самостоятельно все те примочки и прибамбасы в рассказе обильно рассыпанные! Так что, ежели захочется узнать, то придётся полюбить Петербург так же как любил его я. Когда ещё был живым. Хотя, может, когда это будет никому не интересным я и напишу многостраничный комментарий... А может и нет.
Но в любом случае - удачного вам чтения!


16180 зн.