У чистого потока

     В один из жарких  дней июля садоводческое товарищество праздновало свой юбилей. За несколько дней до события над деревянным павильончиком правления появился большой плакат, написанный масляными красками, а дверь комнаты правления постоянно хлопала: входили и выходили активисты-организаторы праздника, подъезжали машины с добровольными помощниками.
     Торжественная часть началась в полдень. Кратко выступил председатель, энергичный седовласый мужчина лет пятидесяти, потом вручали грамоты и ценные подарки дачникам, долго работавшим в правлении. На деревянных скамейках сидели нарядные садоводы, хлопали дружно, настроение у всех было хорошее.
     Владимир Иванович Скворцов, кандидат наук, химик, сидел на скамье рядом  с соседкой по улице Светланой – энергичной полноватой блондинкой одних с ним средних лет. Они были старожилами дачного поселка и все, что происходило на этой поляне на берегу Иркутского водохранилища, связывало их общими воспоминаниями. Восприятие всего дачного места у Владимира Ивановича, впрочем, менялось с возрастом. Вначале – восторженное, когда он мальчишкой проводил целые дни на воде залива, сначала на плоту, потом на лодке. Мир был добр к нему, вступающему в жизнь, и он ожидал от него  достижений. Таковые пришли к нему позже, но они произошли совсем в далеких от дачи местах и в другом окружении людей, чем те, которых он встречал здесь. В более зрелом возрасте, когда умерли родители, и появилась своя семья, стали расти сын и дочь, пришлось уделять больше времени работе на грядках, «прирастая» душой к земле. Этот лафтачок земли все более становился для него привычным местом, где каждая травинка и дощечка должны знать свое место. Дети Владимира Ивановича выросли,  стали помогать в битвах с сорняками, но делали это не очень охотно. «Не свое – так не свое!»- думал порой он, видя, как его сын, перекапывая грядку, не выбирает сорняки руками, а переворачивает пласт, стараясь прикрыть их землей.
     По программе праздника начался концерт. К аудитории вышли юноши и девушки в одинаковых оранжево-белых теннисках, с балалайками в руках, и стали исполнять сюиту. Играли старательно, напрягая худощавые фигуры. Владимир Иванович удивился худобе их вытянувшихся уже до взрослых размеров тел. Он вспомнил: это были питомцы училища военных музыкантов, летний лагерь которого размещался недалеко.
     Юные музыканты, наконец, закончили длинную сюиту, получив горячие аплодисменты. Председатель вручил каждому из них подарок – коробку шоколадных конфет и книгу. Они отошли в сторону, образовав весело галдящую стайку в тени павильона. Там стоял столик, за которым бойкая продавщица торговала прохладительными напитками и сладостями. Музыканты хотели что-нибудь купить, пересчитывали свои металлические монетки, складывались, вели переговоры с продавщицей, но купить им удалось совсем немного. Потом они «кинули на пальцах» жребий, чью коробку конфет открыть, и – в мгновение ока она была пуста. Владимиру Ивановичу были слышны их разговоры и возгласы, и он готов поклясться, что это был речевой поток чистой, ничем не замутненной юности.
     Концерт между тем продолжался. Одна из дачниц, одетая в нарядный синий атласный сарафан, и две ее так же одетые товарки, которые прежде здесь не появлялись, пели русские народные песни под аккомпанемент баяниста, коренастого лысого мужичка в белой косоворотке с цветным поясом. Пели красиво, но Владимир Иванович поймал себя на том, что он так и продолжает смотреть в сторону юных музыкантов, пытаясь догадаться, о чем они продолжают говорить.
     Когда концерт закончился, было объявлено, что продолжение праздника состоится  на берегу залива через пару часов.
     Берег играл особую роль в жизни дачников. Здесь были причалы лодок, на которых ловили рыбу и катались, сюда приставали большие и малые яхты и моторки. Мимо берега проносились на водных лыжах отважные загорелые физкультурники. Театрализованные представления с участием Нептуна и русалок, бурные купания футболистов после очередного матча…да всего и не перечислишь! Заветное дачное лукоморье!
     Однако главным было то, что немного подальше, через главный фарватер водохранилища, тек величайший в мире поток особой воды, глубинной чистейшей воды Байкала, вытекавшей через Ангару. Триста рек впадают в озеро, неся в основном ключевую воду подземных источников. Губки и ракообразные Байкала многократно фильтруют воду через свои тела, мембраны, превращая ее в чистейшую. Потом этот жидкий кристалл, величайший в мире, изливается в водохранилище….       
     На футбольном поле, примыкающем к берегу, расставляли столы, распаковывали одноразовую посуду, открывали бутылки с газированной водой. Нарядные пожилые дачницы несли торты, испеченные специально к этому событию. Председатель кооператива сам разносил большие бутылки пива, стараясь никого не обидеть. Некоторым не хватило места за столами, они приносили из дома скатерти, стелили их прямо на траве, ставили принесенную с собой закуску и выпивку. Светлана сбегала домой, принесла колбасу, помидоры, хлеб. Владимир Иванович принес бутылку водки. К ним подсело еще несколько соседей.
     - Надо же! Сколько лет живем здесь рядом, – а только сейчас собрались всем коллективом и можем хоть посмотреть сразу на всех, какие мы есть, - сказала Светлана. В ее крепкой подвижной фигуре было нечто особенное: ее тело отказывалось отвечать взглядам мужчин на немой вопрос, сколько ей лет. Обычные определители – шея, грудь – не работали! По ним ей можно было дать лет тридцать. Постоянные упражнения на участке с лопатой и граблями совершали свое чудо постоянной молодости. Не отставал от нее и Владимир Иванович: стройный, легкий на ногу, гибкий.
     Кто-то достал старые семейные снимки на даче, сделанные лет тридцать назад, пустил их по рукам. Раньше здесь была большая поляна, заросшая пыреем и лопухом. Теперь же возвышался могучий лес – лиственничный, сосновый, березовый, среди которого проглядывали дачные строения и окружавшие их плодовые насаждения, прогалы грядок. Владимир Иванович, размягченный выпитым и праздничной обстановкой, думал о том, что выращенный здесь лес хорош и для зеленой зоны города, и для водоема. Хуже было бы, если бы это было «дикое» место отдыха с неизбежными кострищами и свалкой вдоль берега.
     Баянист заиграл танцевальную мелодию, и на гладкой, отшлифованной ногами футболистов части поля, пошли вальсировать красивые пары, обмахивая платками веселые потные лица. Владимир Иванович пошел танцевать со Светланой танго и с наслаждением водил ее литую складную фигуру по зеленой лужайке.
     - А ты в восемнадцать лет не пропускала ни одного вечера танцев? – сделал он свое открытие, и его партнерша засмеялась утвердительно в ответ.
    Со временем гармонист устал, певуньи в синих сарафанах усадили его в свой кружок, и вскоре он осовело беседовал с ними о чем-то веселом, а танцы продолжались под принесенную кем-то магнитолу. Потом все смотрели с берега на морской спектакль с Нептуном и русалками, к которым присоединились вплавь некоторые разгоряченные дачники. Было весело.
     Владимир Иванович смотрел на праздник, и в его размягченной душе, казалось, воцарилась гармония. Это единение людей друг с другом и природой, красота знакомых загорелых лиц…
     Танцы продолжались долго, к веселой кампании присоединялись дачники, только приехавшие из города. Когда стало темнеть, на лужайке осталась  молодежь, которая принесла свою хорошую магнитолу с другими, более современными записями, непохожими на звучавшие вальсы и танго. Светлана не уходила и с удовольствием танцевала в тесной разгоряченной толпе.
     Белая «тойтота» появилась быстро и неожиданно, круто развернувшись на краю футбольного поля. Из машины вышли трое молодых кавказцев в изящных светлых  костюмах. В их тщательно выбритых ухоженных лицах, ярких запонках и галстуках было что-то совсем чуждое дачной обстановке, и  Владимир Иванович почувствовал некоторую тревогу. В их появлении, впрочем, не было ничего необычного: в жаркий летний день, бывало, сюда к заливу часто заворачивали машины, следовавшие по шоссе в направлении Байкала, подальше от городской духоты и копоти.
     Кавказцы танцевали, заговаривали с дачными девушками в любезных тонах, уговаривали поехать прокатиться. Те небрежно парировали их предложения, оставаясь вполне снисходительными.
     Два «шестисотых Мерседеса», серый и синий, подъехали к «тойоте» и, круто развернувшись мощными фирменными колесами, встали к ней задом, случайно или намеренно блокировав выезд на дорогу. Из синей машины вылез высокий мощный бородатый мужчина в черном атласном костюме и белой рубашке. Его красные щеки лоснились от жира, полные губы расширялись в довольной улыбке. Появились две девушки и несколько поджарых молодых людей в черных жилетках и белых рубашках. Одна девица, смуглая и темноволосая, была одета в платье с египетским орнаментом, золотистых и коричневых тонов. Изящная, с тонким лицом Нефертити (так назвал ее про себя Владимир Иванович) закурила сигаретку и манерно оглядывала толпу. Другая, стройная блондинка в голубом однотонном платье, обмахивала бородача платком и рассказывала ему что-то приятное, от чего его глаза масляно блестели.
     Поляна огласилась популярной мелодией и заполнилась танцующими. В толпе появились и кавказцы, посверкивающие горячими взглядами. Бородач в черном костюме тоже внедрился в массу танцующих, а эскортирующие его девушки танцевали рядом, образовав между ним и толпой подобие барьера.
     Это произошло совершенно внезапно, и мало кто заметил подробности случившегося. Толстый бородач, танцуя и совершая круг, приблизился к одному из кавказцев, раздался слабый хлопок – будто лопнул воздушный шарик – и кавказец упал навзничь на траву, раскинув увядшие руки, расстегнутый пиджак обнажил ярко-белую рубашку. Торчал вверх до синевы выбритый подбородок.
    - Я видела: тот толстый двинул локтем, и этот чурка полетел! Куда уж он ему – в шею или живот, я не видела, но что он ударил – это уж точно, - горячо зашептала Светлана своему спутнику.
    Возле упавшего образовался круг, люди стояли и пытались понять, что случилось. Дружки кавказца щупали его пульс, трогали голову. Остальные вокруг продолжали танцевать. Потом упавшего перенесли на берег и положили возле белой «тойоты».
     Он лежал на жесткой траве – красивый юноша с тонкими чертами лица, оглушенный, в шоке, потерявший сознание, наказанный беспричинно, за здорово живешь. Рядом, с одной стороны, струился поток красивой праздничной жизни, а с другой – поток чистейшей в мире воды, питающий эту веселую жизнь.
     Танец окончился, и толстый бородач снова возвышался горой возле синего «мерседеса», балагуря со своим эскортом и лишь иногда поводя глазами в сторону белой «тойтоты», как будто ничего серьезного не случилось – ну, поучил немного в шутку, пустячок.
    Кавказцы втащили ватное тело своего товарища в машину и, с трудом выруливая между «Мерседесами» и берегом, уехали. Бородач сплюнул в их сторону и продолжал двигать своими толстыми губами, выжевывая какие-то шуточки.
     Владимир Иванович смотрел на него, и ему мучительно хотелось, чтобы эти машины и бородач с эскортом поскорее исчезли, испарились, слетели как кошмарный сон, как что-то случайное, неподобающее  быть на этом берегу. Но они не исчезали, как бы настаивая на своем праве находится там.
     Уже зашло солнце, и залив превратился в поток олова, металлически отражая догорающий закат. Это было так непохоже на живую бирюзовую волнистую поверхность воды днем, – как будто другой мир вытеснил тот, дневной, дружелюбный и радостный. На миг ему показалось, что это действительно оловом залита чаша водохранилища, и он подошел к кромке воды, забыв обо всем том, что происходит на поляне. Потрогал воду: она была теплой, многочисленные соринки колыхались в ней слабой волной.
     Душевное состояние Владимира Ивановича полностью изменилось. От прежнего благодушия и чувства гармонии не осталось и следа. Он был химиком, и в голове его понеслись нескончаемой цепочкой химические формулы тех процессов, которые шли в воде и воздухе, и вязкая ряска формул и чисел делала мысли тягучими. Все большая тревога охватывала его.
     Он видел перед собой водную гладь залива – и вспоминал: когда он впервые оказался здесь, и они с отцом измеряли с лодки глубину капроновой леской с узелками, отмечавшими метры, и свинцовым грузиком на конце, то глубина воды недалеко от берега оказалась равной аж восемь метров! В то же время посередине залива она была пять-шесть метров. Видно, ближе к берегу располагалось русло реки. Туда любил заходить и кормиться хариус. Они ловили его – то с берега, то с лодки, постигая премудрости ангарского рыбацкого промысла, и казалось, что хорошая летняя рыбалка будет каждый год.… Теперь же глубина составляла два-три метра по всему заливу, накопившему в своих донных отложениях и глину с берегов, и пыль с пахоты, и золу городского дыма.
    А лес? Раньше, сойдя с гравийки на лесную дорогу, поросшую мягкой травой, можно было идти и наслаждаться лесным пейзажем, цветами, бабочками. Теперь же, словно в кошмарном сне, созданным больным воображением, вдоль каждой такой лесной дорожки тянулись безобразные кучи мусора, иногда сваленные прямо на дорогу, и от них несло смрадом.
     Вместе с тем, совсем близко от воды возводились сказочно красивые коттеджи, кирпичные и деревянные, словно сошедшие со страниц европейских журналов. В них, правда, почти не жили, – да и как в них жить при отсутствии канализации и постоянного водопровода? Кто построит эти коммунальные сети и куда направится сток? Неужели в чистый поток байкальской воды, который течет дальше к водоводу, снабжающему водой большой город?
     Он вспомнил обезлюдевшие пляжи Одессы, серую воду Москвы-реки. Вспомнил берега озера Тахо в Калифорнии, где побывал когда-то и где все обустроено на уровне последних достижений науки: канализационные сети, ограничительный режим посещений. И все же вода становится все хуже – неконтролируемое воздействие на водоем идет, – и симбиоз организмов, очищающих озеро, распадается. Неужели мы, люди – горькая болезнь Земли, как считал американский поэт Робинсон Джефферс? - с грустью подумал он.
    Он вдохнул чистый, настоянный на сосновой хвое воздух, услышал плеск купающихся вдали мальчишек и, очнувшись от тяжелых мыслей, удивился еще сохранившейся вокруг него чистоте воды и берега. Было похоже, что Байкал – старый и вечно юный богатырь – не сдавался людскому натиску, извергал свой чистый поток и этим словно говорил людям: «Одумайтесь!» И людские волны, накатываясь на байкальский берег, удивлялись озеру, и что-то страгивалось в людских душах.
     Вот там, в Ангарске, Усолье, Саянске – химические заводы, а здесь – лес, подумалось ему. И то, и другое производит нужные людям вещества. Но как это делает завод и как это делает лес! Он вспомнил начало своей научной карьеры и гордо повторяемые тогда слова «органическая химия», «органика», «создание принципиально новых веществ», «наука, граничащая с искусством». Новые создаваемые химиками вещества стимулировали рост мяса и шерсти животных, плодов растений. Повышение продуктивности хозяйств на десятки процентов.… Такая эйфория от могущества химии в начале его жизненного пути!  А теперь он смотрел на огромный массив темно-зеленого леса, отражающийся в воде, и думал: о, хоть бы он вообще сохранился в этом мире, где все меняется так катастрофически быстро – водоемы, дороги, поля и леса, люди…