Новый год

       Я проснулся от резкого запаха хвои, и, наверное, все мое лицо выразило протест против очередного Нового года и всех его унылых, осточертевших атрибутов, потому что мохнатая бабка, обмотанная сотней платков и тычущая мне в лицо своей облезлой колючей елкой, чтобы я поскорей ей уступил место, оборвала себя на полуслове и замолчала.
       Впрочем, глаза у нее были добрые, опушенные седыми ресницами, как будто в нетающих снежинках. Она пристально посмотрела на меня, покачала головой и проговорила сказочным, певучим голосом: «И-и, сердечный, с такой рожей не видать тебе Нового года, как своих собственных ушей… Ты и елку наряжать не будешь, лень, и девки у тебя нет, чтоб подарки ей дарить… И никто тебе салат оливье не приготовит, больно ты злой!». «Слушайте, это не ваше дело. Может, за мной, как вы выражаетесь, «девки» - девки табунами ходят, может, у меня дома пять елок наряженных и десять видов салата, вы-то откуда все знаете? Я, кажется, вас не трогал… Рожа вам моя не нравится… Если хотите сесть, так бы и сказали» – сказал я, немного подумав, и поднялся с места, глядя ведьме прямо в глаза. Она упала на сиденье, как мешок: верхушка елки прочертила дугу по моему лбу, - что-то пробормотала (проклятье) и притворилась спящей.
       Я прислонился к двери и стал от нечего делать разглядывать лица пассажиров. В большинстве своем, они были пустые, усталые и совсем не праздничные, но все-таки этим людям явно было лучше, чем мне, потому что в этой своей зоне отчужденности они чего-то напряженно ждали, в них была вымученность спокойствия, и я ярко себе представлял, как сейчас этот жирный мужик с ошпаренным, красным от алкоголя лицом придет домой, ему откроет жена в уютных бигуди, и ее лицо просияет, ведь он вернулся и уже не проспит Новый год на работе, как это было в прошлом году, и маленький ребенок выбежит встречать папу, который намерен отделаться от него килограммом мандаринов и конфетами, и повиснет у него на шее, а испарения водки, перемешанные с кристаллами мороза, покажутся ему самым чудесным запахом на земле.
       Я думал о тех объятьях и мерцании свечей, что вберут в себя до капли сидящую напротив меня белокурую девушку с влюбленным и мечтательным взглядом, расчертившим душный воздух вагона метро на множество прямоугольников.
       Я видел глупых внуков моей бабки-прорицательницы, скачущих вокруг лысой елки и хихикающих, как тысячи Бивисов. Эта баба-яга была, конечно, во всем права: не было у меня никакой девушки и никаких салатов. Зато был неограниченный доступ в Интернет, бутылка шампанского и телевизор. Я вообще-то собирался забиться до полуночи в свой потайной чат, где 24 часа в сутки меня ждали мои лучшие друзья: Засохшая Жвачка, Эдипов комплекс и Правая половинка луны, по слухам, бородатый дядя-программист, которого любя все звали просто Лу. Ровно в полночь я бы включил телевизор, запечатлел бы первое новогоднее поздравление нового президента в своем сознании, выпил шампанского и пошел спать. Возможно, я бы погадал еще на Стругацких, выслушал бы официальное поздравление родителей, составленное в форме дипломатического приветствия (они работают во французском посольстве и третий год живут в Париже) и позвонил бы девушке, той, что я когда-то очень любил, но потом забыл об этом, и она осталась в моей памяти как свидетельство прошлой жизни.
       Итак, я направлялся домой, толпа в переходе заражала меня своим нетерпением: кто-то вдруг натянул мне красно-белый колпак по самые глаза, так что пока я его стягивал, весельчак уже убежал. Откуда-то раздавалось ненавистное бренчанье «Jingle bells», и я, изменив своему вкусу, даже начал насвистывать себе под нос этот пошлый мотивчик. На моей щеке проступило вишневое пятно, оно разгоралось все сильнее, как бывало у меня всегда в хороший Новый год, и вот я уже мчался домой, словно одержимый всеобщей манией праздника, и в глазах у прохожих светились лампочки елочных гирлянд. Банальнейший снег на ветках, неизменные оранжевые фонари, витрины магазинов, все в бантиках и шариках и молодых женщинах, любующихся своим отражением, почти не раздражали меня, и осыпались внутрь иголками «тонких ощущений». Вредная старуха, ударившая так не по-христиански по больному, осталась где-то в метро кружить по кольцу со своей елкой, и я даже радовался, что сегодня объяснюсь в виртуальной любви Засохшей жвачке.
       Было, правда, еще кое-что. Каждое утро, когда, чертыхаясь и распространяя вокруг себя миазмы одеколона «Your Passionate Lover», мое тело доползало до троллейбусной остановки, там стояла она. Мы жили в соседних домах, но наши окна смотрели в разные стороны. Я был уверен, что даже если троллейбус придет раньше, она не уедет. Она стояла всегда на одном месте, прислонившись к дереву, и смотрела вверх, потому что боялась чужого внимания, как будто не хотела «запачкаться». Она была чудовищно старомодна в своей искусственной неприступности, со своими тонкими чертами лица и книжечкой в руках. Когда я думал о ней, я терялся в догадках, как она может жить в этой разреженной атмосфере, посреди бесконечной грязно-белой зимы и житейских интересов, пожирающих всех и вся подобно миллионам жадных гусениц. Она ждала – я молчал … подойти, просунуть руку ей за ворот, прижав пальцы к горячей белой шее и любить ее, истощая себя, по законам старых книг… но я молчал и малодушно прятался в конуре своего эгоизма.
       Сегодня, с появлением вишневого пятна на щеке, я так надеялся встретить ее, чтобы промолчать снова, лаская невозможность мечты похотливой рукой реалиста. Но мне не повезло.
       Я зашел за угол ее дома и начал рыться в карманах в поисках ключа от квартиры. Они упали на снег. Когда я поднял голову, я обнаружил, что мой дом исчез. Его не было (!). На его месте стояла соседняя шестнадцатиэтажка, третий корпус. У ближайшего подъезда сидел парень с дредами, в костюме Санта-Клауса, слушал рэп и кого-то ждал. Я потер глаза в поисках глюка. Ничего не изменилось. Ладно. Мне плевать на Новый год и на то, где его справлять. На часах было 20:04. Кто-то невидимый нагло издевался надо мной, беззащитным. Криво улыбаясь, я подошел к Санте. «Здравствуй, мой чернокожий брат, - промолвил бездомный молодой человек. – Здесь случайно не стояло домика, так, маленькой шестнадцатиэтажечки, серенькой, убогой, как столбик тетриса?». «Ты, что офигел? Какой я тебе брат… Столбик тетриса… Не, ты чо больной, что ли?» - дреды извивались на его голове угрожающе и по очереди встали в стойку кобры. «Да пошел ты…», - миролюбиво сказал я и отправился кружить вокруг дома.
       Каждый раз, когда я проходил мимо рэппера, он таращил на меня свои круглые глаза и с каждым разом они все больше походили на рождественские стеклянные шары, в которых, если их потрясти, поднимается пурга из синтетических снежинок.
       Дом исчез. Пространство зевнуло и проглотило его вместе со Стругацкими, телепутиным, шампанским. Я бродил вокруг около часа, и моему ужасу не было предела. Как назло, никто почему-то не спешил домой, почти все окна назойливо горели, и в них мелькали какие-то бесконечно чужие мне люди. Я посидел в снегу, собрался с мыслями и пошел звонить в автомат. Никого не было дома: или «еще», или «уже».
       До одиннадцати я шатался по магазинам. Я мог бы поехать в гости к знакомым, но поскольку меня туда никто не приглашал, моя гордость не позволила бы мне это сделать. Да и что бы я им сказал? Враги сожгли родную хату? Мое пальто заиндевело. Пальцы не сгибались. В магазинах было холодно и пусто, как в заброшенном немодном раю, откуда переехали привередливые праведники. Там звенели пресловутые «Jingle bells» и сходили с ума продавцы. Они смотрели на меня со злым укором, как бы говоря: «Сукин сын, пойдешь домой, будешь смотреть телевизор, а мы тут должны сидеть. У нас жены-мужья, дети, внуки даже. А ты здесь слоняешься и мозолишь нам глаза».


       Но я решился. Еле перебирая ногами, я добрел до ее дома и проскользнул внутрь вслед за женщиной-песцом. Она даже не стала спрашивать, какой этаж мне нужен, видимо решив, что я буду ночевать в лифте. Огромная шуба песца раздулась и заполнила собой мои легкие, поэтому я был очень рад, когда зверюга вышла на последнем этаже.
       Она жила на девятом и открыла мне дверь, как только я позвонил. Ее длинные блестящие волосы были впервые распущены, а губы поменялись местами с глазами, так она нервничала. Но потом все встало на свои места, и что-то нежное коснулось моих губ, и в воздухе прозвенело: «Наконец-то!». Я хотел встать на одно колено, взять ее руки в свои и целовать, целовать, по законам старых книг. Я дотронулся до ее запястья, пальцы руки разжались, и какой-то предмет выпал из ее ладони. Я нагнулся, чтобы его поднять. Это было всего лишь руководство по магии и колдовству.