Громоотвод

Стрелки старых часов давно отмерили полночь. Галя сидела перед телефоном и нервно курила. В окне напротив погас свет, потом потемнело еще одно окно. Город замирал, оставались только безликие очертания домов, уходящих в темноту. И она в нем совсем одна. Галя еще раз перелистала записную книжку.
  Телефон зазвонил неожиданно громко. Галя вздрогнула и почти закричала в трубку:
- Да! Да!
- Вы жена Владимира Дмитриевича? Ваш муж погиб  в автокатаcтрофе. Алло! Вы меня слышите?
Хотелось закричать, но слова застряли в горле, хотелось заплакать, но не было слез. Галя взяла ручку и послушно записала адрес морга, который продиктовал ей безразличный голос. В Москве ежедневно погибает до сорока человек, Галин случай мог быть сороковым или сорок первым, поэтому голос затвердел и стал безучастным к чужому горю.
Она не могла вспомнить потом, сколько времени прошло, прежде чем смогла позвонить брату, что говорила дочери, какие люди приехали к ним домой. Время остановилось для нее в ту ночь, а новый день все никак не начинался. Со дня похорон осталось только два ощущения: первое – больно, второе – беспомощность. Так уже было когда-то, когда маленькой Гале сделали операцию аппендицита, только на этот раз отсекли что-то более важное и без наркоза.
Потом еще долгое время она словно спала с открытыми глазами и не хотела просыпаться. Очнулась только когда увидела запись в дневнике дочери напротив рабочего телефона отца: НЕ ЗВОНИТЬ, умер.
Галя вспомнила банальную историю их с Володей знакомства: как достала джинсы на два размера больше чем нужно; как подруга посоветовала продать их кому-нибудь в общежитии; как долго шла по длинному темному коридору; как забыла номер комнаты, где ее должны были ждать. Галя могла бы прийти на полчаса позже: простоять на остановке, например. Но она пришла ровно в три, и дверь открыл очень симпатичный молодой человек. О нем всегда так и отзывались: а, Вова, тот самый симпатяга... Сейчас вокруг нее толпились знакомые и друзья, пришли посочувствовать даже самые завистливые подруги. Но она уже понимала, что это все ненадолго.
Галя никогда не принимала решений сама. Раньше это за нее делали родители, потом муж. А сейчас она была как большой ребенок с пятнадцатилетней дочерью на руках. Правда, еще существовала мать, которая переехала к ней от брата. Но жить втроем на ее пенсию и Галину зарплату НИИ невозможно. По образованию Галя – учитель физики, но она не проработала в школе и года. Просто сбежала оттуда. В РОНО тогда никак не хотели подписывать ее заявление: молодой специалист обязан отработать три года. В качестве обоснования она предоставляла справку о беременности. И вдруг в один прекрасный день позвонили и сказали: “Приезжайте, поможем”. Поехал Володя и услышал такую замечательную фразу: “Девочке надо помочь. Пусть рожает. Русских и так мало”.
Сейчас в школе ей тоже делать было нечего. Раньше деньги всегда появлялись в семейном кошельке два раза в месяц, и Галина забота была их потратить. Теперь надо было думать, где же достать эти заветные бумажки, и она начала подбирать варианты.
Брат? Он будет разрываться на две семьи и жить с хроническим чувством вины: перед женой за то, что отрывает кусок от семьи, перед сестрой – за то, что может совсем мало. Будет смотреть виновато-круглыми глазами и даже улыбаться виновато. Чаще привозить племянника, чтобы  отвлекал Анечку и заставлял ее учиться. Он, как маленький громоотвод, будет впитывать в себя часть их горя, которое грянуло в доме как гром среди ясного неба. Но сколько он там сможет впитать?
Ей было нужно совсем другое, и Галя нашла еще один выход – уехать в Штаты. Тем более, есть к кому. Давно уехала тетка, а следом потянулась другая родня. И переселился практически весь куст. С первых писем и звонков тетка говорила, что Америка – вообще не заграница, а Анкоридж – дыра, где совсем нет русских. Что надоело жить в провинциальном городе, надоели улыбчивые американцы, надоело скучать без телевизора и языка. И вообще – надоело. Но пенсию получала исправно, даже вставила свиной клапан в сердце и в Россию не собиралась, потому что боялась избытка отрицательных эмоций: муж умер через двадцать дней после ее с сыном отъезда. На родине могло проснуться забытое чувство вины, а ей нельзя волноваться. Галя подумала и решила, что она тоже устала от отрицательных эмоций.
Она хорошо помнила, как еще давно ехала после работы в электричке. Мимо нее проходили авторучки, улучшающие почерк, мешки для мусора, карандаши для чистки поверхности утюга и игральные карты. Надрывалась гитара и молодой певец:
- Мы пойдем с конее-ем по полю вдвоее-ем, мы пойдем с конем по полю вдвоем…
На скамейке в другом ряду полулежал-полусидел какой-то человек, вытянув ноги в грязных ботинках прямо в самом проходе.
-    Мамзель, мамзель, я к тебе обращаюсь, - прохрипел он, заметив Галю. – Ты оторвись от книжки, послушай меня.
- Мамзель, ты вот смотришь на меня, думаешь, я свинья, да? А на самом деле нет, просто для кого стараться, перед кем выпендриваться? Все же быдло. Всем нужно одно – власть, деньги, секс… Что, неправда, cкажешь? Неправда? Я бы уехал отсюда, если бы мог. Уехал, не раздумывая…
- Куда? – спросила Галя. Ей почему-то стало интересно.
- В Америку, только в Штаты.
- Почему в Штаты? А разве там не так же?
- Так же, только никто этого не стыдится, не прикрывается как ты своей книжкой. Сделал дело и ноу проблем! Улыбаются. А у нас же душа, муки совести и терзания. Чистенькими все хотят быть, великая нация! Если уже убил старушку, живи себе дальше. Так ведь нет, себя съест и другим жить не даст… Ты прости, мамзель, если что не то сказал. У тебя духи есть?
- Духи? – удивилась Галя. – Нет. А зачем Вам?
- Да на похмелку, солнышко. Я все пью, кроме «Золота скифов». Такая гадость, никогда не пей это «Золото». Кишки наружу вылезут. Ну, извини. Пойду я.
Шатаясь, он пробирался в другой вагон, а Галя думала о том, что этот циник не так уж неправ. Правда – это вообще всегда просто. Просто и грубо. Настолько грубо, что не хочется себе в этом признаваться. Поэтому интеллигентные люди никогда не скажут вам правды. Они говорят не совсем то или совсем не то, что думают. А такой вот скажет все. Только за Достоевского обидно немного.
Решение пришло быстро: она оставит за барьером сорок лет счастливой жизни. Ведь ей всегда везло: замечательный муж, спокойная, хотя и малооплачиваемая работа в забытом Богом НИИ. А жизнь человека разлинована широкими полосами, как переход на дороге. За белой полосой всегда идет черная. Есть только один способ обмануть судьбу: переместиться на 180 градусов вокруг Земли. Тогда, может быть, полосы сдвинутся, как на беговой дорожке, и вместо черной станет белая. Это своеобразная игра с судьбой в прятки, причем довольно рискованная. Но Галя решила сыграть. Она попросила тетку прислать вызов, оформила анкету, говорила полуправду на собеседовании, благодаря чему быстро получила статус беженца и занялась продажей квартиры.
Галя продавала все самые ценные вещи, остальными набивала баулы – неизменный атрибут всех российских эмигрантов. К тому времени она действительно чувствовала себя беженкой: ей хотелось бежать от своих стен, прошлого и знакомых. Впереди уже маячило Шереметьево, но в доме почти физически ощущалась предгрозовая атмосфера. Намечался новый гром и новая молния. Дочь вообще редко сидела дома, а в последнее время стала пропадать и по вечерам. Однажды пришла и выложила все сразу:
- У нас будет ребенок.
  Она сказала: “У нас”. Это могло означать: у нас с тобой или у нас с ним. Но с кем? Галя тихо осела вниз, как большая надувная кукла, из которой выпустили воздух.
- Кто он? – спросила она.
- Новый русский.
- Новый  русский  - это не  профессия. Русский – национальность. А новый – что? Лучше бы был старый еврей.
- Новый русский – это занятие. А по национальности он армянин.
- И что мы будем делать? – спросила Галя.
- Как что? Жить вместе. Мы поженимся. Понимаешь, он сможет отвести от меня любой гром.
И Галя действительно понимала, что влюбляться можно до потери памяти, до потери пульса и до потери всего остального. Но она не знала, что ее дочь уже успешно прошла все эти три стадии.
Анечка росла очень похожей на Володю: и внешне, и внутренне. Она была такой же компанейской, всегда в центре внимания. А наедине с собой ей становилось скучно. Аня пропадала целый день во дворе вместо того, чтобы заниматься английским. Один раз Галя случайно узнала, что будущая американка вместе с друзьями просила милостыню на Арбате, а на выпрошенные деньги закусывала в “Макдоналдсе”.
Теперь Аня могла бы обедать в “Макдоналдсе” хоть каждый день, но вместо этого она покупала свежие фрукты и овощи, дорогую рыбу на льду, а про гамбургеры и жареную картошку пришлось совсем забыть. Совковые времена закончились, товары из заграничных каталогов ожили и переместились на прилавки, а они могли их купить. Деньги регулярно появлялись в кошельке, и Галя привыкла не задавать вопросов. Зять приходил домой поздно, съедал  пол-холодильника и ложился спать. У армян очень развито чувство уважения к женщине, матери, семье. Он был лучшим тому доказательством. Никогда не говорил теще и жене ничего такого, о чем бы потом пришлось пожалеть.
А потом появился внук. Пухленький и розовощекий, он сразу заполнил своим криком всю квартиру. Еврейско-армянская кровь часто приливала к лицу, и ребенок отчаянно заливался плачем. Казалось, что вот-вот лопнут сосуды под тонкой детской кожей. Так он добивался всего, чего хотел.
Благодаря ему Галя не чувствовала себя такой одинокой, пока зять пропадал по делам, а дочь – по подругам. Где-то слышала, что каждый взрослый человек должен проглотить свою порцию одиночества. У одних это приходится на юность, у других – на старость. Галина соседка Алена была одна всю жизнь. Когда-то они вместе поступали в институт, а потом распределились в одну школу, где Алена проработала больше двадцати лет. Видимо, одиночества она наглоталась достаточно, потому что в свои 43 года отчаянно пыталась выйти замуж. Но не получалось. Не везло… Красилась Алена ярко. У внешних уголков глаз она рисовала жирные стрелочки, тени любила фиолетовые, помаду – терракотовую, щеки оживляла свекольным. Завершали портрет иссиня-черные брови, которые получались у нее в зависимости от настроения то домиком, то дугой.
Встретив такую вот барышню, мужчины сначала внутренне улыбались, потом улыбались Алене, и, наконец, приглашали ее выпить кофе.  После очередного разочарования Алена приходила к Гале. Они сидели на кухне и курили. Галя называла это промыванием ленкиных мозгов. После первой сигареты Алена говорила, что внутри так пусто, как будто из нее вытащили все внутренности. После последней клялась, что никогда не будет даже думать о замужестве и распекала очередного ухажера:
- Представляешь, я прихожу, а они целуются! У нее же лицо, как сковорода. Блинная!
- Ревнуешь?
- Нет, обидно просто. Их же не разберешь: грань между настоящим         джентльменом и галантным бабником такая же тонкая, как девственная        плева. А любовь… она же не материальная, и силы тратятся впустую. Вот бы  эту энергию взять и направить в другое русло.
- Дура, - спокойно констатировала Галя. Врешь ты все. И закапываешься в свою физику. А на самом деле просто несчастная баба. Хочешь, я тебе свое платье отдам? Я из него уже вытолстела.
- Не хочу, – Алена поджала губы и потушила сигарету. – А где твой зять?
- Он раньше двенадцати обычно не приходит.
- Интересно, где шляется. Что случись, как вы, две вдовы, будете жить?
- Завидуешь? – догадалась Галя. – Ворона. Лучше быть вдовой, чем старой девой.
Галя была злопамятна, как слон, и уже начала продумывать планы мести. Но в комнате призывно заплакал ребенок, в прихожей зазвонил телефон, и в то же время настойчиво затрезвонили в дверь. Галя поразмышляла минутку и побежала к внуку. Алена тем временем открыла дверь и подошла к телефону.
Оказалось, что принесли долгожданную открытку из ОВИРа, а звонила дочь – предупредить, что вернется поздно. К последнему Галя уже привыкла, а открытке обрадовалась, как ребенок. Она занимала очередь в ОВИР в пять утра, вела списки и со второго раза сдала анкету. Аня с внуком побывали уже в Тунисе и на Кипре – сейчас ведь даже в ресторанах есть детские стульчики. И у нее теперь тоже появилась возможность окунуться в Мертвое море, увидеть египетские пирамиды, объездить всю Европу и навестить свою историческую родину. А в Штаты к тетке ей почему-то уже не хотелось. Америка – не заграница.