Вороны над полем пшеницы

     Я шёл по улице под вечер. Мой день кончался, впереди предначерталась ночь. Меня всё время обгоняли - и люди, и машины, и ветра. И стало душно в городе, как будто пред грозою. Как будто тучи всей тяжестью ложились на меня, и места отныне мне уже не находилось - во всём хитросплетеньи городском. И я покинул этот город, так и не став ему своим.
Я вышел в поле, оно начиналось сразу же за городскими воротами. Людей вокруг становилось всё меньше. И вот… Я будто вспомнил это место. Когда-то, кажется, уже бывал я здесь. И видел ту картину... Как по этому самому полю шествовал Сеятель. И разбрасывал свои семена. Это было так давно... Когда была весна, и свежевскопанные земли, и благоприятствие небес. Когда солнце зашло ещё только наполовину. И зёрнам лишь предстояло преобразиться в хлеба.
И я пошёл потом вперёд, дорога звала меня всё дальше. Я не заботился о еде, мне хватало лишь скромной трапезы с едоками картофеля. И были полосы звёзд над головой, и красные виноградники… И подсолнухи тянулись к солнцу вместе со мной. Казалось: ещё немного, ещё вот-вот - и всё образуется, станет совсем, как и у всех.
Но только - что ж это такое началось твориться со мной? И с небом, и со всем, что вокруг? Как это вдруг всё так переменилось - и дорога моя, ставшая почти безлюдной, и сгустившиеся тучи, и подсолнухи, обретающие свои зловещие щупальца. И что так тревожно кружатся вороны над стогом сена в дождливый день, и отчего так умножилась скорбь ко времени жатвы? Ведь вот же оно, золотистое поле созревшей пшеницы; вот они, плоды посеянного! Господи, какой сильный ветер поднялся здесь, и как волнуются колосья, и какой чудовищной тяжестью нависло зловещее небо… И тучи, одни только тучи над полем пшеницы, - тучи кружащихся чёрных ворон. Они возникали из тьмы, эти проклятые чёрные птицы, и спускались всё ниже и ближе, и почти уже касались моей головы, и сводили с ума своими зловещими криками. И самое ужасное было то, что их порождало небо - то самое, единственное небо, порождающее и всё остальное на этой земле. И вспомнился мне Сеятель, и то, как засевалось это поле, - тогда, в те дни, когда была весна. Когда солнце зашло ещё только наполовину. И страшно ясно вспомнил вдруг: вороны были и тогда!! Их было совсем-совсем немного, сидящих на пашне и подлетающих издалека, я и внимания тогда не обратил. А ведь число их умножалось с этих пор, день ото дня и год от года. Чтобы умножившись, нависнуть надо мной, - в тот миг, когда останешься один, совсем один под этим небом. Когда приблизится черёд последней жатвы и вопросов, под крик спускающихся птиц. Когда дорога пред тобой вдруг превращается в тропинку и обретает свой конец.   
Она обрывалась прямо в поле, эта тропа, и дальше не видно было ничего, никакого продолжения. Дорога в никуда, тупик. И вот тут-то мне и стало по-настоящему страшно. Скорей бы вырваться отсюда, найти какой-то выход! Я огляделся. На поле просматривались дорожки, уводящие куда-то в сторону. Я побежал по одной из них, налево. Мне показалось, будто это - выход. Стучало сердце, задыхаясь, последние остатки сил… Но оставалось всё как прежде. Тогда я возвратился на распутье и побежал в другую сторону, направо. Всё меньше сил, всё меньше… Но ничего не изменялось. Как бы предел положен был дороге, и как по зеркалу она скользила по нему; и, отражаясь, всё повторялось вновь и вновь - и это небо, и безлюдье, и чёрные вороны над землёй. И вот тогда (нечеловеческих усилий последний и отчаянный рывок) я разбежался и подпрыгнул, - нет, взлетел! - поверх проклятого барьера, поверх протянутой черты.
Я перепрыгнул через неё. И скатился вниз. Там, внизу, была надпись: “Винсент Ван Гог. Вороны над полем пшеницы”. Я медленно закрыл альбом с репродукциями и вышел на улицу. Осенний день клонился к вечеру, и впереди предначерталась ночь. И город жил своей обычной жизнью, - блажен, кто растворится в ней! Но нет различий для небес: приходит час, и облака сгущаются всё больше и превращаются во тьму.