НА 8 Игры разума дополнительное время

Игры  разума:  дополнительное время


«…
Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену!
Взвиться соколом под купол! Сократиться в аскарида!
Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену,
хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида.
Бо, пространство экономя, как отлиться в форму массе,
кроме кладбища и кроме черной очереди к кассе?
…»
«Представленье» Иосиф Бродский

«…
Я надеюсь, вы остались довольны прогулкой
По славному городу N
…»
«Уездный город N» Майк (Михаил Науменко)




Я стоял на крыльце своей избушки, когда они вышли на опушку. Сначала мне показалось, что их трое. Но, чуть присмотревшись, я увидел, что рядом с ними семенит еще какое-то существо, может в локоть высотой. Когда они подошли, я разглядел гоблина, эльфа, а тот, кого я изначально принял за ребенка оказался хоббитом.
Со мной заговорил гоблин:
- Скажи, милейший, где тут дорога на Лейпциг?
- А на кой он вам нужен?… Чего вы там забыли?…
- Там нынче Битва Народов будет. Ну а что ж это за битва народов, коль не будет ни Древнего народа ни маленького народца, - гоблин показал сперва на эльфа, потом на хоббита…
- Понятно… Только дороги я вам не скажу. Тут их две – одна тропа на Тибет, другая дорога – Железная… А вы прогуляйтесь за лесок, там именье Андрея Болконского, глядишь он вам и подскажет.
Гоблин задумчиво кивнул:
- И за то спасибо…
Они уже собрались идти, но я их окликнул:
- Эй, погоди… А кто это у вас четвертый?
- Это? Это гремлин…
- Никогда не слышал…
- Еще услышишь! Эти ребята еще себя покажут!
Что ж у каждого своя дорога. Им на войну, а мне пора было идти на обход дороги. Я припер дверь избушки поленом – воров здесь не водилось. И пошел себе. День уже догорал закатом солнца. Оно светило из-за леса, из-за гор, да только у нас становилось все темней да темней.
Я зажег фонарь да прикрутил фитиль. Дорога была неблизкая, сжигать сразу весь огонь было не с руки.
-//-
На сто первом километре, у второго пикета обломался паровоз. Давно я на железной дороге, но таких видел немного. Длиной - как крестьянская телега, только с бочкой. Да еще труба высокая. Ну и машинист с помощником  при ней, что ни наесть кузнецы сельские – в кожаных фартуках да с бородами. Носятся вокруг машины – видать ремонтируют.
Я подошел, говорю:
- Бог в помощь!
- И тебе, мил человек, тем же самым да по тому же месту!
- Откуда путь держите, да чьи будете?
- Мы братья Черепановы. В Петербурх–город едем, изобрели паровоз вот теперича будем царю-батюшке показывать.
- Да разве вы его изобрели? Эвон, в Англии уже сколько люди на поездах ездят!
- Так то в Англии! А у нас в Рассее так повелось – все по второму разу изобретать надоть. Эвон и Иван Федоров через сколько лет после Гуттенберга книгопечатанье изобрел, а Можайский до сих пор у себя в деревне сидит, какие-то еропланы чертит.
- Да как же вы паровоз изобрели, коль уже по готовой железной дороге едете?
- Ну ведь нам как-то доехать до царя надо? А как доедем, так и разберем железку до поры до времени…
Ну да, - подумал я, с такой скоростью пока доедите, так и никакого царя уже будет. Только им говорю:
- Вы это… Не давайте никому к вам пломбированные вагоны цеплять… И до встречи на Финском вокзале!
-//-
Вот полустанок, фонари ветром качает, да женщина у края платформы стоит. Давненько, видать здесь – маленькая, хрупкая, в шаль кутается. Я поднялся на платформу и подошел к ней:
- Ну что, Аня, ждешь?…
- Жду…
- Может, до завтра отложишь? Час поздний, рельсы холодные, чтоб на них ложиться. Еще чего застудишь…
- Нет, старик, мне под поезд пренепременно сегодня надо броситься.
- Ну гляди, голуба, я как лучше хотел…
- А какой поезд ближний?
- Дай подумать… Дачная кукушка уже была, товарный на Бекасово, груженый семью смертными грехами пойдет без часу полночь. Восточный экспресс сегодня отменили из-за какого-то убийства. Стал быть ближайший – скорый из Калинина в Тверь.
- Спасибо, старик…
Она погрузилась в ожидание словно в омут. Я хотел ей еще что-то сказать, но подумал – что ей мои речи. И отправился дальше. Когда проходил входной семафор, оглянулся, подумал и поставил стрелку не в то состоянье. Еще раз всмотрелся в силуэт в тумане – она стояла все так же: одинокая, скрестив руки на груди. Я подумал – теперь беда пройдет стороной, не задев ни тебя, ни меня.
-//-
А потом с Красного моря подул ветер, затягивая долину Рамм густым туманом. Я услышал топот копыт. Но это были не лошади, а верблюды. Отряд выехал из-за холмов, поднялся на насыпь. Всадники спешились и принялись копаться между шпал.
Главным у них был молодой человек в сером бурнусе. Молодой, с гладко выбритым лицом и пронзительным взглядом небесно-голубых глаз.
- Что же, вы молодой человек, казенное имущество портите?
- Если мы не будем портить имущество, нам придется портить людей. Да вы не бойтесь, мина эта для турецкого поезда, иной на ней не взорвется.
- Ну раз для турецкого – тогда можно. А вы что тут делаете – вы же не араб?
- Я? Я тут материал для книги собираю…
И тут я его узнал:
- Ах, господин Лоуренс! Как же, знаем! Читали ваши «Замки крестоносцев», да и «Арабский бюллетень» выписываем…
Он нахмурился и покраснел, будто недовольный тем, что его узнали. Но было видно – его это немного радует.
Вдали раздался гудок паровоза. Диверсанты Его Величества быстро стали собираться.
- Ладно, старик, потом как-то договорим….
Они отправились в сторону Хиджаза. Туман становился все гуще, ночь все темней, и огни Гадир-эль–Хаджефа совсем скрылись от меня.
-//-
Из тумана действительно показался поезд. Только это был не турецкий состав, а будто какой-то жуткий зверь по рельсам крался бронепоезд. Шел он небыстро. Прожектор бил далеко, под колесами облаком ложился пар. Когда локомотив поравнялся со мной, с подножки локомотива ко мне спрыгнул комиссар.
- Ты кто? – спрашивает.
- Я – стрелочник.
- Какой стрелочник?
- Да тот, на которого все свалят. А вы кто будете?
- А я командир того самого бронепоезда, которому положено на запасном пути стоять. Только вот никак его не найдем – где только не были и на Хасане, и в Выборге… Уже люди от нас бегут. Двое, вона раскричались – говорят, мол, этот поезд в огне. И сошли где-то под Таганрогом. Вот мы и остановились – может ты подскажешь, где путь?
- А у вас нет иного пути…
- Не понял? Рельсы хоть и одна к одной, но я четко видел развилки и повороты…
- Карма ваша такая – воевать. Слышал  такое слово – «карма». Так все сложено. Здесь такая страна, такие люди, да и вы ведь бронепоезд. Были бы эшелоном с провиантом – вас бы разворовали, были бы «Красной стрелой» так бы и мотались всю жизнь между Питером и Москвой. А так хоть мир повидаете по путевке Министерства обороны. Решайте, то вам лучше…
Комиссар напрягся. И кивнул…
- Тогда где нам искать новую войну?
- Эх, да не понял ты ничего. Вы можете и не искать. Если вы тут постоите немного, она вас сама найдет.
- Может, еще скажешь, кто победит?…
Я зевнул:
- А вам-то какая разница? У вас карма такая – воевать. А победите вы или нет, так для других это не имеет никакого значения. Ни малейшего.
- Это как же? Мы тут страну рабочих и крестьян защищаем, а вы тут говорите – никакой разницы.
- Никакой… Победите вы или нет, но у славян такая карма – страдать. А уж будет это советская тюрьма или концлагерь – все равно. Ибо деление по классовому или идеологическому принципу ничуть не лучше деления по национальному…
- И ничего тут не сделаешь?
- Боюсь, что нет. Я знаю – это карма, и против нее не попрешь…
Комиссар нахмурился и запрыгнул на подножку локомотива. Бронепоезд тронулся. И в стуке колес, смешанном со свистом пара, я слышал:
- Кар-ма, кар-ма, кар-ма…
-//-
Не прошел и версты, как встретил еще двух людей. С виду тоже военные - только кителя расстегнуты, фуражки на кустах висят, тут же автоматы сложены, будто рухлядь какая. А сами они с теодолитом да рулеткой возятся – что-то вымеряют, чертят в своих планшетах. Да так увлечены, что даже меня не заметили. Я подошел, откашлялся, да говорю:
- Эй, служивые, закурить не найдется.
Они отсыпали мне в картуз полпачки папирос. Да хоть и даром, так слабенькие они. Куда им до нашей махорки.
- А что это, вам, ребята не спиться?
- Так гауляйтер говорит, будем новую железную дорогу класть.
- Опаньки, - отвечаю, - а чем же старая не годиться.
- У вас тут колея хоть и шире, чем в Европе, но мы ее раздвинем до двух метров!
- Эка! Почти сажень!…
- А торопимся мы потому что, должны до Дня Победы успеть!
- Ну тогда торопитесь, служивые, девятое мая уже скоро… – ответил я им, помахал рукой да побрел прочь.
Они прокричали мне вслед:
- А если партизан встретишь, дедуля, так передай, что ежели они будут гайки на грузила скручивать, так поймаем, уши надергаем….
-//-
Прошел я дальше, и действительно уйма людей. Думал я - гайки скручивают, ан нет, на самом деле их затягивают. И кампания собралась самая что ни на есть разношерстная. И беззубые мужики, постаревшие раньше времени. Жуткие люди, тюрьма для которых дом – исколотые татуировками до синевы. Или, вот, напротив просто безусые юнцы, похожие на херувимов – с чем-то светлым во взгляде.
Спрашиваю их
– Чего дома не сидится-то?
– Так дорогу строим…
– А что за дорога, куда и зачем. Да и по чьему веленью?
Споры тут начались.
Сошлись на том, что строят железную дорогу по постановлению пленума Партии. Правда номера пленума они не упомнили – то ли 21, то ли 24, кто постарей орет – 17-ый! Но все сходятся к тому, что съезд был поворотный. Ну и названия дороги тоже никак не сложат. И так ее именуют и этак – кто говорит, мол к Тихому океану идем, кто утверждает, что к Северному Ледовитому. Кто говорит – это дорога жизни, кто – путь в светлое будущее, кто-то шипит, что здесь по трупу на шпалу и рельсы прибиты не костылями, а костьми человечьим и толку с этой дороги все равно не будет.
Посмотрел я на них и подумал – а ведь где-то я их видел. И по кругу им блуждать не впервой, коль уж каждый съезд поворотный.
Но ничего я им не сказал. Отсыпал их старикам немного махорочки да папирос немецких да пошел дальше.
А они даже и не заметили, что я ушел. Все стоят и ругаются. Вроде и дело одно, общее, а без ругани – ну никак…

-//-
И вот моей дороге пришел конец.
Здесь заканчивались рельсы, но это был не тупик.
Тут был только полустанок. Кто-то оставался, но большинство продолжали свой путь.
Рельсы в последний раз перечеркнули шпалы и уперлись в небо.
Но они были пусты – последний поезд на небо ушел без меня. Я нащупал в кармане на него билет, и вытащил тот на свет. Луна медленно угасала на востоке, но рядом с ней подымалось солнце – еще совсем молодое и слабой.
За спиной я услышал шаги:
- Опоздал, стрелочник?
- Да я, в общем, и не собирался….
Я обернулся – передо мной стоял Гагарин, в летном костюме и в ботинках с развязанными шнурками на босую ногу.
- А ты отчего не полетел?
- Да ну их! Был я там – ничего интересного. Опять же – летаю, летаю, а все равно подполковник. Это как же летать надо, чтоб стать хотя бы генералом.
- А что нам остается?
- Это вопрос или утвержденье?
- А если и вопрос?
Он удивился:
- А ты не знаешь? Дороги… Тебе – железная, мне взлетная полоса. Кому-то бетонка….
- И все?
- А тебе мало? У кого-то и этого нет. Дороги, дороги, дороги…


НА_8
10900 зн.