Ты просто был... История 3. Жалко так...

Жалко так...
(грустная сказка,
немного похожая на быль)

Глава 1
Увы — никому не прорваться сквозь Шар Пустоты. Хотите попробовать? Пожалуйста! Но не забывайте — этот защитный полог ставился не от людей или эльфов, а от существ куда как более могущественных, от тех, кого в Большом Мире называют Богами. Пожалуй, лишь Изначальные Лорды да сотворённые ими могли бы прийти внутрь, да вот беда — нет им дела до маленького замкнутого мирка, отгородившегося ото всех. А может — правду говорят, и Лорды давно мертвы? И лишь оттого не посетили и поныне мир, ставший нарывом на теле Вселенной. Нарывом, готовым прорваться не вовне, а внутрь, отравляющим себя, а затем уже — разливающимся мертвящей волной по миру...
Говорят — есть и другие пути в этот мир. Издавна искали их. Те, что не через бесконечность космоса, где затаилась, облизываясь, Пустота, а через тайные ходы, ведущие из мира в мир напрямик. Дорога, Коридор Зеркал, Тоннели, Порталы... А ещё — Прямой Переход, Трансгрессия, Проникание... Да мало ли таких окольных путей, этих "кривых дорожек, которыми больше напрямик"?
Говорят — даже играют на Земле и Риадане в этот мир. Да и как не играть в такой мир?! Рыцари, честь, борьба Света и Тьмы... Замечательные игры, красивые и добрые. Так может, оно и лучше, что никому из играющих так и не удалось прорваться в легендарное Средиземье? Почему "хорошо"? Задумайтесь: что ждёт на Земле времён хотя бы Второго Средневековья того, кто играл в Короля Артура и Рыцарей Круглого Стола? И в мире, сотворённом Илуватаром, время тоже не стоит на месте. И странники из мира игр замерли бы в недоумении и растерянности, увидев представшее их взору. Арта встретила бы их рёвом машин. Безумное небо рвали стальные крылья, вытеснившие орлов Манвэ не только с заоблачных вершин, но и из легенд и преданий. Кто вспомнит "Орлы летят!!!" в рёве турбин трансконтинентального лайнера? Кто в щупальцах Мегаполиса увидит древнее спокойствие спящей Цитадели? Да и не уснула она: вечен её сон.
Бетон сковал земли от Исенских запруд до Морийских каньонов, от рыжего Кветлориэна до Лебенина и порта Чёрный Обруч Умбара на юге. И стальные кони вытеснили живых даже с флага, заменив благородное животное белой шестернёй на зелёном поле щита.
Мир умирал давно. Ещё когда оставили его магия эльдар и взбалмошные майяры. И лишь люди, ведомые двумя Магами, Голубым и Синим, сохранили в этой мясорубке остатки древнего Знания. Эльфы же предпочли вступить в вечный сговор с бывшими врагами своими, заявив, что терять и делить им более нечего, а посему лучше идти с орками вместе, чем сгинуть в небытии.
И разросся эльдарский город на всё Средиземье, и Днём веяло от новоявленного монстра.
Скупо и пусто было в душах живущих здесь. Уже несколько раз кое-кто из Высших призывал на головы обитателей Мегаполиса Абадонну, но Принц Смерти даже не удосужился явиться на зов. Когда же попытались докричаться до него ментально — в ответ сын Лорда Мрака лишь фыркнул из далёкой пустоты:
— Эти и без меня себя угробят.

В городе было судорожно, и давящая со всех сторон тревога льдисто сжимала душу, заставляя ознобно трепетать в ожидании неведомого. Казалось, город бьётся в агонии, не в силах ни излечиться, ни умереть достойно. Он напоминал привычный лощёный журнал, где даже роза пахнет типографской краской, где скрежет бумаги по влажным пальцам заменяет живые голоса.
Город умирал, но даже не догадывался об этом. И ничего не было необычного в пареньке, приткнувшемся неловко на скамейке возле светофоров и склонившем голову в каком-то оцепенении. Грозовая тревога витала в помертвевшем воздухе, и мальчишка казался первой жертвой гибнущего мегаполиса. Неподвижный. Неживой. И только серьга в левом ухе блеснула живым огоньком.
Арт словно споткнулся об этот блеск. Замедлил шаг. Остановился.
А ведь, пожалуй, прошёл бы мимо, если бы не этот огонёк. Сколько таких же мальчишек замерло в горести по всему Мегаполису? Город пожрал их души, даже не насытившись, а скучающие тела теперь бродят в пустоте мира, никому не нужные. И число приютов всё растёт. Не для того, чтобы даровать счастье и вернуть тепло обделённым судьбою, а затем лишь, чтобы спрятать сирых и обездоленных подальше от глаз счастливых преуспевающих горожан.
А этот?.. То ли сбежал из приюта... То ли — потенциальный кандидат туда... Потому что "портит картину и оскорбляет своим видом лучшие чувства лучших из горожан!", так, кажется, говорится в стандартных обвинениях против репрессируемых властями детей.
Не задумываясь, Артагорт присел на ту же скамейку. Мальчишка даже не взглянул на него, вообще не пошевелился.
— Что стряслось?
Тишиша. Нет, не тишина. Тихая, неуловимая песня. Человек — не услышал бы. Эльф — распознал бы мотив, не более. Арт, гордившийся своим "слухом профессионального журналиста", слышал и слова. Они жили в крошечных наушничках, втиснутых в уши пацанёнка так, чтобы не вырваться в Город, остаться в маленьком мире одинокого слушателя.

Ты поверь, всё было просто и легко,
Это только на Земле считают горем...
Не жалей о том, что я так далеко,
Мой уход был просто лишь короткой болью.

Ты не веришь в то, что каждый-каждый день
Вижу я, как ты от всех скрываешь слёзы,
Вижу я, как ты к моей холодной каменной плите
Приносишь розы... Приносишь розы...
Но ты поверь, что я давно уже не здесь...

Арт снова вспомнил горящий деревянный городок, услышанный издали крик, рвущий всё изнутри. Сквозь пламя на деревянных стенах — камень крепости, где спустя множество лет он выйдет на безнадёжный бой, чтобы сломить ход истории... Нет, просто попытаться спасти друга... Один друг... Одна любимая... И один Учитель... Потеряны были все, и без боли нельзя было вспоминать это тысячи лет. И лишь недавно, считанные дни назад, появилась надежда, что Друг и Любимая — вернулись, описав круг в колесе реинкарнаций... Но как же болит душа! Как же страшно ошибиться, погнаться за несбыточной мечтой, за робкой надеждой...
Словно извиняясь перед услышавшим певца журналистом, голос в наушниках возвысился, обретая напор:

Прости, что меня больше нет в вашем мире, прости,
Прости, что так быстро ушёл, не прощаясь с тобою,
Но встретятся наши пути, но встретятся наши пути,
Ты жди этой встречи с судьбою!

И вновь — задумчивый мотив, задушевный и тихий:

Вижу я, как ты грустишь по вечерам,
И в твоей душе о прошлом слышу речи,
И с тобой иду, когда ты иногда приходишь в храм
И ставишь свечи, и ставишь свечи,
И просишь Бога... Но пойми, что не пора!

Прости, что меня больше нет в вашем мире, прости,
Прости, что так быстро ушёл, не прощаясь с тобою,
Но встретятся наши пути, но встретятся наши пути,
Ты жди этой встречи с судьбою.

Ты не веришь в то, что я всегда с тобой,
Только между нами лишь прозрачны стены,
Я теперь молюсь о том, что иногда кому-то боль
Когда-то сделал, когда-то сделал,
Но лишь для всех, для вас я где-то далеко.

Прости, что меня больше нет в вашем мире, прости,
Прости, что так быстро ушёл, не прощаясь с тобою,
Но встретятся наши пути, но встретятся наши пути,
Ты жди этой встречи с судьбою.
Но встретятся наши пути, но встретятся наши пути,
Ты жди...

Замолчав, песня возродилась вновь, пошла по второму кругу... По второму ли? Сколько раз уже крутится она, пытаясь погасить боль, но лишь разжигая её?
Самое лучшее было бы просто повернуться и уйти. Но... Умирающая крепость... Горящий город... Сколько веков ОН САМ шёл по той же Дороге Боли? Уйти сейчас — бросить самого себя.
Обращаться к мальчишке словами — бесполезно. Не услышит. Помахать рукой перед его глазами, чтоб обратил внимание? Нет, не увидит. Он сейчас смотрит в себя. Как сфинкс, выпивающий взглядом сущность проходящего мимо него.
Осторожно, чтоб не разбередить раны и не нанести новые, Арт коснулся сознания мальчишки. То ли слова, то ли образы полились безудержно:
— Певец прав. Я вижу это теперь, хотя искал тысячи лет. Да, и я терял друга. И Друга, и Любимую. Я думал, что никогда, никогда не увижу их больше, но они вернулись в наш мир, вернулись недавно, пусть и в новых телах, в телах смертных, но — они... Встречи на Звёздном Мосту — красивая сказка, но в жизни бывают чудеса и постранней. Твой друг вернётся, если ты его действительно ждёшь...
Губы паренька не дрогнули. Но его голос отчётливо врезался в мозг журналиста, сметая и успокоение, и рассудительность, и сочувствие:
— Слишком поздно! Он не успеет вернуться. Я не успею дождаться. Бессмысленно утешать, когда сам видишь — нет будущего! Три смерти у порога, и не всё ли равно, какая из них поцелует нас первой?
Артагорт встряхнул головой, машинально поправляя обруч на лбу. Так хотелось надеяться, что чего-то не понял, просто неправильно понял... Вдруг?
— Могу ли Я чем-то помочь? — мягкое, ненавязчивое участие.
— Слишком поздно! — мысль, как удар топора. Мальчик вскинулся, впился своим взглядом в зрачки Арта. И литератор отшатнулся. С криком. С криком нечеловеческой боли: в глазах паренька горел деревянный город, до боли знакомый город.
— Слишком поздно, — повторил мальчишка. — Ты не успел тогда, не успел и сейчас. Уходи. Мы все мертвы, а ты ещё нет. Все, кто погибли, смотрят тебе вслед. Уноси память о нас.

Глава 2
Очнулся Арт лишь через пару кварталов. Боль отступала неохотно, и было неясно, был ли в реальности этот паренёк, или привиделся, воплощая в себе все страхи прошлого, всю боль от всех потерь. Почему-то не хотелось возвращаться и проверять. Вдруг он — всё ешё там?
Можно идти в бой — и не бояться. Можно взлетать до самого Шара Пустоты, что выше небес — и не страшиться. Можно бесстрашно кинуться в бездну или поднять смуту. Но столкнуться с хранящим твою собственную память... Пусть уж лучше — привиделось. Да-да, примерещилось, приглючилось! Это всё от переутомления, от нервов, от обилия впечатлений за последние полгода. Надо хорошенько отоспаться, выпить вина, потусоваться в незнакомой компании...
А что? Тоже мысль, и очень даже недурственная! Тут за углом — кофейня была. Интересно, она ещё тут, или уже переехала?

Кофейня была на месте. И даже не одна. Рядом, буквально через дверь, открылась другая, сверкающая стеклом огромной витрины. Из недр конкурентки блестели хромированные столики и стульчики, над стойкой бара мерцал экран канала музыкальных клипов. Крутили "Горячую Сотню" с литерой "А" на эмблеме.
Но входили в новую кофейню лишь "зажиточные и уверенные в себе". Завсегдатаи же предпочитали старую, с круто уходящей в подвальное помещение узкой лестницей, над которой жёлтой краской было выведено: "Смотри не на надпись, а под ноги!". Как правило, именно на сей жёлтый текст на красном фоне и глядел в первую очередь новичок. А во вторую очередь его нога успевала сделать шаг до того, как мозг осознавал прочитанное и... Наверное, с таким грохотом Хранители ссыпались в Морию. Или Гэндальф падал с Балрогом по Великой Лестнице, он тогда, помнится, тоже прогрохотал неслабо...
У входа группа подростков истязала гитару. Ещё лет тридцать назад сей музыкальный инструмент был в диковинку, а теперь прочно вытеснил привычные лютни и с эстрады, и из подворотен.
Мотив Арт сперва не узнал. Но уже поморщился — фальшивость аккордов, их неоправданный диссонанс были очевидны.
Под стать игре был и голос поющего. Слова...

...Но встретятся наши пути, но встретятся наши пути,
Ты жди этой встречи со мною...

— "Ты жди этой встречи с судьбою..." — машинально поправил Артагорт.
— Слова знаешь? — оторвался от истязания музыкального инструмента молодой орк и забавно стригнул ушами, отчего кисточки на них закачались и распушились.
— Увы — не очень. Сегодня слышал просто. Кстати — мелодия тоже у тебя не фонтан...
— Знаю, — смутился орк. — Мне в детстве мумак на ухо наступил. На левое.
— А на правое — Беорн! — захихикала эльфийка, обнимавшая певца. — Но мне он и такой нравится! Кла-а-ассику играет! Не то что эти "Встряхните ваши ручки и будем танцевать!".
Тем временем орк протянул гитару Артагорту:
— Вижу, музыку чувствуешь. Можешь сыграть правильно?
— Извини, я не играю... — машинально ответил журналист. — И не пою.
— Арт, ну не ломайся, ты же не на рок-сэйшене с Фелагундом! — вмешалась эльфийка.
Литератор невольно залюбовался этой парочкой. На рыжеватом длинноволосом орке был белый свитер и белые же брюки-клёш, из-под которых выглядывали жёлтые носки ботинок. Эльфийка же, стриженая "под мальчишку", была облачена в чёрное кружевное платье и босоножки. Завершал её портрет "тёмный грим" — чёрная губная помада и такие же непроницаемо-чёрные тени.
Впрочем, и остальной народ, столпившийся в этот час у кофейни, был одет броско и разношёрстно.
Гул толпы подбадривал журналиста.
— Ребята, ну опозорюсь же! Сколько лет уже ни на чём, кроме нервов критиков, не играл!
И всё же гитару взял. Пощипал струны, приноравливаясь к незнакомым ладам. Осторожно начал сплетать аккорды в мелодию, хотя уже чувствовал — не то получается. Слишком приторно. А песня из тех, что должна хватать за душу и бить наотмаш.
Прервать игру сам не успел. Со ступенек раздался полупьяный голос:
— Это не так играют! Дай, покажу!
Литератор вернул гитару орку, и тот протянул её выбравшемуся из кофейни старичку с длинными седыми волосами.
Дедуля уселся на ступеньку кофейни-конкурента и с ходу взял первые аккорды. Арт замер: та самая песня, та самая мелодия.

Ты жди...

— А ещё можешь чего-нибудь в том же стиле? — народ сгрудился вокруг исполнителя.
— Угу. А пивка за это нальёте кружечку-другую?
— В чём вопрос?! — эльфийка нырнула в глубь кофейни и вскоре появилась с двумя бутылками: — Я вот забыла спросить, ты светлое или тёмное любишь, так что оба взяла.
— И правильно сделала! Светлое чище, тёмное вкусней, так что оба возьму... — дедуля улыбнулся. Пока он ждал и говорил — его пальцы бродили по струнам, и мелодии не смолкали ни на миг, сменяя друг друга. — Помните, в двух кварталах отсюда была старая церковь? Жаль, если не помните... Красивая была... А потом... В общем, не стало её. Снесли, как не соответствующую то ли государственной религии, то ли национально-патриотическому чувству народных масс... Вот за полгода до того, как снесли, и написалась эта песня... Старая церковь:

Разве кто-то помнит, сколь веков
Ты была для многих утешеньем?
Шли к тебе в дожди и вой снегов,
Радоваться и просить прощенья.

Сколько здесь венчалось чьих-то душ,
Сколько здесь отпетых и крещённых,
Ты скрывала от жары и стуж
Тех, кто после — рвал твои иконы.

Ветер метался, стоная в решётках оконных,
Колокола уж давно переплавлены в цепи,
Сбили кресты с колоколен и смыли иконы.
Ты не нужна больше, Старая Церковь!

Арт удивлённо вскинул левую бровь. Разумеется, он помнил эту церковь, поставленную ещё в пятьсот пятидесятом году Шестой Эпохи в честь то ли посланца соседнего мира, прорвавшегося сюда минуя Шар Пустоты, то ли в честь исповедываемой им религии... Храм и так удивлял многих непривычным дизайном и странными росписями, но почти никто не обращал внимания на кресты, венчающие купола. Считали их декоративным орнаментом, и не более, одной из причуд архитектора. Но певец акцентировал внимание на них, словно в них, а не в валимарских колоколах, была суть тайнознания, души храма. Так может говорить лишь Знающий... Или — тот, кому привычны эти храмы... Хотя на Арте такой — лишь один... Был... Вот... Вновь... Опять:

Помнишь позолоту на крестах?
Мягкий свет свечей под образами?..
А теперь здесь грязь и пустота,
Но осталось чудо — воска запах!..

Свечи... Это был чудной обычай — жечь в храме не благовония, не лампадки, а именно свечи, огоньки которых трепетали и потрескивали, словно готовящиеся взлететь души... А над всем этим — гудели ослепительно сияющие колокола из нетускнеющей бронзы.
Песня словно свернула вослед мыслям литератора...

Слышен был твой колокольный звон,
Радовал твой каждый-каждый праздник,
А алтарь сейчас вместо икон
В надписях уродов безобразных!

Ветер метался, стоная в решётках оконных,
Колокола уж давно переплавлены в цепи,
Сбили кресты с колоколен и смыли иконы.
Ты не нужна больше, Старая Церковь!

Да, всё было именно так: заброшеный, исписанный на трёх наречиях вдоль всех стен храм... Умирающая церковь. Действительно — никому не нужная в эпоху Книги Джарберта Светлейшего, в эпоху Постоянных Миграций и Всеобщей Разрешительной Морали. Разрешительной... Так и хотелось оговориться, сказав "Разрушительной". Но — это и сейчас продолжается, увы... Всё быстрей и быстрей. Не спасла гибнущая церковь этот мир. Не уберегла. А мир — не уберёг её. Не спас...

Знаешь ты, что твой окончен срок,
И ни от кого не ждёшь спасенья.
Лишь малыш уж столько вечеров
Ходит в храм за всех просить прощенья.

Кровь и шрамы древних стен твоих
Никакой цемент уже не сцепит,
И мальчишка, стоя у двери,
Тихо шепчет: "Ну спасите церковь!"

Ветер метался, стоная в решётках оконных,
Колокола уж давно переплавлены в цепи...
Знаешь, малыш, остаётся просить лишь у бога,
Чтобы он спас твою Старую Церковь!
Знаешь, малыш, остаётся просить лишь у бога,
Чтобы он спас твою Старую Церковь!

Кажется — зазвенели из небытия колокола. Словно и не снесли старую церковь, не сравняли с землёй. И когда смолкла гитара — тишина воцарилась вокруг. Полная, первозданная тишина. Даже шум машин исчез. Тихо так, что слышно, как стучит сердце. Тук... Тук... Тук... Посекундный отсчёт. И на шестой секунде — прорвало. Загудели, рванулись по своим делам машины, едва светофор переменил цвет. Зацвиринькала птаха, клюющая пролитое на камни пиво. Ожил мир, и всё же в сердце каждого, услышавшего песню — остались эти пять секунд тишины... Навсегда остались... Как маленькая, светлая, отчаянная искорка.

Глава 3
Старик отпил пива и вновь потянулся к гитаре.
— Чего бы ещё для вас вспомнить, молодое разношёрстное племя?
Слушатели молчали. И лишь Арт нарушил тишину:
— Откуда ты так здорово помнишь старые песни? Им же уже куча лет!
— Откуда... — усмехнулся старик. — Помню... Я же их и написал. Свои песни — это свои дети. Разве их можно забыть?
— Сперва рождаешь их... творишь. Потом растишь... А потом на старости уже они тебя кормят... — усмехнулся Артагорт. — Хорошее сравнение песен с детьми у Вас, уважаемый. Вот только... мне кажется, или Ваши дети-песни не очень-то уж и кормят Вас на старости?
— Ничего, милейший, на пиво мне хватает... А надо ли чего большего?
— Надо! — жёстко ответил Арт. — Я так понимаю, у Вас всё равно сейчас масса свободного времени. Так?
— Угум-с.
— А раз так — приглашаю ко мне в гости. Песни попоёте. Пообщаемся. Ну — и я уж в обиде Вас не оставлю! Как насчёт хороших вин и причитающейся к ним закуски? Для начала, так сказать.
— А не заругает невеста твоя, а, почтенный Артагорт? Не скажет ли, что вновь всякую пьянь к себе в дом зовёшь, привечаешь? — то ли усмехнулся, то ли усомнился старик.
— Что значит "опять"? — вскинул бровь литератор.
— Ну как же, в ту ночь, когда Вы давали интервью Галадриэле Шагратовой, помнится, Вы немало моряков навербовали, пивших за соседним столом. Да ещё и грузчика портового впридачу. А теперь, стало быть, и шута ко двору приглашаете? — старик усмехнулся, блеснув острым орочьим клычком.
— Не думал почему-то, что Вы, любезный Ник, читали периодику за последние хотя бы полгода... — усмехнулся Арт. — Ну да теперь вдвойне интересней пообщаться с Вами. Считайте это чутьём журналиста.
— А почему Вы меня не назвали "Андрэ"? — спросил дедуля. — Ведь все знают, что "Лиссэ Лотэссэ" сотворил и все песни для неё написал Андрэ, весьма талантливый орк-продюсер.
Вся толпа возмущённо зароптала, а Арт ровно улыбнулся:
— "Все" — это "все обыватели, оболваненные прессой", или Вы, Ник, действительно всех неучами да незнайками считаете? Насколько я помню, "Лиссэ Лотэссэ" создал Ник Дракуля, он же и большинство песен туда написал. А потом сошёл со сцены в ореоле скандалов, чтобы через время выйти вновь из беззвестности, уже с группой "Мама". И с ещё одним музыкальным проектом. Я ничего не забыл?
— Забыли... — усмехнулся старик. — Ой, забыли! Забыли, как уходил я в запой, когда у меня опять крали мною созданное, как вытаскивали меня друзья... Впрочем, и ещё много чего Вы не просто забыли, а даже не знали! Ну — да теперь уже поздно скрывать и скрываться. Перед смертью про всё можно поведать, а она уж не за горами для меня... Говоришь — и выпить дашь, и наесться?.. Ладно, смутьян, принимаю твоё приглашение и готов войти в твой дом, если не побоишься пригласить к себе хронического неудачника! Так как, не побоишься, что и тебя заражу неудачливостью? Есть ещё время передумать!
— Не заразишь... — усмехнулся Арт. — Мне не грозит это, не бойся. Идём... — он повернулся к компании у кафешки и прощально махнул рукой: — Не скучайте!

НА ЭТОМ ФРАГМЕНТ ПРЕРВАН.
ОСНОВНЫЕ СОБЫТИЯ -- ВПЕРЕДИ.