Записки рыболова-любителя Гл. 442-444

442
20 января 1988 г., там же
На первом этаже кирхи в кабинете рядом с библиотекой сидели Коля Нацвалян - из Саенковской лаборатории и Федя Бессараб - из нашей. Этот кабинет был когда-то персональным Саенковским, но он оттуда сбежал: из-за жары зимой всё время приходилось держать открытой форточку, и ему продувало спину и шею, мучимые остеохондрозом. К тому же под полом сдохла крыса и стояла неистребимая вонь.
Саенко перебрался на второй этаж в бывший гостремовский, а теперь ивановский кабинет, благо Иванов в нём сидел крайне редко - при наездах в Калининград раз в неделю из Ладушкина. Вонь от крысы со временем рассеялась, и внизу поселился Коля Нацвалян, съехав с третьего этажа от Суроткина, когда там появился Кореньков, переехавший в Калининград из Ладушкина, ну а Федю подселили к Коле, чтобы не набивать в большую комнату на третьем этаже слишком много народу.
Второй этаж был практически весь занят Саенковской лабораторией: сам Саенко в Ивановском кабинете; Иглаков в своём 1-м отделе - в самом дальнем закутке, где очень удобно почитывать газеты и подслушивать телефонные разгноворы, чем Иглаков, главным образом, и занимался; в длинном предбаннике перед 1-м отделом - столы Галины Якимовой, Надежды Тепенициной, Сашули и Шагимуратова, скопом они редко сидят здесь вместе, всё время кто-то в Ладушкине, а то и все там; в центральной проходной комнате - столы Лены Васильевой и лаборантов-оформителей - Светы Зимаревой от моей лаборатории и кого-то от Саенковской, тут лица всё время менялись.
Когда-то, году в 1977-м, когда Света впервые появилась у нас под фамилией Рывкина, она была единственным лаборантом-оформителем на всю кирху, но числилась в нашей группе, разделения на лаборатории ещё не было, Саенко работал в Ладушкине, а в кирхе вообще сидело человек 6-7, не больше, Света сменила Ларису Деханову, первого в нашей группе лаборанта. Лариса закончила вечерний университет и перебралась вместе с мужем куда-то в область.
Мы с Клименко переживали: столько сил вложено в обучение Ларисы - вписывать формулы, строить графики, чертить тушью, печатать на машинке, работать на телетайпе, и вот теперь придётся начинать всё сначала. Не так уж трудно, в конце концов, найти машинистку, но чтобы она ещё и формулы красиво вписывала и рисунки на кальке тушью могла делать - то уже сложнее. Способнее всего к этому молоденькие девушки сразу после школы, не попавшие в вузы, но ведь они рвутся замуж, а там дети, декретные отпуска и - начинай всё сначала.
Света явилась к нам по объявлению, причём сначала её мама к нам пришла, потом она сама - симпатичная и в то же время серьёзная на вид. Никаких навыков в оформительских делах у Светы не было, Она закончила медучилище и работала санфельдшером в порту. Работа ей не нравилась - всё время на улице, холодно, грязь всякая, ездить далеко. Живёт она тут неподалёку, замужем, ей 21 год, муж - шофёр, детей нет. Приходилось печатать на машинке, не быстро, но может печатать.
- А формулы вписывать сможете? Почерк у Вас какой?
- Не знаю, посмотрите, давайте попробуем.
Дал я ей попробовать, посмотрели мы с Клименко - неплохо, очень даже.
- Ну, что, рискнём?
- А что делать? В конце года отчёт по "Тоннелю", а человека же ещё обучить надо.
И решили мы Свету взять. И тут же дали ей поручение - съездить в аэровокзал за билетами на самолёт, в командировку кому-то из нас надо было. А когда она уехала, Володя вдруг засомневался:
- А если она беременная? Вдруг как раз к отчёту в декрет уйдёт - вот влипнем-то тогда!
- Да с чего ты взял?
- А что? Молодая, замужем, самое время детей рожать. Надо было бы спросить.
- Чего спросить? Не беременны ли Вы случаем, извините, пожалуйста, - таких, мол, не берём?
- Ну, не так в лоб, конечно, а как-нибудь...
- Да, вообще-то надо бы, в самом деле.
И я помчался в аэровокзал - спрашивать. Нашёл её там.
- Простите, - говорю. - Я совсем забыл сказать Вам самое главное. У нас отчёт в конце года, и мы на Вас рассчитываем, что именно в это время Вы  с м о ж е т е  работать. Как? Сможете? В конце года? Не подведёте нас?
Света недоуменно вытаращила на меня свои прелестные большие глаза:
- Смогу. А почему нет?
- Сможете? Ну, и слава Богу, - успокоился я.
Света нас не подвела. Она оказалась очень удачным приобретением. Научилась и печатать быстро, и формулы вписывать красиво, и графики тушью рисовать, и всё, что нам нужно было, делать. А если добавить, что и внешностью её Бог не обидел - стройная, с большими светло-карими глазами чуть навыкате и со строгим деловым лицом - идеальный облик для секретаря-машинистки солидного учреждения, то можно сказать, что нам просто повезло.
Правда, года через два после принятия её к нам на работу Света ушла-таки в декретный отпуск. К тому времени она развелась, походила немного с девичьей фамилией Бовт, а вскоре вышла замуж снова. В этот раз за Юру Зимарева - выпускника физфака КГУ из той же группы, что и Шевчук, Медведев, Бобарыкин, Слежкин. С Медведевым они парой всё ходили. Шалопай, между прочим, был. Света у него вторая жена.
Но время летит быстро. Света родила сына, отсидела дома положенное и вернулась на своё место в кирху. Без неё было трудно, конечно. Кто только её не заменял!
Кирха же потихоньку заполнялась народом. В город переехали жить, а, значит, и в кирхе работать, по очереди - Саенко, Якимова, Шагимуратов, Васильева, то есть почти вся Саенковская лаборатория перебралась в Калининград. И на всех поначалу одна Света была, но потом стало ясно, что одной ей не управиться, и Саенко решил у себя тоже завести лаборанта-оформителя.
Но ему не везло, всё какие-то легкомысленные птахи попадались. Особенно он с одной намучился - Натальей Писаревой, никакой дисциплины не признавала. Пришлось выгнать, после чего мы с Саенко сошлись на том, что надо создать объединённую группу лаборантов-оформителей кирхи под началом Светы. Так и сделали. Свету перевели на должность старшего лаборанта, повысили ей на десятку зарплату и поручили опекать второго лаборанта - от Саенки.
Потом в нашей лаборатории появился ещё один лаборант - Алёна Ивантаева, группа оформителей разрослась до трёх человек. Работу среди них распределяла Света, а ей отдавали свои заказы сотрудники обеих - нашей и Саенковской лабораторий.
Так и жили несколько лет ко взаимному удовольствию.
Но вот - этим летом (1986 года) ситуация резко ухудшилась. Уже год как не работала у нас Алёна Ивантаева, окончившая университет, её ставка была переделана в эмэнэсовскую (Саенко поделился), и был принят Федя Бессараб. Ушла и Валентина Мороз - саенковский лаборант. Осталась одна Света. А тут наша с Б.Е. монография и Ванина диссертация, не считая прочих оформительских дел. Я приставал к Саенке:
- Ты когда на место Валентины лаборанта возьмёшь?
- Так откуда я возьму? Не идут люди!
- Да ты и не ищешь их!
- Ну, мне особенно-то и не надо, у нас сейчас нет завала с оформлением. Я бы вообще эту ставку в инженерную переделал. Мне сейчас инженер нужнее.
- Ну, ты даёшь! Сейчас нет завала с оформлением - завтра будет, сам не знаешь, что ли. А у меня сейчас завал, и Света одна не справляется. Пошли Иглакова в бюро трудоустройства, пусть там оставит заявку. Света объявлений пусть напечатает и повесит в нескольких местах. Под лежачий камень вода не течёт!
Уговорил я Саенко, и кандидатуры стали появляться. Одна из них показалась наиболее подходящей - женщина лет тридцати с необычным именем Луиза (впрочем, и Лизой можно звать), незамужем, с небольшим косоглазием и высшим образованием, работала до сих пор бухгалтером в какой-то конторе, но мечтает работать в   н а у ч н о м  учреждении, согласна лаборантом на любую зарплату, на машинке печатать приходилось, любой другой работе готова обучиться.
Вот только с работы её сразу не отпустят, заставят положенные два месяца отработать. Ну, что ж, мы согласились подождать. Сейчас лето, самая запарка как раз осенью начнётся.
Осенью Лиза была принята к нам на работу, и я засадил её за перепечатку брюнеллевских текстов; Света занималась, главным образом, рисунками к нашей монографии и к Ваниной диссертации. Лиза печатала старательно, может, не так быстро, как Света, но внимательно, и делала сравнительно мало ошибок. Я был ею вполне доволен.
И вдруг у нас с Саенко разразился конфликт из-за неё.
В один из дней декабря Саенко заявил мне, что Лизе нужно ездить в Ладушкин осваивать какую-то аппаратуру, он готовит её куда-то в экспедицию, она вообще хочет приобщиться к науке и будет поступать заочно на физфак.
Я возопил:
- Юра, ты меня без ножа режешь! У меня завал, мы с Б.Е. не успеваем писать и печатать тексты, так уж вышло, Ванина диссертация еле движется, Света, понимаешь ли, тоже мне - заочница (Света - заочница уже четвёртого курса биофака КГУ, на кой хрен он ей сдался?), собирается в отпуск сессионный уходить...
- Что я могу поделать? У нас свои планы, договора, их тоже надо выполнять.
- Да плевать мне на них! Это же нечестно! У нас совместная оформительская группа! Мы же договаривались!
- Эта группа целиком на тебя работает.
- Сегодня на меня, завтра на тебя! У тебя отчёты пойдут или статьи... Вспомни, сколько Света сил и времени потратила на ваши диссертации - твою и шагимуратовскую, никто ведь не говорил, что Света - наша, а вы - чужие. Ты, что, отказываешься теперь от нашей договорённости об общей оформительской  группе?
- Нет, не отказываюсь. Но у нас есть и другие важные задачи. Ты говоришь - у тебя завал. У нас тоже завал - в другом месте. Почему мы должны твой завал разгребать, а не мой? Ты вообще считаешь, что только у тебя дела важные, а у других - нет, так, дурью маются.
- Но это несерьёзно. Ещё летом ты вообще прекрасно без лаборанта обходился, он тебе не нужен был, я же тебя буквально заставил Лизу взять. Но именно на оформительство!
- Да, это было в твоих интересах. А у меня сейчас другие интересы, другие проблемы.
Так мы и препирались.
Я говорил:
- Если ты Лизу хочешь к научной работе приобщать, так ведь она у меня не что-нибудь - учебник по физике ионосферы печатает, первые главы. Самое приобщение и есть.
- Сейчас это бесполезно для неё. Что она понимает? Ей физику надо общую изучить сначала.
- Ну, а чего тогда вообще о приобщении говорить? Мало тебе твоих женщин - полуприобщённых? Ещё одну в команду добавить захотел? Лучше бы сделал из неё толкового лаборанта - вторую Свету, всем бы только польза была. А как с научным работником ты с ней ещё намучаешься, помяни моё слово.
- Может, ты и прав. Но я ей обещал, что буду помогать ей приобщаться к науке. Она потому к нам и пошла. Зачем человека мечты лишать?
Вот чёртов благодетель!
22 января 1988 г., кирха
- Ну, ладно, Бог с тобой! Но давай договоримся, что сейчас - пока у нас запарка - Лиза будет хоть часть времени работать на меня. Христом Богом прошу! Иначе мы в трубу вылетим, выкинут нас из плана, - вся работа трёхлетняя насмарку пойдёт!
Смилостивился Саенко, согласился. Но напомнил мне, что я после ухода Алёны Ивантаевой её ставку лаборантскую ликвидировал, чтобы Федю взять, чем и создал себе сегодняшние свои проблемы.
- Так свободная лаборантская ставка у меня с Нового года будет по новому штатному расписанию, да кого взять на неё? Человека нет живого, сколько мы искали, пока Лизу не нашли! И потом - пока его обучишь... А тут - срочная работа.
Кончилось дело тем, что соглашение о совместной оформительской группе мы аннулировали. Но мне ещё не один раз пришлось Саенке в ножки кланяться - просить Лизу в помощь Свете или ей на замену, когда Света уходила в свой сессионный отпуск, и даже когда мы взяли к себе в лабораторию ещё одного лаборанта - Ирину Сосникову (это было уже весной 1987 года).

С 15 по 25 декабря я опять в Ленинграде у Брюнелли, окончательно утрясали с ним текст его 2-й главы ("Ионосферные измерения"). Ему оставалось написать 4-ю главу ("Солнце и магнитосфера"), а мне 7-ю и 8-ю ("Спокойные вариации" и "Ионосферные возмущения") и всё начисто перепечатать - 700 страниц машинописного текста, вписать формулы, проверить, и 100 рисунков начисто сделать - больше половины их, правда, уже есть, и 1-я глава (100 страниц) уже начисто отпечатана. А срок - конец 1-го квартала, то есть конец марта. Успеем ли? Должны успеть.
В это время как раз в Алма Ате страсти разгорелись: демонстрации местных трейбалистов в связи со снятием Кунаева и назначением Колбина - плоды демократии.
- Вот и у нас демонстрации в неурочные дни с погромчиками начались, - комментировали события у телевизора мы с Б.Е. и Людмилой Михайловной. -  Вернее, возобновились. Впервые, кажется, после 17-го года.

Из знаменательных событий 1986 года вот ещё одно.
Вовка Ярцев (Сашулин брат) с женой Тамарой получили наконец-то квартиру в Петергофе от птицефабрики, на которой работала Тамара, тоже биолог, как и Вовка. Не квартиру, точнее, а две комнаты на первом этаже старого дома в квартире, где жила ещё одна семья.
Так вот им в эту "новую квартиру" кран въехал стрелой в окно прямо над кроватью, где Вовка спал (дело было утром, Тамара была на кухне). Вовка подумал спросонья, что война началась атомная, и взрывной волной окно выбило. Кран ему шишку набил. А зима уже была, мороз на улице. Но ничего. Как-то им быстро дыру заделали. Окно, правда, поначалу глухое поставили - не открывающееся и без форточки, а потом переделали - нормально стало.

443

С двадцатых чисел декабря установились минусовые температуры. Лишь перед самым Новым годом пролетел шальной циклон, 29-го числа, когда температура воздуха в течение дня повысилась от минус 9 градусов утром до плюс 4 вечером, и прогремела гроза, начавшаяся с метели, перешедшей сначала в мокрый снег, а потом в дождь. Ветер, крутанувшись с южного на сильный западный, к вечеру уже стих и стал северным.
30-го было тихо, ноль градусов, давление росло, а с первых чисел января установились морозы, да не какие-нибудь, а под 20 градусов и ниже на весь январь (2 января - минус 16 градусов, 7-го - 24 градуса, 10-го - 24, 11-го - минус 27!).
31 декабря я ходил на базар через Верхнее озеро по льду. Там ловят приличную густеру на мотыля (за год она подросла и стала в среднем уже в ладошку), а один так даже леща поймал.
3 января мы с Серёжей и Смертиным ездили в Берёзовку на карьер - ловить корюшку для наживки на судака. Лёд около 7 сантиметров толщиной. Я поймал 13 штучек на мотыля, хиленьких, они там выродившиеся, мелкие, но на судака в самый раз. Ловили с глубины метра в полтора, а до дна там чёрт знает сколько - метров пять, не меньше.
И вот открытие сезона на заливе - 10 января.
Температура - минус 20-24 градуса, давление 745-749 мм, ясно, ветер юго-восточный, восточный, умеренный.
Отправились дизелем в Сосновый Бор: два Серёжи - Лебле и Кшевецкий, и я. В поезде встретили двух Володь - Хорюкова и Таранова. Минут пятьдесят шли вместе, потом Хорюков и Таранов отделились, чтобы тут где-то и ловить, а мы втроём пошли дальше - к маяку, под Лысую гору.
Отсидели, как положено, - до пяти вечера. Кшевецкий поймал окуня, я - судачка-недомерка на 37 см, отпустил его от греха подальше, а Серёжа - ничего. Хорюков с Тарановым тоже ничего не поймали. Видели, правда, в районе Бальги у рыбаков корюшек пойманных.
Но главный результат открытия сезона был получен на обратном пути, когда шли к берегу, - я себе морду обморозил.
Туда шли на северо-запад, ветер в спину, мороз не чувствовался. У лунок тоже спиной к ветру сидели, разумеется, в проолифенках, валенках - никаких проблем. А обратно идти - прямо против ветра, да я ещё уши у шапки-ушанки не завязал под подбородком как следует: голые руки коченеют на ветру, не завязать.
 Ветер залеплял очки позёмкой, обжигал лицо, и я, чтобы как-то защитить его, шёл, отвернув голову вправо, прикрывая левую сторону лица воротником и рукой в рукавице. Но потом перестал рукой прикрываться - неудобно всё время с поднятой рукой идти, да и притерпелся вроде бы уже.
Вот тут-то меня и прихватило.
Спасибо Серёже Лебле. Мы шли рядом. Я стал отсмаркиваться на ходу и, взявшись рукой в рукавице за нос, почувствовал, что у меня под носом сосулька ледяная висит. Это меня жутко развеселило, и я повернулся к Серёже, смеясь:
- Эй, Серёжа, смотри, - у меня сосулька под носом!
Серёжа оборачивается ко мне, и я вижу, как меняется его лицо, какое-то испуганное выражение принимает.
- Слушай, - говорит, - ты себе левую щёку отморозил!
Я скидываю рукавицу и дотрагиваюсь голой ладонью до щеки. О, ужас! Неописуемое ощущение - как будто у меня щеки нет, а прямо на кости лежит что-то мягкое вроде тряпочки, через что я тыкаю себя каким-то посторонним предметом. Честно скажу - перепугался, нехорошо аж стало, холодный пот прошиб, как говорится.
Схватил снег голой рукой и, ну, - тереть щёку. Что, кстати, делать не рекомендуется, чтобы не ободрать кожу и инфекцию не занести; шарфом надо было растирать или лучше просто отогревать рукой, обмотав её шарфом. А, главное, идти надо, и быстро, - мы, как всегда, досиделись до последнего момента, всё надеялись - вдруг клюнет.
Короче, тру я щёку на ходу и чувствую, что щека вроде бы отходит помаленьку, уменьшается размер места, потерявшего чувствительность, зато мизинец и большой палец руки, которой тру, закоченели, их не чувствую.
Оттёр щёку минут за десять, сунул окоченевшую руку за пазуху, подмышку. Когда рука стала отходить, кончики пальцев заболели - хоть криком кричи. Так и топал с рукой подмышкой почти до самого берега, полтора часа то есть. Спасибо Серёже - пешню мою волок.
В поезде у меня пальцы почти перестали болеть, зато щека разболелась. Когда я появился дома, Сашуля ужаснулась: щека раздулась и отвисла как у хомяка. Я не придумал ничего лучшего как позвонить - благо телефон дома теперь есть - в "Скорую" и спросить, что делать при обморожении. Мне посоветовали поехать в ожоговый центр при многопрофильной больнице на Летней - у чёрта на куличках, в Балтрайоне.
Позвонил Шагимуратовым, им тоже телефон поставили, у Лены стал консультироваться. Облепиховым маслом, говорит, мажь или спермацетовой мазью, если пузырей нет, и кожа не слазит.
Намазал облепиховым маслом. Пузыри появились на следующий день. Сначала мелкие, а затем они сливались в волдыри. Водыри лопались, и, когда я перестал мазаться, всё помороженное место покрылось коростой. Опухоль спала дня через два. А через неделю я уже снова был на рыбалке, Короста же помаленьку отваливалась и за месяц вся отвалилась. Пятна белые ещё оставались до лета, а под солнышком и они исчезли.

Второй выход на залив (17 января, минус 20-18 градусов) был в том же составе: два Серёжи и я. Ходили примерно в те же места, то есть на расстояние в полтора часа ходу, и - ничего. Ни одной поклёвки. И у всех пусто по всему заливу. Слинял куда-то судак. В Мамоново ушёл. Или в Польшу.
А в Сосновом Бору корюшка у берега берёт, но очень вяло. Поймали по штучке - две, когда туда ещё шли.
Ещё через неделю (24 января) опять поехали. Морозы ослабели - минус 9-5 градусов. В этот раз к нам присоединились Кореньков с Лёней Захаровым. Собирались ловить корюшку в Сосновом Бору, но до трёх часов поймали буквально по несколько штучек только (я - пять, остальные по две-три). В 15:20 мы с Юрой и Лёнькой ушли к Бальге. Там я поймал три крупных корюшки - только и всего, а забрались далеко: час пятьдесят до Валетников шли.
Серёжи - Лебле и Кшевецкий - сели в дизель в Сосновом Бору. Они тоже сбегали всё-таки за судаком, и Серёжа Лебле исхитрился одного поймать на полтора килограмма. Народ же в целом пустой, нет судака. Говорят, зато корюшка якобы в Береговом на неделе неплохо брала.
Поддавшись на эти слухи, я на следующий день рванул в Береговой. Погода за ночь резко изменилась, температура повысилась до плюсовой, задул сильный юго-западный ветер с моросью. Таких как я ненормальных в Береговом оказалось немного и среди них - Смертин. Мы до часу с ним посидели на ветрюге (правда, я стенку построил) и смылись - не брала корюшка. И накануне, говорят, тоже не брала. А вот дня три тому назад...
Не везёт, так не везёт, и мы со Смертиным ещё и на автобус опоздали, который ушёл минут на десять раньше расписания. Я уж и забыл, что такие штучки в Ладушкине в порядке вещей.
Очередной выход - 31 января. Температура - минус 4 - 0 градусов, давление 743 мм, позёмка, ветер от юго-западного до северо-западного, умеренный до сильного.
4 февраля 1988 г., кирха
Неудачи начались с того, что я забыл дома кошелёк. Спохватился, когда в автобус садился у гостиницы "Калининград". Возвращаться, однако, не стал, надеясь встретить кого-нибудь из знакомых на вокзале. До вокзала доехал без билета, а там сразу же наткнулся на Вани Карпова "брательника" - Колю, у которого занял рубль на билеты на дизель. Ваня тоже тут был - ходил за билетами, Кореньков ещё появился.
Карповы и Кореньков вышли в Сосновом Бору, а я поехал дальше - в Валетники. Туда теперь мало кто ездит - говорят, пограничники в поезде штрафуют, делать им не хрена. Но я решил рискнуть. Уж больно глухо в Сосновом Бору по рассказам, нет судака.
Шёл 1 час 05 минут по дамбе до самой Лысой горы, а потом ещё минут сорок по направлению к искусственному острову, и оказался на глубинах более пяти метров - наибольших в заливе. В 14:20 поймал судачка на 39 см, но отпускать не стал - мало надежды, что ещё что-нибудь поймаю.
А в 15:30 судак долбанул так, что с ходу оторвал мою любимую, самую уловистую, провереннуюблесну. Последнюю с большим крючком (двадцатка), таких я уже сто лет в магазинах не видал. И ведь было у меня намерение сменить лесу на этой удочке, старая уже, несколько сезонов отслужила, да так и не собрался. Вот и наказал Господь за лень.
Ладно, хоть на обратном пути рыбнадзор не встретился (недомерок же в рюкзаке), и "погранцов" в поезде не было.
А на следующий день я уговаривал Митю поехать в Береговой на корюшку, но он так тянул резину утром и торговался по поводу одежды - не хотел в пальто своём зимнем ехать, и в куртке, мол, не замёрзну, пижон несчастный, что я разозлился, покидал все рыбацкие шмотки обратно на антресоли, и мы никуда не поехали.

В очередную субботу, 7 февраля, утром было плюс пять градусов, давление 727 мм, дул сильный юго-западный ветер. Я тем не менее собрался на рыбалку, дошёл до Зарайской, пытаясь не обращать внимания на дождь (надел проолифенку сверху), но на открытом месте ветер задувал с такой силой, что я сдался и вернулся домой.
В течение дня давление росло и поднялось к вечеру до 740 мм, а температура понизилась до минус одного градуса, дождь перешёл в снег, и на следующий день я утром всё-таки добрался до Соснового Бора, откуда шёл с Лёнькой Захаровым два часа на северо-запад. Пришли мы в тот примерно район, где я в прошлый раз лишился своей любимой блесны. И ни фига, ни одной поклёвки судаковой. По корюшке поймали, только и всего.
А на обратном пути Лёнька ещё грохнулся очень неудачно. Лёд гладкий, скользкий очень, и множество огромных луж после вчерашнего дождя, затянутых тонким ледком. На таком ледку Лёня и поскользнулся, упал на спину, ледок, конечно, проломился, а в луже вода глубиной сантиметров в десять, промок, разумеется, сзади.
Но главная беда в том оказалась, что он сильно ударился локтем, да так, что чуть сознание от боли не потерял. И болело-то не в локте, а в плече и в шее, и в груди, аж вздохнуть не мог. Лёня решил, что он себе сломал что-то - то ли плечо, то ли ключицу, то ли ещё что. А идти до берега было больше часа. Еле доплёлся. Вот тебе и порыбачил. Ни хрена не поймал, зато промок и покалечился. Ну, хоть погуляли...
Ходил Лёня потом в поликлинику, сделали ему рентген, и выяснилось, что никаких переломов у него нет, а всё от шейного остеохондроза: он при ударе какой-то нерв зацепил шипом на позвоночнике.

После этого похода я махнул рукой на судака и больше не пытался даже его ловить. Видать, сезон такой, никто не ловит, нету его, слинял куда-то, в Польшу, наверное, ушёл.
А лёд на заливах стоял, не взирая на оттепели, и даже продолжал нарастать, поскольку морозы, хоть и не такие сильные, как в январе, но набегали волнами и в феврале, и в марте. Прошёл слух, что в Каширском плотву ловят неплохо, и в очередную субботу (14 февраля) я отправился туда.
Погода для ловли плотвы была самая подходящая: температура плюс 1 - плюс 3 градуса, давление 740-742 мм, утром переменно, днём туман, вечером снег, ветер юго-западный, южный, слабый. Собирался со мной Кореньков поехать, но что-то не явился.
В Каширском от берега народ шёл в основном на огни Лесного, то есть на северо-запад, и я двинулся туда же со всеми. От берега шёл минут сорок. Как стало светать (около девяти часов), пробурил лунки, подкормил их хлебом и с 9 до 12 поймал (в основном на мотыля) 22 плотвы общим весом (дома взвесил) на 4 кг 200 г.
А с 13 часов клевать практически перестало, не считая мелкого окуня. Я пошёл обходить соседей (народу много понаехало) и установил, что у всех хуже - по пятку плотвин в среднем, но зато есть очень крупные экземпляры - за полкило и больше.
Потом я ещё два раза выезжал в Каширское (22 и 28 февраля), но оба раза неудачно. Один раз метель прогнала со льда, во второй клёва не было совершенно. Плотва, в общем, действительно появилась снова в Куршском заливе после ухода судака, но до былого изобилия ещё далеко.
Оставалось ловить корюшку. 19 февраля - будний день, ездил в Береговой. Температура воздуха - плюс 1 - минус 1 градус, давление 745-748, метель, ветер восточный, северо-восточный, умеренный. Рыбаков там человек пять всего было. Ловили в трещине шириной сантиметров в тридцать, тянувшейся с юга на север. Клевало плохо.
Поймав за полтора часа всего три корюшки, я решил пробежаться вдоль трещины вглубь залива - там маячило несколько фигурок, - разведать обстановку. Пробежав с полкилометра, наткнулся на мужика, с которым шёл по льду утром. У него корюшки было накидано с десятка два и крупной. Пройдя ещё немного вперёд, я забросил снасти в трещину и тут же заклевало. За час я поймал полтора десятка приличных корюшек, и клёв прекратился.
Зато усилилась позёмка, и я решил двигать к берегу, чтобы уехать домой четырёхчасовым дизелем. Пошёл обратно вдоль трещины. Ближе к берегу от того места, где я ловил с утра, сидели какие-то ребята и тягали корюшку. Я не удержался, закинул удочку неподалёку от них и поймал одну корюшку, да время уже поджимало, и я побежал вдоль трещины к берегу.
А мело прилично. Трещину заносило снегом, местами она совершенно скрывалась из виду под заносами, а вскоре и вовсе вроде бы исчезла. Тут-то я в неё и провалился.
Слава Богу, трещина узкая - я влетел только по бёдра, чувствительно ушибив их об край льда из-за инерции движения вперёд. Благодаря той же инерции центр тяжести моего тела сместился вперёд, ладонями рук я упёрся об лёд и почти моментально выскочил на него.
Но, сделав вперёд три шага, я провалился снова и снова благополучно выскочил, считая за благополучие то, что в воде побывали только мои ноги до бёдер. Со второго раза я догадался метнуться в сторону от трещины, полностью уже скрытой снегом.
Выливать воду из сапог и отжимать её из ватных штанов было некогда, надо было спешить к дизелю, да и неудобно это на льду делать. Я рванул к берегу как можно быстрее, насколько мне позволяла вода, набранная в сапоги и в штаны. Холодно мне не было, от движения вода быстро нагрелась, вот только идти было тяжеловато. Но до берега было не так уж далеко - минут двадцать всего ходу.
Выбравшись на берег в Береговом, я присел на валун у дороги, слил воду из сапог, отжал штаны и носки. Стало полегче, да ещё подфартило - попутка до Ладушкина подбросила, так что даже ждать дизеля на вокзале пришлось.
Через день, 21 февраля, в субботу, я уже снова был на заливе - поехал в Сосновый Бор с братьями Карповыми и Кореньковым. (Температура воздуха минус пять - ноль градусов, давление 748-744 мм, переменно, туман, ветер южный, слабый.) Все расселись ловить корюшку, за судаком бегали считанные единицы, упрямо на что-то надеявшиеся.
Но и корюшка не брала. Она, по слухам, то подходила к Сосновому Бору, то перемещалась к Береговому, то вообще исчезала куда-то. Мы с Кореньковым посидели часик без результата и рванули вперёд, просто так, безо всякой идеи, куда-нибудь, лишь бы не мёрзнуть на одном месте.
Прошли минут с тридцать пять и вышли на скопление людей под Лысой горой - ловят корюшку. И неплохо ловят. Пристроились и мы в толпе. Сидели часа три. Я поймал 50 штук, Юра поменьше. А Карповы, застряв в Сосновом Бору, так на нулях и остались.
На этом месте (под Лысой горой) я появился снова почти через три недели - 11 марта (минус 9-4 градуса, давление 763 мм, ясно, ветер северо-восточный, слабый) - после безуспешных поездок в Каширское и Сосновый Бор. Вместе с Сергеями - Лебле и Кшевецким - пришли из Валетников по дамбе. За весь день я поймал две камбалы, Серёжа Лебле - одну корюшку, и всё.
На обратном пути мне попался рыбинспектор на мотоцикле, который сказал, что корюшка по-чёрному ловится под Балтийском, - вон, где у мотоцикла двое сидят, и там дальше, за ними. В Сосновом Бору в этот день, между прочим, тоже ловилось, хоть и не очень, но всё же лучше, чем у нас.
Вскоре, правда, и нам повезло, когда мы добрались, наконец, почти до самого Балтийска. Это было 14 марта. День был исключительный. Морозец минус 7-4 градуса, ясно, ни облачка, солнышко пригревает, абсолютно безветрено, давление высокое 758-756 мм. Сидели сначала в Сосновом Бору на корюшкинских местах, где хорошо клевало совсем недавно, буквально вчера. А сегодня, как положено, не клюёт, раз мы тут появились.
Мы - это Лебле, Кшевецкий, Смертин, Лёня Захаров и я. Сидим на солнышке, благодать! И не клюёт. Ни у кого в округе, а народу много. И тут я бросил клич - айда под Балтийск, там, говорят, по-чёрному ловят! Все с энтузиазмом откликнулись на эту идею - хоть и далеко, да погода-то вон какая хорошая, прогуляемся, чего тут без толку сидеть, - смотали удочки и пошли.
Два часа шли, причём быстрым ходом, взмокли все, - от лунок Соснового Бора, до которых в свою очередь от берега 35 минут хода было. Из района между Бальгой и маяком уже было видно скопление рыбаков под Балтийском, к нему мы и чесали целенаправленно.
Пришли и видим - не зря шли. Корюшка, действительно, клюёт отлично, у людей уже по мешку полиэтиленовому наловлено. Быстренько просверлили себе лунки и начали тягать. Особенно лихо Смертин орудовал - килограмма четыре надёргал, по килограмму в час. А я оплошал, что-то много сходов было, крючки, видать, затупились у блёсенок. Штук тридцать всего поймал, хороших, правда, крупных корюшек.
5 февраля 1988 г., кирха
Забравшись так далеко, мы только в два часа начали ловить, а чтобы успеть на семичасовой дизель в Валетники, надо было бы самое позднее без четверти пять сматываться и дуть полным ходом, так что на ловлю всего ничего оставалось. А уходить не хотелось - и погода хороша, и корюшка клюёт отлично, когда ещё такое повторится!
- Ну, что, братцы, сидим до последнего дизеля?
- А когда он идёт?
- Около десяти часов где-то.
- Значит, до восьми ловить можно.
- Мне Ленка шею намылит, - сказал Лёня. - Да ладно, Бог с ней. Всё же не пустой приду, а то она уж и не верит, что я на рыбалку езжу. Неизвестно, говорит, где ты болтаешься, рыбы-то не носишь. Давайте, останемся.
- И мои будут волноваться - не утоп ли, - высказался Кшевецкий. - Но уходить сейчас не хочется. В общем, я как все.
Серёжа Лебле и Смертин домой вовсе не рвались, я тоже был не прочь задержаться. И тут сидевший неподалёку от нас пожилой мужик, слышавший наши разговоры, предложил нам:
- А вы, ребята, езжайте с нами, на нашем автобусе. Он у Лысой горы стоит. Мы из Нивенского совхоза. Автобус в восемь часов поедет. Только не опаздывайте, ждать не будем.
Мы, конечно, обрадовались этому предложению и поблагодарили за него. Ловили до семи вечера, после чего пятьдесят минут шли до берега к Лысой горе, и в восемь часов автобус - служебный ПАЗик - повёз нас вместе с нивенскими любителями подлёдной рыбалки по дамбе в Валетники, то есть на станцию Приморский Новый, чтобы оттуда через Пятидорожный выехать на Берлинку.
Но, не отъехав от Приморского и километра, автобус сломался, чего-то там полетело, вышла из строя система охлаждения, и автобус еле-еле добрался обратно до Приморского. Там его и оставили на ночь. До прихода дизеля сидели сначала в автобусе, потом вылезли попрыгать, перебрались к остановке поезда.
Когда подошёл состав, увидели в освещённых окнах одного из вагонов "погранцов", проверявших документы у пассажиров. У нивенских были пропуска, и бояться им было нечего, а мы рванули в головной вагон, надеясь, что пограничники не успеют до него добраться, - ехать-то по погранзоне всего пять минут, одну остановку до Соснового Бора проскочить бы и всё.
Эх, а ведь были времена - не то, что в Валетники или в Знаменку - в Мамоново свободный въезд был! Уже две только минуты оставалось до Соснового Бора, когда пограничники появились в тамбуре нашего вагона. Мы кинулись в противоположный тамбур, у кабины машиниста, сгрудились у дверей вагона, прижались к ним, затаились, - авось, не заметят!
Не заметили. Или не захотели замечать. Тем более, что вот и Сосновый Бор уже. Пронесло. Не хватало ещё штраф платить полста рублей за корюшку нашу многострадальную.
21 марта мы опять выехали почти тем же составом, только вместо Смертина был Кореньков, в Сосновый Бор (ноль - плюс три градуса, давление 736-744 мм, ясно, ветер западный, северо-западный, слабый). Ловили напротив Лебединого, то есть между Сосновым Бором и Береговым. Я поймал 21 штуку и вернулся домой на 4-часовом дизеле. Клёв был так себе - с утра ничего, а потом всё хуже и хуже.
На следующий день я поехал в Береговой с Митей. Весна набирала разгон. Утром был ещё морозец - минус один градус, а днём - плюс шесть, ясно, давление 745-748 мм, ветер юго-восточный, южный, слабый, но лёд хоть куда ещё, сантиметров сорок толщиной.
Народу по такой погоде множество расселось от Берегового до Соснового Бора, а корюшка опять смылась куда-то, единичные экземпляры попадались, да и то не каждому. Салака зашла в залив, видели нескольких салачин выловленных. Мы с Митей прошли по льду от Берегового до Соснового Бора, поймали в Бору 4 маленьких корюшки и на 4-часовом дизеле уехали домой.
А когда ехали утром на рыбалку, в автобусе нас мужик один допекал математическими шарадами (про среднюю скорость, про сапожника и инвалидов) и был страшно доволен нашей несообразительностью.
Несмотря на неудачу предыдущей поездки, Митя согласился поехать в Сосновый Бор снова. У него были каникулы как раз, и мы отправились с ним на рыбалку ещё и 25 марта. Температура воздуха была плюс 1.5-6 градусов, давление 744 мм, пасмурно, ветер юго-восточный, слабый.
В Сосновом Бору корюшка поклёвывала, и мы с Митей за час поймали 7 штук. Тем не менее в 11:40 мы снялись с лунок и пошли к Бальге в расчёте выйти, если повезёт, на плотную стаю, да и просто пройтись по заливу, благо идти хорошо - лёд и не скользкий, и не вязкий, снега нет, шагай напрямки в любую сторону.
Минут за сорок дошли до Бальги, до того места под Лысой горой, где хорошо ловилось у меня с Кореньковым и плохо с Лебле и Кшевецким. По дороге проверяли попадавшиеся лунки, не замерзавшие теперь, но без результата. У Бальги нам встретился один герой, блеснивший судака, и с удочками, расставленными на корюшку. Около него стояла распочатая бомба "партейного". Нетрезвым голосом он поведал, что ловить надо не здесь, здесь ни хрена нет, все ловят под маяком, а ему туда ходу нет, ему там ... дадут, а то бы он пошёл.
Мы с Митей повернули в сторону маяка. В тумане его не было видно, и мы шли по компасу просто на север. Вскоре впереди прорезались фигурки людей, и мы направились к ним, думая, что это рыболовы. Это и были рыбаки, только не любители, а профессионалы, колхозники, вынимали рыбу из сетей и складывали её в ящики, чтобы на "Буране" отвезти на берег. В основном, как обычно, в сети попадался лещ, но и судаков, что меня удивило, оказалось предостаточно. И каких красавцев! Где же они до того были? И почему не попадались на блёсны? Загадка. Я не удержался и поканючил:
- Может, продадите одного, а?
- Ступайте во-он туда, видите, народ чернеется, корюшку ловят, там и наловите, а здесь не магазин.
Другой мужик заметил:
- Что это вы с пацаном в такую даль забрели, заблудитесь, видимость плохая.
- Не заблудимся, у нас компас есть.
И мы двинулись дальше в ту сторону, куда нам показали, под Балтийск, где, действительно, чернело скопление точек. В этот раз народ сидел немного ближе к маяку и дальше от Балтийска, чем когда мы ловили большой компанией (когда автобус сломался). На подходе к толпе я сказал Мите:
- Смотри, где больше вскакивают и руками машут, туда и двинем.
Нашли такое место, рядом как раз несколько лунок в линию пробурено. Опустили туда удочки - глубина метра четыре, и началось! Клевало практически беспрерывно, только опускай. То самое, что называют "по-чёрному". Митя так увлёкся, что застегнуться ему некогда было после перехода. Дрожит весь, замёрз, а от лунок не оторваться. И корюшка крупная. Поймали мы с ним 70 штук за два с половиной часа. Пришли на место в два часа дня, а ушли пол-пятого.
Обратно до Валетников шли два часа, по льду и по дамбе по часу. Митя, конечно, устал, да и я с ног валился, и спина трещала, но оба мы были довольны. Я более всего тем, что Митя такой поход спокойно перенёс и ловил с азартом.
Улов наш был очень кстати - через день приехала Ирина на Мишин день рождения и вдоволь корюшки наелась.

И вот осталось описать последний мой выход на лёд этого длинного, но не очень-то удачного в целом сезона.
29 марта. Температура воздуха плюс 6-8 градусов, давление 726-736 мм, переменно, ветер юго-западный, умеренный, лёд рыхлый, толщина сантиметров 15-20. Ездил в Валетники. Ходил под "чёрный маяк", то есть туда, где мы с Митей так удачно ловили корюшку четыре дня назад. Толпа и в этот раз там сидела, а корюшки не было. Часа за два я поймал две корюшки и две камбалы, а потом бегал аж к искусственному острову, пробовал блеснить судака, но безо всякого результата.
Тем и закончился сезон. Спину себе в тот день я намял ужасно, хоть и облегчился заранее - сменил полушубок на пальтишко. Ну, а общие итоги сезона таковы. Первым делом, морду обморозил. Судаков поймал двух недомерков, из которых одного отпустил с Богом. Блесну наилучшую потерял. В трещину провалился. От погранцов прятался. По заливу набегался как никогда. Один всего удачный выход на плотву и три на корюшку. Неудачных же и считать не хочется.
Длился сезон на заливе у меня с 10 января по 29 марта.

444

Чем же ещё была знаменательна эта зима 1987 года?
В небывало морозные январские дни зимних каникул Митя катался на лыжах, которые ему подарил Дед Мороз на Новый год. Митя, правда, обнаружил их во время уборки на шкафу ещё до Нового Года, не сумели спрятать как следует. Выходил кататься он без энтузиазма (стеснялся, что в валенках), под моим командованием. Я его сопровождал всякий раз в спортивном костюме и кроссовках, бегая вдоль лыжни вокруг Нижнего озера и жалея о собственных лыжах, так и брошенных в Ладушкине, в сарае у Хурдайло.
Морозы при этом достигали 27 градусов. Например, 11 января, на следующий день после того, как я щёку отморозил, Митя катался на лыжах, а температура была минус 25-27 градусов (7 января - минус 24-22). Митя учился кататься с горки у нового Дома профсоюзов, самой большой на озере, и получалось, не каждый раз падал.

В январе, в самые морозы пришла в ИЗМИРАН ЭВМ ЕС-1046, предназначенная для нас. Как ни упрашивал Шандура казанский завод-изготовитель, чтобы машину отправили прямо в Калининград, ничего не вышло, никакие письма от дирекции ИЗМИРАН не помогли. В разнарядке указан ИЗМИРАН, который в Троицке, и знать ничего не знаем, дальше сами, куда хотите, переправляйте. И ящиками с ЭВМ загромоздили территорию у главного корпуса ИЗМИРАН. Лобачевский, в свою очередь, на нас накинулся:
- Забирайте немедленно своё барахло отсюда, высылайте своих людей. Я вам, что ли, эмэнэсов из своего отдела мобилизовать должен? У нас грузчиков нет штатных!
Я намекнул Лобачевскому, что, может, за спиртик удастся людей в ИЗМИРАНе на погрузку найти, всё же дешевле будет, чем наших сотрудников в командировку гонять на погрузочно-разгрузочные работы.
Лобачевский рассвирепел:
- Какой спиртик? Прошли те времена! Вы, что, хотите, чтобы я в тюрьму из-за вас садился?
Тем не менее, именно спиртик в конечном итоге решил дело, хотя я и командировал в ИЗМИРАН в помощь Янину и Лещенко своих бойцов - Ваню, Федю, Володю Клименко. Их такелажные услуги так и не понадобились. Часть груза из состава ЭВМ была отправлена в ИЗМИРАН по железной дороге отдельным вагоном, который прибыл из Казани в Подольск. Так хоть этот вагон удалось отправить, не разгружая, в Калининград.
А в Калининграде он потерялся, не могли найти дня два. Потом не могли вскрыть вагон, железнодорожные же умельцы раскурочили ему двери, а при разгрузке лапами автопогрузчика помяли стойку чуть ли не центрального процессора (это всё Ваня Карпов наблюдал как наш представитель, а потом живописал нам). Короче, поизмывались над этой машиной, как смогли. Над голубой мечтой нашей.
- Если она ещё и заработает после всего этого, - говорила Коренькова, - то я буду уважать наших казанских товарищей.
Забегая вперёд, скажу, что к лету машину удалось запустить. Для этого, правда, Шандура подбил Иванова и меня на противозаконную операцию - взять на совместительство подставное лицо, через которое (за часть выплаченной ему зарплаты, неизвестно какую) был заключён договор с заводом-изготовителем на пуско-наладку ЭВМ.
По закону же завод это вовсе не обязан был делать, на то существовало в Калининграде специальное ПТО, никакого опыта установки таких машин не имевшее. Вот, чтобы не связываться с этим несчастным ПТО, Шандура и предложил вариант, уже опробованный ранее в ЦПКТБ. Сработал он и теперь. Заводские наладчики в два заезда по две недели запустили машину в работу.
8 февраля 1988 г., кирха
В январе состоялся Пленум ЦК КПСС по кадровой политике, который долго готовился, откладывался, от которого чего-то ждали, поговаривали, что Щербицкий слетит, но ничего такого не произошло, сор из избы не был вынесен, только что Кунаева из Политбюро выперли, так это уже как само собой разумеющееся было воспринято. Остальные ретрограды, видать, держались крепко.
Тем не менее некий новый этап перестройки обозначился. Слова "застой", "демократия" и "гласность" произносятся всё чаще, а "ускорение" - всё реже, хотя и не исчезло ещё совсем. Было сказано на Пленуме Горбачёвым: "Идеология и психология застоя отразились и на состоянии сферы культуры, литературы и искусства. ... в силу известных обстоятельств (хорош оборот!) из теории и обществоведения ушли живая дискуссия и творческая мысль, а авторитарные оценки и суждения стали непререкаемыми истинами, подлежащими лишь комментированию."

В январе (8-го числа) у дяди Вовы случился второй инфаркт, а через два месяца (3 марта) один за другим третий и четвёртый. Как выжил - непонятно. Голос совсем почти потерял от чистого кислорода. Курить бросил. Наконец-то. Дождалась тётя Тамара. Вся жизнь её теперь полностью сосредоточилась на дяди Вовиных болячках - от изорванного сердца до изъязвленного заднего прохода, мучилась вместе с ним, боролась, как могла, её энергией дядя Вова только и держался, вне всяких сомнений...

5 марта умер Алик - сосед Шагимуратова, 38-летний бортмеханик на Ту-134, всегда весёлый, жизнерадостный бодряк, типичный сангвиник. Мы познакомились с ним у Шагимуратовых, не раз оказывались в одной компании и часто встречались в аэропортах и самолётах. Митю он как-то водил в кабину экипажа, когда мы летели в Симферополь.
Алик из простой многодетной белорусской семьи, и, как он сам рассказывал, самый путёвый из всех своих многочисленных братьев. Единственный не курящий и практически не пьющий, прочие же шибко злоупотребляли. Женат, сын немного постарше Мити.
Скрутил его скоротечный рак, саркома чего-то там в животе. До того он ничем особенным не болел, не считая обычных простуд, выглядел здоровяком нормальной комплекции. Да что там говорить - лётчик, комиссии регулярно проходил.
Его прооперировали, но ещё швы не зажили, как следует, - опухоль снова стала расти. Выписали домой, он был слаб после операции, но чувствовал себя неплохо. И вдруг умер среди бела дня, тромб какой-то оторвался вроде бы и закупорил что-то где-то. Лежал спокойно, жена на кухне была и вдруг слышит - захрипел ...
Обсуждая его смерть, вспоминали, что в прошлом году, перед майскими праздниками, когда чернобыльская радиоактивность плыла по ясному небу над нашей областью, Алик целыми днями на даче на участке ковырялся.
- Да ну, ерунда, - отвергал Кореньков гипотезу лучевого происхождения Аликовой болезни. - И дозы малы были, и что он один, что ли, загорал тогда? И у молодых рак бывает безо всякой радиации.
Вот это и есть, наверное, рок, судьба. Невидимая причина. Что определило его долю? Какое стечение и каких обстоятельств? В чём он виноват? Что делал неправильно? А ведь всё произошло по законам природы, как и всякое событие, которое происходит.
Дядя Вова расплачивается своими инфарктами на седьмом десятке лет за то, что пил, курил, как паровоз, всю жизнь, двигался мало, сиднем всё сидел за своими марками, да плюс дистрофия блокадная и ранение.
Даже в ранних смертях Мишки Родионова и Тани Крупенниковой можно было найти какие-то причины - несоразмерные сердцу занятия спортом, к примеру, сильные стрессы...
А Алик за что был приговорён к смерти в свои 38 лет и при своём праведном образе жизни?
Никто от этого не застрахован. В том-то всё и дело.

1 марта я получил открытку из ВАК, извещавшую о присвоении мне учёного звания "профессор" по специальности "геофизика". Правда, я ещё перед Новым годом получил записочку от Данилова:
"Дорогой Саша! Рад сообщить, что твоё профессорство единогласно утверждено экспертным советом и теперь автоматом пойдёт в Президиум где-нибудь в начале года. Всего наилучшего. Лёша Данилов."
Счёл нужным уведомить, порадовать. Или напомнить, что он в ВАКе и за нас (меня) радеет.
Так что теперь я профессор. "Кислых щей", как говаривали в годы моего детства, когда этой кличкой дразнили очкариков.
На торжественное вручение диплома я приглашался в Москву на такое-то число, но не поехал - других дел не было в это время. Диплом (бумажку) переслали в ИЗМИРАН, там его передали Иванову, и он у него в столе долго валялся, пока не попал, наконец, ко мне.
А потом я в ИЗМИРАНе, в отделе Учёного секретаря выпросил себе "корочки" (обложку) для диплома, поносного какого-то цвета. И за лекции в университете по физике ионосферы, читанные весной, мне уже заплатили по профессорски - по 4 рубля в час, вдвое выше, чем прежде.

12 марта вместе с Сашулей, Серёжей и Людой Лебле смотрели "Покаяние" Тенгиза Абуладзе.
Сильнейшее впечатление!
(Анекдот: Кому не нравится "Покаяние", тот враг народа!)
Этот фильм мог бы стать символом перестройки, если бы она дотягивала до его уровня.
Пока же она оставалась на уровне "Пожара" Распутина, "Печального детектива" Астафьева и "Плахи" Айтматова - её литературных откровений на начало 1987 года.
А последующие - "Новое назначение" Бека, "Белые одежды" Дудинцева, "Зубр" Гранина, "Дети Арбата" Рыбакова, "Ночевала тучка золотая" Приставкина, "Васька" Антонова - при всём шуме вокруг них не заставили меня их прочесть. Не из принципа, конечно. Того нет под рукой, этого не достать, третье другие читают, - ну, и ладно.
"Котлован" Платонова прочёл - хорошо. Так это классика!
А про остальное - содержание знаешь вроде бы, и достаточно. Фактов всяких жареных вон хоть в "Огоньке" навалом, а мыслей оригинальных что-то не слышно. Разве что Шмелёв в "Новом мире" о безработице как необходимости заикнулся, так его сам Михаил Сергеевич поправил: этого, мол, мы никогда не допустим, не отдадим нашего главного завоевания! (на встрече с какими-то перепуганными трудящимися).
(продолжение следует)