тридцать лет

он любил стоять на краю. суровый косматый ветер толкал его в затылок и спину, прошлое подкашивало ноги, но он держался над высотой. порой ему приходила мысль пройтись по воздуху, проверить свою веру, отмести своё желание. он читал письмена на краю. крыши, острова, обрывы. в них всех он видел уже неких живых, с сердито поджатыми губами, крепко сжатыми зубами, до боли в желваках. подолгу он разговаривал с краем, и не беда - шептал он - что никто не отвечал, упорство, спокойный и грустный голос сделают своё - будет ответ, будет смысл, что видно там перед ними, ночью, в грозу, в шторм, как успокаивают они ветер, задирающий их даже не иcподтишка, а с обиженым упрямством. свои одиночества он стал предпочитать разделять с определёнными крышами, и испытывал настоящую ревность, когда видел, что на краю стоит кто-то другой или вдруг на крышу выползала компания пьяной молодёжи. особенно полюбил он крыши питера. само это словосочетание "крыши питера", произнесённое вслух, наводило на него истому и сладко-сладко становилось ниже желудка. он жалел только, что не было в этих двух словах буквы "л" - это была его любимая буква - полумесяцем изогнутый язычок резко отталкивался от нёба чуть-чуть стукнувшись о зубы. каждые выходные он садился на ночной поезд и уезжал в питер. поездки были превращены в ритуал, путь жертвоприношения крышам. он никогда не брал постельное бельё и улыбался тоненькой монашеской улыбкой проводнице, когда он спрашивала "почему". он прикасался к столбу адмиралтейской иглы ладонью, ехал в пушкин - пять раз по гранитному поребрику обходил больший пруд с колоннами, затем уходил, садился на землю и смотрел, смотрел на волны финского залива, смотрел совсем ни о чём не думая, до ночи забирался в подвальный кабачок - яичница с большим куском мяса, бутылка дешового "амстердам навигатор", поджаренные хлебцы, мягкая скука, тишайшие песни тоненькой девочки на сцене. иногда сидя за грубо сколоченным из прокопченных досок столом вспоминал, как ещё в москве сходил на концерт текиладжаззз - с особой любовью он охранял памятью момент, когда фёдоров переступил проводок, разделяющий сцену и безумные мечты "я-ты", и встал рядом с ним - они были одного роста - во время исполнения ими песни "склянка запасного огня", он подумал, что они как финский залив в его любимом местечке в петергофе - иногда игриво играются с камешками, а иногда пытаясь разбить бьют в гранит. тогда в клубе он закрыл глаза и захотел нарисовать что-нибудь воздушное и резкое угольком на небольшом полотне или выпить дрянь в парадной, получить в ухо, упасть и не вставать, уйти в землю, найти рогатку и весело смеясь выбить стёкла страшно выключенных витрин... не открывая глаз он попросил бога "пожалуйста, боженька, разреши мне познакомиться с девушкой, я очень слаб, и грехи остаются во мне, но пожалуйста, боженька, ты ведь милосерден и добр, разреши." концерт был окончен, он пошел на танцпол, дождался медленного танца и пригласил девушку. он утонул в её волнистых волосах, не мог произнести ни слова, а когда немного отодвинул голову, чтоб посмотреть ей в лицо, она отвернулась - подумала, что хочет поцеловать в губы. он положил голову на её плечо, нежно улыбался  рисовал небо на её голой спине. вы сейчас уходите? - она кивнула головой - на метро - она кивнула головой - можно вас проводить? - да, но только до метро, я не москвичка, живу у подруги. они вышли на улицу и его понесло - рассказал и о текиледжазз,и о том что любит питер, а в москве чистые пруды его тайное место - там спокойствие молоком разлито и недавно выпустили трёх грязных и тощих лебедей, лет восемь назад их было много, но они все умерли... не будем о грустном - улыбнулась девушка - вы любите питер? у меня там бабушка живет. а знаете какоё мое любимое там место? нет - затаив дыхание спросил он. в петергофе, за лицеем есть качели - они. "боже, боже, пожалуйста..." - зашептал он про себя. они молча дошли до метро, она махнула ему рукой - прощайте - и уехала. он не спросил ни её имени, ни телефона, да и лицо её вскорости забыл, но понял, что обманулся и если раньше он мог лежать на тонком льду, то теперь не сможет, что звёзды никогда не будут светить над ним. каждый вечер он ждал её, лежал, блуждал взглядом по трещинкам в потолке, курил тонкие папироски, обжигал губы... здесь в подвале на невском он думал об этом, не думал, просил новую пепельницу и, шутя, галоперидола, и не мог вспомнить, когда он полюбил стоять на краю. а ночью он шагал на одну из пяти любимых крыш низеньких домов, стоял и смотрел, как машины, как огни, как трубы, как мраки и тьма...однажды крыша питера действительно заговорила с ним, она сказала, что он слишком долго общается с ней, что он губит себя и попросту глуп, что он должен уйти и больше никогда не приходить к ней. он действительно бросился вниз. а куда ещё?