Часть 3. 

ТОЧКА ВОЗВРАТА


Рассвет проходит стороной, боясь коснуться твоих глаз,
Пока ты спишь – ты человек, проснешься зверем.
Под кожей век цветные сны, играет тихий, тихий джаз –
Так хорошо, но ты встаешь – ты крови верен.
Седое сердце, мертвый взгляд и привкус соли на губах –
Ты страх отведал и сполна напился боли.
В тебе так пусто и темно, как в этих серых городах,
Но ты умело день за днем играешь роли.
Ты точно знаешь, где искать, ты помнишь запах их следов,
Его так трудно позабыть – тот запах серы.
И ты идешь из года в год дорогой тысячи ветров,
Дорогой тысячи следов и волчьей веры.
И той дороге нет конца, хоть ничего не изменить,
И так спокойно бьется в такт седое сердце.
Ты доверяешь лишь луне, и спать ложишься словно жить,
Лишь часто смотришь на часы – ведь ты не вечен.
Как я хочу тебя спасти, тебя к своей душе прижать,
Другую жизнь тебе пою, но все без тóлку.
И с каждым днем все крепче лед и все спокойней убивать,
И так бездумно холодны объятья волка.


I.

     Ктo не умеет пользоваться счастьем,
     когда оно приходит, не должен жаловаться,
                когда оно проходит.
                М. Сервантес

     Город появился неожиданно – только что тянулись длинные, поросшие лесом горы, слов-но прорисованные на фоне яркого июньского неба, и вдруг блеснула золотом бухта, загро-можденная длинными баржами, пароходами, бесчисленным количеством мелких суденышек, косо торчали стрелы кранов, лениво ползли куда-то катерки и лодчонки, темнели большие ржавые буи, и на коротком пирсе даже на таком расстоянии можно было разглядеть фигуры упрямых рыболов с длиннющими телескопическими удочками… а к бухте сползал город, стелился по холмам, выглядывал из гущи еще не пожухшей зелени акаций, платанов и каш-танов – белый, запылившийся город, разомлевший от жары, но и в этой раскаленной томно-сти прекрасный, словно плавающая в прозрачном меду жемчужина. Город появился неожи-данно и так же неожиданно исчез за новым поворотом дороги, но потом появился вновь, чтобы больше уже не исчезать, а дорога все спускалась, и холмы вокруг прорастали частны-ми домиками, сглаживались, потянулись пяти и девятиэтажные дома, светофоры, витрины, провода. Серебристая «Субару-Импреза» неторопливо заскользила в потоке машин, благо-родно сияя гладкими, чистенькими боками. Минут десять она  колесила по улицам, казалось  бы, без какой-то определенной цели, потом свернула с трассы и мягко притормозила у обо-чины гостиницы, в которой давным-давно никто не жил, а в номерах располагались офисы многочисленных фирм. Люди в «импрезе» несколько минут сидели  молча и смотрели на крохотный сквер, где в летнем открытом  баре под зеленым тентом разносили прохладное разбавленное пиво и играла музыка.
     - Ничего не изменилось, - рассеянно произнес, наконец, один из сидевших в машине. Ху-дощавый, в сером деловом костюме, чисто выбритый, с аккуратно постриженными и уло-женными волосами, он походил на преуспевающего бизнесмена, только недавно начавшего оправляться от тяжелой болезни. Его пальцы, лежавшие на коленях, слегка подрагивали, а глаза за тонкими прямоугольными стеклами очков казались печальными, но в то же время в их взгляде было что-то воинственное и слегка надрывное.
     - А с чего бы тут что-то изменилось? Тебя здесь не было лишь полгода. А это не срок для перемен, - с легкой усмешкой заметил водитель. Тоже чисто выбритый и в очках с изящной оправой, он походил одновременно и на бизнесмена, и на сотрудника спецслужб. Он выгля-дел по отпускному элегантно в светлом костюме, но его серые глаза были мрачными и уста-лыми, словно он не отдыхал уже много лет, а его левую бровь рассекал свежий шрам. – Го-рода – не люди.
     - П-почему ты приехал именно сюда? – спросил худощавый. – Почему именно этот город?
     Водитель пожал плечами.
     - Не знаю. Здесь все началось… Не понимаю, чего ты за мной потащился. Я ведь предла-гал тебе остаться в Симферополе. Там у тебя было больше вариантов ее найти. В конце кон-цов, там живет ее мать, да и этот хирург мог бы тебе помочь.
     - Ее там нет, - негромко отозвался его спутник. – Нет, я чувствую это… ты ведь понима-ешь, ты ведь тоже… мог чу-чувствовать такие вещи?…
     - Мог, - отозвался водитель и сунул в рот сигарету. – Но тебе следовало бы поехать одно-му, если уж так приспичило! Я-то уж наверняка в международном розыске, а со мной и тебя заметут. Глупо.
     - Зато правильно, - заметил худощавый. – Я ведь найду ее… я знаю это… Слушай, Схим-ник, не валяй дурака, не возвращайся. Поехали со мной. Останешься с нами. Я объясню ей – она поймет.
     - Зачем?
     - Просто. Тебе будет лучше с нами. Человек не должен быть один.
     - Слава, если я тебе свою душу вывернул, это еще не значит, что ты стал моим лепшим корефаном, это просто…
     - А что просто?.. – осведомился Слава с кривой, но вполне добродушной усмешкой.
     …В Камышине Схимник загнал «Астру» в какой-то безлюдный дворик и исчез почти на сутки, после чего вернулся на новой машине, чистенькой серебристой «Субаре-универсале», которую Слава, выбравшись из «Астры» оглядел с невольным нескрываемым удовольстви-ем.
     - Хорош глазеть, не на выставке! – сказал Схимник нетерпеливо. – Полезай! Я уже позво-нил Свиридову – завтра он приедет за своей машиной. Через минут десять ее загонят на сто-янку. Полезай же!
     За время отсутствия он успел побриться и переодеться, но выглядел неважно. Слава встревожился, что Схимник может отключиться за рулем, и тогда они въедут в дерево или в какую-нибудь встречную машину. А потом он подумал о пистолете, который Схимник, ухо-дя, забирал с собой, и сейчас, несомненно, спрятал либо за поясам брюк, либо в кармане. Хо-рошо бы было суметь его забрать.
     Но пока что Схимник вел машину вполне прилично. Он отвез Славу к своему знакомому, о котором упоминал еще в Волжанске. Знакомый обитал в приличном двухэтажном особняке и обладал великолепной раздвоенной бородой, что делало его удивительно похожим на Александра II. При виде Схимника он искренне обрадовался, что Славу совершенно изумило – до сих пор он не предполагал, что Схимник может у кого-то вызвать такое неподдельное теплое дружеское чувство. Причем владетеля замечательной бороды, назвавшегося Славе Анатолием Ивановичем, нисколько не обескуражило, что Схимник на все его расспросы от-вечал мрачно и односложно, - похоже, он либо привык видеть его в таком настроении, либо просто не придавал этому особенного значения.
     - Все сделаем, Леша, - весело сказал он, когда Схимник изложил ему свою просьбу. – Не беспокойся, ты же знаешь, что я лучший паспортный стол в этой области.
     Слава побрился и переоделся в привезенную Схимником одежду, после чего тот протянул ему изящный футлярчик с очками. По диоптриям они оказались в самый раз, и Слава хотел было удивиться, но тут же вспомнил о Свиридове, который в свое время проверял его зрение и наверняка снабдил Схимника этой информацией. Затем Анатолий Иванович отвел их в свою подвальную фотостудию, стены которой были сплошь увешаны великолепными фото-графическими портретами скудно одетых юных красавиц в соблазнительных позах.
     - Работаю с местным модельным агентством и центром эстетического развития молодежи, - пояснил он, заметив, как Слава с интересом разглядывает фотографии. – И вообще… люб-лю посмотреть на хорошеньких девчонок.
     Он сфотографировал Славу и Схимника, после чего сообщил, что для работы ему понадо-бятся примерно сутки, а пока они могут разместиться на втором этаже.
     - Прежнюю герлфренд я вытурил, новой пока не завел, так что вы мне тут не помешаете, - сообщил он.
     На втором этаже были три комнаты, сплошь уставленные большими и маленькими гви-нейскими деревянными статуэтками. В первой же комнате Схимник, даже не сняв обуви, по-валился на диван, откуда начал внимательно наблюдать за всеми перемещениями Славы, с любопытством разглядывавшего обстановку. В конце концов, тому это надоело, и он ушел в дальнюю комнату, где, осмотрев окна  и убедившись, что удрать незаметно никак не полу-чится, включил огромный телевизор и плюхнулся в не менее огромное кожаное кресло.
     В комнату, где остался Схимник, Слава вернулся часа через два. Схимник по-прежнему полулежал на диване, но теперь из одежды на нем остались только брюки, а на боку белела свежая повязка с проступившим сквозь белое ярким пятнышком крови. На журнальном сто-лике рядом с диваном стояли пепельница, забитая окурками, и наполовину пустая квадрат-ная хрустальная бутыль с коньяком. В неподвижном воздухе покачивались паруса сигарет-ного дыма, и свет люстры тускло просеивался сквозь них, создавая жутковатую иллюзию на-чинающегося пожара. При виде Славы Схимник выплеснул в рот очередную рюмку и бряк-нул ею о столик, потом сунул в рот дымящуюся сигарету и закинул руки за голову.
     - Выйди! – глухо сказал он Славе, не глядя на него.
     - Ты рехнулся?! Куда тебе пить в таком состоянии.
     - Я сказал, выйди! – повторил Схимник, и в его голосе проскользнуло рычание. – Возвра-щайся туда, где сидел! Если ты насчет еды, то через час я тебе что-нибудь принесу, а сейчас вали обратно – понял?!
     - Через час ты вырубишься, - негромко произнес Слава, застыв в дверях комнаты. – Како-го хрена ты делаешь?! Утром же ни-никакой будешь! Или нас уже не ищут?! Или ты решил завязать с торговлей и весь этот бардак затеял для собственного увеселения?!
     Схимник резко сел, и пепел с сигареты ссыпался на его голую грудь. Белки его глаз были испещрены пурпурными прожилками, а сама радужка потемнела, и в черных маслянисто-блестящих зрачках таилось нечто очень нехорошее и в то же время удивительно осознанно-трезвое. 
     - Катись в свою комнату, Слава, - сказал он, заглаживая назад волосы обеими ладонями. – Я не шучу. Я сейчас не в том состоянии, чтобы с тобой тут дискуссии разводить!
     - Вот именно, что ты в паршивом с-состоянии и, по-хорошему, тебе бы врачу показаться надо! – спокойно заметил Слава. – Ты лег бы спать… хотя бы. Не боись, не сбегу. Я с-сам не в лучшем состоянии.
     - Ты будешь в еще худшем состоянии, если сейчас же не уберешься! – сказал Схимник со знакомой равнодушно-насмешливой интонацией, бросил сигарету в пепельницу и вдруг лег-ко вскочил на ноги и быстро подошел к Славе почти вплотную. На него пахнуло резким за-пахом коньяка, сигаретного дыма и каких-то лекарств. Глаза Схимника стали страшными и потемнели еще больше, но теперь в них окончательно не осталось и следа хмеля. Прежде, чем Слава успел что-то сделать или сказать, Схимник схватил его за плечи, протащил через комнату и толкнул в кресло, с которого тот недавно поднялся.
      - Сиди здесь! – зло сказал он и, словно для придания значительности приказу, ткнул в его сторону указательным пальцем, на котором весело взблеснула изумрудная крыша пирамид-ки. – И не дай бог тебе!..
     Схимник повернулся и грохнул за собой дверью, а через несколько секунд Слава услы-шал, как с той стороны к двери придвигают какую-то мебель.
     Схимник сдержал свое слово и ровно через час выпустил его из заточения и отвел на пер-вый этаж, где в обеденной комнате Анатолий Иванович уже сидел за обильным столом и с удовольствием поглощал копченую рыбу под водочку. Сам Схимник, снова полностью оде-тый, выглядел как обычный усталый человек, хвативший немало коньяку, разговаривал со-ответственно, и глаза его были обыденно-хмельными и спокойными. Спать он лег позже всех, но утром выглядел вполне бодро, и когда они ближе к обеду, забрав новенькие доку-менты, распрощались с Анатолием Ивановичем, «импреза» полетела по дороге без каких-либо огрехов.
     - Тебя, значит, Леша зовут? – осторожно осведомился Слава вскоре после отъезда.
     - Нет, - отозвался Схимник с легкой усмешкой.
     - И не В-виталий Павлович, как в документике, верно?
     - Верно.
     - Тогда как?
     - А тебе не один хрен?! – сказал Схимник все так же насмешливо, и больше они на эту те-му не разговаривали.
      Перелом наступил на второй день, ближе к вечеру, когда они без особых приключений проехали какой-то маленький городок. Погода была хорошей, теплой, и Слава, опустив стек-ло и подставив лицо ветру, слушал какую-то незатейливую музыку  и курил – оказавшись на «свободе», он курил очень много, изголодавшись по сигаретам за время заточения в клинике. Прямая дорога просматривалась далеко вперед, сегодня было на редкость пустынно, и за полчаса не появилось ни одной машины, но Схимник смотрел в лобовое стекло так напря-женно, словно «импреза» мчалась по городской улице. Почти с самого утра он не проронил ни слова, а на все попытки Славы, с некоторых пор не выносившего тишину, завязать беседу, только отрицательно или утвердительно мотал головой и болезненно щурился. Решив, что он устал, Слава предложил на какое-то время сесть за руль, но Схимник посмотрел на него с такой снисходительной усмешкой, что Слава немного обиженно пожал плечами и больше никаких предложений не выдвигал.
     «Импрезу», шедшую ровно и мягко, вдруг пьяно мотнуло в сторону, и Слава, развалив-шийся в безмятежной позе на откинутой спинке сидения, крепко стукнулся виском о дверцу и невольно взвыл от боли – и от удара, и от одновременно проснувшейся старой раны, в ко-торую словно всадили раскаленный стержень. Машина дернулась в другую сторону, наполо-вину выскочив на обочину, и резко остановилась взрыв колесами землю. Славу швырнуло в лобовое стекло, но он успел удержаться, вцепившись в сидение и чуть не вывихнув себе сус-тавы. Повернувшись, он увидел, что Схимник безвольно навалился грудью на руль, уронив руки. Мотор продолжал урчать, и радио играло какую-то развеселую глуповатую песенку.
     - Эй… - испуганно сказал Слава, потом быстро оглядел пустынную в оба конца дорогу. Это был момент, упускать который было нельзя, и он потянулся к ручке дверцы, но тут же вспомнил про пистолет, и тотчас же тело Схимника начало сползать в сторону. Слава под-хватил его и попытался толкнуть обратно, одновременно стараясь нащупать оружие, но руки Схимника вдруг пришли в движение и отбросили Славу к дверце, потом раздался металличе-ский щелчок, и в лицо ему глянул черный зрачок дула.
     - Не надо… вот этого, - хрипло сказал Схимник. Его рука с пистолетом не дрожала, но лицо горело, и в широко раскрытых глазах расползалась сизая муть. Он тяжело дышал, при-держиваясь одной рукой за руль и кривя ссохшиеся губы.
     - Ты мне стволом в ли-лицо не тычь, - произнес Слава со спокойной злостью, глядя на не-го в упор. – Пуганый уже.
     - Ох ты, глядите-ка… - Схимник неожиданно засмеялся – смех был болезненным, скре-жещущим. Потом он качнул пистолетом, и его рука снова застыла. – Ну, давай, пуганый, проваливай!
     - Что?! – ошеломленно спросил Слава, не поняв.
     - Вали, говорю! – Схимник чуть передвинулся, и его веки поползли вниз, но он тут же снова открыл глаза и облизнул губы. – Чего ты таращишься?! Не доходит?! Когда… ****ь! – он дернулся и на мгновение побледнел. – Наташа твоя… ненаглядная… скорее всего снова в Симфере обретается, так что лови… попутку и вали!
     Он приподнялся и бросил Славе на колени свой бумажник.
     - Забирай! Считай, отпускные… Ну, чего ты ловишь?!.. – рявкнул он зло. – Пошел вон! Или я тебя, мать твою, пристрелю сейчас! Не промахнусь! Бар-ран!.. Ну?!!..
     Слава отвернулся, молча смахнул с колен бумажник, вылез из машины, захлопнул за со-бой дверцу и быстро пошел прочь. Схимник скосил глаза на бумажник и криво усмехнулся, потом поставил пистолет на предохранитель.
     - Пацан!.. – прошептал он и снова навалился на руль, уронив руку с пистолетом на колено.
     Отойдя от машины метров на двадцать, Слава замедлил шаг, растерянно оглядывая пус-тынную в оба конца дорогу. Слева от дороги тянулась длинная цепь холмов, справа мест-ность косо убегала вниз к небольшой речушке, весело поблескивающей под заходящим солнцем. Единственными звуками были легкое посвистывание ветра, стрекотанье кузнечи-ков в придорожной траве и едва слышное бормотание мотора оставшейся позади «импрезы». Слава посмотрел на нее, на темный согнувшийся силуэт за рулем, отвернулся прошел еще метров десять и резко остановился. С минуту он стоял, засунув руки в карманы брюк, и смотрел на холмы, а ветер ворошил его волосы и холодил все еще непривычно голые щеки и подбородок, и его зеленовато-карие глаза становились все более и более пасмурными. Потом он откашлялся, сплюнул и, прихрамывая, пошел обратно к машине.       
     - Чего тебе еще? – спросил Схимник с обыденным раздражением человека, которому ис-портили послеобеденный отдых. Когда Слава открыл дверцу с его стороны, он не пошеве-лился.
     - Я сигареты забыл, - мрачно сказал Слава. – Подвинься-ка. Я п-помогу.
     - Я не сижу на твоих сигаретах, - равнодушно ответил тот. – Поищи сзади, где все барахло валяется.
     - То, что ты сказал мне т-тогда… в марте – это правда?
     Схимник чуть повернул голову, и на Славу глянул налитый кровью глаз.
     - Теперь-то что с этого?..
     Слава поправил очки, снова с тоской огляделся, потом решительно сказал:
     - Подвигайся. Нельзя так… я тебя в больницу отвезу.
     - В больницу?! – Схимник издал сухой смешок и откинулся на спинку сидения. – Если нам с тобой бошки прострелить – результат будет примерно тот же.
     - Неужели прямо таки сразу засветимся?
     - Ян найдет… - пробормотал Схимник и закрыл глаза. – Жаль, что мне так и не удалось его придавить. Бери свои сигареты и вали! У меня еще хватит сил на то, чтобы свернуть тебе шею!..
     - Давай-ка… - Слава наклонился и попробовал его приподнять, чтобы перетащить на со-седнее сидение, но у него ничего вышло. – Слушай, помоги мне, имей же совесть! Мне после больницы тебя, кабана, не поднять! 
     Схимник, не открывая глаз, сдвинул брови и вдруг переместился на пассажирское сиде-ние с такой легкостью, словно чувствовал себя вполне сносно.
     - Ты дурак, - хрипло сказал он. – Тебя и впрямь не долечили. Может, забыл, откуда пулю словил?
     - Я никогда ничего не забываю, - Слава потянулся и достал из бардачка карту. – Смотри-ка, скоро город будет. Не большой, но уж врача-то мы там найдем. Раз нельзя в больницу, можно частника какого-нибудь.
     Он тронул машину с места и почти сразу же погнал ее на предельной скорости. Вначале «импреза» не слушалась его, вихлялась, визжа шинами, шла толчками, из-за того, что нога Славы подрагивала на педали газа, но постепенно он освоился и повел машину ровно, снова, как уже несколько дней подряд, чувствуя легкий холодок восторга. Не лежать круглыми сут-ками в больничной кровати под релаксирующую музыку, которую он в конце концов возне-навидел, не выкраивать драгоценные минуты на то, чтобы ходить, смотреть в окно, чувство-вать ветер и капли дождя, шевелить пальцами, просто лежать с открытыми глазами... не при-слушиваться постоянно к долетающим из-за двери звукам, не осознавать собственного бес-силия. Свобода! Он сунул в рот очередную сигарету и улыбнулся своим мыслям.
     - Наслаждаешься? – хрипло спросил Схимник, глядя на него полузакрытыми глазами. Его пальцы все еще крепко сжимали рукоятку пистолета, и он держал его косо, уперев ребро ла-дони в колено. – Смотри, поосторожней – от избытка свободы может и крыша поехать.
     - Откуда ты знаешь, о чем я думаю? – Слава не сдержал удивления, и Схимник фыркнул.
     - Да у тебя все на физиономии написано! С тобой в покер играть – милое дело. Как ты ухитрялся магазин держать – понять не могу.
     Он снова закрыл глаза и тяжело привалился к дверце. Его пальцы разжались, и пистолет со стуком упал на пол. Слава дернулся, мгновенно подхватил его и отклонился к своей двер-це, но Схимник на это никак не отреагировал.
     - Снег… - едва слышно пробормотал он, оставаясь в прежнем положении, - шел снег… и кресты… черное с белым… а теперь ни снега, ни звона… ну куда тебе столько водки, куда… опять летаешь, каждый раз…
     Слава понял, что он бредит, и совершенно растерялся, решив, что уже не довезет Схимни-ка не только до больницы, но и вообще до города. Но тот вдруг снова сел прямо, и его паль-цы с удивительным проворством забегали по шее и лицу, нажимая какие-то точки. Через не-сколько минут его лицо приняло осмысленное выражение, и, заметив в руке Славы направ-ленный на него пистолет, Схимник слегка усмехнулся.
     - Ну-ну.
     - У тебя, наверное, заражение крови. Врач…
     - Врач мне не нужен, я сам вполне врач, просто кое-что пошло не так, - спокойно заметил он, вытащил из внутреннего кармана пиджака ручку, а из бардачка какую-то бумажку, и на-чал быстро писать. – Я этот город знаю… - он глянул на часы, - езжай сразу на железный во-кзал… Возьмешь деньги…снимешь хату, потом купишь вот это все, - Схимник бросил испи-санный листок рядом с рычагом переключения скоростей. Слава скосил на него глаза и кив-нул.
     - Я все сделаю. А ты мне расскажешь потом, что произошло за эти три месяца.
     - Ну… наконец-то я слышу хоть какой-то обоснованный аргумент, - ехидно сказал Схим-ник, снял с пальца свой перстень и убрал его в карман. – Вот это уже жизненно, а то прям сказка про благородного сэра… И все равно дурак ты. Я буду спать – не буди меня, пока все не сделаешь. Ствол спрячь – нарвешься…
     Он закрыл глаза и отвернулся к окну. Слава поднял листок и начал читать, и, стараясь смотреть одновременно и на написанное, и на дорогу, чуть не въехал во встречную машину, за что получил истерично-испуганный вскрик клаксона и быстро затихшие позади гневные матерные вопли. Схимник даже не пошевелился, только его голова от толчка безвольно съе-хала вправо, и, предположив худшее, Слава, держа руль одной рукой, потянулся к его шее, чтобы проверить пульс, но прикоснуться к ней не успел – Схимник произнес, не открывая глаз:
     - Отвали – живой я!
     Слава поспешно отдернул руку и до тех пор, пока «импреза» не въехала, наконец, в не-большой город, название которого он тут же забыл, больше ни разу не посмотрел вправо. А Схимник проснулся только, когда Слава, приоткрыв дверцу с его стороны, осторожно потряс его за плечо. Приподнявшись, он огляделся, потом мутно уставился на темный подъезд не-большого трехэтажного дома сталинских времен. Возле подъезда теснились густые розовые кусты, и заросший кленами и рябиной дворик был пустынен. Где-то в соседнем дворе гор-танно страдал кот и слышался чей-то пьяный хохот.
     - Ты там уже был? – спросил Схимник.
     - Был. Ничего, нормально. Хозяйку я уже проводил, - Слава помог ему выбраться из ма-шины, запер дверцу и перекинул через плечо небольшую спортивную сумку, в которой что-то звякнуло. – На второй этаж. Сможешь подняться или я как-то...
     - Давай ключи и сумку, - сказал Схимник, слегка покачиваясь, и протянул руку. – Я под-нимусь, а ты пока отгони машину на какую-нибудь стоянку – слишком приметная для такой дыры.
     - А ты уверен, что…
     - Давай!
     - Смотри…Пятнадцатая квартира, - Слава отдал ему ключи и сумку, подождал, пока Схимник не исчез в подъездной темноте, потом сел в «импрезу», с трудом развернул ее и вы-ехал на дорогу.
     Стоянка обнаружилась всего лишь в двух кварталах от дома, и, оставив машину, Слава вернулся пешком. Вечер был теплым, в палисадниках уже вовсю цвела сирень, наполняя темноту густым ароматом, почти заглушавшим все прочие уличные запахи, а он шел и ку-рил, наслаждаясь короткой прогулкой. Какой-то прохожий попросил у него огня, и Слава щелкнул зажигалкой и дал ему прикурить. Это была мелочь, но и она для него сейчас имела огромное значение – любая деталь теперь была значительной, выпуклой, четкой, словно он рассматривал мир через огромную линзу. Почти шесть месяцев он смотрел на жизнь сквозь окно, но теперь, наконец-то, сам оказался в заоконном мире, и он казался ему прекрасным, хотя в последние месяцы своей прошлогодней свободной жизни Слава относился к миру с кротким отвращением. 
     Он шел и думал о Наташе, о том, какая она теперь стала. Слава так толком и не решил, хочет ли он снова с ней встретиться. Ему хотелось увидеть ту, которая ранним осенним ут-ром с загипсованной рукой, испуганная, разбитая шла на Дорогу, на свой поединок; ту, кото-рая почти с детским восторгом смотрела на Воронцовский дворец; ту, с которой он занимал-ся любовью под легкий плеск сентябрьского моря; ту, которая кричала, когда он уезжал и которой обещал вернуться… Но видеть ту, о которой Схимник с легким, каким-то предмет-ным презрением сказал «Она жива», Слава не хотел, и это и пугало, и злило его. По дороге ему попался телефон-автомат, и Слава подумал, не позвонить ли ему Наташе, и даже остано-вился, но тут же вспомнил, что звонить ему некуда. Конечно, можно было бы позвонить Генке Римаренко – может, он что-то знает… Но Слава не стал этого делать.
     Окна кухни и комнаты на втором этаже уже ярко светились, а когда Слава поднялся, то услышал из-за входной двери звук работающего телевизора. Он толкнул незапертую дверь, вошел и тщательно закрыл ее за собой. Разувшись, он заглянул в пустую кухню, где на плите весело посвистывал чайник, потом прошел в комнату. Схимник, сняв пиджак и рубашку, си-дел на кровати, на голом матрасе и раскладывал рядом с собой Славины покупки, изредка поглядывая на экран старенького черно-белого «Фотона», по которому передавали област-ные новости. На Славу он посмотрел раздраженно, как будто был недоволен тем, что тот вернулся так быстро.
     - Поищи – не завалялось ли где-нибудь одеяло, - сказал он и с легким щелчком отломил кончик стеклянной ампулы. – Я начинаю мерзнуть, а это плохо. И притащи горячей воды – чайник, наверное, уже вскипел.
     Он спокойно всадил иглу шприца себе в локтевую вену и слегка напрягся, медленно вводя лекарство, и Славу, смотревшего на это, передернуло.
     - Сейчас, она показывала какие-то в шкафу… - он отвернулся и пошел к поцарапанному шкафу, занимавшему почти полкомнаты, достал одеяло, потом сбегал на кухню и принес во-ду.
     - Чего теперь? – осведомился он, присаживаясь на стул возле кровати. Схимник поднял на него мутные глаза, задержав пальцы у края одной из пластырных полосок, удерживавших повязку, частично пропитавшуюся грязно-алой жидкостью. На матрасе валялось уже не-сколько пустых шприцев и ампул.
     - Теперь лучше сходи на кухню, покури… или еще чего-нибудь. Смотреть на это не очень-то приятно, никакого эстетизма.
     - Схимник, я не кисейная барышня, - холодно заметил Слава. – Что касается эстетизма, то я как-то видел тебя с пробитой башкой. И свою послебольничную рожу в машинном зеркале. Тоже не очень приятно. Но ничего, смотреть можно. Ч-чем помочь?
     - По ходу определимся…- пробормотал Схимник и резким рывком снял повязку.
     - Елки! – сказал Слава, глядя на воспалившуюся рану, кожа вокруг которой приобрела скверный тускло-багровый цвет.
     - Отека нет, - с хриплой деловитостью сказал Схимник, ощупывая бок смоченными в спирте пальцами. – Пулю я вытащил еще тогда… только очень спешил.
     - Кто тебя?.. – Славе вдруг отчего-то вспомнилась та давняя сцена, когда Наташа с камнем в руках стояла над лежащим человеком с окровавленной головой, и на лице ее был ужас, но глаза смотрели на струйку крови ей-ей одобрительно. – Не Наташка?
     - Нет.
     - Слушай… ну нельзя же так… что ты тут сможешь сделать?! Давай, я врача найду все-таки! Ты же сейчас вырубишься!
     - А, ерунда! – неожиданно беззаботно сказал Схимник. – Я все прекрасно сделаю. А вы-рублюсь минут через двадцать, не раньше. Единственно, что, вероятно, ночка мне предстоит адова.
     Схимник ошибся – адовыми оказались несколько ночей, а также и дней, в течение кото-рых он метался в лихорадке, то натягивая до бровей все одеяла, которые Славе удалось най-ти, то сбрасывая их, и Слава терпеливо поднимал их и укрывал пышущее жаром тело, с лег-ким ужасом прислушиваясь к тому, что Схимник бормотал в забытьи. Иногда он начинал материться хриплым страшным голосом, порывался вскочить с кровати, и Славе стоило большого труда удерживать его, потому что и в таком состоянии Схимник был намного сильнее. Ненадолго приходя в себя, он спокойно давал Славе нужные указания и почти сразу же снова проваливался в горячечные первобытные кошмары. Под конец Слава уже начал со-мневаться, что он выживет, но уже на четвертый день Схимник почти не впадал в забытье, на пятый уже спокойно съел горячий суп и сырую рубленую говяжью печенку, а на девятый сказал Славе, что они могут ехать. Его рана заживала превосходно, никаких осложнений больше не было, и на внешнем виде Схимника болезнь почти никак не отразилась, он только немного похудел, а в его глазах, когда он смотрел на Славу, мелькала странная насторожен-ность. Но Слава от немедленного отъезда отказался, потребовав задержаться еще хотя бы дней на пять-шесть. Вопреки тому, что он заявил Схимнику еще в дороге, Слава не расспра-шивал – выжидал, наблюдал, выстраивал, собирал вопросы из того, что уже знал. Общались они спокойно, без эмоций и мало. Схимник большую часть времени спал, восстанавливая силы, в то время как Слава бродил по городу, следуя предупреждению Схимника вести себя крайне осторожно и везде высматривая молодого, высокого, светловолосого мужчину с при-влекательным интеллигентным лицом и шрамом на запястье, которого Схимник назвал Яном.
     - Я скоро сверну себе шею, постоянно оглядываясь по сторонам, - заметил он как-то, вер-нувшись с очередной прогулки, и Схимник пожал плечами.
     - Привыкай. Тебе еще долго так жить. Газеты принес?
     - Да. Ничего интересного, - Слава бросил газеты на кровать и поставил на кресло прине-сенный пакет. Схимник потянулся и взял газеты.
     - Утром уезжаем.
     - Да, я знаю, - Слава снял пиджак и бросил его на стул. – И кто теперь кого повезет?
     Схимник холодно улыбнулся.
     - Надо было уходить, когда отпускали. Я тебе говорил, что ты дурак.
     - Я вполне могу уйти и сейчас, - сказал Слава.
     - Что-то не вижу особой прыти. Нет, ну ты, конечно, можешь попробовать, ты даже мо-жешь достать пистолет… отдаю тебе должное, найти его я не смог, - Схимник слегка улыб-нулся и развернул газету. – Попробуй. Только я-то, Вячеслав, видишь ли, далеко не благо-родный сэр.
     - Ты много говорил, когда у тебя был жар, - негромко произнес Слава, стоя посередине комнаты. – Ты бредил, у тебя б-были кошмары… и ты очень много говорил. Я слушал. Когда ты кричал, мне приходилось делать телевизор погромче, но я слушал очень внимательно. Мо-может, я и дурак, но я умею слушать. И выводы делать тоже умею.
     - Делать выводы из горячечного бреда? – скептически осведомился Схимник, не поднимая глаз от газеты. – Это нужно либо самому бредить, либо быть поэтом. Непохоже, что у тебя температура. Ты, значит, лирик, Новиков? 
     - Ты называл имя.
     Он быстро взглянул на него. Слава заметил легкую тревогу и мрачные искры в светло-серой глади глаз и понял, что он на правильном пути.
     - И что? Я знаю много имен, - Схимник сложил газету, продолжая внимательно смотреть на него, потом положил ладонь левой руки на тыльную сторону правой, закрыв ею ацтек-скую пирамидку. Слава взял пакет, подошел к кровати и сел рядом с ним.
     - Знаешь что, мужик, я думаю, нам пришло время поговорить. Я не собираюсь плясать во-круг тебя и применять все эти методы дружеского полоскания мозгов, тебя все равно сложно за-заставить делать то, чего ты не хочешь. Но… - Слава пожал плечами и вытащил из пакета большую бутылку водки, осторожно положил ее на матрас между ними, и прозрачная жид-кость слегка булькнула, - может мы все-таки поговорим? Так, самую малость.
     Схимник бросил газету и рассеянно посмотрел в окно, за которым сгущались теплые си-реневые майские сумерки, нахмурился и потер рассекшийся морщинами лоб, будто пытался что-то вспомнить, потом повернулся, взял бутылку и слегка подбросил ее на ладони, и в бу-тылке снова булькнуло.
      - Поговорить?.. – произнес он с кривой усмешкой, и глаза его стали тусклыми. – Ну, что ж, давай поговорим. Может, так оно и лучше…
     …Утром они никуда не уехали – проснулись оба с больными головами, долго отпивались пивом, мрачно глядя в телевизор.
     - Зря мы взяли тот коньяк, - хрипло бормотал Слава, моргая покрасневшими глазами, - ох, зря! Господи, как же жалеешь по таким утрам, что у тебя есть голова… Ты, кстати, не зна-ешь, почему у меня рука ободрана?
     Схимник мотнул головой, сердито разглядывая собственные сбитые костяшки. Он помнил только то, что когда они пошли за очередной бутылкой, то наткнулись на какую-то подгу-лявшую, агрессивно настроенную мужскую компанию, а вот что было потом, из памяти вы-ветрилось начисто, и это его очень тревожило. Он выпил еще пива и начал тщательно вос-станавливать происшедшее из крошечных обрывков, застрявших в мозгу, а когда постепенно ему это удалось, Схимник успокоился – во всяком случае, он никого не убил, значит, планка еще действует.
     В состоянии абсолютного ничегонеделания они провалялись до раннего вечера, а потом, когда уже начали собираться, Слава ненадолго исчез, а вернувшись, молча со стуком поло-жил на стол перед Схимником пистолет.
     - Это ведь, кажется, твое?
     Схимник взял пистолет и быстро проверил его. Оба остававшихся патрона были на месте. Он поднял голову и ухмыльнулся.
     - И все-таки, Слава, дурак ты.
     - Сам знаю, - рассеянно отозвался Новиков. – А ты псих. И кому хуже?
     - Зависит от обстоятельств.
     - Ты сможешь отвезти меня в Крым?
     Схимник откинулся на спинку стула и насмешливо взглянул на него.
     - Разве ты не можешь ехать один?
     - Я не хочу ехать один. Тем более, нам ведь все равно по дороге, разве не так?
     - Со мной ехать опасно – я тебе уже говорил. Кроме того, я еще не решил, стоит ли мне туда ехать. В сущности, мне там делать нечего. У меня много дел в другом месте.
     Слава с хмурым видом почесал затылок.
     - Понимаешь… один я могу не доехать. Я все еще паршиво себя чувствую. Просить мне больше некого, понимаешь?
     - Поэтому просишь человека, который тебя чуть не шлепнул? Шикарно, Вячеслав. Твое доверие безгранично… а ведь это были всего лишь слова… мусор.
     - Не надо читать мне морали, умник! – огрызнулся Слава. – Ты можешь внятно ответить?
     - Ну, поехали…
     …Слава отвел взгляд от зеленого тента и открыл дверцу машины.
     - Я сейчас вернусь, - сказал он, - а потом хочу заехать в пару мест. Отвезешь?
     Схимник молча пожал плечами, продолжая разглядывать сидящих за столиками.
     - Это, я так понимаю, «да», - пробормотал Слава и, прихрамывая, пошел к перекрестку. Схимник несколько секунд смотрел ему вслед, потом снова перевел взгляд на летний бар. В этот момент одна из молоденьких официанток, отсчитывавшая посетителю сдачу, нечаянно рассыпала мелочь и, ахнув, наклонилась и начала торопливо собирать весело запрыгавшие во все стороны монетки. Сидевший за соседним столиком мужчина пригнулся, с интересом заглядывая под задравшуюся оранжевую юбку официантки, потом прижал ладонь к губам, покачал головой и показал соседу отогнутый вверх большой палец. Тот захохотал. Схимник фыркнул и сунул в рот сигарету. Пассажирская дверца открылась, и он лениво повернул го-лову.
     - Поехали, - сказал Слава и захлопнул дверцу. В руках у него были две ярко-красные ро-зы, мокрые, как после дождя, сразу же заполнившие салон тонким, свежим, влажным арома-том. Слава держал их бережно и смотрел на них как-то виновато, словно срезал цветы в чу-жом огороде. – Направо и все время прямо, пока… ну ты сам увидишь.
     «Импреза» развернулась и, мягко шурша шинами, выскользнула на трассу. Схимник вел машину молча, изредка поглядывая в сторону Славы, который смотрел в окно, выпрямив-шись на сиденье, строгий и отрешенный. Он не стал спрашивать у Славы, куда они едут, это и так было понятно – и по розам, и по его голосу и виду, и по направлению дороги – Схим-нику уже не раз доводилось бывать в этом городе, и он знал его относительно хорошо. По-этому он не удивился, когда город остался позади, машина проскочила небольшой мост, и почти сразу же по обе стороны дороги потянулись каменная и железная ограды, за которыми раскинулось бескрайнее море молчаливых могильных памятников. Схимник притормозил неподалеку от ворот, и Слава сразу же вылез из машины, не закрыв за собой дверцу. Схим-ник смотрел, как он шел по центральной аллее        , потом свернул и исчез среди надгробий. Минут десять он сидел и слушал радио, глядя на приоткрытые железные ворота, потом вы-ключил мотор, запер машину, прошел мимо цветочниц, большая часть товара которых, веро-ятно, была совсем недавно собрана все с тех же могильных плит, и быстро пошел вперед, не оглядываясь по сторонам. Увидев Славу, он не стал к нему подходить, а прошел еще четыре ряда и только потом повернул и остановился за его спиной, отделенный от него четырьмя могилами, на одной из которых росла молоденькая верба. Сквозь листву он видел, как Слава сидит на корточках перед небольшой гранитной плитой. Через минуту Слава встал, положил розы на гранит, отчего они стали еще ярче и живее, словно всосали в себя из холодного кам-ня какую-то особую силу.
     - Ты можешь подойти, - негромко сказал он, не оборачиваясь. Схимник огляделся, но по-близости людей не было. Тогда он вышел из-за дерева и подошел к Славе, глядя на плиту, на фотографию красивой светловолосой девушки, улыбавшейся немного более цинично, чем, казалось бы, должны улыбаться такие девушки, и смотревшей из-под слегка приподнятых бровей так, словно ей были известны все тайны этого мира. Под фотографией была надпись: «Щербакова Н.А. 1976 – 2000. Любимой дочке от мамы и папы». Фамилия была ему знакома, и Схимник попытался вспомнить, откуда, а вспомнив, нахмурился.
     - Мне все время кажется, что я мог бы что-то изменить, если бы еще тогда сообразил вы-трясти из нее, что происходит, - пробормотал Слава. – Она вела себя так странно… Если б я знал раньше, то, возможно, смог бы их остановить.
     - Вряд ли, - заметил Схимник, глядя на фотографию. – Да и без толку заниматься таким мазохизмом, Слава. О живых надо думать. А у тебя они есть.
     Несколько минут они молчали. В городе мертвых равнодушно свистел холодный ветер, и надсадный, хриплый крик чаек над ним казался безжизненным.
     - Думаешь, мне и сейчас уже ничего не исправить? - спросил, наконец, Слава, не глядя на Схимника. Тот пожал плечами.
     - Я не знаю, откуда?.. Но почему-то мне кажется, что все идет к завершению. Скоро слу-чится что-то…
     - Что?!
     - Что-то очень нехорошее. Видишь ли, в Зеленодольске я увидел в ней собственное отра-жение… только намного, намного хуже. Она уже далеко продвинулась и многому научилась. Теперь она будет учиться убивать – так мне кажется. Я тебе только одно могу сказать твердо, - Схимник сощурился, глядя на заходящее солнце, - когда это что-то произойдет, я бы хотел быть как можно дальше. После всего, что я узнал и увидел… да, я бы хотел быть как можно дальше. 
     - Лучше бы мы никогда н-не трогали Дорогу, - глухо сказал Слава. – Мы думали, что де-лаем что-то чертовски замечательное и нужное, но, оказывается, мы только сделали хуже.
     - Это была дурацкая безвыборная альтернатива, Слава. И так, и так хреново, - Схимник посмотрел на часы. – Пошли отсюда. У нас у обоих мало времени.
     Позже, когда «импреза» уже катила по улицам, он спросил:
     - Где тебя высадить?
     - Да я и сам не знаю, - ответил Слава, глядя в окно. – Давай в центре, у пристани.
     Схимник молча кивнул, и вскоре машина, скользнув на кольцевую, свернула к стоянке и затихла.
     - Охота пива, - буднично сказал Слава и открыл дверцу. – Успеем?
     - Запросто, - Схимник вытащил ключи из замка зажигания и вылез из машины. – Сходи, а я пока спущусь к морю. Давно не был здесь в это время года. Славный город.
     - Киевская дачка, - буркнул Слава с кривой усмешкой и ушел. Схимник хмыкнул и, заку-рив, направился к широкой лестнице. Спустившись, он остановился на краю деревянного на-стила и докурил сигарету, глядя, как стекает в море густо-розовый закат и гаснут пылающие края облаков. Через бухту лениво полз паром, распуская волны в темной маслянистой воде, чуть дальше деловито тарахтел катер. Из кафе возле лестницы тянуло шашлычным дымом, а со стороны морского вокзала долетали гудки и рабочая ругань. На краю дощатого настила сидел мальчишка лет четырех, наклонившись над водой.
     - Нету рыбок, совсем нету, - обиженно сказал он, и стоявшая рядом мать засмеялась.
     - Леш, откуда рыбки в этой помойке?! Здесь же мазут один. Рыбки дома, в аквариуме. Не перегибайся так.
     Схимник отвернулся и начал подниматься по лестнице, но, уже дойдя до верхней сту-пеньки, обернулся и, глядя на море, сделал еще один шаг, и тотчас кто-то с размаху налетел на него сзади и громко чертыхнулся. Схимник резко обернулся, и, увидев его лицо, врезав-шийся в Схимника человек уронил газету и застыл с полуоткрытым ртом. Текли минуты, люди поднимались и спускались, и некоторые с любопытством поглядывали на странную пару, вцепившуюся друг в друга ошарашенно-изумленными взглядами. Схимник молчал. Человек напротив несколько раз шевельнул губами, попытавшись что-то сказать, но слов не получалось, и он просто стоял и смотрел во все глаза.
     - Когда же ты научишься смотреть, куда идешь? – наконец медленно произнес Схимник. – Уже третий раз ты чуть не сшибаешь меня с ног.
     - Разве? – в смятении пробормотала Вита и неуверенно переступила с ноги на ногу. Оде-тая в джинсы и бледно-зеленую ажурную кофту, выглядевшая простенько по-летнему и уже успевшая загореть, она глядела на Схимника исподлобья и, казалось бы, должна была тут же пуститься наутек, пока есть возможность, но почему-то этого не делала. Ее лоб косо рассека-ла едва заметная царапина, еще одна, подлиннее, но тоже уже почти зажившая, была на ле-вой скуле. – Я… А ты… М-да.
     - Твой словарный запас просто поражает, - ехидно заметил он, достал новую сигарету, по-том криво улыбнулся. – Да-а, девочка… Как ты меня, а!..
     - Ты жив?! – ошеломленно отметила она, пропустив комплимент мимо ушей, подняла ру-ку и потерла висок. При этом на ее лице появилась странная гримаса – то ли удовлетворения, то ли отвращения, то ли и то и другое вместе. – Так значит… ты жив.
     - Ну да. А с чего бы мне быть мертвым? – недоуменно осведомился он.
     - Я видела, как тебя увозили, - глухо сказала Вита. – Я видела, как этот… в очках тебе что-то вколол… Я думала, тебя убили.
     Пальцы Схимника сжались и сломали сигарету, и он раздраженно отшвырнул ее в сторо-ну, потом спокойно спросил:
     - Что еще ты видела?
     - Ничего, - Вита нервно дернула плечом, кофта сползла с него, и на золотистой коже, воз-ле лямки лифчика, Схимник увидел четыре небольших полукруглых лунки - уже подживаю-щие следы чьих-то острых, глубоко вонзившихся ногтей. Заметив его удивленный взгляд, Вита слегка покраснела и поправила кофту. – Я отбежала подальше от машины, спряталась за деревьями, думала переждать… а потом увидела, как ты идешь по дороге… и вдруг по-вернул и начал спускаться, сел на траву – точно напротив того места, где я пряталась. Иногда мне казалось, что ты смотришь  точно мне в глаза, слышишь, как я дышу… Я так и не поняла тогдa, заметил ты меня или нет. Зачем ты ждал их, после того, что сделал… почему не ушел, когда мог?    
     Схимник повернул голову и рассеянно посмотрел на сонного мраморного льва далеко внизу, возле которого фотографировалась какая-то компания.
     - Так было надо, - холодно сказал он, достал из кармана пиджака очки с прозрачными стеклами и шагнул в сторону, освобождая дорогу. – Ладно, все это, конечно, очень интересно и трогательно, но мне пора. Покривлю душой, если скажу, что не рад столь внезапному вос-крешению. Сожалею, что разочаровал тебя собственным. Ты, кажется, вниз шла?
     - Чего-чего? – ошеломленно произнесла Вита и быстро огляделась – много ли вокруг лю-дей, потом добавила – уже скептически: - Хочешь сказать, что ты вот так вот запросто меня отпускаешь?!    
     - Я не могу отпустить того, кого не держу, - сказал Схимник и надел очки, настолько сра-зу же преобразившие его лицо, что Вита не удержалась от невольной улыбки.
     - Ты похож на фээсбэшника-аналитика, - она спохватилась и убрала улыбку. – Если ты думаешь, что тебе и в этот раз удастся отследить меня до Чистовой, то должна…
     - Мне нет дела до твоей Чистовой, - равнодушно сказал Схимник. – Мне надоело гоняться за призраками, у меня нарисовались дела поважнее. Если кому и интересно, где она, так это вон, ему, - он кивнул в сторону приближавшегося к ним человека, который в одной руке нес две запотевших бутылки пива а в другой – полусъеденный слоеный сырный пирожок.
     - Кто это? – настороженно спросила Вита, делая несколько шагов в сторону и назад, те-перь готовая в любую секунду сорваться с места. – Твой преемник? Чего такой хлипкий?
     Схимник вдруг захохотал. Его смех был откровенно издевательским, и Вита почувствова-ла, что по незнанию сказала какую-то глупость. Молодой парень, на которого показал Схим-ник, был ей совершенно незнаком, но на всякий случай она пригляделась к нему еще раз.
     - Вот, держи, - сказал Слава, подойдя, и протянул Схимнику бутылку пива. – Надеюсь, за полгода эта марка не стала хуже. Здравствуйте, милая девушка. Вы как будто только что с пляжа, приятно посмотреть. Как вода – купаться уже можно?
     - Ну, что же барышня молчит? – осведомился Схимник все с той же льдистой насмешли-востью, потом доверительно кивнул Славе. – Стесняется. Ладно, тогда позволь тебе предста-вить – специалист по семантическим демонам и хранитель служителей искусства, Вита, в недавнем прошлом труп. Надо же – с таким размахом угодить в собственную ловушку!
     - Как?! – Слава ошеломленно уставился на нее, и Вита ответила ему угрюмо-настороженым взглядом, не понимая, почему этот незнакомый, болезненного вида человек вдруг так разволновался. – Та самая?! Я не понимаю… ты же сказал…
     - Я и сам не знал.
     - Но ведь это же за-замечательно! – воскликнул Слава и ткнул бутылкой в ее сторону. – Значит, ты и есть Вита?!
     - К сожалению! – вызывающе ответила она и сунула ладони в задние карманы  джинсов, но Слава, поставив пиво на ступеньку, схватил Виту за локоть, заставил вытащить правую руку из кармана и крепко сжал ее обеими ладонями.
     - Господи, как же я рад! Я так хотел с тобой встретиться, п-посмотреть на тебя, сказать тебе… но я думал, что ты погибла. Как хорошо, что он ошибся! Я так тебе благодарен, ты столько сделала для моей… для нее… - он крепче сжал ее руку, продолжая взволнованно смотреть в еще ошеломленно-непонимающие сине-зеленые глаза. – Я знаю, что все это тебе недешево встало, я… ч-черт, столько хочется всего тебе сказать, что даже не знаю, с чего на-чать… еще наговорю каких-нибудь глупостей.
     - Подожди, - медленно произнесла Вита и тряхнула головой, словно пытаясь уложить ровно перепутавшиеся мысли, - подожди… Ты ведь Новиков? Вячеслав Новиков, правиль-но?
    Слава молча кивнул слегка улыбаясь, и Вита, вдруг мгновенно растеряв и насторожен-ность, и испуг, взвизгнула, превратившись в маленькую девочку, которой преподнесли давно ожидаемый подарок, подпрыгнула и повисла у Славы на шее, и он подхватил ее и, крепко обняв, слегка приподнял, и Вита заболтала ногами в воздухе, восторженно щебеча:
     - Наконец-то, нашелся! наконец-то… а мы уже почти и не верили! Но теперь все будет по-другому, теперь все изменится! Не удивляйся, что я так себя веду… я столько о тебе слыша-ла, столько знаю, что ты мне давно не чужой человек, а почти как брат двоюродный! Наде-юсь, ты будешь испытывать ко мне те же чувства, я это вполне заслужила, выступая все это время в роли священника и носового платка!
     Слава рассмеялся, опустил ее и легко поцеловал в нос.
     - Да, теперь я вижу, это ты, - тихо сказала Вита, не выпуская его руки, - глаза, рост, воло-сы, улыбка, голос… Я даже знаю, что у тебя на правой ноге шрам – отбойным молотком за-цепило.
     - Предъявить? – с улыбкой спросил он, и только сейчас они оба вспомнили о Схимнике и резко обернулись, а он стоял, прислонившись к парапету, и снисходительно ухмылялся, словно добрый дядюшка, наблюдающий за возней малолетних несмышленых племянников.
     - Ей-ей, щас расплачусь! – произнес он неожиданно тонким всхлипывающим голосом, прижал ладонь к лицу и дернул плечами, потом убрал руку и продолжил своим обычным равнодушным тоном: - Ладно. Ты, Новиков, похоже сейчас только и будешь делать, что буб-нить о предмете своей любви, а милая девушка бить себя в грудь – мол, врагу не сдается наш гордый «Варяг», можете меня расстрелять… С вами становится скучно, господа. А посему разрешите откланяться.
      - Что ты опять задумал?! – холодно спросила Вита, и ее лицо окаменело. – Я тебя к ней не подпущу – понял?!
     Она беспомощно взглянула на Славу, не зная, что делать, но тот, отвернувшись, сказал Схимнику:
     - Ты совершаешь большую ошибку. Разве мало?!
     - Мне пора, - бесстрастно отозвался Схимник и отхлебнул из бутылки немного пива. – По мне скучают. Мое место на другой стороне.
     - Как знаешь, - упавшим голосом сказал Слава, и Вита взглянула на него удивленно. Схимник усмехнулся, кивнул и неторопливо пошел через площадь, а Вита, напрягшись, смотрела ему в спину, зябко обхватив себя руками и крепко сжав губы.
     - Подожди меня, - вдруг сказала она Славе, слегка дотронувшись до его локтя, - подожди меня тут, хорошо?
     Не дожидаясь ответа, Вита пробежала через площадь, увернулась от разворачивающегося микроавтобуса, догнала Схимника и схватила его за предплечье. Он резко обернулся, и она невольно отшатнулась, увидев его темные, горящие, жутковатые глаза, но они почти сразу же исчезли, и ее взгляд снова уткнулся в его спину.
     - Что, решила на всякий случай проверить – не привидение ли я?!
     - Мы можем поговорить?
     - Поговорить? – Схимник опять повернул голову – его глаза были обычными – серая без-мятежность, покойная вода… но Вита хорошо знала, как из тихой воды в любой момент мо-жет вынырнуть чудовище. – Слушай, девочка, а ты, часом, не мазохистка?
     - Я хочу с тобой поговорить! – хмуро повторила она, и ее ладони порхнули к губам, но тут же опустились, и Вита бессознательно начала растягивать ногтями изящную кружевную кайму кофты, опустив голову. – Не сейчас, потом… часов в восемь. – Там, недалеко от фон-тана бар «Атолл». Придешь?
     Схимник неопределенно пожал плечами.
     - Это нужно только тебе. Мне это не нужно. Я уже все сказал, и у меня нет желания тра-тить свое время на то, чтобы выслушивать твои сантименты. Или ты ждешь их от меня?
     - Почему я еще должна оправдываться за то, что спасала свою жизнь?! – вызывающе спросила Вита, вздернув голову. – Ты придешь или нет?! Или ты хочешь, чтобы я тебя уго-варивала?! Умоляла?! Бухнулась в пыль и целовала тебе пальцы ног?!
     - Вот, наверное, было бы здорово, - задумчиво сказал Схимник. – Но такие уговоры неги-гиеничны, не находишь?
     - Я могу тебя хоть раз попросить?! Ты, между прочим…
     - Да ты только и делаешь, что просишь – потанцуй со мной, подай мне халат, спаси мою жизнь… Твое счастье, что я такой терпеливый.
     - Так ты придешь или нет?!
     - Не знаю, - ответил Схимник, повернулся и быстро пошел прочь. На этот раз Вита не ста-ла его догонять, а вернулась к Славе, нервно кусая губы, с перекошенным от злости лицом.
     - Что случилось? – встревоженно спросил он, и Вита мотнула головой.
     - Иногда мне хочется убить его лично, взять грех на душу. Мало того, что он делает, так он еще и смотрит на нас, как натуралист на букашек! Как будто мы не люди!
     - А мне показалось, что ты была рада его встретить.
     Вита возмущенно посмотрела на него.
     - С каких это пор зайцы радуются встрече с гончими псами? Теперь все начнется по но-вой… все, что я ни делаю – все зря! Что он теперь задумал?! Даже про Наташку ничего не спросил! Неужели он и вправду считает меня такой дурой и рассчитывает, что я поверю в такой внезапный приступ бескорыстия?!
     - Не бери в голову, - Слава положил ладонь ей на плечо. – Виточка, скажи мне… а Наташа в городе?
     - Конечно, - злость исчезла с ее лица, и оно стало странным, - мы уже давно, как сиамские близнецы. Я сейчас же отведу тебя к ней. Надеюсь, это… - Вита нахмурилась, с трудом удержав готовые вырваться слова,  и поспешно заменила их другими, - надеюсь, ты не ста-нешь для нее слишком большим потрясением – от нечаянной радости, видишь ли, можно по-лучить разрыв сердца.
     К ее неудовольствию, Слава оказался проницательнее, чем она подумала.
     - Ты ведь не это хотела сказать, - тихо заметил он. – Я слышал кое-что о ней, и мне пока-залось, что слышал правду. Очень плохую правду. Что с ней?


II.
 
      Что с ней? Я не могу тебе рассказать об этом, Слава. Во-первых, я очень плохой рассказ-чик на эту тему, особенно после сегодняшней встречи… Все заново… только я расслабилась, и все опять заново. Происходящее в последнее время напоминает мне древнегреческий миф о бедняге Сизифе, закатывающем в гору камень – стоит ему достигнуть вершины, надежно пристроить там каменюку и, утерев пот, с облегченным вздохом отправиться обедать, как булыжник срывается к чертовой матери, летит вниз, чуть не придавив по пути самого Сизи-фа, и ему приходится бросать недопитую амфору и недоеденный бифштекс и с матерной древнегреческой руганью закатывать камень обратно, и никто не ответит мне на вопрос, по-чему Сизиф не бросит камень и почему я не бросаю Чистову, не отделавшись этим и от Схимника – ведь не будет рядом со мной Наташи, и я никогда его больше не встречу, потому что сама по себе я ему не нужна.
     Что с ней? Я не знаю, Слава. Но я точно знаю, что боюсь ее – боюсь так, как, должно быть, боятся волчьего воя в ночном лесу или чьих-то тяжелых шагов в темноте за спиной. Я боюсь ее глаз, которые похожи на пальцы с длинными когтями, я знаю, что если потеряю бдительность, эти когти вонзятся в мою сущность и начнут выдирать кусок за куском, не спрашивая моего разрешения. Сейчас она – та Наташа, с которой мы пили пиво и болтали о всяких милых глупостях, а через пять минут это незнакомый мне человек, и душа его бродит темными тропами, на которые я бы ни за что не хотела ступить; он произносит слова, кото-рые она никогда не произносила, и его одолевают желания, которых она не знала. Он смот-рит на меня и бормочет: «У тебя есть то, что тебе совсем не нужно, а мне пригодится… от-дай это мне, просто посмотри мне в глаза минут пятнадцать. Поверь мне, я ценю то, что ты для меня сделала – ведь именно поэтому я спрашиваю у тебя разрешения».
     Я так и не поняла, когда именно это произошло и почему. Мы встретились буквально че-рез несколько часов после моей «гибели», и первые два дня Наташа вела себя вполне знако-мо, переживала из-за Светы, по-прежнему вменяя ее смерть себе в вину, переживала из-за всех остальных, постоянно извинялась передо мной, постоянно говорила о тебе… Если б ты знал, что и как она о тебе говорила, ты, Слава, простил бы ее лет на сто вперед (хотя ты в любом случае, наверное, так и сделаешь). А потом она вдруг заявила, что хочет вернуться домой, сюда, даже не заезжая в Симферополь, к маме, к Косте. Я попыталась отговорить ее – Наташе даже в Симферополь возвращаться было опасно, а уж ехать в родной город – совер-шеннейшее безумие. Она в ответ странно улыбнулась мне, и смотреть на эту улыбку было все равно, что открывать первую страницу очень страшной книги.
     - Я поеду в любом случае, - сказала Наташа, и в ее голосе была все та же странная улыбка. – А тебя я не уговариваю, можешь не ехать. Более того, так будет лучше. Ты – замечательная девчонка, Вита. И ты будешь очень мешать мне своей замечательностью.
     Она смотрела на меня равнодушно, с легким оттенком сожаления – так смотрят на изно-сившуюся одежку – хорошая была одежка, жаль, но придется выбросить. И слово «мешать» уже само по себе меня разозлило, потому что я прекрасно поняла, что за этим словом скры-вается, а уж после этого взгляда родовая кровь взыграла вовсю – никто не смеет обращаться с Кудрявцевыми, как с барахлом, даже если они таковым и являются. В результате, уже в ко-торый раз, вспыхнул скандал, завершившийся слезами, соплями, клятвенными заверениями и прочей чушью, которой уже давным-давно завершались все наши ссоры. В конце концов мы поехали вдвоем.
     А здесь, в городе, все вдруг пошло стремительно, словно это нечто, сгущавшееся в подру-ге (да, именно в подруге, это осознано мной с недавних пор окончательно), окунулось в пи-тательную среду, и с тех пор Наташу я вижу все реже и реже и все чаще – женщину, которую то хочется придушить, то по-детски спрятаться от нее с головой под одеяло, лишь бы не чув-ствовать этого когтистого, голодного взгляда.
     Я не могу тебе, Слава, объяснить своего нынешнего отношения к Наташе, вернее, пра-вильней будет сказать, к тому, частью чего она сейчас является. Еще сложнее объяснить, кто это, кого я вижу… Ее характер может меняться по несколько раз на дню, и каждая выпле-скивающаяся эмоция выпукла, максимальна, словно на нее навели особую лупу. Наташа мо-жет с восхищением истинного художника любоваться рассветом, а через пять минут кидает-ся подсчитывать оставшиеся у нее деньги, прятать их куда-то, поглядывая в мою сторону с подозрением законченного скупца; она может болтать часами, а потом даже само приглаше-ние к разговору вызывает у нее отвращение; она может долго, с нарциссической нежностью любоваться в зеркале своим лицом, но потом она принимается, как и раньше, бродить где-то внутри себя, и глаза ее становятся пустыми, словно это закрытые веки. Она может беспри-чинно нахамить, грязно выругаться, она бывает жестока, она теперь часто лжет, она бывает высокомерна, а бывает завистлива, и она часто беспричинно плачет. Несколько раз Наташа будила меня по ночам и просила посидеть с ней, потому что ей страшно, но она так и не смогла объяснить мне, чего именно она боится. Когда мы недавно ходили с ней на рынок, Наташа украла с прилавка апельсин и сделала это так ловко, что никто ничего не заметил.
     - Зачем ты это сделала? – спросила я ее позже, и она, уже привычная мне Наташа, расте-рянно пожала плечами.
     - Не знаю. Просто подумала: зачем за него платить, если я смогу взять просто так, и тогда это было совершенно естественно, будто я каждый день что-нибудь краду.
     Она не стала есть апельсин, и он провалялся в холодильнике пару дней. В конце концов, его съела я. А Наташа на следующее утро украла у меня десять долларов, а когда я намекну-ла ей на это, сказала, что я обсчиталась.
     В другой день мы как-то видели на улице очень красивую девушку – бывают люди с та-кой безупречной внешностью, на которых просто приятно смотреть, как на прекрасный цве-ток или сияющий драгоценный камень. Но лицо Наташи при виде ее вдруг исказилось в злобной гримасе, и она пробормотала:
     - Ей бы огня – как бы тогда захотела холода…
     Я невольно вздрогнула, услышав в этих словах и интонации отзвук собственного демона, которого она тогда забрала у меня, а потом мне стало очень больно. Ну почему же так вы-шло, что она, спасая нас, вынуждена расплачиваться за наши ошибки и нашу грязь? И когда Наташа почти сразу же испуганно посмотрела на меня, я сделала вид, что ничего не услыша-ла.
     Она теперь очень тщательно следит за собой. Если раньше она красилась и делала при-чески только для того, чтобы быть не узнанной и не выделяться из толпы, то теперь она за-ботится о своем внешнем виде ради своего внешнего вида. Она бывает в парикмахерской каждую неделю, она накупила себе одежды и косметики, и я не знаю, откуда Наташа берет деньги – того, что у нее оставалось, на это никак бы не хватило. Мои попытки проследить за ней не увенчались успехом, хотя я в этих попытках была достаточно разнообразна. Но она чувствует меня, она всегда чувствует меня – вероятно, из-за того, что побывала внутри меня, и ей много раз удавалось ускользать. Она стала очень уверенной в себе, Слава, и она стала очень красивой, хотя в этой красоте есть что-то мрачное, притягательно-зловещее, как в кра-соте молодой ведьмы. Ты можешь и не узнать ее, но не пугайся, когда увидишь, просто смотри внимательнее – там есть Наташа, ты сможешь ее увидеть, если вас связывали дейст-вительно настоящие чувства.
     Дорога… Я была на Дороге, Слава, на той вашей Дороге, которая проходит от трассы до трассы почти прямой узкой лентой асфальта, сквозь маленькие сонные дворы, в окружении старых деревьев. Наташа отвела меня туда в первый же день, вернее, она пошла туда, а я от-правилась с ней. Я видела венки на столбах, я видела покосившийся гигантский платан, вы-вороченный пласт земли, торчащие корни, голые, засыхающие ветви. Другой платан, кото-рый тогда почти совсем упал, спилили. Дорога точь в точь такая, какой мне ее много раз описывала Наташа, во всех деталях, и я знала ее задолго до того, как увидела. Я узнала то место, где погибла Надя, я нашла большой платан с огромной уродливой раной на стволе, куда врезалась машина Лактионова, я поняла, где стояла Наташа, когда создавала ту карти-ну. Я успела изведать много личных катастроф, Слава, мне часто случалось наблюдать за чужими,  но мне никогда еще не доводилось видеть нерожденный конец света. Сейчас я уже вполне реально понимаю, что бы могло произойти, не вмешайся Наташа… но я не понимаю, что может произойти теперь, и исходящую от нее опасность я чувствую на ощупь, но слепо, не видя ее, не зная ее границ и форм, и степени силы. А сама дорога теперь не вызывает ни-каких чувств, разве что печаль, но и та вызвана только знанием прошлого, а так – это просто асфальт без чувств, желаний и угрозы, и машины ездят по ней так же, как и по миллионам других дорог.
     Наташа долго стояла там, думала о чем-то, и на ее лице было сожаление, истинная приро-да которого мне неизвестна, и она смотрела на асфальтовую ленту с пугающей пристально-стью, как смотрят в очень темную воду пруда, пытаясь разглядеть дно. Один раз она опусти-лась и дотронулась до асфальта ладонью. Я спросила ее, зачем она это сделала, но Наташа не ответила. И вообще, сложилось такое впечатление, будто все окружающее, включая и меня, попросту исчезло, осталась только дорога. Домой она вернулась молчаливая, задумчивая, и глупо было бы обманывать себя тем, что это состояние вызвано лишь связанными с тем ме-стом болезненными воспоминаниями. И все то время, что мы жили в одной квартире (слава богу, мне удалось уговорить ее снять новую, а не возвращаться в пустующую старую), она все чаще и чаще ходила на Дорогу. В конце концов она стала ходить туда каждый день. На-таша ничего там не делает, Слава, и я не знаю, для чего она туда ходит. Она просто стоит и смотрит на нее, долго стоит. И это, по-моему, хуже всего. Я исправно сопровождаю ее, хотя ей это очень не нравится. Вначале Наташа намекала мне, чтобы я оставила ее в покое, потом сказала это открытым текстом, в конце концов даже попыталась угрожать – не сама Наташа, которую я знала, а то, в чем Наташа то и дело растворяется бесследно. В ответ я безмятежно продемонстрировала ей комбинацию из трех пальцев на обеих руках. Вот тогда она впервые потребовала, чтобы я уехала, но сделала это неуверенно и даже виновато, а потом вдруг ста-ла самой собой, посмотрела на Дорогу с ужасом и потянула меня за руку:
     - Господи, Вита, пойдем, пожалуйста, домой.
     Картину, в которую Наташа заперла моего демона, она куда-то унесла и спрятала, и это очень плохо. Я прекрасно понимаю, что если Наташи не останется совсем, то, что будет вме-сто нее, сможет использовать эту картину для того, чтобы избавиться от моего навязчивого покровительства, и я понимаю, что со мной может произойти нечто в сотню раз худшее, чем было в Зеленодольске, хотя, казалось бы, хуже уже быть не может. Кстати, она постоянно выспрашивает меня о том, что тогда произошло, какие я испытывала ощущения, что видела, слышала, как думала, знала ли, что происходит извне, она хочет знать все детально, и из-за этого у нас тоже уже много раз вспыхивали ссоры, потому что я на эту тему говорить не хо-чу.
     Она снова рисует, и я не могу ей помешать. Предметы, пейзажи – в реалистичной манере, очень красивые, очень точные… но как и в Зеленодольске, смотреть на них невозможно – на всем отвратительный, видимый не глазами, но сердцем жуткий налет, здесь ассоциации и крови, и смерти, и всех худших человеческих качеств, и что-то вообще невообразимо омер-зительное, словно жирные черви, копошащиеся в глазах трупа, - никогда этого не видела, но, думается, сравниваю правильно. Я не знаю, рисует ли она уже людей – я, во всяком случае, этого пока не видела, и знакомых рисунков не находила. Но несколько раз я находила дома остатки пепла – она сжигала какие-то из своих картин. На все мои вопросы Наташа недо-уменно пожимает плечами. Иногда улыбается – то с оттенком снисходительности, то зло. Я не могу контролировать ее постоянно, потому что устроилась на работу в мебельный мага-зин, и три дня в неделю меня не бывает дома допоздна. Другого выхода не было – деньги подходят к концу, а брать их у Наташи мне не хочется, хотя она иногда предлагает, - чем бы-стрее они у нее будут заканчиваться, тем чаще она будет отправляться за новыми. Где она их берет, где?!
     Иногда она создает на бумаге нечто знакомое, похожее на те самые жуткие образы, кото-рые мне доводилось видеть на ее картинах, но это происходит дома, где нет никаких натур, и ни один из этих рисунков она не закончила – ни с того, ни с сего вдруг бросала карандаш или кисть, рвала рисунок в мелкие клочья и ругалась с боцманской изощренностью. Наташа ни разу ничего не объяснила, но я подозреваю, что она пытается нарисовать что-то из себя, и у нее не получается. Какую цель она преследует? Я пыталась поговорить с ней об этом, когда Наташа была обычной, и она, нахмурившись, пробормотала:
     - Я все знаю о формуле: «глаз-мозг-рука», но я ничего не знаю о клетках, не знаю, где им лучше, а где хуже, не знаю, что их губит, что дает им жизнь, что их освобождает и куда они уходят… я не знаю всего механизма, но, мне кажется, скоро я смогу понять, какими их надо сделать, чтобы… - тут Наташа плотно сжала губы, потом добавила: - Впрочем, тебе лучше этого не знать. Ты все равно меня уже не остановишь. Не вернешь. Даже если ты меня убь-ешь, - она улыбнулась, и в эту улыбку мгновенно просочилась уже знакомая ядовитая тьма, - у тебя ничего не получится.
     - Почему же?
     Она улыбнулась шире.
     - Потому что ты не сможешь. Кроме того, я не позволю тебе это сделать, не советую и пы-таться. Ты можешь только наблюдать. Единственно, что хорошее ты могла бы для меня сде-лать, это отдать мне то, что у тебя есть – твою ложь, твое притворство, твою хитрость, они у тебя великолепны, настоящие хищники, мне будет очень приятно их изловить. Подумай. Ты даже не представляешь, насколько легче тебе сразу станет жить.
     - Не надейся, не получишь!
     - Мне жаль тебя, Вита, - произнесла Наташа чужим голосом, полным холодной, умелой издевки. – Ты много поставила и все проиграла. Ты сохранила и продолжаешь сохранять жизнь тому, кого уже боишься и ненавидишь. А скоро, возможно, будет и хуже. У тебя ниче-го не осталось, а из-за чего?! Из-за паршивых восьми тысяч баксов и дурацкого обещания мертвецу! И не разберешь, где в твоем жертвенном героизме начинается глупость и кончает-ся жадность. Будь Надя сейчас жива – вот она бы посмеялась! Она хорошо умела смеяться над такими вещами. Она даже умела смеяться надо мной.
     - Ты – Дорога?
     В ее глазах вдруг мелькнуло странное затравленное выражение, но тон голоса не изме-нился.
     - Я – Наталья Петровна Чистова. Я человек. Глупая – как же человек может быть дорóгой. Может, тебе стоит пройти обследование на предмет психической стабильности? 
     Сейчас она была само воплощение высокомерия и очарования собственной властью, и я прекрасно понимала, что такое может жить только в условиях абсолютной свободы, а потому задумчиво сказала то, что Наташа от меня никак не ждала. 
     - А действительно, насчет жадности… я ведь еще могу получить свои восемь тысяч, могу получить и больше. Героизм – это сильно сказано, вот уж этим я никогда не болела. И если я что-то и делала не ради денег, то ради Наташи. А тебя я не знаю. Ты мне никто. Только внешность – но тело – это еще не человек. Я сдам тебя Баскакову – и дело с концом, пусть использует тебя на всю катушку, а я мирно отвалю куда-нибудь подальше и начну восста-навливать свою жизнь. Мертвецы мертвецами, но я-то живая.
     За несколько секунд она изменилась много раз. Я увидела ужас, боль, ненависть, тупое непонимание, откровенную безадресную злобу. После этого Наташа попыталась направить меня на путь истинный физическим способом, то есть, грубо говоря, попросту побить. Я, ес-тественно, не одобряю христианских методов ведения боя, то есть не подставляю другую щеку, а посему получилась свалка. Я не собираюсь ее описывать, женские драки достаточно однообразны и некрасивы – посмотри, как во дворе дерутся кошки, это то же самое. В ре-зультате мы разукрасились легкими синяками и царапинами в различных местах, в основ-ном, на лице, кроме того, Наташа чуть ли ни до кости вонзила мне в плечо свои длинные преострые ногти, а я разбила ей губу. Вскоре драка сама собой сошла на нет, и позже, когда мы занимались взаимным лечением, Наташа с ужасом сказала:
     - Витка, уезжай. Ты же видишь, что творится. Я же уже буйнопомешанной становлюсь.
     - Извини, не могу. И не проси.
     - Но почему?
     Я показала ей язык.
     - Ты все еще должна мне четыре тысячи семьсот долларов.
     - Я достану, - Наташа запнулась, потом рассмеялась. – Как ты еще можешь шутить?! Веч-ный оптимист.
     - Я оптимистичный пессимист. Потому до сих пор и не свихнулась. Давай немедленно на-берем холодного пива и пойдем на море.
     Она с радостью согласилась, но вышли мы отнюдь не немедленно, потому что во время поспешных сборов Наташе, на беду, попалось на глаза зеркало, и у нее снова начался при-ступ нарциссизма – на этот раз безутешное оханье и аханье над своей подпорченной безу-пречной внешностью. Утащить ее из дома мне стоило большого труда.
     На море Наташа пришла в себя мгновенно. Вообще, море – это, пожалуй, единственное место, где она всегда остается собой, поэтому я стараюсь почаще с ней туда ходить. Я не знаю, почему оно так на нее действует. Потому ли, что, как она говорила когда-то, у моря есть душа, и есть сила, и есть любовь – и все это настоящее, без всякой фальши – то, чего сейчас так не хватает ей самой. А может, еще потому, Слава, что море напоминает ей о тебе.
     Два дня назад, Слава, я все же переехала в другую квартиру. Она недалеко от Наташиного дома, но все-таки мне кажется, что в те часы, которые я провожу в ней, я живу на другом краю Вселенной. Я не буду объяснять тебе причины, по которым я это сделала. Я могу ска-зать только одно – я не железная, и проводить с Наташей круглые сутки я больше не в силах. Я не в силах целый день наблюдать, как передо мной в ее теле проходит множество людей, которых я не знаю (или правильнее будет сказать, их фрагментов?), и иногда мне даже начи-нает казаться, что там есть и я сама… Я не в силах целый день ощущать эту многоликую опасность, хотя почему-то точно знаю, что Наташа в любом случае никогда не причинит мне крайнего зла (или заставляю себя в это верить?). Трусость? Бегство от собственного бесси-лия? Пусть так. В любом случае, я уже не могу выносить этого в больших количествах. Я знаю, что Наташа рада моему переезду, рада вся, так же, как и знаю, что без меня ей плохо. Конечно, я все равно хожу к ней и с ней, но это ничего не даст, Слава. Я ей уже не помогу. Если и существует в этом мире человек, способный ей помочь, так это ты. Я знаю, что она до сих пор тебя любит, несмотря на то, что с ней происходит, и то, что это чувство не смогли перемолоть все те кошмары, безысходность и душевные катастрофы, которые ей довелось пережить, говорит о многом. Возможно, ей даже достаточно будет увидеть тебя – увидеть живого, обнять… Не знаю. Но верю. Хочу верить. Потому что больше мне верить не во что. Говорят, если сильно верить, то все получится… Не знаю. Но я верила, что рано или поздно мы тебя найдем, потому что… не важно! – и вот он ты. Постарайся вернуть ее, Слава, хоть как-то. Она мой друг, видишь ли, несмотря ни на что она все еще мой друг.
     Мы уже почти пришли, Слава. Что я могу тебе сказать… я рассказала тебе все это, но не вслух, потому что я не могу говорить тебе об этом, пусть она скажет тебе все сама, пусть ты увидишь все сам. Это только ваше дело, не мое, и, конечно, я не останусь с вами – по многим причинам. В том числе и потому, что сегодня я поняла нечто, и меня это здорово напугало. Я хочу забиться куда-нибудь и подумать.
     Как хорошо, что ты здесь, Слава. Как хорошо, что ты жив.
     Надеюсь, еще не поздно.   

   
*   *   *
    
      Вита не сказала ему, куда они идут, но он понял это задолго до того, как они пришли, и Вита, почувствовав это, ответила ему сожалеющим кивком. А когда, наконец, показались давно забытые, или, скорее, специально выброшенные из памяти старые платаны и длинная асфальтовая лента, Слава невольно вздрогнул. Он не был на Дороге с того самого дня, как увел с нее измотанную поединком Наташу, и меньше всего хотел оказаться здесь снова. Не-вольно он остановился на бордюре и глухо спросил:
     - Господи, Вита, почему она здесь? Почему в этом ужасном месте? Неужели настолько все плохо?
     Она кивнула, продолжая смотреть все так же сожалеюще, потом взяла его за руку и пове-ла за собой через двор, по хрустящей, уже высохшей от летнего солнца траве, а когда они подошли к ряду деревьев, остановилась и показала рукой вправо, туда, где на бордюре, стро-го выпрямившись, стояла неподвижная фигура в легком коротком платье бутылочного цвета. Человек не заметил их появления, он смотрел перед собой, на асфальт, точно завороженный, и если бы не колыхающиеся от ветра волосы и подол платья, он казался бы нарисованным на фоне вечернего дворового пейзажа.
      - Иди к ней, - шепотом сказала Вита, отпустила его руку и отступила на шаг, и теперь в ее взгляде была дикая, невысказанная надежда. Потом она повернулась и быстро пошла прочь, прежде, чем Слава успел что-то ей ответить. Он повернулся и снова посмотрел на Наташу, стоявшую метрах в пятидесяти от него, потом шагнул на бордюр и теперь четко увидел ее в профиль. Ветер привольно играл ее длинными, непривычно огненно-рыжими волосами, скрещенные руки спокойно лежали на груди, а на лице застыло напряженное выражение че-ловека, который уже давно что-то ищет, но никак не может найти. Она сильно изменилась с тех пор, как Слава видел ее в последний раз, она стала очень красивой, но в ее красоте было что-то пугающее, чужое, нереальное, и он продолжал смотреть на нее, не решаясь подойти. Эта девушка казалась очень уверенной в себе, сильной и жесткой, и Славе вдруг подумалось, что она не нуждается ни в чьей любви, и собственного общества ей вполне достаточно.
      Наташа, почувствовав чужой взгляд, скривила губы, но обернулась не сразу. Несомнен-но, Вита – снова пришла мешать ей, не может даже на день оставить ее в покое. Она продол-жала смотреть на нагревшийся за день асфальт, и какая-то ее часть беззвучно стонала от не-избывной и непонятной тоски, которая то и дело всплывала в глазах и чуть ли не срывалась с неподвижных губ, и чужие, пугающие чувства и желания захлестывали ее волна за волной. Эти тоска и какая-то странная неустроенность грызли ее день за днем, снова и снова приводя к Дороге, где она должна была что-то понять, и даже ночь не приносила успокоения, потому что тьма вокруг была не родственна тьме, сгущавшейся внутри нее. Как дикий хищник, за-пертый в клетке, Наташа металась внутри самой себя – что-то все еще держало ее, не давая сорваться, не давая тьме заполнить все без остатка, и она то сражалась с ней с упорноством и отчаяньем загнанного в угол, то жадно тянулась к ней, желая утонуть окончательно и насла-диться этим.
     Не выдержав, Наташа все-таки обернулась, но вместо Виты почему-то увидела Славу. Он стоял совсем недалеко и смотрел на нее странным, сурово-печальным взглядом, каким не раз смотрели на нее во снах являвшиеся ей люди, так или иначе погибшие из-за ее картин.
     - Уже и наяву, - пробормотала она и отвернулась, вяло отмахнувшись от видения. Но тут же снова повернула голову, а Слава уже не стоял – он, прихрамывая, шел к ней по дороге, и ветер слегка трепал его короткие волосы. Он был настоящим.
     Наташа не закричала, не сорвалась с места, не побежала навстречу – она пошла к нему медленно, ступая осторожно, словно по тонкому льду, боясь каждого шага, - ей все еще каза-лось, что когда она окажется рядом со Славой, он исчезнет, снова оставив ей пустоту и боль – и на этот раз такие, что ей, наверное, и не выжить. Тьма, беззвучно и протестующе зары-чав, отползла куда-то в глубь сознания, как побитый пес, - с этим она бороться никак не могла.
     Подойдя к Славе вплотную, Наташа молча протянула к нему руку, как слепой, нашари-вающий дорогу в вечной темноте, и его пальцы крепко, почти до боли сжали ее. Сильные и теплые, они никак не могли принадлежать призраку, и она вдруг окончательно осознала, что все это происходит на самом деле. Горло у нее больно сжалось, Наташа всхлипнула и со-скользнула вниз, на колени, в пыль, и крепко обняла ноги стоявшего перед ней человека, и по ее щекам поползли жгучие слезы счастья и безграничной вины. Она пыталась выговорить его имя, но прыгающие губы не слушались, и с них срывались лишь бессмысленные нечле-нораздельные звуки. Слава опустился рядом с Наташей и молча обнял, зарывшись губами в густые огненные волосы, а она дрожала в его руках, словно испуганная птица, продолжая тихо всхлипывать.
     - Ну, не плачь, - произнес он слегка растерянно. – Пожалуйста, лапа, не плачь. Н-ну же… я не могу, когда ты плачешь…
     Наташа подняла голову и жадно посмотрела ему в глаза. Раньше он всегда отворачивался от этого пронзительного, почти осязаемого взгляда, но сейчас так не сделал, а ее взгляд в этот раз не старался проникнуть куда-то внутрь, а начал скользить по его лицу, изучая каж-дую черточку снова и снова. За взглядом потянулись руки, губы, и, покрывая лицо Славы беспорядочными поцелуями, Наташа снова и снова произносила его имя, словно заклинание, долженствовавшее остановить время, а он вытирал ее мокрые от слез щеки и говорил ей все ласковые слова, которые только знал, заикаясь почти на каждом и проклиная себя за это. Мимо промчалась машина, обдав их тучей пыли, следом еще одна, насмешливо визгнув клаксоном, но они их не заметили…
      Наконец Слава, неохотно оторвавшись от ее губ, кивнул на скамейку неподалеку.
     - П-пошли туда, лапа, пока н-нас не переехали. Вставай, ну что ты так … з-зачем… в пыль…т-ты же вся перепачкалась!
     - Ты тоже, - отозвалась она, вставая и глядя на него сияющими глазами, словно озаряю-щими все ее лицо, и всматриваясь в каштановое пламя, Слава не понимал, почему совсем не-давно видел в ней что-то чужое и даже зловещее. Конечно, это была Наташа, его Наташа. Они дошли до скамейки, и, едва опустившись на нее, Слава вздрогнул, и его ладонь метну-лась к затылку, в который вонзилась знакомая огненная стрела, пролетела наискось, пробив себе выход где-то в районе правого виска и исчезла, но на это мгновение перед глазами все поплыло. Наташа схватила его за плечо, на ее лице вспыхнул ужас.
     - Что с тобой?! Славочка… тебе плохо?!
     - Да н-нет, нет, - ответил он с улыбкой и снова ее обнял, - ерунда. Г-голова с-слегка разб-болелась, а т-так – ерунда.
     Если раньше, опьяненная счастьем, Наташа не заметила, что он заикается, то теперь это больно резануло ее, и она резко вскинула голову, снова всматриваясь и в лицо, и в глаза, на этот раз уже отмечая перемены, потом мягко скользнула ладонью от его щеки к затылку, на-щупала среди волос грубый рубец сросшейся кожи и задохнулась.
     - Господи, что они с тобой сделали! Бедный мой, что они сделали!.. Прости меня, Слава, прости, это все из-за меня… Я тебя не послушала, я…
     - Перестань, - сказал он, прижимая к груди покорно склонившуюся голову, - перестань, ну при чем тут ты?..
     - Они мне ответят! – с глухой злостью сказала Наташа. – Ох, как они мне ответят… за ка-ждую секунду твоей боли! Я войду к ним и разорву в клочья все, что у них есть… они полу-чат такую боль…
     - Прекрати…
     - … они даже не подозревают о существовании такой боли!..
     Он напрягся, почувствовав, как что-то изменилось. Голос был тем же, но теперь казалось, что им завладел кто-то другой и выражает собственные мысли, к которым Наташа не имеет никакого отношения.
     - Наташа! – резко сказал Слава. Почти крикнул.
     Она подняла голову, и из ее глаз на него взглянула тьма. Ласковое каштановое пламя об-ратилось в ледяную корку, и в изгибе улыбающихся губ пряталось некое садистское пред-вкушение. Потом она облизнула верхнюю губу с пугающей медлительностью, точно вампир, подбирающий остатки чужой крови. Слава невольно разжал руки, и Наташа слегка отодви-нулась и выпрямилась на скамейке, аккуратно сложив ладони на коленях.
     - Что с тобой, Слава? Ты что же – боишься меня? – теперь в ее голосе звучала надменная насмешка. – Боишься любимой женщины? Как же так, Слава?
     Он не ответил, пристально вглядываясь в нее, пытаясь понять, что происходит.
     - Боишься, - Наташа утвердительно кивнула самой себе. – Вот и Витка тоже боится, пото-му и сбежала. Возможно, это страх не столько передо мной, сколько перед собой. Я стала слишком самостоятельной, слишком развитой, и она начала слишком остро ощущать собст-венную неполноценность. Все это время она управляла мной, навязывала мне свое мнение, свои взгляды, но теперь у нее это больше не получается, вот она и удрала! Конечно, вовремя ретироваться мудрее, чем признать свое поражение.
     - Ты говоришь о человеке, который спас тебе жизнь, - заметил Слава и вытащил сигарету. Наташа усмехнулась.
     - Да, это так, она ведь осознает мою ценность. Так ведь она, сама по себе, серенькая, а та-кие должны заботиться об одаренных, в этом их предназначение. Они больше ни на что не годны, Вита знает это и потому заботится обо мне… хоть иногда и перегибает палку в своей заботе. Ты не думай, я ценю ее. Она много сделала. Но она мне больше не нужна.
     Славе стало больно. Наташа никогда бы такого не сказала, в нее словно прокрался кто-то чужой и занял ее место, оттеснив Наташу куда-то в глубь, пользуется ее голосом, смотрит ее глазами, и Славе даже казалось, что он видит, чувствует сквозь эти любимые глаза, как сквозь окно, чужой взгляд, полный циничности и злой мудрости.
     - Не расстраивайся так, - теперь ее голос был мягким, обволакивающим, ласкающим. – Да, я изменилась, сильно изменилась, но ты привыкнешь, вот увидишь. Ты даже не представля-ешь, как нам будет хорошо вместе, ты узнаешь это сегодня, сейчас, - Наташа придвинулась к нему и шепнула, почти коснувшись губами его уха. – Я так по тебе скучала.
     Она чуть отклонилась и посмотрела на него. Если бы в это мгновение Слава увидел ее без одежды, это не подействовало бы так сильно, как ее взгляд, обнимающий, чувственный, воз-буждающий, как руки и язык умелой партнерши, полный дикой, почти дымящейся страсти. Он ощутил острое желание. Слава не знал этой женщины, он видел ее впервые – но она каза-лась сейчас самой прекрасной, самой желанной в мире, и он почувствовал, что еще немного, и возьмет ее прямо здесь, на скамейке, несмотря на легкие, прозрачные сумерки, на людей вокруг – все это было неважно, на все это сейчас было наплевать, как и на чувства этой женщины, потому что у нее не было чувств – только ощущения. Не выдержав, Слава дернул ее к себе и впился в раскрывшиеся навстречу губы, и в этом поцелуе не было ни любви, ни нежности – ничего, только стремление причинить боль, и получить от этого удовольствие, и он знал, что именно этого она хочет.
     Через несколько минут Слава, задыхаясь, оттолкнул ее, и Наташа, отодвинувшись, плак-сиво и как-то уже по-другому, но снова незнакомо сказала:
     - Ты помял мне все платье! Только посмотри!.. И прическу испортил! Как же я теперь пойду в таком виде?! Это же ужас! Я теперь похожа на ведьму!
     Она торопливо начала рыться в своей сумочке, но почти сразу же отпихнула ее и закрыла лицо ладонями. Слава пододвинулся к ней, взял за запястья и заставил убрать руки. Глаза Наташи влажно блестели в полумраке, и сейчас в них были ужас, стыд и боль.
     - Уходи! – глухо сказала она срывающимся голосом. – Теперь я знаю, что ты жив, мне больше ничего не надо, но сейчас уходи! Насовсем, слышишь?! Уходи! Я не хочу, чтобы ты видел меня такой!
     - Никуда я не уйду, - Слава легко дотронулся указательным пальцем до ее губ, уже на-чавших распухать, потом осторожно их поцеловал. – Прости… я с непривычки сорвался. Не пытайся меня прогнать, не смей – ясно?! Хорошенького же ты обо мне мнения, если дума-ешь, что я вот так вот сразу и удеру только потому, что любимая показала клыки?! При-знаться, я почти был готов к тому, что увижу. Разве я бы…
     - Ты не понимаешь! – перебила его Наташа вне себя.
     - Тш-ш, не кричи, народ напугаешь, и так уже на нас со всех скамеек таращатся. Все я по-нимаю, - он обнял ее, прижался щекой к ее щеке и закрыл глаза, вдыхая тонкий жасминовый аромат ее духов. – Глупая ты, Наташка, такая вся великая и ужасная, а все равно глупая. Я люблю тебя, мне не важно, какая ты стала – я все равно тебя люблю, запомни это. Я ведь знаю, какая ты на самом деле, а это все чужое, не твое, это просто грязь. Ничего, мы что-нибудь придумаем.
     - Слишком поздно, - с отчаяньем ответила Наташа.
     - Нет. Я не верю. И ты не верь.
     Слава отпустил ее и огляделся. Вечер уже терял прозрачность, густел, наливался черно-той, и чахлые сосенки во дворе словно отступали куда-то, и дом нависал над ними с мрачной неумолимостью, моргая веками развевающихся оконных штор. Листья придорожных плата-нов тревожно шелестели, и налетавший с севера ветер обдавал прохладой и запахом водо-рослей и моря. Беззвездное, затянутое тучами небо опускалось все ниже и ниже, уже цепля-ясь за верхушки деревьев. По дороге, кувыркаясь, летели бумажки и сухие листья, в пыльном воздухе чувствовалась давящая предгрозовая тяжесть.
     - Будет дождь, - шепнула Наташа и зябко передернула плечами.
     - Где ты сейчас живешь? – снимая пиджак, Слава невольно оглянулся на ее старый дом. Окна «Вершины мира» были темны, и почему-то ему показалось, что свет в них не зажигался уже очень давно.
     - Недалеко, на соседней улице, - Наташа встала, и он набросил пиджак ей на плечи.
     - Тогда пошли быстрей.
     Она встревоженно сжала его пальцы.
     - Тебе снова плохо, да?
     Слава негромко рассмеялся. Он шел, непривычно приволакивая ноги и сильно прихрамы-вая на правую, и сердце Наташи снова больно сжалось.
     - Еще как п-плохо, лапа. Я не знаю, как у вас, женщин, но для мужика полгода воздержа-ния – это кошмар. А ты еще меня так… хм-м… растревожила. Если в ближайшее время мы не доберемся до дома, я затащу тебя в какой-нибудь темный подъезд и изнасилую.
     Наташа фыркнула.
     - Обещаешь?
     - А то! – Слава поправил на ней сползший пиджак и снова обнял за плечи, а она прижа-лась к нему, придерживая одной рукой развевающиеся на ветру волосы.
     - Мы ведь ни разу так не ходили по нашему городу, Слава.
     - Походим. Еще много раз. 
     Они повернули за угол дома, прочь от дороги, но, прежде чем она пропала из вида, Ната-ша не выдержала и оглянулась. В ее взгляде была темная тоска, тут же сменившаяся невы-сказанным обещанием, и на мгновение ей захотелось броситься обратно, чтобы… но на ее плече лежала теплая ладонь, которая сейчас была важнее всех дорог, и всех картин, и всей тьмы, которая только существует, и она отвернулась. Что-то внутри нее насмешливо хохот-нуло, потом беззвучно протестующе взвыло, и Наташа мысленно посмотрела на него и мыс-ленно прикрикнула, как на зарвавшуюся шавку:
     «Молчать!»


III.

     С самого начала пальцы у нее предательски дрожали. Она так и не смогла понять, почему – от злости, от волнения, просто от нервов, которые уже давным-давно никуда не годились… Но так или иначе, едва Вита увидела его за одним из столиков, пальцы сразу же начали свой танец, и, злясь на себя, она заперла их в карманы светло-серых брюк. Из-за этого, сев, она не стала курить, а когда принесли бутылочное пиво и стакан, долго не решалась налить себе, боясь, что расплескает, а Схимник заметит и непременно что-нибудь сказанет. Поэтому в первое время, пока они говорили, Вита сидела на легком пластмассовом стульчике, аккурат-но сложив руки на коленях и строго выпрямившись, словно на картинке, иллюстрирующей идеально правильную осанку. Но уже через несколько минут Схимник хмыкнул, взял бутыл-ку, наполнил ее стакан, пододвинул к ней и произнес:
     - Кури спокойно, я знаю, что тебе хочется. И расслабься ты, бога ради! Ничего я тебе не сделаю.
     Она досадливо покосилась на него, пытаясь найти достойный ответ, но он почему-то не нашелся, и Вита предпочла гордо промолчать и окунула губы в шуршащую пухлую пену, слегка вздрогнув, когда Схимник чуть наклонился, чтобы стряхнуть пепел с сигареты, и кос-нулся ее плечом – они сидели рядом, вплотную, потому что их разговор был не из тех, что ведутся с разных концов стола. Разговаривали они шепотом, склоняясь друг к другу, и взгляд Виты почему-то все время натыкался то на его рассеченную бровь, то на морщинку над ле-вым углом рта, которой раньше не было, - похоже, за этот месяц и Схимнику тоже крепко досталось.
     - Значит, в машине была Света Матейко? – переспросил он, сдвинув брови, и по лицу Ви-ты пробежала тень – упоминание этого имени было для нее все еще болезненным. – Умерла так же, как и остальные?
     - Да, письмо… Я узнала об этом, когда вернулась из бара… я сбежала оттуда, потому что увидела того… Яна.
     - За каким же чертом ты вернулась?!
     - А Карина? – тихо сказала Вита, сжимая стакан обеими руками. – Они бы начали ее тря-сти из-за меня… они могли бы даже… а так – нет меня и нет проблем. Кроме того – умереть – это не худший способ сбежать. И весьма надежный. А вы… то есть они думали бы, что На-ташка теперь одна, не зная, что я все еще с ней – а ведь вдвоем, это совсем… - она не дого-ворила и опустила голову, кожей чувствуя чужую злость. – Я понимаю, что тебе это сейчас слушать не очень-то…
     - Да, не очень-то, - заметил Схимник с холодной усмешкой. – Не очень-то приятно созна-вать, что какая-то… - он сжал губы, явно сдерживая красочные и весьма нелестные эпитеты в адрес Виты, - так красиво тебя сделала. Но, следует отдать тебе должное – спектакль полу-чился что надо, все по той же логике безумца, которую обычно никто не берет в расчет! Да-же я попался – ну надо же, а?! А ведь следовало сообразить – и это бурное веселье, и неуме-ренное поглощение водки даже после лицезрения наших с Яном физиономий, что было бы величайшей глупостью… вода, конечно же?
     - Да, в водочной бутылке, - неохотно ответила Вита. – Только первая рюмка была с вод-кой – для эффекта.
     - Понимаю. А потом это приглашение на танец, тра-ля-ля, спасите, помогите, я бедная-несчастная-нежелезная, все сделаю, все скажу, все надоело, можешь сам меня убить, боже мой, ты ранен… Эсхил бы, наверное, лопнул от зависти – такой текст, такая игра! Мне сле-довало сообразить, что к чему, когда ты обронила, что оставила охрану у своей машины… да куда там – обстоятельства были такими, что я и думать забыл, кто ты… да еще можно по-пробовать извинить себя своим хреновым самочувствием. А ведь ты знала, когда возвраща-лась, что я там, изначально все было построено с учетом моего присутствия в этих «Ящер-ках».
     - Но если бы не ты, я бы ни за что оттуда не выбралась! Ничего у меня не было построено, я вовсе не знала, что все так получится, я просто надеялась…
     - На что?! – резко перебил ее Схимник, и в бледном электрическом свете Вита заметила, что его глаза слегка потемнели. – На что ты надеялась?! Я ни разу не дал тебе повода на что-то надеяться!
     - Но Наташа… - начала она с несчастным видом, совершенно сбитая с толку, не понимая, чего он добивается.
     - Конечно же, Наташа, - сказал Схимник, и его голос был странно бесцветным. – Вечно Наташа. А Наташа, кстати, одобряет все твои жертвы?! Она что, не против, что ты из-за нее суешь голову под пули?! Ну, тогда у тебя славная подружка!
     - Она ничего не знала! – Вита зло сверкнула глазами.
     - Не знала или не хотела знать?!
     - Слушай, чего ты от меня хочешь?! Или я настолько сильно уязвила твое самолюбие – ведь всегда ты меня обходил?! Поэтому?! Ты мог разозлиться тогда, потому что счел след потерянным надолго, ведь у трупа много не спросишь, верно?! Но сейчас-то свирепеть, словно я…
     - А я и не злюсь, что ты? – Схимник неожиданно рассмеялся и поправил покосившийся от сильного порыва ветра красный зонтик над их столиком. – Напротив, я восхищаюсь. Пред-ставление было что надо! Так держаться, зная, что в твоей машине мертвая восемнадцати-летняя девчонка, которой, еще к тому же, суждено превратиться в пепел вместо тебя… зная, что в любой момент могут пристукнуть… хладнокровная ты штучка, ничего не скажешь!
     Побледнев, она выпрямилась, судорожно хватая губами соленый морской воздух, став-ший вдруг горячим и пыльным. Слова ожгли ее больнее, чем мог бы ожечь вымоченный в соли кнут свежую рану. С кем он сравнил ее – даже не с собой, не с Яном… Хладнокров-ная?!.. что он знает… как ей пришлось возвращаться в квартиру, где ее ждал мертвец, как она старательно отмывала от крови тело, по которому уже расползался липкий холод, как одевала его в темные брюки и такие же пальто и кофточку, какие подарила ей Карина, из-за которых тогда Светочка так расстроилась – ведь женщины не любят быть одетыми одинако-во с кем-то … как она сушила ее светлые волосы феном, укладывала в такую же прическу, как ее собственная, красила Светочкины ногти похожим лаком и губы своей помадой… бед-ные, серые, искусанные губы… потому что была важна малейшая деталь – и все это, плача от ужаса, отвращения к самой себе и вины перед Матейко – уже лишившись жизни, Света теперь должна была лишиться не только нормальных похорон, но даже и собственного име-ни, и очень плохо получалось убеждать себя, что Сметанчику уже все равно, а они еще жи-вы?! Что он знает о кошмарах, прибавившихся к жутким снам о «Пандоре», в которых она снова и снова совершает этот ритуал, а Света неотрывно смотрит на нее глазами, превратив-шимися в два тусклых ледяных шарика, улыбаясь безумной улыбкой, которую Вита только что самолично выкрасила в цвет «Каштан», смотрит, то и дело заваливаясь на нее своей не-живой холодной тяжестью… как Вовка-Санитар… Что он знает о том, как она стаскивала Светочку вниз, как усаживала на переднее пассажирское сидение, ежесекундно замирая от страха быть увиденной, и какая при этом била противная мелкая дрожь, и к горлу подкаты-вала тошнота?! Как ехала в «Две ящерки», поглядывая на нее, укрытую рядом покрывалом, сползшую на пол? Как оставляла «восьмерку» на попечение Карининой охраны, которая могла слишком пристально заглянуть внутрь машины… но так было надо, чтобы потом ей не помешали уехать, и чтобы один из охранников спокойно выполнил то, о чем она просила Ларису, - «посмотрел колесо или что там еще», попутно ослабив хомутики крепления на то-пливопроводе, - у охранника был Ларискин телефон, и Вита позвонила ему сразу же… как Схимник и остальные направились в туалет… как смотрела в его спокойное лицо и знала, что он идет убивать, а те, кто шли следом, идут убивать его… Каково это было – сидеть и ждать, кто выйдет живым?! А потом лететь прочь из города, выжимая из несчастной «вось-мерки» все, что только можно, и стараясь никуда не врезаться раньше времени – и все это при том, что с каждой выигранной минутой становится все хуже, и голову словно сдавлива-ют чьи-то мощные ладони, в ушах грохот, и дорога все время качается, проваливается куда-то, и всплескиваются жесточайшие приступы тошноты и удушья – потому что салон запол-нен парами бензина, и проветрить нельзя – все здесь должно вспыхнуть мгновенно, выгореть дотла… Какое хладнокровие, когда зубы стучат, и тебя вот-вот стошнит на собственные ко-лени, и ты хлюпаешь носом, думая только о том, чтобы успеть доехать до нужного места… А каково это было протискивать в свое колечко мертвый негнущийся мизинец Матейко, пе-ретаскивать ее на свое место жалко трясущимися руками, стараясь не потерять управление машиной… а потом за те считанные секунды, что «восьмерка» нырнула за поворот, став не-видимой для преследователей, направить ее на темные стволы сосен и успеть выпрыгнуть, едва не свернув себе шею, но зато получив дюжины три ссадин и вывихнув левую руку?! Посмотрел бы он на нее, хладнокровную, когда она билась в рвотных судорогах, когда выла от боли и страха, кусая воротник пальто, чтобы не услышали, когда валялась на земле, ут-кнувшись лицом в сухие сосновые иглы и держась за обожженное горло, когда пряталась среди деревьев, боясь даже дышать, и смотрела на сидящего среди темноты на склоне чело-века, умоляя про себя, чтобы он встал и ушел, иначе, иначе…
     - Иначе что?
     Вита вздрогнула, приходя в себя. Только сейчас она осознала, что все свои мысли сказала вслух, и, заикаясь от волнения и злости, продолжает повторять последнее слово свистящим, срывающимся шепотом. Ладонь Схимника лежала на ее шее, и он наклонился так, что пол-ностью загородил ее от остальных, сидящих в баре, и ее слов, кроме него, никто не мог слы-шать.
     - Ничего, - пробормотала она. Снова дунул ветер, лицу почему-то стало холодно, и Вита поняла, что плачет, и это разозлило ее еще больше. Схимник наклонился еще ближе и вдруг начал большими пальцами вытирать ее мокрые щеки.
     - Прекращай, - мягко, но настойчиво сказал он. – Прекращай, люди нас запомнят, а так нельзя… Ну же. Ты, конечно, наворотила дел, но все равно ты славная, отважная девочка, так что прекращай.
     Вита вскинула на него глаза. В них не было изумления, только жадность. Затравленная, измученная, уже привыкшая к крови и безумию, бесконечно долго не слышавшая ни от кого ласковых слов, которые иногда бывают так важны… А она так изголодалась по ласковым словам, и сейчас они подействовали на нее так, как кусочек мяса на уже почти обезумевшую от голода дворовую кошку. Ей захотелось еще, захотелось вцепиться в него и закричать, по-требовать, чтобы он сказал еще хоть одно – в шутку или всерьез – неважно, ведь голодной кошке неважно, кто и с какой целью ей бросает кусок мяса… но Схимник уже отодвинулся, и глаза его были, как обычно, холодными, и голос звучал холодно – куда как холоднее и без-душнее, чем порывы северного зимнего ветра…
     - Насчет машины-то у кого узнала или сама придумала?
     - Да нет, не сама, - сказала Вита, отодвинувшись и уже самостоятельно вытирая лицо. – Женька с… мои знакомые как-то говорили на эту тему… после, того, как один штатовский фильм посмотрели… ну, я  и запомнила.   
     - Получается, ты даже не знала точно, что будет, получится ли?
     - Нет, откуда?!
     - М-да, - Схимник откинулся на спинку стула и почему-то посмотрел в пасмурное, плотно затянутое пухлыми тучами небо. – Ты действительно сумасшедшая. Чудо, что ты выжила.
     Несколько минут он сидел молча, расслабленно, продолжая с неподдельным интересом разглядывать плотные тяжелые тучи, потом его рука вдруг метнулась к ней, и прежде, чем Вита успела увернуться, дернула вниз рукав ярко-синей кофточки, обнажив пропеченное, золотистое плечо с багровыми следами-полумесяцами.
     - Откуда это?!
     - А ты как думаешь? – отозвалась она, подпустив в улыбку немного глумливости, но Схимник насмешливо покачал головой, прижал свой палец к одному из следов, который ока-зался почти втрое короче и меньше его ногтя, потом спросил с неожиданной серьезностью:
     - С ней совсем плохо, да?
     Вита судорожно сглотнула, потом отвернулась, не произнеся ни слова, и он утвердитель-но кивнул.
     - Да. Ну, что ж, так, значит так.      
     - И что же ты теперь будешь делать?
     Вопрос вырвался у нее раньше, чем она сообразила, что спрашивает, и уже ожидала в от-вет какой-нибудь колкости, но Схимник лишь повернулся и посмотрел на нее – странно со-жалеюще.
     - Ничего. Я возвращаюсь в Волжанск.
     - Но ведь тебя же там… - Вита прикусила язык, но Схимник понял и коротко, зло усмех-нулся.
     - А тебя это беспокоит?
     - Меня беспокоит ход твоих мыслей, - холодно сказала она. К ней уже вернулось самооб-ладание и ее пальцы, державшие сигарету, больше не дрожали. С многолетней привычкой Вита отыскала и надела нужную маску, и та мгновенно и надежно приросла к лицу, которое сразу же стало на несколько лет старше. Теперь перед Схимником сидела спокойная, уве-ренная в себе женщина, и ее губы скривились в презрении к нему, и в глазах была колючая насмешка. – Я достаточно давно живу, Схимник, и я – не наивное дитя, хоть и могу таковой показаться – если захочу, - она слегка улыбнулась. – Я знаю, кто ты. Я видела, что ты. Я ни-чего не забываю. Ты и тебе подобные развалили мою жизнь, убили моих друзей, убили дру-гих ни в чем не повинных людей. Вы все – одно целое, пусть у каждого свои методы и свои цели, но все вы – одно, вы грязь! – Вита слегка оскалилась, и ее глаза замерцали, но смотрела она не на Схимника, а на его руки. – Я помню, что ты делал, чтобы добраться до Чистовой, ты даже пошел против своих, лишь бы она досталась тебе! И ты думаешь, я поверю, что сей-час, когда она почти у тебя в руках, ты вдруг отказываешься от нее и возвращаешься в город, где тебе через пять минут голову прострелят?!
     Его пальцы дрогнули, и Вита подумала, что сейчас он ее ударит, но не отодвинулась, а только вздернула подбородок. Схимник повернул голову – его глаза были темными, и где-то в их глубине разгорался пугающий огонь.
     - Бедная, бедная пандорийка, - сказал он странно глухо и растянуто.- Так хорошо научить-ся разбираться в окружающих людях, но до сих пор не научиться разбираться в себе. Если ты хочешь сказать что-то лично мне – скажи, но не говори только с собой. Ты же позвала меня не для того, чтобы я слушал, как ты уговариваешь себя?
     - Я не…
     - Хочешь, я тебе скажу, зачем ты на самом деле меня позвала? Зачем ты сделала такую явную глупость? – он снова наклонился к ней. – У тебя самой это ведь не получается.
     - Я просто хотела узнать…
     - Ты видела когда-нибудь леопарда, Вита? Взрослого здорового леопарда? Смертельно опасен, а так и тянет его погладить, заглянуть ему в глаза, хотя знаешь, что он в любую се-кунду может тебя убить. Темное бывает уродливым, но бывает и чертовски привлекатель-ным, и к такому темному тянет безудержно. Это не физиология, которой ты, наверное, пыта-ешься себя извинить, это все вместе и это намного хуже.
     - Это не так, - сказала Вита охрипшим голосом. Ее губы дрогнули, строгая маска начала разваливаться. – На самом деле…
     - Потому ты и не удержалась, - продолжал он, глядя на нее в упор, и Вита вдруг почувст-вовала его плохо сдерживаемую ярость, и это и удивило ее, и напугало – его ярость всегда была направленной, вызванной какими-то ее, по его мнению, бестолковыми поступками, но сейчас она была совершенно беспричинной. – Захотела снова заглянуть леопарду в глаза? Тебе хочется темноты, Вита? Я тебе дам попробовать ее на вкус.
     Прежде, чем Вита сообразила, что он хочет сделать, Схимник схватил ее за волосы и дер-нул, запрокидывая ей голову, - так больно, что из глаз у нее брызнули слезы. Отбиваться бы-ло бесполезно, он был намного сильнее и сразу же перехватил одну ее руку за запястье, а вторая, согнутая в локте, оказалась намертво прижата к его груди. Она попыталась закри-чать, но не успела – страшные, сверкающие темным холодом глаза вдруг оказались совсем близко и к ее губам крепко прижались чужие губы, впиваясь, раздвигая, отнимая дыхание.
     В этом не было ничего общего с поцелуем, наверное, такие же движения губами делали упыри-кровососы из страшных сказок, впиваясь в горло своей жертвы, и Вита чувствовала только боль и ужас – так же, как тогда, в Волжанске, когда он с какой-то торопливой злостью избивал ее в темноте, и его широко раскрытые глаза смотрели так безжизненно, словно она была предметом, да и сам Схимник чем-то неживым. Задыхаясь, она слабо дернулась, безус-пешно пытаясь вырваться, и тут произошло что-то странное… его веки чуть опустились, и в глазах начал расползаться легкий, теплый, золотистый свет, какой расползается по водной глади, когда над ней всходит солнце, губы больше не причиняли боли – сильные, властные, они ласкали, и пальцы отпустили ее волосы и скользили среди них – пальцы обеих рук. Вита вдруг осознала, что ее собственные руки свободны, и уже не Схимник прижимает ее к себе, а она сама тянется к нему, чувствуя ладонями сквозь тонкую ткань рубашки тепло его напря-женных мышц, стремительно продвигая их к его спине, к затылку, и нет ужаса – только же-лание оказаться ближе, еще ближе, как это только возможно… Это длилось почти несколько секунд, и только потом все ее существо взбунтовалось, в мозг плеснуло ледяной, отрезв-ляющей злостью, и Вита дернулась назад, но и Схимник уже отпустил ее и оперся локтем о стол, глядя на нее прищуренными насмешливыми глазами.
     - Что ж, неплохо, - произнес он со знакомой издевкой. – Наверное, было бы очень приятно поиметь такую горячую, стервозную, лживую бабенку, как ты!
     Если бы он плюнул ей в лицо, это не возымело бы большего эффекта. Схимник замеча-тельно отомстил ей за Екатеринбург, унизив перед самой собой, и когда это дошло до ее соз-нания, Вита зашипела, как рассвирепевшая кошка. Схимник не успел или не захотел увер-нуться, и она ударила резко и точно – злость придала удару почти мужскую силу, и на его щеке мгновенно стал наливаться легкий кровоподтек. Стол качнулся, один из стаканов опро-кинулся, и остатки пива растеклись по белой пластмассе. Она замахнулась снова, но в этот раз он поймал ее за запястье – и вторую руку тоже.
     - Ну, вот ты и получила, что хотела. Это тебе подарок. Понравилось?
     Вита не ответила. Тяжело дыша, она старалась заставить себя успокоиться. Вне всякого сомнения, они уже должны были стать центром внимания всех посетителей «Атолла», но ко-гда она огляделась, то увидела, что никто не смотрит на них, только один из парней за сосед-ним столиком, заметив ее настороженный взгляд, подмигнул ей – мол, милые бранятся… Ве-тер усиливался, превращаясь в штормовой, и зонтик над их головой отчаянно хлопал. Мимо, по серым плиткам летели, кувыркаясь, окурки и прочий мусор, и где-то за спиной, в темноте, яростно ревело море, со страшной силой ударяясь о камни набережной.
     - Ладно, проехали, - негромко сказал Схимник и отпустил ее руки. Они бессильно упали ей на колени. Ладонь, которой она ударила, горела и слегка пульсировала. – Хочу тебе кое-что показать.
     Она равнодушно подняла глаза и увидела, что он держит перед ней свое кольцо – то са-мое, с золотисто-изумрудной ацтекской пирамидкой, отсутствие которого на его руке совсем недавно немало удивило ее.
     - Дай руку, - Схимник взял ее безвольные пальцы и положил их на золотые уступы пира-мидки, - смотри, если нажать сюда и сюда одновременно…
     Он сделал движение ее пальцами, и три уступа вдруг превратились в один, и из пирамид-ки выдвинулось треугольное маленькое, но острейшее лезвие. Не сдержавшись, Вита по-детски ахнула от изумления.
     - Убить им, конечно, не убьешь, но пугнуть можно. Главное, неожиданная штучка, да? 
     Она кивнула, продолжая смотреть на перстень во все глаза. Потом шепнула.
     - Но ты убил. Я знаю. Фомина. И того парня, про которого мне Наташка рассказывала… недалеко от Ялты… Сема, кажется. Она все не могла понять – ведь у тебя в руках не было никакого оружия. А оказывается было…
     - Да, им можно и убить. Нет, ну, конечно и ты сможешь, если попадешь удачно. Если на-искосок вот здесь полоснешь, - он наклонился к ней и, потянув за руку, прижал подушечку ее указательного пальца к своей шее с левой стороны, где под кожей мерно пульсировала сонная артерия, потом передвинул палец чуть выше, так что острие оказалось точно на арте-рии. – Вот здесь. Очень сильно. Понятно?
     Вита, кивнув, застыла, широко раскрытыми глазами глядя на маленькую ложбинку, обра-зовавшуюся на коже под острием. Ее губы задрожали, и палец машинально чуть подвинулся вперед, и из-под острия выползла крошечная вишневая капля. Она подняла взгляд и встрети-лась с глазами Схимника. В них были усмешка и ожидание. Да, сейчас это было просто – разве не этого она так хотела буквально пять минут назад. Остановить ее никто не успеет – они сидели, тесно придвинувшись друг к другу, и со стороны казалось, что она просто обни-мает его за шею. Сглотнув, Вита опустила руку и уронила перстень на стол. Схимник усмех-нулся и взял его.
     - А потом вот сюда, - как ни в чем не бывало продолжил он и снова нажал ее пальцами – теперь только на один оставшийся уступ. Легкий щелчок – и перед Витой опять была трех-ступенчатая ацтекская пирамидка, мягко поблескивающая изумрудом. Схимник положил перстень ей на ладонь и сжал ее пальцы в кулак, и металл и камень больно врезались ей в кожу.
     - Самое смешное заключается в том, что я действительно уезжаю, - негромко произнес он. – Сегодня же. И сюда я приехал не из-за Чистовой – Славка попросил его сопроводить. И теперь, когда он нашел свою художницу… она ведь тоже здесь – верно? – так вот, теперь я советую вам очень быстро убираться из этого города. Ян вас здесь найдет, если, конечно, - Схимник недобро ухмыльнулся, - я не найду его раньше. Не удивляйся и не накручивай себе ничего – это сугубо личное, мы пытаемся прибить друг друга с тех пор, как познакомились. А что касается Чистовой, - он пожал плечами, продолжая удерживать пальцы Виты в кулаке. – Да, она была мне нужна, лично мне, а не для Баскакова. Мне нужна была картина.
     - Всем от нее нужны картины, - тускло сказала Вита, глядя на свои сжатые пальцы.
     - Не картины. Картина. Мне нужна была только одна картина.
     До нее вдруг дошел истинный смысл его слов, и Вита подняла голову, приоткрыв рот и глядя на спокойное лицо Схимника округлившимися глазами.
     - Боже мой! Невозможно!..
     - Отчего же? Все возможно в этом мире, - он усмехнулся, - как оказалось.
     - Ты хотел… чтобы она тебя?.. из тебя?!.. Нет! Я не верю! – она с отчаяньем стукнула сво-бодным кулаком по залитому пивом столу. – Ты… все это время из-за… нет, не верю! Зачем тебе?!.. Тебе и так хорошо! Тебе и так ничего не мешает! Что в тебе может быть такого… нет, невозможно! – Вита начала задыхаться. – Ты опять что-то мутишь, ты опять…
     - Думай, как хочешь, - равнодушно сказал Схимник. – В любом случае, теперь сделать ничего нельзя. Ты оказалась права… к сожалению. И поэтому придется остаться при своем, раз часть того, что твоя Наташа забирает у других, она оставляет себе. Потому что если ей достанется это… - он покачал головой, - а ведь это не ложь, не жадность, не прочий мусор – это нечто посущественней. И похуже.
     - Почему ты мне это говоришь? – спросила Вита, глядя на него застывшими глазами. Схимник отпустил ее руку, но пальцы остались сжатыми и сжимались вокруг перстня все крепче, словно хотели вживить его в ладонь.
     - Потому что я хочу, чтобы ты знала. Мне кажется, ты имеешь на это право.
     Он встал, глядя на нее сверху вниз, потом потер маленький кровоподтек на щеке и усмех-нулся.
     - Умеешь, когда разозлишься… Славный зверек, отважный… только лезет везде, где не надо. Жаль, все равно убьют тебя. Ну, прощай.
     Схимник повернулся, быстро прошел через бар, мимо хлопающих на свирепом ветру красных зонтиков, и через несколько секунд светлое пятно его пиджака бесследно исчезло за поворотом строгой кипарисовой аллеи, а Вита осталась сидеть, глядя перед собой невидя-щими глазами и положив на стол сжатый кулак. Ее била крупная дрожь. Хуже она чувство-вала себя только тогда, когда уезжала в неизвестность из мертвой «Пандоры», несколько по-следних коротких слов Схимника разбили ее вдребезги. Он всегда все хорошо просчитывал, всегда все предвидел… почти всегда, и если он так сказал, значит, и вправду надеяться не на что. Рано или поздно. Не сегодня, так через год. Но все равно.
     Парень за соседним столиком сочувственно развел руками. Вита отвернулась от него и нервно облизнула губы. Во рту стало солоно, и она провела по губам тыльной стороной ла-дони, потом посмотрела на нее. На коже осталась кровь – Схимник прикусил ей губу. Вита поднесла кулак почти к самым глазам, прикрывая его развернутой ладонью, и разжала паль-цы. Квадратный изумруд сиял живым зеленым огнем, блестели крошечные золотые лесенки, дверные и оконные проемы, какие-то странные фигуры и узоры на стенах пирамидки. Пер-стень был сделан изумительно и наверняка стоил очень дорого. Почему он отдал его ей? На-верное, под конец Схимник действительно сошел с ума. А может там внутри какой-нибудь передатчик? Вита снова превратила пирамидку в крошечное, но грозное оружие, потом вер-нула все на место. Разобраться в этом смог бы Мэд-Мэкс или Женька… но их уже давно, давно нет… Даже на большой палец кольцо было слишком велико, и Вита снова накрепко зажала его в кулаке, словно некий чудесным образом доставшийся ей артефакт. Она допила оставшееся пиво, встала из-за стола и, слегка пошатываясь, побрела через парк к троллей-бусной остановке. На ходу она спрятала кольцо в карман брюк, от ощущения, что оно совсем рядом, а не где-то в сумке, было почему-то спокойней.
      Шторм начал достигать апогея – ветер выл и бесновался, и старые парковые каштаны, которые безжалостно мотало туда-сюда без всякого уважения к их возрасту, жалобно стона-ли. Повсюду беспорядочными хороводами носились сорванные листья и ветки, и Вита шла, заслоняя лицо рукой и ежась от мелких соленых брызг, хотя полоса прибоя находилась не так уж близко. Людей в парке почти не было – большинство уже давно сбежали, спрятались в свет, где-то за стенами, и Вита невольно прибавила шагу, щурясь от ветра и с нетерпением глядя на приближавшийся светлый островок остановки, в который упиралась плиточная пар-ковая дорожка. Она не заметила как толстый ствол одного из каштанов, который только что миновала, вдруг раздвоился, и на плитки скользнул высокий стройный человек – скользнул совершенно бесшумно, хотя Вита все равно не услышала бы его шагов за ревом ветра. Он быстро огляделся, потом гибкой тенью метнулся следом за девушкой, и его рука на мгнове-ние мелькнула над ее затылком, а на следующее мгновение он уже подхватил безвольно, без единого звука рухнувшее тело, вскинул его на руки, подобрал выроненную Витой сумку и нырнул в темноту. Через несколько секунд он оказался возле синего «москвича», стоявшего у обочины с потушенными фарами. Дверца машины открылась, человек бесцеремонно за-швырнул тело внутрь и залез следом.  Мотор «москвича» хрипло заурчал, машина тронулась с места и, катя перед собой расплывающиеся круги света, исчезла за поворотом. 
    
       
IV.

       В тот момент, когда Вита потеряла сознание, так и не успев понять, что произошло, На-таша встала с постели, потянулась с грацией сытой кошки, закинув голову и разведя руки, не одеваясь подошла к окну и, прислонившись к подоконнику, встала вполоборота к кровати. Единственным освещением в комнате был слабый свет уличных фонарей и окон противопо-ложного дома – с тех того момента, как они со Славой вошли в квартиру, здесь не зажглось ни одной лампы – в свете они не нуждались.  Были мгновения, когда Слава очень жалел об этом, жалел и сейчас – он хотел увидеть выражение ее лица, заглянуть ей в глаза, чтобы уз-нать, кто именно стоит сейчас у окна. Он даже протянул руку к выключателю бра, но тут же опустил ее, не решившись разбить полумрак, заполнявший комнату, - слишком мистически-притягательной была картина. За распахнутым окном бушевал ветер, и занавески трепетали внутри комнаты по обе стороны от Наташи, словно живые, то закрывая, то снова открывая ее обнаженное тело, причудливо исчерченное тенями, которые метались вверх-вниз, то и дело всплескиваясь и поглощая его, и тогда Наташа словно пропадала – оставался только дикова-тый блеск глаз. Она казалась частью взбунтовавшейся за окном стихии, случайно залетевшей в эту комнату, - думалось, еще мгновение, и она вскочит на подоконник, нырнет в ночь и растворится среди ветра. Не выдержав, Слава все же сказал:
     - Ты бы отошла от окна, лапа.
     - Почему? – Наташа повернулась, теперь оперевшись на подоконник спиной, и снова пре-вратилась в тень. Спутанные пряди волос вились на ветру, словно живые, и на невидимых губах Слава почувствовал улыбку. «Кто ты?» – снова с тоской подумал он.
     За все то время, что они провели в квартире, Слава словно занимался любовью с двумя совершенно разными женщинами. Ощущения были невероятными, фантастическими. Одна из них (или одни из них?) погрузила его в самые темные глубины физических ощущений, его с головой накрывало дикой, безжалостной, эгоистичной, животной страстью, эту женщину хотелось смять, разорвать на куски, слушать ее крик, в котором обязательно должна быть и боль – большей частью... и он ничего не мог поделать, она так действовала на него… С дру-гой его захлестывала нежность. Именно ее он любил… но она уходила так быстро, и снова появлялась та неистовая, чужая, жесткая, с приходом которой исчезали чувства и оставались лишь ощущения.
     - Почему? – повторила Наташа уже с раздражением и вдруг легко подпрыгнула и уселась на подоконнике, болтая ногами. Слава невольно приподнялся на кровати.
     - Ты что?! Слезай оттуда!
     - Чего ты дергаешься?! – сказала она с усмешкой. – Я не упаду. А если и упаду, то, как го-ворит Витка, невелика потеря для сельского хозяйства.
     - Тебя может кто-нибудь увидеть.
     - Господи! Ну и что?! Что особенного они увидят?! Это что ли?! – Наташа слегка припод-няла ладонями груди, потом захохотала – резким, хрипловатым смехом прожженной базар-ной торговки, от которого Славу чуть передернуло. – Славочка, ты как был, так и остался моралистом. Это глупо - распинать себя на кресте собственных предрассудков… Зачем? Нужно отпускать себя на свободу – всего себя. И чувства должны зависеть от тебя, а не ты от чувств, чувствами нужно уметь играть – играть стыдом, желанием, болью, страхом…
     Она снова хохотнула – на этот раз звонко, задорно, и вдруг, крепко вцепившись в подо-конник, качнулась назад, словно на качелях, мелькнув в полумраке босыми пятками и блес-нув тонкой цепочкой на щиколотке, и на какое-то страшное мгновение Славе показалось, что сейчас Наташа сорвется и рухнет вниз головой, ломая шейные позвонки, и он молниеносно слетел с кровати и метнулся к окну. Но за долю секунды до того, как Слава успел схватить ее за ноги, Наташа уже качнулась обратно и со смехом обняла его, обхватив лодыжками его бедра. Ее волосы взметнулись и упали ему на плечи и голову, окунув лица обоих в шелко-вистую темноту, пахнущую жасмином и какими-то душистыми травами.
     - Ну что ты, я же просто шучу. Не надо так… надо проще, - она поцеловала его, но Слава оттолкнул, едва сдержавшись, чтобы не залепить Наташе пощечину.
     - С такой простотой… с такими шутками ты погибнешь!
     Он стащил ее с подоконника и с грохотом захлопнул окно. Наташа легко отскочила к дальней стене, и в неподвижной темноте Слава почувствовал, что теперь от нее исходит ярость оскорбленного самолюбия.
     - Не смей мной распоряжаться! – процедила она сквозь зубы. – Почему кто-то из вас по-стоянно пытается мной командовать?! Я свободный человек, Слава, я – индивидуальность, а не часть тебя, не твой придаток!.. Постарайся к этому, наконец, привыкнуть! Я понимаю, что…
     - Хватит, - негромко сказал Слава, - хватит. Только не подходи больше к окну, ладно?
     - Почему? – Наташа легко скользнула обратно к оконному проему и остановилась в полу-метре, слегка изогнувшись. – Ведь здесь…в таком свете на меня должно быть очень приятно смотреть. Разве тебе не нравится то, что ты видишь?
     - Нравится, - хрипло сказал Слава. – Нравится, и даже очень.
     Наташа пожала плечами, по которым снова скользнули волнующиеся тени, подошла к тумбочке и закурила. Огонек сигареты осветил ее улыбающиеся губы и отразился в глазах.
     - Тогда в чем дело, милый? Ты говоришь так… претензионно. Разве тебе было плохо со мной?
     - Нет. Мне было очень хорошо. Но тебя я не люблю.
     Она вздрогнула, как от электрического удара, по освещенным губам на мгновение скольз-нула боль и тут же исчезла, утонув в новой улыбке.
     - Кого же ты любишь?
     - Наташу.
     - Но ведь я Наташа, - сказала она с легким недоумением.
     - Я не знаю, кто ты.
     - Господи, ты понимаешь, что ты говоришь, - Наташа засмеялась. – Ты изменил мне со мной.
     - Это не смешно.
     - Нет, смешно. Я тебе объясню одну вещь, Слава. В настоящем сексе любви быть не должно, она мешает… Так ты отвлекаешься на душу, а заниматься сексом нужно только с телом, а не с душой, нужно, чтобы партнеры не щадили друг друга – только тогда секс полу-чается обалденным.
     - Значит, сейчас он был не обалденным? – теперь насмешка была в его голосе, и Наташа слегка растерялась.
     - С чего ты взял?
     - Ну, тогда ведь получается, что сейчас с твоей стороны никакой любви не было?
     Теперь даже в полумраке Слава увидел, как ее лицо вдруг исказилось злостью, и где-то в темной глубине глаз что-то задергалось, словно в агонии. Он понял, что, сам того не желая, нанес этой сильный и болезненный удар.
      - Я не могу от тебя избавиться, никак не могу, ты все время у меня в голове, если бы ты знал, как мешаешь мне, но я не могу и не смогу, и даже сейчас и я за тебя умру, и не смогу тебе ничего сделать, почему так, почему, почему?!!
     - Ты хочешь, чтобы я ушел, Наташенька?
     - Нет! – вскрик был мучительным, страдающим. – Нет! Да! Ушел! Исчез! Зачем ты прие-хал?! Боже мой, почему у тебя такая власть надо мной… даже теперь, почему у тебя такая власть?!..
     - Потому что тебе никогда не забрать ее целиком, - Слава отошел к двери и включил люс-тру. В комнату плеснулся свет, и Наташа, слабо вскрикнув, закрылась руками, словно на нее обрушилась волна обжигающего пламени.
     - Нет, зачем?! Выключи!
     - Тебе уютней в темноте, да?! – он схватил ее за плечи и как следует встряхнул. – П-посмотри на меня!
     Наташа вскинула голову – ее глаза были бурлящей лавой множества эмоций. Она дерну-лась назад и взмахнула рукой с зажатой в ней сигаретой, словно защищаясь.
     - Ну, что же ты?! – зло спросил Слава, тяжело дыша. – Хочешь п-прижечь?! Ну, валяй, ва-ляй! Ну!
     - Я не могу! – простонала она. Лава в ее глазах вскипела, Наташа выскользнула из его рук, потом сжала свободными пальцами тлеющий кончик сигареты, со свистом втянув в себя воз-дух, и на пол дождем посыпались искры, мгновенно угасая. Слава запоздало выбил сигарету из ее руки.
     - Тебе уже и т-так сладко, да?! – прорычал он, едва сдержавшись, чтобы не взвыть от бо-ли, неожиданно пронзившей голову насквозь. – Сколько же их там, в тебе, этих грязных об-резков?! А ну, смотри на меня!
     - Я смотрю, - на этот раз ее голос был испуганным. Из уголка глаза скатилась слезинка и остановилась на щеке, сияя под ярким светом, но это не остановило Славу – он не знал, кто именно сейчас плачет.
     - Нет, не так! Смотри мне в глаза – как ты это любишь делать, насквозь смотри!
     - Я не хочу! – взвизгнула Наташа истерически. И голос, и лицо Славы напугали ее – он не был таким даже там, в поселке, когда уходил, казалось, навсегда. Чужое клубилось в ней, но больше всего сейчас преобладало одно – она боялась, бесконечно боялась, бесконечно…
     - Ах, не хочешь?! Тебе не интересно, да?! Т-ты знаешь, что увидеть нечего?! Конечно, я далеко не ангел, но во мне нет ни одной гиперболизированной дряни, да?! А вдруг уже поя-вилась?! Ты п-полгода меня не видела, я мог измениться, я мог полюбить чужую кровь на своих руках – или еще что похуже! Смотри… или я не з-знаю, что с тобой сейчас сделаю!
     Наташа подняла голову и заглянула в его глаза, и они раскрылись, впуская ее – дальше, еще дальше, в самую глубь, туда, где скрывалось то, о чем не говорилось никогда и не ска-жется… Она видела многое, но все это заслоняло одно – то, что она никогда не видела рань-ше и не смогла бы нарисовать – теплое, нежное, безгранично прекрасное, бережно хранимое в ладонях души, несмотря на все, что довелось пережить… впервые, глядя, она не чувствова-ла голодного азарта, предвкушения, того холодного огня, в котором сгорало все, кроме про-клятого дара. Она чувствовала только это тепло, и что-то отступало, бессильное, а вместо него…
     …балкон напротив Дороги… Вершина Мира… больно, так больно… что же сделать для тебя… не пропадай… не упади… я не дам тебе упасть…
     …Дорога, совсем близко… клонится со скрипом старое дерево… рука порхает над хол-стом, вживляя в него нечто…
     … таблетки, высыпающиеся из разжавшихся пальцев… злость, ужас… чуть-чуть бы опоздал и…
     …звезды, серебристая вода, звонкий смех… боже, как хорошо… моя…
     … что с тобой сейчас… где ты… совсем одна…
     Ей не было дано заглянуть в его память, и то, что она видела, нельзя было назвать картин-ками воспоминаний, этому не существовало определения в языке слов, принятом в том мире, который остался за его глазами… и все это кружилось вокруг нее и в ней, пока не втянулось, словно в воронку, в каштановую глубь ее собственных глаз, сияющих и чистых – таких, ка-кими, несмотря ни на что, видел их он… Уходить было мучительно трудно, уходить не хоте-лось… Наташа с трудом закрыла глаза, и от этого где-то глубоко в мозгу словно что-то по-рвалось, будто этим простым движением век она разорвала собственную плоть, срастившую ее с тем миром. Покачнувшись, она прижалась к плечу Славы, и он обнял ее.
     - Тогда, в поселке… ты б-была такая худенькая, - вдруг сказал он. – А теперь… ты стала такая красивая, что дрожь берет. Ты прости меня… но устоять невозможно, даже зная, что внутри этого тела сейчас не ты… не совсем ты. Но сейчас… ты та самая… моя.
     - Нет, Слава, - Наташа мотнула головой, - ты не совсем прав. Я же никуда не деваюсь, я всегда здесь, я вижу, я слышу, я чувствую, просто… я словно схожу с ума, я говорю и делаю такие вещи… я хочу такого, что никогда не взбрело бы мне в голову. Я не могу заставить се-бя не делать так, это как приступы, это сильнее меня, но при этом я все осознаю. Только… иногда мне кажется, что меня… так много… ты не представляешь, до чего это омерзительно! И еще… пока ведь в моем сознании все еще существуют какие-то барьеры, но что будет, ко-гда они не выдержат?! – она прижалась щекой к его щеке. – Мне страшно, Слава, мне так страшно. Витка здесь больше не живет, и за нее я спокойна, но ты… я боюсь, что…
     - За меня не беспокойся.
     - Славочка, милый мой, как хорошо, что ты здесь, со мной, - прошептала Наташа ему в ухо, касаясь его губами. – Люби меня… люби сейчас, пока это еще я.
     Кровать оказалась слишком далеко, и на этот раз они прекрасно обошлись без нее. Слава не обращал внимания на хруст бумаги, сминавшейся под их сплетшимися телами, Наташа же совершенно забыла о ней, и только потом, когда она, еще дрожа, целовала его – уже устало, уже в легком сладком полусне, Слава чуть повернул голову и только сейчас заметил, что они лежат на груде бумаг – весь пол комнаты был устлан изрисованными и чистыми, скомкан-ными и гладкими бумажными листами, словно ковром; они валялись на тумбочке, на шкафу и под кроватью – они были везде.
     - Наташ… что это такое?
     Он подтянул к себе один из смятых листов. Короткие, какие-то суматошные черные штрихи складывались в лицо, казавшееся тенью, странной туманной дымкой, расплывчатой и далекой, кроме того…Слава даже не сразу смог подобрать определение… это лицо словно было вывернуто наизнанку, как будто рисовавший смотрел на человека не снаружи, а… из-нутри? Вот шея, плечи, руки, дорогие украшения, старинное платье с пышными рукавами, рюшками по краю глубокого декольте, кружевом, камея, приколотая к левой стороне груди – все это было выпуклым, четким, но будто нарисованным много позже, точно художник с на-туры рисовал только лицо, а все остальное просто домыслил. Лицо было лишено всяких эмоций и казалось неживым, как отпечаток пальца. Женщина – незнакомая, немолодая и не-красивая.   
     - Что это? – повторил Слава, повернувшись. Лицо Наташи дернулось, потом она резко встала, отошла к кровати, забралась на нее и до подбородка натянула на себя простыню, гля-дя на бурю за окном.
     - Если б я знала, что ты придешь сюда, я бы все спрятала, - тихо сказала она. – Впрочем, наверное, все равно пришлось бы тебе это показать.
     - Но кто это?
     - Я не знаю. Правда, не знаю. Знаю только одно – наверное, она жила очень, очень давно, - Наташа перекинула волосы на плечо и начала рассеянно заплетать их в косу. – Ты посмотри все… а потом поговорим.
     Слава мрачно кивнул и начал перебирать листы. Вскоре он понял, что портретов не так уж много – некоторые повторялись по несколько раз, некоторые были не закончены, часто и вовсе попадались какие-то странные пейзажи, натюрморты, рисунки одиночных предметов – они не были живыми, как те картины, но от взгляда на них почему-то бросало в дрожь и по-являлось непонятное чувство гадливости. В конце концов, он перестал внимательно рассмат-ривать каждый рисунок, а вначале быстро разложил все листы на две стопки и одну отодви-нул, а вторую, с портретами, снова начал перебирать. Лица, лица… все те же туманные не-живые дымки… а потом Слава вздрогнул. Несмотря на расплывчатость и странный? ракурс, сходство прослеживалось определенно – с листа на него безжизненно смотрел Григорий Из-майлов. Сразу, как наяву, в памяти всплыло ночное бегство из курортного поселка – одно из тех воспоминаний, от которого очень бы хотелось избавиться навсегда. Нахмурившись, он отложил портрет в сторону и взял следующий, потом еще один. Незнакомый, незнакомый… а вот опять – на этот раз Света Матейко. А потом Борька Ковальчук. Мотнув головой, он снова начал раскладывать рисунки на две стопки. В одну летели незнакомцы, на которых он почти не смотрел, в другую… Все «жрецы». Костя Лешко. Люди с курорта, имена и лица ко-торых уже большей частью стерлись из памяти, - клиенты, которые ушли и больше не воз-вращались.
     Закончив разбирать рисунки, Слава легко хлопнул ладонью по одной из стопок.
     - Здесь нет Виты. Почему? Ее ведь ты тоже рисовала.
     - Господи, ты знаешь?! – плечи Наташи поникли. – Она успела тебе рассказать?
     - Не она. Он.
     - Он? Кто – он? – в ее глазах мелькнуло недоумение, но его тут же сменили ошеломление и ужас. – Что?! Схимник?! Он тебе рассказал про Зеленодольск?!
     Только сейчас Наташа сообразила, что до сих пор не знает, как Слава вообще попал в этот город, как он ухитрился вырваться из рук людей Баскакова, и уже открыла рот, чтобы спро-сить… но Слава упредил ее.
     - Об этом потом. Все, что с нами было, что я знаю… об этом позже. Я все тебе расскажу – все, что я знаю.
     Произнося это, он отвернулся – якобы посмотреть на рисунки. Он солгал. Как и Вита, он не собирался рассказывать ей всего, что узнал от Схимника; как и Вита, он еще не решил, стоит ли это делать – говорить ей о том, во что превратились Аристарх Кужавский и Илья Шестаков. Он знал, что Наташе о них по-прежнему ничего не известно – это был один из не-многих вопросов, которые он успел задать Вите по дороге, и сейчас, перебирая рисунки, с большим трудом сдержался, чтобы не изодрать портрет Шестакова-Сканера в клочья.
     - Виты не может быть здесь, - сказала Наташа. – То, что я вытащила из нее, принадлежало не ей.
     - А кому?
     - Дай мне портреты тех, кого ты не знаешь, - попросила она и протянула руку. Слава встал, держа в каждой руке по стопке рисунков, и пересел на кровать. Наташа взяла у него листы и быстро отобрала три из них.
     - Вот, ему… я думаю.
     Слава взглянул на рисунки, и его передернуло.
     - Г-господи! Что это за образина?! И почему именно ему?!
     - Я вовсе не уверена, - медленно произнесла Наташа, - но… просто Вита… когда уже все закончилась, сказала мне, что сила того, кто пишет все эти проклятые письма, в его ненавис-ти... Он ненавидит всех нас. Она так и сказала: «Я знаю, насколько сильно ненавидит нас тот, кто эти письма написал. Он ненавидит нас за наши тела». Ей лучше знать… она… - Наташа потерла лоб, - она все же была… ближе к этому, чем я. Как ты думаешь, вот этот, - она ткнула пальцем в рисунок, - смог бы нас так возненавидеть?
     Слава снова опустил глаза. Лицо на рисунке было не просто уродливым, оно было немыс-лимо, отталкивающе безобразным, воплотившим в себе все врожденные катастрофы, когда-либо происходившие с человеческой плотью. Казалось, какой-то сумасшедший скульптор долго мял человеческую голову, как сырую глину, швырял, бил, беспорядочно прилепливал, где придется, бесформенные глиняные нашлепки, пока не получил нечто чудовищное, опух-шее, ассиметричное, бугристое, с огромной пористой опухолью вместо носа, с расположен-ными почти по диагонали глазами, один из которых был в два раза больше другого, пупыр-чатыми губами-шлепанцами, полным отсутствием ушных раковин и голым черепом с жал-кими пучками волос – кошмарное, лишенное возраста существо, которое даже язык не пово-рачивался назвать человеком – какой-то плохо сделанный тролль из штатовских ужастиков, наркотическое видение, но никак не человек. Слава невольно порадовался, что Наташа изо-бразила только лицо, - страшно было даже подумать, каковым бы могло быть это в полный рост.      
     - Ну, тут, лапа, ты, по-моему, переборщила! – твердо сказал он. – Это уж точно твоя фан-тазия.
     - Не знаю, - Наташа пожала плечами. – Я перерисовывала его много раз, и он всегда полу-чается одинаковым. Этот образ – он сразу появился таким – таким я его и нарисовала. Я всех их рисую такими, какими они появляются… откуда-то. И большинство из них я никогда не видела. Они… они – это теперь все я, Слава.
     - Не хочешь ли ты сказать, что эти твои… келет… ну, то, что ты вытаскиваешь, обладают еще и памятью?
     - Я не знаю, память ли это. Можно ли это вообще назвать каким-то словом. Но… ведь ка-ждый запоминает дом, в котором провел большую часть времени… или клетку. Это ведь не они… сами-то они выглядят совсем по-другому… для меня.
     - Ты по-прежнему считаешь их… чем-то живым? – Слава бросил рисунки на кровать.
     - Я не знаю, чем их считать. Я не знаю их истинной природы. Я не понимаю, как это все вообще происходит – живые ли они изначально или, - она сглотнула, - это я их оживляю. Ведь ни я, ни Неволин так до конца и не разгадали тайну того, чем мы владеем. Но я много думала над этим, Слава, очень много. Я много работала… это так тяжело, они ведь, - Наташа скривилась, - они ведь так хотят… есть.
     - Иными словами, они хотят, чтобы ты залила в себя побольше грязи?  - глухо осведомил-ся он, потом, не сдержавшись, выругался в сторону. – Прости, лапа. Ч-черт, я уже совершен-но запутался. Я и изначально запутался, а теперь и в-вовсе ничего не понимаю!
     - Я и сама не понимаю. Но я… я все время думаю о Дороге, Слава. Дорога оставалась до-рогой в любом случае. Наверное, только если можно было бы пробить планету в этом месте насквозь, вынуть весь этот кусок, тогда она могла бы исчезнуть, потому что все же Неволин как-то привязал ее к материальному, неживому, к земле… Что, если он…я… мы даем им ка-кую-то форму раз и навсегда? И что, если накрепко связать их не с чем-то материальным, а с живым организмом, врисовать их в него, в кого-то конкретного... Ведь тогда, если его унич-тожить, они умрут вместе с ним, потому что они ведь тоже станут живыми – дыханием, би-еньем сердца, кислородом в крови, электрическими разрядами в нервных клетках. Другое дело – на что станет после этого похож человек… вряд ли он уже останется человеком. Ведь им там будет страшно тесно, и они не смогут не переделать его – по своим оболочкам, фор-мам… если, конечно, такое вообще возможно. Неволину было подвластно предметное… один раз, мне пока даже этого не дано.
     - А как же люди, которые погибали на Дороге, - они ведь отдавали ей своих… - маши-нально начал Слава, но Наташа покачала головой, и глаза ее торжествующе блеснули.
     - Я думаю не о том, чтобы переселить их в новую клетку, откуда они смогут вырваться, а чтобы сделать клетками их самих понимаешь?
     - Ни хрена я не понимаю, милая! Как же тогда ты?! В  тебе же…
     - А то, что во мне, формы пока не имеет. Опилки, обрезки, шелуха, остатки памяти. Они действуют на меня, да, сильно действуют, потому что их много, но они пока бесформенны. Я ведь, - она криво усмехнулась, - все-таки, не Дорога, чтобы превращать их в себя, у меня та-кой силы нет и не будет… слава богу. И у них силы нет, потому что они отдельные. В лю-бом случае, они не могут оказаться снаружи, а если я… умру – они просто исчезнут. Но я пока умирать не собираюсь, хватит!
      - Наташа, единственное, что я из всей этой г-галиматьи понял, так это то, что ты изыски-ваешь способы вынуть из себя всю эту дрянь, так? – ошеломленно произнес Слава. Она кив-нула.
     - Да. Но это все только теории. А может, и просто бред… несчастного свихнувшегося ху-дожника.
     - Но ты больше никого не рисовала? После Виты… никого?
     - Нет, - твердо, жестко ответила Наташа. – Да, хотелось и хочется, страшно… но нет. Кля-нусь тебе, нет! Я думаю только о том, как их выгнать. Другое дело, что им страшно не хочет-ся уходить.
     На мгновение ее глаза изменились – словно в приоткрытую дверную щелочку воровато заглянуло множество людей – и тут же сбежало. Наташа провела ладонью по лицу, потом опустилась на подушку и раскинула руки, глядя на потолок, на котором лежали желтые кру-ги света от люстры.
     - Я хоть чем-то м-могу тебе помочь? – Слава в неожиданном порыве зло столкнул рисун-ки с кровати, и они с веселым шуршанием порхнули на пол. Наташа чуть приподнялась и похлопала ладонью по свободному месту рядом с собой.
     - Конечно можешь. Будь рядом со мной. Рядышком. Только ты меня и удерживаешь в этой реальности… даже не мама – только ты, и с тех пор, как я тебя сегодня увидела, мне намного лучше. Правда. Только… я не знаю, сколько ты сможешь выдержать, как долго ты сможешь не уйти.
     - Зачем мне уходить, меня и так долго не было, - он улыбнулся и скользнул под простыню рядом с ней, но тут же приподнялся.
     - Свет, наверное, выключить?
     - Не надо, - прошептала Наташа и потянула его к себе. – Пусть горит. Я все никак не могу на тебя насмотреться. Мне все время кажется, что ты – сон, а потом я проснусь…
     - Значит, придется  тебе снова доказать, что я – не сон. Сейчас…
     - О-ох!


V.

     Сознание возвращалось медленно, толчками – казалось, она плывет по волнам, которые плавно подбрасывают ее вверх-вниз. Вокруг была темнота – душная, табачно-перегарная,  пыльная, кто-то в ней разговаривал, смеялся, слышался ровный механический шум, сквозь который пробивалась песенка Леонидова «Не дай ему уйти», – она отметила это чисто авто-матически. Застонав от резкой боли в основании шеи и чувствуя привкус крови во рту, Вита открыла глаза, но темнота не исчезла, не исчезло и покачивание, из-за которого она моно-тонно стукалась носом о что-то мягкое и ворсистое.
     Парк… буря… боль в шее… резкая, пронзительная… ветка?..
     Она закрыла глаза, потом опять открыла их. Паника ворочалась в ней – еще неуклюже, заторможено, но уже начинала обретать гибкость – еще немного, и она примется метаться, задействовав губы в истерическом испуганном визге. Вита пошевелила рукой, прикоснув-шись к странной мягкой поверхности и вдруг поняла, что это – спинка сиденья, в которую она уткнулась носом, а шум и покачивание – это машина, в которой ее куда-то везут. Она чуть приподняла голову, и тут же чья-то рука дернула ее за плечо и повернула так, что те-перь Вита стукнулась о спинку сиденья затылком.
     - Коль, засвети-ка лампочку. Ну, что, звезда, отошла малехо?
     Голос был спокойным, приятным, в чем-то даже сочувственным, если бы не скрытая за этим сочувствием самоуверенная издевка. Салон машины осветился, и Вита дернулась, за-дохнувшись от ужаса, увидев в нескольких сантиметрах от своего лица изящные стекла оч-ков, сквозь которые на нее с холодным вниманием смотрели светлые глаза Яна. Сглотнув, она вжала голову в спинку диванчика, и отвернулась. С другой стороны от нее сидел здоро-венный круглоголовый малый, деловито копавшийся в ее сумочке. На Виту он бросил только один короткий взгляд, в котором не было ничего, кроме праздного любопытства. Еще один мужчина, сидевший вполоборота на переднем сиденье, смотрел на нее с таким же скучаю-щим интересом, и в зеркале обзора Вита увидела скосившиеся в ее сторону глаза водителя. Машина шла на хорошей скорости, за окнами в темноте летели неровные цепочки фонарей, и понять, в какой именно части города они сейчас находятся, было невозможно. Неожиданно Вита поняла, что в этот раз она попалась – попалась окончательно и бесповоротно, никакой возможности удрать не было, и на нее накатил липкий, холодный, кладбищенский страх, превращая сознание в мутную, тошнотворную кашу, и она со звериным, безумным отчаяни-ем дернулась в сторону, через здоровяка, к дверце – выскочить – в темноту, под колеса, в пропасть – неважно куда, лишь бы выскочить. Но ее сосед превратил этот порыв в жалкое трепыхание, сразу же схватив Виту и отшвырнув обратно, где ее поймал Ян.
     - Ну, куда ж ты, куда ж ты так дергаешься, пионерка?! Еще знамя не целовала! Чихо, ма-ла!1 – он снова наклонился к ее лицу, и Вита невольно зажмурилась, чувствуя исходящий от него запах мяты и апельсинов, казавшийся нелепым. Потом она ощутила, как к ее щеке при-коснулись сухие прохладные пальцы и слегка ее сжали, и на этот раз с огромным трудом сдержалась, чтобы не заорать от ужаса. – Яка цера! Як од немовля!2
     - Гляди-ка, Ян, - сказал сидевший справа от Виты, следом раздался короткий щелчок. Ви-та приоткрыла глаза, успев увидеть, как взгляд Яна соскальзывает с нее с откровенной доса-дой, и чуть повернула голову – исследователь содержимого сумочки держал в руках ее не-большой нож, который Вита таскала с собой «на всякий пожарный». Он чуть повернул его, и короткое лезвие ярко блеснуло. – Игрушечка.
     - Даже такой игрушечкой, если удачно воткнуть, можно да-а-алеко отправить, - оптими-стично заметили с переднего сиденья. Ян хмыкнул.
     - Дай-ка сюда, Кабан, - сказал он, взял нож и с каким-то задумчивым выражением лица прижал лезвие к ее щеке, слева от крыла носа. – Со своим, значит, инструментом ходишь? Удобно. Значит, сегодня у тебя, считай, самообслуживание. Ты смотри – с фиксатором штучка. А ты знаешь, что носить ножички с фиксатором запрещено законом? Нарушаешь, значит? Кепско, мала, бардзо кепско.3
     Его голос звучал все так же спокойно, мягко, словно он рассказывал ей какую-то милую сказку. Вита хотела было наконец что-то ответить, но тут Ян убрал нож, аккуратно сложил его, а потом, даже не повернув голову в ее сторону, вдруг быстро и коротко, без замаха, уда-рил Виту в челюсть, дав ей в полной мере ощутить разницу между этим ударом и тем, как бил ее Схимник, - бил, как она тогда считала, жестоко и в полную силу. Ее голова дернулась, в челюсти что-то хрустнуло, и вся нижняя часть лица вспыхнула жуткой, пульсирующей бо-лью, как в зеленодольском кошмаре. Рот мгновенно заполнился кровью, которая частично потекла в горло, а частично выплеснулась из губ вместе с коротким болезненным всхлипом и с ней вылетел один из нижних зубов, оставив на своем месте неровные острые обломки. Ви-та повалилась лицом вперед, но Ян поймал ее за короткие волосы и бросил обратно, оставив ловить воздух окровавленными губами.
     - Ян Станиславыч, вы ж это… тачку потом не отмоем – ведь возвращать еще! – укориз-ненно сказал водитель. – До точки уж повремените – уж тогда весь шоколад!
     - Тихо, Коля, смотри вперед, - Ян достал носовой платок и начал неторопливо вытирать окровавленные пальцы, внимательно глядя на них. Вита, смотревшая на него полузакрытыми глазами, увидела аккуратный шрам на его запястье и слегка оскалилась. – Просто пани должна сразу же и в полной мере осознать всю серьезность своего положения. Всю ж..у, гру-бо говоря, в которую она влетела по самые сережки. И представить, какие приятные сюрпри-зы ее ждут, если она не будет с нами мила и разговорчива.
     - Да-да, - пробормотал Кабан, бросая сумочку на пол. – Сейчас приедем и займемся разго-ворами.
     - Ян Станиславыч, а дальше-то куда? – подал голос водитель. Ян с нетерпеливой злостью уставился в его затылок.
     - Я ж тебе, барану, три раза объяснил! На следующем повороте направо, потом налево! И не гони так, а то нарвемся. Да и спешить нам особо некуда, - он повернулся к Вите. – Правда ведь? Ехать за нами некому. Мы – люди терпеливые, мы подождали, пока Схимник уедет – окончательно и бесповоротно. Что – не срослось?!
     Вита промолчала, осторожно вытирая ладонью вытекавшую изо рта кровь, но рука Яна протянулась и больно дернула ее за волосы, так что она снова взвизгнула.
     - Не молчи, сучка, когда спрашивают! Тебя что, матушка в детстве хорошим манерам не учила?! Не молчи – я знаю, говорить ты можешь – челюсть я тебе не сломал! Давно он тебя прет?
     - Что? – наконец-то разлепила Вита склеивающиеся от крови губы.
     - Давно он тебе ствол прочищает, спрашиваю?
     - Если вы хотите получить вразумительный ответ, так и спрашивайте на доступном языке – я вашу феню не волоку, - хрипло сказала она.
     - Во! Таких особенно люблю! – Ян отпустил ее волосы и погладил ее по голове, улыбаясь почти с настоящей нежностью. – Строптивая, сильная… к тому же, плохо воспитанная. На доступном, так на доступном. Давно он тебя трахает, спрашиваю?
     - У него и спроси.
     - Спрошу. Когда с тобой закончим.
     - Ну, конечно. Со мной. За ним-то ты ехать побоялся – знаешь, что он тебя прибить мо-жет… и хочет!
     Наказанием ей был еще один удар – на этот раз послабее, но в живот, и, всхрипнув, она согнулась, едва сдержав рвотный спазм, и Ян снова отшвырнул Виту на спинку диванчика.
     - Ян Станиславыч! – укоризненно сказал водитель.
     - На дорогу, Коля! На дорогу! Не отвлекайся! Что ж ты такая дохленькая, мала, - крю-чишься, будто тебе кишки выдрали, - заметил Ян спокойным, обыденным тоном. – Вот, кста-ти, в свое время в Англии был распространен преинтереснейший способ казни: человека подвешивали за руки, вскрывали ему живот, вынимали внутренности и сжигали их перед его лицом, а человек все это время оставался жив, в сознании и смотрел, как горят его кишки… Мило, правда? Можно попробовать. 
     Вскоре машину начало отчаянно трясти, и Вита, прижимавшая к животу сжатый кулак, поняла, что они съехали на грунтовую дорогу. Из ее сознания в пустоту уносились слепые беззвучные крики о помощи. Бессмысленные – в этот раз уже никто не мог ей помочь. Ее ле-вая ладонь непроизвольно скользнула по бедру и ощутила сквозь ткань брюк угловатые очертания ацтекской пирамидки. Перстень – единственное, что у нее не отобрали, но что она сможет сделать этим маленьким лезвием против толпы здоровых сильных мужиков? Она от-четливо понимала, что единственное, что ей оставалось, это молиться о том, чтобы умереть быстро и, по возможности, наименее болезненно, и так же отчетливо понимала, что этого-то как раз и не будет.          
     Неожиданно машина остановилась.
     - Все, - сообщил водитель. – Не оставлять же тачку прямо там – еще просечет кто-нибудь.
     - Лады. Все на выход. Кабан, возьми камеру, - сказал Ян, открыл дверцу, потом зажал Ви-те рот ладонью – так крепко и умело, что она не могла эту ладонь укусить, и, подхватив ее на руки почти с отеческой нежностью, вытащил из машины. Фары потухли, и Вита увидела, как сзади, шурша шинами, к их машине подкатил «жигуленок», остановился, и его фары, корот-ко мигнув, тоже погасли. Из «жигуленка» неторопливо полезли люди. С тупой обреченно-стью смертника она поняла, что на этот раз Ян решил действовать поэтапно, начав с наибо-лее слабого, то есть, с нее, задействовав сразу всех и не отвлекаясь на остальные цели.
      Пока Ян нес ее, она успела рассмотреть, что они находятся в какой-то небольшой балке, наполовину заполненной темными частными домишками, в которых все давно спали. Из-за некоторых заборов доносилось монотонное погавкивание. Ветер бил ей в лицо, размазывая еще не начавшую подсыхать кровь, и Вита заморгала, пытаясь рассмотреть что-нибудь еще, а потом поняла, куда направляется Ян. На другом, пустом краю балки виднелся двухэтажный недострой, судя по обилию травы, кустарника и грудам мусора, заброшенный давным-давно. Слепо и мрачно зияли провалы оконных проемов, белели остатки битых известняковых плит, торчали ржавые арматурные ребра, и, еще не доходя, вся компания начала спотыкаться в темноте, сдержанно матерясь. Потянуло протухшими отходами и застарелой гарью.
     Уже возле недостроя все остановились, дожидаясь, пока двое осмотрят здание. Вскоре они вернулись и доложили, что внутри никого нет.
     - Очень хорошо, - голос Яна почти потерялся в реве ветра. – Кабан со мной, остальные по периметру. Только без нервов – ясно?! Кабан, доставай инструмент.
     Вита, крепко зажатая в чужих руках, молча дернулась, но Кабан всего лишь извлек из кармана небольшой, но достаточно мощный фонарик, который и включил, едва они вошли внутрь. На его груди на ремешке покачивалась маленькая серебристая видеокамера.
     - Ф-фу! – выдохнул он и зажал пальцами нос. – Дерьма тут!..
     - Что, амбре беспокоит? – Ян усмехнулся. – Ничего, потерпишь. Давай-ка, найдем ком-натку поуютней, почище – все-таки, с нами дама.
     Здоровяк хрюкнул, освещая фонариком пол и стены.
     - Вот здесь, наверное, хорошо будет.
     Ян наклонился, положил Виту на землю, несильно прижав ее за шею, но она, оглушенная болью, даже не пыталась дергаться. Снаружи едва слышно долетали тихие голоса и смешки. 
     - А ну, воздвигнись-ка рядом, Кабан, торшером будешь.
     На лицо Виты упал яркий луч света, и она зажмурилась, слушая собственное хриплое ды-хание.
     - Глазки-то открой, мала. И сразу договоримся – без разрешения не орать. Хотя… слы-шишь, какая погода? Благоприятствует любви. Однако, начнем мы, пожалуй, с разговоров.
     Вита приоткрыла глаза и посмотрела на склонившегося над ней Яна. Из-за расстегнутого ворота его рубашки выскользнул золотой крестик на тонкой цепочке и медленно раскачивал-ся перед ее лицом, и она, как зачарованная, следила за этим мерным тихим движением. В го-лове вдруг мелькнула нелепая мысль о том, что теперь она в бога точно не верит.
     - А если разговоры будут, любви я избегу?
     Ян молча улыбнулся.
     - Тогда как насчет милосердия?
     - Как говорил товарищ Глеб Жеглов, милосердие – поповское слово, - добродушно заме-тил он. – А ведь я не поп. Хотя, конечно, верую, не без этого. И знаешь, в чем удобство на-шей веры? Я могу сделать что угодно, а потом в церковь схожу, покаюсь, и бог меня про-стит. Он всегда прощает. Всех, - Ян свободной рукой погладил ее по щеке. – Теперь о разго-ворах. Сейчас ты мне дашь весь ваш со Схимником расклад, но главное – расскажешь мне про эту Чистову – кто такая, что из себя представляет и для чего так нужна небезызвестному тебе человеку.
     Виту удивило, что он не включил в этот список вопрос о местонахождении Наташи, и, на-верное, это отразилось на ее лице, потому что Ян усмехнулся.
     - А где она, я и сам знаю. Ты же лично к ее гнездышку не только Новикова, но и моего че-ловека отвела. Теперь он там дожидается, пока мы с тобой закончим. Но он терпелив, и вре-мени у нас много. И… ты знаешь, с этой минуты я больше не задам тебе ни одного вопроса. Сама все вывалишь. Ты думаешь, сейчас это была боль? Это ерунда была, мала. Помнится, общался я как-то с твоей бывшей мачехой… не помню ее имени… так у нее был рак желуд-ка, и она возомнила, что знает о боли все. Но я ей доказал, как сильно она ошибалась. И тебе сейчас тоже докажу, а все методы Кабан заснимет – не везти же нам шефу твою голову – на таможне не пропустят, таможня здесь злая. Но кожа у тебя, какая кожа, а!.. Иди-ка сюда!
     Он приподнял Виту, крепко держа ее за шею, и развернул так, что она оказалась к нему затылком. Девушка попыталась было вырваться, хрипло закричав, но Ян большим пальцем деловито ткнул ее в диафрагму, и Вита обвисла в его руках, судорожно хватая ртом воздух. Он наклонился и провел языком по ее шее над взбудораженно пульсировавшей артерией, по-том ухватил зубами кожу чуть правее и сильно сжал их, прокусив кожу до крови. В его ла-донь, проворно метнувшуюся к губам Виты, ударил дикий крик – не столько боли, сколько ужаса. Снаружи кто-то едва слышно хохотнул.
     - Бля-а-а!.. – ошеломленно протянул Кабан, и фонарик прыгнул в его руке.
     - Сладкая, - шепнул Ян ей на ухо. – Молоко и мед… Вся ли ты такая сладкая?.. Кабан, по-гляди-ка, не завалялось ли где-нибудь поблизости небитой бутылочки?
     - Чо – сразу так?.. Сначала-то, может, сами?.. – не договорив, Кабан отвернулся, и луч фо-нарика запрыгал по комнате. Ян усмехнулся.
     - Сначала-то, конечно, сами, - пробормотал  он, дыша быстро, с присвистом, и завел паль-цы за вырез ее кофточки и дернул. Жалобно затрещала рвущаяся ткань, зацокали о камни брызнувшие во все стороны пуговицы. Ладонь исчезла с губ Виты, но, вместо того, чтобы снова завизжать, она начала хриплым, клокочущим голосом выкрикивать все самые грязные слова, какие только всплывали в памяти, вкладывая в них всю боль и весь ужас – в бешенст-ве было легче, чем в животном страхе. «Когда все начнется, я отключусь, - вскользь, отре-шенно подумала она. – Буду думать о чем-то хорошем… буду думать, как будто это не со мной…» Чужая ладонь скользнула под кружево лифчика, но тут же исчезла, и в следующее мгновение Ян вскочил, вздернув за собой Виту, и вместе с ней метнулся к стене, вжался в нее, кося в темный провал ближайшего окна. Кабан резко развернулся, высветив ярким лу-чом его напрягшееся лицо.
     - Что такое, Ян Ста…
     - Тихо! – прошипел Ян. – Погаси!
     Фонарь потух, и все трое очутились в полнейшем мраке. Снаружи не долетало никаких звуков, кроме рева ветра и отдаленного, едва слышного все того же монотонного погавкива-ния. Не видимый в темноте, Кабан озадаченно прошептал.
     - Да вроде тихо.
     - То-то и оно.
     Только сейчас и Кабан сообразил, что больше не слышит разговора и шагов оставшихся на улице коллег, которые до сей поры нетерпеливо топтались возле окон – по меньшей мере, по двое с каждой стороны здания – приказа соблюдать абсолютную тишину им никто не от-давал. Впрочем, это еще ни о чем не говорило. Тут же, словно в ответ, недалеко от окна раз-дался легкий хриплый звук, словно кто-то решил прочистить горло.
     - Да все нормально.
     - Сходи, проверь, - приказал Ян, снова прижимая ладонь к губам Виты. Она снова было дернулась, но застыла, почувствовав на шее лезвие, слегка врезавшееся в кожу, выпустив тонкую струйку крови. Это уже был не ее игрушечный ножичек, а прочная настоящая боевая сталь. – А ты не дергайся, или я тебя выпотрошу!
     Голос не был угрожающим, в нем было просто обыденное обещание – одно из тех, кото-рые выполняются легко и быстро. Вита на секунду закрыла глаза, чтобы успокоиться. Ян од-ной рукой держал ее за подбородок, другая, вжимавшая лезвие в шею, заодно обхватывала и правую руку Виты, накрепко прижимая к ее собственному телу. Относительно свободной была только ее левая рука, но даже хоть как-то ослабить с ее помощью мертвую хватку Яна было невозможно, нельзя было даже впиться ногтями в его руку, потому что все ногти уже были сломаны. Ладонь Виты скользнула по бедру и застыла, нерешительно прижавшись к ткани над перстнем, ощущая приятную ребристость золотой пирамидки – нелепая, безумная надежда.
      Тем временем Кабан на ощупь пробрался в соседнюю комнату и, несколько раз спо-ткнувшись и чуть не упав, решился  все же включить фонарик, поставив яркость на мини-мум. С величайшей осторожностью огибая каждый угол, он добрался до дверного проема и осторожно, прижимаясь к стене, глянул наружу. Ветер гонял среди груд мусора бумажки и пучки сухой травы; зацепившийся за прут арматуры полиэтиленовый пакет отчаянно трепе-тал и хлопал, то наполняясь воздухом, то бессильно опадая. Никого не было видно. Кабан чуть переместился, потом негромко свистнул, но свист пропал впустую, потерявшись в реве ветра. Тогда Кабан осторожно вышел из недостроя, пошарил вокруг лучиком фонаря, потом снова свистнул и выругался злым шепотом. Верно, у кого-то с собой оказались бутылка или косяк, вот и заскочили на минутку за угол. Кабан покачал головой, еще раз огляделся, потом, освещая себе дорогу, дошел до угла здания и с кривой усмешкой заглянул за него, намерева-ясь от души выматерить собравшуюся там компанию… и усмешка примерзла к его губам, превратившись в гримасу растерянного ужаса. Лучик света запрыгал в дрожащей руке, сума-тошно освещая сваленные вповалку, как мусор, четыре тела, мертвые глаза, кровь на иска-женных лицах. Один, лежавший на спине, был еще жив, моргал, и его правая рука прыгала по сухой земле, судорожно сжимаясь, словно пытаясь в последнем отчаянном усилии что-то схватить. Когда свет упал на его лицо, блестящие влажной кровью губы, казавшиеся черны-ми, беззвучно зашевелились:
     -…помоги…
     Кабан дернулся назад, молниеносно развернувшись, и камера тяжело хлопнула его по груди. Возле дверного проема теперь стояла тень, и увидев ее, он открыл рот для предупре-ждающего крика, одновременно рванув из-за пояса пистолет – со времен Екатеринбурга он плюнул на все строжайшие запреты Яна и с оружием теперь не расставался. Но еще прежде, чем губы Кабана шевельнулись, еще когда он только-только заканчивал свой разворот, чело-век у входа взмахнул рукой, словно приветствуя его, и в следующую долю секунды Кабан, так и не успев издать ни единого звука, завалился назад – нож вошел ему в переносицу почти по рукоять. И буквально одновременно с броском убийца метнулся вперед и подхватил его, уже мертвого, у самой земли, после чего осторожно, бесшумно опустил, забрал пистолет и так же стремительно и беззвучно скользнул обратно.   
      Вита, ничего не слышавшая и не видевшая в кромешном мраке, снова отчаянно дерну-лась, и Ян снова сжал ее горло и держал, пока она слегка не обмякла. Она чувствовала исхо-дящее от него какое-то дикое, безумное веселье, и это напугало ее еще больше, хотя, каза-лось бы, больше было уже некуда. В провале окна на мгновение скользнул луч света от фо-нарика Кабана и тотчас исчез. Ян чуть передвинулся, чтобы улучшить обзор, подтащив ее следом, и рука Виты как-то сама собой скользнула в карман и потянула наружу перстень. 
     Несколько минут прошли в темноте и тишине, если не считать свиста ветра за стеной. А потом… ничего не изменилось, и Вита так и не смогла что-то увидеть или услышать, но Ян вдруг резко развернулся, выставив ее перед собой, и Вита чуть не выронила уже наполовину вытащенный из кармана перстень.
     - Пришел-таки, - весело сказал он совсем рядом с ее ухом, и Вита поняла, что Ян пригнул-ся, по возможности скрывшись за ней. Ей вдруг стало смешно – сама-то она ростом не осо-бенно вышла, а Ян высокий – верно, весь скрючился там, позади – и она поняла, что начина-ет сходить с ума. Впрочем, сейчас это было уже неважно. – А я-то думал, что мы тебя спро-вадили. Только опоздал ты, друже, ехал долго. Баба-то уже порченая, так что мы с тобой те-перь типа родственники. Ну, если не брезгливый… ты ведь за ней?..
     Густая темнота где-то перед ними, в дверном проеме вдруг обрела голос, знакомый, спо-койно-насмешливый.
     - Да в основном за тобой, Станиславыч. Красиво смотришься… И не тяжело, в такой позе-то общаться?
     - А ты игрушку положи, тогда нормально пообщаемся, - весело предложил Ян и чуть под-дернул голову Виты назад, так что шейные позвонки у нее захрустели и она завизжала от бо-ли. – Стой на месте! – вдруг рявкнул он и метнулся в сторону, волоча за собой девушку. Она по прежнему ничего не видела, но теперь чувствовала на своем лице невидимый прицел. Ее пальцы судорожно крутили перстень, пытаясь нажать на пирамидку так, как надо, но у нее ничего не получалось – кольцо выскальзывало из мокрых от пота пальцев. В темноте усмех-нулись.
     - Тогда и ты свою – только не ножичек, а пистолет – я знаю, что ты при нем. Брось, Ян, хватит прятаться – все равно насквозь пробьет! Девок много, а ты один и я тебя не выпущу. Другое дело, что у нее своя часть работы, которую никто, кроме нее, не сделает. Так что если ее отпустишь, то, может, и договоримся.
     - Ч-ч-ч, мне работа ваша поровну, мне важно, что у твоей девки в голове. Либо ты свали-ваешь, а мала мне остается, либо все здесь ляжем, - предложил Ян все с тем же диковатым весельем в голосе. – Вот так и договоримся. Ну, давай, чего тут думать?! Два умных мужика всегда добазарятся, давай, ты жить хочешь, я хочу!.. Ну?!
     Ее пальцы наконец-то легли на пирамидку правильно, и Вита нажала на уступы, одновре-менно зашедшись в кашле, чтобы Ян, не дай бог, не услышал щелчок. У нее не было какого-то конкретного плана, ей просто хотелось хоть что-нибудь сделать. Эти двое говорили так, словно ее здесь и не было, и Вита решила, что хуже она уже вряд ли себе сделает.  Из пира-мидки выскочило лезвие, и в тот же момент Схимник холодно сказал:
     - Нет, так не пойдет! Если…
     В эту секунду Вита, сжав зубы, вскинула руку и со всех оставшихся сил полоснула Яна по запястью той руки, которая вжимала нож в ее горло. Лезвие вонзилось в запястье на всю глу-бину, скрежетнув по кости, и Ян взвыл – не столько от боли, сколько от бешенства и неожи-данности удара. Его пальцы на мгновение ослабли, и Вита, тут же выронив кольцо, вцепи-лась в запястье, отводя нож от своей шеи и в то же время падая вниз, задрав подбородок и повернув голову в сторону. Тотчас же из темноты оглушительно грохнуло. Ян всхлипнул, его вторая рука сжалась, удерживая Виту, нож резко дернулся обратно, чтобы в последнем усилии все же перерезать ей горло, но тут ее схватили другие, более сильные пальцы, отдер-нули, и в следующее мгновение Вита, уже свободная, упала на колени, судорожно зажимая ладонью шею, по которой текла кровь. Рядом что-то тяжело рухнуло, и она вскрикнула, от-дернувшись и чуть не повалившись на живот куда-то в темноту. И когда из этой темноты возникла вдруг ладонь, прижавшаяся к ее шее, она вскрикнула снова.
     - Тихо, - щелкнула зажигалка, и Вита зажмурилась, ослепленная яркой вспышкой. – Убе-ри руки, убери. Ну, ерунда, царапина, сейчас уже подсохнет. Посиди чуть-чуть, хорошо? По-сиди, я сейчас…
     - Ян… - прошептала она, захлебываясь сухими рыданиями.
     - Сдох Ян. Побудь тут… а то я наскоро все делал.
     На этот раз Вита услышала быстрые шаги и, тяжело вздохнув, повалилась на бок, прямо на грязный пол, по-прежнему прижимая ладонь к шее – теперь уже к тому месту, где Ян про-кусил кожу – там все горело огнем, словно у Слещицкого была ядовитая слюна. В голове у нее мутилось, и она все еще не могла окончательно осознать, что жива, кошмар закончился, Ян мертв. Слово Схимника «наскоро» не нужно было домысливать – он пошел добивать тех, кто там, снаружи, мог остаться в живых, и по этому поводу она не испытывала ничего, кроме мрачного удовлетворения. Правильно, так и надо, всех под корень, всех! Вита жалела только об одном – что у нее нет с собой зажигалки – убедиться, что Ян действительно мертв, каза-лось, из темноты вот-вот протянется рука и схватит ее. Закашлявшись, она начала кое-как отползать в сторону, одновременно шаря по полу в поисках перстня, но тут в темноте, возле входа, метнулся луч света и поплыл, быстро приближаясь, и Вита замерла, беззвучно ловя губами воздух. Схимник подошел к ней и опустился рядом, положив фонарик Кабана на пол, так что луч уткнулся в грязную стену. В полумраке его лицо было белым, напряженным, и глаза казались черными дырами. Пальцы и щеку пятнала чужая кровь.
     - Ну?.. – негромко и невыразительно сказал он, протягивая к Вите левую руку – в правой был пистолет. Вита приподнялась, держась за эту руку, а потом вдруг резко дернулась впе-ред и обхватила Схимника за шею, вцепившись в нее мертвой хваткой, дрожа и стуча зуба-ми. Он осторожно обнял ее и прижал к себе, гладя по волосам.
     - Молодчина, умница, не растерялась… Теперь все, совсем все, понимаешь, никогда больше…
     Она попыталась что-то ответить, но из-за стука зубов все слова превратились в малораз-борчивую кашу. Схимник чуть качнул ее из стороны в сторону.
     - Ну, давай, успокаивайся. Уходить надо. Все потом. Хлопнешь водки – все пройдет. Вод-ки хочешь?!..
     - Х-хочу!.. – выдавила из себя Вита, вжалась щекой в его ухо, и слова полились из нее не-прерывным потоком: - Вот брехло… ни хрена он не успел, только кофту порвал, урод, шею мне прокусил, боже мой, его рот… его грязная, поганая пасть… зуб мне выбил… больно так… Господи, ну ведь дар-то этот у Наташки, так почему же все лупят-то все время меня-а-а! – она наконец-то от души разревелась, и в голове у нее тут же начало проясняться.
     - Пошли, - тихо сказал Схимник, и Вита чуть отодвинулась, но не отпустила его.
     - Я только заберу свое… твое кольцо. И я хочу посмотреть…
     - Вон твое кольцо, - Схимник поднял фонарь, и свет упал на перстень, обрадовано заси-явший золотом и испачканной в крови сталью. – А смотреть не надо, Вит, пошли.
     - Нет, - упрямо сказала Вита, - нет, я хочу! Хочу посмотреть! Если я не увижу – я спать не смогу! Покажи!
     Схимник недовольно хмыкнул, луч фонаря скользнул в сторону и осветил мертвое лицо Яна – зло оскалившись, он тускло смотрел полузакрытым глазом куда-то вверх. Вместо вто-рого глаза зияла страшная кровавая дыра. Вита хрипло, удовлетворенно вздохнула.
     - Хорошо. Теперь пошли.
     - Шею-то пусти.
     - Не могу. Правда. Даже и не знаю, как…
     - Ладно, ладно, - ворчливо перебил ее Схимник, легко подхватил на руки и понес через пустые комнаты. У выхода он выключил фонарик, но Вита все же успела увидеть неподвиж-ное тело, искаженное лицо, спрятавшееся в полумраке, и отвернулась, уткнувшись собствен-ным лицом в плечо Схимника.
      Она не запомнила машины, в которую он ее посадил, и не заметила, как она выглядела изнутри, - съежилась на сиденье, и одна ее рука блуждала по израненной шее, размазывая уже подсыхающую кровь, а пальцы другой сжимались и разжимались вокруг перстня, кото-рый Схимник отдал ей, прежде чем сесть за руль. Вита неотрывно смотрела на кольцо, шмы-гая носом и покачиваясь в такт движению машины. Схимник несколько раз внимательно глянул в ее сторону, сунул в рот сигарету, прикурил, а потом положил ладонь Вите на плечо – жест получился простым и естественным. Вита не возражала. Через несколько секунд она повернула голову и слабо улыбнулась.
     - Так не страшно. Боюсь на себя зеркало смотреть, - она осторожно ощупала челюсть, - наверное, я совсем…
     - Нормально, - сказал Схимник. – Только отмыть тебя надо, а так – нормально.
     - Правда?
     - Правда, - он усмехнулся, потом его взгляд невольно скользнул по ее распахнутой разо-рванной кофте. Вита заметила это, опустила глаза, ойкнула и начала суетливо стягивать коф-ту на груди, но пальцы не слушались, ткань выскальзывала, и она, злясь на себя, почувство-вала, что краснеет. Ладонь Схимника на плече вдруг начала ее жечь, словно раскалилась, но тем не менее Вита не хотела, чтобы он ее убрал, - под ладонью было уютно и безопасно.
     - Ладно тебе – все свои, - заметил Схимник с легким раздражением, и ладонь исчезла с ее плеча. Потом он снова заговорил, но уже другим голосом. – Я увидел только когда Ян тебя уже загружал. Мне пришлось вернуться за машиной… а потом я потерял вас на повороте. Пока искал… Извини, что опоздал, досталось тебе.
     - Спасибо, что вообще соизволил явиться, - рассеянно пробормотала Вита, до которой не сразу дошел смысл сказанного, потом резко вздернула голову, за что тут же была наказана вспышкой боли в нижней части лица. – Что?! Я не ослышалась?! Ты просишь у меня проще-ния?! 
     - Да, - ровно подтвердил Схимник, глядя на дорогу, - я прошу у тебя прощения.
     - Елки! – воскликнула она и выпрямилась. – Право же, Схимник, ты сегодня поистине по-лон сюрпризов. Ты стал не чужд сентиментальности? Возможно, скоро ты пойдешь еще дальше – перестанешь приковывать девушек к батареям и хлопать их по физиономии с це-лью выказать им свое расположение?!
     Схимник фыркнул.
     - Вижу, ты уже приходишь в себя. Твоя психическая живучесть просто поражает. Где ты сейчас обитаешь?
     - Я? Господи! – Вита дернула головой и снова схватилась за челюсть. – Я же совсем забы-ла! Ян сказал… его человек дежурит возле Наташкиного дома. Наверное, и не один…
     - Один, - отозвался Схимник. – Только один остался. Все остальные, кто приехал вместе с Яном – на пустыре.
     - Точно?
     - Да.
     - Так поехали скорее – не дай бог!..
     - Сейчас я отвезу тебя домой. А за человеком поеду сам. Никуда он не денется. Ян Баска-кову не отзванивался, а его парень без новых инструкций будет там спокойно до утра тор-чать.
     - Но… - Вита замолчала, думая о том, что теперь, так или иначе, придется назвать Схим-нику Наташин адрес. Он усмехнулся, поняв заминку.
     - Не мучайся – я и так уже знаю, где она живет. Очевидно, ты плохо слушала, что я тебе недавно говорил. Чистова мне больше не нужна. Так что расслабься, Хранитель.
     - Я ничего уже не понимаю, - устало и жалобно сказала Вита и слегка сползла вниз по си-дению, закрыв глаза. Боль в челюсти чуть утихла, превратившись в тупые подергивания, но в животе начала разгораться, горячая волна постепенно поднималась все выше и выше, и она, сморщившись, крепче сжала веки, чувствуя, как из-под них снова ползут слезы.
     Больно… как больно…а вдруг я умру?.. было бы так глупо умереть теперь, когда все это кончилось…
     «Кончилось?!» – тупо удивилась Вита последней мысли. – «Как же кончилось, когда…»
     Кончилось. Больше не будет никакой травли. Больше не надо убегать, прятаться, по-стоянно оглядываться. Больше никто и никогда не сделает тебе больно.
     Были ли это ее мысленные слова или их произнес кто-то извне, Вита так и не поняла. От-куда-то издалека она услышала, как Схимник снова спрашивает у нее адрес, назвала его, а потом провалилась в темноту, полную боли.
    
    

VI.

     Пронзительный телефонный звонок разбудил ее не сразу, и сев на кровати, Наташа еще некоторое время раскачивалась взад-вперед, пребывая на грани сна и реальности и пытаясь сообразить, звонит ли телефон на самом деле.
     - Звонят, - сонно подтвердил Слава рядом, зашарил рукой по тумбочке, что-то опрокинул и подтянул к себе маленькие часы со светящимся циферблатом. – Пол-четвертого утра… Ка-кого черта?!
     - Это Витка! – Наташа спрыгнула с кровати и метнулась в коридор. – Наверное, что-то случилось!
     Несколько раз споткнувшись в темноте и не сообразив включить свет, она добралась до телефона и схватила трубку, но когда в ней ожил голос, в ужасе застыла, решив, что все-таки еще спит и ей снится кошмар.
     - Позови Славку, - повторил Схимник сквозь треск и шипение. – У меня нет времени на патриотическую болтовню!
     - Что с…
     - Она спит у себя дома. Давай своего приятеля!
     Наташа растерянно повернулась к Славе, уже стоящему рядом.
     - Он хочет говорить с тобой.
     Слава спокойно взял у нее трубку, ничего не спросив и никак не выказав своего удивле-ния.
     - Да? – он повернулся и положил ладонь Наташе на плечо. – Иди в комнату, лапа. Иди, иди, я все тебе потом расскажу.
     Она изумленно посмотрела на него, потом сбросила его руку и ушла в комнату, где пова-лилась на кровать, сжимая дрожащие пальцы в кулаки. С Витой что-то случилось, наверняка что-то случилось. Что он с ней сделал?! Откуда вообще здесь взялось это чудовище?! Они со Славой так и не поговорили, и Наташа ничего не знала. Почему Слава так спокойно и внима-тельно разговаривает сейчас с человеком, который когда-то чуть его не убил? Почему он не удивился этому звонку?
    Ты полгода меня не видела, я мог измениться, я мог полюбить чужую кровь на своих руках – или еще что похуже…
     Да нет, конечно же, нет!
     Потом ей в голову полезли другие мысли, похуже – голос в телефонной трубке оживил, омыл в памяти то, что Наташа когда-то видела за глазами того, кому принадлежал этот голос
     …то, чего ей так не хватает, то, что могло бы считаться достойной добычей – не ка-кая-нибудь там мелочь, порочишко, а нечто настоящее и очень, очень опасное, то, что может разрушить эти глупые барьеры, которые так ей мешают, то, что может помочь обрести законченность…
     …темные волки…
     Наташа зажмурилась, чувствуя, как в правой руке разгорается знакомый леденящий огонь, а изнутри шепчут, шепчут... Нет, она не позволит – теперь рядом есть Слава, и он не даст ей без остатка раствориться в этой темноте.
     Она услышала, как Слава в коридоре положил трубку и от души выругался. Через минуту его темный силуэт скользнул в комнату и, чуть прихрамывая, направился к балкону. Дверь открылась, и комната наполнилась пыльным ветром, зашелестели сваленные на полу рисун-ки.
     - Что случилось? – громким шепотом спросила Наташа. Слава, не ответив, вышел на бал-кон. Тогда она снова встала, замоталась в простыню и путаясь в ней от волнения, словно подгулявший римский патриций, высунулась следом за ним и оглядела пустынный двор. Тьма уже истончалась, рассыпалась, облачное небо на востоке стало тусклым, каким-то не-опрятным – еще не утро, но уже и не ночь – нечто неопределенное, и смотреть не это сегодня было странно тоскливо, будто эта расплывающаяся серость означала, что только что закон-чилось что-то очень хорошее.
     - Что случилось? – повторила она, перегибаясь через перила. – Я никого не вижу…
     - Это-то и хорошо, - Слава обхватил ее и затолкнул обратно в комнату, захлопнув балкон-ную дверь, оборвав восторженный трепет оживших штор. – Значит так. Сейчас мы очень ти-хо слегка собираемся и через час уезжаем.
     - Почему? – Наташа развернулась и метнулась в коридор, но Слава успел поймать ее.
     - Ты хочешь звонить Витке? Бессмысленно. Она действительно спит, она под хорошей дозой снотворного.
     - Господи, да что случилось-то?! Он…
     - Тихо! Люди Баскакова в город приехали… вероятней всего, мы их привели… точнее, я, скорее всего, потому что пока… неважно!.. Так вот, Витка на них вчера нарвалась, и они ее помяли – не то, чтобы очень сильно, но ощутимо. Схимник сумел ее забрать, но… он мне, конечно, открытым текстом не сказал… ты ведь понимаешь, как он сумел это сделать?
     Наташа молча повернула вниз кулак с торчащим большим пальцем.
    - Во-во. И еще одного кадра он недавно от нашего дома увез… тоже. Нас, оказывается, со вчерашнего вечера выпасали. Так что придется нам, лапа, на какое-то время отсюда слинять. Мы через час отсюда выйдем – без всяких там узлов, баулов, это пока придется оставить. Схимник нас заберет и отвезет на вокзал…
     - Схимник?! – Наташа широко раскрыла глаза и дернулась так, что вывернулась из про-стыни, и та осталась у Славы в руках. – Слав, ты что, с ума сошел?!  Он…
     - Послушай меня!..
     - Как ты можешь слушать этого человека?! Ведь он даже…
     - Наташ, ты мне веришь?
     - Ты просто…
     - Ты мне веришь?! 
     - Да! – зло крикнула она, чуть не плача.
     - Тогда послушай меня. Сейчас мы соберемся, оденемся, да? а потом у нас до отъезда бу-дет немного времени, и я тебе кое-что расскажу, а ты уже сама будешь делать выводы… и решать, ехать нам с ним или нет.
     Наташа мотнула головой.
     - Но куда?!
     - Пока в Симфер, а потом… - Слава неопределенно пожал плечами. – Понимаешь, это ведь просто страховка.
     - А Витка как же?
     - Он ее потом привезет. Он сказал, что ей надо отлежаться, кроме того… в общем, она сейчас неважно выглядит… но это пройдет.
     - А если он ее уби…
     - Ты не хуже меня знаешь, что этого быть не может! – сказал Слава с неожиданной жест-костью. Наташа сжала губы и отвернулась.
     Через сорок минут она, уже одетая и причесанная, сидела на корточках и молча собирала свои рисунки в одну стопку. Слава, тоже одетый, сидел в кресле и курил, внимательно на-блюдая за ней.
     - Ты даже на несколько дней не можешь с ними расстаться? Наташ! Ты меня слышишь?!
     Наташа, чьи руки быстро мелькали, аккуратно складывая рисунок на рисунок, медленно повернула голову, и карие глаза посмотрели на Славу с опаской и странной злостью.
     - Это мое! – хрипловато сказала она, снова опустила голову, и ее руки задвигались еще быстрее, словно она делала магические пассы. Слава воткнул сигарету в пустую банку из-под кофе, встал и подошел к Наташе.
     - Только скажи что-нибудь!.. – с вызовом произнесла она, не поднимая головы, и Слава на мгновение замер – голос Наташи нисколько не изменился, но в нем проскользнули знакомые особенные агрессивные нотки – так разговаривала Света Матейко – неизмененная Света, устроившая последний в своей жизни скандал в домике курортного поселка перед «сеан-сом», который Слава надолго запомнил. Эта полудетская бессмысленная свирепость в ее го-лосе была настолько похожа, что ему на секунду стало жутко. Потом он опустился рядом с Наташей и поднял ее голову за подбородок, встретившись с ее глазами. Ее лицо разглади-лось, она наклонилась и прижалась лбом к его подбородку.
     - Не могу я так делать каждый раз! – пробормотала она. – Мне кажется, что я вампир.
     - Не говори ерунды.
     - Я поеду, Слава, я тебе верю, но… ты ведь слишком терпим к людям.
     - Я Волжанске убил еще одного человека, - негромко сказал Слава, глядя на нее в упор. – Он повернулся ко мне спиной и я всадил нож ему в затылок. И не было секунды, чтобы я об этом пожалел. А другого, безоружного, лежащего на полу я ударил ногой в лицо. И об этом я тоже не пожалел. Как ты думаешь, Наташа, я очень терпим к людям?
     - Но это оправданная жестокость, - пробормотала Наташа, немного помолчав. Слава хмыкнул.
     - Возможно. И, как это ни странно может звучать, жестокость часто бывает и мудра. Но за все это приходится очень дорого платить. Такой путь ведет только под гору, и мало кому удается вернуться обратно. Это почти невозможно.
     - Особенно, когда ты совсем один, - шепнула она и обняла его.
     - Но ты-то не одна. У тебя есть я, есть Вита, есть мама, Костя. У тебя очень большие шан-сы забраться обратно на гору.
     - Да, - Наташа слегка улыбнулась. – Надя когда-то говорила: «Вершины горы достигает тот, кто идет к ней, а не стоит внизу и говорит: какая, блин, высокая гора»!
     - Наташ, Надя умерла, умерла давно. Ее нет и больше никогда не будет.
     Наташа вздрогнула и отодвинулась, испуганно глядя на него.
     - Зачем ты так?! Ты – так?!
     - Затем! Ее больше не будет. И все те люди – и с Дороги, и с твоих картин – их тоже больше никогда не будет! Они все мертвые, и эти остатки у тебя в голове – это останки мертвецов! – он хлопнул ладонью по стопке рисунков. – И постоянно о них думая, ты пыта-ешься их оживить, а не убить окончательно?! Зачем?! У тебя есть живые люди, которые тебя любят, а мертвые пусть лежат себе в своих могилах. Потому что иначе все может стать на-много, намного хуже.
     - Значит, ты предлагаешь так все и оставить?! – глухо спросила она. – Чтобы всем тем все вот так вот просто сошло с рук?!
     - Я так и думал… - Слава потер лоб, потом внимательно посмотрел на нее. – Скажи мне, ты хочешь вытащить это из себя?! Или ты хочешь сделать что-то прямо противоположное? Чтобы получить какое-то особенное знание и с ним отправиться на войну?
     Наташа закрыла лицо ладонями, потом сказала:
     - И то, и то.
     Слава сжал губы, кивнул, и Наташа, убрав руки, только и успела подумать, насколько же старыми за эти полгода стали его глаза, когда он вдруг со всей силы, не вставая, ударил ку-лаком в деревянную плоскую спинку кровати. Старое дерево хрястнуло, спинка треснула и повисла на одном болте.
     - Потом починю, - он обнял Наташу за плечи с нежностью, показавшейся ей удивительной после этой неожиданной вспышки ярости. – Пойдем, лапа, пора ехать.
     Когда они вышли, было уже совсем светло. Двор оказался пустынным, только в дальнем его конце сонно бродил парнишка с таким же сонным колли, да по дороге шел, пошатываясь, человек, что-то раздраженно и неразборчиво говоря сам себе и грозя пальцем асфальту, ло-жащемуся ему под ноги, и, пока Наташа, крепко прижимавшая к груди пакет с рисунками, не зашла за угол дома, она все время оглядывалась и смотрела на человека. Но когда тот исчез из вида, она сразу же о нем забыла и начала шарить глазами вокруг – по асфальту, по сухой земле. Вначале Наташа не сразу поняла, зачем это делает, но потом
     …а еще одного увез от нашего дома…
     сообразила, что ищет где-нибудь лужу крови, и одернула себя – абсурд!
     - Не будь такой сосредоточенной, - посоветовал Слава с легкой усмешкой, прихрамывая рядом. – Улыбайся, зевай… не коченей только, тебя ведь не на расстрел ведут, в конце кон-цов! И не ищи глазами трупы. Их здесь нет.
     Наташа раздраженно кивнула, ощутив мимолетное, жившее одно лишь крохотное мгно-вение желание ударить его, потом опустила голову. Она действительно сосредоточилась, снова, как раньше, представляя себя, свою истинную суть гигантским, тяжелым, водяным валом, обрушивающимся с чудовищной высоты и погребающим под собой чужой шепот, чужую волю, чужие чувства, сминающим их, превращающим в пыль, оставляя только ее са-му,  чистую, со своими недостатками и страхами. Это сейчас было важно, очень важно – встретить его самой собой, оценить все только своим сердцем. Получалось – но получалось плохо, трудно, и, к тому времени, как она обрела контроль и над собой, и над формой, и над цветом, и над всем прочим, Наташа, несмотря на прозрачный утренний холодок, успела вспотеть.
     Машина стояла через три двора – новенькая, слегка запачканная иномарка, приткнувшая-ся возле пышных зарослей сирени. В машине, казалось, никого не было, окна и дверцы оста-вались плотно закрытыми, но Слава направился к ней уверенно, и Наташа, чуть помедлив, пошла следом. Но когда Слава дотронулся до ручки передней дверцы, мотор машины вдруг мягко заурчал, словно та была живой. Наташа крепче прижала к себе пакет, и он хрустнул.
     - Сюда сяду я, а ты садись лучше сзади, - негромко сказала она. Слава недоуменно кивнул и полез на заднее сиденье.
     Как только Наташа  захлопнула за собой дверцу, машина тронулась с места, развернулась и неторопливо покатила через дворы. Все трое молчали, и взгляд Славы настороженно ощу-пывал затылки впереди сидящих.
     Наташа не сразу решилась повернуть голову, а некоторое время смотрела в окно, чувствуя странный, какой-то восторженный холодящий страх человека, склонившегося над краем глубочайшей пропасти. Рядом раздался щелчок, потом пахнуло крепким табачным дымом, и она, не выдержав, повернулась. Вопреки ее воспоминаниям и рассказу Славы, Схимник сей-час выглядел вполне обычным человеком – усталым, немного сонным, но здоровым и вполне довольным жизнью. От него не тянуло ни опасностью, ни злостью, ни ненавистью, которая так изумила и напугала Наташу в Зеленодольске, и сейчас он казался моложе, чем тогда.
     - Дай сигарету, - сказала она сквозь зубы. Схимник скосил на нее глаза и снова перевел их на дорогу.
     - У меня без фильтра. Не подобающие для дамы. Кстати, воспитанные люди здороваются, особенно после, - он хмыкнул, - долгой разлуки.
     - А я не воспитанная, - с вызовом ответила Наташа. – И не…
     - И не – кто? Не людь?
     - Прекращайте! – произнес сзади Слава каким-то замогильным голосом. – И так тошно!
     - Тошно – выпей, - деловито предложил Схимник. – Там где-то возле тебя коньяк валяет-ся. Я бы вмазал с тобой, да извини – за рулем, а мне в этом городе нарушать никак нельзя.
     Слава пошарил по диванчику и поднял, разглядывая на свет, пол-литровую нераспечатан-ную бутылку «Коктебеля».
     - Все употребляешь?.. – заметил он, свинтил крышку, сделал большой глоток и тряхнул головой.
     - Это не мне.
     - Что с ней сделали? – глухо спросила Наташа.
     - Да не особенно… отлежится, отоспится – нормально все будет. Если уж подумать, в ее жизни бывали моменты и похуже… Крепкая натура. И злости в ней много. А злость в таких случаях здорово помогает.
     - Если бы не ты – ничего бы этого не было!
     - Правда? – осведомился Схимник с крайней язвительностью. Наташа вспыхнула и отвер-нулась к окну, а потом неожиданно для него вдруг тихо сказала:
     - Нет. Неправда.
     Он посмотрел на нее, нахмурился и больше до самого автовокзала не проронил ни слова.
     Когда машина притормозила на стоянке, Слава открыл дверцу, но Наташа осталась сидеть неподвижно, напряженно глядя перед собой.
      - Слав, ты… ты купи пока билеты, ладно? – пробормотала она. –Я подойду… подойду позже.
     - К-как знаешь, - Слава посмотрел на нее, что-то прикидывая, потом на Схимника, кото-рый с отвлеченным видом курил и смотрел в окно. – Только уж постарайтесь как-нибудь без жертв. Хватит уже!
     - Пожалуйста, - пробормотал Схимник и отщелкнул окурок в окно.
     - Возьму билеты и вернусь за тобой, - Слава вылез из машины и направился к кассам, за-куривая на ходу. Едва дверца захлопнулась, как пальцы Наташи сжались в кулаки и она за-жмурилась, стиснув зубы. На ее висках резко обозначились вены.
     Я одна, я здесь одна – чужие мысли, шепот, цвет, страх – все под водой, подо мной, ос-талась только я, я одна…
     Она погрузилась в странное состояние – близкое к умиротворению и к какой-то непонят-ной пустоте, словно Наташа осталась одна в большой гулкой комнате. Это напугало – неу-жели ее настолько мало осталось? Она открыла глаза и тихо спросила:
     - Можно?
     Наташа знала, что он поймет, и ожидала злого отказа – в прошлый раз Схимник просто взбесился, когда она «заглянула» в него всего лишь на мгновение. Но сейчас он повернул к ней лицо и просто ответил:
     - Валяй.
     Наташа глубоко вздохнула, облизнула губы и скользнула в его потемневшие, пригла-шающе раскрывшиеся глаза – скользнула с мягкой, осторожной опаской, и, прежде чем ис-чезнуть из этого мира, успела заметить, как лицо Схимника дернулось – то ли от отвраще-ния, то ли еще от чего-то. Дальше в этом мире продолжали жить только ее руки – они потя-нулись к голове Схимника, ладони легли на его виски и остались там. Его ладони в ответ бессознательно поплыли навстречу и прижались к Наташиным скулам, ощущая, как до пре-дела напряжены ее мышцы. Глаза двоих людей словно соединили невидимые коридоры, че-рез которые один сейчас заходил в другого – медленно, на цыпочках, предвкушая, тлея хо-лодным огнем. На мгновение он застыл, с голодным восхищением глядя на то, что открыва-лось перед ним, а потом метнулся и нырнул в чужую темную глубь, и второй человек слегка вздрогнул, и его лицо снова дернулось. На несколько минут в машине воцарилась тишина, нарушаемая  только учащенным взволнованным дыханием. А потом тишина резко разбилась, и Наташа вернулась в странном жалобном крике. Схимник, вздрогнув, качнулся назад, опус-тив руки и тотчас почувствовав, как словно оборвалась связавшая его и Наташу некая нить – оборвалась с какой-то мучительной и тягучей медлительностью, словно липкая паутина.  Ее ладони соскользнули с его висков, и, ахнув, Наташа потянулась вперед, к нему, уставившись на Схимника до предела раскрытыми глазами, похожими на две распахнутые голодные пас-ти.
     - Вот это да… какой сильный… хочу этого…- забормотала она снова и снова, включая в произносимое именно этот смысл, но Схимник поначалу услышал лишь чудовищный набор прилагательных-цветов и ничего не понял. Он встряхнул ее, и слова из Наташи полились те-перь непрерывным потоком, который постепенно становился все более и более разборчивым – требования, просьбы, угрозы – бесконечные и бесполезные. Выбрав момент, Схимник громко и жестко сказал, словно прихлопнув тяжелой ладонью.
     - Нет.
     Наташа замолчала, захлебнувшись словами, потом снова потянулась к нему – и ладонями, и огромными изголодавшимися глазами.
     - Пожалуйста, давай договоримся… Славу легко обмануть… Мне нужно совсем немного времени, зато… зато это будет одна из лучших моих картин, одна из самых…
     - Нет.
     - Ты дурак! – сквозь ее собственное страдание прорвалась чужая ярость. – Ты делаешь хуже только себе! Зачем, какой смысл?! Сколько ты прошел, сколько крови ты за собой ос-тавил – ведь все для того, чтобы получить это… а теперь, когда и я этого хочу, ты отказыва-ешься! Я не понимаю!
     - Зато я теперь слишком хорошо все понимаю, - негромко сказал Схимник и потер рассе-ченную бровь. – Если бы я понимал все это раньше, я бы никогда не приехал сюда… и никто бы не приехал. Бедная девочка, ты очень дорого заплатила за свой дар, и мне тебя искренне жаль.
     Слова мгновенно отрезвили Наташу, вернув ее в прежнее чистое состояние, и она засто-нала, согнувшись и закрыв лицо ладонями.
     - Я не хочу… на самом деле я не хочу!..
     - Я знаю.
     - Мне страшно, - пробормотала она в сжатые пальцы, раскачиваясь из стороны в сторону и не отдавая отчета своей внезапной откровенности перед человеком, которого она уже не-сколько месяцев так страстно хотела увидеть мертвым. – Мне так страшно.
     - Всем страшно, - заметил Схимник с легким холодком, - и ты не хуже, и не лучше мно-гих. Не рассыпайся раньше времени. Возможностей у тебя теперь гораздо больше, да и Славка рядом – поможет. Где он там застрял?!..- он посмотрел в сторону касс – слегка нерв-но, как показалось Наташе.
     - Торопишься?
     - Не хочу лишний раз светиться.
     - Понимаю. Сейчас Славка вернется и мы уедем. Нет, - Наташа подняла голову, - я не бу-ду его ждать здесь. Я пойду к нему. Только сначала я бы хотела кое-что сказать. 
     - Зачем? – Схимник недоуменно и недовольно пожал плечами. – В этом нет необходимо-сти. Ты увидела все, что тебе хотелось, а твое мнение по этому поводу мне не интересно – во всяком случае, сегодня.
     - Я знаю, насколько я виновата…
     - Все потрудились, - Схимник зевнул. – Кроме того, ты ведь не отвечаешь за свои дейст-вия – настоящая ты?..
     - Мне очень трудно быть настоящей. Как сейчас, - она с отвращением посмотрела на пакет с рисунками, стоявший у ее голых ног. – Ведь все могло сложиться совсем по-другому.
     - Я думаю, вряд ли.
     Наташа неожиданно улыбнулась, поправляя рыжую прядь надо лбом, но улыбка была ми-норной.
     - В конце концов, твоя цель была не так уж плоха – плохи были методы.
     - Ну, что ж теперь поделать, - я выбрал неправильно, - Схимник не смотрел на нее, раз-глядывая урчащий неподалеку «Икарус».
     - Ты выбрал правильно. Потому что ты выбрал не меня… в конце концов.
     Схимник резко повернул голову и пронзительно на нее посмотрел.
     - Я хотела посмотреть на тебя своими глазами, - устало произнесла Наташа. – И оценить, и понять, и поговорить с тобой хотела сама… какой была раньше. Не очень-то это у меня по-лучилось. Но, - она кисло усмехнулась, - я хоть могу сама с тобой попрощаться. Скоро мы с тобой снова встретимся и еще поговорим… только, вполне возможно, что говорить ты бу-дешь уже не со мной.
     - Мы не встретимся, - сказал Схимник и отвернулся, постукивая пальцами по рулю.
     - Встретимся. И ты знаешь об этом. Поэтому и предупреждаю заранее. Я ведь, - она пожа-ла плечами, - я ведь не такой уж плохой человек. На самом-то деле. Только мало меня оста-лось.
     - Для человека, всадившего в меня пулю, ты что-то чересчур со мной откровенна.
     - Повторись ситуация, я бы сделала то же самое! – отозвалась Наташа, слегка воинствен-но. – И я…
     - Ладно, катись! – сказал Схимник с неожиданным добродушием. Наташа тряхнула голо-вой, отчего полурасплетшаяся медная коса перепрыгнула с плеча на спину, открыла дверцу и вылезла из машины, крепко прижимая к себе пакет.
     - До свидания, - сказала она в открытое окно, захлопнув дверцу. – И запомни, что я сказа-ла. Это важно.
     - Прощай, - ответили из машины.
     - До свидания, - упрямо повторила Наташа, повернулась и пошла к зданию автовокзала. За ее спиной «импреза» взяла с места так резко, что взвизгнули шины. Она не стала оборачи-ваться.
     Слава, все еще стоявший в очереди, встретил Наташу недоуменным взглядом.
     - Почему ты н-не осталась в машине?
     - Я подумала, что сейчас лучше его отпустить, - пробормотала она и прислонилась к его плечу.
     - О чем говорили?
     - Да мы, в принципе, и не говорили. Так, посидели… - Наташа повернулась и вжалась в его плечо лицом, но Слава отодвинул ее и встревоженно сказал:
     - Что-то, лапа, мне твой вид не нравится. Ты, часом, не заболела?
     - Да нет. Просто устала. Представляешь, какое через несколько часов у Кости будет ли-цо?! – поспешила она сменить тему. – Он-то давно тебя похоронил. Главное, чтоб его удар не хватил.
     Слава фыркнул и заговорил о том, что они будут делать, когда приедут. Наташа слушала его вполуха и, казалось, дремала, прислонившись к его плечу, но на самом деле она вспоми-нала то, что увидела, поворачивала картину так и этак в голове, силилась придать ей объем и злость, представляла, как это ляжет на холст, скрученное, пойманное, покоренное. И как часть уйдет в нее…
недостающая часть
станет деталью ее особой картины. Внутренней.
Личной Дороги.       
     Она сравнивала увиденное с тем, каким оно впервые показалось ей полгода назад. Воз-можно, тогда она была слишком испугана и никак не могла полностью сосредоточиться, но, тем не менее, сомнений быть не могло. Келы стал намного сильнее, он вырос, напитался кро-вью и яростью, и его хозяину теперь стоило больших трудов удерживать его. И очень хоро-шо было то, что хозяин это прекрасно понимал. И скоро он придет, несмотря на все, что го-ворил. Потому что Схимник все еще человек. А человек всегда слаб.
     А если не придет? Наташа нахмурилась. Тогда он либо сильнее, чем она думала, либо она смотрела неправильно. Да нет, вряд ли. Особенно, если припомнить и проанализировать все его просчеты, на деле оказавшиеся не ошибками, а вполне логичными поступками, но по-ступками человека уязвимого. Она едва сдержала смешок. Теперь-то, увидев, легко рассуж-дать. «На самом-то деле, логика, анализ – это далеко не ко мне! – весело подумала Наташа. – С логикой – это, пожалуйста, к Витке, которая при всей ее логичности не сумела разглядеть того, что творится у нее под носом. А в ее мире нет мыслей и рассуждений, в нем только чувства, желания, которые сильнее любого разума».
      Другое дело – что, если он придет, а она не справится? Да нет, невозможно, она ведь ста-ла уже почти совершенной. А может, она уже само совершенство? Лицо Наташи, прижатое к плечу возлюбленного, исказилось, из-под разъехавшихся губ хищно блеснула полоска зубов.
     Ничего, ничего. Я справлюсь. А потом они все поплатятся – и за Славку, и за всех моих клиентов… впрочем, не это главное, а главное – этот уродливый ублюдок, слабак, осмелив-шийся распоряжаться жизнями ее творений, осмелившийся бросить ей вызов, расселяющий эти письма, отравленные своей больной  ненавистью, как чумную заразу, – вот, что глав-ное… 
     А потом ее словно окатило холодной водой, и она задрожала, ужаснувшись пронесшимся через ее мозг кошмарным мыслям, не понимая, откуда они взялись. Наташе стало страшно – безнадежно и отчаянно, но Слава почувствовал только дрожь и обнял ее.
     - Уже скоро, - сказал он ободряюще. Наташа кивнула, не подняв лица. Слава рассеянно провел ладонью по ее склоненной голове, и вдруг замер. Потом начал осторожно перебирать ее волосы, стараясь делать это как бы между прочим, чтобы Наташа ничего не заподозрила. Он удивился тому, что не заметил этого раньше.
     Вьющиеся волосы Наташи по всей длине сверкали яркой медью, но у корней уже начали прорастать темным, знакомым цветом, и с левой стороны пробора здесь уже почти год, с то-го самого сентября шла широкая полоса серебристых прядей – как Наташа ее ни закрашива-ла, седина все равно пробивалась – словно шрам, оставшийся после тяжелой раны.
     Но сейчас там не было ни единого седого волоса.




VII.

     Несколько дней она провела в постели, почти не вставая, и короткие проблески реально-сти казались снами, которые почти сразу забывались, а кошмары, в которых она барахталась сутки напролет, - самой что ни на есть реальностью, жуткой и ярчайшей, с цветами, запаха-ми и болью. Все, что довелось пережить, смешалось в причудливом беспорядке, и она снова лежала на холодном полу в «Пандоре» с трупом Вовки на спине, а вокруг были кровь и смерть, и все мертвые смотрели на нее, бежала по лестнице, лезла по балконным перилам, снова ее душил Кужавский, хрипела, захлебываясь кровью, умирающая Элина, она снова тащила в машину тело Светочки-Сметанчика, а потом эта машина горела, и она сгорала в ней заживо, ощущая, как обугливаются кости, сжимала в руке письмо, не в силах заставить себя его бросить, и изящные кружевные буквы вытягивались и сползали с листа, превраща-ясь в черных змей, Яна убивали, но он снова воскресал и тянулся к ней, качая продырявлен-ной головой и бормоча:
     - Кепско, мала, бардзо кепско.
     Но как ужасны ни были сны, в самый разгар каждого кошмара вдруг появлялась чья-то сильная рука, которая вытаскивала ее из этого месива горячечных видений. Руку хотелось удержать, но она всегда упорно исчезала, выдираясь из ее пальцев сразу же, как только кош-мар обрывался. Она злилась и мгновенно засыпала снова, чтобы вскоре эта рука опять вы-дернула ее в реальность и снова исчезла.
     Постепенно кошмарные сны стали раздробленными, обрывочными, смазанными, а вскоре сменились спасительной непроглядной серостью. Вместе с кошмарами исчезла и боль. А по-том она проснулась – и на этот раз окончательно.
     Проморгавшись, Вита чуть повернула голову на подушке. Укрытая до подбородка про-стыней, она лежала на постели в той самой квартирке, которую сняла, уехав от Наташи. Не-смотря на ранний прозрачный вечер в пустой комнате горел верхний свет, выцветшие зана-вески колыхались от теплого ветра, выдувавшего остатки аптечного запаха лекарств, и где-то под потолком настойчиво-болезненно звенел комар. В комнате все было так же, как она ос-тавила в тот вечер, единственно, что на гладильной доске, раньше пустой, теперь сурово по-блескивала начатая бутылка коньяка.
     Вита облизнула губы, нащупав на внутренней стороне нижней легкую припухлость и поч-ти затянувшуюся ссадину, потом провела языком по зубам, и он наткнулся на острый обло-мок. Да нет, не приснилось к сожалению. Это же подтверждала и приклеенная пластырем повязка с левой стороны шеи. Она приподнялась, потом, глянув на сползшую простыню, ки-сло улыбнулась, пробормотав:
     - Ну, вот, опять все сняли…
     Глянув на пустой проем коридора, Вита откинула простыню и критически осмотрела свой голый живот. После мощного удара Яна она ожидала увидеть нечто ужасное, но кровоподтек был не таким уж большим – зловеще переливающийся всеми цветами радуги, он уже начи-нал бледнеть – несколько дней – и совсем сойдет на нет. Боль была, но легкая, наружная, как от обычного синяка. По краям кровоподтека виднелось несколько дырочек – следы уколов или проколов.
     Вита вернула простыню на место и прислушалась. На кухне едва слышно играло радио и шумела газовая горелка – кто-то там был. Улыбнувшись, она осторожно слезла с кровати, на цыпочках подошла к шкафу, оделась, после чего сердито посмотрела на коньяк. Бутылка по-блескивала теперь не сурово, а, скорее, издевательски. Горестно вздохнув по поводу собст-венной слабости, Вита сдернула ее с доски и пошла на кухню. Впрочем, это простительно – разве нет, после такого-то вечерка? Преодолевая короткий переход из комнаты в кухню, она снова удивилась тому, как легко себя чувствует. Когда Ян ударил ее, Вита почти не сомнева-лась, что он ее убил – внутри все должно было превратиться в кашу. Ан нет, она и вправду живучая, вот только сколько же прошло времени? По дороге она не удержалась, чтобы не оглядеть себя в запылившееся зеркало. В принципе, ничего, только лицо снизу стало слегка асимметричным, но это, будем надеяться, временно. 
     На кухне обнаружился Схимник в спортивных штанах, черной майке и босиком – он си-дел за накрытым столом и аппетитно похрустывал несколькими, свернутыми в рулончик, ли-стьями пекинской капусты. Увидев Виту, он перестал жевать и насмешливо произнес, указы-вая глазами на бутылку.
     - Однако! Вы б, дамочка, хоть умылись, а то сразу áлкоголь!
     - Успею, - Вита отмахнулась бутылкой, жадно глядя на еду, потом кивнула на салат в большой кастрюле: - Можно?
     Схимник фыркнул.
     - А я могу тебя остановить?
     Вита мотнула головой, брякнула бутылку на стол, отыскала в посудном шкафе самую большую тарелку и села.
     - Странно, и почему мне после больших ужасов мне всегда так хочется есть? – пробормо-тала она, накладывая в тарелку всего, что только было на столе, сразу и много. – Это нор-мально?
     - Вполне, - отозвался Схимник и вернулся к уничтожению капусты. Вита начала жадно поглощать еду, стараясь жевать только одной половиной рта и то и дело бросая на Схимника косые, настороженно-испытывающие взгляды. Его добродушие показалось ей натянутым, сквозь него проступало какое-то странное, встревоженное ожидание. Сама же она не знала, как теперь себя с ним вести – вытащив ее с пустыря, Схимник все окончательно запутал… а может, и наоборот – прояснил? Может, и не собирался он от Наташки отказываться, просто хотел заранее окончательно избавиться от опасного противника в лице Яна – вот и подставил ее, Виту, как приманку. Тот себя обнаружил, собрал всех своих в укромном месте, после чего туда нагрянул Схимник и спокойно, без шума, накрыл всю компанию. Удобно. А главное – реалистично. И совершенно некрасиво, что придает этому еще большую правдоподобность. А все, что он наговорил ей за столом – ерунда, пустышка для отвода глаз – и ведь она почти поверила. Но только все гораздо проще – и Схимник вовсе не героический рыцарь на белом коне, а практичный человек в иномарке.
     Ты видела когда-нибудь леопарда, Вита? Тебе хочется темноты, Вита?
     В глазах вдруг ни с того, ни с сего защипало, и Вита сморщилась, поспешно опустив го-лову.
     - Ты чего? – спросил Схимник. Вита покачала головой, наполовину спрятав лицо за боль-шим ломтем вареной колбасы, которую держала в руке.
     - Ничего. Зуб болит… вернее то, что от него осталось.
     - Странно – не должен, - заметил он с легким удивлением.
     - А ты-то уж все наперед знаешь, да?! – сказала Вита со злостью, которую не успела скрыть, и, выглянув из-за колбасы, которую по-прежнему держала перед собой, словно щит, увидела на лице Схимника странное удовлетворение, словно ее злость была ему приятна. Она заставила себя успокоиться, в три прикуса запихнула колбасу в рот, где она поместилась с трудом. Старательно прожевав и пару раз чуть не подавившись, Вита хмуро свинтила кры-шечку с коньяка, буркнула: «Ну, за дона Педро!» и, не утруждая себя вставанием за кружкой, сделала большой глоток прямо из горлышка – явно больше, чем сейчас следовало, потому что после этого застыла, приоткрыв рот и удивленно распахнув глаза. Схимник подхватил с тарелки кусок копченого мяса и сунул ей, и Вита заглотила его, точно птенец, после чего вздохнула и посмотрела на бутылку уже почти веселым, замаслившимся взглядом.
     - Будет пока, - сказал Схимник с докторской интонацией, легко оттененной почтением. - Выпьешь завтра, если желание возникнет, а пока, если хочешь – в холодильнике пиво. Там вообще много чего…Но есть больше не советую, иначе ты погибнешь от переедания, и при-дется тебя похоронить прямо здесь, в цветочных горшках.
     - Нет, спасибо, - Вита встала и провела ладонью по взъерошенным волосам, потом взгля-нула на язычок огня, колыхающийся в зеве газовой колонки. – Я лучше пойду искупаюсь. Надеюсь, ты не возражаешь – теперь ведь снова ты хозяин положения.
     Схимник пробурчал что-то ироническое, очевидно в знак согласия. Не дослушав, она уш-ла в ванную, а позже, жмурясь под щекочущими струями душа, вдруг сообразила, что с са-мого момента пробуждения ни разу не вспомнила о Наташе, не побеспокоилась – забрал, не забрал Схимник яновского человека от ее дома. Да и сейчас мысли были какими-то натяну-тыми, неживыми – горькими, но неживыми, как будто…
     Как будто я думаю о том, кого больше нет. Только тело осталось… и глаза. Жуткие гла-за. Когтистые кошмарные глаза.
     Да-а, девушка, определенно пора лечиться электричеством.
     «Просто ты еще заторможена, - бодро сказала Вита своему отражению, зачесывая назад мокрые волосы. – Пройдет».
     Отражение кисло улыбнулось в ответ сюрреалистической диагональной улыбкой.
     Выйдя из ванной, она все же спросила Схимника о Наташе. Тот стоял на балконе, курил, опершись на перила и разглядывая прохожих внизу, и не повернул головы, но Вита сразу же почувствовала, что вопрос ему не понравился.
     - Ее нет, - сообразив, что ответ прозвучал слишком уж недвусмысленно, Схимник тут же добавил: - Нет в городе. Они уехали три дня назад. Я отвозил их на вокзал.
     - И как? – Вита взяла сигарету и облокотилась на перила рядом с ним. Схимник, по-прежнему не глядя на нее, щелкнул зажигалкой.
     - Что как?
     - Она не выцарапала тебе глаза, значит, вы нашли-таки общий язык?
     - Скорее общий взгляд, - мрачно ответил Схимник. – Слушай, чего тебе все неймется? Ты можешь хотя бы день прожить, чтобы не думать о своей драгоценной Наташе? Ты уже дос-таточно для нее сделала, подумай лучше о себе – что теперь будешь делать, куда пойдешь? Волжанск для тебя закрыт и, боюсь, надолго, если не…
     Он резко замолчал и поднял голову, глядя на расплывающийся горизонт. Вита не потре-бовала продолжения, и некоторое время они курили молча – каждый в своем мире. Вита смотрела, как зажигаются окна в соседних домах, как в ярких прямоугольниках мелькают люди. Отчего-то ей вдруг вспомнилось, как она караулила Аристарха Кужавского, прячась под деревянным «грибом» от снежной бури, и тоже разглядывала светящиеся окна, попивая горячий кофе – где-то совсем в другой жизни…
     - Она изменилась.
     - Что?
     - Она изменилась, - повторил Схимник и повернулся. Его лицо было слегка недоуменным. – Она жутко изменилась. Ты была права.
     Вита облизнула резко пересохшие губы.
     - Да, в последний месяц я ее совсем не узнаю. Она ведет себя…
     - Дело не только в поведении, - перебил он ее слегка раздраженно. – В ней все измени-лось. Даже внешность. Но изменилось так, что я не могу понять…
     - Внешность? – удивленно переспросила Вита. – Нет, ну, конечно, она теперь очень тща-тельно следит за собой. Слишком тщательно, я бы сказала, это уже граничит с нарциссиз-мом. Но изменилась она не так уж и сильно.
     - Просто ты видела ее каждый день, и поэтому тебе это не особенно бросалось в глаза. А я последний раз видел ее два месяца назад. Когда она села в машину, я ее не узнал. Незнако-мая женщина. Чертовски красивая, но…
     - Понимаю, - сказала Вита с неожиданной язвительностью.
     - Она стала моложе.
     - Глупости.
     - Нет. Она стала моложе снаружи. И намного старше изнутри. И еще… когда говоришь с ней, смотришь на нее, даже просто находишься рядом, такое странное чувство, будто разгля-дываешь эти цветные стеклышки в калейдоскопе. Каждый раз другая картинка.
     - Другие люди, - пробормотала Вита. – Да, я знаю. Иногда кажется, что за ее глазами со-бралась целая толпа и все на тебя смотрят. Жуткое ощущение. С ней что-то происходит, и я совершенно не могу понять, что именно. Но хуже всего то, что она-то как раз это понимает. И ей это нравится. Скажи, а… саму Наташу ты видел?
     - Да. Но очень недолго. Большую часть времени я не знал, с кем разговариваю.
     - Да, именно, - Вита перешла на шепот, из-за чего ей пришлось пододвинуться к Схимни-ку вплотную. – И вот этого кого-то я очень боюсь. Ты даже представить себе не можешь, как! Потому я и сбежала от нее в эту квартиру.
     - Я понимаю, - Схимник кивнул. – Мне рядом с ней было очень не по себе.
     - Серьезно?! – Вита перепрыгнула с шепота на недоверчивый возглас.
     - Серьезно.
     - Я-то думала, тебя вообще ничем невозможно напугать в этом мире.
     - Все это кончится очень плохо, - мрачно сказал Схимник, проигнорировав замечание. – Пошли-ка в дом. Негоже вести такие разговоры на свежем воздухе.
     Он повернулся и вошел в комнату. Вита двинулась следом, пристально глядя ему в спину.
     - Мне странно, что я вообще веду с тобой такие разговоры, - сказала она с досадой. Схим-ник усмехнулся, опускаясь в кресло.
     - Ну, надо же тебе их с кем-то вести. Ты ведь не из молчаливых, как я давно заметил.
     Вита раздраженно пожала плечами, примащиваясь на ручке соседнего кресла.
     - Хороший сегодня вечер, - она взглянула в темный проем между колыхающимися зана-весками. – Не жарко. Обычно здесь такое пекло, что нечем дышать. Хорошо бы дождь пошел – знаешь, такой настоящий ливень, с громом, с молнией… Откуда ты узнал про Екатерин-бург, про Карину? Ни ты, ни Ян не могли этого знать. И выследить вы нас не могли. И тем не менее, вы точно знали, куда ехать, куда идти. Откуда?
     Лицо Схимника осталось бесстрастным – вопрос его не удивил.
     - Ты преуменьшаешь мои возможности. Почему ты думаешь, что я не мог тебя выследить.
     - Потому что я знаю, - сказала она почти с детским упрямством. – Потому что ты бы тогда знал и остальное, знал бы о всех моих передвижениях, и никакой инсценировки смерти у ме-ня бы не получилось. Да и не дошло бы тогда до этого, скорее всего. Ты знал о Карине. И Ян знал. Откуда?! Мы не оставили никаких следов. Никто не мог догадаться, что я поеду пря-таться у Карины! И о том, что Матейко в Екатеринбурге, тоже никто не знал. Уж ее отец хо-рошо постарался – даже мать Сметанчика до сих пор уверена, что ее дочь в Твери, у двою-родной сестры. Ну же, скажи мне! Какая тебе теперь разница?! Если Наташка тебе не нужна, как ты говоришь, если все закончилось, какая тебе разница?! Работу ты все равно потерял.
     Схимник поднялся с кресла, неторопливо подошел к балконной двери и плотно ее закрыл, потом посмотрел на бархатистое небо, положив ладонь на стекло.
     - Зачем тебе это нужно? Любопытство?
     - Нет, не любопытство. Гораздо серьезнее, - Вита не сдержалась и хлопнула ладонью по ручке кресла, о чем, не рассчитав силу удара, тут же пожалела. – Я хочу знать! Ты сам гово-рил, что я имею на это право!
     - Хорошо, - сказал Схимник, не поворачиваясь. – Да, я знал о Карине и знал, что Матейко в Екатеринбурге. И Ян знал. Ему информацию дал Баскаков, а к Баскакову  она попала с по-мощью Гунько, Эн-Вэ, как вы его называли, правда, не напрямую, а через какого-то другого человека – я его не знаю. А я чуть позже у Гунько информацию взял. И про Екатеринбург, и про многое другое. 
     - Я так и знала, что это не несчастный случай, - негромко заметила Вита. – Когда ты гово-рил о его смерти, ты был слишком доволен. Когда же ты успел?
     - Да в ту же ночь, когда все случилось. Когда мы с тобой виделись, - он криво улыбнулся, а Вита, перед которой сразу же ярким огнем вспыхнула «Пандора», опустила голову. – При-шлось съездить на совещание, а потом – в один из бардаков, где Гунько все время расслаб-лялся. Там и поговорили.
     - Ладно, черт с ним, старый козел мне никогда не нравился, а после этого – и подавно, - холодно сказала Вита. – Но он-то откуда узнал?! Ведь ни о Карине, ни о Матейко в моем компьютере и слова не было, и те, кто его вскрыл, не могли ему рассказать.
     Схимник повернулся и посмотрел на нее со странным сожалением, которое Виту отчего-то напугало.
     - Тебе разве не достаточно?
     - Нет уж, мил человек, выкладывайте-ка все! – воскликнула она, соскочила с кресла и по-дошла к Схимнику, сунув руки в карманы халатика. Схимник прислонился к двери, но смот-рел он теперь не на Виту, а на старый ковер на стене над кроватью.
     - Я приезжал в Екатеринбург и раньше – еще до Зеленодольска. Убедился, что ты там не появлялась. А вот после Зеленодольска мне больше повезло. Сложным было то, что я знал о «Двух ящерках», знал о Конвисар, знал ее адрес, но вот где жила Света Матейко, к которой, как я не сомневался, вы не преминете заявиться, не знал. Она переехала, а куда – неизвестно. Да и изначально адреса ее, как такового, и не было. Гунько сказали, что Матейко поселилась где-то в одном из соседних домов от дома, в котором  живет Карина Конвисар… все осталь-ные адреса были точными.
     - Остальные – в смысле, Наташкиных клиентов? – деловито переспросила Вита, и вдруг ее лицо застыло. Потом на нем появились ошеломление, ужас и боль. Схимник произнес адрес Светы почти так же, как она некогда сообщила его одному человеку – одному из тех немно-гих, которому доверяла почти безгранично. Все всплыло в памяти так четко, как будто это произошло несколько минут назад – она даже почти почувствовала упругость вращающегося кресла, на котором тогда сидела…
     Матейко… это ты с ней в Волгограде встречалась?
     - Да. Только она переехала в Екатеринбург. Живет в соседнем доме с известной тебе да-мой, представляешь?
     - А-а, несчастной вдовы, которая чуть не испортила тебе карьеру?..
     - Нет! - прошептала Вита и попятилась, заслонившись от Схимника ладонью и яростно мотая головой. – Нет! Невозможно! Он не мог! Ты врешь!
     - В чем? – мягко спросил Схимник. – Я ведь даже не назвал его имени.
     - Он не мог такого сделать! – ее ноги подкосились, и она села прямо на пол, продолжая мотать головой. Мокрые пряди прыгали по ее лицу. – Женька не мог! Ты его не знаешь, а я знаю! Он не мог!
     Сквозь застилавший все звенящий туман Вита почувствовала, как Схимник подошел и опустился рядом, а потом его ладонь легла ей на затылок.
     - Ты все врешь! – яростно-отчаянно выкрикнула она и дернула головой, чтобы сбросить его руку, но она тут же вернулась обратно. – Врешь!
     - Конечно, - успокаивающе сказал Схимник рядом с ее ухом. – Конечно я вру. Забудь.
     - Да нет… - хрипло выдохнула она, жмурясь до боли в веках, а в голове по безнадежному кругу летели все странные Женькины взгляды, все недомолвки, вся старательность, с кото-рой он уговаривал ее отказаться от работы с Наташей – он, всегда жадный до всего необыч-ного, которое, к тому же, могло бы еще и принести неплохой заработок. Лжи здесь не было, она была в другом месте, в которое Вита даже и не думала заглядывать, и когда она осознала это окончательно, у нее больно сдавило горло, и дальше она говорила сиплым полушепотом. – Как он мог меня сдать?!.. Господи, зачем ты мне рассказал?!
     Схимник тактично промолчал, не став напоминать, что это она только что так яростно требовала правды. Вита мотнула головой в последний раз, потом резко отодвинулась, вы-прямившись. Теперь он не стал ее удерживать.
     - С другой стороны, так и лучше, что я узнала! – ее рот зло искривился. – Так бы до конца жизни хранила, как нежный светлый образ… Что ж, я за свою наивность отлично наказана. Вокруг лис всегда только лисы – и никак иначе! Да уж, верно, что все твое зло вернется к те-бе же… Может, ты и знаешь, сколько ему заплатили?!
     - Все не совсем так категорично, насколько мне известно, - сказал Схимник и наклонился вперед, отчего из-за выреза майки свесилась золотая цепь, на которой поблескивал неболь-шой крестик и еще какой-то серебристый кусочек металла. Схимник походя, раздраженно закинул цепь под майку. – Впрочем, ему, конечно, пообещали заплатить. Тобой. Он был вы-нужден согласиться.
     - Почему?!
     - К Гунько пришел человек. Думаю, скорее всего это был Шестаков-Сканер, судя по опи-санию. Он предложил ему очень хорошие деньги. Уж не знаю, откуда они у него были, но Гунько потом действительно их получил. Гунько был очень жаден и очень недалек, но какое-то соображение у него имелось. Он встретился с Одинцовым и дал ему понять, что действует от имени Баскакова, который в курсе этого дела, а в доказательство предоставил ему весь расклад, который Одинцову не составило труда проверить с твоей же помощью. Гунько пришел не один. Одинцову было сделано очень серьезное предолжение – либо деньги и мир-ное существование, либо очень много крови – его, твоей, людей из «Пандоры». И Одинцов свой выбор сделал. Что ему было важнее – жизнь какой-то сумасшедшей или ваши жизни?
     - Почему он мне ничего не сказал?! – надтреснуто произнесла Вита в пространство.
     - Ему дали очень мало времени. И его очень качественно предупредили. Правда не так, как собирались вначале. Фомин испортил твой шокер, чтобы не было никаких неожиданно-стей. Тебя должны были избить, возможно, изнасиловать, когда ты возвращалась домой в тот вечер. Они шли за тобой от трамвайной остановки, через аллею, сразу передо мной.
     - Но я никого не видела! И не слышала ничего! Да и как ты мог понять?..
     - Я знаю свою работу, - сказал он без улыбки. – Правда, тогда я, конечно, не понял – про-сто подумал, что пара озабоченных ублюдков, и спрашивать не стал... Но тебе все равно дос-талось. Их не было, но был этот Кужавский.
     - Почему же они взялись за Женьку? – Вита скрестила ноги, натянув на колени подол ха-лата. – Они могли бы напрямую взять меня и мило спросить…
     - Ты ведь уже была в разработке, к тебе было не подступиться, - сказал Схимник с легкой усмешкой. – За тобой мы с Яном ходили. Побоялись соваться настолько серьезно. Да и Бас-каков мог все понять. А так все тихо, незаметно.
     - Значит, нашу квартиру никто на самом деле не вскрывал, - Вита вздохнула.
     - Нет. Одинцов обставился – на всякий случай, чтобы ты ничего не заподозрила. Он очень дорожил тобой. И не вини его – он попал в сложную и дурацкую ситуацию. В сущности, мне кажется, он был славный парень, твой Женька.
     - Господи, если бы он только мне рассказал! – Вита прижала ладони к вискам. – Все могло было быть совсем по-другому.
     - Возможно, могло быть еще хуже. Ничего нельзя знать наперед, - Схимник пожал плеча-ми. – Вот и он не знал. Теперь ты понимаешь, почему его убили? И остальных – чтоб навер-няка, чтобы ничего не осталось.
     - Но кто?! – ладони Виты слетели с висков и врезались в пол сжатыми кулаками. – Кто написал все эти чертовы письма?!
     - Мы уже говорили об этом – тот, кто не хочет, чтобы Чистову не только нашли, но и что-бы она вообще была. И тот, кто находится где-то в доме Баскакова и, я полагаю, выхода на улицу не имеет.   
     - Да, - сказала Вита и закрыла глаза. Под веками все горело, словно туда попало мыло. – Да, я помню.
     - Тебе плохо?
     - Глупый вопрос!.. Конечно мне плохо! Лучший друг, оказывается, сдал меня ради моего же блага, из-за этого люди погибли… много людей… У подруги крыша поехала – то она по-думывает, чтобы меня отравить, то пытается открутить мне голову! – в ее голосе начали по-являться истеричные нотки. – Мне постоянно кто-нибудь пытается открутить голову! Или еще хуже! Ян, например, пообещал освежить на мне милый средневековый способ англий-ской казни  со вспарыванием живота! У меня теперь никого не осталось. Ты еще тут сидишь! Да, мне плохо! Если говорить на общенародном языке, мне хреново! Господи, как же я уста-ла… Кстати, почему ты здесь-то? Почему ты не ловишь Наташку, как обычно, почему вооб-ще не занимаешься своими делами.  Я-то кто, я – статист, охранник всего-навсего, да еще и ни на что не годный.
     - Пережидаю. Здесь безопасно, - отозвался Схимник спокойно, но его лицо было злым и лоб рассекся глубокими морщинами. Вита покивала, потом, чуть приподнявшись, придвину-лась к нему ближе, сев на согнутые ноги.
     - Да, конечно… Знаешь, со мной вместе в «Пандоре» девушка работала… бухгалтером, Валентина. Она была на всяких сериалах помешана, просто с ума сходила – мы ее прозвали «Сама-ты-Барбара» в честь «Санта-Барбары»… У нее все время с мужиками не ладилось, уж не знаю, почему – вроде симпатичная, а все-таки одна и одна… И она почти каждую неделю приносила на работу цветы – говорила, что ей на улице дарят – просто так, случайные про-хожие. Конечно, многие из нас несколько раз видели, как она эти цветы сама себе покупала, но все молчали, делали вид, что верят. И как-то мы с Женькой шли в «Пандору», а Валенти-на шла впереди, и Женька… - Вита сглотнула, - Женька купил огромный букет белых роз, а потом отдал его какому-то прохожему парню и попросил догнать Валентину и подарить цве-ты ей – просто так, якобы от себя. Парень так и сделал. А через месяц они поженились. За-бавно, правда? Валька тоже погибла в тот день, ты мог ее видеть – ей шею сломали…
      Вита закрыла лицо руками. Слез не было, только горло сдавливало все сильнее и сильнее, а вместо слез появилась дрожь, и она застучала зубами. Ей хотелось оказаться одной, где-то очень далеко, чтобы никто не мог ее видеть, а лучше – не оказаться вообще, потому что те-перь ничего больше не осталось – даже в памяти. Сквозь стук собственных зубов, она слы-шала, как где-то под потолком продолжает монотонно звенеть комар, выжидая момент, когда удасться перехватить порцию чьей-нибудь крови. У соседей сверху кто-то, несмотря на гус-теющий вечер, играл прелюдию Глиэра, пережимая педаль, и переливающаяся музыка лете-ла сквозь пол гулким эхом.
     - Перестань, - грубовато сказал Схимник – почему-то он оказался где-то совсем рядом. – Ну же, прекрати… Вита…
     Его пальцы сдавили ее плечи, и Вита, покачнувшись, сунулась лицом в его собственное плечо.
     - Что мне теперь делать? – задыхаясь, пробормотала она. – Куда идти? У Наташки теперь есть Слава, я ей больше не нужна, а что мне делать? У меня никого нет. Славный зверек все-гда считал себя таким проницательным, а на деле все его обманули, да еще и использовали, как  живца, чтобы поймать волка! – Вита чуть отодвинувшись, стукнула Схимника кулаком по груди, обтянутой майкой. – Неужели ты, здоровый сильный мужик не мог самостоятельно с ним разобраться – обязательно надо было меня ему подсунуть?!
     - Да ни хрена я не знал! – рявкнул вдруг Схимник и отдернул ее, продолжая крепко удер-живать за плечи. – Не знал, что Ян уже в городе! Знал бы – в жизни тебя одну не отпустил! Да я…
     Он замолчал, хрипло дыша, скрежетнул зубами, словно пытался что-то удержать, а потом злость слетела с его лица, обнажив нечто гораздо худшее, чему определения не было. Из-под потолка обрушился гулкий всплеск аккордов, резко оборвавших мелодию, и в тот же момент Вита, всхрипнув, качнулась назад, не думая о том, что делает, - лишь бы подальше от этого, которое вцепилось в ее плечи мертвой хваткой.
     Убьет меня, убьет, убьет…
     - Нет, - Схимник опустил голову, и его искаженное лицо на мгновение скрылось, а когда снова появилось – уже было просто взволнованным – не более. Он потянул Виту обратно, и она поддалась – безвольная, как кукла, закинув голову и глядя в его широко раскрытые глаза. – Не пугайся – уже прошло, я просто вспомнил, что только он мог… Не бойся меня. Я нико-гда не сделаю тебе ничего… тебе – никогда…
     - Кто ты такой? – хрипло прошептала она, теперь уже сама придвигаясь к нему и все еще дрожа от страха, но теперь страх приобрел странную сладость. – Что с тобой творится?
     - Неважно, - на ее щеку легла теплая тяжелая ладонь, скользнула к затылку, пальцы впле-лись в влажные волосы. Схимник наклонился и прижался щекой к ее виску, и Вита закрыла глаза, чувствуя, что словно исчезает, растворяется, и, право, это было не так уж плохо. Он был страшен и привлекателен, как никогда, и, даже закрыв глаза, она чувствовала в кончиках пальцев, скользивших по ее голове, плечам, спине, отзвуки его сильного бешеного сердца, и страшней всего было то, что ей казалось – если он сейчас уберет руки, уйдет, исчезнет, то она просто умрет, словно сейчас у них на двоих было только одно сердце.
     Физиология, да, девочка, физиология?
      И физиология тоже, да еще какая!..
     - Теперь уже все не важно, - Схимник говорил, почти касаясь губами ее уха, и его горячее дыхание обжигало кожу, а тон голоса был совершенно незнакомым – казалось, говорит со-всем другой человек. – Теперь все закончилось. Баскакову без Яна и меня тебя не найти, а новых людей он вряд ли станет в это посвящать. Ты не вернешься в Волжанск. Я дам тебе денег, у меня их хватает… ты уедешь, куда захочешь. У тебя теперь все будет хорошо. Ми-лая моя, родная девочка, у тебя все теперь будет хорошо!
     Он легко скользнул губами по ее щеке, и Вита, застонав, резко повернула голову
наплевать на все!
и поймала губами его губы, которые тут же отозвались, ожили, и Схимник крепко прижал ее к себе.
     Они целовались жадно, торопливо, задыхаясь, и Вита не чувствовала боли ни в челюсти, не в слегка подживших губах. Она дернула майку Схимника, задирая ее, скользя ладонями по крепкой спине, Схимник потянул с ее плеч халат, Вита ощутила на груди его ладонь и вы-гнулась ей навстречу… И вдруг все кончилось, и они оказались в разных концах комнаты, словно какая-то сила отбросила их друг от друга, – растерзанные, взлохмаченные, злые.
     - Вот же сука! – рявкнул Схимник, тяжело дыша. – Все знала!
     Он поправил майку и отвернулся, сунув сжатые кулаки в карманы штанов. Вита, опустив голову, дрожащими пальцами застегивала халат, сжав распухающие губы. Внутри у нее бо-лезненно, неудовлетворенно ныло. Слова Схимника она пропустила мимо ушей – они были адресованы не ей, а кому – ее это не интересовало.
     - Свинья! – хрипло сказала она. Схимник повернулся – его лицо было знакомым – равно-душное, с легким оттенком насмешливости, в глазницах блестел темно-серый холод.
     - Вот это мне по душе, - спокойно произнес он. – Пусть так. Извини, сорвался, ну, что ж, зов природы – ты девчонка очень даже ничего… местами.
     - Какими местами, можно узнать? – Вита заставила себя ухмыльнуться, стараясь не ду-мать о том, что за гримаса появилась на ее лице. Схимник прищурился и ткнул в ее сторону указательным пальцем.
     - Я тебе вот что скажу, чтобы ты себе ничего не накрутила. Я отнюдь не сентиментален, Вита, и весь романтизм из меня выбили лет в четырнадцать, а то и раньше, я грубый реалист и все мои методы насквозь реалистичны, но зато действенны. Пусть от моих методов тебе и было больно – один раз физически, другой – морально, но только так я мог сохранить тебе жизнь. Тогда никак не получалось по-другому.  Но ты жива, ты здорова, ты сохранила рассу-док, а все раны… они зарастут, ты еще очень молода.
     Вита поднялась с пола, одергивая халат.
     - Намного ли ты старше? Сколько тебе – тридцать? Тридцать пять?
     - Тридцать четыре. Но я намного старше. Очень намного, - Схимник подошел к столу, вы-тянул из пачки сигарету и закурил. – В общем, так. Недельку еще придется посидеть в этом городе, а потом я отвезу тебя в Симферополь. Больше мы с тобой не увидимся, так что не беспокойся. Денег я тебе дам, как и сказал.
     - Мне твои деньги не нужны! – глухо сказала Вита, медленно подходя к столу и стягивая халат на груди, как будто застегнутых пуговиц было мало. Схимник усмехнулся.
     - С каких это пор тебе стали не нужны деньги, лисичка?! Ладно, твоя обновленная совесть может быть спокойна. Это ваши с Чистовой деньги. Те, которые вы в Зеленодольске броси-ли. Да, кстати, поскольку мое общество на эту неделю тебе, думаю, будет не очень приятно, я поживу в другом месте. Еды и питья в холодильнике навалом, так что отдыхай. Насчет сво-его здоровья можешь не беспокоиться.
     - Наклонись, - холодно сказала Вита, подойдя вплотную к нему.
     - Зачем? – в его голосе послышалась легкая тревога. Вита улыбнулась.
     - Ты что же это – боишься? У тебя ведь хорошая реакция – чего тебе беспокоиться? На-клонись, а то я не достану.
      Схимник пожал плечами и наклонился к ней. Вита протянула руку и выдернула золотую цепочку из-за выреза его майки, подбросила ее на ладони.
     - Какие странные, несентиментальные пошли реалисты – носят на шее чужие кольца, да еще где – рядом с православным крестом! Ай-ай-ай! Боженьке это не понравится.
     - Это его личное дело, - губы Схимника искривились в злой досаде. – Как небо на мои де-ла плевало, так я плюю на милости небес1!.. Крест ношу больше по инерции. А кольцо могу тебе вернуть, если хочешь.
     - Нет, не хочу. И твое тебе не верну, хоть, конечно, их стоимости и невозможно сравнить. Скажи, почему?
     - Что «почему?» – пальцы Схимника сжались и раздавили сигарету.
     - Ты знаешь.
     - Не хватит ли тебе на сегодня откровений?
     Вита тяжело промолчала. Схимник отошел к балконной двери и швырнул испорченную сигарету за перила, в темноту. Дверь захлопнулась с грохотом, и Вита, опустившаяся в крес-ло, вздрогнула.
     - Почему? Что ж… Ты знаешь, кто я. Я убиваю. И не только из-за денег, которые за это получаю. Сразу определимся – я не какой-нибудь там добрый хрен с горы, который решил бороться с мировым злом – таких очень любят изображать во всяких слезливых фильмах. Раньше я пытался прикрыться такой целью, но очень быстро понял, что это не так. Все на-много проще. Я убиваю, потому что мне это нравится. Как другим нравится пить, ширяться или трахаться. Только удовольствие я получаю не физическое – нечто более глубокое, я не могу тебе этого объяснить. Вот твоя подруга – она, наверное, тебе объяснить сможет. В этом мы с ней очень схожи. Природа нашего голода одинакова. Только она не может его контро-лировать и применять с пользой, я – могу. Пока еще. Только, в последнее время все хуже и хуже. Потому что если делать это слишком часто, останется только этот голод. А я, с тех пор, как с вами пересекся, делал это слишком часто.
     Он потянулся и взял новую сигарету.
     - В свое время меня не только научили убивать, но и привили к этому особое чувство. Я не скажу тебе, где это было – тебе лучше этого не знать. Есть нечто совершенно необъясни-мое, когда ты видишь, как твой враг умирает. И от этого может здорово поехать крыша. По-этому, когда я вернулся, война не кончилась.
     Вита съежилась в кресле, не отрывая глаз от его лица, и Схимник криво улыбнулся.
     - Страшно? Это хорошо.
     Он глубоко затянулся сигаретой и стряхнул пепел прямо на пол.
     - Вначале я еще тешил себя какими-то иллюзиями, корчил из себя этакого Робин Гуда… пока не понял, что дело вовсе не в этом. Ну, что ж, я все равно обращал это на пользу – сдерживал себя, пока не находил какого-нибудь урода, а уж тогда давал себе волю, только перед самим собой прикрываться красивыми фразами смысла больше не было. По крайней мере, я был аккуратен и убивал всегда по-разному. Меня никто не искал. Только вот завязал все глубже и глубже. От этого, видишь ли, тоже бывает ломка – как от наркотика. Но она ощущается только здесь, - Схимник постучал себя пальцем по лбу, потом передвинул руку и крутанул им у виска. – Понимаешь, кто я?
     - А лечиться ты не пробовал? – Вита продолжала неотрывно смотреть на него, сжимая и разжимая пальцы.
     - Только сам. К врачам с этим не пойдешь – запрут в четырех стенах и только… Так что сам. Но без толку.
     - А…
     - Ты хочешь спросить – не подумывал ли я о самоубийстве? – он усмехнулся. – Было как-то грешным делом. А потом подумал – зачем? Глупо. Пока я могу держать себя в узде, так лучше приносить какую-то пользу, чем под землей гнить. Вот когда я пойму, что все, что вот-вот начну всех подряд, вот тогда…
     Он снова затянулся, потом смял окурок в руке и уронил его на пол.
     - Поэтому ты оказался у Баскакова? – тихо спросила Вита.
     - Да. А что – удобно. Никого не надо искать – все под рукой, только обставляться разум-но. И не частить. Так что Баскаков мне давал возможность мою потребность удовлетворять, более того, он меня прикрывал и платил мне, - Схимник фыркнул, - иногда, сам того не зная, и за своих же. Конечно, он ничего об этом не знал… пока Сканнер не появился. А эти лю-ди… мне неважно, кто они там еще, любит ли их кто-нибудь, любят ли они кого-нибудь – в первую очередь они ублюдки. Этого хватает. А невиновные… - он слегка улыбнулся. – Ми-лая моя девочка, невиновных там нет и не было. Невиновным там делать нечего. К серьез-ным деньгам нельзя прикоснуться, не запачкавшись. Только Валентиныч был у меня не пер-вый, были и другие до него. К Баскакову меня направили – наблюдать за ним и по мере сил охранять его империю, пока она не сформируется окончательно. Некоторые ведь любят по-лучать все в готовом виде, понимаешь меня?
     Вита кивнула, стараясь не смотреть на Схимника, но ее взгляд упорно возвращался к его лицу.
     - Как же отнесся твой работодатель к тому, что ты недавно начал вытворять?
     Схимник пожал плечами.
     - Не знаю. Его больше нет.
     Она сглотнула и потянула к себе сигареты. Схимник наклонился и дал ей прикурить, ожи-дая, что Вита отшатнется от его руки, но она спокойно погрузила кончик сигареты в пламя, оставшись сидеть очень прямо и с какой-то странной чопорностью.
     - Я думал оставить Баскакова на потом. Очень хотелось прихлопнуть Яна – этот гаденыш там появился намного раньше, чем я. Даже пробовал несколько раз. Как и он в отношении меня. Только ни у того, ни у другого не получилось. В общем, такая вот была милая жизнь, - он подмигнул Вите и откинулся на спинку кресла, прикрыв веки. Потом глухо сказал: - Только вот по ночам было иногда особенно хреново. Сны – странная штука, Вита. Они могут давать покой, а могут изматывать хуже, чем любая реальность. Ты видела, какие мне снятся сны. Поэтому я всегда стараюсь быть один по ночам, а, поимев женщину, никогда не засы-паю рядом с ней, всегда ухожу. После таких снов я несколько секунд вообще ничего не со-ображаю и могу… - Схимник выразительно хрустнул суставами пальцев, потом вниматель-но, на этот раз без усмешки посмотрел на девушку. – Ну, как – нравится дяденька?
     - Ты рассказал не все.
     - Бога ради! Хочешь все – будет все, - Схимник слегка потянулся, потер затылок. – Ну, как я узнал о Чистовой, тебе уже известно.
     - Почему ты так сразу в нее поверил?
     - Когда уже не во что верить, начинаешь верить в самое невероятное. Кроме того, я быст-ро убедился, что было, во что верить. И Баскаков тоже ведь поверил, а я его к тому моменту уже хорошо знал. Не такой это человек, ничего не делает без основания, на одном лишь воз-духе, - Схимник пожал плечами. – Вообще, я думаю, в нашем мире полно удивительных лю-дей, просто, в большинстве своем они на фиг никому не нужны, в их чудесах не видят смыс-ла. А вот Баскакову свезло как никому – мужик он, что и говорить, все-таки и с воображени-ем, и с мозгами – сразу смекнул, какие тут возможности. А так если хорошенько поискать, может и еще кто отыщется… может, они просто хорошо понимают, что на их душу найдутся вот такие вот баскаковы, и сидят себе тихонько, а не лезут в божки, как Наташка по неос-мотрительности, да по молодости лет, да по помутнению рассудка. Но я ее все равно уважаю – то, что она сделала с этой своей Дорогой, и то, что она все-таки хотела помочь… за это уважаю… ту Чистову – не нынешнюю. Я хотел ее тогда сразу, в Крыму забрать, чтобы полу-чить то, что мне надо, а потом пусть гуляет… Все свое сопровождение в расход… да не вы-шло. Жаль… тогда бы многого не случилось.
     Он закинул руки за голову.
     - Я уже все решил. Стану… нормальным, если можно так выразиться, а потом буду жить…может быть, постараюсь сделать счастливым какого-нибудь человека, потому что и один человек – это уже что-то значительное… и ведь это лучше, чем умереть, правда? Но где-то там, наверху, надо мной решили подшутить. И подшутили на славу. Бог – он, видишь ли, очень большой шутник. Нездорово веселый бородатый старикан.
     В тот день я вернулся из Волгограда, посидел на «совещании». Мы уже подозревали, что Чистова нашла себе каких-то помощников, но кого конкретно – пока не знали. Потом я съез-дил к Новикову в больницу. Я уже решил забрать его, если он поправится – и будет, чем с Чистовой торговаться, да и парень неплохой – чего ему пропадать? А потом… к тому време-ни стемнело. У  меня было немного времени, и я пошел погулять. Я люблю бродить там, где мало народу… В тот раз я шел через старый парк возле Покровского собора. Красивое ме-сто… Я шел и все думал о Чистовой. И тут, - Схимник улыбнулся странной отрешенной улыбкой, - представляешь, я увидел ангела.
     Вита опустила голову. Теперь она почти не дышала, вслушиваясь в его ровно звучащий голос.
     - Я увидел его возле церкви, как ему и положено. Вначале я подумал, что он мне приви-делся – такая странная призрачная сцена… ангел, стоящий под тихо падающим снегом в кру-ге бледного света. Правда, ангел спрятал свои крылья под черным пальто, но это точно был ангел. Еще там был какой-то человек, он играл на арфе, а может и на гитаре, черт его знает! Ангел его слушал, а я смотрел на ангела, пока не кончилась песня. А потом я ушел и ночью увидел этого ангела во сне. Это был очень хороший сон. Мне давно не снились такие хоро-шие сны. И потом снился еще… много раз. И я решил – если все получится, если я снова… то потом я обязательно разыщу этого ангела, чтобы отблагодарить его за хорошие сны. За человеческие сны. Иногда даже было такое странное чувство, словно вокруг меня уже нико-гда не произойдет ничего из тех мерзостей… и я больше никогда… словно кто-то послал на землю этого ангела специально для меня, чтобы он посмотрел на меня, а я увидел, как он на меня смотрит… чтобы я понял, что те вещи, которые, как я считал, из этого мира давным-давно исчезли, все еще существуют. А потом я узнал, что мой ангел – это тот человек, кото-рого наняла Наташа, из которого мне нужно выжать необходимую мне информацию. И с тех пор все пошло наперекосяк… Забавно слышать такое от меня, правда?
     Вита не ответила. Она смотрела на свои руки, и ее губы дрожали.
     - Вначале я пытался поймать двух зайцев сразу: и Чистову получить, и тебя уберечь от всего этого. Вначале я надеялся, что ты просто сама меня на нее выведешь, и тебе даже не придется со мной встречаться, поэтому все тянул и тянул, уламывал Баскакова продолжать слежку, а не брать тебя для допроса. Но я не знал, что так получится с «Пандорой», - он по-качал головой. – Не знал.
     Позже я ждал тебя в твоей квартире. Я был уверен, что ты придешь. В любом случае – сказала бы ты мне, где Чистова, не сказала бы – я собирался тебя тихо оттуда вывести и от-пустить. Но ты, - Схимник досадливо скривил губы, - все испортила, устроила дискотеку. Пришлось… тебя слегка отколотить. Я чувствовал себя ужасно, но… так было надо. Никто бы не поверил, что ты вот так просто от меня сбежала, а с таким разукрашенным лицом это было вполне убедительно. Если бы они хоть что-то заподозрили, то убрали бы меня, а потом и тебя – без меня это было бы не так уж сложно. А так у меня осталась возможность все вре-мя путаться у них под ногами и осуществлять собственные планы. В Ростове я почти себя обнаружил, Ян начал подозревать, что что-то не так. Мне удалось отвязаться от них, и в Зе-ленодольск я приехал один. Кстати, я не знал что вы там, и на тебя наткнулся совершенно случайно – я там был проездом, по кое-каким пустяковым делам.
     Схимник встал и неторопливо заходил по комнате, не глядя на Виту.
     - До Зеленодольска у меня все еще было две цели. Но после него я обнаружил, что оста-лась только одна.
     - Почему?
     - Потому что ты оказалась не ангелом.
     - Чертом? – с усмешкой спросила Вита.
     - Хуже. Ты оказалась земной женщиной. У ангелов, видишь ли, нет сердца. Их нельзя об-нять. Их нельзя хотеть. Они не могут болеть или умирать, превращая этим тебя в ржавый бесполезный хлам! - в его голосе снова зазвучала неприкрытая злость – казалось, еще немно-го, и он сорвется и перейдет на грубую, площадную брань. – И еще, видишь ли, ангелами можно восхищаться – просто восхищаться, издалека… Ангелов не любят. 
     - Ты не…
     - Да, - сказал Схимник уже спокойным тоном, и глаза его опять, как всегда стали непро-ницаемыми. – Я люблю тебя. Иногда мне кажется, что я всегда тебя любил.
     Он повернулся и отошел к кровати. Ошеломленная его последними словами, Вита тупо смотрела перед собой, а со дна сердца стремительно поднимались злость и тяжелая, душащая обида, словно вместо признания в любви ее только что жестоко избили и вываляли в грязи. Это было чудовищно. Невозможно и чудовищно, противоестественно и хуже всего было то, что… Она прижала ладонь к губам, вскочила и выбежала из комнаты, зацепив по дороге гла-дильную доску, и та с грохотом сложилась и опрокинулась на бок, похожая на нелепое насе-комое, на пол посыпалось сложенное на ней белье – воздушные кружевные тряпочки. Босые ноги прошлепали по коридору, грохнула кухонная дверь и все стихло.
     Схимник отвернулся от дверного проема, неторопливо подошел к гладильной доске и резким рывком поднял ее, разложил и поставил на место. Потом собрал рассыпавшееся бе-лье, аккуратно сложив каждую вещь, и прислушался. Из кухни долетал приглушенный судо-рожный плач и слышался шум воды из крана, открытого до упора. Схимник шагнул было к двери, но тут же остановился, болезненно прищурившись, словно свет резал ему глаза. Он отошел туда, где были сложены его вещи, и через секунду в его руке оказалась темно-зеленая  рукоятка «бабочки», «крылья» разошлись, выбросив блестящее лезвие, снова сло-жились, спрятав серебристый блеск металла, лезвие опять выпорхнуло… Его запястье двига-лось с привычной быстротой и легкостью, глаза оставались прищуренными, губы сжались в злой полуухмылке. Потом Схимник закрепил «крылья», а в следующее мгновение «бабочка» с глухим ударом вонзилась в полированную дверцу старого шкафа, выбив длинную щепку.
     Вита, согнувшаяся над кухонным столом, держась одной рукой за живот, а другой выти-рая лицо, удара не услышала. Рыдания выдирались из горла – болезненные, мучительные и бесполезные, словно рвотные спазмы при пустом желудке. Как прошлое может превратиться в настоящее? Прочел интересную и страшную книгу, а когда открыл ее снова, то увидел лишь чистые страницы, на которых все нужно писать заново. Во всех его действиях можно было без труда угадать вполне естественное желание переспать с ней – и не только для того, чтобы получить физическое удовлетворение, но и для того, чтобы как следует ее наказать за все… но заподозрить за всем этим какие-то чувства – невозможно. Безжалостный сума-сшедший рыцарь у ног своей сумасшедшей многоликой леди… Если бы только все это было ложью! Но лжи не было – ни в словах, ни во взгляде, не в прикосновениях, ни в горячем ды-хании возле уха… Нигде теперь не удавалось отыскать ни крошки лжи.
     Задыхаясь, Вита встала и подошла к раковине, в которую хлестала вода, и пол вокруг ра-ковины уже покрылся блестящими лужицами. Она вздрогнула, когда наступила в одну из них. Наклонилась и старательно вымыла лицо. Убежать, немедленно, сейчас же! Нельзя быть с ним не только в одной квартире, но и в одном городе. Даже в одной жизни быть нельзя.
     Она закрыла кран, подошла к кухонной двери и прислушалась, потом осторожно отворила ее и на цыпочках вышла в коридор. Долго стояла возле дверного проема, прижавшись спи-ной к стене и беззвучно дыша приоткрытым ртом. Из комнаты не доносилось никаких зву-ков, кроме невесомого тиканья часов, она казалась пустой. Вита заставила себя оторваться от стены и переступить порог, на котором лежал бледный полукруг света.
     Первое, что ей бросилось в глаза, был нож, торчащий из расколотой дверцы шкафа. Она скользнула взглядом по нему, потом по пустой комнате, по столу, на котором лежала акку-ратная пачка денег
хватай их и беги!
потом посмотрела на свою кровать. Человек, лежавший поверх покрывала, спал крепким, ус-талым сном, закинув одну руку за голову, отчего майка на правом боку вздернулась, обна-жив небольшой круглый рубец. Грудь Схимника мерно вздымалась, лицо было спокойным, расслабленным. Не сводя с него глаз и почти не дыша, Вита сделала несколько беззвучных шажков к столу, и тут Схимник скрежетнул зубами и его лицо превратилось в страшную ос-каленную маску. Он задышал быстро, с присвистом, на висках резко обозначились вены, глазные яблоки судорожно задергались под веками, и казалось, что кожа на веках сейчас лопнет. Пальцы левой руки вцепились в покрывало, сминая его, и Схимник мучительно вы-гнулся, едва касаясь затылком подушки, словно в жестокой агонии, а где-то глубоко в горле начал зарождаться звук, похожий на яростное рычание попавшего в ловушку хищника.
     Сны – странная штука, Вита. Они могут давать покой, а могут изматывать хуже, чем любая реальность…
     Вита легко развернулась на одной пятке и подскочила к кровати. Она схватила его за пле-чи, и страшное лицо, из-под которого рвалось наружу что-то безжалостное и маниакально голодное, оказалось совсем рядом. Не в силах даже на миллиметр приподнять тяжелое и от напряжения казавшееся каменным тело, она со всей силы толкнула его в упругий матрас, по-том ударила по туго обтянутой кожей и мышцами скуле, до слез ушибив ладонь.
     - Проснись! – закричала она – от ужаса голос стал визгливым, кухонно-сварливым. – Про-снись сейчас же!!! Проснись!
     Глаза Схимника распахнулись – в них была первобытная, безумная темнота. С коротким низким звуком он взвился на кровати и схватил Виту за горло, вонзив в него жестко расстав-ленные пальцы. Простое, небольшое усилие – и он раздавил бы его, сломав кости и разорвав гортань… но в следующее мгновение Схимник грубо отшвырнул ее на другой конец крова-ти, тяжело дыша.
     - Дура! – зло рявкнул он. – Чем ты слушала?! Я же чуть не убил тебя… я же тебе гово-рил… ну какого хрена ты полезла?!..
     Вита, кашляя и держась одной рукой за шею, упрямо дернула головой и поползла обрат-но, перебирая ладонью по смятому покрывалу – так жук, свалившийся с оконного стекла, встряхивается, переворачивается и снова принимается штурмовать гладкую вертикаль. Руки Схимника подхватили ее, запрокинули голову, бережно ощупали шею. Потом он толкнул Виту в сторону.
     - Уйду сейчас! Я и так задержался, - он привстал, но Вита вдруг с неожиданной силой вцепилась ему в руку, и Схимник невольно сел обратно.
     - Ну что еще?
     Не отвечая, она перебралась к нему на колени, чуть приоткрыв рот и глядя упорно, не от-пуская взгляда. Он хотел столкнуть ее, положил ладони ей на бедра, да там и оставил. Глаза Виты, утратив синеву, мерцали жестко-зеленым, как у голодной кошки.
     - Если ты хочешь уйти – уходи. Но только утром…
     - Не тебе это решать. Давай слезай, - его ладони скользнули по ее бедрам назад. – Я не хо-чу прощаться с тобой очередной оплеухой.
     Она приподнялась и прижалась к нему так, что немедленно вскочить и уйти после этого можно было бы только будучи деревом или каменной статуей. Разум пускал предсмертные пузыри, утопая в желании, погружаясь на самое дно, а дно было очень и очень далеко от по-верхности. Пальцы Виты скользили по его лицу, волосам, затылку, губы улыбались рядом с его щекой, касаясь ее.
     - Колючий, - шепнула она. – Я не  боюсь. Хочу проснуться рядом с тобой.
     - С ума сошла, - хрипло сказал Схимник, а его пальцы тянули вверх подол ее халата. – У тебя просто стокгольмский синдром. Пройдет…
     - До утра, - пробормотала Вита, неохотно оторвавшись от его губ, но он потянулся сле-дом, разбивая ее фразы на отдельные рваные возгласы. – Надоело!.. Утром… разойдемся… тихо…мирно… Зачем нам… себя изводить?!.. Это, в конце концов… вредно для… здоро-вья!..  Мы…м-мы… взрослые люди… и если…
     - Отпусти меня!.. – произнес Схимник с безадресной злостью, оторвал от себя ее руки и приподнял, чтобы оттолкнуть, потом повалил Виту поперек кровати, и она нетерпеливо и с каким-то отчаянием вздохнула, притягивая его к себе, и дальше во всем присутствовал этот легкий привкус отчаяния – того, с каким человек, боящийся высоты, в конце концов обре-ченно машет рукой с возгласом «А гори оно все синим пламенем!» и прыгает с вышки вниз – туда, где чудовищно далеко поблескивает вода, и в полете приходят уже совсем другие ощущения, а вода может покорно-принимающе расступиться под телом, не причинив ему вреда, а может оказаться твердой, как камень, но это все будет потом, потом…а пока ле-тишь… и до воды доберешься только утром, а ночь – лишь то пространство, сквозь которое летишь до утра, вначале космически огромное, но к утру кажущееся меньше песчинки… Ни-чего не имеет значения, и прошлое, неосторожно приблизившись, чтобы напомнить о себе и вернуть в реальность, тут же вспыхивает, и кто-то безликий, большой шутник по натуре, подхватывает пепел, чтобы утром снова слепить из него прошлое, реанимировать его и под-бросить двум сумасшедшим, осмелившимся прыгнуть вниз… Но утро еще очень далеко вни-зу, и соломой сгорают слова, грязь, кровь, мертвецы и чьи-то страшные глаза, и агония чьей-то души, и злость, и алчность, и принципы, и сотни других бесполезных сейчас призраков…
     Потом они смеялись, говорили друг другу какие-то глупости, и Вита целовала его спину, которую сама же разодрала в кровь, а Схимник, щурясь, наигранно-сердито бормотал, что ему досталась в возлюбленные дикая кошка. Их одежда, с которой они расправились, словно с кровными врагами, была разбросана по всей комнате, и когда пришлось встать, чтобы по-править разворошенную, съехавшую на пол постель, с простыни посыпались пуговицы от халата.
     - Можно глупый вопрос?
     Схимник прикрыл веки в знак согласия, легко поглаживая ногу Виты, закинутую на его бедро. Они лежали, крепко обнявшись, и смотрели друг на друга.
     - Много у тебя было женщин с тех пор, как… ну, как ты понял?..
     - И правда глупый, - он усмехнулся. – Не больше, чем это было необходимо. Нарываешься на контрвопрос?
     - Нет. Да ты и не спросишь.
     - Верно, не спрошу, - Схимник поцеловал ее в нос. – Девчонка ты еще совсем. И выгля-деть можешь, как взрослая, и рассуждать, а в глубине – все равно девчонка. Не сомневаюсь, что когда ты поднимаешься или спускаешься по лестнице, ты прыгаешь через ступеньки, как в детстве.
     - Ну и что? Это доказывает мое постоянство, как личности, - Вита улыбнулась, потом по-серьезнела. – Я вот все хотела узнать – тебе ведь давно известно о «Черном бриллианте», о том, что там люди умирают – почему ты не…
     - До сих пор не прихлопнул этих двух проб… его владелиц? – глаза Схимника чуть по-темнели. – Как-то не до этого все время было, да и…я не вижу в этом особого смысла. В конце концов, люди, которые приходят туда работать, знают, на что идут, знают степень сво-его риска и делают все совершенно добровольно. И за все это они очень неплохо получают. Может, ты видела Красную Ведьму – рыжую гладиаторшу. Между прочим, она преподает биологию в средних классах. А чем занимаешься ты, филолог?.. Брось, ты же все прекрасно понимаешь. Знаешь, давай не будем…
     - Не будем, - Вита вздохнула и прижалась лицом к его груди. – Сколько времени?
     Он повернул голову и взглянул в окно, за которым безжалостно истончалась ночь.
     - Почти утро. Ты устала – поспи…
     - Да-а, - протянула Вита, потом хрипловато, но весело пропела, закинув руки за голову: - Ах, не одна трава помята – помята девичья краса!..
      Мрачноватая забота слетела с лица Схимника, и он захохотал, откинувшись на подушку.
     - Ты вполне можешь все переиграть. Вспомни о гордости, о чести, о чем там еще вспоми-нают женщины утром?
     - О деньгах, - сказала Вита и пихнула его в бок. – Если бы я решила пожалеть, конечно, я свалила бы все на тебя – гнусного соблазнителя, но я не жалею. И все равно… это так стран-но, какой-то сюрреализм – ты и я в постели…
     - Почему? Вот если б мы были не в постели, а, скажем, на дереве – вот тогда бы был сюр-реализм. Не бери в голову – осталось всего несколько часов – вот потом…
     - Я соврала тебе насчет письма.
     - Какого письма? – он приподнялся на локте, глядя на нее.
     - Того, в Зеленодольске. Которое я не дала тебе прочитать. Я сказала, что никому не по-желала бы такой смерти… но если бы оно было в руках у Яна, Баскакова, Шестакова, любого из тех шестерок, которые за нами гонялись – мне бы и в голову не пришло останавливать их.
      Глаза Схимника сузились, потом он негромко произнес:
     - Зря ты это сказала.
     - Знаю, - она потянула его за шею. – Иди сюда…ты слишком далеко…
     Они снова занялись любовью, но на этот раз с сонной нежностью, бережно и устало, а по-том Вита, уже засыпая, пробормотала:
     - Пообещай, что не уйдешь, не попрощавшись.
     - Не могу, - сказал Схимник отпуская ее и отодвигаясь. На ее лицо набежала тень, потом она понимающе кивнула:
     - Хорошо… тогда, давай попрощаемся сейчас, - ее голос дрогнул. – Как тебя зовут?
     - Андрей, - имя далось ему с трудом – он давным-давно никому его не называл. Он произ-нес его прежде, чем сообразил, что все-таки лучше было ей не знать… но уже было поздно. Если назовет другое – Вита поймет, что оно фальшивое.
     - Андрей… - Вита покатала имя на языке, как дегустатор – порцию хорошего вина, потом улыбнулась – в улыбке была тишина, и что-то скорбное, и странно счастливое. – Прощай, Андрей.
     - Прощай. 
     Они отвернулись друг от друга и заснули, глядя в противоположные стороны – один  - на колыхающиеся в умирающем полумраке занавески, другая -  на потертый прямоугольник ковра.

*  *  *

     Когда поздно утром Схимник проснулся, голова Виты лежала у него на груди, и он обни-мал ее, и она улыбалась во сне, а за окном хлестал долгожданный ливень, наполняя комнату мокрой озоновой свежестью. У балконного порога натекла лужа, и с отяжелевших, обвисших занавесей капала вода.
     Нужно было вставать, одеваться и уходить, и Схимник хорошо понимал, что чем дальше отодвигать этот момент, тем сложнее будет… но продолжал лежать и смотреть на Виту, слушая дождь и водя кончиком пальца по ее щеке. Волосы девушки смешно разлохматились, темные ресницы аккуратно лежали на щеках, дыхание щекотало ему кожу.
     Это просто. Осторожно переложи ее на другую половину кровати, прикрой простыней и уходи. Так и только так будет правильно. Будущего здесь быть не может. Дальше здесь только пропасть.
     Да, уходить… Обратно в привычный мир, к крови и грязи, и грубости, квинтэссенции равнодушия и рационализма, к совершенно иным женщинам – иным, потому что на них аб-солютно наплевать, и к утоленному голоду, без которого невозможно существовать. Он бы, не задумываясь, отдал все это за маленькую лгунью в его постели – теплый непонятный свет, так странно зажегшийся и ставший значить так много, от него можно было отказаться, когда он был где-то в стороне, а теперь, попробовав его на вкус, это намного тяжелее.  Но здесь была нужна совсем другая плата – чужой разум, а, возможно, еще и жизни черт знает сколь-ких человек.
    Встретимся. И ты знаешь об этом.
     Темные ресницы дрогнули, поднимаясь, и Схимник сжал зубы. Одно лишь движение рес-ниц истинно любимых может разрушить царства, и в жертву им можно принести не только чужой разум, но и жизни народов.
     Пусть, когда ты откроешь глаза, в них будет ненависть. Пусть в них будет ужас. Стыд. Сожаление. Мне будет больно, но тогда я смогу уйти.
     Глаза Виты открылись, и в них было сонное тепло.
     - Ты не ушел?..  Как хорошо… Андрюша, зачем тебе куда-то идти?.. – она завозилась, устраиваясь поудобней.
     - Ты действительно хочешь, чтобы я остался?
     - Глупый вопрос… Конечно хочу. Дурак какой… - пробормотала Вита и тут же снова за-снула.
     В тот день он так никуда и не ушел, не ушел и на следующий… А в конце недели зазво-нил телефон. Вита плескалась в душе и звонка не слышала, а Схимник, вернувшийся из вы-лазки в магазин, как раз разложил на  столе продукты и отвинчивал крышку с бутылки ледя-ной минералки. Услышав звонок, он с бутылкой в руках быстро прошел в комнату, но трубку снял не сразу, а некоторое время просто стоял и отсутствующе смотрел в окно, и телефон прозвонил четыре раза, прежде чем он ответил. Голос в трубке казался незнакомым, цинич-ным и до безобразия вульгарным, но, тем не менее, Схимник без труда понял, кто звонит. Слышно было неважно, голос сплетался с шумом уличного движения – Наташа звонила не из дома.
     - Привет, темный волк! Хорошо, что ты ответил – я тебе и звоню. Значит, ты все-таки ос-тался, а это означает, что ты уже и не уедешь. Я действительно правильно смотрела, - каза-лось дырочки трубки сочатся самодовольством.
     - Как Славка? – мрачно осведомился Схимник.
     - Прекрасно! – в трубке хохотнули – бессердечно и на удивление сексуально. Он вдруг подумал, что Наташа сейчас почти прижимается губами к микрофону, чтобы оказаться как можно ближе, и невольно слегка отодвинул трубку от уха. – Трахаемся как кролики! Навер-стываем упущенное – и все благодаря тебе! А вы?! Ты ведь с ней вместе достаточно давно. Уже отпустили на свободу свои природные инстинкты?! И как? Сколько раз?! Вы…
     Она закашлялась и в трубке что-то стукнуло, а когда Наташа снова заговорила, Схимнику показалось, что теперь он слышит кого-то другого – вначале он разговаривал с циничной шлюхой, а потом кто-то отнял у нее трубку – кто-то похуже.
     - Я спрашиваю не из любопытства, а всего лишь потому, что если что-то было, то, значит, мы можем вернуться к нашему разговору. Она не захочет тебя такого, она слишком любит жизнь… жаль, что она не дает мне нарисовать ее – мне так не хватает ее хитрости, ее при-творства, ее изворотливости… Но это ерунда по сравнению с тем, что есть у тебя. Кроме то-го, ты ведь не хочешь как-нибудь проснуться и увидеть… - холодный расчетливый голос не договорил, и снова раздался смешок – на этот раз словно разбился кусок льда, а потом заго-ворил кто-то третий – менялись не голоса, менялось что-то другое, чему было сложно подоб-рать определение. – Люди должны друг другу помогать. Скажи, ты уже чувствуешь свой го-лод? Я свой чувствую – и давно. Иногда мне кажется, что я состою только из этого голода. Он синий – а ты знаешь, сколько в синем холода? Ты учти только – прошло время, и теперь у меня есть условия.
     Ты сука! Ты звонишь и даже не интересуешься ее здоровьем, не интересуешься, что с ней! Ты настолько изменилась, что она для тебя уже никто? Чем ты стала, сука?! Даже я при всех своих грехах могу спокойно назвать ТЕБЯ сукой!
     - Я согласен, - сказал Схимник и бросил трубку. Посмотрев на бутылку, он вскинул ее и сделал большой глоток, потом плеснул немного воды в ладонь и растер по лицу.
     - Андрей, кто-то звонил?
     Он обернулся – Вита стояла в дверях, кокетливо прикрываясь полотенцем.
     - Ошиблись, - Схимник приглашающе протянул руку, и Вита подошла и уселась к нему на колени.
     - А почему у тебя такое лицо? Спросили мастерскую гранитных памятников?
     - Нет, водоканал… Вит, неделя прошла, нам больше не надо сидеть в этом городе. Хо-чешь куда-нибудь поехать?
     - Я бы хотела съездить к Наташке, посмотреть как она… ненадолго.
     - Беспокоишься за нее? – спросил Схимник, прижимая ее к себе и глядя поверх ее головы на телефон.
     - Совсем не беспокоюсь. Вот это-то меня и пугает. Поедешь со мной?
     - Это все равно, что махать перед голодным псом куском мяса.
     - Тебе ведь необязательно с ней встречаться.
     - Посмотрим, - произнес он, продолжая пристально разглядывать телефон. – Посмотрим.


VIII.


    Просторная комната была поделена на две части невидимой стеной. В одной части буше-вало негодование и недоверие. Инвалидное кресло с жужжаньем металось среди них туда-сюда, лязгая и натыкаясь на мебель, и Костя только что не рычал, выплевывая слова вместе с брызгами слюны. Его шея побагровела, и шрам перечеркивал ее ярко-белой полосой. Сига-рета во рту прыгала, рассыпая пепел по зеленой полинявшей футболке.
      - Получается, я тут один в здравом уме?! А вы что?! Вы совсем уже ничего не соображае-те?! А?! Оппозиция хренова!
     «Хренова оппозиция», разместившаяся в другой части комнаты и включавшая в себя Сла-ву, Виту и Наташу, на оскорбления реагировала достаточно вяло, то ли делая скидку на ма-лочисленность противника, то ли была уверена в своей правоте настолько, что не считала нужным вступать в прения. Наташа в ярко-красных бриджах и белом топике вполоборота стояла у открытого окна и курила, поглядывая то на полузасохшие акации, то на дорогу, по которой ползали раскаленные сияющие машины. Слава, изнемогавший от жары, сидел в кресле в одних шортах и, вытянув голые ноги, прихлебывал из кружки ледяное пиво. Вита в мятом голубом сарафане развалилась на диване и беспрестанно зевала, мотая головой. Ей безумно хотелось спать, и она приписывала это вчерашнему распитию шампанского на бере-гу водохранилища в компании Славы и Схимника.
     - А в чем дело-то? – в который раз лениво повторил Слава, отвечавший этой фразой на большую часть Костиных возмущенных реплик, и вытянул шею, подставляя мокрое лицо вентилятору.
     - В чем дело?! – Лешко задохнулся, потом выдернул изо рта сигарету и ткнул ею в сторо-ну Виты. – Она притащила в город сумасшедшего убийцу, который гонялся за вами полгода, она фактически ему нас сдала, но похоже никого, кроме меня, это не волнует. Ну ладно, На-ташка в последнее время не от мира сего, ей простительно… Витку я тоже могу понять – она влюблена в него, как кошка, и теперь думает не тем местом… Но ты, Славка, ты?!..
     - А может я тоже влюблен? – вяло сьюморил Слава, и Наташа захохотала.
     - Да вы ополоумели – все трое! – подытожил Костя, заглаживая ладонью мокрые от пота короткие волосы. Он пополнел, отпустил усы и бороду, отчего стал выглядеть старше, но его лицо утратило некую хищную нервозность, став намного привлекательнее. 
     - Я в сотый раз повторяю, что вы ему не нужны, - пробормотала Вита. – Он приехал со мной. Послезавтра мы уедем.
     - Слушай, Витка, ты хорошая девчонка и я тебя уважаю, но этот мужик так задурил тебе голову, что ты ничего не соображаешь! Он напел тебе чего-то, а ты и распустила сопли, как восьмиклассница!
     Рука Виты протянулась, схватила со стола пустой стакан и лениво швырнула его Косте в голову. Инвалидное кресло дернулось в сторону, стакан врезался в шкаф и брызнул во все стороны осколками.
     - Четвертый, - весело сказала Наташа, которая вела счет разбившейся с начала разговора посуде. Костя ударил кулаком по ручке кресла.
     - Славка! Может, тебе напомнить, как он тебя под Ялтой чуть не придушил?! Если бы…
     - Костя, мы все хорошо помним о твоем подвиге, - произнесла Наташа с легким холодком. – Не нужно снова нас тыкать в него физиономиями!
     Костя вздрогнул, и в его глазах появилась недоуменная обида. Дверь отворилась, и в ком-нату заглянула заспанная Екатерина Анатольевна.
     - Молодежь, нельзя ли потише – мы с Линой только прилегли после обеда. Что вы целый день посуду бьете?!
     - Мама, иди спать, дай поговорить! – раздраженно буркнула Наташа, поворачиваясь. Ека-терина Анатольевна покачала головой.
     - Наташ, я тебя не узнаю – что ты в последнее время как с цепи сорвалась?! Хамишь мате-ри… Костик, ты на работу не опоздаешь?
     Лешко отрицательно мотнул головой – уже закрывшейся двери. Четыре месяца назад Ри-маренко устроил его поваром в «Онтарио», где по-прежнему успешно исполнял обязанности вышибалы. Костя, посвящавший все свое время вынужденного ничегонеделания оттачива-нию своего так внезапно проявившегося поварского мастерства, быстро приноровился к ра-боте. Готовил он теперь первоклассно, и увечье ему нисколько не мешало – в своем инва-лидном кресле, несколько усовершенствованном все тем же Римаренко, Костя легко и про-ворно передвигался по кухне, занимаясь своими делами и координируя действия помощни-ков. В «Онтарио» к нему уже давно привыкли, уважительно именовали «шефом», у него за-велась постоянная клиентура, захаживавшая в диско-бар не столько потанцевать, сколько заказать какое-нибудь особенное блюдо из расширенного стараниями Кости меню. Геннадий сам возил его на работу и привозил с нее, теперь часто в компании веселой и симпатичной официантки из того же «Онтарио», считавшей, что неподвижные ноги – это не так уж ужас-но, если все остальное в полном порядке. Костя неплохо зарабатывал и уже подумывал о том, чтобы снять собственную квартиру, когда все наконец уляжется, и у Наташи будет воз-можность самостоятельно приглядывать за матерью и теткой, пока же хозяином в доме был он. Выбрав время, он посетил родной курортный поселок, где реабилитировался в милиции, рассказав историю о вломившихся в дом пьяных грабителях, начисто вычеркнув из этой ис-тории Наташу и заявив, что скрывался из страха перед убийцами его матери. Римаренко не очень охотно выступил его помощником и укрывателем. В милиции Лешко выслушали крайне недоверчиво и уже собирались задержать до выяснения, но спустя день в соседней деревушке какой-то полусумасшедший бомж вырезал целую семью, после чего улегся спать прямо на месте убийства. Бомжа радостно повязали и помимо его собственного подвига спи-сали на него несколько безнадежно зависших дел, в том числе и убийство Нины Лешко. Кос-тю отпустили, и он в тот же день, наведавшись на могилу матери и собрав оставшиеся вещи, навсегда покинул поселок.      
     - Послушай, Костя, может, я и неправильно выразилась, но, - Наташа повернулась и по-смотрела на него с легкой усмешкой, - я не понимаю, о чем конкретно мы здесь говорим? Что случилось – то уже случилось, и я не понимаю, зачем нам это обсасывать?! Он в городе – ну так пусть. Уже три дня прошло. Ты видишь его здесь? В этой квартире? Нет. И не уви-дишь. Он с Виткой приехал, так пусть она сама и разбирается со своим мужиком! Тебя это все совершенно не касается!
     - Нет, касается! – упрямо сказал Костя. – Схимник – сумасшедший. Я видел, что он тво-рил! Ее он просто использует, чтобы до тебя добраться и хорошо приподняться с твоей по-мощью. А тебя, - он махнул головой Вите, - когда ты ему будешь не нужна, порежет на лап-шу и спустит в канализацию! Будешь плавать в Салгире и разлагаться!
     - Говори, говори, - пробормотала Вита, примериваясь глазами к посуде на столе. – А зна-ешь, что я тебе скажу, Костя? Я не вчера родилась, я видела достаточно и пережила доста-точно, и если я поверила такому человеку, значит у меня были на то все основания!
     - Если ты не слушаешь ее, послушай меня, - Наташа швырнула сигарету в окно и тут же взяла новую. – Я смотрела в него. Да, он сумасшедший. Он болен. Но он не такой уж плохой человек.
     - Как убийца может быть неплохим человеком?! – рявкнул Костя. – Да ты сама слышишь, что говоришь?!
     - Я говорю то, что видела! – холодно ответила Наташа. – С его стороны нам ничего не грозит! Или может, ты сомневаешься в моих способностях?!
     Костя сгорбился в кресле, вдруг став похожим на побитую собаку. В комнате повисла гнетущая тишина, нарушаемая только отчаянным зеванием Виты. Потом на лице Наташи появилось любопытство экспериментатора, и она спросила:
     - А что ты вообще предлагаешь?
     - Сдать его ментам! – Костя встрепенулся. Слава хмыкнул.
     - Это з-значит, заодно и нас троих. Кое-кто этого ждет, н-не дождется.
     - Тогда убить!
     Вита вонзила в него горящий взгляд, а Слава захохотал. Наташа тоже улыбнулась – с от-тенком снисходительности.
     - Никто из нас этого делать не станет, да и не сможет, даже если бы и захотел. Кто же то-гда? Ты?
     Глаза Лешко наполнились выражением тупой боли, и он отвернулся. Всем на мгновение стало неловко.
     - Я жалею, что приехала, - наконец сказала Вита. – Я думала: навещу друзей, сама пока-жусь, чтобы не беспокоились… но вижу, что зря это сделала.
     Наташа отошла от окна и налила себе стакан сока.
     - Вит, ты все сделала правильно. Не обращай внимания, Костю тоже можно понять. Толь-ко честнее будет называть все своими именами – ты приехала лишь для того, чтобы прове-рить – не свихнулась ли я окончательно. Не беспокойся, все хорошо. Меня держат на корот-ком поводке. Слава меня никуда одну не отпускает.
     - Наташка, ты… - начал Слава, приподнимаясь в кресле, но она тут же его перебила.
     - А что Наташка?! Куда бы я не пошла, ты везде меня конвоируешь! Человек, между про-чим, имеет право на одиночество! Славочка, тебе хорошо известно, что ты для меня – все, но даже твое общество может иногда достать! Конечно, ты всегда можешь уехать, и я это пой-му…
     - Ты прекрасно знаешь, что я никуда не уеду, - глухо сказал он, пристально глядя на На-ташу. Та раздраженно тряхнула собранными в «конский хвост» медными волосами.
     - Тогда принимай все как есть и будь любезен хотя бы иногда уважать мои требования! Разве я не имею на это право?! Разве ты мне не веришь?!
     - Да, - просто ответил Слава, - я тебе не верю.
     - Прекрасно! – Наташа зло всплеснула руками и отвернулась. Потом подошла к Косте, си-девшему с опущенной головой и ласково обняла его сзади за шею.
     - Костенька, милый, я тебя обидела… Прости пожалуйста, я же не со зла. Ты же видишь, какие мы все стали нервные.
     - Да я не сержусь, что ты, - Костя тяжело вздохнул и похлопал ее по тыльной стороне ла-дони. – Просто я очень за тебя боюсь. Я ведь живу только благодаря тебе… я не хочу, чтобы какая-то мразь…
     - Хватит! – Вита резко встала. – Я не собираюсь больше это слушать!
     Она сделала несколько шагов к двери, потом пошатнулась, вскинув руки, точно пыталась уцепиться за воздух, и вскочивший Слава едва успел ее подхватить.
     - Вот черт! – Вита откинула голову на его плечо. – Все-таки, наверное я вчера перепила. Да еще, - она обхватила Славу за шею и, наклонив к себе его голову, что-то зашептала в ухо, и Слава добродушно захохотал.
     - Перелюбила ты, а не перепила, - мрачно пробурчал Костя. Вита свирепо посмотрела на него, и он махнул рукой. – Ладно, что-то сегодня не заладился у нас разговор – все на взво-де… Витка, наплюй!
     - Не попаду, - сонно пробормотала Вита. – Славка, пусти, мне надо идти… меня ждут.
     - Куда тебе идти в таком виде? Поспи до в-вечера, а я позвоню в гостиницу и скажу ему, что ты задерживаешься, - Слава, не слушая вялых протестов, понес Виту из комнаты. – П-поехали-ка на ложе!
     Когда он вышел, Наташа отвернулась, глядя в окно. Костя некоторое время наблюдал за ней, потом негромко спросил:
     - Наташ, о чем ты все время думаешь? С тех пор, как ты вернулась, я тебя не узнаю. Ты так изменилась…  Ты все время о чем-то думаешь, с нами почти не говоришь, и… - он зап-нулся.
     - Продолжай, - равнодушно сказала Наташа, но в ее глазах появилось выражение пойман-ного с поличным воришки.
     - Раньше ты все время жалела о своих поступках… о картинах. Теперь ты больше этого не делаешь.
     - А если я поняла, наконец, что заниматься душевным мазохизмом – дело бестолковое? Что обо всем лучше забыть и просто жить дальше? Не веришь – спроси у Славы! Это он мне посоветовал! Мертвые пусть лежат себе в своих могилах. Это его слова, - она подошла к креслу и наклонилась придерживаясь за ручки, так что ее и Костино лица разделяло всего несколько сантиметров, потом ее пальцы с длинными ухоженными ногтями скользнули по его щеке, и он вздрогнул, впившись ошеломленным взглядом в каштановые глаза, кажущие-ся глазами незнакомки. – Он так сказал, а я слушаюсь своего мужчину.
     Наташа подмигнула Косте, и на мгновение из ее глаз выглянули презрение и брезгливость – жуткие и нереальные, как кривляющееся лицо призрака в окне старого дома. Секундой позже они снова сменились бархатистым теплом, и Костя моргнул, так и не поняв, было ли это на самом деле. Наташа отошла от кресла и стремительной, летящей походкой, присущей только длинноногим, направилась к двери, а он остался сидеть, втягивая полуоткрытым ртом горячий пыльный воздух и чувствуя, как щекочут спину ледяные ручейки пота.
     - Я Витку в нашей комнате уложил, - сообщил Слава, заходя. – Что-то ее совсем развезло – наверное, от жары. Градусов сорок в тени точно есть. Дикий климат – надо на север пере-бираться.
     - Пойду, посмотрю, и, наверное, тоже лягу, - Наташа обменялась с ним мимолетным по-целуем и вышла в коридор. Слава пожал плечами, потом подошел к вентилятору и встал почти вплотную к нему, раскинув руки, точно собирался взлететь. 
     Наташа на цыпочках вошла в комнату, которые занимала вместе со Славой, и останови-лась возле кровати, пристально глядя на Виту, лицо которой даже сейчас, во сне оставалось обиженным. Нахмурившись, она отвернулась, и тут Вита, не открывая глаз, пробормотала:
     - Ты чего… бродишь?..
     Наташа вздрогнула
Витка подобрала удивительно точное определение - люди ходят, а бродят призраки… та-кие как я…
потом почувствовала легкое прикосновение к ноге и опустила глаза. Внизу стоял толстый трехцветный кот тети Лины, нервно помахивая пушистым хвостом. Она наклонилась, чтобы его погладить, но кот, зашипев, вывернулся из-под ее ладони и метнулся в сторону, потом вспрыгнул на кровать и улегся на смятом подоле голубого сарафана Виты, глядя на Наташу злыми зелеными глазами. Вита, вздохнув, перекатилась на спину.
     - Наташ… ты чего-то хотела?..
     Лицо Наташи исказилось, и какое-то время по нему скользило множество выражений, сменяя и захлестывая друг друга, потом она вдруг порывисто кинулась к кровати, схватила Виту за податливую, расслабленную руку и горячо зашептала, целуя горячее запястье.
     - Вита, Виточка, солнышко, прости меня, пожалуйста, прости, прости!..
     - Ты что?.. – пробормотала та, почти не слыша ее, и попыталась отнять руку. – Пере-стань… жарко…
     - Прости меня, милая… я не хочу всего этого… но я не могу…
     - Ты… так редко появляешься, - сонно сказала Вита, не открывая глаз. – Наташка… пожа-луйста… не делай глупостей. Он тебя не попросит… но ведь ты можешь попросить сама… я знаю… не надо. Я ведь совсем… не проверять тебя приехала…
     Она закинула другую руку за голову и заснула окончательно. Наташа продолжала держать ее за запястье, плача без слез.
     Вита, я не хочу этого.
     Не хочу этого? – повторил кто-то со злым удивлением.
     Не хочу этого? – произнес кто-то следом трусливо.
     - Я сделаю это для тебя, - прошептала Наташа. – Только для тебя. Ты ведь хочешь этого, я знаю. Просто ты никогда не решилась бы меня попросить…
     Для нее? – искренне удивились где-то глубоко внутри.
     Наташа разжала пальцы и вскочила на ноги – по-кошачьи легко, мимолетно подумав, что раньше собственные движения казались ей угловатыми и неуклюжими. Она бесшумно вы-шла из комнаты и еще в коридоре услышала негромкие голоса. Дойдя до дверного проема, она прижалась к косяку, слушая.
     -… возможно, ты будешь смеяться, но знаешь… иногда мне кажется, что это не Наташка, - хрипло сказал Костя. – Иногда мне даже кажется, что это не женщина. И не мужчина. Елки, я даже не знаю, как это назвать… Может, у меня крыша поехала?
     - Да н-нет, к сожалению, - ответил Слава.
     - Что с ней творится, а? Я знал милую, добрую девчонку, без всякой грязи… А это что? Что это, Слава?
     - Я не знаю.
     - Ты знаешь, иногда я ее боюсь. Она так странно смотрит. Порой мне кажется, что я младше ее не на три года, а лет на сто.
     - Не г-говори ерунды.
     - Быть беде, Славка. Я чувствую, быть беде. Не спускай с нее глаз. Она и так недавно от тебя удрала – черт ее знает, чем она занималась все это время!
     В комнате что-то брякнуло, потом зазвонил телефон. Слава сказал:
     - Пойду, под душ залезу, что ли…
     Наташа метнулась обратно в комнату и повалилась на кровать, отвернувшись от двери. Секундой позже в комнату заглянул Слава, она почувствовала на затылке его внимательный взгляд, потом послышались удаляющиеся шаги, отворилась дверь ванной. Минутой позже зашумела вода. Наташа приподняла голову, потом слезла с кровати, на цыпочках прошла по коридору и заглянула в комнату. Костя, спиной к ней, ворчливо разговаривал по телефону. Она взглянула на закрытую дверь ванной, потом на комнату, где спали мать и тетя Лина, бы-стро проскочила в коридор, сунула ноги в шлепанцы, схватила заранее приготовленную су-мочку, открыла дверь и выбежала на лестничную площадку.
      - Славка! – отчаянно закричал Костя, бросив телефонную трубку, которая осталась раска-чиваться и подпрыгивать на пружинящем шнуре. – Славка, мать твою! Славка!
     Инвалидное кресло вылетело в коридор, и в тот же момент дверь ванной отворилась и вы-сунулась мокрая голова Славы.
     - Ч-чего орешь?!
     - Сбежала! – Лешко ткнул дрожащей рукой в сторону приоткрытой входной двери. – На-ташка опять сбежала!
     Слава выматерился и выбежал из ванной, на ходу натягивая шорты. Он выскочил на лест-ничную площадку, на мгновение прислушался к гулкой подъездной тишине, потом помчался вниз, прыгая через ступеньки. Только на улице он обнаружил, что выскочил босиком и забыл надеть майку – впрочем, в Симферополе в это время года голым торсом никого нельзя было удивить, босыми ногами – тем более. Он оглядел пустынный двор, потом побежал, все еще надеясь, что успеет ее найти, хотя уже понимал, что это невозможно.
     Наташа, на одном дыхании пролетев несколько дворов, выбежала к дороге и вскинула ру-ку. Вскоре у обочины остановился старый пыльный «ниссан», от которого несло жаром, как от дракона. Наташа открыла дверцу и прыгнула на заднее сиденье. Ее топик промок от пота, рыжие волосы сбились набок  и прилипли к шее.
     - На Куйбышевский, только побыстрее.
     - Побыстрее… - проворчал водитель с легким кавказским акцентом, трогая машину с мес-та, - зачем побыстрее? Быстро в такую жару только покойников возят.
     Наташа запустила руку в сумочку, вытащила несколько смятых купюр и, не считая, бро-сила их на переднее сиденье.
     - Тогда считайте, что я покойник.
     Водитель скосил глаза на бумажки и, посерьезнев, сказал:
     - Понял.
     «Ниссан» полетел по раскаленному городу на угрожающей скорости, ловко проскакивая светофоры. Вскоре он притормозил возле рынка, и Наташа выскочила из машины, забыв за-крыть за собой дверцу. Наискосок пробежав через потную, раздраженную толпу, она нырну-ла во дворы. Только миновав несколько домов, Наташа сбавила скорость и пошла уже спо-койно, на ходу поправляя волосы. Ее лицо раскраснелось, глаза горели лихорадочным нездо-ровым огнем.
     На углу одного из домов ее ждали. Высокий мужчина в светлых джинсах и полурасстег-нутой цветастой рубашке неторопливо прохаживался из стороны в сторону, время от време-ни затягиваясь сигаретой. Его глаза закрывали темные стекла солнечных очков, лицо было бесстрастным, и со стороны никто бы никогда не подумал, что он страшно нервничает.
     - Ну? – спросил он, когда Наташа, слегка задыхаясь, подошла к нему. – Как она?
     - Спит. Ты снотворное хорошо рассчитал – отрубилась как раз, когда собиралась уходить, - Наташа усмехнулась. – А ты не мог перестараться?
     - Я раньше тебе шею сверну, - приветливо сказал Схимник. – Пошли.

IX.

     Чувствовалось, что в квартире уже давно никто не живет – и не только из-за толстого слоя пыли на всем, где она только могла удерживаться, не из-за бесчисленных грязно-серых пау-тинных фестонов и затхлого запаха, но и из-за той особенной мертвой атмосферы, присущей всем заброшенным помещениям. Обстановка единственной комнаты состояла из груды кар-тонных коробок и рассохшейся поцарапанной тумбочки, небрежно сдвинутых в угол, посе-редине стоял мольберт, рядом – небольшая коробка с рисовальными принадлежностями. За-навесок на окне не было, и между рамами громоздились десятки мушиных мумий. Под са-мым потолком примостились несколько очумевших от жары пауков-сенокосцев, казалось, удерживавшихся на стене из последних сил.
     - Чудеса организации – вот что я могу сказать, - Наташа подошла к ящику, опустилась на корточки и начала в нем рыться, одобрительно кивая. – А ты не мог найти квартирку попо-хабней? Не вдохновляет на творчество, только на хандру.
     Схимник молча спрятал ключи, потом протянул руку.
     - Позволь-ка.
     Наташа скривила губы, потом сдернула с плеча сумочку и протянула ему. Схимник от-крыл ее, просмотрел содержимое и вытащил упаковку «Жиллет».
     - Это, уж извини, для работы, - Наташа наклонила голову набок, и он бросил лезвия об-ратно. – Господи, если Славка узнает – он меня точно прибьет.
     - Тебя не очень-то это заботит, верно? – Схимник бросил ей сумку, снял очки, подошел к окну и распахнул его, разбавив затхлость горячим пыльным ветром. – Я бы даже сказал, что тебя это заводит.
     - Хорошие порции адреналина всегда на пользу, - Наташа выпрямилась, оглядывая комна-ту и оценивая освещение. – У страха особый вкус – неважно, какова его природа. Тебе из-вестно, Схимник, что, возможно, все чувства, которые мы испытываем – это всего лишь раз-ные формы страха? А когда мы слишком сильно испугаемся или наоборот, устаем бояться – мы умираем, - она заходила по комнате, что-то прикидывая. – Знаешь, я стала достаточно примитивна, но чувствую себя куда как живее, чем раньше – ярко-красно, очень ярко, конеч-но, есть и оранжевый, но без него никак нельзя!
     Схимник удивленно посмотрел на нее, но Наташа, похоже, даже не заметила того, что произнесла, размышляя и на языке слов, и на языке цветов и не особенно отделяя их друг от друга. Он прислонился к стене, смяв отклеившиеся обои, и наблюдал за ней, за тем, как она ежесекундно меняется, как в ней, словно в экране телевизора, мечутся, заслоняя друг друга бесплотные, но обладающие силой и чувством существа – то ли части чьих-то душ, то ли части чьих-то сознаний – мечутся, словно частицы в броуновском движении, и где-то там, среди них и Наталья Чистова, напуганная, потерявшаяся, изредка выглядывающая в этот мир, как тонущий высовывает голову над поверхностью воды в последнем отчаянном усилии ухватить холодеющими губами порцию воздуха. Ему вдруг показалось, что он собирается не служить натурой для картины, а совершить очередное убийство. «А может повезет на этот раз? – хмуро подумал он. – Может, в этот раз все пройдет насквозь и останется на картине? Кто знает?..»
     - Хороший холст, очень хороший, грунтовка отлично просохла… Когда ты только все ус-пел? – рассеянно пробормотала Наташа. – Да-а, уж, расстарался ты для себя!..
     Она вдруг резко развернулась и ткнула рукой в одной ей видимую точку на полу. Схим-ник заметил, что ее пальцы дрожат, как у законченного алкоголика.
     - Сядешь здесь!  Садись! Нет, сначала помоги перетащить мольберт! Быстрее!
     Слова выскакивали из ее рта – быстрые и звонкие, как шлепки по мокрому телу. Схимник перенес мольберт, потом перетащил тумбочку на указанное место, перевернул ее и сел. Тум-бочка охнула, но выдержала. Наташа металась по комнате. Рядом с мольбертом она вы-строила башню из трех картонных коробок и начала раскладывать свои принадлежности. В комнате резко запахло скипидаром.
     - Сейчас… - бормотала Наташа, закручивая волосы на затылке. – Сейчас-сейчас…
     Она внимательно посмотрела на Схимника, схватила одну из кистей, бросила ее и взяла карандаш, но тут же снова сменила его на кисть.
     - Я готова. Ты?..
     - Да.
     - Послушай, - глухо сказала она, и сейчас ее голос был знакомым, настоящим, хотя зву-чал так, словно она была при смерти, - ты еще можешь передумать. Сейчас еще не поздно. Потом уже ничего нельзя будет сделать. Процесс необратим. Ты не сможешь все вернуть об-ратно, и твоя картина перестанет быть для тебя опасна только, когда ты умрешь. И Вита… она объясняла тебе… когда я заберу одно, может появиться что-то другое… и это может быть намного хуже.
     - Вряд ли может быть что-то хуже этого, - Схимник потер вспотевший лоб. – Итак, како-вы твои условия – ты ведь так ничего и не сказала?
     - И не скажу, - Наташа криво улыбнулась. – Сыграем в американку? Сначала картина, по-том плата.
     - Это мне не нравится. Ты можешь заломить невозможную цену. А она наверняка невоз-можна, раз ты не хочешь обговорить ее заранее.
     - Просто маленькая просьба, ничего страшного. Никого из нас, и уж тем более, ее это не затронет. А остальное тебе не все ли равно?
     Он ухмыльнулся.
     - А вдруг я откажусь платить? Не думаешь же ты, что я оставлю картину тебе?
     - Не откажешься. Мне всегда платили, - в ее улыбку протек холод. – Все. Когда они пони-мали, что приобрели, они сами приносили плату. Я ведь никогда ни от кого ничего не тре-бовала.
     - Ладно, посмотрим, - пробормотал Схимник. Наташа кивнула.
     - Дальше… Я не знаю, сколько времени это займет, но ты должен сидеть там и, по воз-можности, не дергать головой. И уж тем более не вставать – что бы ни случилось. Ты видел – у меня может начаться кровотечение, а может будет и что-нибудь похуже – мне предстоит очень тяжелая и опасная охота… он очень сильный… но в любом случае – пока я работаю, ты не двигаешься. Понял?
     - Да.
     - Тогда приступим, - сказала она медицинским тоном.


*   *   *

     Такого она еще не испытывала – такого беспросветно черного, душащего ощущения близкой смерти. На Дороге она была смесью ужаса и восторга, когда ловила демона Виты, она была болью – но во всем этом так или иначе присутствовал отдаленный привкус этакого страшного приключения, где-то далеко во всем этом чувствовалось что-то игровое, не пред-ставляющее реальной опасности для нее. Она могла сойти с ума, но она осталась бы жива. Но сейчас почему-то опасность была реальной – в последнее время она настолько измени-лась, настолько плотно сплелась с этим миром, что стала для него полностью уязвима – проиграв здесь, она теперь могла умереть там. Темнота наполнила ее силой, но она же сде-лала ее слабой, разрушив ту тонкую грань, которая отделяет смерть тела от смерти разума.
     Перед ней стоял волк, огромный угольно-черный зверь, напрягшийся для броска, неверо-ятно страшный и столь же невероятно красивый – красотой ладного, великолепно изваянно-го природой хищника. Длинная шерсть на загривке поднялась дыбом, из оскаленной пасти, поблескивающей острыми клыками, валил пар. Взгляд темно-красных раскосых глаз был твердо зафиксирован на горле стоящей перед ним придавленной страхом фигуре, зрачков в глазах не было и, казалось, они до краев наполнены замерзшей кровью. Мощные лапы сми-нали твердый морозный снег, и дальше за волком бесконечной трапецией расстилалась снежная равнина, уходящая в темноту. Наташа же стояла на голой, растрескавшейся земле, обжигавшей ее босые ноги, а вокруг причудливыми вихрями метались потоки ледяного и го-рячего воздуха. Полоска земли, на которой она стояла, была узкой, с обеих сторон обры-вающейся в пустоту, и разминуться двоим на ней было невозможно.
     Я загораживаю ему дорогу, господи, я загораживаю ему дорогу… и поэтому он пройдет сквозь меня, чтобы засыпать все снегом… мертвым, холодным снегом.    
     Волк был голоден – от него тянуло этим голодом, она видела его – бледно-синий с алыми прожилками, клубящийся вокруг зверя. А потом она увидела кое-что еще, что не заметила сразу – горло волка охватывал толстый широкий ошейник, от которого куда-то вверх уходи-ла провисшая железная цепь – достаточно длинная, чтобы волк мог добраться до Наташи, но не дававшая зверю полной свободы – у волка все еще был хозяин, удерживавший его, на-правляющий и оставляющий за собой выбор жертв. Но ошейник сбоку истончился, протерся, на нем виднелись разрывы, торчали крошечные лохмотья разошедшейся кожи – еще немно-го, и ошейник лопнет, предоставив волку бежать, куда ему вздумается. Наташа смотрела, впервые ощутив неуверенность, впервые поняв, что может проиграть. Хитростью с волком не справиться – здесь нужна была только грубая сила. Достаточно ли ее у нее? Убить волка нельзя – его можно только поймать.
     Она задышала хрипло, часто, и дыхание вырвалось из ее рта морозным облаком, в то вре-мя как спина взмокла от пота. Потом заставила себя закрыть глаза и застыла в чудовищном напряжении, вскинув голову и оскалившись, а сквозь нее прокатывались обрывки цветов и чувств, превращая ее в боль, и страсть, и страх, и азарт, и лень, и ненависть, и жестокость, и агрессию, и тщеславие, и жадность, и злость, и зависть, и жажду власти, и безмерный эгоизм, и темный дар давно умершего охотника… во все то, что она когда-либо приобрела, и ее лицо менялось сотнями выражений, и в крике звучали сотни голосов. Кровь в венах и артериях словно закипела, и где-то в другом мире бешено колотилось сердце, с трудом выдерживая страшную нагрузку. Красные волчьи глаза настороженно смотрели на кричащее существо, и снег похрустывал под переминающимися лапами.
     Наташа замолчала и открыла глаза – не молодая хрупкая женщина, а сгусток энергии и силы, по чьей-то причуде называвшийся человеческим именем…и в тот же момент волк прыгнул, распахнув огромную пасть, в которой, казалось, мог поместиться весь мир. Наташа встретила его в воздухе, намертво вцепившись пальцами в горло, и они повалились на колю-чий снег, забились на нем, перекатываясь и сплетшись, словно любовники. Рычание зверя слилось с криком охотника, цветным и нечеловеческим. Цепь лязгала, и тела прокатывались сквозь нее, словно сквозь туман.
     Ты станешь мной, станешь мной, станешь… все, рано или поздно, становятся мной…
     Безумные красные глаза были совсем близко, зловонное ледяное дыхание обжигало шею, каждая капля слюны, падавшая на кожу, приносила боль, словно это была концентрирован-ная кислота или расплавленный металл. Все было слишком реально, слишком, слишком… и тяжесть тела, и страх смерти, и чужая сила, продавливающая, сокрушающая ее собствен-ную… но реальны были и ее пальцы, погружающиеся в жесткую шерсть, горячую кожу, на-пряженные мышцы, и прорывающийся сквозь рычание вой боли, и перетекающее в нее не-что, сумасшедшее и голодное, уносящееся куда-то в пустоту… А потом волчьи клыки рва-нули ее левое плечо, всего лишь чуть-чуть промахнувшись мимо шеи, и она, закричав, не-имоверным усилием отбросила огромное тело на несколько метров назад и вскочила, дрожа и шатаясь, зажимая ладонью рваную рану. Из-под пальцев хлестала кровь – слишком живая, слишком горячая для этого мира.
     Волк упал тяжело, яростно взвыв, и сразу же вскочил, сильно кренясь на правый бок. Его правая передняя лапа до самого локтя бесследно исчезла, но не единой капли крови не вы-текло из гладкой, словно срезанной острейшим ножом, короткой культи. Казалось, лапу стерли резинкой. На горле зияло несколько дыр, в которых виднелось что-то более темное, чем волчья шерсть, и одна глазница щерилась пустотой. Гротескно подпрыгивая на трех ла-пах, волк снова двинулся вперед, и пока Наташа, ошеломленная болью, смотрела на него, правая лапа волка вдруг начала появляться из ниоткуда – сантиметр за сантиметром. Глазни-цу, точно поднимающаяся по весне вода, стала стремительно заполнять темно-красная, тут же стекленеющая и оживающая голодом и ненавистью жидкость. Казалось, время, если оно только здесь существовало, потекло в обратную сторону. В пальцах правой руки защипало, и, отняв ее от плеча, Наташа увидела, как пальцы и ладонь прямо на глазах, сквозь влажную кровь, покрываются короткими, хищными порезами, оставляемыми невидимой бритвой. А потом все вокруг качнулось и начало стремительно бледнеть, пропуская сквозь себя знако-мые очертания комнаты и холст с вихрем цветных мазков на нем. Наташа поняла, что там, в другом мире, что-то начало происходить, и хозяин волка встает, теряя с ней связь.
     - Нет!!! – закричала она, не отдавая себе отчета, на каком языке кричит и поймут ли ее там. – Не двигайся! Не смей! Назад! Будет хуже!.. Назад!!!
     Комната исчезла, и Наташа снова увидела снежную равнину и взвившегося ей навстречу в прыжке зверя. Его пасть была распахнута, оба глаза смотрели на нее и видели. На правой ла-пе теперь не хватало только запястья, но расти она перестала.
     В этот раз прыжок застал Наташу врасплох, и она сделала единственное, что можно было сделать – попыталась увернуться. Ей почти удалось, пасть обмануто щелкнула где-то навер-ху и позади, а Наташа проскользнула между лапами вбок. Одна из них задела ее, и тупой ко-готь оставил на спине длинную кровоточащую царапину. А потом земля вдруг кончилась, и ноги Наташи провалились в пустоту. Вскрикнув, она извернулась и ухватилась за край, по-виснув на вытянутых руках и какой-то своей частью осознавая, что если упадет, то с ней мо-жет произойти нечто худшее, чем просто смерть.  Пальцы неумолимо сползали, и на одной руке ногти один за другим ломались о каменную раскаленную землю, в то время как пальцы другой скользили, сгребая к краю валик рассыпчатого снега.  Разорванное плечо тупо пуль-сировало, словно у него появилось собственное сердце. Наташа закинула голову в нелепой надежде, что сейчас откуда-то чья-то появится спасительная рука, но увидела только при-вычный, грязно-серый фон, всегда сопутствовавший этому миру. А потом над краем, засло-няя все, точно полная луна из-за горизонта, выплыла волчья голова с жестко торчащими ушами. Клыки под вздернувшейся верхней губой мертвенно поблескивали и по цвету похо-дили на клавиши старого рояля. Голова нырнула вниз, чтобы сомкнуть челюсти на запястье Наташиной правой руки, но та вдруг исчезла, прыгнув в сторону и снова ухватившись за край. Потом человек последним отчаянным усилием дернулся вверх, выбросив свое тело над краем, и в тот же момент его левая рука соскочила, а правая намертво вцепилась в волчью лапу, срослась с ней, утопив пальцы в шерсти, коже, мышцах и сухожилиях, проникнув даже в кость. Волк взвыл, и наполовину свесился через край, упираясь культей и задними лапами. Его челюсти щелкали, безуспешно пытаясь дотянуться до вцепившейся, тянущей  в пустоту руки. В запрокинутое лицо Наташи посыпались снег и взрытая сухая земля. Холодные крас-ные глаза смотрели на нее с ненавистью, в которой теперь чувствовался далекий страх.
     - Пошли со мной!.. – просипела она, вскинула другую руку, которая тоже вцепилась в волчью лапу. Ручеек крови стекал по ее спине, впитываясь в бриджи. – Раз так… то со мной!..
     Прикрепленная к волчьему ошейнику, свободно провисшая цепь, до сих пор не препятст-вовавшая обоим сползать в пропасть, вдруг дернулась, натянувшись до предела, и вытащила их обратно, чтобы тут же снова провиснуть. После этого раздался легкий треск, ошейник лопнул и исчез вместе с цепью, предоставив волку абсолютную свободу.
     Но свободы для волка больше не было. Он еще не осознавал этого, но в его движениях, рычании, безумном блеске глаз уже чувствовалось приближающееся эхо обреченности. Волк подмял Наташу под себя, но ее рука и его лапа уже стали одним целым. Лапа равномерно ис-чезала, человеческая рука поглощала ее, втягивая в себя, словно амеба. Разверстая пасть дер-нулась вниз, на этот раз успев только ударить одним клыком уже разорванное плечо, но вто-рая рука Наташи вцепилась в толстое пушистое горло, медленно, но верно отодвигая от себя лязгающие челюсти. На ее губах пузырилась слюна, и глаза теперь были такими же безум-ными, как и волчьи.
     Левой лапы зверя больше не существовало, и когда Наташа выдернула свою руку, в теле волка осталась дыра с неровными краями. Волк, бешено крутя головой, завалился набок, и Наташа вцепилась ему в горло уже обеими руками, выворачивая голову в сторону, отводя как можно дальше от себя страшные челюсти. Приподняв бедра, она обхватила волка нога-ми, и повалила его на себя, крепко прижала, сунувшись лицом в жесткую шерсть, пахшую протухшей кровью, и раздался дикий, отчаянный, обманутый вой попавшего в ловушку жи-вотного. Задние лапы волка взбили тучу колючей снежной пыли, повисшей в воздухе. Тело Наташи сотрясалось в страшных судорогах, цвета сменяли ощущения, ощущения – чувства. Льющаяся из раны в плече кровь дымилась на мертвом морозе.
     Волк исчезал. Вырваться он больше не пытался. Наташа обнимала его, и зверь медленно погружался в нее, словно в озеро. Его передних лап уже не существовало, исчезла и одна из задних, вторая утонула в человеческом теле по скакательный сустав. Вой превратился в нев-нятное задушенное хрипение – вывернутая набок и прижатая к груди Наташи волчья голова исчезла уже наполовину и продолжала беззвучно погружаться. Торчал гладко срезанный ос-таток уха, на морде – там, где до нее добрались пальцы охотника, темнели небольшие отвер-стия с округлыми краями. Темно-красный глаз бешено вращался в глазнице. Снег под бью-щимися телами стал грязно-алым.
     Потом наступил особенный, переломный момент, в который мир вокруг изменился, пото-му что она  взглянула на него чужими глазами, восприняла его чужой жестокостью, с чужой маниакальной страстью влюбилась в пролитую кровь и закричала, пожираемая чужим голо-дом, для которого все прочие чувства и желания безразличны и бессмысленны, голодом, раз-растающимся до размеров Вселенной, голодом, заменившем язык мышления. Мир вокруг задернулся белым звенящим туманом безумия, а потом все вдруг исчезло, и когда Наташа открыла глаза, волк исчез тоже.
     Nec Deus intersit1 – шепнул кто-то глубоко внутри на неизвестном ей языке – кто-то очень знакомый – шепнул ликующе. – Вот теперь и сродни ты хладной и безжалостной вечно-сти. Вот и сошло к тебе творческое могущество, пред коим все смертные головы склонят и вострепещут сердца их в восхищенном ужасе. Теперь ты завершена, кровь от крови моей, душа от души моей, тьма от тьмы моей… A die ad aeternitatis2…
     Наташа, жадно ловя воздух высохшими губами, села. К нижней губе прилипла волчья шерстинка, она выплюнула ее и поднялась. В воздухе еще витало нечто, как эхо исчезнувше-го зверя – бледно-голубая, пронизанная красным и мертвенно-желтым туманная дымка. По-шатываясь, Наташа сделала несколько шагов и остановилась. Ее ноги онемели от холода, онемело и распоротое плечо. Вокруг было одно и то же – перед ней бесконечная снежная равнина, за ней – узкая полоска раскаленной мертвой земли, и со всех сторон – грязно-серая пустота. Чистейший снег холодно поблескивал, и в этом блеске чудилось нечто зловещее… Каждая снежинка – капля чьей-то пролитой крови. Злой крови. Наташа не понимала, почему все еще здесь.
     Судя по тому, что больше ничего не было видно, волк Схимника жил на своем, личном уровне, куда не было доступа иным чувствам и желаниям. Теперь здесь стало пусто. А скоро начнется сращение, перемещение, и бог его знает, что тут поселится.
     Кровь продолжала стекать по плечу и груди широкой лентой, на топике только с правого бока осталось несколько белых пятен. Она не могла толком разглядеть рану, но чувствовала, что та очень плоха. Рука почти не слушалась, вяло повиснув вдоль тела. Наташа сосредото-чилась на ней, но рана не исчезла, кровь не остановилась. Это напугало ее. Когда демон Ви-ты сжег ей руку, она восстановила ее с легкостью, не напрягаясь, почти мимоходом, хотя и тогда боль была реальной.  В чем же дело? И почему не удается уйти? Может быть, она слишком истощила себя, сожгла в этой схватке? В мозгу слова перетекли в цвета – нервные, яркие, мечущиеся, словно стайка испуганных птиц. Внезапно Наташа осознала, что может умереть здесь, истечь кровью на снегу, в одиночестве… И никто не вмешается.
     Сжав зубы, она снова закрыла глаза, а когда ее веки опять поднялись, то поднялись уже там. Она была в комнате.


*   *   *


     Наташа лежала на спине среди мусора, разбросанных коробок, тюбиков и кистей. Когда она открыла глаза, ее голова была прижата правой щекой к полу. В метре от нее уходили ку-да-то ввысь «ноги» мольберта. Она чуть скосила глаза вниз – рядом на полу валялось лезвие «Жиллет», густо вымазанное кровью. Ее кровью. Но это было не так уж плохо. Хуже было то, что, несмотря на возвращение, она по-прежнему чувствовала боль в плече, чувствовала горящую огнем царапину на спине, оставленную волчьим когтем. Это было невозможно.
     Застонав, она попыталась приподняться, опираясь на правую руку, и над ней склонилось лицо. Выражение его было жестким, напряженным.
     - Помоги, - прошептала Наташа, - помоги мне… сесть…
     Андрей осторожно чуть приподнял ее, и через секунду затылок Наташи оперся о стену. Он содрал с себя рубашку, не утруждаясь расстегиваньем пуговиц и наклонился к ней. В его руке блеснул нож, и она чуть съежилась, почему-то решив, что сейчас он перережет ей гор-ло, но лезвие всего-навсего приподняло бретельку и разрезало ее – насквозь пропитанная кровью, та поддалась с трудом.
     - Он укусил меня там… - с хриплым удивлением сказала она. – Почему же я истекаю кро-вью здесь? Ты видишь? Ты тоже видишь?
     - Вижу, - глухо ответил он, что-то делая с ее плечом. Слышался треск рвущейся ткани. Его действия ощущались как-то издалека, словно во сне. – Сейчас не это важно. Ты можешь не болтать?
     - Нет, подожди… Я хочу знать, что там… Ты можешь сказать, что именно ты видишь? Это очень важно. Скажи мне!..
     - Рваная рана, похоже, от собачьих зубов… Очень большой собаки. Какого хрена… - Ан-дрей тут же оборвал себя – удивляться он будет потом, хотя невозможно было отогнать от глаз эту жуткую и фантастическую картину – как голое девичье плечо вдруг само по себе словно взрывается, расплескивая кровь, и кожа полукругом превращается в рваные лохмы, проседает глубокими кровоточащими дырами.
     - Не собаки… волка… - теперь в голосе Наташи слышалось странное удовлетворение. – Он укусил меня там… твой волк меня укусил… Но я его поймала… вот так…
     - Мой волк?.. – на его лице появилось изумление смешанное с болью, словно кто-то вса-дил нож ему в спину. – Но ведь это…
     - Всего лишь продукт деятельности мозга? Иллюзия? – тяжело дыша, она улыбалась. – Да, для вас это по-прежнему иллюзия. Для меня больше нет… либо он был слишком силен. Ты вырастил страшного зверя, Схимник, страшного… Не смотри так, я сама не знала, что из этого получится… Ты сможешь остановить кровь?
     - Уже остановил. Сейчас поедем в больницу. Я…
     - Не надо больниц. Пока не надо… Сходи в аптеку, купи… что надо… и перевяжи нор-мально… стерильно… Тебе ведь приходилось перевязывать в полевых условиях… и похуже раны?..
     - Спятила?! – грубо произнес Андрей, вставая. Его руки были в крови. – У тебя мышцы разорваны… кость наружу!.. Зашивать надо!
     - Ты ведь остановил кровь? – упрямо сказала Наташа. – Час ничего не решит. Делай, что говорю – я это заслужила! И принеси какую-нибудь одежду – рынок рядом. Если я пойду по улице в таком виде – люди не поймут.
     - Ты просто дура! – он повернулся и вышел из комнаты. Наташа услышала, как он открыл в ванной воду. Через минуту громко хлопнула входная дверь. Наташа улыбнулась и закрыла глаза, оставаясь наедине с самой собой. Он даже не взглянул на картину, не взглянул… На-таша вдруг поняла, что больше не боится его. Не потому, что он стал ни на что не способен – все навыки остались при нем, и он по-прежнему мог убить легко и спокойно, если сочтет убийство необходимым – не было только потребности в этом, сжигающего, иссушающего, доводящего до безумия голода. Не было темного волка. Волк теперь был в картине. И час-тично в ней самой. Пальцы Наташи сжались на коленях. Нельзя винить волков за голод. Они убивают не ради забавы, а ради пропитания. Они свободны от совести. И потому особенно сильны. Она чувствовала себя головоломкой, в которую только что вставили последний ку-сочек, и теперь все разрозненные части медленно, но верно притягиваются друг к другу, что-бы стать единым целым. Даже этот укус, каким-то образом появившийся на теле – это очень важно. Отчего-то вдруг в памяти всплыли строчки из Надиного дневника, о котором она не вспоминала уже очень давно.
     Мы очень близко подобрались к чему-то… мне кажется, что мы уже дотронулись до него, и те-перь оно нас не выпустит.
     Да, Надя, ты была права. Оно вас не выпустит. Никого из вас. Очарование власти… ты и малейшего понятия не имела о том, что такое настоящая власть. 
     Нужно было взглянуть на картину, и Наташа попыталась приподняться, но тут же поняла, что у нее ничего не получится. Тогда она, все еще продолжая улыбаться, закрыла глаза и пе-рестала чувствовать время – оно текло где-то в стороне и было не интересно. Она не слыша-ла, как хлопнула входная дверь, не чувствовала, как Андрей перевязывал ее, и открыла глаза только тогда, когда в руку ей вонзилась игла.
     - Больно, - тихо сказала она, и Андрей нахмурился, бросая шприц на пол.
     - Сейчас пройдет. Почему ты не хочешь сразу пойти в больницу?
     - Потому что сейчас есть дела поважнее. Я ведь не при смерти, верно? Кстати, ты что-нибудь чувствуешь? Что-нибудь новое?
     - Абсолютно ничего, - в его голосе проскользнуло тщательно скрываемое разочарование. – По-моему, ничего не изменилось.
     - Да нет, ты теперь ампутант, Схимник. Теперь очень многое изменилось. Но сразу этого не поймешь – должно пройти несколько дней, может быть, неделя. Неужели ты не хочешь посмотреть на нее?
     Рассеченная бровь Андрея вздернулась, и на широком лице появилась странная ухмылка, словно Наташа сказала какую-то пошлость.
     - Хочу… но не думаю, что мне это нужно. Кроме того, я помню, как твои картины дейст-вуют на психику.
     - А ты не смотри долго, - она протянула здоровую руку. – Помоги встать, мне тоже нуж-но… заглянуть в клетку.
     Андрей наклонился и легко поднял ее на руки, потом повернулся туда, где стоял моль-берт, и Наташа, со спокойствием опытного человека взглянувшая на холст, почувствовала, как его мышцы напряглись и задеревенели.
     Картина была еще влажной, и оттого выступавший из ее глубины зверь казался особенно живым. Угольно-черный волк, ощерившись, летел навстречу смотрящему, распластавшись в прыжке. Раскосые, беззрачковые,  холодные глаза смотрели с бешеным, безумным голодом, ловя взглядом из любой точки.  Облачко взметнувшегося снега клубилось над задними лапа-ми, из пасти вырывался пар. Казалось, холст прозрачен, как хорошее стекло, и волчья морда почти касается  его поверхности изнутри – сейчас холст с треском прорвется, и хищник при-землится на пол комнаты, готовый пуститься в бесконечный голодный рейд. Из картины толчками исходила почти осязаемая угроза и вполне реальный густой запах протухшего мяса – дыхание из распахнутой пасти, и только отворачиваясь, Андрей все-таки осознал, что это иллюзия. Комната приобрела прежний запах заброшенного помещения, но все равно оста-лось ощущение упорно глядящих в спину чьих-то глаз, призывающих обернуться и смот-реть, смотреть… и может быть, распороть холст, чтобы заглянуть еще дальше…
      Наташа, пока Андрей снова не опустил ее на пол, не сводила глаз со своей картины. За этот короткий промежуток времени она успела понять две вещи, которые для Андрея оста-лись недоступны. Во-первых, волк на картине был определенно не весь. Чего-то не хватало – то ли в глазах, то ли в выражении хищной морды, то ли в легкости прыжка. Не составляло труда понять, куда это «что-то» подевалось, и теперь исчезли последние сомнения. Во-вторых, она обнаружила, что собственные картины на нее больше не действуют. Наташа смотрела на нее – и только. Все ощущения, которые она испытывала раньше, пропали.
     - Вот и все, Схимник, - тихо сказала она, привалившись к стене. – Теперь и для тебя нет обратной дороги. Ты, как и мы трое, миновал точку возврата, и двигаться можно только впе-ред. «До» для всех закончилось, теперь есть только «после».
     Андрей хмыкнул и сел рядом, тоже прислонившись к стене.
     - Чего ты хочешь?
     - Я? – Наташа повернула голову. – Не так уж много. Я хочу, чтобы ты поехал со мной в Волжанск.
     Его лицо осталось равнодушным, словно он ждал этого вопроса.
    - Нет.
    - Ты очень хорошо знаешь людей, которые мне нужны… Ты знаешь город. И ты хорошо подготовлен, - невозмутимо продолжила она, словно не получив никакого отказа. – Конкрет-ного плана я тебе сейчас не скажу, чтоб ты себе голову не забивал. Я ведь не садист, Схим-ник. Я тебе время дам, хотя ты мне когда-то его не дал. Впрочем, даю я его не столько тебе, сколько Витке. С ней даже говорить не надо – видно, что ей с тобой хорошо, так пусть от-дохнет – заслужила. В общем, все лето ваше. Ты мне будешь нужен в конце сентября. Как раз и в Волжанске все уляжется, подзабудется слегка.
     - Что ты хочешь сделать в Волжанске? – осведомился Андрей со снисходительной усмеш-кой, внимательно поглядывая на ее перевязанное плечо. – Убить Баскакова?
     - Убить – это слишком просто, - задумчиво сказала Наташа. – Умереть – это все равно что сбежать. А я не хочу, чтобы он сбегал. Я хочу, чтобы ему было очень плохо – так же плохо, как и нам. У меня есть время, чтобы все продумать, но кое-что я уже знаю. Вита говорила, у него там, кажется, дочка имеется?
     Его взгляд полоснул ее по лицу, злой и в то же время заинтересованный.
     - Она еще ребенок.
     - Я представляю себе этого ребенка… лет четырнадцать-пятнадцать, избалованная ма-ленькая ****ь. Уж в любом случае не стоит никого из «Пандоры», большинства моих клиен-тов и наших с Виткой испорченных нервов! Впрочем, какая разница – я ведь не собираюсь ее убивать… я собираюсь, - Наташа вдруг сузила глаза, и ее голос начал срываться на крик: - Ты обещал мне! Ты еще не понял, что с тобой случилось, но ты поймешь и тогда… - она чуть привстала, приподняв вверх забинтованное плечо. – Ты видишь, что из-за тебя со мной слу-чилось!
     - Не верещи – я ведь еще не повторил отказа, - Андрей закурил и посмотрел на часы. – Слушай, на кой черт тебе все это надо? Ведь не девочка, юношеский максимализм давно пе-режила. Художественные исследования в области эмоциональной устойчивости?
     - Люди, подобные Баскакову, ставят себя выше закона. Не того, который прописан в глу-пых бумажках – настоящего закона…
     - Тебе наплевать на законы, - он протянул ей сигарету. – Почему бы тебе не бросить это все, не успокоиться, просто жить, раз у тебя появилась такая возможность? Ты хотела обрат-но Славку – ты его получила, ты хотела, чтобы за тобой не охотились – охоты нет. Тебе, глу-пой, держаться за это нужно и радоваться – ведь это же все может кончиться в любой мо-мент.
     Наташа покачала головой.
     - Такой человек, как я, не может удовлетворяться какими-то мелкими, обывательскими интересами. Мне нужна сверхзадача, которая бы оправдывала мое существование. И тут уже не в мертвецах дело.
    - Твоя сверхзадача – Баскаков? – скептически спросил Андрей и покосился на картину. – М-да. Сколько времени ты собираешься провести в Волжанске?
     - Пока не знаю. Кстати, чтоб тебе лучше думалось, могу сообщить, что твоя картина оста-нется у меня.
     - Да ну? - отозвался он и наклонился, осматривая ее плечо. – А ты знаешь, что…
     - Знаю. Мы обменяемся. В городе, из которого мы уехали, осталась картина. Картина из Зеленодольска. Очень ценная. Хочешь ее?
     Их глаза встретились, и Наташины тут же закрылись.
     - Знаю, хочешь сказать мне, что я – сука. Говори все, что хочешь. Мне все равно. При-шлось все предусмотреть. Итак, я даю тебе адрес и ключ. Ты уходишь и оставляешь меня здесь. Не беспокойся, я ничего не сделаю с твоей картиной – просто мне нужны гарантии. До больницы доберусь сама, не беспокойся, расскажу какую-нибудь историю про бешеных со-бак…
      - Хорошо, я согласен. Но она ничего не должна узнать.
     Открывшиеся навстречу его взгляду глаза показались больными и невероятно старыми.
     - Неужели ты так ее любишь?
     Выражение его лица не изменилось, и он продолжал спокойно курить, разглядывая про-тивоположную стену, а Наташа внимательно смотрела на него, переводя взгляд с лица на его голую, блестящую от пота грудь и обратно. Крепкий, сильный, решительный человек, ожес-точенный и умеющий доводить дело до конца несмотря ни на что, кроме того, весьма при-влекательный. У нее мелькнула мысль, что такой сейчас подошел бы ей несравненно больше, чем Слава – мелькнула и исчезла бесследно. Слава был священен. Слава был тем светлым, что она не могла от себя отпустить, и подумав об этом, она вдруг расплакалась – беззвучно, без всхлипываний и аханий – просто слезы потекли вдруг по неподвижному лицу, как будто внутри что-то таяло. Андрей заметил это и вдруг понял, что видит настоящую Наташу Чис-тову в последний раз. Он взглянул на часы – с того момента, как они встретились, прошло почти три часа, Вита должна была уже проснуться. Ему хотелось как можно скорее уйти, и он резко пододвинул к ней принесенный пакет с одеждой.
     - Одевайся, поехали в больницу.
     Она покачала головой, потом протянула к нему сжатый кулак и разжала над его ладонью.
     - Ключ и адрес.
     - Одевайся, - сказал Андрей, проводя указательным пальцем по ее горлу. – Я не уйду, пока не буду уверен, что ты попала в больницу. Ну? Или тебя отключить и одеть как куклу?! Да-вай, я помогу.
     С его помощью она стащила пропитанную кровью одежду, которая уже начала затверде-вать и надела принесенный им длинный темный сарафан, оказавшийся великоват, и легкую широкую кофту. Помогая, Андрей рассеянно смотрел куда-то сквозь Наташу, и в его при-косновениях к ее голому телу не было никакого сексуального подтекста. С оттенком оскорб-ленности Наташа чувствовала, что он почти забыл о ее присутствии.
     Прислушивается к своей пустоте…
     Придерживаясь за его плечо, Наташа вышла на площадку, потом оба обернулись, глядя на темнеющий проем комнаты, в которой оставалась картина. Дверь скрипнула, закрываясь и отрезая их взгляды, негромко щелкнул замок. Андрей повернул ключ, и Наташа протянула раскрытую ладонь.
     - Давай.
     - Нет уж, - Андрей спрятал ключ в карман джинсов, холодно глядя на нее. – Я поеду с то-бой в этот чертов город – это я тебе обещаю. Но картину я тебе не оставлю! Как только она высохнет, я ее заберу. Не нужно скрежетать зубами, подруга! Только так состоится твоя по-ездка.  Без меня ты не проживешь там на свободе и пяти минут! Тебе ясно?!
     - Предельно, - сказала она, зло улыбаясь. Андрей кивнул и, придерживая, повел ее вниз по лестнице.
     Они распрощались в одном из узких больничных коридоров с рядом старых деревянных кресел вдоль стены и нескольких придавленных жарой пациентов на них –  распрощались молча и холодно – просто один повернулся и пошел к выходу, а другая осталась стоять, при-держивая ладонью перевязанное плечо. Когда Андрей уже почти подошел к дверному про-ему, Наташа окликнула его, и в ее голосе был льдистый смех.
     - Эй, Схимник! Как ты себя чувствуешь, совершив жертвоприношение?!!
     Спина идущего человека на одно почти неуловимое мгновение сгорбилась, словно под непосильной тяжестью, но он сразу же выпрямился и, быстрым взмахом ладони пригладив растрепавшиеся волосы, исчез за открытой дверью.