Волшебник эпизод первый

Он решительно набрал полную грудь воздуха и… поскользнулся. Нога резко уехала вперед, вслед за ней туда же устремилась вторая. Смешно взмахивая руками, он пытался удержать равновесие, вовсе не желая падать, но с земным притяжением спорить сложно и он завалился назад. Приложился спиной о  клен и по стволу осел вниз, где  воссоединился-таки с землей, в полном соответствии с законом то ли Архимеда, то еще кого.

С клена посыпался снег, облепляя его и придавая схожесть с дедом Морозом.

Она заливисто смеялась, глядя на комично-недоуменное выражение его лица, когда он, сидя на снегу и раскинув ноги, пробовал выгрести из-за шиворота быстро тающие снежинки.

- Ты уморительный! – сквозь смех сказала она.

Он встал и, отряхиваясь, согласился:
- Ага, я такой.

- Как снеговичок! И нос, вон, такой же красный, почти как морковка, – она прыснула вновь.

Он вздохнул и принялся отряхивать ноги.

Сегодня он собирался сделать это – сказать ей все. Но, странное дело, он, взрослый человек, полон нерешительности, как семнадцатилетний юнец. Никак не соберется с духом. Чудно! Робеет и стесняется. Вот уж не думал, что эта пара достаточно простых и, в общем-то, незатейливых фраз окажется настолько сложной.

Помогая ему отряхнуть спину и крутя его как ребенка, она спросила:
- А мы в кино пойдем сегодня? – И добавила без всякой связи: - Скоро Ирка рожает. А там и лето придет…

- Чего, чего? – переспросил он, занятый своими мыслями, а точнее собираясь с духом.

- Ирке ведь рожать скоро! Беременная, а как прелестно выглядит!

Он отделался неопределенным междометием. Она же увлеченно продолжала развивать тему об Ирке и будущем ребенке, возможно девочки, пока не заметила, что беспокоящей ее теме уделяется мало внимания. Практически совсем не уделяется.

- Ты меня совсем не слушаешь!

Он, смутившись, посмотрел на нее.
- Да нет, слушаю…

- Нет, не слушаешь! – она топнула ножкой, обутой в изящный сапожок. – Ну и не надо. Раз тебе неинтересно, буду на елки смотреть и молчать.

И демонстративно отвернулась в сторону.

На елках сидели немногочисленные грустные вороны и лениво перекаркивались между собой, неспешно с высоты разглядывая окрестности. Порой какая-нибудь птица брезгливо переступала лапками по ветке, и тогда с елки слетали маленькие комочки снега.

- Ксень! – позвал он. – Ну, извини, я это… задумался немного. Прости. Я слушаю тебя. Я очень внимательно слушаю. Ксе-ень… – он потянул ее за кончик розового шарфика.
Она продолжала молчать, незаметно поглядывая на него. Гос-с-споди! Да когда же он решится! Обними, поцелуй! Ну?..
За три месяца их знакомства он ни разу пытался достичь близости. Не будешь ведь считать близостью церемонные поцелуи рук и приветственно-прощальные чмоки в щеку!

Он не стал ее обнимать, а вместо этого выпустил шарфик и сказал, а точнее промямлил:
- Я все…кхм… собирался сказать э-э… хотел тебе. Вот… Ну, я… мм, ну, это… ты, вот тоже… И это… кхм… Разве не так?

- Что? - она повернулась к нему, заинтересованно блестя глазами. Столь несвойственное для него, обычно непоколебимо уверенного в себе, начало фразы интриговало.

- Хорошо, - решился все же он сделать этот шаг.

Опустился на одно колено и, протягивая ей внезапно возникший в руке букет полевых ромашек, серьезно сказал:

- Ксения! Ни с одной из женщин я не испытывал желания быть всегда рядом и ни одна не приходила во снах. А ты приходишь… Ни к одной я не испытывал столько нежности, как к тебе… Мне всегда казалось, что в жизни чего-то не хватает, что она не полная… неполноценная. И только встретив тебя, я понял чего - мне не хватает тебя. Когда ты рядом мне хорошо. Когда тебя нет, я тоскую и мне плохо. Мир напрочь теряет свои краски и становится серым. Без тебя. Я тебя люблю … - он сделал паузу и еще раз медленно, словно пробуя слова на вкус, повторил:
- Да, я тебя люблю… Я хочу, чтобы мы были всегда вместе и прошу – стань мой женой! - В его висках легонечко кольнуло, будто кто-то маленький изнутри головы тыкал в висок серебряной иглой.

Ей ни разу не делали подобных признаний в зимнем парке, среди обсыпанных выпавшим накануне снегом деревьев, да и ромашек ей в конце января никто никогда не дарил. Ей вообще еще не делали признаний.

Она потеряла дар речи от неожиданности. Эмоции теснились, толпились в ней, сменялись одна другой, удивление  растерянностью, страх радостью… его слова зажгли в ней солнце, которое взорвалось салютом и рассыпалось брызгами разных цветов. 

Он, сказав таки то, что собирался, ощутив нешуточное облегчение, незаметно перевел дух и пристально посмотрел ей в глаза, ожидая реакции.

- Саша, я… я… - у нее сорвался голос.
Она вздрагивающей рукой приняла букет, отводя взгляд и стараясь унять слезы, норовившие проложить две мокрые дорожки. Он продолжал стоять на колене, и она физически чувствовала  умоляющий взгляд его красивых и чистых голубых глаз.

Букет разливал вокруг себя неуловимое тепло и запахи лета. На обрамленной лепестками желтой полянке одного из цветков недоуменно ёрзал жучек и никак не мог взять в толк, каким образом вместо цветущего поля очутился в зимнем лесу.

- Ой! – воскликнула она. – Божья коровка! Смотри, смотри, ползает! Холодно ей… сейчас замерзнет.

- Не замерзнет, ей тепло, – заверил он, беря ее за руку. – Я ее потом обратно отправлю.

Он поежился - от колена в снегу по организму постепенно расползался холод, но не вставал и не отводил от нее выжидательного взгляда.

Она счастливо засмеялась.
- Я боялась, что никогда не услышу… Я согласна, глупый, я давно согласна. Я согласна еще с нашей первой встречи и стану, да стану твоей женой! – она тряхнула головой, вздымая облако золотистых волос.

Он вскочил на ноги, по-ребячьи подпрыгнул несколько раз; раскинув руки, прокричал, распугивая ворон, что-то бесшабашное, вроде «йо-хо!», сгреб ее в охапку и закружил. Пока вновь не поскользнулся. Они, весело смеясь, упали в снег. Он как истинный мужчина обеспечил ей наиболее комфортное падение и даже нисколько не поморщился, когда ее локоть врезался ему в живот, а наоборот, привлек к себе и, прижав плотно-плотно, надолго приник к ее губам… 

Они еще долго дурачились в снегу, нарушая строгую тишину парка, барахтались, кидались снежками и целовались. А немногочисленные вороны, встревоженные шумом, каркали с осуждением и недовольно вертели клювами.

А потом он ее нес на руках по заснеженной аллее…

А потом, когда они, изрядно замерзшие, пришли к нему домой, он усадил ее в большое, уютное кресло и, укутав мохнатым зеленым пледом, согревал ее глинтвейном…

А потом она осталась…