Наша действительность

День выдался отвратительным. Мало того, что мне «выпала честь» участвовать в субботнем выступлении особо прогрессивной молодежи в поддержку городских властей, так ведь вдобавок кой-какие одиозные личности возложили на меня обязанность по написанию, мягко говоря, одобрительной статьи этим самым властям. Стоит ли упоминать о том, что скоро предстоят выборы, и вся эта суета не случайна?..
Домой я вернулся злой, раздраженный и жутко голодный. Поднявшись на свой этаж, я остановился у дверей квартиры и стал рыскать по карманам в поисках ключей. Но, видимо, сегодня буквально все было настроено на то, чтобы окончательно испортить мне настроение. Ключей в карманах не оказалось. Они лежали на дне сумки под всякими бумагами, папками, книгами, яркими брошюрками и булкой хлеба, что я купил по пути.
Зайдя в квартиру, я в который уже раз мысленно выругался. Дома оказалась Ольга. Можно было просто позвонить, а не измываться над собой перед запертой дверью.
Я разулся и прошел в комнату. Ольга сидела в кресле, потягивала из высокого стакана апельсиновый сок и смотрела телевизор. Когда я вошел, она лишь мельком взглянула на меня и вновь обратила свой взор в экран.
– Что по телевизору? – спросил я без особого интереса.
К моему легкому удивлению Ольга ответила мне весьма оживленно и даже несколько резко:
– Война! Взрывы и убийства. Это все проклятые террористы. Сволочи они и грязные убийцы!
– Почему же грязные? – усмехнулся я, ставя сумку на стол и выкладывая все важные мне бумаги.
Ольга оторвалась от телевизора. Брови ее удивленно изогнулись. Мои слова ее странным образом задели.
– Ты это серьезно? – спросила она меня.
– О чем ты? – Я продолжал с самым невозмутимым видом доставать свои вещи из сумки.
– Ты что оправдываешь их? Ты не считаешь их убийцами?
Я вздохнул. Ну вот, уже и дома нет спокойствия. И здесь разводят пустую демагогию…
Я повернулся к Ольге и ответил:
– Я считаю, что не бывает правых и неправых сторон. Что есть добро, а что зло? Это как посмотреть и чье мнение выслушать. Взять, например, тех же террористов. Они захватывают заложников, убивают, взрывают, уничтожают ради того, чтобы их услышали. Нередко террор представляется единственным средством для навязывания каких-либо условий, подавления политических противников, я уже не говорю об устрашении и, собственно, уничтожении кого-либо. Для террористов цель неизменно оправдывает средства. Что ж, раз так, значит, террор имеет право на существование, как, кстати, и всякое зло на земле.
– Это ты злой, – покачала головой Ольга. – Жестокий.
Я про себя насмешливо хмыкнул. Вот вам и все дебаты. Приговор вынесен и обжалованию не подлежит. Я, оказывается, жестокий. Ха…
– Нет. Я просто рассудительный человек. И честно говоря, мне глубоко плевать на то, что происходит где-то там – в другом городе или стране. Вот если взорвут наш дом, или дом напротив, вот тогда и поругаемся и вдоволь наплачемся.
– Нельзя так говорить, – сказала Ольга.
– Я уже это сказал, – усмехнулся я. – Что поделаешь, если наши ахи, вздохи и возмущения ничего не изменят в этом мире. Все бессмысленно. Мы лишь народное большинство. Вялое, апатичное, живущее своей жизнью. И только своей жизнью. Вот ты, например, интересуешься тем, что происходит у соседей с пятого этажа? Я имею в виду их скучные будни.
– Это же совсем другое.
Ольга с вызовом смотрела на меня, и в глазах ее я читал осуждение, упрек себе. А еще некоторую жалость. И в самом деле, таких черствых, закоснелых в своем пренебрежении ко всему миру людей остается только жалеть. Их уже не образумить.
– Да уж. Совсем другое… – Я отвернулся и достал из сумки небольшую брошюрку в мягкой обложке и бросил Ольге. – Вот держи. Ты просила купить. Я купил.
Ольга отложила книжку в сторону, даже не взглянув на нее, и решительно сказала:
– Лично я выступаю против любой жестокости и насилия. Я ненавижу тех нелюдей, что убивают всех: и детей, и женщин, и стариков. Мне глубоко безразличны их цели и их принципы. Они просто убийцы. УБИЙЦЫ! Ты хоть это понимаешь? Какое значение имеют чьи-то интересы, когда погибают ни в чем неповинные люди?
Я незаметно вздохнул. Конечно, я все понимаю. Но ведь это эмоции. Ведь это всего лишь эмоции… И что я могу сказать на это? Только то, что думаю.
– Во-первых, мне плевать, кто погиб, – ребенок или взрослый, мужчина или женщина. Понимаешь? Человек есть человек. Это первое. И, во-вторых, кто дал право тебе судить? Ты сидишь в своей квартире, попиваешь соки и возмущаешься, когда в новостях в очередной раз сообщают о захвате заложников или убийстве мирного населения. Нет, я не оправдываю террористов и убийц, но я и не осуждаю их. По-моему, судить нужно нас, – сытых, погрязших в роскоши, – за то, что мы допустили эту грязь, за то, что мы создали условия для появления терроризма. Они борются за идею, у них хоть что-то есть. А вот ты, именно ты, за что готова бороться? За что ты готова отдать свою жизнь?
Ольга покачала головой.
– Нет, ты не понимаешь. Их готовят в специальных лагерях, им вешают религиозную лапшу на уши, и цели у них самые банальные…
– Плевать, – перебил я ее. – Они убивают не просто так, и все это знают. Так за что готова ты сражаться?
– За свободу, за добро, за любовь, – уверенно ответила мне Ольга.
– Забудь, – махнул рукой я. – Все это бессмысленно. Любовь давно умерла в человеческих сердцах, свобода попирается на каждом шагу. Добро. Жалкая капелька сострадания просыпается в вас, лишь когда вы видите чужие страдания по телевизору, расположившись в уютных креслах или лежа на диванах. Но стоит вам выйти на улицу, как вы погружаетесь в серую мрачную атмосферу подозрительности, злобы и жестокости. Вы пробегаете, низко опустив голову, мимо человека, просящего у вас милостыню. Подав же ему, вы не знаете, что через секунду он проклянет вас, потому что вам в свое время хватило ума либо удачи как-то устроить свою жизнь и не остаться без штанов.
– Ты жестокий, – покачала головой Ольга и с какой-то грустью посмотрела на меня.
– Нет. Повторяю тебе, я не жестокий. Я всего лишь трезвомыслящий циник.
Я усмехнулся. Хорошее же определение я подобрал для себя, ничего не скажешь. Впрочем, отчасти это правда. Но вот отчасти ли?..
Я взял булку хлеба и поглядел на отчего-то загрустившую Ольгу.
– Ты обедала? – спросил я ее. – Я хлеба купил. Может, пойдем поедим, я жутко голодный.
Она не ответила. Она смотрела в экран телевизора, где яркие картинки радостной, беззаботной жизни сменялись ужасами действительности. Безразличной до слез и эмоций и отчаянных призывов разума нашей действительности.