Волчица

У нее были прозрачные светло-зеленые глаза. В темноте они казались мне двумя светлячками, за которыми я так любил наблюдать в детстве, а при свете дня я иногда забывал, что передо мной существо, не умеющее говорить и не понимающее моей речи… Хотя, с последним сейчас я готов поспорить. На что угодно.

Лето обещало быть удачным и плодотворным. Несмотря на громкий скандальный развод. Несмотря на то, что меня, как «сумасшедшего зацикленного зоолога» отлучили от единственного ребенка, и никакое судебное решение не могло помочь уговорить дражайшую половину позволить мне видеться с ним. Несмотря ни на что, черт побери! - потому что я наконец-то получил возможность исполнить свою давнюю мечту и отправиться в этот лес, за тысячи километров от своего дома на поиски и изучение лесного дикого кота. Я отправился в буквальном смысле «почти налегке» - на легковой машине, взяв с собой только видеокамеру, диктофон, минимум одежды и продуктов. В основном – для собаки. А вот собаку я с собой не взял – она же не чемодан и не шорты. Она просто запрыгнула на пассажирское сидение и, когда я подошел к машине с последней коробкой, уже держала в зубах ремень безопасности. Я честно предупредил ее, что кот, которого мы ищем, может ее испугаться, поэтому нужно вести себя тихо, не лаять и не пытаться с ним заигрывать. Она послушно опустила морду между передних лап, и весь ее вид выражал полную покорность. Мне всегда казалось, что Лайма умеет говорить. Просто не хочет. Или такое отношение к животным – следствие моей профессии?

В лесу было спокойно. Звенящая тишина, нарушаемая лишь пением птиц по утрам, километры деревьев, единственная поляна, на которой удалось пристроить машину и разбить палатку… и ни одного дикого кота. Пока я раскладывал вещи и накрывал машину ветками, Лайма носилась по лесу и… нюхала цветы. Лес был просто пропитан умиротворением, все былые обиды словно отошли на второй план, и мне подумалось тогда, что искать кота вовсе не обязательно – достаточно просто отдохнуть душой в этом лесу… А кот? Что же – если он попадется на моем пути, я не буду против, отнюдь. Наверное, я действительно устал за этот год. Добрую половину сил унес один лишь поступок – тогда, два месяца назад, когда я все же нашел в себе силы взять за руку тогда-еще-не-бывшую жену и сказать, что я люблю ее и постараюсь… Что постараюсь – сказать не успел, потому что она отдернула руку и вышла из кухни. До Решения Суда о Разводе оставалось всего три дня. Остатки душевного мужества дружно растащили по углам разговоры о моей, застрявшей в бозе и благо что там же не почившей, кандидатской диссертации, угрозы внести меня в черный список и разорвать на части на ближайшем же ученом совете и прочие приятные жизненные мелочи. Я думал, что на восстановление сил мне понадобится не меньше года, а умудрился полностью отдохнуть всего за один день тишины.

Каждое утро, после веселого завтрака с Лаймой, которая умудрялась не только очистить свою миску, но и выпросить у меня пару кусочков сладостей, мы отправлялись «завоевывать территорию». Тропинок для нас никто не протоптал, так что первое время приходилось, подобно Ариадне, привязывать к дереву клубок. Но несколько дней спустя мы оба удивительным образом привыкли к расположению деревьев, а наши собственные следы на дорожках неизменно приводили нас к лагерю. Да, я честно искал кота, потому что эти поиски не утомляли меня, а напротив придавали сил. Постепенно мы осмелели настолько, что наши прогулки стали затягиваться до позднего вечера. И в один из таких вечеров, совсем недалеко от нашего лагеря, мы встретили ее.

В зарослях можжевельника зеленым светом сверкали глаза. Темный силуэт сливался с сумеречным светом, и разглядеть обладателя этих странных, почти человеческих глаз было трудно. Я поднял с земли сухую ветку и с хрустом переломил ее о колено. Силуэт метнулся в сторону, и я скорее угадал, чем разглядел в нем молодую волчицу. Прямая горделивая спина, нездоровая худоба, внушительный животик, при виде которого исчезли последние сомнения в половой принадлежности зверя. «Скоро нас тут будет много» - потрепал я Лайму по загривку. – «Ты смотри, поосторожнее с ними.» Лайма понимающе вильнула хвостом и выразительно посмотрела в сторону лагеря. Ей давно пора было ужинать.

А волчица наблюдала за нами. Я не замечал никаких признаков агрессии, да и близко подходить она опасалась, но я часто видел, как зеленые глаза светятся в темноте, недалеко от нашей поляны. Иногда Лайма замирала, прислушивалась и подолгу смотрела куда-то вдаль. Наверное, это была своего рода безмолвная дружба, которой наслаждались оба – таких разных! – зверя. А я наблюдал за повадками волчицы и понимал, что – будь я хоть трижды дипломированный зоолог!  - животных мне никогда не понять.

В тот день я привычно повесил на спину камеру и с диктофоном в руках отправился в лес. Лайма сидела у своей миски, упрямо повесив голову. Я позвал ее – ответом была тишина и полная неподвижность. Попробовал нос – холодный, потрепал по загривку – она лизнула мне руку. Похоже, напарнице требовался отдых, и я, в шутку обозвав ее лентяйкой, отправился в поход в одиночестве. Может оно и к лучшему – думал я тогда, глядишь и кот перестанет бояться и покажется.

Выстрелы раздались, когда я уже собирался возвращаться – покормить Лайму, поужинать самому. Я бросился бежать, не разбирая дороги и не замечая зарослей, за считанные минуты преодолев расстояние, отделяющее меня от лагеря… Лайма лежала на боку рядом с нашей машиной. На дверце остались явные следы взлома. Ничего не пропало. Почти ничего… Прямо за левым ухом виднелась небольшая рана, а где-то вдалеке раздавались голоса и быстрые шаги. Я бросился к аптечке, схватил ружье, бросил его на землю, подбежал к Лайме… Я метался по поляне, словно раненым зверем был я, а не она, не зная, оказывать помощь ей или бежать за теми подонками, что посмели сотворить такое с моей собакой… Лайма издала тихий звук, больше похожий на человеческий стон, в последний раз подняла голову и потерлась носом о мою ладонь. Я опустился рядом с ней на колени, я тормошил ее, ладил по голове, говорил какие-то ненужные слова, которых она не понимала и не слышала, но она уже не дышала. Ее больше нет – пытался убедить себя я. Ее больше нет – говорил я себе, выкапывая яму под ближайшим деревом. Ее больше нет.

Поздним вечером, похоронив Лайму и готовясь ко сну, которому не суждено было посетить меня в ту ночь, я наткнулся глазами на полную миску с ее любимой едой, хотел выбросить ее, чтобы не расстраиваться еще больше, но… уронил голову на руки и расплакался впервые за долгие годы. А из леса за мной наблюдали знакомые зеленые глаза. Мне показалось или на этот раз они подошли чуть ближе?

Когда я проснулся утром, миска была пуста. А посередине поляны мирно спала моя давняя знакомая. Она еще больше похудела, в то время как живот округлился настолько, что перевешивал остальные части тела… А у меня осталось так много собачьего корма, который пришелся ей по вкусу. И после вчерашнего мне нечего было больше бояться и нечего терять. Я открыл новую банку консервов, высыпал содержимое в миску и ушел в лес. Больше волчица не пряталась от меня.

Утром и вечером она с удовольствием сметала консервы из миски Лаймы, днем нежилась под летним солнышком, не прячась в лесу, а поздней ночью, когда я разводил костер, подходила ко мне совсем близко, смотрела в глаза, словно спрашивая «Ты же не обидишь меня? И детей моих не обидишь?»

Волчонок родился в июле. Как ни странно, он был один – маленький пушистый комочек, от которого не исходило и намека на опасность, мирно сопел между передними лапами мамы. Мне было безумно интересно, и, когда я подходил ближе, она лишь по привычке скалила зубы без малейшего намека на угрозу. Но я не злоупотреблял доверием и терпеливо ждал. И однажды, когда я мирно сидел в стороне, не беспокоя маленькое волчье семейство своим любопытством, волчица легко поднялась со своего места и, подойдя совсем близко, уставилась на меня изучающим взглядом. Словно раздумывая о чем-то, он простояла рядом минут пять, а потом… Потом она легко подняла за шкирку своего детеныша, пронесла его через всю поляну… и положила его мне на колени. Я гладил мягкую детскую шерстку, не замечая крупных соленых капель, которые скатывались на нее из моих глаз. Это было невероятно, но дикий зверь сумел довериться человеку, доверить ему самое дорогое. Какая тут к черту диссертация? И зачем мне теперь искать этого заблудшего кота?

Я провел в лесу больше трех месяцев. Шел август, и осень уже тронула листы деревьев цветной палитрой. Мне нужно было возвращаться, но возвращаться не хотелось. Да и некуда было, пожалуй. Мне не хотелось снова начинать научную работу в дурацком институте, днями напролет торчать на кафедре, вдалбливая в глупые головы студентов прописные истины зоологии, а ночами строчить на компьютере в пустом доме страницы никому не нужной диссертационной работы, чтобы потом, когда глаза устанут смотреть на экран, ложиться в пустую постель и видеть перед глазами фотографию дочери. Мне хотелось остаться здесь, но остаться я не мог. Я принял решение, и в тот день бродил по лесу бесцельно – прощался с ним, пытался запомнить и увезти с собой это состояние покоя и тишины, чтобы возвращаться к нему, когда вдруг станет невыносимо тоскливо. А где-то далеко снова раздались выстрелы.

Может быть на этот раз я бежал быстрее… Может быть я просто был ближе к лагерю, чем тогда, когда убили Лайму… Может быть все, что угодно, но что бы там ни было, когда я, запыхавшись, выскочил на нашу поляну, рядом с машиной… вот оно – пресловутое ощущение Дежа Вю – рядом с машиной истекал кровью волчонок. Он заметно подрос, и даже пытался бегать за мамой на большие расстояния. У него были длинные лапы и детский пушок на загривке, который я гладил, когда держал его на руках. А над ним, мерзко ухмыляясь, стоял какой-то тип с ружьем, и еще двое сидели на траве чуть дальше. Я тогда не успел подумать. Я не знал, те ли это люди, что лишили меня старого друга, я не понимал, что меня только что лишили нового, я думал лишь о том, что сейчас – только что – этот омерзительный горе-охотник убил маленького ребенка. Ребенка, который спал у меня на руках и рос у меня на глазах. Я схватил ружье и, не целясь, выстрелил ему в живот.

Во множестве споров на тему трудно ли убить человека я никогда не принимал участие. Более того, даже сейчас, когда на моей совести убийство, потому что тот тип скончался на месте, я не могу сказать, что я чувствовал в тот момент, кроме всепоглощающей жалости к волчонку и его матери, к тем, кто поддержал меня в трудную минуту, кто не дал мне почувствовать себя одиноким. Потому что сразу после выстрела я потерял сознание и очнулся только здесь.

Здесь тоже царит тишина, но она холодная и тревожная. Маленькое окошко под самым потолком не позволяет выглянуть наружу, даже если подставить к нему стол, поэтому я могу только видеть день сейчас за окном или ночь. Два раза в день приносят еду, и еще один раз дверь открывается, чтобы выпустить меня в длинный узкий коридор до комнаты, где со мной беседуют следователь и врач. Они считают, что я был не в себе, меня нужно признать невменяемым и отправить на лечение. А еще они оба говорят, что мне нужен адвокат. Идиоты! Я нормальный – видите, я честно отвечаю на ваши вопросы, ничего не скрываю и не пытаюсь себя оправдать. Зачем мне адвокат? Я не хочу послаблений и смягчающих обстоятельств, и мне все равно, куда там вы меня запрете. После того, что я видел, жить в вашем мире я больше не намерен.