День Победы

........
Серое грязное небо над Ленинградом было похоже на застиранную простынь в постели умирающего. Вялые, распухшие ("наверное, от голода..." - подумала Таня) и от того похожие на беременных  коров облака, казалось, с грустью неспеша рассматривали раскинувшийся под ними город. Ветер продирался сквозь остатки одежды и резал кожу, как тупой скальпель в руках неумелого врача. "Странно..." - подумала Таня, - "Почему солнце спряталось? Наверное, оно, как и все, испугалось вчерашнего налета. Глупое, трусливое солнце! Интересно, а где у него может быть бомбоубежище? "... Таня представила себе, как солнце с испуганным видом сидит одно в ярко освященном им же самим подвале с бледными бетонными стенами, и улыбнулась. "Глупое, трусливое солнце!" Приближался вечер. Вечер с недавних пор вызывал у Тани несколько чувств. Первым было чувство любопытного страха. Можно назвать это страхом перед неизвестным и неминуемым, можно трусливым любопытством, однако ни одна формулировка, будь она трижды точной, не в состоянии передать ощущения в полной мере. Таня боялась ночи, боялась крыс, боялась диких воплей сирены и взрывов... Однако вместе с тем было что - то таинственное во всём этом ужасе. Сирена представлялась Тане голосом умерших людей. Каждый раз они предупреждали живых о приближении смерти, однако Таня слышала в этих тосклывых и тревожных криках скрытое желание забрать кого - нибудь с собой. Часто им это удавалось. Сама смерть была чем - то обыденным и непонятным. Таня, не один раз видевшая, как умирают люди, относилась к смерти с тем же любопытным страхом и детской, наивной ненавистью. Когда от отравления умерла её мать, она сначала не понимала, как может случиться, что человек вдруг исчезает, а на его месте остается послушная и молчаливая  кукла. Потом, от своей тёти Марии Петровны, ставшей для нее второй мамой и единственным близким существом, Таня узнала, что есть где - то высоко в небе Господь Бог, что он забрал её маму к себе, что маме сейчас хорошо, и что каждый умирающий попадает в рай... Непонятным было то, зачем, чтобы Богу забрать человека , причинять ему столько боли, и почему он забирает родных по - очереди, а не всех сразу, что было бы правильнее и честнее. Вообще Бог представлялся Тане кем - то глупым и несправедливым, но слушаться его надо было беспрекословно, иначе... Что будет иначе, Таня не знала, но помнила, как еще до блокады чей - то отец  на глазах у всего двора отлупил сына ремнем за то, что тот прогулял школу. В случае проступка перед Богом Таня ожидала чего - то подобного с его стороны.
Вторым ощущением, которое появлялось у Тани ближе к вечеру, было чувство нетерпеливой радости, потому что вечером, ровно в восемь часов, тетя Маша доставала откуда-то кусочек хлеба, иногда луковицу или яблоко, а один раз даже принесла неизвестно где раздобытую банку тушёнки. Есть хотелось постоянно. Таня смутно помнила, что  было время, когда есть было можно много и когда захочешь, что были такие вкусные вещи как конфеты и молоко, мёд и нечто холодное и сладкое, что Таня любила больше всего, но никак не могла вспомнить названия. Потом что - то случилось, и всё исчезло. Сначала исчез отец:перед тем, как уехать,  он посадил Таню к себе на колени и что - то долго говорил, гладя дочку по голове.  Затем как - то резко исчезла еда, чай, садик... Всоре умерла  мама. Остались только тётя Маша, серое грязное небо и кусочек хлеба с водой, а если повезет, то ещё луковица или яблоко, каждый день, ровно в восемь вечера...
Тётя Маша часто говорила о какой - то войне. Наши (кто такие эти самые "наши", Таня представлял смутно) постоянно давали отпор проклятым фашистам (о фашистах Таня знала еще меньше, чем о наших, однако понимала, что наши - хорошие, а фашисты - плохие, и именно из - за них исчезли мама с папой, конфеты, молоко, мёд и что - то еще, холодное и сладкое, что Таня любила больше всего...), но никак не могли окончательно их победить. Ещё был некто Сталин, про которого тётя говорила редко, и всегда в её словах сквозили  любовь и уважение. Из обрывков фраз, слышанных на улице, и коротких рассказов тёти Маши Таня поняла, что Сталин - это и есть тот самый Господь Бог. Одного она не могла понять: как могли люди, и особенно её тётя, любить того, кто забрал её маму и ещё много - много других людей...
Жить,а вернее - выжить, было очень тяжело. Но что такое "тяжело"? Это  субъективная, сравнительная оценка. А с чем было сравнивать Тане, для которой блокада началась, когда она только пошла в садик? Пятнадцатого декабря сорок четвертого года ей исполнилось шесть лет. Прошло еще сорок три дня, и блокаду прорвали. Таня не совсем понимала, что значат эти слова, однако они звучали везде. Высохшие, зеленые, полуживые лица блокадников, тех немногих, кто выдержал эти страшные девятьсот дней, при этих словах освещались тусклыми улыбками, как - будто где - то в забытых Богом лесных дебрях  луч света неведомо каким образом пробивался сквозь ветви и  освещал заросшие мхом серые стволы деревьев. Тётя Маша была счастлива, и счастье это было Таниным в той же мере. В эти дни полумертвый, похожий на скелет давно вымершего  динозавра, Ленинград был городом счастливых и свободных людей.Грязные, разбитые улицы, искореженные дома, замерзшие на лестничных площадках дети - всё казалось страшным сном, который окончился так же внезапно, как и начался. Затем был конец войны и падение фашизма, возвращение солдат - победителей и всеобщее ликование. Ленинград быстро оживал, дома восстанавливались, строились новые,  еще более удобные и красивые, чем прежде... Бог был умным и справедливым, а шпиль Адмиралтейства, устремленный в серое грязное небо, казался Тане стрелой, пущенной сказочным Иваном - царевичем в светлое, безоблачное будущее...
........
По телевизору в этот день много говорили о круглом юбилее - 60 - тилетии снятия блокады Ленинграда. За 60 лет город сильно изменился. Вернув себе старое имя, Санкт - Петербург тем не менее двигался в своём развитии только вперед. Новая жизнь, новые люди, новые ценности - всё это диктовало свои условия. Рынок, с яростью сексуально неудовлетворенного подростка ворвавшийся в жизни россиян, превратил город в подобие огромной новогодней ёлки, мегаватты света неоновых реклам фирменных и не очень магазинов казались насмешкой над угрозой энергетического кризиса, дорогие автомобили уютно отдыхали после трудового дня под окнами раскошных, с высокими потолками и подогревом пола, квартир, а изуродованные с целью самовыражения всеми возможными способами  юноши и девушки неспеша прогуливались по Невскому, попивая пиво и изучая афиши кинотеатров.
Татьяна Петровна, несмотря на то, что имела полное моральное право на отдых в этот день, тем не менее не сидела сложа руки. Нужно было прибраться в квартире и помыть полы: вечером должна была подойти соседка, и вместе они собирались кружкой чая с тортом отметить памятную дату. Учитывая, что торт сам по себе появиться не мог никак, была еще и необходимость идти за ним.
Сделав всё по  дому, Татьяна Петровна неспеша собралась и вышла на улицу. Стояла типично Питерская зимняя погода:шел не то мокрый снег, не то сухой дождь;  грязные снежные клочья , расположившись по кроям тротуаров, таяли и равномерно растекались по асфальту, в воздухе ощущалось присутствие влаги и выхлопных газов. Татьяна Петровна, осторожно ступая и глядя прямо себе под ноги, прошла по узенькой дорожке расстояние, отделявшее её подъезд от мостовой, и направилась к автобусной остановке. Люди, как обычно, толпились и жались друг к дружке, наверное, пытаясь согреться, а скорее просто выбирая стратегически выгодную позицию для штурма ненависного общественного транспорта.  Автобус подошел минут через пятнадцать. Татьяна Петровна вышла на относительно немноголюдной улице и двинулась прямо к расположившейся неподалёку неброской кондитерской. Принудительно - задорно звякнул колокольчик на двери, и Татьяна Петровна очутилась  в ярко - освещенном помещении магазина. Множество стеклянных полок, раскинутых по прилавкам, хранили в себе мечты миллионов детей и взрослых со всего мира. Кремовые торты с розочками, слоёные наполеоны и белоснежные бизе не оставилы бы равнодушным никого, будь то обкуренный подросток или беззубый пенсионер. За прилавком комфортно расположилась продавщица в голубовато - красном фартуке с кружевами и жирным пятном на правой лямке.  Татьяна Петровна остановила выбор на розово - чёрном шоколадном торте со взбитыми сливками.  Затем она обратилась к продавщице:
"Добрый день! Милочка, скажите пожалуйста, а сколько стоит вон тот тортик, крайний слева?"
"Вот этот? Триста двадцать пять рублей."
"Сколько - сколько? Триста двадцать пять? Нет, это что - то слишком дорого. Тогда вон тот, поменьше, с орехами?"
"Этот - двести двадцать. Очень вкусный, сама недавно домой брала!"
Татьяна Петровна призадумалась, открыла кошелек и пересчитала деньги. "Сто тридцать три... А ведь надо же ещё яиц купить, и подсолнечного масла - старое - то почти кончилось.... "
"Девушка, а есть какой - нибудь тортик, чтобы подешевле. Попроще так."
"Вот есть замечательный торт с бизе за сто пятьдесят рублей. Очень многие берут, потом и ещё возвращаются!"
"А есть что - нибудь рублей за семьдесят?"
Продавщица, молодая женщина лет тридцати - тридцати пяти, внешним видом напоминающая домоуправительницу из старого мультика про Карлссона, который жил на крыше, доброжелательно улыбнулась:
"За семьдесят? Нет, за такую сумму я вам ничего предложить не могу. Хотя, возьмите вот вафельный с кокосовой стружкой, а ещё лучше овсяного печенья с шоколадом, оно, кстати, гораздо полезнее и, на мой взгляд, вкуснее!"
К этому времени за спиной у Татьяны Петровны образовалась очередь. Кто - то начал негромко ворчать, один молоденький парень, следующий после неё по очереди, не выдержал: "Мамаша, ну чего вы людей задерживаете? Берите своё печенье, не мучайте себя и других!"
...
Выйдя на забитый людьми, как тамбур поселковой электрички, Невский проспект, Татьяна Петровна направилась в сторону Дворцовой площади. Желания идти домой не было, хотелось просто погулять. Она купила себе мороженое (её любимое - вафельный стаканчик), и неспеша, с интересом глядя по сторонам (на Невском она не была уже давно), стараясь не натыкаться на спешащих кто куда людей, побрела к Эрмитажу.  Казалось, город со временем совсем не изменился, и стал только более живым и нервным. Всё те же дома, те же улицы, арки, каналы... Всё то же грязное серое небо, похожее на простыню в постели умирающего... И шпиль Адмиралтейства вдруг показался Татьяне Петровне пущенной сказочным Иваном - дураком стрелой,  облетевшей вокруг земного шара и вонзившейся прямиком этому - самому дураку в задницу...