Гувернантка и губернатор

Зименков Вячеслав

Гувернантка и губернатор

Опыт женского плутовского романа


Вступление-заставка


Пятнадцать лет назад в первом классе "Б" произошел взрыв. Жертв и разрушений зарегистрировано не было. Потому что взрыв был, во-первых, демографическим, а во-вторых, совсем небольшой по мощности. Так, небольшая демографическая ручная гранатка. Дело в том, что в этом самом классе первого сентября на линейке по случаю начала нового учебного года оказался явный перебор белых бантиков, над торчащими макушками.  Девять пар оттопыренных ушей просто затерялись среди двадцати двух ангельских личек с кукольными ресницами и гордо вздернутыми носиками.
И хотя бабушка Наташеньки  Солохиной сказала, что во всем виновата дедовщина, процветающая в нашей армии, и будущие солдаты теперь наотрез отказываются появляться на свет, этим объяснением никто не удовлетворился. Потому как в других классах соотношение девочек и мальчиков не выходило за рамки официальной статистики.
А получилось все абсолютно случайно, по добровольному волеизъявлению родителей. Директор школы пошел на поводу мам и пап, в основном, конечно, первых, и организовал в специализированной немецкой школе один класс с английским языком. Когда же подсчитали заявления, ужаснулись. Двадцать две девчонки и девять мальчишек! Роно потребовал  раскидать детей равномернее. Но на дворе стоял золотой век российской демократии и гласности, поэтому родители отстояли свой выбор и детьми кидаться не позволили, уравниловка не прошла. Так все и осталось на долгие школьные десять лет.
Учитель русского языка и литературы Верлен Васильевич, большой оригинал, прохаживаясь на уроке по классу, умилялся такому количеству косичек, к которым питал поэтическое пристрастие.
– Девоньки, невестушки! – восклицал он, хлопая себя по бокам, словно собираясь взлететь над современностью и унестись в допетровскую старину. – Расти коса до пояса! Вот она истинная красота, толстая и тяжелая…
Но как-то раз он вошел в седьмой "Б", прошелся рассеянно по рядам, но, произнеся привычное "невестушки", вдруг осекся и заорал на манер горьковского героя:
– Кобылы! Какую красоту сгубили! Без ножа зарезали! Кобылы!..
Зря он так убивался. Ведь, можно было утешиться известным изречением дворника Тихона из "Двенадцати стульев": "Кому и кобыла невеста!"  А потом, стриженые семиклассницы  из английского класса вдруг стали пользоваться в школе такой бешеной популярностью, причем у современной молодежи, а не у парубков с казаками, что разочарование отдельно взятого Верлена Васильевича можно было всерьез не принимать.
Нет, были в их классе и толстушки, и дурнушки, и "синие чулки", и "очки-велосипеды". Всякого было среди двадцати двух-то девчонок. Но вот эта дюжина! Правильнее бы сказать – чертова дюжина, хоть и было их двенадцать. Но какие это были чертовски хорошенькие девицы! Потому и чертова дюжина…
Когда они шли по коридору, то обычный переменочный гвалт обрывался по мере их приближения и возрождался только далеко позади, когда они смешивались с толпой. Учитель физкультуры так волновался на их уроке, что  свистел в секундомер и царапал в журнале свистком, а военрук, засмотревшись на кордебалетные ряды ног, торчащие из-под парт, однажды защемил себе руку затвором автомата. Правда, вида не подал, терпел, как спартанский мальчик. Зато, заработал себе условный рефлекс и при виде женских коленок теперь испуганно хватался за палец.
В американской школе эти двенадцать девчонок смогли бы организовать коллектив поддержки школьной бейсбольной команды и имели бы оглушительный успех, выраженный в призах и аплодисментах, яркой иллюминации, фотографиях на глянцевых обложках. На родной же почве им приходилось добиваться успеха индивидуально, вне школьных стен, чаще всего в темноте и хорошо еще, что не под объективом.
Но прозвенел последний школьный звонок и наша "чертова дюжина", аномалия в мире равномерно разбавленной женской привлекательности, перестала существовать. Верлен Васильевич иногда вспоминал на уроках о классе невест, чаровниц, красавиц, но ему, по обыкновению, никто из учеников не верил.
Те же самые двенадцать девчонок сдавали экзамены, выскакивали замуж, пускались в авантюрные приключения, срезались, разводились, получали по своим хорошеньким физиономиям, словом жили вместе со страной. Так прошло несколько лет. Только в один из осенних тягуче-грустных вечеров одной из них (потом они долго спорили кому первому) пришла в голову мысль собрать всю "чертову дюжину", вспомнить тишину, которой не мог добиться в школьном коридоре даже сам директор, а они запросто смиряли толпу, просто вышагивая, как патруль из блоковских "Двенадцати". Вооружены они, правда, были значительно лучше страшненьких революционных солдатиков.
И вот теперь, поплавав по житейскому морю, среди белоснежных лайнеров и обломков кораблекрушений, им вдруг нестерпимо захотелось встретиться, чтобы хоть на вечер вернуться в исходную точку, оказаться опять на линии в низком старте. Может, зарядиться той самой энергией коллективной красоты? Может, просто посплетничать по бабьи?
Встретились на нейтральной территории, чтобы без всяких там хозяек, гостей, "чувствуйте себя, как дома", "здесь у меня спаленка", "мой зайчик не любит, когда трогают его тапочки"… Потому, сняли на выходные уютный загородный коттедж. Сначала, как водится, все вместе и одновременно орали, перебивая и не слушая друг друга, плакали и целовались. Потом, вспомнив, что даже девять женщин – греческих муз – нуждались в руководстве Аполлона, самоорганизовались, расселись в мягких креслах у камина, и решили рассказывать о себе по очереди, подробно и, по возможности, откровенно.
Очередность решили определять пустой бутылкой шампанского, признав ее за духовный центр и языческого бога. Когда же широкое зеленое горлышко бешено завертелось, все как-то примолкли, мысленно переводя первую стрелку на подруг. Бутылка стала притормаживать и, наконец, уставилась пустым глазом на эффектную молодую девушку, судя по прикиду, из преуспевающих.
– Светка Чернова! Колись, колись! – закричали одиннадцать девушек. – И чтобы побольше эротики… И романтики… И красоты человеческих отношений… Давай, Чернова!
– Была Чернова…
– Как?! Такое сочетание имени и фамилии угробила, варварша! Свет и тень, день и ночь, инь и ян… Убить тебя мало! Такую красоту испортила! Без ножа зарезала! Теперь-то ты кто? С чем сочетаешься?
– Не с чем, а с кем. По моему, тоже неплохо звучу… Но мы же договаривались по порядку! Так что заткнитесь и слушайте. Кобылы!..









1.

Два раза в неделю я хожу в элитный клуб на занятия шейпингом. Мне это ничего не стоит, в том смысле, что я не плачу за занятия ни копейки. Во-первых, инструктором здесь работает моя школьная подруга Наташка Солохина, по кличке Солоха. Во-вторых, Наташка говорит, что моя фигура – лучшая реклама для ее методики. "Принеси мне свою фотографию в купальнике, – просит она. – А когда ты станешь ленивой и толстой, сфотографируйся для меня еще раз. Я поменяю фотки местами и сделаю надпись: "До и после занятий шейпингом в нашей группе! Объявляется новый набор женщин любого возраста!"
Не дождется! Ленивой и толстой я никогда не стану, только если за очень большие деньги, от очень хорошей жизни. Только где она, хорошая жизнь? Потому, мне еще очень долго быть красивой и стройной.
Сегодня, после "групповухи", то есть групповых занятий, Солоха отправила меня на наклонную скамью – поднимать ноги, качать нижние мышцы живота.
– Светик, не нравится мне последнее время твой пресс, – говорит она. – Ты что, мать, не видишь: первые признаки намечающегося брюшка? Работай, Чернова, по-черному, чтобы этого безобразия я не видела!
Солоха не понимает, что в женщине должны быть линии, которыми мягко следуют мужские взгляды в закрома любви. Солохин идеал – женщина с мальчишеской фигурой. Это у нее последствия ее спортивного прошлого. В пятом классе, если я не ошибаюсь, Наташка записалась в секцию дзю-до. Все наши девчонки над ней смеялись, а она год за годом таскала на плече своего поддельного "Адидаса", ездила на сборы, соревнования. Я, например, ей частенько завидовала, когда на контрольной по алгебре Солоха сидела с загипсованной правой рукой и с глупой улыбкой постороннего смотрела, как я пытаюсь вытянуть из-под юбки нужную шпаргалку.
После школы наши дорожки разошлись: я поступила на филфак, она – в институт физической культуры. Я получила диплом филолога и блистательную перспективу превратиться в высохшую от ненависти к  ученикам воблу, орущую так, будто позабыла снять наушники, а Солоха стала тренером по спортивной борьбе и в придачу заработала себе приученный вывих плеча и пластинку в коленном суставе из полудрагоценного металла.
Братки-спортсмены не забыли Наташку и устроили ее вести шейпинг-группу для скучающих от безделья светских дам. А я? Непризнанные университетские гении, пытавшиеся завоевать мое сердце в студенческой столовой, заунывно читая заумные стишки, не забывая откусывать время от времени от сосиски, между прочим, купленной на мои деньги, казалось, ушли на дно конспиративных квартир, или опустились на дно дешевых рюмочных.
Ну, не было у меня вариантов. Помните, в популярнейшем фильме про советскую Золушку героиня артистки Муравьевой часами просиживает в академической библиотеке? Закидывает наживку на профессора? Поймала? Профессора, академики давно пойманы в сети другой женщины, вечно для них молодой, и божественно прекрасной – науки. Так что артистка Муравьева так ничего и не  наловила, кроме бывшего знаменитого хоккеиста, теперь известного алкоголика. Очень правдивое, жизненное кино!
Правда, был доцент Кораблев. Помню, как я перехватила его в длинном университетском коридоре. Вообще-то умолять, делать просительные жесты и шаркать ножкой было положено студентке Черновой, единственной из нашей группы еще не сдавшей зачет по германской стилистике. Ничего подобного! Это доцент Кораблев долго мялся, надевал очки, снимал, потел, как при защите докторской диссертации. А потом падающим голосом предложил мне приехать для сдачи зачета к нему на квартиру завтра вечером.
Весь канун несчастный доцент, видимо, потратил на уборку своей холостяцкой квартиры. Взгляд профессионального филолога, натренированный классической литературой в высвечивании деталей, тут же подметил пылевую границу в углу, разводы от мокрой тряпки на полировке. Доцент спешил и, наверное, уже нечто предвкушал.
Как можно было обмануть ожидания бедного ученого червячка?! Я постаралась явиться ему, словно откуда-то из самых его смелых фантазий. Когда по дороге сюда я заходила в трамвай, какой-то мужик восхищенно прокомментировал мой наряд: "Мама! Лелик! Аж, розетку видать!"
 Меток и ядрен язык простого народа! Особенно насчет розетки. Когда я присела на его холостяцкий диванчик, Кораблева будто током ударило, словно он два пальца в розетку сунул. Я имею в виду электрическую, конечно! Сначала он покраснел, потом побледнел, схватился за сердце, стал шарить по полкам в поисках таблеток, которые, наверное, спрятал перед моим приходом, чтобы не показаться старым и больным. Теперь он показался мне умирающим…
– Вашему папе нельзя волноваться, – сказал мне назидательно врач "скорой помощи". А когда я ответила, что я вообще-то его студентка, посмотрел на мою минимальную юбку и повторил то же самое, но с другой интонацией:
– Вашему "папе" нельзя волноваться…
Пришлось тащиться к "папе" в больницу с апельсинами, ключами от его квартиры и зачеткой. Похожий на поэта Некрасова в период "Последних песен", Кораблев посмотрел на меня, как на музу, и поставил свою подпись в зачетку.
Хотя потом, встречая меня, в университете он весь преображался, пытался заговаривать, но я никаких ему поводов не давала и старалась его избегать. Что я – убийца, что ли?
"Народная мудрость гласит: не родись красивою, а родись счастливою. Светлана Чернова много раз слышала эту пословицу, но не предполагала, что к ней она имеет самое прямое отношение…"  Так можно было бы начать очерк для журнала "Работница" про мою жизнь. После окончания университета, кроме диплома, у меня был некоторый опыт общажных скоротечных романов и вот эта затертая народная мудрость.
Да, правда, был еще Димка Волгин. Не мудрено и забыть! Тем более, что у нас с ним было тоже, что у Блока с его Прекрасной Дамой. Факультетский гений, постмодернист, структуалист, феноменолист Димка Волгин, кто угодно, но совершенно бесперспективный в смысле материального состояния и положения в обществе литератор, посвящал мне стихотворные ребусы, которые сам на следующее утро уже разгадать не мог. Поймав какой-то мой поворот головы, он убегал куда-то в дождь и снег, бродил по городу в поэтическом экстазе.
Сначала мне это нравилось, я даже играла роль этакой Мировой Души, как дочка Менделеева у поэтов-символистов, а потом он так меня, извините за непоэтическое выражение, достал, что я в один их канунов его поэтического озарения, показала ему тот самый конкретный жест. Ну, вы знаете! Его футболисты любят… Что после этого Дима сочинил, я не знаю, но не видела я его долго.
Одним словом, мне пришлось начинать свою жизнь сначала, правда, с дипломом о высшем гуманитарном образовании и со знанием двух иностранных языков. Не ожидала я от себя! Никак не представляла, что буду сидеть этакой лахудрой на кухне с газетой "Из рук в руки" и полосовать маркером объявления о приеме на работу. Это я-то? Заветная светящаяся цель на экранах мужских локаторов! Эпицентр университетских эротических бурь и землетрясений! Порчу себе маникюр в диске старого телефонного аппарата.
– Алло, я по объявлению… Уже не требуется?.. Я по объявлению… Какой гербалайф? Вам же требовался секретарь-референт? Ошибка? Нет, гербалайф мне не подходит. Кушайте сами… Я по объявлению… Секретарь… Как какой? Птица-секретарь!… А я думала – это зоопарк!.. Я по объявлению. Вам нужен секретарь или не нужен? Прошу отвечать четко и внятно!… Я не грублю. Извините… Двадцать три…Высшее… Английский и немецкий… Завтра в десять? Куда подъехать?…
 

2.

Я отрешенно задирала ноги на наклонной скамье, считая количество повторений. Вдруг я услышала глухой удар, звук катившейся по полу железяки и мужской плачущий голос:
– Уй, блин! Прямо по ноге!
Потом раздался спокойный голос Солохи:
– Вадик, сколько раз тебе говорить – не отвлекайся на женские прелести, а сосредоточься на упражнении. Так можно без ноги остаться…
Теперь ее голос прозвучал уже совсем рядом со мной:
– Ну, все, Светка, достаточно. Вадик блин от штанги себе на ногу уронил, на тебя засмотрелся. Еще одна твоя жертва…
Теперь мне, филологу, стало понятно, откуда вошло в наш разговорный язык слово "блин"!
– Слушай, Чернова, я, кажется, тебе блатную работенку подыскала. Видишь вон ту даму? Вся из себя такая…
В дальнем конце зала лениво вращала педали велотренажера молодящаяся особа, судя по прическе, подходящей скорее для светского приема, чем для шейпинга и тренажерного зала, с явным налетом провинциализма.
 – Знаешь кто это? Жена Поливанова. Кто такой Поливанов? Ты что серьезно не в курсе? Ты за прокладки кому деньги платишь? Аптеке? Сама ты аптека! Поливанову ты платишь. Поливанов – фармацевтический король.
– А это, значит, его королева? Я читала что-то про скандал с инсулином. Ей бы на велосипеде вдоль могил диабетиков прокатиться пару раз, а не здесь километры наматывать…
– Чернова, опять ты со своим черным юмором… Сейчас сделаешь упражнения на растяжку, а то что-то ты злобствуешь, как этот журналист… Как его? Да ладно. Слушай, Светка, Поливановой нужна гувернантка для ее дочки. Молодая девушка, интеллигентная, не уродка, знание английского и немецкого… Это же как раз для тебя! Я думаю, на детях Поливанов экономить не будет…
– Конечно, он на диабетиках сэкономит…
– Ты опять начинаешь?… Давай поговорю с Поливановой. Это твой шанс.
– Наташка, спасибо тебе огромное, но у меня вроде есть работа.
– Какая это работа? Секретарем в какой-то левой финансовой конторе! Да она завтра развалится, и ты останешься на улице. Подумай, Светка, не глупи…

 
Объединенная финансовая компания занимала два этажа скромного дворового флигеля, прятавшегося за музеем Арктики и Антарктики. Жемчужинами экспозиции музея была палатка папанинцев, в которой они проводили свои партийные собрания в полярных льдах, при этом выгоняя на пятидесятиградусный мороз единственного беспартийного еврея-радиста, а также чучела белых, вернее уже желтых, медведей.
Жемчужиной Объединенной финансовой компании была секретарь-референт генерального директора, то есть ваша покорная слуга.
В мои обязанности входило отвечать по телефону, что директора сегодня уже не будет, заваривать кофе, но самое главное, когда в приемной появлялись солидные клиенты, разговаривать с гудящей телефонной трубкой на хорошем английском или немецком, а потом подойти во время переговоров к генеральному и бесстрастным голосом сообщить ему при всех что-то вроде: "Олег Игоревич, звонил топ-менеджер Герхарда Шмуйхеля. Просил вам сообщить, что финансирование одобрено на уровне бундесрата земли Северная Вестфалия. Первые поступления следует ждать во втором квартале…" Если бы я даже передала генеральному сообщение от древнего царя Навуходоносора, что средства на строительство висячих садов уже закончились, высылайте еще, никто из его посетителей все равно ничего не понял бы, так  как пока я все это произносила, они мысленно меня раздевали. Вообще, при мне мало кому из мужчин удавалось думать о работе. Разве только нашему генеральному Олегу Игоревичу Ступенко, да и то только потому, что он был ярко выраженным подкаблучником, а сам этот зловещий каблук выглядывал из приоткрытых дверей соседнего кабинета. Здесь располагалась бухгалтерия финансовой компании во главе с женой генерального Аллой Александровной.
– Олег, зайди-ка ко мне на минутку, – время от времени слышался ее поставленный командный голос.
– Иду, иду, Аленький, – генеральный сбивался на шепоток, и притравленным крысенком семенил в бухгалтерию.
Потом следовал громогласный разнос за потерянную вчера в школе их сынулей сменную обувь. Привычные сотрудники компании уже не обращали на это внимания, а я как человек новый поначалу, не то чтобы удивлялась, а так, гаденько хихикала, повернувшись к экрану компьютера. Могу поспорить, что время от времени Алла давала нашему генеральному генеральные сражения, то есть била его по морде самым банальным образом: тапочкой или тряпкой.
Понятно, что в таких условиях ни о каком интиме с генеральным не могло быть и речи. А так можно и форму потерять! Если олениха не будет чувствовать позади себя голодных волчьих взглядов, то долгожданное появление белого оленя с золотыми рогами она встретит, извините, мясной костромской коровой. Закон естественного отбора!
Тут, наверное, и стало у меня расти небольшое эротическое брюшко, за которое я получила выговор от своей подруги, дражайшей Солохи. Вполне возможно, что еще годик такой жизни, и мне можно было бы фотографироваться на рекламную афишу ее шейпинг-клуба над словами: "До занятий", но жизнь внесла свои коррективы.
Директор и главный бухгалтер перестали появляться в офисе. Время от времени я слышала по телефону голос Олег Игоревича:
– Света, как там у нас дела?
– Все нормально, – отвечала я.
– Если будут спрашивать, я – в долгой командировке, когда буду – неизвестно.
– Хорошо, – отвечала я.
Но мне стало не очень хорошо перед обедом. Когда сотрудники компании стали группироваться для приема пищи, в офис ворвались несколько человек в камуфляже и масках и блокировали все двери. Самый здоровый омоновец занял пост у самой красивой белой двери в конце коридора, то есть у женского туалета. Потом появились два лысеющих мужичка в штатском, которые, подмигнув мне, прошли в директорский кабинет и бухгалтерию.
В воздухе летали бланки и платежки, как в городе, поспешно оставленном белогвардейцами. В коридор выносились коробки с документами и компьютеры.
Ко мне подошел тот самый здоровенный омоновец, демонстративно гремя наручниками:
– Слушай, красавица, сказать тебе правду?
Я подумала, что сейчас он попросит позолотить ему ручку, но он продолжил:
– Ты можешь сколько угодно притворяться, что тебе неизвестно, где прячется твой шеф. Моя бы воля, я задрал бы тебе юбку, поставил…
Он не успел развить тему, его позвал в кабинет человек в штатском за очередной коробкой. Я так и не узнала, использует ли он в сексе наручники, резиновую дубинку и черную маску. Но могу со всей ответственностью сказать, что секс как средство дознания лучше действует как раз в отношении мужчин. Так что я скорее добилась бы у него, где сейчас находится начальник управления внутренних дел, его шеф.
А на следующий день в наш покоренный готами Рим ворвались вандалы, то есть бандиты. У них не было автоматов и дубинок, как у омоновцев, поэтому они орали громче, ругались злее и даже побили старшего менеджера компании.
– Пантелей, давай возьмем вот эту ногастую с собой. Может, она знает, где Ступа прячется? А если не знает, так полежит…
Не дура, догадалась, что Ступа – это Ступенко, наш генеральный, а ногастая – это я. Дернул меня черт  явиться именно сегодня в мини-юбке!
Тот, кого назвали Пантелеем, похожий на тщательно выбритого самца гориллы, останавливается прямо перед  моим столом и таращится на меня остекленелыми глазами. Представьте себе, что смерть пришла к вам в офис, поставила в уголок косу, откинула капюшон и посмотрела на вас заинтересованным взглядом. Представили? Тогда вы меня поймете. Мне сразу захотелось очень многого: и по мелкой нужде, и чтобы меня вдруг перекосило на сторону, и чтобы опять появились омоновцы…, а лучше всего оказаться бы где-нибудь в другом, отдаленном месте, пусть даже в затяжном прыжке с парашютом, или на резиновом матрасе в Саргасовом море, или в палатке папанинцев, или даже рядом с ней по причине моей беспартийности… Вот уж правда: не родись красивою…
– Ты чего морду корчишь?! – не разжимая губ, пробормотал Пантелей. – Ты что дразнишься, что ли?
– Нет, что вы! Это у меня нервное, – поспешно ответила я.
– А, понятно… Обоссалась, наверное! – заржал довольный бандит.
Еще немного и он был бы прав. Но, как ни странно, в его лошадином ржанье мне показалось что-то человеческое, и я немного успокоилась.
– Никуда она не денется, Слон, – крикнул в темноту коридора Пантелей. – Адреса всех сотрудников у нас есть. Если на неделе не найдем Ступу и бабки, потрясем его работяг, а эту возьмем с собой. Не может быть, чтобы директорская подстилка ничего не знала. Все ты, красивая, знаешь. И где Ступа прячется, и где его бабульки зарыты. Не у тебя ли под юбкой?… Чего ты дергаешься?! Не трону! Сегодня у нас санитарный день. Поедешь с нами в баньку? А? Спинку тебе потрем, попарим… Запомни, меня зовут Пантелей. Еще увидимся…
Отчего я не внушаю мужчинам доверия, а внушаю им что-то другое? Загадка!
А контора моя, между тем, накрылась. Солоха накаркала. Да что контора? Как бы мне не накрыться банным тазиком! Нет, господа, так жить нельзя!
Дрожащей рукой я набрала рабочий телефон Наташки Солохиной.

3.


Это было похоже на рекламный ролик или американский сериал, где действующие лица разговаривают друг с другом  исключительно на тренажерах или в массажном кабинете.
Госпожа Поливанова лежала на животе в открытом купальнике, зачем-то выкатив для обзора свою грудь, а над ней колдовала массажистка. Я сидела на табуретке напротив, смотрела, как в ритм толчкам и нажимам качается голова моей будущей хозяйки, и тоже кивала ей, когда чувствовала, что пора отбивать такт вежливости.
– В ваши обязанности не входит стирка, готовка, закупка вещей и продуктов, – инструктировала меня разомлевшая уже госпожа Поливанова, таким образом, борясь с приступами дремоты. – Вы должны заниматься исключительно ребенком… Катя, здесь что-то такое тянет. Ниже. Под правой лопаткой. Да-да!… Исключительно ребенком. Для всего остального есть специальные люди. У вас высшее гуманитарное образование?
– Да, я закончила филфак.
– Кто вы по гороскопу?
– Скорпион.
– А по восточному?
– Дракон.
– Дракон… А я – Лошадь….
Поливанова задумалась. Вспоминала, должно быть, зодиакальные характеристики моего знака. Где же ваш семейный астролог? Как же так?! На массаж и без астролога!
– А у вас есть опыт работы с детьми?
Я видела издалека, как дети играют в песочнице, тюкая друг друга по головам пластмассовыми совочками, но решила правдоподобно соврать:
– У меня была школьная практика на четвертом курсе.
Должна признаться, что моя тетка Маргартика работает инспектором районо. Сами понимаете, где находится эта школа, которая дала мне положительную характеристику и поставила отличную оценку, я даже не представляю.
– Какими иностранными языками вы владеете? – госпожа Поливанова поморщилась, все-таки спина была у нее натуральная, в отличие от бюста.
– Английским и немецким свободно. Основной мой язык – английский. Немного говорю и читаю на норвежском.
– Это не понадобится, – растерянно проговорила Поливанова, видимо вспоминая, где находится эта самая Норвегия.
Сначала мне было довольно неловко рассказывать о себе в присутствии третьего лица. Но Поливанова относилась к массажистке как предмету неодушевленному, вроде фена, и скоро я тоже перестала обращать на нее всякое внимание.
– А ккк-ааа-ууу-ююю…, – она хотела меня о чем-то спросить, но в этот момент начался массажный прием "рубка", и ее челюсть затряслась, как у невротика. – Катя, сегодня мне так делать не надо…
Я чувствовала, что готовится какой-то коварный вопрос, и не ошиблась.
– Вы читали бестселлер этого года – роман Зюскинда "Парфюмер"? – спросила госпожа Поливанова с телевизионной интонацией в голосе.
Она даже приподняла голову, не обращая внимания на свой шейный остеохондроз, чтобы лучше видеть, как я буду мямлить. "Что, куколка? – читалось в ее взгляде. – Одни мужички на уме? После университета, небось, и книжки в руках не держала?"
– Прошу прощения, но "Парфюмер" написан уже больше двадцати лет назад. Я его прочитала в журнале "Иностранная литература" еще в девяносто первом году. А года два назад перечитала на немецком.
– Катя, в основании шеи что-то мне постоянно мешается, – закапризничала госпожа Поливанова, – обрати, пожалуйста, внимание на эту область. Скажите мне еще вот что. Какой метод вы применяете?
– Какой метод? – удивилась я.
– Ну, педагогический…
Во дает фармацевтическая королева! С педагогикой у меня были большие проблемы, но зато имелся опыт в ответах на разные, в том числе, глупые вопросы. Не знаешь конкретного ответа, отвечай в общем виде, но с трепетным чувством в голосе.
– Мой метод, – сказала я, чувствуя себя кем-то вроде Макаренко или Ушинского, – это любовь к детям.
Мадам Поливанова заметно смягчилась, то ли от моих слов, то ли от массажа.
– У нас пятилетняя дочурка. Прелесть ребенок…
Мне все это так надоело, что я чуть не брякнула: "Вообще-то я предпочитаю работать с мальчиками", но вовремя взяла себя в руки.
– Вы бы меня устроили, – уже томно выдохнула моя собеседница. – Но устроит ли вас одно из наших требований?
Я обратилась в слух, заранее про себя соглашаясь с любым требованием, кроме циничного.
– Я давно ищу гувернантку. Разговаривала уже со многими опытными профессионалками, – слово "профессионалки" ей что-то напомнило, и Поливанова поморщилась. –  Прекрасные характеристики, по два диплома, иностранные языки… Сами понимаете, на таких выгодных условиях у меня не было бы проблем  выбрать из них достойную. Но у меня самой есть особое условие… Я хочу, чтобы гувернантка моей дочери всю неделю жила у нас в доме, и только в субботу вечером могла бы быть свободной до воскресного вечера…
Делая неопределенно-задумчивое лицо, я в душе воздевала руки к небу. В моем положении, когда я так глупо вляпалась и стала козой отпущения в бандитских разборках, мне лучше всего было сесть на некоторое время в тюрьму. Но о такой тюрьме и еще на таких сказочных для меня условиях я могла только мечтать!
Паузу я все-таки выдержала, и со вздохом, мол, на что только не пойдешь из-за любви к детям, сказала:
– Я согласна…


4.

В одном из кулинарных рецептов Елены Молоховец в книге "Подарок молодым хозяйкам" есть такие примечательные слова, то есть написанные в примечании: "…после чего отжимки можно отдать на кухню людям". Вот и я пошла "в люди", буду питаться отжимками с барского стола и нянчить "ихнего дитятю".
Прощай мой родной уютный уголок! Моя, вернее моей тетки, однокомнатная "хрущеба", доконавшая дебильным "техно" соседа снизу и регулярными потопами от соседей сверху. Я ухожу "в люди", чтобы посмотреть, наконец, как люди живут. Так сказать, изнутри. К чему надо стремиться? За что надо бороться? Я иду к вам, золотые унитазы!
У моего подъезда маячил лохматый человек неопределенного возраста в старых джинсах и выцветшей футболке с надписью "God forbid!", что переводится, как "Избави бог!". Именно это я и подумала, когда узнала в нем своего  бывшего однокурсника и вечного поклонника Диму Волгина.
Он ходил между металлическими ограждениями газона, как тигр в клетке, и определенно сочинял что-то возвышенное. Я подошла к нему совершенно им незамеченной и пропела:
– Издалека долго, приперся ты, Волгин?
      Приперся ты, Волгин…
Дальше я не могла придумать, но талантливый Волгин, тут же подхватил, импровизируя:
– Любви преград нет.
   Среди снегов талых,
   Среди "хрущоб" старых,
   Он словно на иголках.
   Где ходишь ты, Свет?
– На поэтические вопросы я отвечать не обязана, – ответила я, переходя на прозу. – Причем поешь ты, Волгин, гнусаво и фальшиво, хотя жалостливо. Попробуй начать с "По приютам я с детства скитался". И где ты нашел летом талые снега? Если в моем сердце, то там – вообще вечная мерзлота…
Волгин смотрел на меня, как преданный пес, друг – собачья мордочка, только лизаться не бросался. А мне от его щенячьей радости сразу стало откровенно скучно.
– Я за тобой, Светоч! – вдруг торжественно произнес Дима. – Собирайся!
Мне всегда не очень нравилась его манера называть меня фабрикой по изготовлению канцелярских принадлежностей, поэтому я начинала потихоньку закипать.
– Интересно знать, куда? Судя по твоему прикиду, разгружать вагоны с комбикормом!
А что я еще должна была ему сказать? Жалость развращает мужчин…
– Нет, Свет, в Новый свет, – заговорил он откровенно слабыми стихами, совершенно не обижаясь. – Мне предлагают место в музее-усадьбе Александра Блока в Шахматово! Представляешь, как это здорово?!  "Встану я в утро туманное, солнце ударит в лицо. Ты ли, подруга желанная, всходишь ко мне на крыльцо?"…
– Не я, – поспешила отрезать, – не я это…
– Представь, старинная дворянская усадьба. Средняя полоса. Источник вдохновения Сан Саныча. Ты Прекрасной Дамой идешь по аллее. Ты будешь в розовом платье-капоте, с зонтиком в руке, молодая, розовая, сильная, как Флора… А за лесом и полем – Тараканово, где венчались Блок и Любовь Дмитриевна…
 – Это что – намек? Послушай, Волгин. В конце жизни эта самая Любовь Дмитриевна написала в дневнике: несчастье моей жизни – вышла замуж за Блока, счастье моей жизни – клубника со сливками… Понял встречный намек?
– Ты выбираешь клубнику со сливками? – спросил он упавшим голосом.
– Пока мне ее никто не предлагал, – успокоила я Диму. – Но если я буду, как дура, ходить с зонтиком из музейного реквизита в этой твоей Таракановке…
– Тараканове…
– Таракановке. Боюсь, мою клубнику и мои сливки сожрет какая-нибудь… княжна Тараканова.
– Я думал… Нет, я думаю и сейчас, что ты не такая, как все. Ты не можешь участвовать в этой всеобщей купле-продаже…
– Ты ошибся, Дима. Я хуже, чем все, вернее, чем большинство. Потому что они смотрят телевизор и думают, что это и есть настоящая жизнь. А я читала не только Зюскинда и знаю, что есть жизнь другая. Но совершенно сознательно я выбираю клубнику со сливками, которые, как ты уже понял, мне никто еще не предложил. Их туда гонят, как стадо баранов, рекламные ролики, а я иду туда сама.
– Я понял, – Дима смотрел на меня широко открытыми глазами, как теленок.
Видимо он опять вдохновился, и в его башке созрел образ падшей женщины, к которой он будет обращаться в слезливых стишках. Интересно все-таки знать, почему все эти творческие личности, при всей своей неординарности, выбирают себе в музы, а проще говоря, западают, не на оригинальность в виде толстой и носатой клухи, а на длинные ножки, крутые бедра, высокую грудь?
– Но я не понял: при чем здесь Зюскинд? – спросил Волгин.
– Зюскинд – к слову, Волгин… Только давай без вот этих банальностей. Типа, закричишь: ты просто – продажная девка империализма! Я в ответ тебе пощечину… Давай, без кино. Я просто нашла работу. Ты звал меня в старинную дворянскую усадьбу? Ты едешь один. Я уезжаю в современную буржуйскую усадьбу.
– Уезжаешь? В усадьбу? Кем? – кричал несчастный поэт, когда я уже бежала по лестнице вверх.
Я остановилась на площадке второго этажа и крикнула вниз:
– Кем? Кто был никем, тот станет всем!
– Светоч… – донеслось снизу.
Почти сволочь…




5.


Признаюсь, я представляла, что за мной заедет "Мерседес". Ладно, пусть "Ауди". Я стояла у своего подъезда со спортивной сумкой, готовая сделать первый шаг навстречу притормаживающей иномарке.
– Светлана! – услышала я мужской голос совсем  рядом. – Я от Поливанова. Попросили забросить вас по дороге.
У моего подъезда стоял пузатенький микроавтобус, явно хозяйственного назначения. Но место рядом с водителем было свободно. Что ж! Хорошо еще не рефрижератор со свежезамороженными цыплятами.
Всякий, впервые прибывающий на место своей службы, похож на Петеньку Гринева из "Капитанской дочки". Он подъезжал к Белгородской крепости и вместо стен с башнями увидел плетень и мельницу. Я думала увидеть приличный коттедж за забором, которые предлагают в объявлениях риэлтерские фирмы тысяч так за двести пятьдесят – триста, с лужайкой, возможно, кортом и гаражом. Простенько и со вкусом.
В тридцати минутах от города микроавтобус свернул с шоссе на изящную асфальтовую дорожку, миновал какие-то зеленые насаждения и вылетел на оперативный простор зеленых лугов, сбегавших к небольшому озеру, на которое невозможно было смотреть, не жмурясь от отраженных солнечных лучей.
Над всей равниной возвышался сказочный терем на холме. Терем, в прямом смысле слова. Трехэтажный, нежно-зеленого цвета с разновысотными двускатными крышами, мансардами, башенками. Маковки, казалось, сделанные из золота, пылали на солнце, и я не могла рассмотреть, что на них возвышалось. Что-то причудливо-звериное.
По другую сторону холма был то ли лес, то ли сад, то ли и то, и другое сразу.
Водитель Миша, привычный к такой роскошной панораме, как ни в чем не бывало, пытался развлекать меня анекдотами про новых русских, но я туго соображала, когда надо смеяться. Была, так сказать, под впечатлением.
Поближе показался забор из серого камня, украшенный черной ковкой. Я оценила истинные масштабы территории, когда мы покатили вдоль него.
Водитель Миша, видимо поняв причину моей вялой реакции на его юмор, переменил тему:
– Поливанов целое садоводство купил под усадьбу. Даже не торговался. Сколько тебе за участок? Пятнадцать? Получи и проваливай. А видишь флюгера на башнях? Из чистого золота отлиты. Не какого-нибудь дешевого, сусального, а самой высокой пробы…
– Вот оно дешевое лекарство для льготной категории граждан! – зачем-то почти продекламировала я.
– Ну, ты даешь! – только и сказал Миша, но посмотрел на меня с уважением.
Здравствуйте, золотые унитазы! Что вы есть на свете, я уже знаю почти наверняка. Я даже не удивлюсь, если вы мне вдруг ответите: "Здравствуй, Света Чернова! Хорошо выглядишь сегодня сзади!"
У ворот мы остановились. Они, наверное, входили в первую тройку российских садово-парковых дверей, незначительно пропустив вперед решетку Летнего Сада и Золотые ворота, кажется, Владимирского собора. Надо будет посмотреть в энциклопедии. Рядом с воротами была не просто будка охраны, а казарма лейб-гвардии его фармацевтического величества. Гордо реял на ветру трехцветный флаг. Охранники, правда, оказались одеты в простые черные комбинезоны с жетонами на груди, а не в мундиры и кирасы.
Меня высадили перед крыльцом терема, а микроавтобус поехал к хозяйственным постройкам в отдалении.
Я запрокинула голову, как старуха-интуристка. На башенках застыли в одном положении золотые флюгеры-обезьяны. На самой высокой маковке встала на дыбы опять же цельно-золотая лошадь. Догадавшись, кому посвящена эта цирковая кобыла, я тут же прикинула, как вместо нее смотрелся бы мой Дракон. Всякая женщина на моем месте позволила бы себе такую нескромную фантазию. Признаю, что Лошадь лепить значительно легче, хотя в такой круп пошло, должно быть, золота… пошло золота…
В приоткрытую боковую дверь на меня смотрело ангелоподобное существо. Глаза-пуговицы и курчавая золотая головка. Вот это настоящее золото! Без всяких проб!
Заметив, что ее обнаружили, золотая головка хотела спрятаться, но, передумала. Дверь чуть-чуть еще поползла и пропустила маленькую девочку в синей юбочке и матроске. Она встала на ступеньках, смешно скосолапив ножки, и с интересом посмотрела на меня уже в открытую.
– Здравствуйте, маленькая хозяйка большого дома! – сказала я и сделала глубокий реверанс.
– Здластвуйте, здластвуйте, – услышала я журчанье весеннего ручейка, правда картавого.
– Я приехала к вам из дальней страны, – продолжила я свою импровизацию, – где мне угрожали злые гоблины, и пугали свирепые орки. Не найдется ли уголка в вашем замке, чтобы приютить несчастную странницу?
– Конечно, найдется! – вскрикнула девочка. – Тебя здесь никто не тлонет. Я поплошу главного охланника дядю Сашу, он им покажет… А кто стлашнее? Гоблины или… эти…
– Орки? Одинаково страшные, – ответила я, хорошо представляя и тех, и других, потому что совсем недавно видела их в офисе финансовой компании. – Да, они почти одинаковые. Сразу и не разберешь. Поэтому они так и опасны.
Девочка вдруг подбежала ко мне, встала на носочки и прошептала:
– А ко мне сегодня должна плиехать злая Губил Натка. Она будет следить за мной. Я ее боюсь.
– Хочешь, я спасу тебя от злой гувернантки?
– Как же ты меня спасешь? – совсем, как сказочная девочка запричитала моя собеседница, вдруг переходя на современный деловой язык. – Договол уже подписан. Она уже едет и мечтает, что будет меня наказывать.
– Вот что мы сделаем, – я говорю ей в самое ушко с мягким пушистым завитком детских волосок. – Я скажу, что гувернантка, которая должна сегодня приехать, – это я. А когда злая гувернантка появится, охрана скажет ей, что уже одна приехала, а двух гувернанток им не надо. Она и уберется восвояси. Договорились?
– Договолились…, – зачарованно проговорила девочка.
– А мы с тобой будем дружить, играть, гулять, читать самые интересные книжки. Я научу тебя говорить на сказочных языках, на которых говорили Золушка и Гретхен. Идет?
– Кто идет? – не поняла она.
– Ну, идет… Это значит, подходит тебе мое предложение?
– Подходит, – согласилась она, но зачем-то оглянулась.
– Тогда давай знакомиться. Меня зовут Светлана.
– А меня Диана.
– Очень приятно. Вот и познакомились. Но о нашей с тобой тайне никому не рассказывай, а то мне придется уехать, и приедет эта самая настоящая…
– Губил Натка, – подсказала мне маленькая Диана.
Может, кто-то считает, что обманывать ребенка нехорошо. Но разве это обман? Разве не бежала я от гоблинов и орков? Разве не будем мы играть, читать, говорить на английском и немецком? Дружить? И вполне могла явиться строгая носатая дама из агентства гувернанток, которая третировала и муштровала бы бедную девочку. Так что обман был не так велик, а ключик к маленькой Диане на все время моего пребывания в Поливанов-холле я подобрала.


6.

Ангел упорхнул. Диана, что-то весело напевая, юркнула в приоткрывшуюся дверь.
И теперь ко мне навстречу вышел лысоватый мужчина, похожий на певца Муслима Магомаева, по крайней мере, артистической внешности, и не без благородства в лице.
– Видите? – спросил он меня вместо приветствия. – Ребенок носится без присмотра, путается под ногами, шпионит за взрослыми. Так что вас здесь ждут, как Спасителя… Меня зовут Бронислав Романович. Управляющий всем этим хозяйством.
Я тоже представилась, правда, на этот раз без реверанса и сказочного сюжета.
– Так что, Света, – продолжил он свое приветствие, переходящее в ненавязчивый инструктаж, – если что понадобится, конечно, в моей административно-хозяйственной компетенции, можете ко мне обращаться. Но непосредственно вы, в отличие от остального обслуживающего персонала, подчиняетесь самой Людмиле Игоревне и, конечно, Михаилу Павловичу Поливанову.
В этот момент откуда-то сверху раздался довольно неприятный громкий голос:
– Вы, обе! Сдадите пропуска в охрану!
И я, и Бронислав Романович вздрогнули и повернулись на крик. В окне второго этажа торчала взлохмаченная голова. Я посмотрела туда, куда был направлен ее гневный взгляд, и увидела на полянке двух дворничих. Они мирно беседовали, опираясь на металлические щетки. Теперь они растерянно задрали головы на этот властный окрик с небес и готовы были упасть на колени.
– Чтобы я вас больше не видел! Пошли вон отсюда! Болтать будете в очереди на бирже труда!
– Узнали? – тихо спросил меня Бронислав Романович. – Сам хозяин. Михаил Павлович Поливанов.
Я кивнула, хотя, разумеется, рассмотрела  отсюда только торчащие в разные стороны волосы и гневно раздувающиеся ноздри. Но когда их владелец обратил свой взгляд на нас, я действительно вспомнила, что это лицо мелькает время от времени по телевизору и на газетных страницах.
В странное мы живем время. Народные приметы погоды уже не действуют. Красная рябина, например, к морозной зиме и тому подобное. Не работают уже второе десятилетие и законы физиогномии. Поливанов, если судить по его лицу, должен был бы сейчас лежать в поле под трактором, кричать из ларька: "Куда суешь? Водочные бутылки не принимаем!" или выдавать на складе кирзовые армейские сапоги стриженым и ушастым новобранцам. А вот торчит теперь эта физиономия из-под хвоста золотой лошади и правит он человеческими судьбами, как из окна плюет.
– Броня, – строго сказал Поливанов, – опять я выполняю твою работу? Кто должен гонять обслугу и в хвост, и в гриву? Что это за московские дворики с бабами Манями? Пинками их вышибать, не считаясь с потерями! Как на войне! … Гувернантка?! Устроишься, зайдешь ко мне…
Поливанов исчез в окне. Бронислав Романович покачал головой:
– Отец родной! Спит и видит себя на губернаторском кресле. Вот на дворниках разминается…А сегодня вряд ли он вас, Света, примет. Сейчас умчится в город. Когда вернется – неизвестно. Так что спокойно привыкайте, присматривайтесь, а я вам сейчас покажу наше хозяйство, и ваше новое жилье.
Мужчинам в музеях подавай произведения искусства, а нам, бабам, дай только окунуться в быт, полюбопытствовать: на чем цари и царицы ели, пили и спали. Ну, а если экскурсовод еще расскажет с кем, как и когда, можем считать, что наш культурный уровень существенно вырос. Вот и я, как нормальная любопытная особа, ходила по этажам за Брониславом Романовичем и открывала рот реже для вопросов, чаще от изумления.
В доме Поливановых было три столовых, спортивный и тренажерный залы, бассейны крытый и открытый, баня, сауна, компьютерный, каминный, танцевальный залы… Здесь было все, о чем когда-нибудь мог прочитать или случайно услышать хозяин. Причем, он не утруждал себя выбором между тем или другим, а покупал и устанавливал в своем доме оба. Если бы Поливанов, подобно Владимиру Красно Солнышко, выбирал себе религию, то и крестился бы, и обрезался одновременно, а потом слушал бы православное пение под католический орган в сопровождении синтоистского барабана с кипой на макушке и красной точкой в районе третьего глаза.
Когда же Бронислав Романович сказал, что во внутренних покоях супругов Поливановых имеется и золотой унитаз, который я  считала моей фантазией, я совершенно потерялась. В этом доме царствовал не человек, не Поливанов, не его дражайшая супруга, а ее величество Излишество.
Как-то по телевизору показывали выставку предметов, которые когда-либо проглатывал человек. Знаете, наверное? Ложки, вилки, ножи, гвозди… Поражаешься, глядя на эту экспозицию, глотательным способностям человека. Но то, что умудрился заглотить  Поливанов, было выше моего воображения!
Тогда же я и сказала себе: "Этот заглотит и тебя, Светка Чернова, не поперхнувшись. И никуда ты не денешься!". Ничего! Барона Мюнхгаузена тоже проглотила гигантская рыба, а он ничего, не пропал. Поживем и мы в его брюхе. Долго ли господин Поливанов протянет с такой язвой?


7.

Мне отвели очень милую комнатку, светлую, уютную, с видом на озеро. Тут, по крайней мере, не было золотой лепнины и мавров с полированными гениталиями. Современная импортная мебель, которая стоит обычно в витринных окнах безлюдных мебельных салонов, компактная бытовая техника для личного употребления. В шкафу я обнаружила пару добротных и строгих костюмов моего размера (вот зачем в заполненной мной анкете спрашивались мои физические параметры), платья, халат, спортивный костюм, обувь, даже нижнее белье, по-моему, весьма эротичное. Как далеко заходила хозяйская забота о персонале!
На туалетном столике блестели разнообразные флакончики, бутылочки, коробочки. По дизайну, я не сразу смогла определить фирму производителя, потому что это был явно не мой уровень, потребителя среднего достатка. Да что я говорю? Какой средний достаток! Так, покупатель пробников с рыночных лотков. Тут я вспомнила вопрос госпожи Поливановой про роман "Парфюмер". Видимо, он ее впечатлил, и Поливанова взяла на себя заботу о запахах, исходящих от обслуживающего персонала. Или это касалось только меня?
В моей комнате было три двери. Одна вела в коридор, другая – в туалет и ванную комнату, третья – прямо в детскую моей воспитанницы. На маленьком письменном столе лежал мобильный телефон "Nokia", мечта идиотки, то есть моя! Я видела такой в салоне почти за 500 у.е.. Человек с высшим гуманитарным образованием, с критическим взглядом на окружающий мир, как маленький ребенок, получивший, наконец, вожделенную игрушку, забыла про все на свете. Я читала его инструкцию, как сонеты Шекспира, пробовала виброзвонок, голосовой набор, телефонную книгу, органайзер, диктофон, игры… Потом я прочитала, что у данной модели титановый корпус и растерялась: может, его забыл кто-нибудь из служащих?
В этот момент заиграла мелодия "Все могут короли", я неуверенно взяла в руки дорогую игрушку. В трубке послышался уже знакомый голос управляющего Бронислава Романовича:
– Светлана, вся одежда, обувь, туалетные принадлежности, предназначены вам. Мобильный телефон, который сейчас у вас в руках, тоже – для вас. Носите его все время с собой…
Была бы я дома, закричала "Вау!". Но теперь я не просто Светка, а воспитатель, источник хороших манер, достойный пример для подражания. "Вау!", моя деточка, это есть дурной тон! Фи! Я оставляю вас без сладкого! Пусть без сладкого, но зато с мобильником.
Вы не подумайте, что я такая дикая, как зебра. У меня был мобильник, правда, я купила его с рук за полторы тысячи рублей, и там было всего две функции: в него можно было говорить и слушать. Жаль только, что  все мои абоненты, даже спортивная Наташка Солоха, сразу сделались поголовно больными хроническим бронхитом. Но я не расстраивалась, напротив, гордо носила его на шнурке. Пока пробегавший мимо физкультурник не сорвал его с меня. Я даже несколько метров бежала за ним, правда, не для того чтобы отобрать мобильник, а чтобы за шнурок он не оторвал мое ухо.
Надо было отряхнуться от старого мира, и я пошла принимать душ. Человек так быстро привыкает к роскоши, что все сантехнические прибамбасы я уже воспринимала, как должное, то есть не балдела, а просто мылась, прежде чем облачиться в мою полевую форму, видимо, от "Nina Ricci".
Я стояла перед зеркалом. Темно-лиловый цвет костюма мне оказался очень к лицу. Признаться, не ожидала! Интересно, что длину ног я в анкетных данных не указывала, но юбку кто-то таинственный подобрал идеальную для моей деятельности: немного выше колен. Современная, в меру привлекательная, без тени вульгарности. Чуть теплее деловой женщины, заметно  холоднее подруги по университету. Гувернантка…


8.




Каждая бедная семья бедна деньгами, каждая богатая семья бедна воображением. Так, по крайней мере, кажется всем сторонним наблюдателям чужого достатка. "Вот я бы такое устроил на их месте!" – думает он. Но чтобы он такое устроил? Вместо золотых рыбок пустил в фонтан пираний, а вместо воды – шампанское? К золотым унитазам прицепил бы платиновые стульчаки? Приказал, чтобы за него пережевывали пищу? Все это уже было. Все это уже перепробовано. Все это старо, как мир.
Задумался когда-то русский народ над проблемой богатства. Стал придумывать сказки. Смотрит: скучен этот самый достаток, роскошь – однообразна. Плюнул и полез опять на печь спать под шуршанье тараканов.
Мало нас осталось беззаветных борцов, бескорыстно стремящихся к роскошной, обеспеченной жизни, верящих в собственный оригинальный талант в распоряжении богатством.
Примерно так размышляла я, сидя за первым моим ужином в семье Поливановых, в столовой третьего этажа.
В приеме пищи в Поливанов-холле существовала своя иерархическая лестница, ступеням которой соответствовали три столовых на трех этажах. На самом нижнем этаже, рядом с кухней, питались рядовые служащие: охранники, дворники, садовник, банщик, прачка и другие. На втором этаже закусывали руководители служб: управляющий, начальник охраны, имиджмейкер и прочие.
И, наконец, святая святых – столовая третьего этажа, где насыщались калориями члены семьи Поливановых, их партнеры по бизнесу, гости, знаменитости, друзья, родственники и… ваша покорная слуга, то есть гувернантка. Такова была моя обязанность.
Вот она – моя обязанность – ковыряется в тарелке, ерзает на стуле. Всем своим видом старается показать, что больше всего на свете она ненавидит процесс потребления пищи. Дай бог ей сохранить такой аппетит на всю ее долгую женскую жизнь. Нет, пройдет лет тридцать, и склонная к полноте женщина, собьется в подсчете съеденных ею калорий, махнет рукой, вспомнит, что лучше всего начинать новую жизнь с понедельника, что сегодня еще субботний вечер, и крикнет официанта голодным голосом…
Но детям надо есть, причем самое для них невкусное. Я вспомнила все известные мне педагогические приемы на этот счет. Их было всего два. Первый – про Ленина, который пришел в детский сад и тут же создал из детей партию – "Общество чистых тарелок". Хорошо, что не догадался с малышами поднять восстание, отобрать у кухарки все продукты и поделить поровну!
Другой, более современный прием был продемонстрирован в фильме "Джентльмены удачи", где директор садика отменяет завтрак, по причине космического полета. Дети берут космические ложки и хорошенько подкрепляются перед вылетом.
 Теперь была моя очередь, после Ленина и Леонова. Я это чувствовала по взгляду госпожи Поливановой, внимательно наблюдавшей за мной и Дианкой.
Я наклонилась к моей воспитаннице и сказала ей шепотом:
– Сейчас мы будем играть с тобой в интересную игру.
– Плямо за столом?! – удивилась она. – А нас не залугают?
– Заругают, если ты будешь играть неправильно. Слушай, как надо в нее играть…
Маленькое, нежное ушко Дианки даже порозовело от внимания.
– …Игра называется – "Покормить червячка". Злые люди любят вообще-то заморить своего червячка, но мы-то с тобой люди добрые. Правда? Так вот. У меня в животе живет червячок, и у тебя живет свой червячок. Моего зовут… Дима Волгин, – ничего другого мне в голову в этот момент не лезло. – А твоего?
– Моего челвячка зовут… Вася, а фамилия его… Можно, он будет без фамилии?
– Можно… Здравствуй, Вася!
– Здлавствуй, Дима Волгин!
– Тише. Говори тише…Тебя уже Дианка кормила?
– Нет, еще. Я такой несчастный и голодный…
– И меня еще Света не кормила, а так хотелось бы покушать…
Честно говоря, я так хорошо представила себе этого самого сидящего в животе паразита, что мне есть напрочь расхотелось, зато Дианка ела с завидным аппетитом, не замечая удивленного взгляда госпожи Поливановой. Время от времени она поглаживала себя по животику и каким-то утробным голоском, видимо, стараясь говорить внутрь себя, приговаривала:
– Кушай холошенько, челвячок… Будешь большим и сильным, как удав… И будет у тебя фамилия, как у Светиного…
– Я вижу, Светлана, у вас есть поход к Дианке, – сказала Поливанова, поощряя меня сдержанной аристократической улыбкой. Видно, ходила на специальные курсы "Прохладной приветливости".
Но я приложила палец к губам и показала ей взглядом на Диану. Задним умом понимая, что, наверное, выхожу за границу дозволенного. По ухоженному лицу Поливановой пробежала мимолетная тень, но она, преодолев себя, ответила мне приятной улыбкой и повторила мой жест, приложив палец к губам.
Еще не хватало мне нажить такого врага? Если враждовать, то с дворничихой. А с поваром лучше поддерживать сугубо деловые, нейтральные отношение, чтобы и не отравил, и не перекормил.
Надо сказать, что блюда поднимались  из кухни на третий этаж в небольшом лифте. Меня разбирал смех, когда я представляла, как ужинающие на нижних этажах выгружают себе в тарелки кусочки повкуснее из проезжающих вверх плошек и горшочков. К сожалению, поделиться  наблюдением и похихикать было не с кем. Разве что с Дианкой. Но она не поняла бы, что же здесь такого.
За столом нас было четверо, то есть кроме меня, госпожи Поливановой, пятилетней Дианки, еще сын Поливановых Олег, подросток лет пятнадцати, довольно развязанный молодой человек, судя по всему избалованный и обделенный родительским вниманием одновременно. Богатые семьи частенько откупаются не только от налоговой полиции, но и от собственных детей. Олег, как я узнала впоследствии, сын Поливанова от первой жены, получал уроки добра и нравственности из компьютерных игр и Интернета, а не от матери и отца. К концу ужина появился и сам отец семейства.
Дверь вдруг распахнулась, и на пороге показался Поливанов в неправдоподобно шикарном костюме, со сдвинутым галстуком, как обычно всклокоченной головой, похожий на постаревшего двоечника, который вернулся в свой класс после сорокалетнего прогула.
– Жрут! – сказал он вместо приветствия. – Буржуи! В стране черт знает что происходит, а они жрут!
Всем сидящим за столом, стало как-то не удобно за свои аппетиты и за все происходящее в стране. Воцарилось молчание. Поливанов, довольный произведенным эффектом, уже готов был продолжить в том же духе, но в тишине прозвенел звонкий голосок:
– Папа! Так люди не говолят. Так говолят менты по телевизолу. А надо говолить: плиятного аппетита!


9.

А потом я чуть не пожалела о неосторожных мыслях, насчет глотательных способностей господина Поливанова. Как это обычно бывает, тот злой гномик, который тихонько хихикает над нами, переводит стрелки наших судеб, путает, ставит все с ног на голову, и на этот раз меня подслушал и зло подшутил.
В первый вечер я прочитала Дианке на ночь сказку про Стойкого Оловянного Солдатика. Я старалась читать по ролям, меняя голос, и за чертика из табакерки, и за крысу… Когда я закрыла последнюю страницу и приготовилась пожелать моей воспитаннице спокойной ночи, то обнаружила ее уткнувшейся в подушку с дрожащими от рыданий маленькими плечиками.
Я чуть сама не разрыдалась по-бабьи. Стала говорить, что это только сказка, выдумка Андерсена, но Дианка не хотела ничего слушать.
– Только блошка осталась… Только блошка… – слышала я сквозь слезы, не сразу понимая, что ребенок имел в виду "брошку", а не насекомое-паразит.
Я гладила кудряшки, которые опять мгновенно скручивались в колечки, не зная, чем мне успокоить Дианку. Надо же было устроить ребенку истерику в первый же вечер?!  Но кто же знал, что в семье акул капитализма растет маленькая живая тростиночка?
– Они не погибли в огне, – сказала я, наконец, – ты сама это прекрасно знаешь…
Дианка подняла на меня глаза, похожие на два маленьких озера.
– Солдатик и Танцовщица любили друг друга. А настоящую любовь нельзя сжечь в огне…
Рассказывая, я видела, как просыхают дианкины слезы, и сама верила себе.
– Они никогда не умрут. Мне когда-то  прочитала мама про их любовь, я прочитала тебе, ты, когда станешь мамой, прочитаешь своей дочке или сыну…
– Дочке, – подсказала Дианка.
– …дочке. Солдатик и Танцовщица живы в нашей памяти, их любовь живет в наших сердцах…
Боже, что говорю я пятилетнему ребенку? Что она может в этом понять?
– Дианочка, ты понимаешь меня?
– Да, Света, – совершенно по-взрослому сказала моя воспитанница, – я очень холошо тебя понимаю.
– Их любовь вечно будет жить в сердцах всех людей. От этих двух угольков загорается в каждом сердце рано или поздно настоящая любовь…
– И у тебя? – спросила вдруг Дианка.
Про себя я, признаться, не думала, пока отдувалась за все человечество. Сказать ребенку, что не все так просто, что есть закрытые на все ставни сердца для любви, что любовь слепа и глуха? Кто-то из известных русских писателей сказал в каком-то откровении отчаянья, когда его бросила любимая девушка, что молиться о любви бесполезно.
– И у тебя? – опять спросила Дианка.
– И у меня…

Дианка заснула удивительно быстро после такого бурного проявления чувств. Я тихонько вышла из детской и, прикрывая дверь, услышала пиликанье моего мобильника. Кому это я понадобилась на сон грядущий? Кому еще сказочку прочитать? Кого утешить проповедью о вечной неумирающей любви?
– Это Поливанов, – услышала я уже узнаваемый голос, – зайди ко мне в кабинет на пару минут, разговор есть…
– А… я не знаю, где ваш кабинет, – успела сказать я, пока он не отключился.
– Пойдешь по коридору, потом будет бильярдная, потом – каминный зал, опять коридор, греческий зал… Ну, где скульптуры голых греков стоят… Еще один холл, а там я тебя встречу…
Я шла и вспоминала двух уволенных на моих глазах дворничих. Не ждет ли меня их судьба? Кто знает этих самодуров? Может, он выгонит меня за дианкино замечание во время ужина? Может, по его мнению, я должна была строго одернуть ребенка? Кто их знает, что от них ждать?
Бывает, идет навстречу собака, с таким странным темным взглядом, и не знаешь, пройдет ли она мимо, или вдруг бросится на тебя? У этого Поливанова точно такой же взгляд. То ли пройдет, то ли бросится. Мне даже пришло в голову, что сам господин Поливанов, наверняка, не знает, что он выкинет в следующий момент. Эту моду на непредсказуемость поведения в высшем обществе ввел Жириновский. Владимир Вольфович, конечно, лукавит – сам он очень даже предсказуем, но вот такие, как Поливанов, завидуют его имиджу, подражают ему. А я ведь, кажется, слышала по радио или по телеку, что фармацевтический миллионер Поливанов собирается в большую политику. Тогда все понятно! Как бы меня за волосы не схватил, для тренировки?
Дверь кабинета была приоткрыта. В полумрак греческого зала падал зеленоватый свет.
– Проходи, чего там топчешься?! – услышала я голос хозяина.
Поливанов сидел в глубоком кресле у камина. Был он без пиджака, в белой рубашке, расстегнутой чуть ли не до пояса. К холодному камину были выставлены какие-то странные тапочки, должно быть, из очень дорогой кожи.
Он перехватил мой взгляд и, приподняв ногу, пояснил:
– Из натурального крокодила. Мужчина должен ходить в шкуре медведя или льва. Так заложено его природой самца. Я ношу тапочки из крокодила… Закрой дверь…
Ну вот, начинается. Не успела я толком приступить к своим обязанностям, а меня уже собираются использовать не по назначению.
– Как тебя? Света? Вот что, Света, я человек – простой, трудяга. Все, что ты видишь, заработал своей головой, своим потом. Отношения у меня с людьми и женщинами тоже простые. Вот так. Ты языками владеешь?
– Английским, немецким…
– А языком? – хмыкнул Поливанов. – Короче говоря, будешь иногда делать мне минет, или еще куда, там посмотрим по обстановке. Двести баксов за раз. Годится? Тогда двигай ягодицы… Стихи!… Вдох глубокий, губы шире…Приступай…
Это к вопросу о глотательных способностях! Накаркала, дура…
Я стояла, как стукнутая пыльным мешком. В голове крутилась какая-то чехарда: высшее образование, два языка, педагогический опыт, Зюскинд, Дианка, вечная любовь… И вот – минет, двести баксов, приступай, пошла вон… Какая-то дешевая порнуха! Только в этот момент, когда должно начаться самое интересное для озабоченного зрителя, вдруг видеокассету заклинило. Все замерло. Зритель жмет на кнопки, ничего не может понять. Но дело было в партнерше. Она думала, что ей дали приличную роль, пусть не главную, но в кадре, а ее, как оказалось, хотят использовать в дешевом, вернее, в не очень дешевом порно.
В голову лезли всякие глупые отговорки, как перед сдачей нормативов на уроке физкультуры. "У меня нога болит! " Нет, лучше горло…
И обидно еще до слез. При моих данных, и не одного самого тупого комплимента, ни секунды звериного ухаживания самца за самкой. А еще в крокодиловых тапочках! Даже попросить меня раздеться, и то не соизволил. Насколько я помню, так овладевал женщинами Наполеон Бонапарт. Подписывал какие-то государственные бумаги, приходила дама, ложилась, он брал ее, не отстегивая шпаги, и опять переходил к изучению документов.
– Что такое? Мало предложил? – в спокойном голосе Поливанова даже не было нормального для мужчины нетерпения. – Так и говори. Торгуйся! Это нормально! Говори свою цену!
Только когда он заговорил о торговле, в его голосе послышалось некоторое возбуждение.
– Михаил Павлович, – сказала я, чувствуя себя Орлеанской девой, – вы взяли меня на работу в качестве гувернантки, на мне лежит множество обязанностей по воспитанию и обучению вашей младшей дочки…
Я погнала свою кобылу, еще не зная, куда она меня вывезет.
– Вы меня спросили про языки, а затем про язык. И вы были совершенно правы. Можно сказать, в самую точку попали. Язык относится к тем органам речи, которые напрямую участвуют в звукообразовании…
Только не молчи, Шехерезада! Неси свою околесицу хоть до утра!
– Язык для лингвиста представляет собой часть музыкального инструмента, такую же, как для скрипача смычок. Например, для извлечения звука \ t\  кончик языка должен быть приподнят и прижат к альвеолам…
– К чему прижат? – переспросил Поливанов, видимо, соображая – только что я сошла с ума, или уже была такой от рождения.
– К альвеолам, – спокойно повторила я и понеслась дальше. – Артикуляция имеет для английского языка важнейшее значение. Неправильное положение языка, губ, зубов, может изменить произносимое слово до неузнаваемости. Например…
– Примеров не надо, – оборвал меня Поливанов. – Переходи к выводу.
– Грубое вмешательство в тонкий инструментарий органов речи большим…, – я посмотрела вопросительно на Поливанова, и он самодовольно кивнул, – очень большим… предметом, может испортить этот сложный механизм, необходимый для правильного извлечения звуков…
– Достаточно, – остановил мой словесный понос Поливанов.
Вот и все. Спать на новом месте мне уже не придется. Прощай мой строгий костюм, который так шел моей фигуре! Прощай, мечта-мобильник, на который мне не заработать никогда, даже если я буду ежедневно позволять вторгаться в хрупкий мир органов речи всяким посторонним предметам!
– Ну, ты даешь! – Поливанов вдруг захохотал, откинувшись в кресле, а, успокоившись, продолжил. – Непростая ты девка. Скоро буду баллотироваться в губернаторы. Слушал тебя и думал: не взять ли ее доверенным лицом? Речи будет мне писать, в дискуссиях на телевидении выступать? А что, Свет? Красивая баба, и язык подвешен… Не дергайся на счет языка. Не хочешь делать минет – не надо. Права ты. Так тебя использовать – смычком картошку чистить…
Поливанов опять захохотал, показывая свою открытую пасть. Невольно пришла мысль об альтернативном большом, очень большом предмете.
Он замолчал, взгляд его прошелся по мне снизу вверх и обратно. Опять начинается? Переходим к другим органам? Неужели придется доказывать, что немцы разговаривают именно этим?
– Ладно, Света, – Поливанов вздохнул и стукнул ладонью по подлокотнику кресла, – иди отдыхай, занимайся с Дианой, а там посмотрим. Да, еще вот что… Не обижайся на меня. Я человек прямой и жесткий, как этот….ха-ха…большой предмет…



10.

Как говорила домомучительница Фрекен Бок: ах, какая мука – воспитывать детей! Я с ней совершенно согласна, если представить ребенка вообще, вечно орущего, нудящего, капризного. Но моя маленькая Дианка – это совсем другое! Я так и не поняла: есть ли у меня педагогические способности, могу ли я ладить с детьми? Я могу ладить с конкретной маленькой девочкой, дружить с Дианкой!
С утра, вместо скучной зарядки, мы устраиваем аэробику медвежат или шейпинг котят. Под какую-то дикую музыку, мы бросаем плюшевых зверей под потолок, прыгаем, кувыркаемся, встаем на мостик с мишкой на животе и делаем шпагат с котенком на голове. Дианка уверена, что это упражняются ее плюшевые друзья, а мы им только помогаем.
Потом мы завтракаем с ней вдвоем, если не считать официантку Олю, которую мы не слишком беспокоим. В это время хозяин уже давно умчался по делам, а хозяйка еще не проснулась. Мы могли бы завтракать с Поливановым-младшим, но я специально затягивала время на умывание и одевание, чтобы он успел поесть и уехать в гимназию. Что-то было в нем отталкивающее. Может, переходный возраст?
На территории был специально оборудованный "детский городок" для Дианы, с маленьким теремком, горками, качелями, каруселями, качалками, лошадками, верблюжатами… Но мы почему-то предпочитали уходить в сад, ходить по дорожкам, слушать птиц. Я рассказывала ей длинные истории, используя сюжеты произведений мировой классической литературы. Детских стихов я совсем не знала, это был серьезный пробел, но как-то утром, когда мы шли с ней по садовой дорожке, я вдруг вспомнила строчки из раннего Блока:
Ты из шепота слов родилась,
В вечереющий сад забралась,
И осыпала вишневый цвет,
Прозвенел твой прощальный привет…
– Про кого это стихотволение? – спросила Дианка.
– Про Прекрасную Даму, – ответила я. – Но вообще-то и про тебя, и про меня.
Мне пришлось обратиться к управляющему Брониславу Романовичу с первой просьбой – заказать томик стихов Блока. Наизусть я помнила только какие-то несколько первых строчек. Теперь мы вышагивали по аллеям и дорожкам усадьбы Поливановых и читали вслух цикл стихов о Прекрасной Даме, вместо "Идет бычок, качается…".Иногда мы гуляли по большому лугу, гонялись за бабочками и кузнечиками, постепенно спускаясь к озеру.
Озеро было небольшое – десертное блюдечко на огромном обеденном столе усадьбы Поливановых. На берегу – маленький сруб русской бани, чуть подальше деревянные мостки с привязанными разноцветными лодочками.
Дианка всякий раз просила меня потрогать воду – ей не терпелось открыть купальный сезон. Мне самой часто хотелось броситься в прозрачную воду, и, преодолев легкий шок перехода в другую стихию, выплыть легко и размеренно на самую середину озера. Но я не могла предать Дианку, получая удовольствие в одиночку.
Пока мы плавали с Дианкой в шикарном крытом бассейне, оборудованном и горками, и вышкой. Особенную радость нам доставлял искусственный водопад, под который мы забирались, держась за руки, чтобы маленькую Дианку не смыло сильным потоком. Струи воды мяли и колотили тело, как руки массажиста.
Как-то раз, когда я почти силой вытаскивала лягушонка-Дианку из-под водопада, буквально кожей почувствовала на себе чей-то взгляд. На той стороне бассейна стоял Олег, Поливанов-младший, и пялился на меня, как на музейный экспонат. Честно говоря, ему было на что посмотреть. Сильными потоками воды мой и без того маленький купальник почти сошел на нет.
После этого случая я часто стала замечать на себе, вернее на определенных частях моего тела, озабоченный взгляд Поливанова-младшего. В будние дни его привозили из гимназии почти уже под вечер, но в выходные дни я попадала под его оперативное наблюдение.
В один из ярких солнечных дней в конце мая, мы гуляли с Дианкой на детской площадке. Девочка, как заведенная, забиралась на пластиковую горку и скатывалась на попке вниз, забиралась и скатывалась. Бросив случайный взгляд в сторону особняка, я заметила в окне третьего этажа два вспыхнувших солнечных зайчика. Это значило, что Поливанов-младший следит за мной в бинокль, прячась за шторой.
Все это начинало меня раздражать. Поколения Поливановых доставали меня, сменяя друг друга, я не имею в виду мою воспитанницу. Хотелось сделать что-нибудь этакое, выкинуть дерзкое, непристойное.
Я крикнула Дианке, что начинаем играть в прятки. Поставила ее за теремок и велела считать до десяти, только медленно. Сама встала за горкой, чтобы меня было хорошо видно наблюдателю, и стала медленно поднимать юбку.
– Тли, четыле…, – старательно произносила числительные Дианка за теремком, а моя юбка под счет задиралась выше и выше.
Интересно, что сейчас творилось на третьем этаже за шторой?
– Девять, десять. Я иду искать! – крикнула Дианка.
В этот момент я резко рванула  юбку вверх и показала наблюдателю то место, которое он так жаждал лицезреть. Что-то похожее в "Тихом доне" продемонстрировала одна их хуторских казачек с криком: "А это ты видал, черт малохольный!"
Солнечные зайчики мгновенно пропали.
Тут меня, правда, осенило: а вдруг это был кто-нибудь из персонала, в конце концов – сам Поливанов-старший? Хороша гувернантка! Какая-то бесстыжая хуторская баба! Подумают еще, что это своеобразный протест? Демонстрация! Как бы мне не всыпали на конюшне по этому самому оголенному месту?
Однако, судя по тому, как покраснел за ужином и не смог ни разу оторвать свой взгляд от тарелки Поливанов-младший, я волновалась напрасно.



11.

Дианка была не только трогательным, милым ребенком, но и очень способным. Английские слова и выражения она тут же повторяла за мной, словно не запоминала, а вспоминала их. Это тоже была своеобразная игра. Мачеха приказывала Золушке: "Открой окно! Закрой дверь! Читай книгу!" Золушка обращалась к птичкам и зверятам: "Помогите! Принесите мне ленточку! Дайте мне воды!" Обезьянка считала бананы, медвежонок читал стихотворение…
Была у нас, правда, серьезная проблема – это дианкина буква "эр". Брошка-блошка, рожки-ложки… Я сказала госпоже Поливановой, что надо бы обратиться к опытному специалисту. Она сначала удивилась: неужели нас в университете этому не учили, но  все-таки согласилась привозить пару раз в неделю логопеда.
Но мне некогда было ждать, с меня спрашивали за мою работу, поэтому я решила попробовать сама.
Как всегда, сначала была сказка про тигренка, который не умел рычать, и его все обижали, и никто в лесу не боялся. Дианка так переживала за тигренка, что очень старательно напрягала язычок, заставляла его вибрировать. А я никак не могла вспомнить никакой скороговорки на эту злосчастную букву, кроме этой с кавказской тематикой про гору Арарат. Тогда я стала перебирать в голове известные песни.
Я тогда еще не знала, что с маленькими детьми так всегда и бывает. Мучаешься, бьешься, заставляешь, объясняешь – ничего не выходит. И вдруг однажды заходишь в детскую, чтобы собрать ребенка на прогулку, как вдруг из толпы кукол, лошадок, медведей слышится известная песня прошлых лет, исполняемая тонким голоском, но с таким повышенным акцентом на букве "эр", что песня приобретала блатной оттенок:
– Ррраскинулось моррре ширроко…
Весь день Дианка терроризировала своей буквой "эр" охранников, дворников, садовника, всех, кто попадался ей на пути. Все они слушали ее новую букву в словах приветствия, потом в стихотворении, затем в песне.
А вечером Дианка ворвалась в кабинет отца, который после заседания своего избирательного штаба решил подремать на диване.
– Ррраскинулось моррре ширрроко…
Поливанов не сразу понял в чем дело, а, проснувшись, вызвал меня к себе, поблагодарил за рычащую дочку, за пропаганду русской народной песни, а потом вручил мне в торжественно-интимной обстановке пятьсот долларов. Нет, я на педагогической ниве не меньше заработаю, чем на поприще сексуальных услуг. А поприще это было широко….
В один из вечеров, уложив Дианку, я решила и сама лечь пораньше спать. Приняв душ, я стояла в махровом халатике перед тихо балакавшим телевизором и сушила волосы феном. В дверь постучали. В гости ко мне из внешнего мира мог проникнуть разве что японский лазутчик ниндзя. Значит, Поливанов?
Я ошиблась на одну букву. Это была Поливанова.
– Можно к вам? – спросила она, мило улыбаясь, и прошла, конечно, не дожидаясь моего приглашения.
Она была в каком-то ярком халате, не то с глубокими разрезами, не то с широкими лентами вместо подола.
– Скучно, – сказала Поливанова, довольно откровенно разваливаясь в кресле. – Поболтать хочется, а не с кем. Вы не против?
Непонятно откуда в ее руках вдруг появилась бутылка вина, наверняка, безумно дорогого, какого-то легендарного урожая и две хрустальных рюмки, которыми, наверняка, Екатерина Великая чокалась со своими фаворитами.
Мы выпили. Вино было действительно какого-то удивительного вкуса, с привкусом… Впрочем, я в этом ничего не понимаю.
– Света, переключите, пожалуйста, на НТВ, – попросила она. – Сейчас покажут…
Я хотела спросить, что там такое покажут, но на экране уже показалось знакомая взлохмаченная голова. Поливанов шел куда-то по коридору, видимо, административного здания. За ним растянулось его окружение. Пару раз мелькнула фигура госпожи Поливановой, один раз ее взяли крупным планом.
– Говорила этой дуре, что не идут мне перья, – прокомментировала она свою прическу.
Внезапно Поливанов остановился. Свита налетела на него, пугливо перестроилась.
– У нас в России самые красивые женщины, – выкрикнул в камеру Поливанов. – Какие там Клаудии Шифер! Куда им до наших женщин! Иди сюда! Что ты там топчешься?!
Поливанов раздвинул толпу приближенных и вытащил под камеры свою супругу. Моя хозяйка в кресле издала протяжный стон.
– А?! Видали, какая женщина?! Стану губернатором, всем нашим мужикам будет по такой жене и любовнице!
Потом Поливанов порывистым движением крутанул ее спиной к камере.
– А поворотись-ка, жинка! – гаркнул он на манер Тараса Бульбы. – Покажи-ка нашим мужикам свой круп.
Поливанова на экране с готовностью задрала юбку и показала многомиллионной аудитории свой зад. К нему были машинально протянуты несколько микрофонов с эмблемами телеканалов. Поливанова в кресле запрокинула голову и завыла волчицей.
– Во, какой круп! – заорал Поливанов, как ведущий телемагазина. – Хороша лошадка! Я на такой лошадке столько проскакал, столько препятствий перепрыгнул, и к губернаторскому финишу прискачу первым!
Камера взяла зад госпожи Поливановой крупным планом. Она, бедняга, так и стояла, чуть согнувшись, в высоком старте. Олицетворяла, если так можно сказать о заде, начало предвыборной гонки.
– Ненавижу! Жлоб! Свинья! – из кресла раздавалось злобное шипенье.
Мы опять выпили.
– Ты видала? – задала Поливанова риторический вопрос. –  Придумал же гад! Два вечера репетировали. А сейчас посмотрела, чуть с ума не сошла. Ведь вся страна на мою задницу пялилась!
– А мне понравилось, – решила я успокоить хозяйку, тем более, что пару дней назад сама исполнила этот же номер, но перед гораздо меньшей аудиторией. А не было ли в тот момент еще одного зрителя? Не я ли подсказала ему такую идею? Вряд ли…
– Ты не шутишь? – спросила Поливанов. – Тебе, правда, понравилось?
– Конечно! Во-первых, действительно, есть на что посмотреть, есть, что показать стране. По-моему, очень сексуально. Все мужики региона будут голосовать за Михаила Павловича, думая при этом о вас. Во-вторых, завтра все газеты об этом напишут, все на производстве, в офисах, в конторах будут обсуждать этот эпизод. Многие будут осуждать, ругаться, но большинство про себя скажет: "А ведь красиво и сексуально! Так надоели эти говорящие мужские рожи смотреть каждый день. Первый раз показали то, что всем интересно видеть!"
Поливанова одарила меня своей самой доброй улыбкой.
– Как ты хорошо сказала! Ты, наверное, права. Нет, я теперь точно знаю, что ты права. Какая ты, Света, умница! Не возражай. Ты у нас совсем недавно, а я уже не представляю никого на месте гувернантки вместо тебя. Дианка тебя любит. Я даже стала ревновать ее к тебе…
– Что вы, Людмила Борисовна, – возразила я. – Мы с ней просто две подружки. Ходим вместе, играем. На самом деле мы, конечно, не играем, а учим язык, учимся понимать и любить поэзию, хорошую литературу. Со следующей недели займемся музыкой…
– А ведь логопед никакой не понадобился. Я была права. Все у тебя прекрасно вышло без логопеда. "Раскинулось море широко…"  Я эту строчку уже слышать не могу. Вчера на презентации кто-то запел эту песню по пьяному делу, я в него чуть бутылку не запустила… Да! Когда мы одни, называй меня Люда и… Давай-ка выпьем на брудершафт…
Она села на краешек кресла, я на кончик кровати. Сцепились руками. Блеснуло темным светом вино, меня окутал запах ее духов. Наши губы соединились, и я вдруг почувствовала у себя во рту ее язычок. Он попытался разжать мои зубы и спрятался обратно.
Теперь мне стала понятна цель визита. Судя по всему, семья Поливановых меня хотела! Как в дурацкой, но очень полезной для укрепления генофонда нации, передаче "Папа, мама, я – здоровая семья": "На старт выходит семья Поливановых. Первым хочет глава семьи – Михаил Павлович. Михаил Павлович, крупный бизнесмен, миллионер, ведет развратный образ жизни, не пропускает ни одной юбки. На втором этапе в разврат ударяется младший член семьи – Олег. Олег давно уже озабочен сексуальными проблемами, его волнуют сексуальные фантазии. Совсем недавно он освоил для своих целей бинокль! И, наконец, мать семейства – Людмила Борисовна Поливанова. Заслуженная задница страны, мастер всенародного задирания юбки! Она не хочет отставать от своих мужчин и тоже стремиться к заветной цели!…"
Мы опять сели посвободнее. Поливанова демонстрировала мне из кресла свои оголенные бедра.
– Ты правду мне сказала? – спросила она.
– О чем?
– Что тебе понравилась моя задница, – отступив на исходные позиции Поливанова стремилась опять выйти на нужную дистанцию.
– Очень! – подтвердила я, но поспешила свернуть в более тихую гавань. – По- моему это очень сильный ход! Михаил Павлович – молодец!
– Света, ты лучше скажи мне, как баба бабе – этот молодец тебя уже трахнул?
– Нет, Люда, ничего у меня с ним не было.
– Ты не бойся, я ревновать, мстить не буду. Что делать? Это имидж у него такой: пить все, что горит, трахать все, что движется, – она немного помолчала, качая ногой и рассматривая держащуюся на большом пальце домашнюю туфельку, позолоченную с красными камешками.
– Натуральные рубины, – пояснила Поливанова, и опять посмотрела на меня тем же неравнодушным взглядом. – Даже удивительно, что он еще не попытался оприходовать такой драгоценный камешек, рубинчик, как ты! Не заболел ли он?
– Нет, не заболел, – я честно рассказала о его первой и пока последней попытке склонить меня к мимолетному оральному сексу.
Поливанова от души посмеялась над новой Шахерезадой. Сказала, что тоже иногда вешает мужу лапшу на уши, но не так мастерски, как я. Тогда-то я и дала ей кличку – Щахерезадница. По-моему, в самую точку, в ту самую, пониже спины.
Потом она опять впала в состояние задумчивости, что ей совершенно не шло.
– Жлоб и хам, – сказала она вдруг без всякой прелюдии. – Все со своими вонючими деньгами! Знаешь, Свет, что Поливанов платит мне тысячу баксов, если в эту ночь мы не спим вместе. За моральный и физический ущерб. Думает, что я ущерблена! Жлобина!
Она вдруг встала, подошла ко мне и села рядом на кровать. Вторая часть лесбийского балета! Дамы приглашают дам!
– Свет, он все равно тебя трахнет, так что расслабься и получай удовольствие, а также бабки. Без бабок он не сможет. Без бабок он – не мужчина, не человек… "Покажи свой круп! Я на этой лошадке проскакал!"… Всадник без головы! …Хотя бы в этом я хочу его опередить. Пусть он будет вторым после меня.
– В чем? – задала я уточняющий вопрос, хотя уже догадывалась в чем.
– Он возьмет тебя после меня, – дыхание Поливановой было на моей шее, рука на моей ноге.
– Ты хочешь перехватить у хозяина право первой брачной ночи?
– Он думает, что все имеет. Но пусть он все имеет после меня…
Поливанова повалила меня на кровать. Первый опыт лесбийской любви. Я была совершенно холодна. Мне было любопытно. Но лежать бревном – не просто глупо, это было невоспитанно с точки зрения неписаного сексуального кодекса. К тому же мне льстила близость с такой популярной телевизионной, извините за выражение, задницей.
Госпожа Поливанова, почувствовав мою руку на главном месте избирательной кампании ее мужа, стала наползать на меня бюстом и зашептала дрожащим от возбуждения голосом:
– Те деньги, которые Поливанов платит мне за ночи без секса, я буду отдавать тебе, а ты будешь отдавать мне вот это…
Голова ее поползла вниз по моему телу. Что она там хотела найти такого, что не было у нее самой? Мне это было пока непонятно, но что-то стало до меня доходить. К тому же секс опять обогнал педагогику в денежном исчислении рейтинга.
– Ты занимаешься каким-нибудь спортом? Как мне нравится вот эта мышца на внутренней стороне бедра. Как она вытягивается, если раздвинуть твои ножки…
По крайней мере, госпожа Поливанова, гораздо более воспитанный в сексуальном отношении человек, чем ее топорный супруг, решила я про себя и уже приготовилась нырнуть в омут греха с головой, как вдруг послышался тихий, сонный голосок:
– Мама, что ты делаешь со Светой?
Госпожа Поливанова так и села на ковер на свою известную всей стране пятую точку. В дверях стояла заспанная Дианка и недоуменно смотрела на нас.
Как всегда, пришлось оправдываться мне.
– Я очень больно ударилась коленкой, Дианочка. Ушибла ножку. А твоя мама мне подула, чтобы не было так больно. Тебе же мама дует на пальчик, или на лобик, когда стукнешься.
– Да, дует, – согласилась Дианка. – Мамочка, подуй мне на лобик, чтобы мне не было страшно.
Поливанова схватила уже засыпавшую стоя дочурку на руки и понесла в кроватку. Я поплелась за ней.
Странная картина. Две бабы только что собиравшиеся предаться греху, сидели над кроватью спящей девочки, и чему-то глупо улыбались сквозь слезы.



12.


В субботу вечером меня отвезли в город на этот раз на новеньком джипе. Гувернантку отпустили на первый выходной.
Казалось, что я прожила где-то целую жизнь, причем, скорее всего на Марсе. Я видела снежных людей, беседовала с жителями Атлантиды. Знаете, что интересно? Они все меня хотят. Простую земную девушку. Я видела золотые вещи, которыми запросто пользуются в быту, словно это самые дешевые предметы, просто до них дотронулся проклятый богами царь Мидас. Я видела воплощенные мечты миллионов россиян, которые, можно сказать, валяются там под ногами.
Мне предлагали деньги и за то, что я очень хорошая, и за то, чтобы я стала очень плохой. Но что приятно сознавать – жители олимпийских золотых чертогов меня не получили. Я им не досталась. И они не растерзали, не растоптали меня, не сбросили с Олимпа. Они признали за мной право свободной… вещи. Да, я была для них каким-то феноменом. Забавной, заводной вещицей, которую можно взять в руки, завести ключиком, но тут же она выскакивала из рук и убегала куда-то под диван. А от этого ее опять хотелось брать в руки и заводить.
Бандитов я уже не боялась. У меня была четкая инструкция от начальника охраны Сан Саныча, между прочим, классного мужика. Я должна была показать им его визитку и кое-что, не совсем мне понятное, но от этого еще более сильное, сказать на словах. Поэтому я не просто не боялась, наоборот, мне даже хотелось, чтобы эти образины повторили свой наезд. Люблю смотреть в человеческие лица в пограничной ситуации, когда ветер резко меняет направление, когда трещат мачты и рвутся паруса, и проявляется внутренняя суть человека.  Вот он, человечек, тот же, да не тот – совершенно другой.
В воскресенье утром я, конечно, созвонилась с Наташкой Солохой. Назначила встречу у японского ресторанчика.
Наташка обрадовалась мне так, словно рекомендовала меня не в гувернантки, а на турецкие галеры. Схватила меня в охапку, потащила меня в какую-то недорогую кофейню за углом.
– Солохина, – сказала я ей назидательно. – Почему мы встретились у японского ресторана? Думаешь, это самое удобное место для встреч в нашем городе? Ты – самурайка, вообще? Или ты – то самое, что они своими палочками едят?
– Чернова, неужели ты хочешь пригласить меня сюда? – спросила очень догадливая Солоха, а потом издала такой боевой клич, от которого у борцов сумо затряслись бы их толстые поджилки, и развязались их жуткие повязки.
– По-моему, – сказала я Солохе, когда девушка азиатской внешности, не думаю, что натуральная японка, проводила нас за самый живописный столик совершенно пустого ресторана, – настоящая Япония – это не когда тебя возят физиономией по грязному ковру…
– по татами…, – поправила меня Солоха.
– …по грязному татами, что еще хуже ковра. Настоящая Япония вот тут – в брюхе. Большинство предпочитают набивать это место пищей, а чокнутые единицы вспарывают его мечом. Ты за большинство, Солохина?
К нам подошла официантка, опять же поддельная японка, и мы заказали себе, дурея от экзотики, этих самых знаменитых суши, черной лапши, темпуру, салат из водорослей, рисовой водки… Нас долго держали на поводке и вот отпустили. Мы, что называется, сорвались. Две тощие борзые, сделавшие заказ, как парочка ротвейлеров.
– Не надо меня путать, Чернова, – говорила Солоха, клюя и роняя черную лапшу неудобными палочками, прямо как орел из стихотворения "Узник". – Каждый идет своим путем – "до". Я предпочитаю "дзю" – "мягкий ".
– Это на этом "мягком пути" тебе устроили приученный вывих плеча и пластинку в колене? Наташка, не понимаешь ты Японии. Ты бы хоть язык японский выучила, а то знаешь только "татами", "дзю-до" и "харакири". Сейчас бы сделала заказ на языке кухни, нам бы, глядишь, скидку сделали…
– Ты лучше расскажи, на какие деньги мы сегодня гуляем? – перебила меня Солоха. – Неужели, там платят вперед? Подожди! Сама угадаю. Ты стала любовницей самого Поливанова? Или ты его ограбила и смылась?
– Нет, дорогуша, это я иду мягким путем, а не ты. Никого я не грабила, ничьей любовницей не стала. Гуляем мы на мою премию. Не поверишь, я получила ее за одну букву русского алфавита, вернее за один звук. А что касается любовницы…
Я рассказала Солохе про конкурс "Папа, мама, я – сексуальная семья", опуская, правда, некоторые моменты.
– Получается какой-то детектив, – сказала Солоха, задумчиво пережевывая пищу, иногда меняясь в лице от необычных вкусовых ощущений. – Только в этом сюжете всех волнует вопрос не "кто убил?", а "трахнет ли кто-нибудь главную героиню или нет?".
– Я бы поставила вопрос по-другому: сможет ли она использовать ситуацию, когда ее, наконец, используют?
– Я так понимаю, героиня для себя все решила, и следующая серия будет состоять из постельных сцен?
– Так я вам и рассказала. Покупайте спутниковую тарелку, подключайтесь к нашему эротическому каналу и смотрите. Но в рекламном ролике обнаженная героиня купается в розовых водах отраженного в озере заката… А вообще, Наташка, у меня есть маленький ангел, которого я очень люблю, которому отдаю самое хорошее, что только во мне есть. Может, за это мне многое простится…





13.

Я распрощалась с Солохой, сославшись на неотложное дело. Дело было действительно неотложное и очень трудное. Я хотела купить игрушку Дианке.
Есть такой рассказ у Леонида Андреева. Маленького мальчика через суд отбирают у приемных родителей и возвращают к родной матери. Из богатого дома, из достатка, даже роскоши, он попадает к бедной, замученной постоянной нуждой, женщине. Мать покупает ему какие-то копеечные игрушки. Картонную лошадку, тряпочную обезьянку… "Хорошие игрушки", – говорит мальчик и  равнодушно кладет их в сторону. "Не понравились", – произносит бедная женщина и плачет. "Не понравились!" Тогда мальчик трогает ее руку в старенькой, заштопанной перчатке и говорит, что он просто уже не играет в игрушки, а читает книжки. Он просит ее не плакать, обещает, что будет любить ее и предлагает почитать ей вслух свою любимую книжку…
К чему это я вспомнила?  У Дианки было все, все игрушки мира притопали, приехали, прилетели в ее детскую, как в сказке "Цветик-семицветик". Любая игра, любая кукла, стоило ей только увидеть ее по телевизору, в журнале, даже в своем воображении, заказывалась, упаковывалась, доставлялась. Что могла я ей купить? Что могла я найти в наших игрушечных магазинах, забитых разноцветным китайским барахлом? Чем могла я порадовать девочку-ангела с открытой всему доброму и волшебному душой?
Полтора часа ходила я по игрушечным отделам универмагов и специализированным магазинам, зверея от азитского ширпотреба. Поднебесная империя плевала сверху в русскую душу, не забывая заглядывать оттуда в наш карман. Я ненавидела китайское экономическое чудо и нашего отечественного производителя. Если бы мне разрешили стрелять в них, хотя бы из этого игрушечного пистолета, я предварительно сняла бы с пластмассовых пулек резиновые присоски.
Я была близка к отчаянию. Оставив надежду найти что-то стоящее в наших магазинах, я просто шла по улицам и переулкам города наугад. Обходила строительные заборы, переходила на солнечную сторону, перешагивала через какие-то трубы. Перестали попадаться не только игрушечные, но и вообще какие-либо магазины. Только дома с пыльными фасадами различных цветовых оттенков, часто без признаков обитания, окружали меня.
"Стеариновый переулок", – прочитала я табличку на углу.
Совершенно неожиданно в одном из окон первого этажа я увидела две картонные маски, висевшие за стеклом на веревочках. Одна маска смеялась, другая – плакала. В следующем окне я увидела старую афишу, объявлявшую о спектакле театра марионеток. Я прошла еще и остановилась перед узкой дверью без ступенек. На фанерной табличке плохо читаемыми белыми буквами было намалевано: "Все для театральных постановок, для художников сцены и кукловодов. Без выходных".
Я вошла и оказалось в полной темноте. Тогда я приоткрыла дверь опять и в скупом луче дневного света рассмотрела еще одну дверь в конце маленького трехметрового коридорчика. Она оказалась незапертой.
Это было похоже на тропические джунгли. Джунгли вещей. Большая комната до самого потока словно заросла странными, непонятного назначения предметами. Все здесь торчало, выпирало, загораживало, свисало. Занавесы, веревочные лестницы, деревянные решетки, манекены, тряпочные головы, картонные дома и замки, деревянные алебарды, огромный глобус с выпуклыми материками и рябью мирового океана… Чего только тут не было!
Тут не было продавца, вообще ни одной живой души. Я походила среди странного собрания, удивляясь бесполезности всего этого в нашем прагматичном времени. Зачем-то я дернула бархатную занавеску и увидела стоящее передо мной платье. Именно стоящее в небольшой нише старинное черное платье, с объемным колоколом юбки, жестким корсетом  и стоячим узорным воротником. Передо мной словно стояла Мария Стюарт, только без головы. Я задернула занавеску, образовалось пыльное облако, и я громко чихнула.
– Добро пожаловать, – услышала я чей-то голос, еще не видя его обладателя.
Из-за картонной стены старинного замка показалась сутулая фигура пожилого человека в сером коротеньком пиджаке с отвислыми карманами и берете малинового цвета. Он, не спеша подошел ко мне, на ходу поправив какие-то слишком торчащие в проходе предметы.
Старичок достал из пиджачного кармана круглые очки с проволочными душками, протер стекла о свисавшую портьеру, тщательно закрепил их на носу, а потом посмотрел на меня добрыми серыми глазами.
– Вы – артистка? – спросил он с почти утвердительной интонацией.
– Нет, – ответила я, но старичок  протестующе замотал головой, и замахал на меня руками.
– Ничего не хочу слышать! – воскликнул он. – Вы – артистка! Не потому, что вы красивы, хотя это бесспорно. Вы обладаете одушевленной красотой, поэтому вы – настоящая артистка. А театр? Весь мир – это театр! Не правда ли?
– Мне, по крайней мере, очень хотелось бы этого. Но все чаще мне наш мир кажется глупым сериалом или компьютерной игрой.
– Вот так вам думать нельзя. Гоните прочь такие мысли. Пусть так думает пустой и бессмысленный человек. Вы должны думать и поступать красиво.
– Почему? Разве я не могу жить, как обычный человек?
– Нет, не можете, – старичок вздохнул сочувственно. – Красота – это ответственность. Вы отвечаете за этот мир.
– Знаю, знаю, – затараторила я, как школьница, – проходили. Красота спасет мир! Спасибо! Больше мне нечего делать, как спасать этот мир! Я буду, значит, всех спасать, а они пока будут обделывать свои грязные делишки… Да, я даже думать о них не хочу, не то что спасать…
– За вами наверное ухаживают мужчины? – задумчиво спросил старичок. – Как это сейчас говорят? Клеятся? Можете не отвечать. Понятно, что они вам прохода не дают.
– Не знаю, куда от них прятаться…
– Можете приходить сюда. Самое тихое и глухое место. Стеариновый переулок. К дяде Яше, дядюшке Якову. Помните у Некрасова? "У дядюшки Якова…" Всегда буду вам рад! Приходите! Никто не найдет, – улыбнулся он и опять, поймав ускользающую мысль, заговорил. – Человек, обычный человек, часто бывает неприятен и скучен, его трудно бывает выносить, находиться с ним рядом. Хочется его избегать, а если любить, то издалека. А красивый человек, красивая настоящей, как я сказал, одушевленной красотой женщина, красива всегда…
– Во всякой работе красива, во всякой одежде стройна…
– Именно так. Красота дает человеку веру в физическое воскрешение, в буквальное воскрешение. От вида разлагающегося тела можно действительно потерять веру, а красота ее возвращает. Ведь если этот человек всегда красив, даже там, где остальные люди уродливы, значит не все потеряно. Физическое воскрешение предков, жалких останков. Это идея русского философа Федорова. Слышали?
– Слышала…
Старичок, наверное, подумал, что я соврала, поэтому засуетился, заспешил куда-то.
– Вы пришли что-нибудь купить?
– Мне нужна игрушка… Не знаю, может быть, кукла… Для девочки. Для маленького ангела с чистой душой. Единственного человечка, которого я бы хотела спасти…
Мой собеседник опять оживился, взял меня под руку и повел в противоположный конец комнаты. Здесь он подошел к тяжелой портьере, потянул за длинный шнурок. Половинки портьеры расползлись в стороны, и мне открылась стена с висевшими на веревочках куклами. Кого здесь только не было? Красавицы, чудовища, злодеи, звери…
– Я понимаю. Вам трудно выбрать куклу так сразу. Все они двигают руками, ногами, хвостами, вращают глазами. Можно, конечно, подарить девочке медвежонка или доктора Айболита. Но вам нужно другое. Есть у меня такая кукла. Я сделал ее пол года назад. Без заказа, просто для себя. Это клоун. Но это не тот клоун, который прыгает на арене, веселя толпу, а тот маленький артист, который остался в цирке, когда все уже разошлись. Ему очень грустно. Он одинок. Но вдруг он вспоминает девочку в третьем ряду на том самом спектакле. У него меняется лицо. Он улыбается…Показать вам эту куклу?




14.


Пока я была выходной, наступило лето. Я приехала в усадьбу Поливановых в первый летний вечер. Я также вышла из машины со спортивной сумкой в руке, как в первый раз, также задрала голову, на этот раз чтобы полюбоваться, как заходящее солнце превращает золото флюгеров в медь. И совершенно также приоткрылась дверь, и показалась курчавая золотистая головка. Но только она не скрылась, как тогда. Послышался радостный смех, и навстречу мне уже бежала Дианка. Я поспешила по ступенькам ей навстречу, чтобы она, чего доброго, не разбилась. Помпезная усадьба сразу показалась мне роднее и ближе.
– Почему ты до сих пор не спишь? – спросила я, как и положено гувернантке, следящей за режимом, сжимая милое существо в объятьях.
– Света, я так тебя ждала! – не слушая меня,  лепетала девочка. – Тебя так долго не было! Зачем только придумали эти выходные!
– У меня для тебя кое-что есть, вернее кое-кто, – я опустила ребенка на землю. – Отвернись и сосчитай до десяти.
Дианка поспешно повернулась к дому лицом и стала считать, подпрыгивая от нетерпения. Когда же она повернулась, на ступеньках перед ней стоял рыжий клоун, во фраке и огромных штиблетах. Он смотрел на мир очень грустными глазами.
Я никогда не видела такого искреннего удивления. Девочка открыла рот, развела руки в стороны, то ли растерянно, то ли собираясь обнять куклу. Она даже встала зачем-то на носочки.
– Какой холоший и глустный человечек! – сказала она, наконец, от волнения не выговаривая букву "эр".
– Познакомься, – сказала я клоуну, – это Диана.
И тут лицо клоуна расплылось в счастливой улыбке, и он пошел навстречу Дианке. Моя воспитанница улыбнулась и протянула клоуну обе  ладошки сразу. Она, кажется, совсем не замечала ниточки уходящие вверх от фигуры клоуна и мои манипуляции с перекрещивающимися палочками.
– Знаешь, Дианка, есть такие игрушки, которые всегда улыбаются. Тебе грустно или хочется о чем-то важном подумать, а они, знай себе, улыбаются…
– Да, – согласилась девочка. – У меня есть такие в детской. Я думаю, они просто дуры…
– А этот клоун будет улыбаться, когда тебе весело, и грустить будет тоже вместе с тобой. Настоящий друг.
– А как его зовут?
Вот это я забыла придумать. Ребенку обязательно надо знать имя нового друга, как к нему обращаться.
– У него хорошее имя…, – сказала я, затягивая время.
– Какое? Забыла? – торопила меня Дианка.
– Сейчас вспомню… Оно похоже… на твою фамилию. Его зовут Поль. Клоун Поль.
– Да, это хорошее имя, – согласилась девочка. – Поль Поливанов. Я дам ему свою фамилию. Можно?
– Конечно. Поль Поливанов – это звучит гордо… А теперь пойдем-ка укладываться спать, а то нам сейчас здорово попадет. Когда ты ляжешь в кроватку, я расскажу тебе историю этого клоуна. Это цирковая история. Ты была в цирке?… Когда-нибудь, может, очень скоро мы поедем с тобой в цирк…
Поливанова встретила нас около детской. Довольно поспешно похвалив игрушку, которую Дианка тут же хотела познакомить с мамой, она подтолкнула дочку в детскую, а сама пододвинулась ко мне вплотную и проговорила:
– Я приглашаю тебя в баню. На берегу озера. Уложишь Диану, и сразу же приходи. Я буду ждать.
– А кто останется здесь?
– Подремать рядом со спящей девочкой – дело нехитрое. Найдется кому. Полный дом прислуги! Я распоряжусь…
Потом она вдруг ощерилась, показав мелкие острые зубки, и прошипела:
– Только попробуй не прийти… Уничтожу…
Как мы тогда роняли слезы на одеяло спящей девочки! Мне казалось, что мы плачем об одном и том же. Мы с ней стали, кровными братьями, вернее слезными сестрами. Смыли ими все наши греховные помыслы, породнились любовью к одному ангелу. И вот как будто ничего этого не было. Шахерезадница! Опять только одна хищная страсть, замешанная еще на тайном соперничестве с мужем. Жена льет крокодиловы слезы, а муж носит крокодильи тапочки…


15.

Банька только снаружи напоминала обычный русский сруб с печкой. Внутри все было оборудовано всем необходимым для получения удовольствия. Здесь, кроме раздевалки, помывочного отделения и парной, была еще комнатка в деревенском стиле, но с современным баром, холодильником, музыкальным центром и телевизором. В предбаннике всех входящих встречала в человеческий рост скульптура – точная копия Волхова у Ростральной колонны на стрелке Васильевского острова. В этой обстановке он, действительно, напоминал банщика с простыней через плечо, восседавшего на полке.
Оставь одежду, всяк сюда входящий!
Я вошла в раздевалку. Здесь уже лежали вещи Поливановой. Сверху, видимо, напоказ было небрежно брошено шикарное нижнее белье. Я раздевалась, чувствуя, что у меня дрожат руки. Никогда раньше у меня не было ничего похожего на секс с женщиной, хотя шальные мысли иногда посещали. Но если уж вспоминать все наши мысли!
В помывочной тоже никого не было. Но из парной раздался голос хозяйки:
– Окатись и иди сюда!
У стены была душевая кабинка. Я встала под сильные струи воды. Пользуясь паузой, я настраивала себя, уговаривала не быть дурой, не корчить из себя гимназистку. Мы против однополярного мира, но за однополую любовь! Вперед! В пекло!
Поливанова живописно расположилась на полке, видимо заранее отрепетировав положение своего роскошного тела. Если бы ее в таком виде показали по телевизору, я уверена, все сто процентов мужской части избирателей проголосовали бы за ее мужа. Мало того, они бы и жен своих заставили голосовать за него. Возможно, я сама бы проголосовала за Поливанова…
Она была действительно красивой женщиной. Поливанов мог себе позволить выбрать и купить женщину, которая соответствовала всем требуемым параметрам. Я не думаю, что в чем-то уступала ей, к тому же я была моложе, но Поливанова была, что ли, матерей меня. Шахерезада и Шахерезадница. Ее формы были выписаны в более резкой манере, а бюст, по-моему, был художественным произведением не природы-матушки, а хирурга, правда, очень хорошего.
– Как я тебе? – спросила она.
Я повторила уже вслух насчет ее тела, избирателей и моего скромного голоса. Она ответила в том духе, что отдала бы все эти голоса, только чтобы заняться любовью с такой красавицей, как я… Одним словом, петух хвалил кукушку, кукушка петуха, только в выводах великий баснописец ошибался – на самом деле, птички просто напросто хотели друг друга. А обстановка между тем накалялась, то есть пар был хороший.
– Ложись на полок, – велела Поливанова. – А ты развратна, Светка! На живот ложись!
Не знаю, какая из меня гувернантка, а банщица из Людмилы Поливановой был бесподобная. Веник в ее руках то хлестал меня, то, прихватив откуда-то пару, обдавал меня жаркой волной, то щекотал меня молодыми листьями, то скользил ими по мокрой спине.
Потом моя Шахерезадница вышла и вернулась с банкой в руках. Запах меда разлился по парилке. Еще не успевшая нагреться, прохладная и липкая масса оказалась на моей спине. Руки Поливановой заскользили по мне, втирая мед в кожу. Он плавился на горячей, как печка спине, но не стекал по бокам, а, как мне казалось, затекал в поры и проникал внутрь меня.
Когда-то из меда готовили хмельной напиток, и теперь у меня уже начинала кружиться голова от сладкого дурмана. Сейчас я уже ждала, когда ее руки опустятся ниже, и они, подслушав мои желания, скользили по всем изгибам, покрывая меня медом. Это были очень умелые руки. Я уже не принадлежала себе и подчинялась им и хотела их. Нежно, постепенно, прикасаясь и опять отодвигаясь, они дразнили меня, почти добились от меня униженной просьбы, а потом получили, что хотели.
Также, подчиняясь этим рукам, я перевернулась на спину. Меня опять покрывали медом, я уже начинала заходиться от блаженства и от собственной беспомощности устоять перед ним. Потом прямо над собой я увидела лицо Поливановой, красное и мокрое от пота, я почувствовала тяжесть ее тела, я ощущала, как между нами плавится и закипает мед. Наши губы соединились и уже знакомый мне язычок встретился с моим…
Это было похоже на какое-то языческое камлание, дикий танец двух ведьм, объевшихся мухоморов. Мы, совершенно угорелые от пара и желания, почти вывалились в помывочную и там опять сплелись, как две змеи. Потеряв ощущение времени и пространства, мы попеременно бились в судорогах, словно соревнуясь, кто доведет свою партнершу до большего исступления…
Была удивительно теплая для начала лета ночь. Мы вышли из бани и вошли в озеро. На губах я чувствовала вкус меда и чужого тела. Я не стеснялась своей наготы, хотя фонарь на бане освещал нас достаточно хорошо. Пусть смотрят,  кто одинок и озабочен в эту ночь.
В озере плавали тихие звезды, и когда мы, взвизгнув по-бабьи, бросились в воду, они словно растворились, расползлись в световых бликах.
Мы плавали, как две русалки, иногда, как бы случайно, соприкасаясь телами. Стыдно признаться, но в этот момент я была счастлива. Я чувствовала себя в окружающем бескрайнем мире не пылинкой на ладони мироздания, а радостной идеей этого огромного мира, которая и есть красота. И еще мной владела сладкая иллюзия, что сейчас, искупавшись в звездной воде, я очистилась, смыла проникшую сквозь кожу внутрь меня похоть, сладкую и липкую, как мед.


16.

– Девочка моя, – сказала мне Поливанова, когда мы, выйдя из парилки и ополоснувшись под душем, уже сидели в длинных мягких халатах около бара и медленно потягивали очень крепкий коктейль, – а ты заметила, что за нами следили?
– Нет, дорогой Шерлок Холмс, – шутливо ответила я хозяйке и любовнице. – Мне тоже пришла такая мысль: может за нами кто-нибудь наблюдает? Но вообще я ничего не заметила.
– Так вот, за нами подглядывали. Ты догадываешься кто?
– Догадываюсь. Олег?
– Да, мой милый пасынок. Еще один в усадьбе Поливановых, кто так рад твоему появлению в доме. Раньше объектом его сексуальных фантазий была в основном я, а теперь у меня появилась достойная конкурентка…
– Ты ревнуешь?
– С ума сошла. Он меня так достал! Сначала это было забавно. Парень за столом то и дело роняет вилку. Я даже пару раз ему кое-что продемонстрировала. Но он шпионил за мной везде, с биноклем, с видеокамерой, фотоаппаратом. Кончилось это тем, что он попытался залезть в вентиляционную камеру и там застрял. Наши ребята еле его оттуда вытащили. Отец, конечно, разорался: "Что ты там делал, придурок?" Этот юный извращенец даже ничего путного придумать не мог.
– Ты сказала Михаилу Павловичу в чем дело?
– Естественно, пусть принимает меры, а то в следующий раз его из канализационной трубы придется вытаскивать. Меня как-то не возбуждает мысль о том, что кто-то мастурбирует, глядя на мою фотографию, или совершает восхождение по мусоропроводу, вожделея меня…
– Его наказали?
– Еще бы. Поливанов наказывать любит. Сначала была спонтанная реакция. По морде. А потом продуманная расправа. Неделю пасынок жил без компьютера, Интернета, электронных приставок. Ходил только строевым шагом, качался в тренажерном зале, бегал, плавал. Потом сдавал отцу какие-то нормы ГТО…
– Бедный ребенок!
– Тебе его жалко?
– Как тебе сказать? Растет такой избалованный, лишенный родительского тепла пацан. Ничего не знает на свете, кроме компьютера, Интернета, комиксов, "Сникерсов"… Потом наступает этот период. Он лезет в Интернет, забирается на порно-сайты. Там получает свой первый опыт любви. А потом он видит тебя. Живую, безумно красивую…
– Ты не очень-то с комплиментами, я возбуждаюсь быстро… Но ты, Светка, не того жалеешь. Может тебе рассказать про мое детство в рабочем поселке, про рабочие пятницы моего папаши, про нашу школу, которую надо бы обнести тремя линиями колючей проволоки и поставить пулеметные вышки, как меня в четырнадцать лет затащили на склад и прямо на автопокрышках сделали женщиной, не уговаривая, не спрашивая, даже, не запугивая. Просто растянули, как лягушку, и стали занимать очередь согласно дворовому авторитету… Хорошо еще притащили откуда-то пьяную бабу из соседнего поселка, мне на  замену, а то, может, я бы в уме тронулась в тот день… А, может, я и есть тронутая? Ты, например, точно считаешь меня извращенкой, лесбиянкой несчастной!
– А я теперь, по-твоему, кто?
– Первый раз не считается! Слышала такую народную мудрость? Нет, конечно. Все эти лесбийские игры от обжорства, от скуки, от обиды, от унижения. Трахают тебя, а ты трахаешь третьего. Знаешь, какая у меня есть идея в плане разврата? Слушай. Я уговорю Поливанова построить конюшню, купить чистокровных жеребцов… Света, не делай, пожалуйста, такие глаза! Я не собираюсь удариться в зоофилию. Ты слушай лучше… Я где-то читала, что мужчины имеющие дело с лошадьми очень темпераментны. Наездники, пастухи, конюхи… Ты вспомни мировую литературу, кинематограф! Ты в этом деле куда продвинутее меня. Где обычно предавались греху? Куда, как за жабры, тянуло скучающих аристократок в прошлые века? На конюшню. К конюху. Страшному, грязному, но самому лучшему любовнику! Как тебе моя идея? Нет, Светка, ты еще совсем девочка, хотя сегодня трахалась здорово. Признаюсь, ты меня завела на всю катушку. Присоединяйся к моему проекту с конюшней. Ударяться в разврат лучше вдвоем!  Подумай над моим предложением… Хотя все это фантазии скучающей аристократки. Секс с тобой Поливанов мне простит, посмеется, снимет скрытой камерой, покажет во время избирательной компании, чтобы получить голоса сексуальных меньшинств. Шучу! А вот измена с конюхом мне дорого обойдется, в лучшем случае развод на самых невыгодных условиях. А в худшем – застрелит из своего любимого "Макарова". Он тебе уже показывал свой пистолет? Странно. Значит, еще покажет…Хрен с этими конюхами! Светка, мы с тобой отличные партнерши! Кстати, может, сейчас поднимешься ко мне в спальню?… Ну, как знаешь. Я, если честно, тоже устала сегодня…




17.

"Надо все в жизни попробовать", – говорят люди, чтобы оправдать свой не самый лучший поступок с точки зрения морали и нравственности. Попробовать надо все? Тогда возьмитесь за оголенный провод, выпейте бутылочку ацетона, пожуйте битого стекла…
Не обращайте внимания! Обычная депрессия. Злюсь на себя, ругаю себя последними словами. Не за то, что сделала трах-тибидох с Поливановой, а за то, что переживаю это, как школьница. Лесбиянкой я, разумеется, не стала. Врать не буду, я получила большое удовольствие, ощутила в себе чувство удовлетворения, хотя и неглубокого. Но вот уже третий день ловлю себя на том, что избегаю оказаться с Поливановой наедине. Неприятны ее усиливающееся к вечеру внимание к моей скромной особе, долгие взгляды и тонкие намеки.
И виной этому… Кто бы мог подумать? Маленькая пятилетняя девочка, которая ничего не может понимать или подозревать, которая видит мир еще через разноцветные стеклышки детства. Но одного присутствия маленького ангела хватало, чтобы ощутить себя не в своей тарелке после первого опыта однополой любви. А ведь не самый, с точки зрения современной морали, великий грех! Так, легкая разминка.
Дима Волгин одно время хотел быть детским писателем, ходил на какие-то семинары, читал и анализировал "Веселые картинки" и "Мурзилку". Кончилось это тем, что после глубокого изучения творчества Виталия Бианки, автора знаменитой "Лесной газеты",  он сочинил следующие скабрезные стишки:

Раз заходит в лес Бианки.
Глядь: в кустах две лесбиянки.

"Что за странная зверюга?
Зад и с Севера и с Юга,

Словно карточный валет.
Но такого в книгах нет!

Чтоб о нем узнали дети,
Напишу в "Лесной газете"!"

После этого стихотворения Дима Волгин постепенно охладел к лаврам Чуковского и Маршака. Теперь я поняла,  если поэт всегда пишет о своей единственной женщине, то Волгин писал обо мне. Вот и это стихотворение ничего не подозревающий Волгин написал о Свете Черновой. Я тогда и сама о себе такого не могла предположить. Но все оказалось, как и положено у настоящих поэтов:  Дима написал пророческие стихи, обо мне сегодняшней. Света Чернова, природа, лесбийская любовь, дети…

Когда я прочитала Дианке сказку Катаева "Цветик-семицветик", она долго не могла заснуть. Ей не давал покоя мальчик-инвалид Витя, которого девочка Женя спасла последним волшебным лепестком. Дианка посмотрела на свою комнату, забитую всевозможными игрушками и спросила меня:
– А можно было вылечить Витю без волшебного цветика-семицветика?
– Не знаю, болезни бывают разные. Но серьезное лечение требует сегодня очень больших денег?
– У моего папы есть очень большие деньги, – задумчиво сказала Дианка.
Я попыталась перевести разговор на что-нибудь другое. Еще мне не хватало, чтобы Поливановы обвинили меня в том, что я воспитываю в их доме маленького революционера. Данко–Дианко… "Что сделаю я для людей!" – сильнее грома крикнула Дианка, она разорвала руками себе грудь и вынула оттуда горящее сердце…. Какая пошлость! Причем, заметьте, когда грудь себе разрывает мужчина, это еще ладно. Плакатно, примитивно, но сделаем скидку на время написания. Но если речь идет о женщине, это уже никуда не годится!…
Я старалась убедить Дианку, что прежде чем требовать от других хороших и бескорыстных дел, надо самой стать доброй и щедрой. На что моя воспитанница спросила:
– А мои игрушки стоят дорого? Сколько можно мальчиков-инвалидов вылечить, если их все продать?
Маленький ангел, но настоящая женщина! Не просто инвалидов, а мальчиков-инвалидов!
– Все, Диана, засыпай. Завтра ты должна быть в хорошей спортивной форме. К нам приезжает сама Оксана Окорочкова! "Русская ракетка"!


Прием в своей усадьбе знаменитой теннисистки Оксаны Окорочковой был важной частью предвыборной программы Михаила Поливанова. Три телевизионные компании должны были зафиксировать теннисную игру кандидата в губернаторы с красавицей Оксаной и праздничный обед в честь знаменитой гостьи.
В те дни ЖСМИ, то есть "желтые" средства массовой информации в захлеб обсуждали подробности последнего скандала. Оксана Окорочкова в одном из своих интервью по поводу возможной помолвки с крайним нападающим  из "Детройских снежных баранов" Макаром Чудриным, заявила, что всех денег, заработанных за долгую карьеру в хоккее, ему вряд ли хватит даже на обручальное колечко, которое она себе присмотрела.
В ответ Макар Чудрин сказал довольным журналистам, что успешная карьера теннисистки Оксаны Окорочковой связана не с ее игрой в мячик, а с тем вопросом, который вызывает горячий интерес у телезрителей: откуда Оксана вынимает теннисные мячики во время матча для  очередной подачи? Кроме того оскорбленный в лучших жениховских чувствах Чудрин сказал, что за хорошие деньги он мог бы предоставить журналистам кадры из личного домашнего видео, на которых запечатлена уже бывшая его невеста за этим занятием крупным планом, без купюр и в постели. Вырученных от продажи этого видео денег ему хватит, чтобы жениться даже на известной манекенщице Найроби Кэмел.
Оксана Окорочкова не осталась в долгу и тут же дала интервью, где рассказала о том, что в одном из матчей Макару Чудрину, тогда еще юниору, сильно пущенная шайба попала в голову, причем прошла навылет. Поэтому с него взятки гладки.
А Макар Чудрин в прямом эфире популярного ток-шоу заявил, что Оксана Окорочкова на самом деле страшная и толстая, и только система зеркал, подаренная ей великим иллюзионистом Куперфильмом, за некоторые услуги интимного характера, позволяет ей выглядеть на корте несколько привлекательнее, чем остальные теннисистки. Еще же хоккеист Чудрин прибавил, что Окорочкова, хотя и играет в теннис с младенческих лет, но правила игры поняла только на последнем турнире, а до этого думала, что мячиком нужно целиться не в площадку, а в уворачивающегося партнера по ту сторону сетки. Теннис, действительно, – аристократическая игра и нелегко дается девочкам из провинции…
Поливанов вообще-то планировал пригласить к себе в гости, как раз, хоккеиста Макара Чудрина, но, его жена посоветовала из двух скандалистов выбрать все-таки Окорочкову. Михаил Павлович удивился совету супруги, ведь ее приезд обходился раз в десять дороже, но охотно согласился.
Длинный белый лимузин, который, казалось, может в любой момент преломиться пополам, подъехал к парадному входу особняка Поливановых с небольшим двухчасовым опозданием. Пожилой садовник, как сказала мне Поливанова, внук самого Мичурина, одетый для такого случая в ливрею, поспешил к двери лимузина. Но руки, привычные к лопате, не смогли самостоятельно открыть дверцу.
После некоторой заминки из полумрака показалась известная всему миру по глянцевым обложкам и Интернету  нога. За ней выглянуло довольно простецкое личико девчонки из параллельного класса или соседнего двора, которая нравится некоторым мальчикам. Надо было очень замучить теннисных болельщиков лошадоподобными мастерицами ракетки и мячика, чтобы эта деваха показалась им идеалом женской привлекательности и грации. Но не будем поминать гороскопическое животное хозяйки усадьбы всуе!
Сам Поливанов вышел на крыльцо встретить звезду. Был он в каком-то неправдоподобном костюме, должно быть, сотканном из подшерстка малагасийской макаки, которую из-за этого самого костюма мы, жители Земли,  уже потеряли как вид. Не знаю, каким специалистом Окорочкова была в теннисе, но и костюм, и золотые маковки особняка, и размеры территории усадьбы оценила по достоинству, что отразилось в ее обворожительной улыбке. Когда же ей представили супругу кандидата в губернаторы, она заметно поскучнела.
Дианка тоже пыталась познакомиться с "тетей из телевизора в короткой юбочке с желтым мячиком", но Окорочкова на приветливость девочки никак не отреагировала, видимо, считая, что дети служат только для подноса мячиков подающему. Моя воспитанница  надулась, и когда чета Поливановых повела показывать Окорочковой свои буржуйские апартаменты, крикнула ей вслед очень обидные, как ей казалось, слова:
– В мою комнату эту воображалу не водите! Со мной даже дядя Саша все время здоровается за руку! А его все боятся, а эту никто не боится…
Дядей Сашей она называла начальника охраны Сан Саныча, от взгляда которого пролетающие птицы падали замертво.



18.


Теннисная партия сначала не заладилась. Телекамеры должны были запечатлеть, как Поливанов, проявляя недюжинные бойцовские качества, волю к победе и спортивный азарт, все же уступает профессионализму и очарованию своей соперницы. Причем у зрителей в конце поединка должно было сложиться представление, что на корте сошлись не противники, а друзья. Вместе они должны были олицетворять будущее России, один –мужским началом и мужицкой сноровистостью, другая – девичьей грацией и бабьей выносливостью.
Окорочкова, "русская ракетка", очень профессионально показывала перед камерой точеную икроножную мышцу, длину бедра, размер бюста, фасон своего нижнего белья, при этом, умудряясь попадать ракеткой по мячику. Играла она хорошо, профессионально, но первый гейм выиграл … Поливанов.
– Видал, какая подача! – Поливанов светился от гордости. – Хоть сейчас в президенты!
– Михаил Павлович, мы отступаем от сценария! – взмолился телевизионный ведущий. – Вам нужно показать, что вы на все руки мастер. А теперь должны благородно уступить победу даме.
– Шиш тебе! – закричал вдруг кандидат в губернаторы. – Правду снимай! За Поливановым всегда победа! Будем снимать по-другому. Жизнь умнее нас. Если захотим, то и Уимблдоны пойдем и выиграем. Придумали там, понимаешь, короткий удар, резаная подача! Все просто! Замах больше, бей сильнее, пока летит, отдыхай! А то дурят народ! Такие бабки ни за что получают. Мячик налево, мячик направо. Доллары налево, евро направо, а народ в шахтах и свинофермах горбатится за кровную копеечку!  Так и снимай. А Поливанов пришел и разделал их под орех! Вот как оно! А Оксанке доплатим! За то, что девка красивая!
Поливанов так разошелся в центре корта, что прозевал очередную подачу Окорочковой. То ли это была случайность, то ли Макар Чудрин был прав в сенсационных разоблачениях своей экс-невесты, но мячик со скоростью около ста километров в час пролетел над сеткой и с удивительной точностью ударил Поливанову в то самое место, которое футболисты, в отличие от теннисистов прикрывают рукой.
– Ииииить, – сказал Поливанов и согнулся, как зверь на водопое.
Я посмотрела на госпожу Поливанову. Жена воспринимала боль мужа, как свою собственную. Меня это тоже напрямую касалось. Ведь если Поливанов не будет в ближайшие дни готов к исполнению своих супружеских обязанностей, то круги, выписываемые Шехерезадницей вокруг меня, будут резко сужаться.
Хорошо еще, что у Дианки было время дневного сна, и она не видела, что претерпел ее папочка от "этой воображули".
Надо отдать должное Поливанову, оправился он достаточно быстро, и, к моему удивлению, не стал орать о компенсации за физический ущерб, а спокойно стал доигрывать партию. Удар Окорочковой, видимо, серьезно поколебал его мужское достоинство, потому что решающий гейм он проиграл в сухую.
Телевизионщики сняли нужный сюжет, хотя ведущий отметил, что Михаил Павлович был несколько зажат. Еще бы!
Через пол часа в столовой третьего этажа на торжественный обед собралась семья Поливановых, виновница мероприятия Оксана Окорочкова, телеведущий и ваша покорная слуга, то есть поливановская гувернантка. Хотя меня могли бы и не приглашать, так как моя воспитанница в это время мирно спала. Но с некоторых пор я стала пользоваться гораздо большими правами в их семье.
Для описания обеденного стола надо было бы пригласить Алексея Николаевича Толстого, создавшего свой роман "Петр I" для того, чтобы изобразить царское застолье. Например, блюдо с жареными пиявками, снятыми с грудки молодого гуся. Правда, пиявок на поливановском столе, как раз,  и не было. Зато было все остальное, нарисованное в романе пером мастера-гурмана. Явным намеком на фамилию именитой гости были запеченные фазаньи окорочка. Венчал все пиршество, как можно было бы догадаться, огромный торт, выполненный в виде теннисного корта, усеянный желтыми кремовыми мячиками.
Поливанов и Окорочкова сидели напротив друг друга через стол, и их партия продолжалась теперь уже словесно.
– Опасный у тебя вид спорта, Оксана, – громыхал Поливанов, видимо, окончательно оправившийся от удара, – особенно для мужиков… Теннис – вялый пенис!
Поливанов яростно захохотал, его жена хихикнула и произнесла укоризненное "Миша! Как тебе не стыдно?", телеведущий подавился перепелкой, которая пискнула прощально у него в глотке. Окорочкова не поняла.
– Стану губернатором, Оксана, – продолжал Поливанов, – построю везде кортов, пусть детишки играют.
– Да, – сказала Окорочкова поставленным голосом, – теннис отвлекает детей от наркотиков и правонарушений. Дети, вместо того, чтобы проводить время на улицах, приходят на корты и восхищаются моей игрой.
– Правильно мыслишь! – согласился Михаил Павлович. – Она правильно мыслит! Вот что, Оксана, бросай свою Америку и иди ко мне в заместители губернатора по спорту. А когда я стану президентом страны, будешь министром. А? Как тебе мое предложение?
– В Майами есть все условия для моих занятий теннисом, – жеманно произнесла Оксана, – там мне обеспечено хорошее питание, богатое витаминами, качественное покрытие кортов, теплая солнечная погода.
– Питание и витамины мы тебе обеспечим, корты сделаем. Не боись! Вот с солнцем сложнее, – задумался Поливанов.
– А скажите, Оксана, – решила поддержать разговор госпожа Поливанова. – Какую вы одежду предпочитаете для выхода на корт?
– Я для выхода на корт предпочитаю комфортную одежду. Еще она должна быть привлекательной и соответствовать погодным условиям, в которых проходит турнир.
– Скажи ты! – раздосадовался окончательно Михаил Павлович. – Опять погодные условия! Ты, Оксанка, лучше скажи нам, что у тебя там с нашим любимым хоккеистом… Этим… капитаном сборной страны по хоккею… Ну, продули-то они всем подряд. Даже Молдове. Как его?
– Макар Чудрин, – тактично подсказал телевизионщик.
– Во! С Макаром Чудриным у тебя как? – повторил вопрос Поливанов.
– Я не хочу касаться своей интимной жизни, – холодно ответила Окорочкова.
– Да, брось ты, Оксанка! Что ты как неродная! – не унимался Михаил Павлович. – Вон ты засандалила мячиком мне прямо в самую интимную жизнь! И я ничего! Брось ломаться! Это жена моя, Людка, пристала ко мне вчера в постели: расспроси да расспроси Окорочкову про ее роман с Макаркой Чудриным. Колись, Оксанка, денег дам!
Окорочкова вдруг аккуратно промокнула салфеточкой губы, потупила глазки и вдруг неожиданно для всех выкрикнула:
– Да знаете вы, Михаил Павлович, какой это козел?! Новую машину надо у него выпрашивать. Поганое колье с брюликами купить, и то без намека не понимает. "Макар, – говорю, – мне тут одна вещица понравилась". А он мне про клюшки и шайбы. "Макар, – говорю опять, – знаешь, как я брюлики люблю!" Тут и дураку понятно. Я ему про бриллианты, а он мне про буллиты. Я бы ему ракеткой по голове треснула, но он ведь клюшкой ответит. Разве это мужик?! Настоящий мужчина только и ждет, чтобы угодить. Да я только свисну, ко мне миллиардеры сбегутся, а миллионеры будут дверь в машину открывать!
– Правильно, Оксаночка, – растроганно подхватила госпожа Поливанова, – не давай этим мужикам спуску! На тебя вся страна смотрит!
– Особенно, когда ты за мячиком наклоняешься, – поддакнул Поливанов…
Обед прошел в атмосфере взаимопонимания. Оксана Окорочкова залезла в лимузин с пухлым конвертиком в руках и огромным перстнем на пальце. Видимо, с тем самым, из-за которого произошла окончательная размолвка с Макаром Чудриным.
– Эх, надо было попросить ее стриптиз устроить, – провожая взглядом длиннющую машину, вздохнул Поливанов. – На столе. Прямо в торте, на корте. Сколько бы она попросила за стриптиз? Сто тысяч? Двести?
– Я станцую тебе стриптиз за половину суммы, – толкнула его локтем супруга.
– Ты-то станцуешь…, – рассеянно проговорил Поливанов, задумчиво глядя на лежащее в низине озеро. – Какой генофонд в Америку отпускаем?… Черт бы побрал этот теннис!
Рука его непроизвольно потрогала ушибленное мячиком место.
– Хотя, конечно, ничего особенного, – подытожил хозяин. – Девка, как девка. У нас лучше имеются…
Он посмотрел на меня и плотоядно улыбнулся.
Начинается…


19.

Как пишут в романах, "предчувствия ее не обманули". Я опять была в шикарном поливановском кабинете, правда, уже в халате на голое тело, но с гордо поднятой головой. Я сдавалась, как город перед армией могущественного завоевателя, но где-то чувствовала уже тепло занимающегося пожара. Извините, но нас на филфаке, то есть филологическом факе, учили заниматься сексом с огоньком.  А у меня был красный диплом.
Поливанов сидел в том самом кресле, в тех самых крокодиловых тапочках, но уже в брюках от другого костюма, верхняя часть которого валялась тут же на ковре.
– Ты как вообще без мужика здесь обходишься? – сразу же, с крыльца, оседлал эротического конька Поливанов.
– Спокойно, Михаил Павлович, – ответила я. – Терпение и труд все перетрут.
– На счет перетрут, я тебя понял, – сказал хозяин на мою неосторожно брошенную фразу. – Мне Людмила рассказала, как вы с ней парились. Чуть баню мне по бревнышку не раскатали, а потом вода в озере от вас закипела… Даете, бабы! Жаль, на видео не снял! Может, специально для меня изобразите?
– Второй раз, боюсь, так уже не получится.
– Да, ладно… Чего ты краснеешь? Люди свои. А сейчас еще своее станем.
Поливанов расстегнул рубашку, и показалось его волосатое брюхо.
– Светка, я за все привык платить. Все по-честному. У тебя товар, у меня купец. Ха-ха! Пятьсот баксов за раз. Нормально?
Я чувствовала, что голос Поливанова становится глуше. Супруга была права: он возбуждался от денег.
– Чего ты молчишь? Называй свою цену! Привыкай торговаться! Повышай ставку… Повышай…
Я скинула халатик, перешагнула через поливановский пиджак и встала перед ним, совершенно обнаженная, как на невольничьем рынке.
– Тысяча баксов, – тихо сказала я. – Как ей… Ни доллара меньше…
– Годится, – прохрипел Поливанов, совершенно потеряв голос.
Он повалил меня на ковер и вошел, как входят вражеские войска в распахнутые городские ворота. Я была готова и к худшему. Поливанова в минуты откровения рассказывала мне, что иногда он бросал ее на супружеское ложе рывком за волосы, и  часто, в соответствующей позе хлестал ее ладонью по заду, иногда добавляя и кулаком для разнообразия.  Словом, я была подготовлена и не ждала от него артподготовки. Поливанов и начал без разведки. А закончил взятие города не на центральной площади,  под крики приветствия горожан, но где-то на подступах. Потекли по улицам ворвавшиеся в город вражеские солдаты в поисках добычи, вышедшие из подчинения своих командиров….
Мало, очень мало наши российские жены занимаются половым воспитанием своих мужей! В семье Поливановых, что вообще характерно для российских семей, жена заметно опережала мужа и в культурном, и в половом развитии. Поливанов в сексе предпочитал лихую кавалерийскую атаку с шашками наголо, вместо умелого взаимодействия всех родов войск…
Поливанов сидел в своем любимом кресле со спущенными штанами, о чем-то напряженно размышляя. Я полулежала на огромном кожаном диване в чем мать родила. Странная паза затянулась.
Переспав теперь с обоими супругами, я вышла на совершенно другой уровень отношений. Как пользоваться своим новым положением универсальной любовницы, я еще не очень себе представляла. Пока меня устраивала только материальная сторона вопроса.
Теперь мне предстояло "стать слугой двух господ", и я кожей чувствовала, что от меня потребуется тонкое ощущения баланса в этих двусторонних отношениях. Поводок, на котором я держала Поливанову, был заметно короче. А поводка к ее супругу я пока не чувствовала вовсе. Требовалось достигнуть равновесия. Я взяла инициативу в свои руки и… губы…
На этот раз, как мне показалось, мы пришли к большему взаимопониманию. Поливанов очень старался и во многом преуспел. Кое в чем я ему талантливо подыгрывала, то есть так органично входила в роль, что почти стиралась грань между естеством и притворством. Но некто холодный и расчетливый во мне продолжал наблюдать за происходящим со стороны.
Я стояла в позе зодиакального летнего созвездия. Трактористу, почвеннику, любителю животных и простых отношений между людьми, такая поза подходила, на мой взгляд, больше всего. Я пришла к ней методом тыка. Судя по куражу хозяина, его залихватскому "эханью", я попала в самую точку.
Только мой внутренний холодный наблюдатель стал сдаваться и таять, как весенний снег, а Михаил Павлович начал обходить на крутом вираже свою супругу… Нет, я точно не лесбиянка!… как я услышала сзади себя поливановский голос:
– Какие русские писатели, по-твоему, хорошо пишут?
Взяв себя в руки, я стала выкрикивать в такт его толчкам:
– Достоевский… Толстой… Тургенев… Бунин… Набоков…
 Может литература его возбуждает? Оригинал! Или… Оттягивает момент оргазма…Переключается психологически… Какой молодец!
– Давай остановимся на последнем, – услышала я опять его голос. – Как ты сказала? Нагибин?
– Набоков! – выкрикнула я имя своего любимого писателя, заменив им в это мгновенье обычный бабий визг.
– Пусть будет Набоков, – согласился Поливанов. –  Знаешь, как с ним связаться?
Я плохо поняла последний вопрос, вообще уже плохо соображая…
– Он, правда, хорошо пишет? – расслабленная я лежала на мягком, ворсистом ковре и сквозь сладкую полудрему слышала опять голос Поливанова. – Писатель этот, говорю, правда, хорошо пишет?
– Лучше всех, – сказала я свое субъективное мнение. – Потрясающий писатель…
– Как с ним связаться, с  этим  Набиевым? Куда ему звонить?
– Набиеву? Дмитрию Набиеву? – я не ничего не поняла. – Телевизионному шоу-мену? Ведущему программы "Чужие окна"?
– А, смотрел! – обрадовался Поливанов. – Всяких мерзавцев в студии собирает! Еще он баб играет классно! Особенно мне жена прапорщика Задова нравится. Так, ты говоришь, он еще и книжки здорово пишет?
– Кто?
– Набиев твой.
– Я говорила про Нагибина, то есть про Набокова. Вы меня, Михаил Павлович, совсем запутали.
– Сама ты, Светланка, запуталась в своих писателях. Путана ты моя! Стоп! Не дуться!  Ладно. Как с твоим Набоковым связаться?
– Что?
– Ну, позвонить ему можно? По факсу там, или через Интернет?
– Как позвонить? – не поняла я, садясь и накидывая халат. – Набокову? Да он умер в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году!
– Так что же ты мне впариваешь! – возмутился Поливанов. – Я тебя спрашиваю, кто нормально сейчас может книгу написать, чтобы ее людям читать можно было? А она мне Нагибина! Ты бы мне еще Лермонтова вспомнила!
– Нагибин тоже умер, – подтвердила я факт еще одной смерти.
– Из живых-то кто-нибудь есть? Книжки же пишутся, в магазинах что-то продается?
– Есть, конечно, писатели… А вам зачем? Хотите почитать?
– Чукча – не читатель, – назидательно произнес Поливанов. – Чукча – сам книга. Нужен мне писатель хороший, чтобы написал про меня душевно, а народ прочитал и понял, за кем в этой стране будущее. Ты же специалист, изучала современную литературу нашего Отечества. Вот и подскажи мне, кто это дело потянет лучше других.
– Может, лучше журналист?
– Какой журналист! – Поливанов даже вскочил с кресла, но, вспомнив, в каком он виде, упал обратно. – Ты думаешь, я не знаю этих писак?! Что они умеют? Съехидничать, передразнить, сбрехать… А мне нужен автор, чтоб за душу брал, как детский писатель Бианки. Как он про муравьев и кузнечиков писал! Мне бы так про человека… про меня то есть… Думай, Светка! Дело это важное!
– Может, Катерина Крамская…
– Это же певица!
– Нет, писательница. Или Лидия Петрашевская?
– Светка, давай без баб. Знаю я их! Размажут сопли там, где надо обухом по голове…
– Тогда, может, Денис Хересов?
– А что? Хороший писатель? Что написал?
– Он пишет одно большое полотно уже много лет, как художник Иванов.
– Из блохи голенище кроит?
– Нет, у него сверхзадача. Творит народный сериал "Серая Галка"…
– Как писатель Бианки? Про птиц?
 – Нет, это такой символ. Галка – очень умная и неприхотливая птица, как русская женщина, – вещала я, словно экскурсовод провинциального литературного музея, – Кроме того, это имена трех героинь романа…
 – Опять бабы, – недовольно проворчал Поливанов. – А зачем их так много?
– Они и символизируют очень многое. С одной стороны – это Вера, Надежда, Любовь. С другой – три дороги, которые лежат перед человеком на распутье… Одна из главных героинь поступит на ткацкую фабрику, пройдет большой путь от ученицы до руководителя производства. Потом уедет в Южную Америку, станет наследницей тамошних текстильных королей.  Правда, в предпоследнем томе она попадется на карманной краже… Вторая сначала будет поварихой в заводской столовке, но потом станет любимым кулинаром султана Брунея. Потом его кто-то отравит, и подозрение падет на нее. У третьей Галины будет самая сложная судьба. Она родит от первого встречного человека, который в шестой книге окажется президентом Соединенных Штатов Америки…
– Стоп! Не рассказывай дальше, – перебил меня Поливанов. – Сам буду читать. Ты знаешь? Захватывает! Только скажи, как же этих трех героинь различать?
– Очень просто. Одна Галя – рыжая, вторая – брюнетка, то есть черная, а третья поседела от невзгод.
– Писатель Хересов тоже поседеет от невзгод, – ответил хозяин усадьбы. – Но денег зато заработает. Будет писать летопись моей жизни.




20.


На следующий вечер у меня была в гостях хозяйка. После того раза, когда в этой комнате нас чуть не застукала Дианка, установилось негласное табу на всяческие интимные поползновения рядом с детской. Здесь мы были просто подругами.
Бокал вина в руке позволяет сделать паузу не тягостной, а глоток разрешает задать самый важный вопрос разговора без метеорологических вступлений.
– Это случилось вчера? – спросила Людмила и, опережая мой ответный вопрос, уточнила. –  Поливанов тебя трахнул?
– Да, – спокойно ответила я, – ты сама говорила, что это все равно случится. Возможно, я могла бы и в этот раз увильнуть, но ты свое право первой ночи уже реализовала. Теперь мне терять было нечего. Пошла Света Чернова по рукам.
– Ну, и как тебе? – Поливанова глядела на кончик своей тапочки и покачивала ногой, в такт нашему разговору.
Я должна была не задеть супружеских чувств и в то же время не обидеть свою партнершу. Это и был тот самый "мягкий путь", в котором моя подруга Солоха, хоть и занималась дзю-до, ничего не понимала.
– Хорошо, – выбрала я все-таки положительный ответ, а не нейтральное "нормально", – Поливанов берет женщин, как лидер, привыкший к беспрекословному подчинению окружающих его людей. Его не интересует, что чувствует его партнер в данный момент. Правда, некоторым женщинам нравится, когда их берут солдаты-завоеватели.
– А тебе?
– Я предпочитаю взаимную любовь равноправных партнеров.
Видимо, я подцепила у Поливанова лексику договоров и протоколов о намерениях.
– Ты хочешь сказать, что тебе со мной было лучше? – спросила Поливанова, поднимая на меня свои, как писали древнегреческие поэты, волоокие глаза.
– Ты же знаешь, с тобой у меня был первый опыт. Мне трудно так сразу сказать. Но мне кажется, та ночь у озера была незабываемой. Твой супруг очень жалел, что не был зрителем.
– Зато сынок его был.
– Самого интересного, допустим, он не видел…
– Не уверена, что в бане у него не была спрятана камера. Так что, если Поливанову захочется, пусть купит кассету у своего сыночка… Да, Поливанов завтра уезжает в Екатеринбург. Может, устроим банный день?
– Тот вечер был слишком хорош, – я насколько могла томно посмотрела в глаза Людмиле. – Мне до сих пор кажется, что мы с тобой тогда не согрешили, а исполнили какой-то древний, языческий ритуал. Поэтому давай его так и оставим. Нельзя войти в одну реку дважды, да и в озеро тоже.
– Ты решила со мной так же играть, как с моим мужем? – в глазах Людмилы блеснули искорки недоверия.
– Нет, я просто хочу сменить мизансцену. Если хочешь, давай прямо сейчас поднимемся к тебе в спальню.
– Если хочешь? – повторила Поливанова. – Значит, все-таки хочется мне одной?
– Не придирайся к словам…
Я опустилась перед ней на ковер, отвела подол ее халата и коснулась губами ее колена. Потом поцеловала ее повыше. Поливанова вытянулась, как будто старалась разглядеть кого-то на вокзале поверх моря шляп и зонтов. Ноги ее с торжественной медлительностью поехали в разные стороны. Еще два поцелуя и хватит…
– Светик…, – произнесла она благоговейным шепотом.
– Семицветик, – подумала я про себя.
Ладно, еще одно прикосновение губ почти на границе трусиков, а теперь моя очередь страстно шептать:
– Люда, здесь нельзя… Пойдем к тебе в спальню… Я хочу тебя… Я сейчас умру от желания…
– Светик, родненький ты мой, – Поливанова взяла в ладони мою голову и посмотрела в мои сузившиеся, будто от страсти, глаза. – Сегодня у нас ничего не получится. Супружеский долг. Сама понимаешь, Поливанов бы согласился лечь в постель с нами обеими, но я этого не хочу. Мы с тобой – это другое, нежное, мягкое. А он – жлоб. Ему только лошадей трахать…
Видимо, вспомнив свой знак Зодиака, она осеклась. Про супружеский долг этой ночью я, разумеется, знала, на то и был расчет. Людмила сама рассказывала, что на рабочем столе Поливанова в еженедельнике видела как-то аккуратно записанный распорядок дня приблизительно такого содержания:
" – Подъем. Бодрое настроение.
– Тренажерный зал. Бассейн. Душ.
– Завтрак. Похвалить за что-нибудь жену.
– Работа в офисе с документами. Новая секретарша. Попробовать.
– Поездка на Нижнепичужную фармацевтическую фабрику. Говорят, там симпатичная кадровица.
– Обед с вице-мэром. Много не жрать, через час еще один обед с прокурором.
– Открытие памятника "Жертвам отравлений", спонсируемого моим фармацевтическим Объединением.
– Распоряжения по усадьбе.
– Ужин.
– Исполнение супружеского долга."
– Да, – задумчиво сказала Поливанова, – будь я не русская, а ,например, татарка или армянка, он написал бы: "исполнение интернационального долга". Ради такого жлоба я хожу на шейпинг, массаж… Разве он может оценить вот этот изгиб, эту линию? Черт с ним… Давай лучше поговорим о тебе…
Ну, наконец-то! Дождались, матушка-барыня! Благодетельница! Землицы бы нам…
– Я прекрасно понимаю, что с твоими данными, образованием, прекрасным знанием языков, ты пойдешь далеко. Не знаю, понимает ли это мой супруг? Он, как всегда, думает, что деньги решают все… А тебе надо думать о будущем. Поэтому выслушай мое предложение. Я тоже не хочу сидеть безвылазно в этой усадьбе, я тоже хочу самостоятельно добиться положения в обществе. Поливанов станет губернатором, это понятно. Я уговорю его дать мне какой-нибудь фонд или какое-нибудь российско-германское общество. Тебя сделаю своей заместительницей. Будем кататься по Германии. Берлин,…Какие там города?
– Мюнхен, Бремен, Гамбург…
– Всю Европу с тобой объездим. Или пойдем в большую политику. В государственную думу. Думаешь не пройду? Имидж мой вся страна знает. Денег на место в парламенте у меня даже сейчас в кошельке хватит. Ты будешь моей помощницей. Правой рукой. Если тебе больше нравится, правой ногой? Мне главное получить свое дело, не зависеть от Поливанова. Пошел он со своей спонтанностью поведенья! То плюнет, то поцелует, как ромашка…Что задумалась? Или ты собираешься всю жизнь провести в гувернантках?
Спасибо, конечно, благодетельница! Быть ее заместительницей, переводчицей и, конечно, любовницей – это уже кое-что. Но мы еще посмотрим, что предложит мне вторая половинка семьи Поливановых?


21.

На этой неделе гувернантки  рядом с Дианкой почти не было. Ее замещал новый друг – грустный клоун Поль. Я только дергала за веревочки, говорила немного трескучим кукольным голосом, только и всего. Поль делал вместе с Дианкой зарядку, гулял с ней в саду и по берегу озера, катался с пластиковой горки, разговаривал по английски, читал книги и укладывал девочку спать. Вот только в столовую Дианка выходила со своей гувернанткой. И еще, когда мы катались на лодке по озеру, гувернантке пришлось сесть за весла.
Пусть так и будет пока. Пусть лучше с тобой разговаривает клоун Поль. Так будет правильнее.
Могу ли я говорить моему ангелу о добре и справедливости, рассказывать волшебные сказки, читать про благородных принцев и беззаветно преданных друг другу влюбленных, когда, выбравшись ночью из кабинета ее отца, подсчитав полученные от этого дивиденды, я тут же попадаю в постель к ее матери? Это не самая красивая сказка, Диана. Золушка в этой истории теряет не хрустальную туфельку, а что-то более ценное. И без всякой надежды на сказочного принца.
Я вспомнила психологический тест на выявление скрытого и явного лидера, составленный на основе этой сказки. "Кто, по вашему мнению, Золушка? Несчастная девочка, карьеристка, бедолага?" На самом деле, Золушка – это просто Золушка, а вот я – и несчастная девочка, и карьеристка, и бедолага. Все в одном флаконе. 
На асфальтовой площадке перед особняком я, под аккомпанемент своих невеселых мыслей, расчертила мелом поле для игры в "классики". Удивительно, что этих наших игр современные дети не знают. Куда катится мир? Дианка раскрыла свои удивительные глазищи, наблюдая за мной. Если есть у нас будущее, то оно за моей девочкой. Я на нее одну только и надеюсь.
Чего только не было в доме Поливановых! Золото, бриллианты…  Но вот маленькой жестяной коробочки для игры в "классики" мы найти не смогли. Никакие дорогие заменители не подходили, они просто не скользили по асфальту и не "грюкали" на весь двор так громко, как та самая дешевенькая коробочка из-под гуталина.
Только у старенького садовника Петра Ивановича, мы с Дианкой обнаружили искомое.
– А, правда, вы – внук Мичурина? – спросила я старика, пользуясь случаем.
– Может, и внук. Может, седьмая вода на киселе, – лукаво улыбаясь, ответил старик. – Ему ведь, старику Мичурину, все равно. Внучата его на деревьях растут. А хозяйке вот хочется, чтобы я был внуком. Ну, и пускай себе! Сейчас за родство-то не сажают, на Соловки не отправляют. А Мичурин был ничего себе старичок, тихий, яблочки любил.  Ну, и "увнучерил" меня заочно. Стало быть, я его внук по растительной линии. Так вот и числюсь… Дай-ка я коробочку эту оботру, она у меня из-под воска. Видишь как? Маленькая, никчемная коробочка, цена ей – копейка, а игры без нее нет. Вот так, девоньки. Вот так…
– Мы с тобой – девоньки? – спросила меня Дианка, неся в руках круглую коробочку, как величайшую ценность в мире.
– А кто же мы? Девоньки и есть, – ответила я с какой-то деревенской интонацией в голосе – А как выдадут нас замуж, будем бабами.
– Нет, – возразила девочка, – я бабой не буду.
– А кем же ты будешь?
– Я хочу, как ты, гувер… гувернанткой.
Слава богу, гувернанткой моя воспитанница никогда не станет. Жизнь ее с учебой где-нибудь в Оксфорде, с тусовкой среди новых Окорочковых и Чудриных, со свадебной фотографией на глянцевой обложке модного в то время журнала, уже расписана и утверждена этими земными богами.

Наконец, и гувернантка позволила себе выйти из тени. Мы теперь играли втроем: Дианка, клоун и я. Веревочные мышцы Поля не позволяли ему точно  пробросить биту, Дианка наоборот так старалась, что жестяная коробочка улетала далеко вперед. Одна только гувернантка играла  неплохо, так же, как шустрая девчонка Светланка Чернова из нашего двора. Ну, почти так же. Как она прыгала! Легкая юбочка прыгала вместе с ней, но с заметным опозданием. Тогда в первый раз она заметила  этот самый мальчишеский взгляд, который, взрослея, будет преследовать ее всю жизнь.
– Можно с вами? – совсем рядом послышался незнакомый мужской голос.
Мы так увлеклись, что не заметили, как возле нас остановились двое мужчин. Я машинально провела руками по юбке, проверяя ее положение, и ответила, как должна была ответить та самая девчонка из нашего двора:
– Сейчас доиграем этот кон, тогда, может, и примем. Но, вообще-то, мы незнакомых мальчишек в игру не принимаем? Вы из какого двора?
На меня смотрели внимательные глаза в окружении морщинок улыбки.
– Мы из соседнего двора, – сказал обладатель этих глаз. –  Знаете старую водопроводную башню, где теперь показывают мультики на утренниках, а вечером фильмы про Фантомаса? Там еще есть гаражи, с которых мы прыгаем зимой в сугробы… Ну, что? Принимаете нас в следующий кон?
– Давай их примем, – сказала мне Дианка и тихо добавила. – Мне так хочется посмотреть мультики в водородной башне…
– В водопроводной, Дианка, – поправила ее внимательная гувернантка.
– В сугроб прыгнуть тоже так хочется, – продолжала Дианка, но, посмотрев в строну хозяйственного блока усадьбы, засомневалась. – Только гараж такой высокий! Как это с него прыгают?
– А в нашем дворе гаражи не такие высокие, как у вас, а сугробы зато глубокие, преглубокие. Прыгаешь, как в холодную вату…
– Холодной ваты не бывает, – возразила девочка.
– Бывает, – заспорил незнакомец. – Вата бывает разная, даже сладкая.
– Сладкая? – вытаращила глаза пораженная его словами Дианка.
– Слаще сахара!
– И ты… и вы ее ели? – девочка даже присела в ожидании сенсационного для нее ответа.
– Сто раз! Откусываешь кусок и жуешь, пока она не растаяла.
– И не подавились?
– Нет, она тает во рту…, – сказал мужчина.
– … а не в руках, – добавил современный телевизионный ребенок.
Незнакомец был лет тридцати – тридцати пяти, высокого роста, с темными коротко постриженными волосами. Он был бы даже красив, если бы не перламутровый шрам, перебивший бровь над его левым глазом на две равномерные половинки. Видимо он знал, что левая часть его лица выглядит несколько необычно, поэтому старался то повернуться к собеседникам в пол оборота, то, как бы в задумчивости, подносил  левую руку ко лбу.
Судя по его разговору, он не был похож на обычных друзей Поливанова или на его партнеров по бизнесу.
– Простите, вы, случайно, не писатель Хересов? – спросила я.
Незнакомец засмеялся и посмотрел на своего спутника, который, судя по рассредоточенному по кустам и деревьям вниманию и характерному положению рук и ног, был его охранником.
– Паша, ты случайно не пишешь под псевдонимом Хересов в свободное от работы время?
Охранник Паша усмехнулся только, но ничего не сказал.
– Нет, я не писатель Хересов, – ответил незнакомец улыбаясь, отчего его бровь еще больше разошлась, как питерский разведенный мост. – Я  даже его не читатель.
– А кого же вы читатель? – спросила я зачем-то, наверное, в силу профессиональной привычки оценивать людей по кругу их чтения.
– Достоевский, Толстой, Тургенев, Бунин, Набоков…
Я даже вздрогнула, когда услышала ту самую цепочку русских писателей. Я словно увидела опять дергающийся в бешеном ритме кабинет Поливанова, сладкое чувство раскрывающейся подо мной пропасти наслаждения, и неожиданно деловой вопрос хозяина откуда-то сзади…
– Вообще, Набоков – мой любимый писатель.
Он посмотрел на меня как-то странно, словно что-то почувствовал и хотел спросить, но не спросил.
– Понимаю, – я взяла себя в руки и почему-то сказала ему с явным вызовом. – Вам нравится "Лолита"?
– Нет, – удивленно ответил человек, – как раз "Лолита" мне нравится гораздо меньше других романов Набокова.
– Тогда "Ада"?
– Опять не угадали. Я люблю романы, написанные на русском языке, когда он еще работал под псевдонимом Сирин. "Приглашение на казнь", "Защита Лужина"… Даже "Машеньку" я очень люблю, хотя все критики считают ее очень слабой пробой пера…
"Я очень люблю" он произнес немного тише, или мне показалось. Он опять поднес руку к своему странному шраму. Потом поднял на меня глаза, как бы поддерживая этот взгляд рукой.
– А эта Машенька красивая? – вдруг услышала я голос Дианки.
– Какая Машенька? – не понял незнакомец.
– Машенька! Которую вы любите! –  в голосе Дианки было столько удивления. Неожиданно ее осенило:
– Неужели вы уже ее забыли?
Мы все рассмеялись, за исключением Дианки и охранника Паши.
– "Машенька" – это такая книга, – пояснила опять гувернантка.
Дианка тоже засмеялась, поняв, что напрасно заподозрила человека в непостоянстве:
– Я тоже знаю эту книгу, – сказала она. – Только называется она не так. "Маша и медведь". Вот как она называется. Хорошая книга. Медведя жалко…
– А не Машу? – спросил незнакомец.
– Медведя, – твердо сказала Дианка, как об уже давно решенном. – Но вам надо прочитать другие сказки. Правда, Света? Прочитайте про Стойкого Оловянного Солдатика, про инфанту и карлика, про звездного мальчика… Хотите я вам сейчас их принесу?
– Подожди секундочку, – остановил ее мужчина, – лучше расскажи – откуда у тебя такой удивительный клоун?
– Его подарила мне Света. Это тоже сказочная история. Она шла по городу и заблудилась. А потом она оказалась в одном переулке… Свет, как он называется?
– Стеариновый.
– Стеариновый переулок? – удивленно переспросил незнакомец.
– Вы вряд ли бывали когда-нибудь в таких трущобах, – сказала я.
– Ошибаетесь, на соседней улице с этим переулком прошло мое детство. Если выйти через третий двор, а потом через проходной подъезд, то, как раз, попадешь на Стеариновый переулок…
Дианка топталась вокруг мужчины, внимательно слушала его и все время смотрела на него снизу вверх, поэтому, что рано или поздно должно было произойти, наступила ему на черный лакированный туфель. Мужчина улыбнулся, приподнял девочку над землей и поставил ее каблучками себе на блестящие носки.
– Шагаем левой, а теперь правой. Раз-два…Опять левой… Топ-топ…
Дианка спрыгнула на землю, только когда на туфлях незнакомца исчезли последние отблески.
– А я, когда вырасту, – сказала без всякого предисловия Дианка, – стану гу-вер-нант-кой. Как Света!
– А у кого ты будешь гувернанткой?
– Как у кого? Это так понятно! Света – моя гувернантка. Потом я вырасту. А у Светы будет маленькая девочка. Я буду у этой девочки гувернанткой! Понятно?
– Понятно, – ответил мужчина и посмотрел мне в глаза такими удивленными глазами, даже не удивленными, а  удивительными. – Сразу видно, что вы очень хороший…
Но он не успел договорить.
– А ты кем хочешь стать, когда вырастешь? – спросила моя воспитанница совершенно взрослого мужчину.
Мужчина так заразительно рассмеялся, что вслед за ним засмеялась и я, и Дианка.
– Знаешь, я в детстве мечтал стать не космонавтом, не милиционером, не моряком…
– А кем? – спросила заинтригованная девочка.
– А вот послушай. Мы жили с мамой недалеко от этого Стеаринового переулка. Комната наша была в коммунальной квартире. Знаешь, что такое коммуналка?
– Знаю, – ответил поспешно маленький наследник усадеб, фабрик, гостиниц, банков, только чтобы не прерывался интересный рассказ.
– Комната наша была на втором этаже. Подоконник был такой низенький, что я, совсем маленький, сидел на нем, как на скамеечке. Под окнами у нас был одинокий тополь и помойка. Я любил сидеть на подоконнике целыми часами. Мечтал о чем-то и ждал…
– Кого? – зачарованно спросила Дианка.
– Мусороуборочную машину. Водил пальчиком по треснувшему стеклу. Наконец, слышался знакомый шум мотора. Ехала моя любимица. Еще та, старенькая, с круглыми серыми бачками, лежащими горизонтально и поперек.  Дядька в рабочих рукавицах привычными движениями закатывал полные бачки на опущенные полозья. Нажимал на какую-то тайную кнопку. Бачки поднимались, перекатывались…  Как мне хотелось быть водителем "мусорки"! Любимая моя "мусорка"! Детская мечта…
– Вот ты какой! – восхищенно сказал девочка. – Тебе должна понравиться книжка про Стойкого Оловянного Солдатика! Сейчас я за ней убегу!
Дианка собиралась бежать наверх за книжками, но вдруг остановилась:
– Только не на совсем, а то мне эти книжки тоже очень нравятся. Договорились?
– Договорились, – сказал  незнакомец.
Девочка упорхнула, как набоковская бабочка.
– Так где же на Стеариновом переулке вы нашли такого замечательного клоуна? – спросил мужчина.
– Там есть странная лавка, почти волшебная, – ответила я. – Там продается всякая всячина для театра, в том числе для кукольного. Очень интересно, необычно. Там хочется спрятаться от этого навязчивого современного мира, и никто тебя не найдет. Что вы улыбаетесь?
– Так уж и никто?
– Кто не знает, не найдет…
– Вы хотите спрятаться от этого мира?
– Не знаю. Но жить здесь гораздо легче, если знаешь, что на земле есть такое место.
– Я знаю эту лавку. Там работал один забавный человек. Дядя Яша. Мы с ним когда-то очень дружили. Маленький мальчик и взрослый человек. Мама рассказывала, что он работал режиссером, что-то поставил не то, что положено. Говорили, что ему еще повезло…
Он вдруг прервал свой рассказ, будто что-то важное вспомнил.
– Постойте! Да мы же с вами еще не познакомились? Хотя я знаю, вас зовут Светлана, – сказал он. – А меня Сергей. Сергей Лунин…
Меня теперь осенило.  Сергей Лунин. Ну, конечно! Я видела это лицо несколько раз мелькнувшим на телевизионном экране. Только в жизни он оказался совсем другим, в ином, что ли, ракурсе, без публичной маски уверенности и всезнания.
Сергей Лунин. Это был главный конкурент Поливанова в споре за губернаторское кресло. Бывший офицер, воевал в Чечне, вроде стал предпринимателем, или возглавил частную охранную фирму…  Я невнимательно следила за ходом избирательной гонки. К тому же, все социологические опросы показывали явное лидерство Поливанова. Никто уже не сомневался в его победе за явным преимуществом в первом туре.
Один трагический факт биографии Лунина мне врезался в память, три года назад, когда он был в командировке в Чечне, его жена погибла в автомобильной катастрофе. Женщина была на третьем месяце беременности…
Маленькая Дианка как-то сказала мне:
– Скоро папа всех победит и станет, как и ты.
– Что значит, как и я?
– Ты же – гувернантка, а он будет – гувернатор. Он тоже будет дружить, играть, гулять с маленьким мальчиком. Может, мы с ним подружимся?
– С кем?
– С маленьким мальчиком…
Мне пришлось долго объяснять моей воспитаннице, к великому ее разочарованию, разницу между гувернером и губернатором, что папа-губернатор будет  скоро дружить, играть и заигрывать не с мальчиком, и не с девочкой, а со здоровенной теткой, похожей на фрекен Бок из книжки про Карлсона, которую зовут Власть.

22.


Лунин приехал в усадьбу Поливанова, чтобы подписать совместный протокол о честной игре и неприменении "грязных" предвыборных технологий. Но мой хозяин, со свойственным ему наплевательством, на людей и на свои им обещания, где-то задерживался. В тот момент, когда мы беседовали с Луниным около расчерченного мелом на квадратики асфальта, Поливанова напряженно разыскивали по всем его мобильникам. В открытое окно первого этажа было слышно, как кто-то дозванивался до Нижнепичужной фармацевтической фабрики, где, как известно, появилась очень симпатичная кадровица.
Лунина приглашали пройти в особняк, отдохнуть, закусить, но он сказал, что хочет полюбоваться усадьбой, подышать чистым загородным воздухом. Помощник Поливанова с мольбой посмотрел на меня: мол, выручай, Светка! Займи гостя, потом сочтемся.
И я занимала его. Вернее занимала его Дианка. Девочка, обделенная отцовским вниманием, засыпала нового знакомого вопросами. Причем, иногда она задавала те вопросы, на которые я уже давала ей исчерпывающие ответы. Дианка , возможно, проверяла своего собеседника, или меня, а, может, просто не успевала придумывать что-нибудь новое и пользовалась старыми заготовками. Словом, девочка вела светскую беседу с мужчиной.
Мы спустились по тропинке к озеру. Прошли мимо бани, тропой моих грехов.
– А не хотят ли милые дамы прокатиться по озеру на лодочке? – спросил Лунин.
Одна из милых дам заверещала и захлопала в ладоши, другая соизволила дать согласие.
На берегу остался охранник Паша, которого оставили, чтобы не перегрузить лодку. Наверное, первый раз в жизни Паши-охранника его присутствие не способствовало безопасности, а наоборот.
– Паша, будь другом, – к нему подбежала Дианка, – подержи моего клоуна, пока мы катаемся. Тебе с ним не будет скучно. Его зовут Поль, по английски – Пол, а по русски – Паша, как и тебя.
Лунин сел на весла, лодка плавно и стремительно отчалила от небольшого бревенчатого причала. Отплывая, мы видели, как по берегу, смешно переваливаясь, ходил огромный охранник Паша, управляя за ниточки кукольным клоуном.
Впервые за все мои дни в усадьбе я почувствовала себя совершенно умиротворенно. В голову лезли приятные фантазии и, не задерживаясь в моей легкой голове, летели дальше, к кому-нибудь другом.
Казалось, я видела нас со стороны. Словно, смотрела на пейзаж в картинной галерее. Я видела озеро, до того прозрачное, что проплывающие по небу облака отбрасывали тень по самому дну. Я видела зелень кустов и деревьев, видела, как трава, спускаясь к воде, становилась изумрудной. По озеру плывет лодка. В ней трое. На веслах молодой и сильный мужчина, на корме сидит красивая женщина и придерживает за плечи маленькую девочку с золотистой, курчавой головкой. Кто они? Конечно, муж, жена и их дочка. Семейная идиллия. Самое лучшее, самое доброе, самое тихое, что есть на земле.
Сергей греб аккуратно, не брызгаясь, но лодка скользила по воде быстро и легко. Я замечала, что он старается не смотреть на мои ноги, но это у него плохо получалось. Он стал смотреть выше, но тут были мои глаза…
– А Света гребет веселее, – сказала Дианка. – Столько брызг! И стоим на одном месте. Так весело!. А ты, Сережа, как парус.  Не брызгаешься, а плывем быстро-быстро. Даже ветер у тебя получается!
Дианка уже записала его в свои друзья и перешла на "ты".
"Белеет парус одинокой в тумане моря голубом…"
Лунин не прочитал, а пропел лермонтовские строчки неожиданно приятным и трогательным голосом. Без восклицательных знаков, как в стихотворном оригинале, а грустно и протяжно.
– А еще можешь? – спросила Дианка.
Он пропел остальные куплеты.
"…Как будто в буре есть покой."
– Я тоже скоро буду заниматься музыкой, – проговорила девочка, когда слово осталось позади за кормой, – Я буду учиться играть на пианино и петь. А эту песню можно играть на пианино?
– Конечно, можно, – ответил Лунин, – откроешь ноты, там есть и слова, и музыка.
– И можно будет сыграть и спеть все, что я хочу.
– Да, почти все. А если у тебя есть музыкальные способности и ты будешь хорошо учиться, то сможешь сама сочинять музыку.
– А ты сочиняешь музыку?
– Нет, к несчастью, нет, – с искренним сожалением ответил Лунин.
– Значит, у тебя нет музыкальных способностей, – подытожила девочка. – Но поешь ты хорошо… А вон папа на берегу.  Машет нам всеми своими руками…
Действительно, Поливанов с папкой в руке делал нам какие-то знаки, рядом с ним был его помощник.
– Они плывут к нам. Смотрите! – комментировала Дианка. – Дядя Юра гребет, а папа на памятник похож.
Поливанов стоял в лодке, как дракон на носу корабля викингов, но только с кожаной папкой под мышкой.
– Извини за опоздание, Сергей Николаевич! – кричал Поливанов. – Сейчас опять срочно срывают с места неотложные дела. А ты подумал, что Поливанов прячется? Признавайся! Подумал, говорю? Я из всей этой кандидатской шушеры только тебя и уважаю по настоящему, потому что мужик, потому что воевал. Но какой ты политик?! Никакой! Иди ко мне лучше в команду, когда я выиграю. Не пожалеешь!… Ладно, разболтался старый Мазай… Надо вертолет покупать! Уже в четвертое место опаздываю!  Поэтому давайте подпишем протокол по походному. Да не брызгай ты, Юрка, лодочник хренов, документы замочишь!
На середине озера лодки сблизились. Лунин встал навстречу Поливанову. Они пожали друг другу руки. Гость принял из рук хозяина кожаную папку, развернул и быстро пробежал глазами по документу. Потом вынул из внутреннего кармана авторучку и поставил подпись. То же сделал и Поливанов.
– Ну что, честные выборы? – спросил Поливанов, с улыбкой глядя в глаза своему противнику.
– Честные выборы, – повторил Лунин, – хотя я по другому и не умею.
– А твою прогулку с моей дочкой на лодочке разве камера не снимала? – Поливанов подмигнул заговорчески. – Наверное, хорошо продуманный предвыборный ход? Сознайся? Секут за нами?
–  Еще раз повторю, я по другому, как в открытую, не умею, – произнес Лунин с каменным лицом. – А прогулка на лодке? Это просто прогулка с двумя прекрасными дамами. Маленький глоток свежего воздуха. Как я мог такое продумать? Признаться, я предполагал увидеть у вас в усадьбе золотые унитазы, бриллиантовые пепельницы… Не ожидал, что у вас есть живые люди. Причем, очень хорошие люди. За это вам, Михаил Павлович, отдельное спасибо.
– Есть у меня и золотые унитазы, Сергей Николаевич, и хорошие люди. Все у меня есть. Только нет сегодня ни минуты лишнего времени! Извини, убегаю. А вас, как принято раньше было выражаться, поручаю своим дамам. – Поливанов повернулся к нам, отчего лодки качнулись и стали разъезжаться. – Развлекайте дорогого гостя! И смотрите, не отпустите его без ужина.
– Не отпустим! – весело крикнула Дианка.
– Чему вы улыбаетесь? – спросил меня Лунин, когда выбившийся из сил помощник в мокрой от пота рубашке, наконец, причалил лодку с Поливановым к берегу.
– А вы не узнаете исторический эпизод? Два императорских плота с вензелями на реке Неман.
– Тильзитский мир? Точно! – Лунин захохотал, чуть не выронив весла. – История повторяется как фарс!
– Дядя Сережа, – сказала строго Дианка, видя, что взрослые хохочут неизвестно чему, и настало время брать управление кораблем в свои руки, – смотри, не утопи меня, а то вы все плаваете хорошо, а я могу только в бассейне кролем, чуть-чуть…
Как известно, Наполеон и Александр I вели мирные переговоры по завершении кампании 1805-1807 годов на реке Неман, стоя на плотах. Наполеон и Александр. Поливанов и Лунин. Кто из них кто? Я вспомнила, как Поливанов взял меня первый раз в своем кабинете, по-наполеоновски, не отстегивая шпаги. Он – Наполеон. Значит, Александр Победитель – это…
Лодка стукнулась о бревенчатый причал.



23.


Супруги Поливановы уехали на какую-то закрытую вечеринку. Я радовалась их отъезду, как радуются самые последние лакеи, собирающиеся устроить примитивную пьянку у себя в людской.
Я радовалась возможности побыть с собой наедине именно в этот вечер.
Я приняла душ, поспешно, без удовольствия, стараясь шумным потоком заглушить что-то новое в себе, в чем я не спешила еще себе признаться, и отдаляла это осознание. Но не как дворянская дочка, начитавшаяся французских романов, боясь этого неожиданного, непонятного в своей живости. Мне хотелось оттянуть тот момент, когда я отдамся новому чувству всей душой.
Нет, пока рано. Надо высушить волосы, надо взглянуть на себя в зеркало. Вот там, по ту сторону стекла, сидит женщина с изменяющимися в эту самую секунду глазами. Они, кажется, темнеют от…. Стоп! Включить телевизор, нет лучше музыку. А что, если взять книжку, любую, наугад… Набоков… Ну и что? Ничего. Твой любимый писатель. Твой любимый… Я люблю тебя! Я ждала тебя все это время. Только тебя. Совершая всю эту массу нужных и ненужных дел. Я была занята, по настоящему, только одним – я ждала тебя. Даже отдавая кому-то свое тело, даже растворяясь в этой страсти, я ждала тебя. Я была похожа на темную, темную комнату, где в беспорядке валялись, может, и дорогие, может, и прекрасные вещи. Там все натыкалось, наезжало друг на друга, все противоречило друг другу… И вот ты пришел и просто щелкнул выключателем, и вспыхнул свет.  И все стало понятно… Люблю…
Мне было мало воздуха, не хватало неба, звезд. Я распахнула окно. Ночь спрыгнула ко мне на подоконник, потерлась об меня выгнутой спиной и рассыпала по небу искры статического электричества.
Мне хотелось выбежать босиком на улицу, говорить о своей любви всем всем, какому-нибудь пьянчуге, ночному бродяге, маньяку, все равно… Про то, как от двух угольков загорается настоящее большое чувство. "И в тебе? И во мне! …" Выбежать навстречу супругам Поливановым, броситься на капот машины, все им рассказать и если они меня выслушают и поймут, так и быть, отдаться им тут же, и тому, и другому сразу…
К особняку как раз подъезжал бронированный "Мерседес" Поливанова, оставив джип сопровождения около домика охраны. Из машины вышли хозяин с хозяйкой. Поливанов в темном костюме, она – в вечернем платье.
Я отпрянула почему-то от окна. Они остановились на лестнице главного входа. Я слышала обрывки непонятного, но странно тревожного для меня разговора.
– Ты его просто не любишь, – услышала я голос госпожи Поливановой. – Не считаешь за человека. Как только могло тебе прийти такое в голову… Профессионалку! …  А мне-то что? Чего это я переживаю? Твой сын…
– Я как раз о нем и думаю, – отвечал ей хозяин. – Думаешь, мне хочется, чтобы парень вырос…. Чтобы в нем …. Мужиком он должен быть… Олегом Поливановым…Продолжателем дела, наследником… Он все должен брать, как мужик, самец…. Сильно, решительно…
– А любить по-настоящему он, выходит, не способен? В первую любовь ты не веришь?
– Почему не верю? Мне в его возрасте тоже… Ядреная бабенка… Я тогда прямо на поле, под трактором… Зверь-баба! Представляешь, Людка, она ногой мне коленвал погнула! Не веришь?
– Верю, верю… Ты можешь женщину довести! Это ты умеешь!
– Сейчас я это тебе буду доказывать… Долго и сильно….
– Погоди ты! Я убедила тебя? Еще раз повторю…. Первая любовь должна запомниться… Настоящее чувство должно гармонично перейти… Не надо делать из мальчика тупого…. Секс и ничего больше…
– Какая ты у меня умница, Людка! Такая же светлая голова, как у Светланки! Вот бабы у нас в России! Все на вас держится…. Тут на фабрике этой… мужики мои рассказывают… прибалдели… Такая аппетитная бабенка!
– Ты, конечно, тоже прибалдел?
– Перестань…Слушай, а как ее…. Сколько это может стоить?
– Я думаю, хорошую иномарку вполне можно подарить!
– Ты серьезно? По-моему, до хрена!
– Ты меня удивляешь! Ради своего…
– А какую машину?
– Подумаем… Только она…
– Ну, тут дело твое и твоего Сан Саныча. Этот тебе сразу же подскажет что к чему…
– Думаешь, влюбился?
– Уверена.
– А ты, Людка, сама случайно не того? Если я …. Почувствую в постели…
– Не бойся, не почувствуешь…
– А это мы сейчас проверим!
– Проверяй…
– Но! Пошла, лошадка! Кобылка моя!
Послышался звонкий хлопок по чему-то крупному и упругому, а вслед за ним спотыкающийся перестук женских туфель, будто женщина старалась сохранить равновесие и  не упасть.
Ночь Наташи Ростовой закончилась, рабочие будни гувернантки продолжались.






24.


Если бы мне доверили снять фильм "Приезд писателя Хересова в усадьбу Поливановых"! Я бы постаралась! Я бы показала зрителю живого классика!
Сначала бы на экране распахнулись просторы средней полосы России под аккомпанемент заунывной американской музыки в стиле кантри с губной гармошкой. Потом пейзаж словно сорвался бы с места, замелькали березы и кусты рябины. Звучит музыкальная тема "И вечный бой, ковбой, покой нам только снится...", отчетливо слышны удары бича, свист и ритмичный стук копыт. Мчится куда-то по Руси ковбой по прозвищу Быстрее Пули. Ворота усадьбы Поливановых. Секундное замешательство. Полет, перестук копыт. Боливар взял препятствие…. Смена кадра. Крупный план. Тонированное стекло машины. Открывается дверь. Зрители видят черную ковбойскую шляпу. Шляпа медленно выползает из машины. Сначала из-под широченных черных полей показывается славянофильская бородка. Потом, через минут пять-шесть выплывают очки. В течение получаса зрители могут наблюдать появление ботинка, ноги, плеча главного героя. Ковбойская лихая мелодия, сообразуясь с изменением ритма, замедляется до невозможности, высокие звуки губной гармошки понижаются до органных басов. Под музыку Баха камера наползает на грудь классика. На черной футболке – крупные белые буквы: "Приезжайте к нам в Аризонщину!" Неожиданно слышен удар. Зрители вздрагивают. Что такое?! … Нет, все в порядке. Это машина под тяжестью вылезающего классика встала на два боковых колеса, а теперь, освободившись от тяжести, плюхнулась на все четыре…
Писатель Хересов двигался по усадьбе медленно и с достоинством, словно неся перед собой в виде тяжелой и неустойчивой стопки все свои многотысячные тиражи. Сам хозяин взял на себя роль гида. Поливанов что-то увлеченно рассказывал, тыкал пальцем в пространство, потом оглядывался, видел, что обогнал экскурсанта метров на тридцать, возвращался и опять тряс лохматой головой и поводил руками, как оперный артист. А классик шел с величайшим достоинством, иногда останавливался, разворачивался, как броненосный крейсер времен русско-японской войны, и озирал окрестности.
Госпожа Поливанова, Дианка и я шли во второй шеренге, тоже плохо попадая в ритм достоинства и чувства народного признания. Разве что Дианка прыгала, как зайчик, и, когда Поливанов забегал далеко вперед, развлекала писателя литературными вопросами:
– Скажите, пожалуйста, а это вы написали стихи: "Из вереса напиток забыт давным давно…"?
– Нет, милая девочка, – классик давал команду в свое паровое отделение "Стоп, машина!" и отвечал на поставленный вопрос юной читательницы, – я пишу подлинно народные бестселлеры. А стихи использую в качестве эпиграфов…
– Не "из вереса", а "из вереска напиток…", – спешила выполнить свои обязанности гувернантка, и процессия двигалась дальше.
Наконец, Денис Хересов остановился на холме и задумчиво посмотрел на особняк, вернее, на золотую лошадь, которая показывала писателю свой золотой круп в лучах заката, и произнес:
– Хочется поработать здесь, в дали от городской суеты, многочисленных юных поклонниц, издательской беготни… Хочется создать воистину полотно новой жизни, вывести нового героя и дать его людям как образец… У вас в котором часу ужинают?… Я вижу своего героя еще простым пареньком, среди сверстников, представляющих, так сказать срез нашего общества в то тяжелое для всей страны время. Вот они сидят у лесной речки, горит костер… Ребята разговаривают о сокровенном, строят планы на будущее. Кто они? Отличник, маменькин сынок, сын партийного руководителя, другой – еврей, сын шахтера и путепроходчицы, третий – разгильдяй, но весельчак, душа компании, всеобщий любимец, сын… Скажите, Михаил Павлович, а у вас родители, случайно, не репрессированы?
– Да, они были казаками. Высланы в Сибирь на поселение. Вернулись на Ставрополье уже потом…
– Отлично! Все, как я вижу! Лесоповал, обледенелые стволы, мужчина и женщина идут через занесенный снегом лес, держась на двуручную пилу. Сзади, по пояс в снегу за ними пробирается маленький мальчик с узелком в руке…, – у Дениса Хересова неожиданно вытекла слеза, увеличенная очками до грандиозных эпических размеров, скользнула по щеке и скрылась в бороде. – Вы не узнаете его, Михаил Павлович?
– Кого? Мальца этого? Откуда мне его знать? – недоуменно пожал плечами Поливанов и покосился почему-то на супругу.
– Присмотритесь! Он очень похож на вас…Да это же – вы, Михаил Павлович! Вы в детстве! На поселении!
– Ну, вообще-то…, – хотел возразить Поливанов, но Хересов с неожиданной прытью перебил:
– Не спорьте! Я так вижу! Я поведу читателя по этой тропинке в снегу через года, через пункты биографии моего героя. Политехнический институт, строительный трест, исключение из партии…
– Да! Выгнали из партии "за мелкобуржуазные тенденции"! За дачу с камином и верандой! – воскликнул Поливанов. – Посмотри-ка, Денис! Это уже не "мелкобуржуазные тенденции"! Это крупная буржуазия! Это крупный капитал! Сравни, писатель! Жопа и палец!
Усадьба Поливанова лежала перед нами во всей своей необъятности и помпезности. Не хватало только собственного пика капитализма на территории, с вершины которого к хозяину спускался бы горный орел, получал из его рук какую-нибудь подачку и, взмахнув крыльями, занимал место на семейном гербе Поливановых.
– Все это создано моими руками, – сказал Михаил Павлович, обводя просторы родины, заключенные в каменный забор, задумчивым взглядом. – Велика и богата Россия, надо только уметь эти богатства взять. Откуда у них деньги? Как откуда?! Вот они деньги! Под ногами, в траве!…
Все, не исключая и писателя Хересова, машинально посмотрели себе под ноги.
– Если бы ты знал, Денис, из какого сора рождаются капиталы, не ведая стыда?! Надо только наклониться, подобрать… И не вляпаться в дерьмо! Ха-ха-ха!
– Света, этот листик как называется? – раздался дианкин голосок.
– Лопух! – сказала я подчеркнуто громко…

Писателю Хересову отвели под келью летописца огромную комнату на первом этаже, чтобы ему быть ближе к земле и не утруждать себя спусками и подъемами даже при помощи лифта.  Около часа рабочие впихивали в окна и двери его любимый дубовый стол, за которым классик когда-то написал свои первые, ставшие уже знаменитыми строчки: "Молодой человек, приятной наружности, вошел в спальный вагон поезда "Ванино–Лениград" и тронулся…". Гордый стол классика решительно отказывался входить в чуждые ему апартаменты. Он словно говорил: "Мне ли, фундаменту хересовского творчества, подстраиваться под буржуйские углы! Поставьте меня в чистом поле! Постройте вокруг меня настоящий дом творчества… Ну, ты, дубина, куда пихаешь! Угол обдерешь! А этот угол знаменитый, можно сказать, легендарный. Когда наш любимый классик дописывал второй том, так об него задом шарнулся, что синяк только после сдачи третьего тома в печать только и сошел… Полегче, косорукий! Не холодильник прешь!"
И только когда вмешался смекалистый ум нашего богача-самородка Поливанова, проще говоря, он дал им еще денег, стол со скрипом столешницы и стонами грузчиков вполз, наконец, под своды особняка.
Теперь в столовой третьего этажа нас заметно прибавилось. На одного человека, но все равно заметно.  Лифт, поднимавший с кухни изысканнейшие блюда и закуски, в обед следующего дня работал на всю катушку, а после ужина и вовсе сломался. Управляющий Бронислав Романович давно не выглядел таким запыхавшимся.
Так начиналась работа над документальной эпопеей "Милионное состояние души".
Позднее я приобрела в книжном киоске этот фундаментальный труд в суперобложке, со множеством цветных фотографий. На одной из них можно увидеть расположившуюся на диване семью Поливановых. В кадр попала изящная ножка сидящей справа неизвестной женщины. Чтобы не искушать будущих историков, признаюсь, что это – моя нога. А вот и отрывок из бессмертного шедевра:
"…Он шел, не разбирая дороги, через распаханные и унавоженные колхозные поля. Он шел, чувствуя свою близость к земле, потому что был в домашних тапочках. Он больше не был начальником ПТК-5 Верхнебарыбинского УРСа! Того самого ПТК, того самого УРСа, из строительных материалов которого был построен его собственный дом! Где кончалось имущество его конторы и где начиналось его собственное, уже трудно было понять, так сроднился Михаил со своей работой. И вот теперь они резанули по живому, лишили его любимой работы, любимых строительных материалов и любимого трехэтажного дома. Мало того, в левом нагрудном кармане была непривычная пустота. Заветная красная картонка, о которую билось его неспокойное сердце, тоже осталась на столе общего собрания коммунистов.
А ведь говорил когда-то майор Другорядко, преподаватель с военной кафедры Моршанского Политехнического института, на учебных стрельбах: "Попасть в мишень – дело десятое, вы лучше попадите в обойму!"  И вот теперь его выкинули из обоймы. Мол, не высовывайся! Не проявляй инициативы! Не выходи за рамки! Михаил вспомнил миф об Икаре, которому кричали, чтобы не поднимался на крыльях высоко к солнцу. А Икар поднялся! Завоняло паленым пером! Тебе что? Больше всех надо? Построй себе двухэтажный дом, как у всех начальников ПТК, что тебе мало? Нет, ему надо было три этажа и еще башенку! И турнули Икара…
Неожиданно он почувствовал острую боль в ноге. Пуля! Пуля, оставшаяся в земле со времен Великой Отечественной войны! Михаил сел и осмотрел простреленную болью ногу. Раны не было видно, но стопа раздувалась на глазах, становясь похожей на огромный неподшитый валенок. Маленькая пчелка, на которую он случайно наступил, ужалила его в пятку, как знаменитого древнегреческого героя.
С детства Михаил страдал аллергией на пчелопродукты, с детства ненавидел он этих жужжащих тружеников, одного маленького, микроскопического жала которых было достаточно, чтобы он превратился в надувного, резинового  человека, которые много позднее, когда Михаил станет одним из самых богатых людей России, будут продаваться в секс-шопах.
Но, как молния, вспыхнула в его голове одинокая мысль и озарила собою все темные уголки его сознания! Как мог он забыть?! Объявление в районной газете о том, что подсобному хозяйству требуется начальник!
Так получилось, что укус этого маленького полосатого насекомого определил всю дальнейшую судьбу нашего героя. В его подчинении было всего лишь пять человек, зато пчел – миллионы! Это было население целой области, немногим уступавшей по численности количеству его будущих избирателей.
Он зарекомендовал себя настоящим хозяйственником, чутким руководителем, внимательным и заботливым, это, не смотря на аллергию к своим подчиненным и результатам их труда. Случалось, его приносили домой распухшего в десятикратном объеме, случалось, что вообще никакого. Но на следующий день он опять садился в свое руководящее кресло и ждал. Чего же он ждал? Тогда он еще сам не знал чего?
Но дождался. Вышел закон о кооперации. Открыл тогда Михаил Павлович Поливанов знаменитый на весь край кооператив "Пчеломатка". Однако он не стал зацикливаться на продаже продуктов труда своего многочисленного народа, другой народ куда более многочисленный стал объектом его пристального внимания. Меду, правда, они не давали, но умели шить пуховики, в которых российские граждане напоминали его же пчелами покусанных, раздувшихся аллергиков. Постепенно Михаил освободил название своего предприятия от первой части ненавидимого им слова. Теперь его кооператив назывался более коротко и броско "Матка". Открывался другой вид на коммерческую деятельность, другие перспективы раздвинулись перед ним, как перед женским доктором. Медицинские… Фармацевтические… "Цель оправдывает средства, в то числе лекарственные, особенно, когда цель заключается в средствах материальных" – стало его девизом на все последующие годы…"
Тогда еще я не предполагала, какая знаменитая книга будет писаться на моих глазах между завтраками, обедами и ужинами. Но сам Поливанов, с присущей ему интуицией, когда классик любовался золотым крупом на том самом холме, сказал мне благодарно:
– Молодец, Светланка! Какого мамонта мне порекомендовала! Тиранозавра Рекса! Сразу видно, большой талант! Как, забыл, его фамилия? Хересов?
– Папа, – послышался рядом дианкин голосок с ярок выраженной назидательной интонацией, – сколько раз тебе мама говорила: не надо говорить в присутствии детей плохие слова!



25.



– Если бы у него были такие мозги, как у меня фигура…
Эта фраза Поливановой о собственном муже обошла в последствии все газетные полосы, но мало кто знает, что она относилась к одной скромной персоне – гувернантке ее дочери Светлане Черновой.
– Если бы у него были такие мозги, как у меня фигура, он бы предложил тебе более солидное место в его бизнесе, не говоря уже о привлечении тебя в избирательный штаб, – говорила  мне Поливанова, когда мы лежали с ней на их супружеском ложе, отдыхая от несколько суетливого и смазанного секса. Свою неудовлетворенность Людмила вымещала на супруге, при этом старалась подготовить меня ко второму тайму.
Сегодня, что-то у нас не вытанцевалось. Наверное, из-за меня. Точнее, из-за зеркального потолка. Никогда не наблюдала за собой во время секса со стороны, тем более сверху. Поэтому слишком отвлекалась.
Я лежала, подложив под голову персидские подушки и еще собственные руки, и смотрела в  зеркальный потолок, обрамленный позолоченной лепниной.
Там наверху, словно прилипшие к белой перине облаков, повисли две обнаженные женщины. Ноги их еще соприкасались, но было заметно, что между ними уже пролегла граница, словно они были с одной картинной репродукции, с одного разворота, но книга уже закрывалась, и между ними  уже пролегал межстраничный сгиб.
Людмила Поливанова, видимо, чувствовала это и старалась, как могла, разрядить непонятную ей ситуацию. По крайней мере, что-то не давало ей покоя, и она глушила это чувство болтовней.
– …И тут он открывает эту коробку, и я вижу неописуемо красивое колье! Со мной чуть истерика не случилась! Такая вещь! Ну, просто из царской сокровищницы! Я тут же ее примеряю. Вечернее платье с глубоким декольте и колье! Представляешь? А мы с ним чуть не поругались до этого. Пристал, как банный лист: "Надень это платье, тебе говорят!" Я ему отвечаю, что к этому платью нужны алмазные подвески от Анны Австрийской. Он орет, я ору… В общем, заставил меня напялить это платье. Правда, подозрения у меня уже были. Орет, но не бьет. Что-то здесь не чисто! А потом он достает коробочку. Сама коробочка, наверное, тысячу баксов стоит. Примеряю я это колье. Можешь себе представить? Моя грудь, глаза, алмазы… Может это не скромно, но ничего прекраснее я на свете еще не видела…
Даже лежа Поливанова красноречиво жестикулировала и принимала царственные позы.
– …Поливанов мне говорит: "Знаешь, сколько стоит?" Я понимаю, что сумма, наверное, запредельная. Но тут надо с дуру не перехлестнуть, а то он может разораться и этим самым колье мне по башке заехать. "Тысяч сто?" – спрашиваю. Сама-то, так прикидываю, раза в два дороже. Поливанов доволен, хохочет. Значит, раза в три ошиблась. "Неужели, – говорю, – двести?!". И глаза так закатываю под потолок. Гогочет! "Триста? Четыреста?…" "Все равно не угадаешь, – говорит. – Девятьсот пятьдесят штук!" "Миша, – кричу, – В долларах?!" "Нет! – орет. – В "зайчиках"! Обижаешь, лошадка!"…
Людмила поворачивается ко мне, чтобы увидеть мою реакцию, но я смотрю на ее отражение под потолком, она ловит мой взгляд в зеркале, а я перевожу его на нее натуральную. Так она и скачет глазами в поисках моего восхищенного взгляда.
– …И вот Поливанов, я и колье идем к гостям. А у меня в голове одна мысль вертится. "Неужели ты, идиот, не понимаешь, что девятьсот пятьдесят – это не миллион! Если бы ты продавцам эти сраные пятьдесят штук на чай дал, тогда даже было бы все    совсем не так. Да я бы лучше сама добавила!" Поливанов идет счастливый, не понимает, что у меня в душе творится. Жлоб! Натуральный жлоб! Куда ему в миллиардеры, даже в миллионеры, если он разницу не понимает! А тут меня, как током ударило: "А ведь он, наверное, эти самые пятьдесят тысяч скинул! Торговался же, гад, как пить дать, торговался! Ему и сделали скидку!" Я его так в этот момент возненавидела, что руку вырвала, хотела колье это паршивое ему в морду бросить, но сдержалась в последний момент. Поливанов мне: "Ты чего? Очумела?!" Я себя в руки взяла: "Миша, у тебя такая рука сильная, ты меня так сжал больно". Поливанов довольный. Его хлебом не корми, только скажи ему, что рука у него железная, а это дело у него огромное. Но тут тоже тонкости имеются. Скажешь, например: "Мишенька, он у тебя самый большой!" А Мишенька, жлоб, может тут же по морде съездить: "Самый, говоришь! Сравниваешь? С кем сравниваешь? Признавайся, сука!" Жлоб, Светка, он и в Африке жлоб…
"Как безумно далеки вы, меньшевики, от народа. Только пошлые фразочки, типа этой, вас с ним и сближают", – подумала я и, на всякий случай, дотронулась до поливановского тела рукой.  Поливанова тут же откликнулась всем телом, подползла, извиваясь между подушками, прижалась.
– ….Мне уже к гостям не хочется выходить, словно на мне костюмчик какой-нибудь китайский или курточка турецкая из полосатого баула только что вынутая. Поливанов меня тащит почти силой. Гордый такой сам собою! Гости, кончено, охают, ахают, носы свои тянут мне прямо в декольте. Мой герой, конечно, цифру эту неполноценную выкрикивает, хвастается. Гости опять к моей груди полезли, глазеть. А меня начинает трясти от злости. Тут Поливанов спрашивает: "А где певица Даша Раскрутина? Что она не поет? Велено ей было быть в юбке покороче, с голым животом! Где юбка и где живот?" Администратор отвечает: "В гримерке она, переодевается. Обещалась скоро выйти…" А я не могу – надо мне на ком-нибудь злость свою сорвать, пары выпустить…
Никогда не предполагала, что лежащий человек выглядит таким длинным. Длиннющая нога Поливановой сгибается в колене, скользит по моему бесконечному телу, опять поднимается и опять скользит вниз.
– …Захожу без стука в гримерку к этой поп-звезде. Знаешь, Свет, какие они все на самом деле толстые и бесформенные? Какой дурак их только раскручивает? И были бы хоть голоса приличные?!…  Так вот. Сидит эта коровища в красном платьице и такого же цвета сапогах, губы подводит. Глазом едва в мою сторону повела, рот недокрашенный скривила: "Брюлики, – говорит, – в прокате взяла? Или бутафорские? Настоящие так не сверкают, сразу видно – подделка!" Я молча подхожу к гримерному столику, беру в правую руку косметический набор в раскрытом виде, левой хватаю ее за гриву и размазываю по ее широкой морде все эти цвета радуги по кругу. Сама понимаешь, что тут началось. Мы сцепились, полетели на пол флаконы, зеркала, банки… Крик, визг.. Мне потом рассказывали, что я орала, как сумасшедшая: "Миллион баксов, сука! Миллион баксов!" Журналисты, идиоты, потом написали, что певица Даша Раскрутина должна Поливановой миллион долларов и не отдает, из-за чего и возникла потасовка… Одним словом Раскрутина ничего нам не спела, а Поливанову пришлось срочно вызванивать Машу Тарзанкину, вытаскивать ее с какого-то концерта и тащить к нам… Ей, правда, мое колье очень понравилось. Попробовало бы оно не понравиться!…
Я смотрю как бы на киноэкран. Фильм про вампиров. К животу красавицы-девушки тянется рука хозяйки замка с кроваво-красными ногтями, ее алые губы приближаются к шее. Уже видны острые зубки…
– Ты чего вздрагиваешь? – спрашивает Поливанова.
– Нарассказывает ужастиков, а потом спрашивает, чего я вздрагиваю! Ты, Люда, опасный человек! Случайно, кровь человеческую не пьешь за завтраком?
Поливанова улыбается. Роль хищницы ей явно по душе.
– Это идея! – оскаливается она и выпускает когти. – Прямо сейчас и попробую!
С визгом она бросается на меня. Я  едва успеваю заслониться подушкой. Под потолком сцепились две огромные голые кошки.
Хохоча, я отпихиваю Людмилу руками и коленями, пытаюсь стукнуть ее подушкой. Но неожиданно чувствую, что моя соперница не шутит. Ее выпущенные когти целятся в меня, в глазах ее я вижу азарт первобытной охотницы. Мне становится не по себе.
– Перестань! Ты слышишь меня! Людмила, опомнись!
Мою кожу под левой грудью словно обожгло. Я скатываюсь на пол и вскакиваю на ноги. На левом боку у меня три красных полосы – следы ее ногтей. Я растерянно смотрю, как на коже проступают кровавые капельки, соединяясь в ручейки, как в детской весенней игре.
– Светочка… Девочка моя, прости…, – шепчет Поливанова, – Я дура, идиотка!  Прости меня! Я чокнутая, долбанная стерва! Прости меня! Что сделать, чтобы ты меня простила?
Поливанова подползает ко мне на коленях. Неужели она в моей власти? Что приказать ей? Может, попросить у нее колье?
– Девочка моя, драгоценная моя, прости! Ну, расцарапай мне морду!
Она берет руками мою ладонь, целится моими ногтями себе в лицо. Ну! Что же ты медлишь?
– Пальчики мои, – шепчет Поливанова и начинает облизывать мою руку.
Вот стерва!… Людмила обнимает меня и целует след своих когтей.
– Я – стерва, Светик, стерва, – тихо говорит она, словно подслушав мои мысли.
И мне еще казалось, что я могу играть этой женщиной в своих интересах? Что я использую ее в любой подходящий момент, когда только захочу?
На губах ее я вижу красную капельку. Она улыбается мне улыбкой волчицы, слизывающей кровь со свежей раны своей жертвы.



26.

Была такая русская народная забава – смотреть телевизор. Рассаживались на стульях перед экраном, звали соседей, выключали свет и смотрели. Сейчас телевизор уже не смотрят – с ним живут. Без него не могут обойтись, как диабетики без инсулина.
Я всегда считала себя девушкой продвинутой, с университетской прививкой от массовой культуры. Телевизор включала редко, если только ожидалось увидеть что-нибудь действительно из ряда вон выходящее. Правда, был у меня еще проверенный способ лечения головной боли при помощи телеэфира.
Если голова раскалывалась на две половинки, как будто кто-то колол на ней дрова, я включала спортивный канал, благо наше кабельное его транслировало. Каждый день вечером телезрителям демонстрировались поединки боксеров-профессионалов. А это и было мое лучшее лекарство от головной боли.  Когда два мужика били друг дружку своими пудовыми кулачищами по голове, боль с каждым удачным попаданием отступала. В случае же нокаута, когда один из боксеров падал на помост, моя голова проходила мгновенно. Причем я заметила, что бои легковесов – слишком легкое лекарство, средневесов – несколько эффективнее, а "супертяжей" – мощное, проверенное средство. Замечательной черной таблеткой был для меня Майкл Тайсон. Серия его постоянных побед приучила мою головную боль отпускать меня сразу же, как только он вылезал в своих знаменитых черных трусах на ринг. Но скоро "железный Майкл" опустился, сел в тюрьму, стал кусать противников за уши. Головная боль уже его не боялась. Но на нем свет клином не сошелся…
А вообще телевизор был для меня вечно темным экраном. Наташка Солоха до того привыкла, что я не смотрю телевизор, что  сообщала мне телесенсации, не спрашивая – смотрела я или нет. Теперь же все неожиданно изменилось.
Я стала дурой. Я просыпалась задолго до пробуждения Дианки, включала телик в своей комнате и ждала. Меня интересовала только одна программа – блок предвыборной агитации кандидатов в губернаторы. Наверное, я была в тот момент самым заинтересованным избирателем в округе, избирателем… влюбленным.
Вот на фоне трехцветного флага возникали заветные слова: "Навстречу выборам", и я замирала, как кобра загипнотизированная дудочкой факира.
Две тощие коровы брели через лужи по грязной, слякотной дороге. На шкуре крайней была надпись, сделанная черной краской: "Ящур". За ними, едва сохраняя равновесие, плелся пьяный мужик в ушанке и драном ватнике. В руке он держал бутылку водки, на наклейке которой можно было прочитать "Паленая". Следом показались два бледных подростка. У одного в руке был шприц, у другого – тюбик клея "Момент". За ними, опираясь на палку, шла старушка в сером залатанном платочке, она несла корзину с табличкой "Потребительская", в которой одиноко каталась банка зеленого горошка… Пафосно прозвучал голос диктора: "Наша область смертельно больна! Хватит доверять ее здоровье шарлатанам!"… Зазвучал марш энтузиастов. Распахнулись двери, по чистому, залитому солнцем коридору шла группа людей в белых халатах. Впереди уверенной походкой шествовал Поливанов. "Доверьтесь профессионалам! – зычно прокричал диктор. – Лечить – это наша профессия!"
Потом опять на экране телевизора появился Поливанов на этот раз с теннисной ракеткой в руке. "Нам не нужны подачки из центра!" – сказал он. Подкинул желтый мячик и размашистым ударом послал его куда-то вдаль. "Мы сами умеем подавать!"
Следующим был ролик, рассчитанный на самых маленьких зрителей, но которые запросто могут повлиять на выбор своих бабушек и дедушек. В мультяшном лесу зверята страдают авитаминозом. Медвежата спят круглый год, белочки падают с веток, у зайцев ушки висят, как у охотничьих собак. Но появляется мальчик Миша Поливитаминов, не трудно догадаться на кого похожий, и швыряет зверятам похожие на желтые теннисные мячики витамины, изготовленные на фабриках его фирмы. Тут же зверята выздоравливают и голосуют за Поливитаминова всеми лапами и хвостами…
Где же ролики Лунина? Куда смотрит избирательная комиссия? Кто там контролирует средства, отпущенные на избирательную компанию? Где другие кандидаты? Где тот самый кандидат? Мой кандидат…
Я подождала еще немного, надеясь, что увижу ролик человека со странной рассеченной бровью, но блок предвыборной рекламы закончился, далее следовали "Новости".
Телеведущая, поводя глазами из стороны в сторону, стала говорить о том, что осталось всего несколько дней до окончания приема заявок на участие в выборах. Дальше показали репортаж о том, как Михаил Павлович Поливанов привез в Потапинский дом престарелых партию лекарств, грелок и градусников. Я увидела хозяина, стоящим на крыльце дома престарелых, руководящего разгрузкой контейнера. Неожиданно он подбежал к машине, схватил коробку побольше и сам потащил ее по ступенькам. Какая-то маленькая старушка едва успела отскочить в сторонку. "Что, бабуся, – закричал ей Поливанов. – Любишь измерять температуру?!" "Нам бы, сынок, молочка свеженького", – ответила старушка и еще что-то хотела прибавить, но Михаил Ильич весело подкинул коробку поудобнее и перебил: "От бешеной кобылки?! Будет, мать, все у тебя будет, когда все там будем!"…
Конечно, он будет губернатором. Народ таких любит. И только очень небольшая часть избирателей в моем лице любит…
Тут проснулась Дианка. Я услышала ее, как обычно, по утрам удивленный голосок:
– А солнышко еще не встало? Что это оно сегодня ленится? Или заболело?
– Солнышко скрылось за тучку, – сказала я, входя в детскую. – Но оно обязательно выглянет, чтобы посмотреть на нашу веселую зарядку.
Начался день гувернантки.

А солнышко действительно выглянуло, пока мы прыгали и махали руками и ногами под музыку, а когда мы вышли на утреннюю прогулку, на ходу повторяя английские слова – названия предметов одежды – оно выкатилось на голубое покрытие небесного корта.
– Ты слышала, Света, что у меня скоро будут маленькие кони? Вон там строится для них домик, – Дианка махнула ручонкой в самый дальний конец усадьбы, за лесопарковую зону, за фруктовый сад, куда мы с моей воспитанницей редко заходили.
– Так вот куда возили строительный материал, – догадалась я. – Знаешь, Дианка, мне кажется, что для домика пони материалов многовато. Это же какая-то великая стройка! Твой папа, наверняка, задумал большую конюшню с манежем.
– Когда я была совсем маленькой, – Дианка опустила ладошку до колена, – и не умела ходить ножками, у меня тоже был манеж…
Интересно знать, осуществит ли моя Шахерезадница свою сексуальную мечту на этой конюшне, или на ней будут пороть за неповиновение всяких там гувернанток?
– Света, ты что, меня не слышишь, что ли? Я спрашиваю тебя, а ты молчишь. Что-то интересное думаешь?  Мне тоже интересное интересно!
– Про лошадок я и задумалась. Такие они красивые и добрые, гораздо лучше людей.
– Люди бывают всякие, – мудро ответила мне Дианка. – Ты мне скажи, почему ты говоришь не кони, а пони. Ты плохо произносишь звук "к"?
– Так называются маленькие лошадки – пони. Есть такой детский стишок:
Эти кони
Маленького роста,
А зовут их просто –
Пони.
– Какой хороший стишок! Повтори еще разок, пожалуйста. Я его хочу запомнить.
– Эти кони…
– Здравствуй, Светоч! – услышала я голос знакомейший из всех знакомейших.
Дима Волгин шел своей обычной расслабленной походкой к поливановскому особняку. Одет он был, правда, в костюм и белую рубашку, в руке держал черный новенький портфель, но повязать галстук его никто не мог заставить, даже я.
– Вот так сюрприз! – с неподдельной радостью в голосе вопил Волгин. – Вот, значит, где твоя буржуйская усадьба!
Сюрприз для меня был не из самых приятных. Что-то вроде неожиданного приезда дальних родственников из Белой Церкви в гости на пару неделек, как раз накануне экзаменационной сессии.
– Скажи мне, милый ребенок, – спросил Дима подозрительно посматривающую на него Дианку, – эта тетенька – твоя воспитательница, гувернантка?
Дианка посмотрела сначала на меня, потом на Волгина, уже изменив выражение лица до строгого, и сказала назидательно, как это она умела делать:
– Света – мой самый лучший друг, во-первых…
– А во-вторых? – спросил Волгин, засмеявшись.
– Никаких вторых не будет, – ответила Дианка. – Вторые бывают на обед. … А гувернантка вообще не приехала. Вернее, она приехала, но мы ее отправили домой… Ой!
Дианка закрыла ротик ладошкой и виновато посмотрела на меня.
– Света, я сказала нашу тайну…
– Ничего страшного, – поспешила я успокоить ребенка. – Он нас не выдаст. Мы с ним учились вместе. Это – Дим Волгин.
– Дима Волгин? Тот самый червячок? – Дианка открыла рот от удивления. – Помнишь? Червячок, которого мы кормили за обедом? В животе? Он уже так вырос?
– Постойте, постойте, – попытался вмешаться Дима. – Какой такой червячок в животе? Ничего не понимаю! Признавайся, Светоч, что у тебя там в животе? А главное давно ли это у тебя? Сколько месяцев уже? И кто тот счастливчик?
– Волгин, что ты несешь?
– Я несу людям разумное, доброе вечное. Ты же знаешь. А что? Я тебя очень раздражаю? Учти, Чернова, если тебя бросили в интересном положении, я всегда готов принять тебя с ребенком, даже с целым детским садом. К тому же теперь я не тот бедный рифмоплет, которым был еще три недели назад.
– Вижц, что ты изменился. Правда, еще не поняла в какую сторону. Да! Скажи, наконец, что ты делаешь в усадьбе Поливановых? Не меня же ты собрался похищать?
– Да, я и не знал, что ты здесь работаешь… лучшим другом. Или милым другом? Я бы тебя, конечно, украл. Это случайность! Вернее, не случайность! Из-за тебя я в это дело ввязался. Хотел за тобой приехать на голубом "Мерседесе". Или таких не бывает, Светоч? А?
– Я не в курсе…
– Вот я тоже не в курсе. Там посмотрим. В общем, я работаю в избирательном штабе Поливанова пиарщиком. И ты знаешь, Светоч? У меня получается, меня ценят. Мои слоганы идут в лет! Закончится эта избирательная компания, меня зовут уже в соседнюю область. Вернее не одного меня, а нашу команду…А там, глядишь, и президентские выборы не за горами. Что называется, покатило!… У нас прочим, с нашего факультета Костик Брагин еще работает. На два курса позже нас учился. Не помнишь? А он тебя очень хорошо помнит и даже вспоминает. Да, и, правду сказать, кто, хоть раз тебя увидев, не вспоминает?!… Шут с ним, с этим Костиком. Главное, у меня покатило… Слоганы мои нарасхват… В рекламный бизнес приглашают!
– А вот этот шедевр, который все время по радио орут: "Не хочешь голосить? Приходи голосовать!", случайно, не твой?
– Мой, – краснея, как девица, признался Волгин, – но для Поливанова я еще лучше сочинил…
– Ты, я вижу, втянулся, – сказала я вдруг поникшему Диме, – нашел себя. Талант всегда пробьется! Так? Ты и пробился! Только куда ты пробился, Волгин?
– Не говори так, Светоч, – взмолился он. – Ты лучше подумай, куда таланту пробиваться, если некуда? Писать тексты для этой Даши Раскрутиной? Но для этого талант не нужен. Так куда ему деваться? Скажи?
– А музей-усадьба Блока? Образ Прекрасной Дамы реставрировать?
– Прекрасной Дамы? Той, которая променяла его память на клубнику со сливками.
– Ты, Волгин, действительно стал хорошим пиарщиком. Забыл уже, что Прекрасные Дамы "не ездят на пароходе" и сливки не едят…
– Света, а как же я? – вдруг услышала я обиженный дианкин голосок. – Как же я? Я ведь ем сливки, клубнику тоже ем. Значит, я никогда не стану прекрасной дамой?
Волгин захохотал, схватил Дианку на руки:
– Нет, дорогой мой человечек, мы говорим про неправильную Прекрасную Даму. Она была обычной женщиной, а поэт просто выдумал из нее себе мечту. Понимаешь? Как мыльный пузырь. А пузырь лопнул…
– Соломинка сломалась, а лапоть утонул, – подсказала Дианка.
– Умница! – закричал Волгин, держась за Дианку, как за спасительную соломинку. – А ты – настоящая Прекрасная Дама. Можешь, есть клубнику и ездить на пароходе. Тебе это не повредит! Поверь поэту.
– А ты – поэт? – недоверчиво спросила девочка.
– Поэт, – сказал Волгин и опустил Дианку на землю.
– Он – поэт? – спросила девочка свою гувернантку.
– Поэт, – кивнула я.
– Это хорошо, – сказала моя воспитанница не понятно чему, то ли, что Волгин – поэт, то ли, что она – настоящая Прекрасная Дама.
Волгина, что называется, понесло, как с ним часто бывает, когда его кто-то внимательно слушает. А Дианка слушала его, открыв рот. Поэтому он сыпал стихами, смешными историями, мифами Древней Греции и легендами Крыма. Когда же Волгин прочитал детский стишок Саши Черного "Мишка, мишка, как не стыдно? Вылезай из-под комода…", моя воспитанница дернула его за штанину и сказала:
– Послушай, поэт, возьми меня на ручки и прочитай мне про Мишку еще разок.
Меня же волновал один вопрос. Когда Волгин забыл какие-то строчки очередного стишка, и возникла пауза, я спросила:
– Дима, а ты уверен, что Поливанов победит на выборах?
– Еще бы. По всем опросам он лидирует с заметным отрывом. Народ таких любит. Ну, и мы работаем… с вдохновением. А потом на его главного конкурента Сергея Лунина заготовлен такой компромат! Фальшивка, конечно! Что-то там про его торговлю оружием с чеченцами. Но сделана фальшивка классно, с документами и фотографиями. Все это уже отпечатано в виде газеты большим тиражом и лежит у Поливанова на складе вместо лекарств. В решающий момент он эту бомбу выкинет, и последнего серьезного конкурента как не бывало. Хотя жаль, я бы, например, за Лунина голосовал. Честный человек, образованный, через многое прошел. А самое главное, в нем есть забытое сейчас качество – благородство. У него даже фамилия декабристская. Да он и есть декабрист…Но ты, Светоч, не волнуйся! Победит твой Поливанов, победит! Тут без вариантов…


27.


Видеоролик Лунина я все-таки увидела в вечернем телеэфире. Я совершенно не воспринимала его сюжет. Шел какой-то видеоряд, а я все ждала – появится ли он на экране. Наконец, я увидела Сергея. Он смотрел куда-то вдаль, камера перемещалась вокруг него. Мне казалось, что он ищет кого-то взглядом. Я увидела его глаза, смотрящие прямо на меня и …тут, как всегда бывает, зазвонил мой мобильник.
Это был Поливанов. Я ему зачем-то срочно понадобилась. Это зачем-то предполагало приготовление моего тела, а также переодевание в сексуальное нижнее белье и халат, напоминающий кимоно японской гейши.
Мобильник заверещал опять. Опять Поливанов.
– Я же сказал, что жду тебя. Срочно… Какие там приготовления? Я тебя не за этим зову. Ты мне нужна по делу. Давай! Одна нога там, другая – здесь!
Двусмысленно иногда звучат хорошо знакомые с детства поговорки. Говорит – не за этим, и тут же – ноги в разные стороны! Пусть все-таки подождет. На всякий случай. Чем этот черт, Поливанов, не шутит…
Сразу замечаю, что Михаил Павлович готовился к моему приходу, что на него не похоже.  Пододвигал кресло, достал две рюмки… Сам Поливанов был в халате, по барски накинутом поверх рубашки и брюк. Видимо, разговор и вправду предстоял серьезный.
– Светланка, сначала выпьем, – сказал хозяин. – Не спорь! Дело такое, что нужно не умом, а сердцем решать. Поэтому пей!
Даже боязно загадывать. Когда люди, подобные Поливанову, вспоминают про сердце, жди смертоубийства, как минимум. Я приготовилась внутренне выслушать нечто ужасающее.
– О чем же вы хотите со мной поговорить, Михаил Павлович?
– Конечно, о любви! – захохотал Поливанов, но смех его был скорее дипломатический. – О чем мы с тобой можем еще говорить? Не о педагогике же или английском языке? Или писателе твоем Наги…
– Набокове.
– Вот видишь. Все фамилии одинаковые. Надо было твоему Набокову псевдоним взять какой-нибудь, а то его все с Набиевым путают. Ему же от этого только хуже. Да, еще раз за Хересова – тебе отдельное спасибо! Читал уже некоторые главы. Знаешь? Будто и про меня, а будто не про меня – про героя какого-то, вроде Мересьева. "Повесть о настоящем человеке"! Сам себя начинаешь уважать. Такой путь прошел, многого добился… Тебя вот, например. Ха-ха-ха!… А дальше еще большего добьюсь. Думаешь, я на губернаторском кресле успокоюсь? Милая моя, это для меня начало – детский стульчик с дыркой для горшка. Дальше я пойду! Выше! Ты-то пойдешь со мной?
– Вы это меня хотели спросить?
– Что ты за человек, Светланка? – Поливанов тряхнул своей вихрастой головой и стукнул себя по коленкам. – Тебе что, тягостно со мной разговаривать? Просто так, по человечески? Что вы, бабы, за люди? Поговорить с мужиком можете только после того, как вас поимеют, или когда деньги вам нужны?
Ничего себе, волчара! Решил с ягненочком поговорить по душам… Отдаешься мне телом? А душа где? Хочу иметь тебя в комплекте, так сказать, в виде гамбургера: булка-тело и котлета-душа.
– Есть такие люди, Михаил Павлович, которым безопасней тело раскрыть, чем душу.
– На меня намекаешь? Понятно. Ценю откровенность. А я вот, Светланка, мужик простой – что в душе, то и на языке. Потому меня простой народ любит и голосовать пойдет за меня, а не за Лунина. Хотя он мужик неплохой, но такой же, как ты – со сложной душевной организацией. Пошел бы ко мне в команду, не встал бы мне на дороге… Теперь ему в политике уже не быть… Да, ладно. Давай еще по рюмашке и перейдем к нашему делу.
Мы выпили еще.
– Может, коньяку или водки? Не могу я это пить! Приучила меня жена! Букет! Урожай тридевятого года! А по мне – все кислятина!  Ладно… Так вот. Сын мой – Олег – это не Людкин ребенок, а от первой жены. Парень он неплохой, в компьютере соображает, даже мне по работе кое-что подсказал. Программисты мои на его предложение сказали, что дело пацан предлагает. Только вот без материнской ласки он у меня растет…
Поливанов недовольно поморщился: видимо, выбранный им тон беседы самому не понравился. Взял слишком длинный разбег и позабыл зачем вообще бежит.
– В общем, наступил у него период такой. Сама понимаешь, в штанах зашевелилось, кровь туда отхлынула и, в основном, от головы. Стал он за Людмилой подсматривать, рукоблудничать. Я-то этого не знал, а то бы руки ему сразу бы в другое место переставил, чтобы не доставал. Но он сам, дурак, попался. Хотел Людмилу мою в ванной рассмотреть получше, полез в вентиляционный туннель, а задница, или что там у него в этот момент торчало, его не пустила. Застрял он. Стал орать. Людмила перепугалась, думала, говорит, привидение в нашем замке завелось. В вентиляции-то акустика хорошая! В чем мать родила из ванной выскочила… Мне, правда, кажется, что она больше прикидывалась. Только бы нагишом перед кем-нибудь покрасоваться! Она, зараза, наверное, Олежку и распалила. Да ладно!..
Поливанов на секунду задумался. Губы его что-то бесшумно прошептали. По артикуляции, скорее всего, "стерва".
– Ребята мои вытаскивают этого трубочиста, а сами хохочут. Тут дурак не догадается. Да, эта еще выскочила с голым задом! Страшно ей стало! Вытащили они Олега. Только его морда из вентиляции показалась, я ему справа и заехал. А потом еще добавил. А он чуть ли не обратно в трубу лезет, кричит: "Папа! Не бей! Не буду больше никогда!" Я тогда подумал: "Что он не будет? На баб смотреть не будет?" Ведь это вообще никуда не годится. Наказал я его тогда. В спортзал заставил ходить, качаться. Пусть, думаю, кровь в другое место пойдет. И жалко его, хотя и паршивец, а сын…
Постепенно мне стал понятен весь смысл этого разговора, вся эта долгая прелюдия. Теперь Поливанов вообще мог ничего мне не говорить. Какую бы цену он мне не назвал, какие бы выгоды его предложение мне не сулило, я откажусь. Еще неделю назад, я бы подумала. Подумала, поторговалась, и, чувствуя себя последней стервой, согласилась за большие деньги. Но теперь я была уже не та Света Чернова. Светлое и черное в одном флаконе. Весь мой цинизм ушел, как в прибрежный песок, а я сижу, как Аленушка на бережку. Совершенно беззащитная перед обступившим меня злым и неправильным миром. Только и есть теперь во мне, что – это новое, только что зародившееся чувство. Глупая, несвоевременная любовь, не сулящая мне никаких выгод, без всяких пока намеков на взаимность.  Победила сказка про Стойкого Оловянного солдатика, про несгораемую любовь, потому что она сама есть пламень…
– А потом появилась ты – красивая, современная девка. Таких снимают в рекламе, печатают в журналах… Не какая-нибудь Аленушка на картине художника Васнецова, которая сидит и ноет!… Разбитная, уверенная в себе деваха. Может и про писателя любого рассказать, и стихи знает, и по английски, и по немецки, и в постели не лежит бревном, и от денег не шарахается. Словом, сын мой запал на тебя. Теперь у него опыта было побольше – по морде он уже получил. Поэтому подглядывал за тобой, используя все современные технологии: камеры, фотоаппараты… Мне Людмила подсказала. Говорит, Олег опять начинает рукоблудничать, но только по научному. Я Людке говорю: "Тебе что, завидно стало, что не за тобой он подглядывает?" Обиделась, отвечает, что о сыне думает, о его физическом и психическом развитии, а я, мол, плохой отец. Мне на сына наплевать… Тут-то Людмила права – мало я детьми занимаюсь. Но ради кого я стараюсь? С собой же я все это хозяйство в  могилу не унесу! На этой золотой лошади туда не ускачешь!
Я слушала, не перебивая, готовая к однозначному, твердому отказу, понимая, чем дольше он все это рассказывает, тем настойчивее будут его попытки меня уговорить. Поливанов свое время ценил и оценивал.
– Зашел к нему в комнату. Резко, без предупреждения. Закрываться я ему не разрешаю. Олег за компьютером сидит. На экране… Что ты думаешь?… твоя фотография. Он стал щелкать мышкой, но выйти не успел. Я тогда заглянул в стол, туда – сюда, вывернул шкафы, кровать сдвинул. Театр одной актрисы! Светланка в самых разных видах, на любой вкус! На вот тебе для примера, полюбуйся!
Поливанов кинул мне на колени цветную фотографию. Как он мог сфотографировать меня, стоящую под душем? Немного смазано, видно рука дрогнула, или это помешала вентиляционная решетка?
– Что? Хороша девочка? Как это он ухитрился? Ума не приложу! Видишь, на какие подвиги человека толкает этот орган, который между ног болтается, а стремится вверх?…Так вот. Хотел я ему опять по физиономии смазать. Размахнулся… А он мне, паршивец, заявляет: "За что?! Тогда ты был прав – ударил меня за жену, мачеху, а теперь за кого? Кто она тебе? Любовница?" Я ему: "Твое какое дело – кто она мне?!" А он: "И тебе тогда – какое дело?!" Совсем взрослый стал, отвечать научился. Я, конечно, сказал ему, что на карманные расходы на неделю столько даю, сколько у нас квалифицированные рабочие в России в месяц не зарабатывают. На эти деньги нельзя что ли одноклассницу свою пригласить в кафешку, отвести ее куда-нибудь, договориться? А Олег мне говорит: "А мне никакие девки не нужны. Мне нужна эта!" Хочу, мол, только ее! Тебя, значит… Что ты все молчишь? Я  не на трибуне, наверное? А? Ты бы хоть поддакивала из вежливости!
– Что тут говорить? Все понятно! Пришла любовь – растет морковь…
– Светланка, брось прикидываться! Ты же умная баба, все прекрасно понимаешь, к чему я веду. Сын он мне или не сын? Хочу, чтобы Олег нормальным мужиком был, чтобы руки для дела использовал…
Поливанов растерянно тряс руками. Он был явно не в своей тарелке. Говорил много, все вокруг да около. Неожиданно он засунул руку в карман халата и словно обрел невидимую опору.
– Давай по деловому! Ты делаешь Олега мужчиной, а я дарю тебе вот это, – Поливанов вынул руку из кармана с маленьким ключиком на ладони. – Что ты опять замолчала? Тебе не интересно от чего этот ключик? Какую дверцу он открывает?
– Михаил Павлович, простите меня, конечно, – ответила я. – Пусть эта дверца для меня останется закрытой. Мне это уже не интересно.
– Не спеши, Светлана! Подумай. Я бы тебе советовал сходить проветриться на сон грядущий. Дойди до гаражей. Там стоит новенькая "Мазда". А вот от нее ключики! Ключики-то вот, Светланка!
Поливанов потряс ими передо мной, как перед капризничающим ребенком, а потом вдруг кинул их мне на колени. Я дернулась, будто мне на подол бросили лягушку или крысу, стряхнула ключи на ковер.
– Вот это я совсем не понимаю! – воскликнул Поливанов, искренне недоумевая, – Даже если бы мне предложили сделать харакири за новенькую "Мазду", я бы пошел, посмотрел модель, цвет, посидел бы за рулем, а потом уже принимал решение. Светланка, может, ты не врубилась? Тебе поручается та же самая работа, на которую тебя сюда нанимали – воспитывать подрастающее поколение. Ты гувернантка или ты персидская королевна? Иди и воспитай мне пацана, как надо! А потом садись на свою честно заработанную "Маздочку", съезди к девчонкам на Тверскую и спроси: скольких им надо обслужить, чтобы заработать на такую тачку. Пусть они тебе подробно расскажут, как их "кидают", как в морду дают, в какие места их имеют, чем они болеют… Гувернантка! Чем тебе мой парень не угодил? Или ты только под хозяина и под хозяйку ложишься? Что вылупилась на меня? Теперь у тебя будет новый хозяин!
Я поднялась. Время было позднее, а мне было пора собираться, сдавать пропуск, казенные вещи, а потом еще пешком идти до трассы, ловить попутку до города. У Поливановых больше нет гувернантки.
– Прощайте, Михаил Павлович, – сказала я с улыбкой каменного Будды, – спасибо вам за все. Если что было не так, вы не получили полного удовлетворения от моей скромной особы, прошу меня простить. Всего хорошего! Спасибо за внимание! Если что понадобится, обращайтесь на тверскую улицу. Расценки вы знаете…
Я впервые видела Поливанова таким. Казалось, он сидел не в своем шикарном кресле, а на электрическом стуле. Теперь приговор был приведен в исполнение и палач дернул за рубильник. Волосы Поливанова торчали в разные стороны, как наэлектризованные, глаза вылезли из орбит. Его трясло, как под высоким напряжением.
– Сядь на место! – заорал он. –  Сядь и слушай! Слушай меня внимательно! Ты решила, что можешь выбирать? Ты думаешь, что в этой стране у кого-то есть выбор? Ты такая же дура, как все остальные! Начитанная дура, хорошенькая мордашка и длинные ножки… Выбора у вас нет никакого! Выбираем мы – кого из вас и в какое место иметь! Я – твой хозяин! Я могу тебя выпороть, могу усыпить в ветлечебнице, могу сделать из тебя чучело!  Поняла, дура?! Ты собралась уходить? Уходи!  Машину, извини, тебе не дам. Сама отказалась от "Мазды". На нет, и суда нет! А на прощанье Сан Саныч сделает один маленький звонок. Пустячок, а приятно! Кому?  Камышевскому батьке. Они же твоего бывшего шефа разыскивают? И его секретаршу-любовницу давно шукают. Свету Чернову! Знаешь такую? А тут звоночек: "Ваша Чернова через пятнадцать минут выходит на трассу, будет попутку ловить. Можете забирать! А на квартире у нее хорошо искали? Как же? В туалетном бачке в пакете – три тысячи баксов. Наверное, из тех, что вы ищете! Так что поработайте с ней как следует, а то она баба норовистая, нуждается в особом подходе, как Зоя Космодемьянская."  Да мы на тебе, Чернова, даже заработаем. Премию от камышевских получим. Что не веришь? Хочешь поговорить с твоими старыми знакомыми?
Поливанов схватил мобильник.
– Саныч! Кто там с тобой из камышевских базарил? Дай-ка его трубу…. Как его? Пантелей?… Да я сам с ним поговорю… Не надо… Для нашей общей знакомой… Саныч, успокойся!… А то я не знаю! Все, отбой…
Он заметно успокоился, даже повеселел.
– Ну, вот, госпожа гувернантка. На вот, поговори со своим новым хозяином. Как там его кличут? Пантелей? Помнишь такого? Я был слишком добрым. Не засовывал в тебя горячий паяльник, бутылку шампанского не забивал донышком внутрь… Я был добрый и ласковый. Ты не поняла. Начнется у тебя новая жизнь.  Теперь можно сказать: "Всего хорошего! Спасибо за внимание!"
Игра закончилась. Если бы в это пьесе висело ружье, то ему следовало выстрелить в эту гнусную рожу. Был, правда, пистолет Макарова, но, к сожалению, не на виду…
Я встала с кресла. Виляя бедрами, вышла на середину комнаты. Повернулась задом к Поливанову. Медленно наклонилась, не сгибая ног. Подобрала лежащие на ковре ключи. В положении наклона повернула физиономию к Поливанову и состроила ему обворожительную улыбку. Оценил? Или еще постоять? Выпрямилась, встряхнула головой, потянулась пантерой и жеманно проговорила:
– Я ваще такая испорченная… Любые ваши фантазии могу удовлетворить. Вы какой вид секса предпочитаете? Я девушка понятливая, могу по любому… Только в губы не целую. Если что, папашка, звони! Не пожалеешь!…Ууу, зайчик мой… Папашка!

28.


Каждый, у кого нет гувернантки, хочет ее иметь. Каждый, у кого гувернантка есть, хочет иметь ее тоже…
Этот закон я вывела уже в первые дни моего пребывания в усадьбе Поливановых, а сформулировала только сейчас. Правда, от этого мне было как-то не легче. Я понимаю, когда весь мир тебя хочет и распахивается перед тобой, раскрывает тебе свои объятья. Ничего подобного на практике: тебя все хотят, но раскрываться, распахиваться приходится мне самой.  Конечно, рано или поздно встанет извечный женский вопрос: "Может, не надо?" Но почти всегда он, к сожалению, риторический.
Как пишет Борис Шергин, этот случай был всех злее. Становиться первой женщиной Поливанова-младшего мне совершенно не хотелось. Я не испытывала ни любопытства, ни гордости женщины-первопроходчицы, ни женского милосердия. Я его тихо ненавидела, может быть, даже больше, чем его папашу – дона Поливанова. Ничего, кроме презрения и отвращения. Я скорее готова была с риском для жизни залезть на крышу особняка и вступить в половую связь с зодиакальной лошадью, чем отдаваться в этот вечер подрастающему поколению.
Наверное, я не права. Порхала бы бабочкой от одного цветка любви к другому. Нет, полетела на огонь и чуть не сгорела. Какая-то пуританская дура во мне прочно сидит. Вот, взять ту же Наташку Солоху. Она на секс смотрит так же, как на свой любимый вид спорта. Обычное единоборство в постели, азартный спортивный поединок по правилам. Правда, Солоха сама мне призналась, как-то раз в постели в самый ответственный момент дали знать о себе годы тренировок, и Наташка стала действовать на автопилоте. Несчастного любовничка пришлось откачивать – Солоха чуть не задушила его. Потом плакала, что впервые в жизни влюбилась: такой парень хороший, не то, что эти качки – мясо одно надутое, а в постели никакой твердости. Теперь любимый и единственный бегает от нее, а Наташке его не догнать, потому что он с кафедры легкой атлетики.
Другое здоровое отношение к сексу было у нашего факультетского славянофила Игната Хомутова. Он даже на зачеты приходил босиком, в косоворотке, подпоясанный веревочкой. Копна пшеничных волос и рыжая борода. Преподаватели, в основном западники, относились к нему с сочувствием и старались не замечать, как Игнат списывает, прикрываясь густой рыжей бородой. Грозная англичанка Изольда Альбертовна, которая даже мне никогда не ставила зачет с первого раза, словно чувствовала перед ним какую-то вину, краснела, как маков цвет, и расписывалась в ведомости, почти его не спрашивая. "Стыдно бабе за англичан, за то, что они после войны наших казаков Сталину выдали!" – говорил Хомутов, тряся зачеткой. Мне-то было понятно, что Изольда Альбертовна видела в нем рыжебородого шотландца и мечтала переодеть его из холщовых штанов в клетчатую юбку.
Так вот, Игнат Хомутов проповедовал веселый секс. "Издавна простой русский люд относился к любовному греху с шуткой-прибауткой, – рассказывал он набившимся в одну из общажных комнат филологам. –  Бабы в старину аж заходились от смеха на сеновале. Чего ржете-то? Я дело говорю! Сами подумайте, олухи, велика ли разница между щекоткой и лаской любовной? Да, разве не смешны мы во время совокупления. Умереть со смеху можно! Смех, а не грех! Это уж потом попы вбили всем в головы сказки про адово пламя и чертей. Тут уж всем стало не до веселья. Залезут на сеновал, или в поле убегут, а сами про себя думают: "Грешим мы, будет нам на том свете погибель!" Задняя мысль эта очень мешает процессу. Отсюда, импотенция, всякие прочие отклонения… А вы смейтесь, смейтесь! Не сейчас надо ржать, а в постели…"
Признаюсь, что согрешила. Из чистого любопытства, а также из уважения к народной традиции, после одной из студенческих пирушек, я уединилась с Игнатом в одной из комнат. Я, наверное, была слишком пьяной, но от смеха аж заходилась. Хомутов же был очень серьезен, пытался говорить о языческом культе плодородия, глядя на мое голое тело. Когда же он стал объяснять мне про фазы луны, которые не способствуют сегодня его мужской силе, я поняла, что передо мной та самая жертва задней мысли. Хорошо, что в комнату ворвался совершенно пьяный и потому веселый парень, даже не могу вспомнить кто. Игнат, тактично оставляя нас наедине, не забыл проинструктировать: "Веселее, братцы, с шуткой-прибауткой! Дело это больно потешное!"
Все эти рецепты мне сейчас не помогали. Я была влюблена, и все остальное казалось мне происходившим очень давно и не со мной. Может, я это видела когда-то в старом черно-белом кино. А теперь была одна реальность любви, и в ней не было места господам Поливановым.
Но играть Зою Космодемьянскую перед тупыми бандитствующими ублюдками мне не хотелось. А что Поливанов выполнит свою угрозу, я не сомневалась. Жизнь человеческая, а тем более чья-то честь, чье-то здоровье, были для него пустым звуком.
Мне надо было притвориться всего только на один вечер. Даже не притвориться, а стать опять на какое-то время той самой Светой Черновой, которая первый раз шла по этой дорожке к зеленому особняку с золотыми маковками.
Ладно. Раньше ляжешь, раньше встанешь. Образ женщины делает ее одежда.. Наряжусь, например, в кожаные шорты и высокие сапоги, возьму плетку и буду гонять этого недоросля по комнате. А когда устанет, наступлю ему каблуком между ног и скажу с садистской улыбкой: "Тебе понравилось, мой маленький раб? Теперь ты настоящий мужчина! Когда поправишься, я приду опять, моя крошка?" Хороший образ. В нем можно даже врезать Поливанову-младшему пониже спины сапогом на прощанье, а потом выйти из комнаты и из образа.
А что если прийти в комнату к Поливанову-младшему в костюме Зои Космодемьянской? В рваной ночной рубашке, с веревочной петлей на шее и картонной табличкой  "Поджигатель любви". Нет, рвать ночную рубашку ради этого охламона я не буду. И где мне искать веревку? Еще подумают что?
Изображать древнегреческую гетеру Фриду, пожалуй, тоже не годится. Слишком серый, не поймет. А, может, зря я вообще ломаю голову? Зайти быстренько и выйти. Получите и распишитесь. Ваш мальчик? Ваш. А машина моя. Название Поливанов подобрал соответствующее моменту. "Мазда"! Нет, хозяину не откажешь в юморе.
А что если? Да! Это идея! Наверняка, в этой элитной гимназии, куда каждое утро Поливанова–младшего отвозит черный "Мерседес" с охранником, есть симпатичные учительницы, которых эти оболтусы тайно вожделеют. Хотя в наше время все тайное быстро становится явным. Даже если я ошиблась в деталях, воображение их работает именно в этом направлении. "Хорошенькая училка, которая запросто ставит мне одну "пару" за другой, а я запросто ставлю ее…" Так оно, скорее всего, и есть! Не думаю, что его сексуальная фантазия уж слишком отличается от общего потока.
Будем считать это небольшим любительским спектаклем. Сегодня вечером последний раз на вашей провинциальной сцене – звезда театральных подмостков Светлана Чернова в роли учительницы. Я утверждаю себя на эту роль без проб и дублей.
Вот я и училка!  Судьбу не обманешь. Как я не отбрыкивалась от моей филологической кармы, никуда не делась. "Здравствуйте, ребята! Сегодня мы с вами приступим к новой теме: "Первый сексуальный опыт". Прошу открыть тетради и снять штаны…"
Я собрала волосы на затылке, оставила вьющиеся пряди на висках. Черный костюм: пиджак и короткая юбка. Туфли на высоком каблуке. Очки? Я тихонько прошла в детскую Дианки. Сняла с поролонового носа Доктора Айболита игрушечные черные очки без стекол. Ну? Здравствуйте, меня зовут Светлана Юрьевна…
В зеркале я увидела очень строгую молоденькую учительницу, в нелепых очках-велосипедах, но до того сексуальную, что я даже испугалась. Хорошо бы еще взять в руки указку для полноты образа. Нет, ничего острого и тяжелого. Велико искушение убить ученика-клиента.
Который час? Как бы он не заснул. Тогда зачем нужен весь этот маскарад. Может, немного выпить перед первым уроком?  Как на это смотрит современная педагогическая наука?

29.



"Пусть это будет последний Поливанов, который получит моего гувернантского тела", – сказала я и, постучав, открыла дверь его комнаты.
Поливанов-младший сидел в одних трусах за компьютером. Кажется, он не сразу меня узнал. А, узнав, сделал два движения: открыл рот и пододвинулся вплотную к компьютерному столу. Он меня, явно, испугался.
Комната его представляла жилище современного подростка, который одной ногой еще был в детстве, а другая зависла в воздухе. Во взрослую жизнь он лез совсем другим местом. Здесь, конечно, царствовал компьютер со всеми своими новейшими аксессуарами. По стенке лепились его ближайшие сородичи – всевозможные игровые приставки, некоторые совсем из раннего детства мальчика. Их было такое количество, что часть коробок была даже не распакована.
Тут же в беспорядке парковался разнообразный детский транспорт разных размеров: от небольших радиоуправляемых машинок до аккумуляторного джипа, на котором вполне мог ездить ребенок лет восьми-девяти. Я по привычке окинула помещение в поисках книг и ничего не обнаружила, кроме нескольких компьютерных изданий и журналов.
– Ну, здравствуй, – сказала я, закрывая за собой дверь. – Я вижу, ты не ожидал такого позднего визита.
Парень был в шоке. Он промычал что-то неопределенное. Глаза его бегали вверх-вниз по моей фигуре, как матросы по мачтам. Судя по его красным глазам, он уже который час находился в виртуальном пространстве и не мог понять, в каком мире он меня встретил.
– С твоего позволения я сяду, – я сделала несколько шагов по комнате и опустилась в кресло.
Мое движение вывело его из оцепенения, он судорожно схватился за мышку, чтобы переключить Интернет-страницу, но я уже успела ее рассмотреть.
Это была самая банальная страница порно-сайта. Сверху красными буквами по черному фону была надпись: "Ученик трахает свою учительницу во всех позах!" Ниже помещались иллюстрации к этому тексту. Поливанов-младший впопыхах не закрыл этот сайт, а щелкнул на команду "Назад". В окне возникла одна из фотографий, но в увеличенном виде, на всю страницу.
Молодая девица в черном деловом костюме лежала на столе, судя по стоящим вокруг колбочкам и мензуркам, в кабинете химии. Как водится, юбка ее была собрана на поясе, ноги в черных туфельках задраны вверх, будто она опасалась, что на нее, грешницу, сейчас рухнет небесный свод. И было отчего опасаться кары небесной. Рядом с ней застыл ее ученик в полной боевой готовности, то есть со спущенными штанами.
Что меня особенно поразило: это не какие-то обнаженные части тел, а такой простой предмет, как ее очки. Они были точь в точь с того самого Доктора Айболита, что и у меня. "А у меня волшебные очки! Завидуйте и белки, и жучки!…"
– А я похожа на эту учительницу. Ты не находишь? – спросила я, принимая в кресле одну из обычных для героинь этого сайта поз.
До Олега, видимо, уже начинал доходить характер неожиданного визита, моя же реплика окончательно подтвердила его догадки. Но как я смогла так лихо закосить под героиню порно-сайта, да еще под один из его любимейших сексуальных образов, он пока допереть не мог. В простые совпадения он, видимо, не верил, тем более в творческие озарения.
– Что у нас там по сюжету? – спросила я, меняя позу в кресле на еще более вызывающую, но не перескакивая сразу через несколько фотографий. – Я оставила тебя после уроков за плохое поведение или за "двойку"?  У тебя вообще как с химией?
– У меня? Нормально, – первое, что смог сказать Олег членораздельное.
– Понимаю, значит, ты весь урок ронял ручку и слишком долго ее искал, в основном в зоне прямой видимости моего нижнего белья? Я угадала? Ну, хорошо, урони, пожалуйста, еще раз.
– А у меня нет никакой ручки, – мой ученик был удивительно туп.
– Поэтому у тебя есть повод искать ее еще дольше, – строгим учительским голосом сказала я.
Олег покраснел, чем вызвал во мне некоторую симпатию, как молодая особь не потерявшая еще этой человеческой способности. Он неуверенно наклонился, я же сделала все по сценарию, то есть продемонстрировала искомое в самом лучшем ракурсе.
До Поливанова-младшего уже окончательно дошло, что сейчас происходит. Причем, дошло не через голову.
– Итак, я оставила тебя после уроков. Мы в классе одни. Ты подошел ко мне…
Подросток выпрямился, уже совершенно адекватно понимая суть всего разыгрываемого спектакля. Казалось, все свое смущение и растерянность он выплюнул, как комок жвачной резинки. Он подошел ко мне, даже не стесняясь естественной реакции своего гиперсексаульного молодого организма на мои выкрутасы. Наоборот, это видимо внушало ему уверенность, как знак принадлежности его к наглому племени самцов.
Дальше все происходило почти по сценарию. Олег, правда, слишком спешил воплотить свою мечту в жизнь, или, что точнее, в мое тело. Я всячески оттягивала этот момент. Он, чувствуя уже заветную цель, стал действовать грубо и торопливо.
Отступая от сценария, он хотел повалить меня на кровать, но я решила, что не стоит испытывать подростковое ложе, и легла на ковер…
Если бы я знала, что все произойдет так быстро, то ломалась бы гораздо меньше.
Поливанов-младший сел на кровать. На меня он смотрел, как на врага своей семьи.
– Сучка, – процедил он сквозь зубы, – дешевая шмара… Ты со всеми мужиками уже здесь переспала, а теперь ко мне приползла. Да?
– Во-первых, ты прекрасно осведомлен, с кем я спала, а с кем нет, – ответила я спокойно. – Пересмотри на досуге свою кинохронику, полистай фотоархив. Неужели я в тебе ошиблась, и ты не зафиксировал какие-то мои шаги по усадьбе? Как же так, Олег? Или ты ошибся вентиляционным ходом и попал на кухню? Ты не угорел там милый, мальчик?
– Шлюха!
– Во-вторых, я понимаю, почему ты так злишься. Не нервничай. Для первого раза все у тебя получилось великолепно. У многих на твоем месте все произошло бы еще раньше…
– Правда? – в глазах его мелькнул огонек надежды. – Ты не врешь? А тебе понравилось, как я это…
– Понравилось. Даже очень. Но, я думаю, второй раз нам будет вообще здорово.
Второй раз он очень старался. Он пыхтел так же,  как его папаша. Время от времени он приподнимался на руках и зачем-то заглядывал мне в лицо. До меня дошло: он ждал моих стонов. Я едва не погубила все дело, чуть не рассмеявшись ему в ухо по рецепту славянофила Игната Хомутова. С трудом сдержалась. А потом, для начала изобразив слабенькое скуление, вошла постепенно в роль, и Поливанов-младший услышал именно то, что слышат любители видео- и аудио-порно, если, конечно, такое есть. Наверняка, есть. Чего хорошего на нашей планете днем с огнем не сыщешь, а этого – под каждым кустом.
Теперь мы лежали рядышком на кровати. Ему, наверное, казалось, что мы – настоящие любовники, а он – крутой мужик, удовлетворивший, опять же, крутую, телку. А когда крутой–крутую, это – круто! Ради этого стоило жить! Как там у писателя Гайдара? "Что такое счастье? – каждый понимал по-своему…" Но все вместе они знали, что счастье – это когда круто, клево или в кайф.
Но этого Олегу было мало, ему хотелось услышать от меня признание, устное подтверждение его состоятельности самца.
– Тебе было хорошо? – спросил он с такой надеждой в голосе, что я просто не могла обидеть юношу.
– Да, очень, – ответила я, целуя его в лоб, как покойника.
Но ему нужна была конкретика.
– Лучше, чем с другими?
– Милый мальчик, – сказала я, как говорят обычно опытные стервы в лирические минуты после успешного совращения, – каждый раз бывает по-разному. Зависит это от многих обстоятельств. Ты, например, замечателен своей юношеской несдержанностью, неопытностью.
Тут я видимо несколько переиграла, потому что Поливанов–младший вдруг с неожиданным темпераментом вскочил с кровати и заорал:
– Чего ты тут корчишь из себя? Думаешь, я не понимаю, что тебе мой папаша денег дал, чтобы ты меня удовет… удволет…
– Не кипятись. Это очень просто произнести – "удовлетворила".
– Тебе заплатили бабки. Ты просто проститутка! Поэтому я с тобой все, что угодно могу сделать. Я тебя буду сейчас иметь по всякому, во все места. Ты поняла, тварь! Сука! Давай, поворачивайся!…
Хорошо, что я не взяла указку или козью ножку! Множественные ранения несовместимые с половой жизнью были бы ему гарантированы. Но, по сути, он был прав, и прояви я сейчас строптивость и несговорчивость, его любимый папашка сдал бы меня со всеми потрохами дикому племени гоблинов.
Поливанов-младший здорово возбудился от предчувствия, что так скоро в его сексуальной практике настал момент перепробовать все виденное в Интернете, слышанное от своих товарищей по гимназии. Семимильными шагами идет наше подрастающее поколение в темное сексуальное будущее! Но превращаться в грубо используемый человеческий, а вернее женский, материал в мои планы не входило. Хватит для тебя, милый друг, и традиционного секса!
– Олежек, миленький, что ты так кричишь, дурачок? Причем здесь деньги?  Меня так заводило, что я пользуюсь вниманием такого красивого юноши. Я так тебя хотела с самого первого вечера в усадьбе. Ты самый лучший! Мне так хорошо ни с кем не было. Наконец-то, ты принадлежишь только мне. Как я тебя хочу! Я с ума схожу от желания…
Неся всю эту чепуху, от которой мой юный партнер стал опять послушен и податлив, я снова взяла инициативу в свои руки, если так можно выразиться по поводу происходящего в постели. Довольно быстро я довела Поливанова-младшего до предела его физических возможностей и оставила его поверженное тело на ложе любви.
Я вернулась в свою комнату, увидела в зеркале ненавистное свое отражение со сладковато-приторным выражением лица, в пиджаке на голое тело. Стерва обыкновенная в период летнего спаривания. Приятно познакомиться!
Спектакль закончился. Как говорят в народе, от меня не убыло. Да, Светка Чернова все та же. Вот она стоит под сильными струями теплой воды – безупречная фигура. Как с гуся вода!? Неожиданно меня вырвало, я согнулась в три погибели и стала давиться этой безысходной пустотой, поселившейся во мне.
Из душа я вышла уже совершенно разбитая, доплелась до кровати, не чувствуя в себе силы даже упасть на нее.
Я сыграла эту роль. Но это стоило мне слишком многого. Я вернулась  в себя, преображенную этой неожиданной романтической влюбленностью, и поняла, что сама себя изнасиловала. Изнасиловала свою душу в самой извращенной манере, что никогда не смогли бы сделать все бандиты нашего города и области вместе взятые. Я думала, что душа моя, пока подождет рядом с детской или полетит в город, где в окружении своего избирательного штаба сейчас сидит мой странный избранник. Но она никуда не летала, а молча наблюдала за мной в комнате Поливанова-младшего. Теперь она билась во мне, рвалась и бросалась, как буйно помешанный бросается на мягкие, обитые войлоком стены, и мучается еще больше от того, что не поучает физических страданий как избавления.
Я уже открыла рот, что бы издать дикий крик бессильного в своем падении человека, но Дианка… Дианка могла проснуться.



30.


Один из самых сильных стимулов человеческой жизни – это месть. Соответственно, один из самых захватывающих литературных сюжетов – "Граф Монте-Кристо" Дюма. Человека лишают всего и запирают в каменный мешок. Но судьба дарит ему сказочные возможности для… мщения. Какое сладкое чтение! Какое сильное, почти материальное, чувство!
Я проснулась на следующее утром с этим новым, очень сильным чувством – с "жаждой мести". Я отомщу господину Поливанову за то, что он сделал из меня чучело, учебное пособие для недоросля, за мою изнасилованную душу, за эту холодную пустоту внутри меня, которая выворачивает меня наизнанку, но не выходит наружу.
Он сказал, что у меня нет выбора? У меня есть очень большой выбор в средствах мести. Я могу… А что я могу? Убить его, влюбить в себя, разбить семью… А Дианка? Ведь это – ее отец. Семья Поливановых – ее семья. Мстя таким образом, я мщу моей маленькой девочке, моему ангелу. А этого я не сделаю никогда, ни при каких обстоятельствах. Значит, я должна выбрать месть, которая ударила бы только по моему хозяину. Мне нужна была точечная месть.
Я выглянула в окно, как будто с высоты третьего этажа хотела рассмотреть объекты точечной бомбардировки. В усадьбу с утра пораньше прибывали новые гости. Людмила Поливанова за ужином что-то такое рассказывала про знаменитых супругов Сталактитовых, мастеров Фэн-Шуй, древней китайской системы добиваться успеха, ровным счетом ничего для этого не делая. Просто надо было что-то переставить в доме, вымести из одного угла в другой, повестить дверь вверх тормашками, и удача хлынет к вам в дом, как пробивший плотину водный поток. Победа на губернаторских выборах будет господину Поливанову гарантирована.
Госпожа Сталактитова была блондинкой в красноватых тонах. Розовое платье, довольно короткое для магических манипуляций, красные сапожки и яркая малиновая накидка, на которой был изображен золотой дракон, выкорчевывающий хвостом дерево с золотыми монетами.  Голову ее украшали африканские косички, довольно смелые для сорокалетней женщины.
Ее муж был тоже в красном блестящем пиджаке с золотыми иероглифами. На левой груди у него был кружок, напоминавший двух рыбок – золотую и черную – схвативших друг дружку за хвост. Окружали этих рыбок порезанные на кусочки галуны, которые продаются обычно в магазинах военторга. Брючки на нем были несколько коротковаты, что даже мне с третьего этажа были видны его белоснежные носочки в бордовых туфлях.
Мастера Фэн-шуй тут же стали что-то оживленно обсуждать, показывая на крышу особняка, потом достали красочный матерчатый диск, в центре которого был вмонтирован большой компас, а по краям были нарисованы непонятные прерывистые линии, иероглифы и замысловатые звери. Супруги склонились над странным диском и стали ходить вокруг него, стукаясь лбами.
Это было покруче Окорочковой и Хересова! Я  приготовилась наблюдать за этими яркими личностями, как вдруг всех позвали на ужин.
За ужином супруги Сталактитовы тут же заявили хозяевам, что еда поступает в столовую неправильно. Она должна непременно идти с Юго-Востока, а не снизу, с первого этажа. Лошадь на крыше нужно срочно развернуть на Восток и опустить ей хвост. А еще лучше – переделать ее в жеребца, тогда успехи в политике и бизнесе будут ошеломляющими. Кроме того, они рекомендуют замуровать центральный вход, потому что энергия ци при таком расположении  дверей завихряется и уходит в трубу…
Но Поливанов их с улыбкой прервал:
– Я не знаю, откуда пища должна приходить, а уходит она у нас в золотые унитазы. Это по вашей науке нормально?
– Золото – металл благородный, – кивнул головой супруг Сталактитов, – символизирует изобилие, стабильность, крепость…
– То есть поноса у нас не будет? – уточнил Поливанов и как человек воспитанный добавил, – Не к столу будет сказано!
Супруги-фэншуисты переглянулись, но уточнять не стали. Только Сталактитова неожиданно попросила разрешения посмотреть на это чудо сантехнической мысли.
– Как захотите по маленькому или по большому, – сказал Поливанов, зачем-то громким шепотом, который был слышен всем сидящим, – дадите мне знать. Провожу, как дорогую гостю.
Госпожа Сталактитова зарделась, теперь представляя сплошное красное пятно от пяток до макушки. А Поливанов в это утро был в ударе. Может, за сыночка своего радовался?
– Скажите  нам, – сказал хозяин с лукавой улыбкой, – как хоть это на русский язык переводится? Фэн-шуй! Если, конечно, в переводе нет мата. А то маленькие дети за столом…
– Ну, что вы, Михаил Павлович! – с готовностью отозвался супруг Сталактитов. – Какой мат?! Перевод очень простой: "вода и ветер", но в то же время и очень глубокий. Ведь вода и ветер – две основные стихии древней китайской космогонической традиции. Стихия воды – это…
– Понятно, – прервал его Поливанов. – А то я грешным делом не то подумал. "Фэн" – "фанаты", а "Шуй" – это и переводить не надо…Значит, если я скажу кому-нибудь: "Вот Фэн-Шуй тебе, дорогой!",  это будет не оскорбительно.
– Ну, что вы?! – подключилась к разговору госпожа Сталактитова. – Это чудесное слово, принесшее удачу многим людям на земле, благоговейно повторявшим его. В нем заложена величайшая мудрость и глубокие знания о законах вселенной. Но все-таки не рекомендуется часто употреблять его всуе.
– Да, ладно! – махнул на нее рукой Поливанов, отчего Сталактитова вздрогнула и сделала несколько пассов руками, словно отгоняя от себя невидимых насекомых. –  Фэн-шуй… всуе… А вы, случайно, не того? Не дурите нашего брата?
– Что вы?! – закричали супруги хором. – У нас есть сертификат от самого Сунь Латуна, патриарха школы "Золотого Багуа", о том, что мы являемся его полноправными представителями в России и Восточной Европе. А мастер Сунь Латун стоял у истоков китайского экономического чуда. И еще есть секретная информация, что среди его учеников был мастер дзю-до из России, который потом преподавал в Лениграде… Вы понимаете, о чем идет речь? Но только между нами!  А в нашей практике был такой случай. Пришла к нам женщина, уже немолодая, за помощью. Работает уборщицей, муж пьет, живут в коммуналке, денег нет. Мы дали ей нужные рекомендации. Она изменила свою жизнь. Переставила в комнате мебель, определила все основные зоны. И что вы думаете? Через месяц их коммуналку расселяют, ей дают двухкомнатную квартиру в новом элитном доме. А тут муж заявляет: "Меня сделали директором фирмы! Теперь заживем!" Представляете, Михаил Павлович?! Тут, правда, она большую ошибку сделала. Надо бы ей новую квартиру опять на зоны разбить, скоординироваться в потоках энергии ци, а она рукой махнула. И что происходит? Ее квартиру, оказалось, риэлтерская фирма продала три раза и еще в банк заложила. Поэтому ее на улицу и выкинули. А на ее мужа зарегистрировали левую фирму, на которую списали все махинации. Одним словом, муж сел, а жена стала бомжевать…
– А дальше? – спросил Поливанов, прямо как его дочка Дианка, когда я ей рассказывала какую-нибудь историю или сказку.
– Что дальше?
– Потом эта женщина Фэн-Шуем не занималась?
– А как ей было найти зоны богатства и счастья в доме, ведь дома-то у нее уже не было.
– А на помойке Фэн-Шуй не действует? – пристал Поливанов.
– Вообще-то Фэн-Шуй везде действует, – неуверенно сказали супруги, – но…
Тут они задумались, изредка поглядывая друг на друга. Поливанов задумался тоже.
– Не знаю, как насчет России, – изрек наконец он, – а у китайцев с Фэн-Шуями все в порядке. Не даром они так расплодились!… Вот интересно, у китаянок срок беременности, должно быть, месяца три, не больше?
– Ах, нет, Михаил Павлович, – возразила супруга Сталактитова, радуясь, что ее собеседник от скользкой российской тематики перекинулся на Поднебесную империю. – Я восемь раз была в Китае. Хорошо знаю эту великую страну. Обычный срок, как и у наших женщин.
– Девяти-то месяцев точно нет! – сказал Поливанов. – Это и к бабушке не ходи! Да вы закусывайте, не стесняйтесь! Вот эта рыба уникальная… Опять забыл, как называется!… Японцы за нее бешеные бабки платят…
– Рыбу сегодня есть нельзя, если у кого восточный тип и число Гуа – "Шесть", – вежливо сказал супруг Сталактитов. – А у моей жены как раз такое сочетание.
Госпожа Сталактитова опять зарделась, словно ей сказали какой-то изысканный комплимент, и нежно посмотрела на супруга.
– А у меня тогда число "сорок один" – ем один, – сказал Поливанов и положил себе на тарелку здоровенный кусок рыбы.
– Такого числа Гуа , Михаил Павлович, не бывает, – вежливо поправил его Сталактитов и положил на свою тарелку кусок, не уступавший поливановскому.


А потом все зодиакальные созвездия столпились в небе над усадьбой Поливановых, удивленно наблюдая, как два ловких красных человечка бегают со схемами и планами, что-то чертят, вычисляют, бессовестно путая время их зодиакальной активности и значительно преувеличивая их влияние на судьбы людей. "Ветер и вода"… Согласно названию этой удивительной науки госпожа Сталактитова настойчиво капала на мозги Поливановым, а у ее супруга был такой сквозняк в голове, что я даже опасалась за ребенка – как бы мне не простудить бегающую за ними Дианку.
Поливанов стоял на холме, скрестив руки на груди, и тоже наблюдал сверху, как в потоках энергии ци носятся мастера Фэн-Шуй.
– Главенствующий элемент! – в дрожащем утреннем воздухе слышались крики супругов Сталактитовых. – Не главенствующий, а питающий!…  А повреждающий, по твоему, какой? Вот и помалкивай! А вот, смотри, опасные символы – прямоугольник черного цвета!… По-моему, это треугольник темно-синий… Сам ты треугольник… голубой! Смотри внимательно!… Репутация на Юге, а Карьера на Севере, а ты что нарисовала? А тут надо парочку керамических ваз поставить, может, оно и рассосется…
Наконец, супруги закончили свою уникальную работу и двинулись вверх по холму к Поливанову, изображавшему могучего бога Гитчи Манито, торжественно неся перед собой свиток со священной схемой. Дианка зайчиком прыгала за ними. Ей очень понравился страшный Змей-Горыныч у тетеньки на накидке. Я, как и положено гувернантке, следовала за ней.
– Чем порадуете, дорогие мои жрецы? – спросил могучий индейский бог.
– Вот, Михаил Павлович, полная схема зон особняка и вашей усадьбы, наложенная на сетку Багуа,– сказала Сталактитова. – Мы надеемся, это поможет вам достичь еще больших успехов в политике, бизнесе и семейной жизни.
– Усадьба расположена очень удачно в плане пронизывающих ее энергетических потоков. Но есть несколько моментов, – подключился ее супруг. – Например, баня стоит, по нашему мнению, не на месте. Видите ли, Михаил Павлович, в этом месте сходятся два сильных иньских потока…
– Каких потока? – переспросил Поливанов.
– Иньских, то есть темных, женских…
– Знаю я эти два темных женских потока, – сказал хозяин и красноречиво посмотрел на меня. – Снесем эту баньку к чертовой матери! Поставим ее, где мужское пересекается с женским…
– Есть у вас такое место. Самое сильное пересечение Инь и Ян прямо перед особняком, где ваша девочка нарисовала мелом на асфальте – для игры в "классики".
– Смеетесь? Что я вам баню перед главным входом поставлю?!
– Ну, что вы? Это просто очень сильное место встречи мужского и женского начал, а под баню мы найдем вам другое, отличное местечко. Например, вон там, на том берегу… Но давайте сначала рассмотрим схему особняка. Вот, обратите внимание, Михаил Павлович, наши расчеты показали, что зона Любви и, извините, Секса у вас находится вот здесь.
– Да ведь это детская?
– Нет, не здесь, а в соседней комнате…
Я увидела, как красный с позолотой ноготь госпожи Сталактитовой ткнул в мою скромную обитель.
– Так! – сказал Поливанов, сделав несколько глубоких вдохов. – Давайте дальше!
– Зона Власти и Карьеры, совершенно точно, расположена здесь, – ноготь Сталактитовой указал на комнату госпожи Поливановой. – Ярко выраженная зона. Здесь и больше нигде.
Легкий туман стал подниматься над взлохмаченной головой Поливанова, как над закипающим чайником.
– Скажите мне тогда, – прикрывая глаза и играя желваками, произнес Михаил Павлович, – что находится вот в этом маленьком квадратике?
Он ткнул корявым пальцем в свой кабинет.
– Совершенно бесперспективная зона! – поспешил заверить его Сталактитов бодрым голосом радиоведущего "Пионерской зорьки". – Типичная зона Луи-Ша. Юридические проблемы, агрессия со стороны государства, непреодолимые трудности в бизнесе. В человеческом плане – это тупость, ограниченность, неумение найти контакт с другими людьми, недальновидность, самодурство…
Если бы фэншуисты в эту минуту наблюдали бы за Поливановым, они, может, и успели немного сдвинуть зону Луи-Ша, но они были слишком увлечены. Хозяин с каждой новой характеристикой словно получал еще один толчок в больной зуб. Он приподнимался на носочках и смеривал то одного, то другого супруга, злобным взглядом.
– Как эта зона называется? – спросил он голосом из могилы.
– Луи-Ша…, – ответили Сталактитовы и, вдруг заметив искаженное такой ненавистью лицо Поливанова, что ее хватило бы на все население Поднебесной империи, побледнели и замолчали. Наука Фэн-Шуй тоже молчала, судорожно выбирая из множества направлений зону Побега.
Повисла тишина. Только легкий ветерок хлопал малиновой накидкой госпожи Сталактитовой, и поскрипывала штиблета неловко переступавшего супруга.
– Луи… Ша? – злорадно спросил Поливанов и рявкнул. – Ша! Долго я вас слушал. Что сказать вам, Фэн-Шуи, на прощанье?
Вдруг он повернулся ко мне и крикнул:
– Светка, хватай Дианку, и дуйте отсюда, а то не успеете! Уши ей затыкай! Уши!
Мы бросились с моей воспитанницей вниз по холму. За нашей спиной раздался рев взлетающего реактивного истребителя. Истребителя фэншуистов. Я не могла не оглянуться на бегу. Супруги Сталактитовы бежали вниз по холму в единственно благоприятную для них зону Спасения – к воротам усадьбы. За ними в перевалку сбегал Поливанов. Время от времени он подпрыгивал, пытаясь достать ногой то одного, то другого супруга. В руках он держал малиновую накидку с золотым драконом, на бегу отрывая от нее лоскутки и бросая их назад, как Мальчик-с-Пальчик.
– Не надо, Михаил Павлович! – верещала госпожа Сталактитова. – Успокойтесь! Вам еще могут помочь трехголовая жаба и собачки Фу… собачки Фу…
Реактивный истребитель время от времени посылал в воздух звуковые выхлопы, которые рифмовались с древним и таинственным китайским словом Фэн-Шуй.

31.



                Ешь ананасы, рябчиков жуй!
Зону богатства укажет Фэн-Шуй!

Даже когда я смеялась над поливановскими выходками, наблюдала за остросюжетной погоней за мастерами Фэн-Шуй, мысль о точечной мести, которая ударила бы только по хозяину, не оставляла меня. Правда, выбирать особенно было не из чего. Выбирать… А что если? Это, пожалуй, идея! Единственное, что могло сейчас больно ударить по Поливанову, никак не отражаясь на Дианке, были выборы. Хозяин, несмотря на его неоспоримое преимущество перед другими кандидатами,  должен их проиграть. Губернаторское кресло, над которым уже завис его зад, надо резко убрать. Как приятно будет увидеть взметнувшиеся вверх тапочки из крокодиловой кожи…
То ли у меня мобильник действительно неординарный, то ли у меня развилась холопская интуиция, но даже по мелодии звонка я узнаю, когда меня хочет видеть Поливанов. Что называется, про волка речь, а он навстречь…
– У меня для тебя две новости, как говорят эти американские идиотики в своих фильмах, – Поливанов впервые принимал меня, сидя за столом, а это тоже было не к добру, – одна хорошая…
– …а  другая очень хорошая, – подхватила я с чувством здорового оптимизма.
– Не угадываешь, Чернова! – впервые он назвал меня по фамилии, что опять же настораживало. – Другая – хуже не бывает! С какой начнем? С хорошей? Будь по-твоему. Я в тебе не ошибся. Мое особое поручение ты выполнила, как надо. Я, конечно, разговаривал с Олегом, откровенно, по-мужски. Он же теперь у меня настоящий мужик! Благодаря тебе, Светланка! Он сказал, что ты была – "просто супер", "круче не бывает"… Тьфу, пропасть! Этот их язык гнилой!… А признайся – приятно себя чувствовать первой бабой у желторотого? Это же – как в пионеры принять! Почетно! Так что "Мазда" была бы твоя, если бы не второй вопрос… Сядь, Чернова и слушай внимательно. Сегодня я получил конверт интересного  содержания… Я не буду угрожать тебе, пугать тебя бандитами. Тут дело серьезнее. Поэтому давай без всяких твоих штучек. Твоя работа?!
– Я не только не понимаю, о чем вы говорите, – сказала я, стараясь показаться как можно более искренней, – но даже не знаю, что можно предположить.
– Сразу не хочешь. Ладно. В этом конверте анонимное письмо. Какая-то нахальная морда, я думал, что твоя, требует, чтобы я сегодня же снял свою кандидатуру. Не хотят меня пускать на выборы! А я уже, считай, губернатор. Я уже администрацию набрал. Да, что эти людишки! Я контракты заключил под свои губернаторские гарантии! Ты понимаешь?!
– Михаил Павлович, я ничего не понимаю. И самое главное, почему вас так взволновала анонимка? Древняя китайская мудрость вас не испугала, вы ее под зад коленкой, а какое-то письмо вас так завело.
– Если бы только оно! Этот долбанный анонимщик угрожает мне… Кому угрожает? Самому Поливанову!… Если я не сниму свою кандидатуру, журналистам и общественности станет известна запись нашего с тобой разговора… Того самого! Где я тебя по дружески прошу помочь Олегу…
– "По дружески помочь"… Разговорчик был, я бы сказала показательный. Кто его записал, знал, что делал. Вы извините, Михаил Павлович, но вы там предстаете с очень интересной стороны. У меня, например, просто глаза на вас открылись!
– Так ответь мне! Скажи, наконец! Ты это письмо мне прислала или нет. Давай разойдемся мирно… Садись на свою "Мазду" и катись ко всем чертям. Будь там у них гувернанткой,… кем хочешь будь! А я хочу быть губернатором, Светланка! Знаешь, как хочу? Даже больше, чем тебя… Будь другом, сознайся и катись отсюда! А?!
– Предложение хорошее, но сознаваться мне не в чем. Сами подумайте, Михаил Павлович! Зачем мне останавливать танк, самой под него бросаясь. Неужели, вы думаете, что я хочу выбрать для себя карьеру публичной шлюхи? Ведь из этого разговора понятно, что я обслуживала и вас, и вашу супругу, и вашего дорогого отпрыска? Да мне после обнародования этой записи нужно будет утопиться в вашем замечательном озере. Между прочим, назовите его тогда в мою честь – Светлое или Черное. По имени или по фамилии. Мне уже будет без разницы…
– Верно ты, Светланка, говоришь. Я об этом не подумал. Почему-то решил, что ты решила мне отомстить. Ты права. Но что же это за засранец гадит? Ты как думаешь? Ты же баба умная!
– Спасибо, конечно… Поторопились вы этих супругов выкинуть из усадьбы. Интересно. Что бы они вам сказали?
– Знаю я, этих прохвостов. Накапали бы на темечко про женское начало и Юго-Восток. Собачки Фу! Зря я на них моих пит-бульчиков не спустил. Собачки Фу! Неужели Лунин? А прикидывался благородным! Офицер, декабрист! Что у нас в армии творится? Куда Россия катится? Позвонить ему и спросить напрямик, как мужик мужика? Ты как считаешь?
– Позвоните, – сказала я и не узнала своего голоса.
Сейчас Поливанов скажет ему в обычной своей манере, что делов-то  в это компромате – решил шлюху-гувернантку подарить сыну на один вечер. Что тут такого? Все мы с ней переспали. Ты же ее видел? Понимаешь меня, как мужик мужика? Зачем тебе это надо? И еще что-нибудь в этом духе. И это будет… конец всему.
Поливанов удивленно посмотрел на меня и набрал его номер.
– Сергей Николаевич?.. Приветствую! Поливанов это. Узнал?… Ну-ну. Я вот по какому делу. Мне тут пришло письмо с угрозой. Хотят, чтобы я снял свою кандидатуру… Я понимаю, что у тебя таких писем целый ящик. Тут дело посерьезнее. Можно сказать, семейное грязное белье. У нас же с тобой договор!… Так… Так… Я так и думал. Ну, извини, родной!… Спасибо!… Мне бы тебя в команду, Сергей Николаевич, мы бы далеко пошли. Так что подумай. Я тебя не тороплю… Ну, будь!
Поливанов бросил трубку на стол, отчего она скользнула по зеленому покрытию и завертелась на месте.
– Обложили со всех сторон своим благородством. Ангелы – не люди!.. Кто-кто? Ты и этот Лунин. Хоть жени вас… Не он это! Говорит, если ему компромат принесут, он его попридержит, а ходу не даст. Иди, говорит, на выборы и ничего не бойся. Легко сказать! Не рассказывать же про то, какую мы тут собачью свадьбу вокруг тебя устроили всем семейством!
И на этом спасибо, отец родной!
Поливанов бегал по кабинету кругами. Пробегая мимо стола, он всякий раз бил по нему кулаком. И каждый раз подпрыгивал его мобильник. Я словно, опасаясь за дорогую вещь, взяла ее в руку, нажала на зеленую кнопку и увидела последний набранный номер. Его номер.
Хозяин вдруг остановился, как вкопанный, какая-то важная мысль поразила его.
– А ведь это все, Светланка, – произнес он, глядя куда-то в пространство. – Конец! Не будет губернатора Поливанова! А кто будет? Россия кончилась, и область наша кончилась тоже…
Он еще что-то говорил, то, признавая безнадежность своего положения, то, преображаясь и грозя неизвестному злодею, но я его не слушала. Мне надо было запомнить номер Сергея, который я раз за разом повторяла про себя.



32.


Вот уж парадокс! Чем на Земле меньше людей, с которыми хотелось бы поговорить, мнение которых интересно, тем лучше развиваются средства связи. Наконец, когда появится телефон с голографическим изображением собеседника, человек поймет, что звонить ему уже некому. Мне кажется, что и сейчас молодых абонентов мобильной связи больше интересует не собеседник, а сам процесс, вернее сам мобильный телефон. Один знакомый рассказывал, что его двенадцатилетняя дочка укладывает свой "Самсунг" в кукольную кроватку, рассказывает ему о своих проблемах в школе, какие ее подруги дуры. Конец света! Или по другому. Конец, Света!
Я разговаривала со своим мобильником , как та самая двенадцатилетняя девочка:
– Ну, допустим, я позвоню ему. Что я скажу? "Мы на лодочке катались… Вы еще на мои ноги старались не смотреть…" "Ноги помню, – скажет Лунин, – а вас, извините, нет". А я ему тогда: "Мы с вами вели такие литературные разговоры, говорили намеками". А он ответит: "Идет избирательная компания. Я, как кандидат в губернаторы, даже с дворовыми собачками должен сердечно разговаривать. А намек один: "Голосуй, а то заголосишь!" Нет, это поливановский слоган… Что я ему скажу? Просто, что влюбилась, как школьница. Он запишет в листовку, что даже представители конкурента на предстоящих выборах не могут устоять перед его обаянием. Какая глупость! Ничего он такого не скажет. Просто извинится и повесит трубку. Это так понятно… Что же ты молчишь, мобила? Пусть сигнал твой летит сизым голубем до моего ясного сокола! Пусть подскажет ему заветный номерок мой! Ведь не к лицу девице красной первой звонить парню прекрасному на мобильник его! Что мне делать? Подскажи, мобильная твоя морда? Хорошо тебе живется – корпус у тебя титановый. А у меня, сердечной, все сменные панели кончились. Осталась последняя – "влюбленная"…
– Алло! Я вас слушаю, – неожиданно в моей трубке послышался тот самый немного глуховатый голос, который несколько ночей подряд что-то говорил мне, отчего я смеялась во сне и просыпалась со счастливой улыбкой, но никак не могла вспомнить – что он говорил. Но сам голос я тут же узнала…
– Говорите. Я вас слушаю, – повторил непонятно откуда взявшийся голос Лунина.
– Алло! Сергей Николаевич?
– Да, это я?
– Вы меня не узнаете? – задала я из всех дурацких вопросов самый идиотский.
– Света?! Это вы?! – я услышала свое имя и такую радость в его голосе, что чуть не расплакалась, как на передаче "Жди меня".
Все произошло совершенно случайно. Пока я беседовала со своим мобильником, пальцы мои машинально набрали заветный номер телефона, который я повторяла про себя в течение часа. Этот номер уже стал моим подсознательным цифровым кодом. Мобильник дозвонился. Лунин ответил. Теперь нужно было отвечать мне…
– Как вы меня узнали, Сергей Николаевич? – повторила я тот же дурацкий вопрос в другой вариации. – Мы же виделись всего один раз, а по телефону вообще никогда не разговаривали? …Подождите, а, может, вы меня приняли за другую Свету?
– Я вас сразу узнал, потому что думал о вас все это время. Искал повод, чтобы с вами встретиться. Придумал даже дополнительный протокол подписать с Поливановым, чтобы еще раз приехать к нему в его резиденцию. Какой протокол! Может, в команду его пойти? Зовет ведь! Буду видеть вас каждый день…
Все было так просто. Я опять оказалась на своей территории – не я, а мужчина говорил мне о своем внезапном чувстве. Но, впервые в жизни, я слушала мужчину, по-детски стараясь предугадывать его слова, и сжималась от восторга, когда он произносил уже прочувствованное за мгновение до этого. Мое второе, вечно ехидное "я", словно выскочило где-то во время сомнительных похождений гувернантки. Может, когда меня выворачивало под душем после моей "педагогической поэмы"?  Или еще раньше, на расчерченном мелом асфальте?
– …Но я не состою в команде Поливанова, Сергей Николаевич.
– Я понимаю. Мне кажется, вы вообще не командный игрок.
– Не знаю. Моя сегодняшняя команда – это Дианка и клоун Поль.
– Помню. Маленькая принцесса и грустный клоун. Как они поживают?
– Прекрасно. Дианка, между прочим, вас тоже вспоминает. Она даже нарисовала вас в костюме принца с туфелькой Золушки в руке…
– Похоже получилось?
– Сходство есть, только лицо принцу она покрасила красным карандашом, так что он краснеет, как девица.
– Это ничего. Способность краснеть – не самая плохая в человеке.
– Смотря за что он краснеет.
Возникла пауза. В трубке слышался далекий морской прилив, щебетанье птиц, звон колоколов, потрескиванье дров в печке, дыхание хорошего, близкого человека. Эти звуки, которые, наверное, были признаками некачественной связи, мне хотелось слушать еще и еще.
– Света! – послышался тревожный голос Сергея. –  Света! Вы меня слышите?
– Слышу, – отозвалась я.
 – Я вообще-то старомоден и консервативен, хоть и декларирую в своей избирательной программе другие принципы…Света! Чтобы я потом не краснел, за свою глупость и нерешительность… Я хочу с вами увидеться…
– Вы просите меня о свидании?
– Да, я прошу вас о свидании. "Я утром должен быть уверен…" Я должен точно знать, что я вас увижу когда-нибудь, чтобы мне прожить этот день, а за ним еще такой же… Последнее время, как-то все у меня не так, из рук все валится. Чтобы мне идти по жизни дальше, мне нужен хотя бы дальний свет…
– Свет в конце туннеля?
– Да. Света Чернова в конце туннеля.
– Скоро у меня выходной, а, может, и отпуск…
– Тогда я вам позвоню в субботу с утра. Ваш номер я теперь знаю...
Только сейчас вспомнила, что вообще-то позвонила ему сама, а разговаривали так, словно он звонил мне всю неделю, не переставая, а я не снимала трубку.


33.


"Все обломилось в доме Смешалкиных…" Поливанов-старший второй день не появлялся в усадьбе, носились слухи о его полноводном купеческом загуле. Поливанов-младший наоборот, взрослел на глазах, исчезли куда-то его обычная сутулость и нарочитая расхлябанность.  Как-то утром меня разбудил стук в дверь. Олег стоял передо мной с букетом белых роз.
– Это тебе, – буркнул он, сунул мне цветы, и, не разу не подняв на меня глаза, поспешно удалился.
А госпожа Поливанова утратила свою вальяжность, стала суетливой, озабоченной. Куда-то она постоянно звонила, ждала чьих-то сообщений. Могла сорваться из-за обеденного стола и ехать на какую-то встречу.
Я ходила сама не своя в ожидании субботнего утра. Заранее думала, во что мне лучше одеться, и какая будет погода в связи с этой проблемой. Как себя вести? И что вообще может произойти в этот вечер, а может и не произойти?
 Только Дианка была все та же, вернее она была каждую минуту уже другая. Что и было для нее обычным делом. Она каждое мгновение открывала мир, верила в его добро и волшебство. Радовалась пестрому камешку, подобранному на берегу озера, похожему на перепелиное яйцо. Тут же удивлялась черному плоскому голышу, словно в природе могли быть еще другие камешки, кроме круглых и плоских. Обижалась, что от моего броска камешек "выпекает" четыре, а иногда и пять "блинчиков", а после ее – всегда один…
После ужина, когда мы с Дианкой выходили из-за стола, чтобы идти в детскую, ко мне вплотную подошел Поливанов–младший с явным, написанным огромными плакатными буквами на транспаранте физиономии, намерением.
– Света, – прошептал он мне на ухо, – можешь…
Что я такое могла, мне дослушать не удалось, так как рядом с нами возникла стремительная в последнее время госпожа Поливанова.
– Олег, тебе кажется пора! – сказала она железным голосом.
Выслушав обычные юношеские препирательства, она повторила свое указание. Потом выдержала паузу и вдруг неожиданно бросила вслед уже уходящему подростку:
– Пошел вон! И чтобы я тебя больше не видела рядом с гувернанткой дочери! Сопляк!
Я недоуменно посмотрела на нее. Неужели, приступ ревности? Значит, сегодня мне будет опять предложено это старое, как мир развлечение двух скучающих дамочек, занесенное шальным ветром с острова Лесбос?
Людмила Поливанова действительно позвала меня вечером к себе. Принимала она меня в полупрозрачном одеянии, щедро демонстрируя свои формы. Но вот в содержании нашей беседы я ошиблась.
– Тебя очень достал поливановский отпрыск? – спросила она меня с порога. – Можешь не отвечать. Я все знаю. И про угрозы, и про шантаж, и про бандитов. Про "Мазду" тоже знаю. К тому же  эту машину посоветовала тебе подарить я… "Мазда"! По-моему, звучит очень двусмысленно. Как ты считаешь?
– Еще бы! Шарада. "Мой первый слог от женского полового органа, мой второй слог от женского полового органа тоже…" А я подумала, что это Поливанов тонко пошутил.
– Где ему шутить! Он человек простой, прямой… Так вот. Больше тебя этот сопляк доставать не будет. Я с ним еще раз поговорю. Он будет тебя обходить за километр. Есть у меня к нему подходец. Что касается поливановских угроз, все забудь, как страшный сон. Все прошло, и шут с ним. Больше тебе бояться нечего, – Людмила провела холеной рукой себе по бедру и сверкнув мелкими острыми зубками, добавила, – кроме меня, конечно…Постой, подруга! Я же тебя не спросила. Может, я делаю что-то не то? А, Светик? Ну-ка посмотри на меня своими чудными глазками! А? Может, тебе понравилось с зеленым пацаном? Может, я поспешила? Говори прямо, мы же с тобой, вроде, подруги? Даже больше, чем подруги?
– Нет, я тебе очень благодарна за избавление, и все такое… Что-то мне не нравится в последнее время наше подрастающее поколение! Разве мы такие были в их годы, Люда? В чьи руки мы передадим накопленный нашими дедами и отцами сексуальный опыт? Кто примет из наших старческих, немощных рук знамя великой сексуальной революции? Кто, Люда?
– Ну, слава богу! Светлана начала ерничать, значит, все в порядке. Девушка здорова и готова к новым приключениям. А то ты мне последнее время не нравилась. Нет, не в том смысле, что не нравилась. Просто, ты другая какая-то стала. Вижу, что с тобой что-то происходит, а что – понять не могу.
– Подурнела? Растолстела? Говори уж прямо. Я все приму. Всегда открыта для конструктивной критики.
– Нет, даже наоборот, что-то в тебе появилось… Не знаю как сказать…новое. Ты стала даже еще интереснее. Взгляд стал другой, походка изменилась. Я не могу тебе точно сказать что. Но вот хочу я тебя такую новую еще больше, чем раньше. Поняла?
– Поняла. Ныряем в постель?
Поймала себя на мысли, что сама даже не прочь.
– Ничего ты не поняла, – осадила меня Людмила. – Во-первых, я это тебе для иллюстрации сказала. Во-вторых, я тебя по другому поводу позвала. У меня к тебе серьезный разговор…
– Слушай, Люда, давай выпьем. Какой серьезный разговор без серьезной выпивки?
Поливанова вскочила со смехом. Почти балетным прыжком покрыла расстояние до бара. Полетела вслед за ней невесомая, прозрачная материя.
– Ты настоящая Шахерезадн…Шехерезада в этом наряде. Люда, а твой шикарный пеньюар случайно не продевается в обручальное кольцо, как наряды восточных красавиц?
– Не пробовала. Закончим разговор, приговорим эту бутылку, а потом, если тебе так хочется, будем продевать, раздевать, надевать… Думаешь пройдет? Вопрос, конечно, интересный?
– Думаю, пройдет, – сказала я и зачем-то добавила евангельское. – А вот верблюд в игольное ушко не пройдет.
– Это ты к чему, Светлана? На меня намекаешь?… Ладно! Не умничай, лучше послушай, что я тебе скажу. Помнишь, я тебе предлагала стать моей помощницей? Думаешь, я трепалась по-бабьи? Про фонды всякие, культурные представительства… Все это мелочи, глупости. Не стоит на такой ерунде и заморачиваться. А идея, на самом деле, была другая. Не падай в обморок и не ехидничай сразу, а слушай меня внимательно. Я буду губернатором области…
Я поперхнулась шикарным французским вином, как паленой водкой, и закашлялась. Поливанова подскочила ко мне и стукнула меня по спине, как мне показалось, чересчур сильно. Хорошо, что не ногой!
– Еще раз повторяю для подавившихся. Я буду губернатором, а не Поливанов, тем более не Лунин или еще кто из претендентов. Подписи я собрать, конечно, уже не успею, поэтому внесу залог…
– У меня родился тост за женщин в политике!
– Перестань, Светлана. Сначала выслушай меня, а потом уже выпьем на полном серьезе. Ты должна стать моей правой рукой в избирательной кампании, а потом уже и в губернаторской работе. Твоя помощь мне потребуется уже завтра. Поливанов, наконец, явится в усадьбу, если нет – поедешь к нему. Найдешь, приведешь его в чувство. Что хочешь сделаешь, но только чтобы он был способен тебя слушать. А он тебя будет слушать. Ты мне поверь. Тебя он послушается…
– Что же я ему скажу?
– Ты ему скажешь, что ситуация для него патовая. Ему надо срочно снимать свою кандидатуру и выходить из предвыборной гонки. Компромат против него очень серьезный. Прямые доказательства шантажа и принуждения в отношении своей служащей на совращение несовершеннолетнего…. Целый букет всяких гадостей и мерзостей! Слушай, а какой букет! Шикарное вино! Надо будет еще заказать такого…Вот и все! Скажешь Поливанову, что в политику ему соваться пока рано. Его время еще не пришло. Россия еще не созрела для такого крупного политика, как он. Сегодня он проиграл сражение, но не войну. Губернатором станет его жена! Можно ему сказать, что фактическим главой области станет, конечно, он. Мол, его жена будет только красивой вывеской. Пусть он пока так думает. …Что ты там говорила про знамя в наших руках? Поливанов откажется от борьбы по причине слабого здоровья, или еще почему-нибудь. Придумаем ему что-нибудь благородное или трогательное…
 – Объявит, что хочет все силы бросить на удешевление лекарств для престарелых.
– Врубилась?  Слушай, какой прекрасный пиаровский ход! Жена подхватывает знамя борьбы из рук упавшего мужа. Сильная женщина. Трудная судьба. Добилась всего сама. Мать. На ней держится дом. Пришла в политику, когда поняла, что Россия катится в пропасть! Так жить больше нельзя!…
– Все это здорово, Люда, но ты забываешь про компромат. Он касается всей семьи Поливановых. Как выразился твой супруг, получилась обычная собачья свадьба. Если действительно есть запись нашей беседы, то там говорится и о наших с тобой отношениях. Или ты надеешься, что голосов от сексуальных меньшинств тебе хватит для победы?
Поливанова допила остатки вина в бокале. Потом наклонила его и подставила ладонь под падающую каплю. Она смотрела, как высыхает кровавое пятнышко, и чего-то ждала. И я поняла, чего ждала Поливанова. Она ждала… моей догадки!
– Это сделала ты? – спросила я, еще не сложив окончательно всех кубиков в голове.
– Наконец-то, дошло! – Поливанова смотрела на меня насмешливо. – Я думала, что ты сразу догадаешься, как только я скажу тебе про "Мазду"? Светик, ты, случайно, не влюбилась? Откуда такая замедленная реакция? О чем ты все время думаешь? Всю эту историю с компроматом устроила я. Легко и просто… Помнишь, мы с тобой говорили про Олега. Что он совсем потерял голову, подсматривает за тобой, шпионит? А через пару дней Поливанов говорит мне, что хочет, наконец, сделать своего сына настоящим мужиком и собирается купить ему опытную шлюху, которая грамотно лишит его девственности. Вот тут меня и осенило! Я сказала ему, что парень влюбился серьезно, что это не просто юношеская гиперсексуальность, а настоящая первая любовь. Зачем портить парня? Пусть любовь и секс станут для него неразделимыми понятиями на всю жизнь. Сделай Олегу настоящий подарок. Пусть Света ляжет с ним в постель. В твоих сексуальных способностях я не сомневалась. Другое дело, как было заставить тебя сделать это? Сначала, можно было попробовать просто купить. Так возникла эта самая "Мазда". Но, насколько я тебя знала, ты бы отказалась. И тут я предложила запугать тебя, привлечь бандитов. Это Поливанов со своим Сан Санычем умеют! Сцена должна была быть грязной и циничной… Все так и получилось, даже лучше, чем я предполагала. Я раз десять ее просмотрела на кассете. Ты была шикарна, Поливанов – отвратителен. А как ты сыграла профессиональную проститутку в конце разговора! Блеск! Ты – артистка! А я – гениальный режиссер… Разве не так? Не молчи, Светик. Ты что обиделась на меня? Брось дуться! Скажи, что я стерва!
– Ты – стерва!
– Хорошо. Полегчало? Хочешь я тебя поцелую, девочка моя?
Я действительно чувствовала себя девчонкой, которая попала на взрослый киносеанс, с интересом наблюдала за происходящим на экране, что-то про себя отмечала, над чем-то хихикала, а когда пошли титры, обнаружила, что ничего не поняла в этой взрослой жизни. В зале зажегся свет, я сидела совершенно обалдевшая.
– Неужели такая мелочь, как мимолетный секс с подростком и угрозы этого жлоба были таким уж страшным испытанием для тебя? Запомни, дорогуша, господь никому не посылает невыносимых испытаний, выше сил человеческих.
Последняя фраза так неожиданно вылетела из уст этой змеи, что я очнулась.
– Хорошо, Люда. Допустим, все так и будет, как ты планируешь. Но почему ты решила, что непременно победишь на выборах?
– Мне кажется, что рейтинг жены будет не намного ниже, если не выше, рейтинга мужа. Народ всегда говорил, муж и жена – одна сатана. К тому же все эти дни я не только мелькала рядом с Поливановым, я была в центре его избирательной кампании. А потом особых конкурентов я не вижу. Есть только единственный достойный противник – Сергей Лунин… Кстати, как он тебе? Как мужчина? Я, например, обязательно сделала бы его своим любовником. Между прочим, это мысль. Представь себе, Светка, такую картину. Телевиденье. Дискуссия кандидатов в губернаторы в прямом эфире. Поливанова и Лунин. Мы ругаемся, критикуем позиции и программы, обливаем друг друга грязью, еще немного и начнется потасовка. Передача заканчивается. Мы встречаемся за кулисами, приближаемся друг к другу, сцепляемся в объятьях. И прямо там, среди фанерных декораций, выключенных камер, занимаемся любовью… Как тебе такая картинка?…
Последнее время мне все чаще приходила мысль о смертоубийстве членов семьи Поливановых. В прошлый раз мне недоставало указки, теперь мне стоило только протянуть руку и взять полупустую бутылку вина. Поливанова была хорошим режиссером. Я так явственно увидела всю эту сцену, во всех подробностях, даже узнала в этой картинке своего воображения некоторые особенности фигуры Поливановой и ее сексуальные повадки.
– Я не понимаю, Свет, – Людмила внимательно смотрела на меня, – ты меня сейчас хочешь  или ты меня сейчас хочешь убить? Я перестаю тебя угадывать?
– Не обращай внимания. Я просто перевариваю все, что ты мне только что сказала, и еще  что-то сильно запьянела…
– Так вот про Лунина. Поливановская команда состряпала против него какую-то информационную бомбу, уже отпечатала ее, размножила и держит тираж на аптечном складе. Ждут самого удобного момента, чтобы ее взорвать. Я точно не знаю что там, но, как говорят эти ребята, а им можно верить, Лунину грозит не просто поражение на этих выборах, но вообще политическая смерть. Хотя посмотришь в телевизор – все эти политические трупы живут себе, причем неплохо… Но ведь грех не воспользоваться уже готовой бомбой? Разве я не права, Свет? А, Свет?..



34.


Клоун Поль был хорошим собеседником. Он умел кивать головой, покачивать ногой, протягивать руку. Его лицо становилось то сочувственно-грустным, то доброжелательным и веселым. А что еще надо для задушевного разговора? Жаль только, приходилось все время дергать за веревочки, а я не всегда угадывала их, поэтому и клоун изредка улыбался не в такт. Вот с грустью он всегда угадывал в моем нынешнем положении.
Как-то пару лет назад я попала на выставку художников-авангардистов. На улице был дождь со снегом, зато в залах выставки было сухо и тепло. В благодарность за кров, я решила посмотреть картины. Всех художников, представленных на выставке, объединяло одно – они не умели рисовать. Все эти кукиши, растущие, как грибы, из земли, слоны в противогазах, деревья, пилящие человека двуручной пилой, были отвратительного исполнения в смысле техники живописи.
В тупиковом зале я остановилась перед большим полотном, на котором были изображены две марионетки. Ими управляли марионетки побольше. Над этими возвышались еще одни марионетки, дергающие за ниточки. Дальше нить уходила в "темноту и вверх", как в песне Макаревича. Сюжет был не нов, но картина поражала как раз техникой исполнения. Самые нижние куколки были изображены в технике примитивизма. Фигурки второго ряда выполнены  как бы кистью художника-импрессиониста. Самые большие были уже сюреалистичны.  Но самый главный эффект, которого может и хотел добиться художник, фамилию которого я, к сожалению, не запомнила, состоял в том, что зрителям очень хотелось увидеть – кто же дергает за самые верхние ниточки. Кто он такой? В какой манере исполнен? Есть ли над ним кто-то еще?
Где в этой схеме мироздания мое скромное место? Чьих кистей я буду? Кто там наверху?
Сегодня я увидела, наконец, того, кто дергал наверху за мои веревочки. Еще вчера мне казалось, что я пусть не очень умело, но нащупала ниточки, отвечающие за деньги, секс, дружбу, политику в семье Поливановых. Это было что-то вроде  Фэн-Шуй, только совершенно реального. Вместо мифических энергетических потоков, которые никто не видел и не ощущал, я, казалось, тянула за нужные ниточки. Куклы еще бунтовали, хватали за ноги кукловода, лезли ей под юбку. Но еще немного практических упражнений, и я могла бы разыгрывать с моими марионетками настоящие представления по моему личному сценарию! …
Все оказалось совсем не так, как виделось с высоты моего роста. Я не замечала тонких нитей, которые были ловко приторочены к моим рукам и ногам. Когда сегодня я услышала голос сверху, который захотел, что бы марионетка, наконец, узнала своего настоящего хозяина, я увидела фотогеничное лицо Поливановой и ее хищную улыбку. Вот кто водил меня эти дни по усадьбе, укладывал то в одну, то в другую постель, раздвигал мои ноги, двигал моими тряпичными суставами.
Но когда марионетка начинает поднимать голову, она уже не может быть  послушной. Она или порвет веревки, или ей вывихнут кукольные конечности. И еще марионетка, смотрящая вверх, вдруг постигает весь ужас этой веревочной пирамиды. Она пытается заглянуть в страшную темноту и видит только черный квадрат Малевича.
Тогда ей больше нечего терять,  нужно открыть ночью свои глаза-пуговицы, сесть, глупо растопырившись и сдвинуть крышку ящика. Потом перекинуть безвольное тельце, шлепнуться в темноту и бежать на непривычно своих ногах туда, куда глупо глядят ее глаза-пуговицы.
Бежать отсюда. Здесь меня ничего не держит. Кроме…
Моя Дианка спала, протянув кому-то во сне ручонку. Кудряшки рассыпались по подушке. Одеяло странно топорщилось под ногами. Я достала непонятно как там оказавшегося плюшевого зайца.
Спи, моя самая любимая девочка! Я не смогу сказать тебе: "Прощай, мы никогда больше не увидимся!" Я не хочу придумывать тебе сказку, про то, что переменился ветер, и мне, Мэри Поппинс, пора лететь к другому малышу… Только у англичан волшебство может быть связано с погодными условиями!… Я могу порвать веревки, за которые меня дергает кукловод, но я никогда не смогу разорвать ту невидимую ниточку, которая связывает нас с тобой. Ангел мой! Если ты будешь стоять на крыльце и смотреть, как я иду к воротам усадьбы, мне не сделать ни шагу. Мне не разорвать это расстояние. Я останусь здесь навсегда, как статуя гувернантки. Сюжет скульптурной композиции о том, как гувернантка не смогла покинуть свою воспитанницу и упросила богов превратить ее в камень. Как же мне покинуть тебя? Как оставить тебя одну в этом мертвом доме? Что сделают они с твоей светлой душой?
Я вспомнила университетский семинар по фольклору и запричитала шепотом:
Кудрявый повозник,
Кудрявый повозник,
Погоняй скорее,
Чтобы я не слыхала,
Чтобы я не видала,
Как батюшка тужит,
Тяжело воздыхает,
Меня вспоминает;
Кудрявый повозник,
Погоняй поскорее,
Чтобы я не слыхала,
Чтобы я не видала,
Как матушка плачет,
Меня вспоминает;
Кудрявый повозник,
Кудрявый повозник,
Погоняй поскорее,
Чтобы я не слыхала,
Чтобы я не видала,
Как доченька плачет,
Безутешно рыдает…
Я тихонько пожала протянутую ручонку, наклонилась и поцеловала ее в теплый лобик. Мой ангел улыбнулся во сне и чмокнул губами. Я взяла листок бумаги, карандаш, написала на бумажке печатными буквами: "Мой самый лучший маленький друг! Моя Дианка! Я должна уехать. Так надо. Мне будет очень трудно без тебя. Но мы обязательно встретимся. Я тебя никогда не забуду. Я тебя всегда буду любить. Будь Стойким Оловянным Солдатиком. Твоя гувернантка. Светлана Чернова." Я свернула записку и положила ее в руку клоуну Полю. Все. Мне пора!



35.



Я вышла  на крыльцо в той самой одежде, в которой месяц назад первый раз появилась в усадьбе. Та же самая спортивная сумка висела у меня через плечо. Та же самая неустроенность и неопределенность ждала меня за воротами усадьбы Поливановых. Правда, кое-какие деньги, заработанные воспитанием и факультативно интимными услугами, позволяли мне жить некоторое время, не пускаясь в первую попавшуюся авантюру. "Мазду", которую я так ни разу не видела, я возвращаю Поливановым. Все равно у меня нет водительских прав. Главное, нет желания тащить за собой грязный хвост воспоминаний и ассоциаций.  Единственное, что я взяла из дома Поливановых, что мне не принадлежало – это мобильник с единственным зафиксированным в записной книжке заветным номером и рисунок моей девочки. Мы плывем на лодке – Дианка, Света и дядя Сережа. На берегу сидит грустный клоун Поль. В небе светит улыбающееся солнце…
Но не успела я спуститься по ступенькам главного входа, как мне в глаза ударил свет автомобильных фар. К крыльцу стремительно подкатил поливановский "Мерседес", дверь на ходу распахнулась и, как чертик из табакерки, из салона вынырнул хозяин собственной персоной. Пробегая по ступенькам, он увидел меня и крикнул на ходу:
– Светланка! Со всех сторон Поливанова обложили! Не хотят меня пускать в политику! Но еще не известно кто кого…
Он уже был внутри дома, но в полуоткрытую дверь слышны было, как эхо повторяемое им слово:
– Неизвестно…неизвестно…неизвестно…
Вслед за Поливановым из машины показались еще двое. Первый прошел мимо меня, даже не повернув головы, но второй задержался у дверей.
– Здравствуй, Светоч, – услышала я хорошо знакомый мне голос Димы Волгина. – Слышала, какие дела происходят на свете? В какой стране живем? Прижали нашего босса. Похоже, Поливанов выходит из игры. Он, правда, еще храбрится, бьет себя кулаками в грудь, как Кинг-Конг, но это уже судороги политического трупа. Интересно, чем это его так прдавили? Хотя при его образе жизни, куда не копни, везде компроматы на любой вкус… А ты что? Решила прогуляться на сон грядущий?
– Нет, Дима, я ухожу, чтобы никогда сюда больше не возвращаться?
– Тебя чем-нибудь обидел Поливанов?
– Разве можно обижаться на кусающуюся собаку или на клевачего петуха? Просто пришло время уходить. А как же твои пиаровские технологии, рекламные находки?
– У меня-то все в порядке. Закончилось все с Поливановым, но возникла какая-то новая идея. Михаил Павлович и мой начальник приехали обсудить новый избирательный ход.
– Я, кажется, догадываюсь, что это будет за ход. Шелше ля фам!
– Что ты имеешь в виду?
– Скоро сам все узнаешь? Это не так интересно для меня, а тебе какая разница, за что получать бабки.
– Напрасно ты так, Светоч! Я использую в своей работе чисто литературные методы, всякие там, столкновение стилей, экспрессию, каламбур… Мои слоганы получаются броские, хорошо запоминаются, бросаются в глаза. Но я не оскорбляю противников, не смешиваю их с дерьмом, не занимаюсь грязными технологиями, не готовлю компроматов…
– Послушай, Дима, – мне неожиданно пришла в голову одна идея, моя последняя идея на территории поливановской усадьбы – мой последний камешек в их огород, – этот компромат… Помнишь ты говорил?… ну, против Сергея Лунина? Он очень серьезный?
– Еще бы! Водородная бомба! Лунин сможет быть губернатором только на Луне! Хотя, насколько я знаю, все эти материалы о его тайной продаже зенитных комплексов "Стрела" чеченским боевикам, торговля солдатами, – все это откровенная "липа". Но эта "липа" так хорошо сделана, выброс ее будет настолько неожиданным, напечатана она таким огромным тиражом,  что ее прочитает практически весь электорат. На опровержение у Лунина будет так мало времени, что его никто уже не услышит…
Я приняла решение. Это будет моя месть поливановскому дому. Ни Поливанов, ни его супруга не должны победить на выборах. Для этого мне необходимо уничтожить компромат на Лунина, не дать этой информационной бомбе взорваться.
– Дима, – я взяла его за воротник рубахи и пододвинула его к себе близко-близко, – ты меня по прежнему любишь?
Волгин хотел ответить, но, потеряв от волнения голос, только просипел что-то.
– Не поняла! Ты можешь хоть раз в жизни ответить просто и вразумительно?
– Да! Ты же знаешь, я всегда любил тебя, люблю тебя и буду любить!
– Слушай, Волгин, знаменитый слоган про Ленина – "Ленин жил, жив и будет жить" – случайно не ты сочинил?… Странно! Очень похоже…
– Светоч, хочешь опять посмеяться надо мной? Я с удовольствием, смейся! Я также люблю твой смех, как и тебя. Я вообще готов быть твоим шутом, кувыркаться и кривляться у твоих ног, только бы быть рядом.
– Значит, шутом ты готов стать? А любовником?
– Что ты сказала?
– Что слышал! Я готова не смеяться над тобой, а отдаться тебе!
Волгин прикрыл голову руками, как будто сверху на него что-то посыпалось и опустился на ступеньки. Опять шок! Не везет мне в любви последнее время!
– Светоч, я чувствую, что здесь что-то не так, – сказал Дима Волгин, сидя у моих ног, как тот самый шут, – но что тут такое – не понимаю. Ты бы мне сказала все прямо – что ты от меня хочешь, что у тебя случилось, в чем я, действительно, могу тебе помочь?
Дима Волгин был умницей, но это меня как раз и разозлило.
– Дима дорогой! Ты вообще, в своем уме? Женщина, которую, как ты говоришь, любишь вечной любовью, предлагает перейти от слов к делу, а ты вдруг ищешь какого-то понимания! Я предлагаю тебе тело, а ты мне – помощь!
– Света! – Волгин взмолился, простирая ко мне руки, как к языческому истукану, которым я, в общем-то, и была. – Я знаю тебя гораздо лучше, чем ты сама. Потому что думаю о тебе каждую минуту. Я воображаю тебя…
– Представляю, что ты там себе воображаешь!
– Ничего ты не представляешь! Это совсем не то, что ты подумала. Ты читала "Розу мира" Даниила Андреева?
– Ну, еще бы. На втором курсе. Да ты сам мне давал ее читать.
– Помнишь, что он пишет про жизнь литературных героев?
– Извини меня, Дима. Я читала это давно, и совершенно не помню все эти его слои, уровни, подуровни. А потом я не знала, и сейчас не знаю, как к этой книге относиться? А ты в курсе, что сам Леонид Андреев перед смертью перечитывал ее, чтобы ответить на мучивший его вопрос: "Не бред ли это сумасшедшего?"
– Я об этом знаю. Он прочитал "Розу мира" и понял, что это не бред.
– Ну, хорошо! При чем здесь "Роза мира"?
– При том. Литературные герои, по мнению Андреева, не пустая выдумка автора. Они живут в каких-то своих слоях, искупают свои грехи, стремясь в верхние уровни… Даже детская игрушка, которую любит маленькая девочка, оживает в одном из слоев. Представляешь, где-то живет маленький плюшевый медвежонок?
– Или грустный клоун-марионетка… Но зачем ты все это мне рассказываешь? Тебе не с кем поговорить на литературные темы в предвыборном штабе Поливанова?
– Нет, не в этом дело. Просто, усилием моего воображения ты живешь в одном из самых высоких слоев мирозданья…
– Какое это имеет отношение к этой Свете Черновой, которая ежедневно грешит здесь на Земле?
– Я думаю, что имеет. Не знаю какое, но чувствую, что имеет. Тебе многие грехи простятся потому что…
– Ну, договаривай. Почему?
– Потому что… я… люблю тебя.
Волгин замолчал и как-то весь поник, словно из него вытащили каркас.
– Все… Хватит… Теперь говори ты. Если ты скажешь мне что-нибудь вроде: Дима, я отдамся тебе, а ты должен за это убить Поливанова… Я просто уйду и ты меня никогда больше не увидишь… Если это, конечно, тебе интересно! Правда, мне кажется, что тебе это решительно все равно… Но все равно! Никаких условий! Понимаешь? Просто скажи, что я должен сделать. Я все сделаю для тебя без всяких условий, договоров, соглашений. Ты говоришь слова, а я делаю.
Я присела на ступеньки рядом с Волгиным. Свет из окон усадьбы падал на землю огромными "классиками", в которые мне уже было не играть.
– Хорошо. Выслушай меня, Дима. Я попала к Поливановым по воле обстоятельств. За это время многое изменилось. Нет, ничего по сути не изменилось! Просто один хищник оказался комнатной собачкой, а болонка превратилась в саблезубую тигрицу. Какая, в общем-то, разница? Никакой! Все дело в том, что изменилась я. Сначала я встретила здесь одного любимого человека, маленького человека, потом … Волгин, ты можешь уничтожить этот компромат?
– Откуда я знаю, где он находится? У кого он?
– Ты же сам мне сказал, что он лежит на фармацевтическом складе Поливанова?
– А! Так ты про этот! А я думал, про поливановский…
 – Волгин, я хочу, чтобы компромат, состряпанный вашими пиарщиками против Сергея Лунина, был уничтожен.
– Зачем тебе это нужно? Постой! Ты любишь его? Ты любишь Лунина?
– Да. Я люблю Лунина. Обычное дело. Я всегда жила с чувством влюбленности. Мне казалось, что я просто люблю жить, люблю небо, воду, деревья, а потом я встретила его. Тогда я поняла, что всегда любила именно его, сама еще этого не зная. А когда он появился, мне все вдруг стало так ясно, будто я разгадала загадку мирозданья…
Зачем я говорю все это Волгину? Я же просто убиваю его! Услышать про такую любовь от самого любимого тобой человека, к которой ты не имеешь никакого отношения, которая пролетает над тобой, как журавлиный клин осенью. Мы только можем провожать их глазами, можем еще вздохнуть грустно, правда, некоторые еще могут написать об этом стихи. Вот и все. Так и чужая любовь. Что ей, небесной, до нас, приземленных, стоящих в резиновых сапожищах на раскисшей земной колее?
– Так получилось, Дима. Я ничего не могу с этим поделать. Я люблю.
Мне показалось, что сейчас Дима Волгин встанет и уйдет. Слабенький, безвольный, неустроенный Дима Волгин. Сейчас ему нужно будет побыть одному, попереживать, поплакать, сочинить новые стихи. Наверное, этим он и живет. Что же? Иди, Димочка Волгин!… Но я ошиблась.
– Я сделаю это. Ты не волнуйся ни о чем. Я имею туда доступ, все очень просто. Компромат на Лунина будет уничтожен. Обычное дело. Хорошее дело…



36.

Прошел всего месяц с того дня, как я впервые вошла в особняк Поливановых, мне же показалось, что прошел целый год, со всеми своими сезонами. Была весна – время надежд и открытий молоденькой гувернантки, затем лето – гувернантка заняла определенное положение в доме, осень – период разочарований, неопределенных стремлений, а потом настала зима – охлаждение, отрезвление…
Время вообще понятие относительное. Бывало студенткой спешу на первую пару, несусь, как угорелая, расталкивая прохожих, заскакивая в закрывающиеся двери троллейбуса, и, конечно, не успеваю. Когда же идешь медленно, чтобы не прийти, как дуре, на свидание тютелька в тютельку, время  плетется рядом с тобой. Ты останавливаешься, останавливается оно. Это похоже на велосипедные гонки с преследованием, когда два велосипедиста пытаются обмануть друг друга, балансируют на одном месте, медлят. У кого первого не выдержат нервы, кто бросится рассекать воздушные потоки на радость сопернику? Вдруг они срываются, и несутся хитрые секунды впереди них!
К моей хрущевке я подходила не с проспекта, а из глубины двора, подозрительно глядя на припаркованные поблизости машины. Кто знает? Но  господам Поливановым, наверняка, было не до меня. Сейчас они принимают самое главное решение: делят на супружеском ложе губернаторское кресло. А Дианка, мой маленький ангел, спит и летает во сне на белых крыльях.
Деревянная горка в нашем дворе летом служит местом тусовки окрестной молодежи. Их громкое общение, проще говоря, мат-пермат, из-за которого обычно  не открыть форточку, сейчас подействовало на меня успокаивающе. Идти к своему подъезду в угрожающей гробовой тишине спящего квартала мне не хотелось.
Самое неприятное – это сам подъезд и темная лестница. Все-таки надо иметь при себе хотя бы баллончик со слезоточивым газом, потому что своими слезами тут не поможешь. А в спортивном зале я качала не те мышцы, которые используются для нокаутирующего удара.
Дверь заскрипела, как настраивающийся перед концертом оркестр. Входя в подъезд, я в очередной раз дала себе слово купить этот самый баллончик, пройти курсы женской самообороны и собственноручно ввернуть лампочку. Но с каждым лестничным пролетом я забывала одно за другим мои обещания. У родных дверей мне уже все было до лампочки.
Открываю дверь своим ключом. Моя тетя Маргарита, наверное, спит или смотрит телек, без которого она не может прожить ни минуты. Моет она посуду, читает книжку, а телевизор, знай, поддразнивает ее боковое зрение и капает на усталые мозги.
Так и есть – в ящике кого-то в очередной раз убивают, а моя Ритуля читает очередной женский роман. Еще педагог называется! Да выше бери –  инспектор гороно!
– Рита, привет! Не ждала?
С детства повелось, что я называю свою тетю просто по имени, хотя она меня почти в два раза старше.
– Светочкин! Золотце мое!  Приехала! А меня тоска и одиночество буквально сжевали живьем.
– А ты вроде и похудела? Молодец! Хорошо выглядишь!
– Это ты выглядишь, а я – так, выглядываю. Слушай, Светочкин, ты, а не я, как-то изменилась с твоего последнего приезда домой. Не пойму я – что-то с тобой произошло или мне так кажется? Нет, матушка, осанка какая-то аристократическая, в глазах странный блеск появился…
– Нездоровый?
– Я бы сказала, плутовской! Светочкин, а ты не влюбилась, часом?
  – Я только пришла, а ты уже все увидела! Влюбилась, Маргаритка. Причем, впервые в жизни. Как девчонка!
– По этому поводу надо выпить, не смотря на то, что у меня завтра серьезное совещание. Растаяло сердце Снежной Королевы! Не иначе этот счастливчик – какой-нибудь шоколадный принц из Уганды, потомок людоедов и колдунов. Кто бы еще мог покорить эту неприступную красавицу?
– Неприступную! Скажешь тоже! Я, как наша непобедимая столица, которую Батый брал, Тохтамыш брал, поляки брали, французы…
– Но не сдалась Москва никому! Сердце ее было свободно!…Что это я, Светочкин, баснями тебя кормлю?! Ты же у меня влюбленная и… голодная. Сейчас я быстренько что-нибудь приготовлю на ужин.
– Рит, не надо. Я не хочу есть.
– Она не хочет! Только о себе и думает! Я и сама с тобой поем.
Моя любимая тетушка, чудный, обаятельнейший человек, но очень одинокая женщина.  Так бывает в жизни. Это отражено в статистике. Это читается на улицах в глазах многих встречных женщин.
Я падаю в старенькое, страшно неудобное кресло, с заплатанными подлокотниками. Сидеть с комфортом в нем можно только поперек, задрав ноги.
На кухне шумит вода, стучит сковородка, хлопает дверь холодильника.
– Светочкин, ты что – бросила своих буржуинов? –  кричит Рита с кухни. – Ну и молодец – Мальчиш-Кибальчиш! Гувернантку им подавай! А крепостных крестьян им не надо? Тысяч этак две-три? Барщину вместо оброка они ввести не хотят? Пороть на конюшне не изволят или в околоток отправлять будут?
– Рит, а что телевизор совсем не показывает?
– Нет, Светочкин, только звук остался.
– Зачем, тогда ты его включила?
– Привычка. Не могу без телевизора. Пусть хотя бы болтает. Я уже наркоман, лечиться поздно. Поэтому ты как раз во время. Будешь мне его заменять…
– Рита, а меня никто не спрашивал?
– Спрашивали. Приходили два молодых человека. Сказали, что твои однокурсники. Как только они могли учиться у вас на филфаке с такими тупыми лицами. Я давно замечаю, как падает уровень нашей высшей школы, обесценивается высшее образование…
Утром Рита встает тихо, чтобы меня не разбудить. Меня охватывает детское блаженство, что можно поспать в будний день, не надо бежать в университет, в финансовую компанию. Я сладко дремлю. Шумит вода в ванной. Опять легкий и короткий сон…. Мальчик сидит на подоконнике, водит пальчиком по треснувшему стеклу. Сережа, не порежься!…Запахло кофе… Я снова задремала. Дианка катится с пластиковой горки мне навстречу. Я протягиваю руки… Рита заходит в комнату одеваться. Чем меньше она старается шуметь, тем чаще она стучит дверцами, роняет вещи и задевает за стул и кресло… Я совсем маленькая, как Дианка и Сережа. Я лечу, просто перебирая в воздухе ногами. Поднимаюсь высоко над березами. Подо мной открывается усадьба Поливановых. Озеро, поля, сад, лесопарковая зона, особняк, теннисный корт… Огромная пустая территория. Людей не видно. Нет! Я вижу одинокую крошечную фигурку. Маленькая девочка идет по тропинке совершенно одна. Я напрягаю все силы, чтобы спуститься к ней. Но, оказывается, я не умею снижаться. Дует предательский ветер и несет меня в сторону, за шоссе, над полями и лесами…

Сегодня я покупала Рите ее наркотик, то есть телевизор. Для меня покупка чего-нибудь тяжелого и объемного превращается в настоящую пытку. Нет, мне не приходится таскать тяжести или кантовать коробки, я только и делаю, что успеваю отшивать добровольных помощников мужского пола. Однако, нести телевизор кому-то надо, поэтому в данном случае я использую тактику эстафетной палочки.
Юноша из магазина бытовой техники, который помог мне выбрать телевизор, предложил в качестве дополнительного сервиса свою помощь в подключении и настройки прибора в домашних условиях. Но когда он дотащил коробку до машины, я вспомнила, что у меня нет антенного кабеля. Юноша мгновенно скрылся в магазине. Бедняга! Представляю, как он растерянно стоит на ступеньках с кабелем в руках!
Следующим был водитель "Нивы", который всю дорогу до моего дома рассказывал, как он профессионально умеет подключать антенну. Уже подъезжая, он спросил, как у меня на счет мужа? Я сказала, что плохо. Водитель довольно крякнул, как-то весь подобрался. Но я продолжила, что муж у меня офицер-афганец, хорошо вооруженный, но плохо уравновешенный. В прошлый раз подвозивший меня "Мерседес" получил всего четыре пробоины и благополучно скрылся. Годы берут свое! Муж уже не тот, а это и есть – плохо.
Я несколько "пересолила", мужик чуть не выгрузил меня тут же. Еле уговорила довести меня до "соседнего дома", который из моих окон не простреливается, то есть до моего настоящего подъезда.
Вот по ступенькам пришлось его тащить самой. Все мужики на сегодня кончились. Искать их в непосредственной близости от дверей было рискованно.
Последним отчаянным усилием я водрузила эту громадину на комод, всунула антенну, без всяких народных умельцев. Всего и делов! И за это мужчины имеют наглость что-то требовать?! Если бы женщины приучили себя читать инструкции к покупаемым электроприборам, рейтинг мужчин упал бы до нулевой фазы в электросети.
Надо быть полным идиотом, чтобы не настроить программы. Лучше пользоваться ручной настройкой. "Местный" лучше всего оставить на четвертой кнопке. Вот он! Температура воздуха в правом нижнем углу – единственное, что смотрит народ по местному каналу. Как раз новости!
Диктор с удивительно провинциальной физиономией, чем, видимо, подкупал большую часть аудитории, говорил о крупном пожаре. На экране ночные небеса лизали языки пламени, вверх летели обрывки горящей бумаги, бегали пожарные. Я прибавила звук. Минувшей ночью на одном из фармацевтических складов, принадлежавшем известному предпринимателю Михаилу Поливанову произошел пожар. Находившаяся на складе продукция выгорела полностью.
Вот камера поймала взлохмаченную голову самого Поливанова. Мой бывший хозяин вцепился в направленный на него микрофон. Последовала короткая борьба с репортером, в которой Поливанов взял верх. Он закричал в оранжевый микрофон, прижимая его ко рту, как эстрадная звезда:
– Тысячи стариков и старушек не получат завтра необходимых лекарственных препаратов. Вы видите, какими средствами пытаются бороться со мной, Поливановым, мои противники. Они ударили сегодня не по мне, а по больным и престарелым жителям нашей области! Вот на чьей совести будут их загубленное здоровье и утраченные жизни! Не в моих деньгах дело! Не за себя мне больно, а за здоровье россиян!
Тут в кадре опять показался корреспондент, в руке он нес слегка обгоревший, но все-таки читаемый экземпляр бюллетеня.
– Михаил Павлович, пожарные говорят, что склад был до верху забит бумажными пачками. Вот один из сохранившихся экземпляров. Как вы это прокомментируете?
– Что вы мне суете какие-то бумажки?! – заорал взбешенный Поливанов. – Я вам про жизнь человеческую, а вы тычете всякие бумажки! Морда продажная! Забери свой микрофон и засунь себе его, знаешь куда?!..
Дима Волгин сделал все, как обещал. Людмила Поливанова тоже мне не соврала.
В вечернем выпуске новостей, когда мы с Ритой пили чай перед телевизором, и по счастливому лицу моей тетушки бегали разноцветные блики от переключаемых программ, ее любимый тележурналист Лаврентий Велевин сообщил сенсационную новость. Михаил Поливанов снял свою кандидатуру с губернаторских выборов, по причине ухудшения здоровья – кандидат угорел на ночном пожаре, спасая медикаменты, предназначенные для неимущих стариков. Но сегодня же избирательная комиссия зарегистрировала нового кандидата в губернаторы – его жену, Людмилу Поливанову.
Затем нам показали репортаж из больницы. Михаил Поливанов лежал на койке, голова его была почему-то перебинтована – не иначе, пострадал в схватке за микрофон? – крупным планом была показана капельница. Неожиданно дверь в палату распахнулась, и вбежала Людмила Поливанова. В проеме распахнутого белого халата наблюдательный зритель мог рассмотреть и шикарное черное платье выше колен, и высокую точеную ногу.
Поливанова бросилась мужу на грудь.
– Мишенька, родной! Что они с тобой сделали! – закричала она.
Поливанов приподнялся на кровати и, сверкнув очами, сказал:
– Ты мне не только жена, но и друг, и соратник! Отряд не должен заметить потери бойца. Ты заменишь меня… Ты должна принять участие в выборах. Я верю – ты победишь! Ты будешь достойным губернаторам! Вперед, Людмила! Я верю в тебя…
Обессиленный Поливанов упал на подушки…
– Грандиозно! – воскликнула Рита, откусывая от бутерброда. – Это же древние римляне! Какой подвиг, какая патетика! Жаль, он не сжег себе руку на пожаре, как Сцевола! Вот это люди! Я буду голосовать за Поливанову!


37.


В субботу в семь часов утра нас с Ритой разбудила мелодия моего мобильника. Еще не продрав глаза, я поднесла трубку к горячему от подушки уху.
– Слушаю…
– Алло, Света, это Сергей Лунин! Я вас не разбудил?
– Конечно, нет, – сказала я голосом простуженной мартышки.
– Я вас все-таки разбудил! Простите меня ради бога. Просто я уже давно на ногах. Время тянется так медленно, а утро в субботу – это такое растяжимое понятие. Я ждал, ждал и позвонил. Вы на меня не сердитесь?
– Нет, не сержусь, Сергей.
– Где и когда мы с вами встретимся?
– Говорите вы, я способна запомнить, но предложить что-то я не в состоянии.
– Хорошо, понял. Давайте в девять часов утра…
– Вы с ума сошли!
– Простите. В двенадцать часов, у памятника Тургеневу. Знаете где это?
– Конечно, знаю. Обидно такое слышать даже! У памятника Тургеневу, в четырнадцать часов.
– Хорошо, в четырнадцать. Простите, Света, что я вас разбудил.
– Очень, хорошо, что вы меня рано разбудили. Такое чудесное сегодня утро!
Я положила трубку. Голова моя упала на подушку. Шум за окном теперь мешал мне уснуть. Я встала, раздвинула шторы. Шел проливной дождь.

Не дай вам бог видеть женщину, собирающуюся на свиданье! Она сидит в чем мать родила среди раскиданных в беспорядке коробок и тряпок. Волосы ее торчат в разные стороны, как у Медузы-Горогоны, а глаза способны обратить в камень всякого, кто станет случайным свидетелем ее разоблачения. Представители всех мировых конфессий вздрагивают в этот миг, потому что женщина поминает недобрым словом всех их святых без разбора. Но ей простится все, так как грех проклятья тут же смывается ее горькими слезами. Если же какой-нибудь мужчина все-таки увидит женщину, собирающуюся на заветное свидание, беда ему. Женщина ему этого не простит, будет преследовать, идти по следу, и рано или поздно погубит несчастного. Никто не должен видеть женщину обезоруженной, без маски красоты, как она сама ее понимает.
Летают из угла в угол скомканные вещи, слышны проклятья и рыданья. Так проходит один час, потом другой. Вдруг все смолкает. Пол часа тишины. Раскрывается дверь и показывается она. Кто ее не заметит теперь, кто случайно пропустит ее глазами, тому не жить. Не простит, будет идти по кровавому следу, рано или поздно настигнет и …
Как это получается, никто не знает? Даже сама женщина.
В тринадцать часов я смотрю в окно и вижу ясный, омытый теплым ливнем день. В тринадцать тридцать я выхожу из подъезда, и соседский мужик закрывает капот "Жигулей", забывая убрать свои пальцы. Его истошный крик и длинная просторечная тирада сопровождают мое шествие по улице, как гимн красоте и молодости.
В тринадцать тридцать пять мне совсем не грациозно пришлось увернуться от неизвестно откуда выскочившего джипа. Машина затормозила. Я собиралась на правах красивой женщины высказать все, что думала и чувствовала в этот момент, но открылась задняя дверца, из полумрака возникла огромная лапа и, схватив меня за шиворот, утянула за собой, как монетку в игрушке-копилке. Джип тут же сорвался с места. Меня прижало силой инерции к кожаному сиденью.
– Здравствуй, ногастая! – сказал обладатель руки, и я узнала в аккуратно подстриженной горилле Пантелея. Того самого бандита, знакомого мне по наезду на Финансовую компанию.
Рядом с водителем сидел другой бандит, не меньших габаритов. Когда он повернул ко мне улыбающуюся физиономию, мне почему-то вспомнилось полотно художника-абстракциониста со стадом идущих слонов в противогазах.
– Вот и попалась курочка! Скажи, Слон? – довольный Пантелей прокомментировал мое нынешнее положение.
Я постаралась сохранять спокойствие и клацать зубами только когда джип подкидывало на выбоинах в асфальте.
– Ребята, – сказала я, понимая что слова мои тут же вылетают в трубу, – я не знаю ни про какие деньги Ступенко. Я там работала всего ничего. Даже первой получки не дождалась. Любовницей его не была, секретов его не знаю. Вы же знаете, с ним его жена работала…
– Все мы знаем, – успокоил меня Пантелей. – Не дергайся! Ехай себе и отдыхай! Ступу мы давно вычислили, бабу его и бабки…. Ха-ха-ха! Прикинь, Слон? Бабу и бабки! …тоже скоро вычислим. Ты тут, ногастая, не причем. Говорю тебе – не дергайся!
– Так в чем же дело? Зачем я вам нужна?
– Слон, она не знает, зачем нам баба нужна?  Ты, ногастая, у Аптекаря работала?
– У какого аптекаря? У Поливанова?
– Ну! У Аптекаря. Что ты там ему задолжала, чем перед ним провинилась – дело не наше. Саныч позвонил нам и сказал, что тебя Аптекарь нам дарит.
– Как дарит? Что я ему принадлежу, что ли?
– Нет! – затрясся от смеха Слон на переднем сиденье. – Ты не ему принадлежишь, а нам.
– Успокойся, – Пантелей похлопал меня по коленке, – тебе же нужна работа? Мы тебе работу дадим. Хорошая работа – тебе понравится. Сейчас тебя и оформим. Сейчас будем тебя на работу брать…
– А ты будешь у нас брать! – подал голос Слон. – Классная работенка! У нас всякий труд почетен! А тут – одно удовольствие…
– Одно удовольствие! А бывает и больше за один раз… Сегодня как раз будет у тебя субботник. После него твоя работенка тебе покажется курортом. Потерпишь, милая! Дай-ка сюда мобилу! На всякий пожарный! Это тебе Аптекарь подарил? Ничего себе труба! Классная! После субботника назад получишь! А пока пусть у меня побудет.
Конец света! Твой конец, Света!
Мразь – Поливанов! Прямой и простой трудяга! Последняя мразь! Он и его кобыла! Стоп… Для ругани еще будет время, а сейчас надо действовать. Действовать, пока мы едем в центре города, потом будет поздно. Вывалиться головой вперед на асфальт? И все? Точка? А если попробовать поиграть?
Повернувшись в пол оборота к Пантелею, я закинула ногу на ногу, чтобы касаться его колена, размером с ночную вазу.
– Мальчики, вы меня не поняли, – защебетала я. – Мне очень нужна работа. Я согласна. Думаете, было легко поливановских охранников обслуживать? А, думаете, он мне платил за сверхурочные? Как бы не так! Такой козел! Вы же не будете меня кидать?
Я потерлась ногой о бетонную конструкцию, которая называлась ногой Пантелея.
– Тебя кидать не будем, – заржал юморной Слон, – а вот в тебя…
Я тоже засмеялась, как и положено последней дуре.
На пешеходном переходе джип притормозил. Я посмотрела в окно и увидела… Солоху. Наташка шла со спортивной сумкой через плечо в свой шейпинг-клуб. Мы как раз были в ста метрах от него.
– Мальчики, а резинки у вас имеются? Ну, в смысле, презервативы?
– Резинок не держим, – ответил Пантелей.
– Давайте, я сбегаю вон к тому киоску, куплю резинок со вкусом апельсина и еще пачку сигарет? А вы меня подождете…
– Нашла лохов! – Пантелей ткнул кулаком в переднее сиденье. – Слон сходит! Слон, возьми ей там всяких презервативов штук пятьдесят и сигарет!
Мой план с треском провалился. Слон медленно вылез из джипа. Машину почти подпрыгнула, освободившись от такого балласта.
– Прикинь, Хопа, – заржал Пантелей стукнув ладонью по плечу водителя, – какую жопу Слоняра…
Дальше он не успел договорить. На слове "Хопа" я задрала ногу повыше, а на "Слоняре" ударила ей вниз, целясь каблуком-шпилькой в огромную стопу Пантелея. Звук, который издал Пантелей, как раз мог издать только что названный им орган.
Я рванула дверь и ногу одновременно. Дверь поддалась, но моя туфелька, видимо, застряла во вражеской ноге. Освобождаясь на ходу от второй, Золушка выскочила из машины и босиком побежала в ту сторону, откуда должна была идти Солоха. За мной уже слышался тяжелый топот. Меня преследовал Слон. Африканское сафари!
Неожиданно передо мной возникло изумленное лицо Солохи.
– Наташка, выручай, – выдохнула я и почувствовала, что падаю, зацепившись за какую-то торчащую из асфальта трубу.
Тут же я услышала звук рухнувшего на землю чего-то фундаментального. Слон не смог пробежать мимо Солохи невредимым. Я вскочила на ноги и сразу почувствовала острую боль в разбитом колене. Дальше я могла только ковылять.
В этот момент я увидела бегущего ко мне водителя, которого Пантелей назвал Хопой. Он был в нескольких метрах от меня. Только огромное тело едва шевелящегося Слона заставило его притормозить.
– Эй, парень! – услышала я спокойный голос Солохи.
– А? – повернулся к ней Хопа.
Мелькнула солохина нога в белой кроссовке. Раздался громкий шлепок. Хопа согнулся с выражением трагической маски в древнегреческом театре. Потом крошечная Солоха среди поверженных ею титанов еще что-то такое сделала, подпрыгнула, пнула, хлопнула, и я сама почувствовала ее маленькую сильную руку на своей талии. Она тащила меня в какую-то дверь, через зал какого-то кафе, мимо барной стойки,  по коридору подсобки, через запасной выход, а потом, как говорится в старых советских фильмах, "огородами и к Котовскому".
– Привет, Чернова! – крикнула мне на бегу Солоха. – "Мягкий" у тебя "путь"! Ничего не скажешь!
– Мягче не бывает, – ответила я.



38.



Вот уже неделю я жила среди рыцарских замков, индийских джунглей, китайских пагод, древнерусских теремов и древнегреческих храмов. Светила и звезды были рядом со мной, стоило только протянуть руку. В любую минуту я могла сделать полнолуние, выкатив на небо немного пыльную луну. Спала я на том самом ложе, где Дездемона приняла смерть от руки мавра Отеллло. Завтракала я сегодня, сидя на носу пиратского фрегата. Ела йогурт и жевала яблоко, положив ногу с перевязанным коленом на пороховую бочку. К вечеру я и вовсе обнаглела – села на английский трон, поджала под себя здоровую ногу и стала раскачивать свисавшую с ветки голову анаконды.
– Дядя Яша, а куда вы сегодня ходили таким щеголем? – спросила я владельца всего этого чуда на Стеариновом переулке, где я и нашла лучшее убежище от пошлости и жестокости этого мира. – Неужели на свиданье? Кто она, ваша Прекрасная Дама?
– Ну, что вы, Светлана? – старичок замахал на меня руками, но было заметно, что ему мои слова приятны. –  Какая там может быть Прекрасная Дама, если вы здесь? Я ходил на свидание с избирательной урной. Вот и все свидание!
– И за кого же вы голосовали, дядя Яша? – спросила я и замерла в тайной надежде услышать его имя.
– За Лунина, конечно. Какие тут могут быть сомнения? Честность и благородство. А вы, Светлана, читали "Письма из Сибири" декабриста Лунина? Нет? На филфаке сейчас декабристов не проходят? У меня есть, можете полюбопытствовать. Что-то есть у нашего Лунина от его однофамильца-декабриста. А, может, это его предок?
– Был бы предок, в биографии на избирательном пункте обязательно отметили. На всю губернию раструбили!
– Ну, Светлана, напрасно вы так! Я же говорю вам, что Сергей Лунин до конца был благороден. Даже на диспуте с этой Поливановой. Я специально ходил посмотреть в гости к своему старинному приятелю. У меня-то телевизора нет…Она всячески Лунина провоцировала, играла на провокацию, а он был спокоен и выдержан. Ни разу не коснулся личности, говорил по пунктам программ, со знанием дела, грамотно, толково.
Я похолодела. Перед глазами откуда-то возникла картинка: среди телевизионных декораций два тела, бьющихся в судорогах сладострастья. И ритмично двигающийся знаменитый на всю страну круп Людмилы Поливановой…
– Светлана, вам больно? Вы побледнели! Надо перевязать ногу…
– Что вы, дядя Яша! Ваша мазь творит чудеса. Я уже почти не чувствую боли. Это я еще по привычке.
– Да! Мазь эта чудодейственная. Старинный бальзам драчунов и дуэлянтов. Помните, у юного гасконца была какая-то целебная мазь от его матушки? Не исключено, что эта самая. Я вам дам ее рецепт! Такие рецепты не должны забываться! Что?
– Дядя Яша, принесите мне, пожалуйста, "Письма из Сибири", если вам не трудно?
– Сейчас, сейчас… Молодцом! Надо сразу же обращаться к книгам, если вдруг на ум приходят исторические и литературные параллели и ассоциации. Иначе никогда не стать образованным человеком…
Старичок удалился в бутафорский лес, в джунгли театральных декораций, в самом конце которых была его великолепная библиотека.
Зачем я попросила эту книгу? Чтобы помучить себя? Чтобы напомнить, что я разошлась с ним на перекрестках мирозданья, разбежалась во время бандитской погони, так и не попав на свидание? Единственная ниточка, которая нас связывала, благодаря современной сотовой связи, осталась у бандитов. Весь первый день я пыталась вытащить из памяти заветный номер телефона, чтобы все ему рассказать, объяснить. Повторяла различные сочетания цифр. Все напрасно. Поэтому я и пошла когда-то на филфак, что ненавидела эти цифры. В очередной раз они меня предали.
Дядя Яша вернулся с толстой книгой под мышкой и со стареньким приемником в другой руке.
– Вот тебе книга. А вот нам радио. Надо же послушать, кто победит на выборах. Хочется, знаете, победить, азарт какой-то молодой охватывает. Почему-то переживаю я за моего кандидата, как на президентских не переживал.
– Дядя Яша, а ведь уже почти полночь. Предварительные итоги уже известны. Включайте быстрей!
– Легко сказать! Этому приемнику лет двадцать. Он вам, Светлана, ровесник. Правда, батарейки я недавно покупал. Так… Сейчас мы… Так…
В тишину царства древних и волшебных вещей проник звук радиоэфира. Застучала бешеным ритмом музыкальная волна. Потом прозвучали позывные местного информационного канала.
"К этому часу уже известны предварительные результаты выборов в губернаторы области. В выборах приняло участие семьдесят процентов избирателей…"
Ну же! Ну что они тянут?!
"…Подчеркнем, что на этот час располагаем только предварительными данными. Но, по мнению специалистов, результат для всех очевиден…"
С ума можно сойти! Так издеваться над людьми!
"…За Сергея Лунина проголосовало шестьдесят два процента избирателей, за Людмилу Поливанову – тринадцать процентов…"
– Победа! Светлана! Это победа! Великолепно! Какой восторг! Надо выпить за нового губернатора! Ничего, что у нас нет хорошего вина. Хотя бы выпьем чаю! Поздравляю вас и себя! Победа!
"… Можно уже с уверенностью сказать, что в первом туре победил Сергей Лунин. Имя нового губернатора уже известно!…"
Мне было радостно и тоскливо одновременно. Конечно, я радовалась его победе, в которой была и моя заслуга, и несчастного Димы Волгина. Где он теперь? Что с ним? Да, это была моя победа! Мой ответ семейке Поливановых!
И в эту же минуту поняла, что мне никогда больше не спешить к нему на свидание, не слышать в трубке его голос, не плыть по прозрачному озеру, глядя на его смущенное лицо. Новая жизненная волна подхватила этого удивительного человека и уже вознесла на такую высоту, что вряд ли он вспомнит некую гордячку-гувернантку, которая так и не пришла на первое свидание, даже не позвонив ему в свое оправдание.
Гувернантка и губернатор! Слишком большая разница!
Это и был конец, Света!  Интересно, а есть у дяди Яши театральная табличка "Finita la commedia"?
– Сейчас мы с вами выпьем чайку, Светлана. Что же вы так грустите? Не печальтесь, все будет волшебно хорошо, вот попомните старика! Волшебно хорошо!
– У меня к вам просьба, дядя Яша.
– Исполню, любую просьбу!
– Можно мне в честь праздника надеть вон то платье Марии Стюарт?
– Конечно! Как я сам не догадался попросить Прекрасную Даму примерить наряд, больше подходящий ее  истинному образу, чем эти современные джинсы и … Прошу вас, Светлана!
У меня не было практики наряжаться в такие платья. Я постеснялась попросить дядю Яшу помочь мне одеться, но, поверьте, без помощи служанки это сделать было крайне трудно. Я провозилась почти час. Когда же я готова была предстать перед старым волшебником во всем  великолепии, в дверь сильно постучали.
– Кто бы это мог быть так поздно? – пробормотал старичок и пошел открывать.
Я замерла, к тому же в этом платье я могла двигаться только плавно и медленно.
От входных дверей до меня донесся непонятный возглас. Что там происходит? Я сделал первые шаги в королевском платье, и они были тревожными. Что-то зацепилось за подол. Какая-то стойка, какое-то картонное дерево. Я рванулась, потом еще раз. Потом сильнее. И почувствовав, наконец, неожиданную свободу, я выскочила в проход…
Дядя Яша обнимался с высоким мужчиной. Наконец, тот поднял на меня глаза…
Его брови, перебитые перламутровым шрамом на две равномерные половинки, от удивления соединились, как петербургские мосты через Неву.
Я рванулась к нему, наступила на какие-то сложные юбки, потеряла равновесие  и полетела вперед, как во сне протягивая к нему руки. Падая, я ощутила вдруг такую уверенность, что со мной ничего больше плохого не случится, пока Сергей будет рядом. Будто я летела во сне.
Сильные руки поймали меня, легко подхватили и закружили меня среди рыцарских замков, индийских джунглей, китайских пагод…
Мы хотели сказать друг другу какие-то слова, похожие по звучанию, но разные по смыслу.  "Гу…", – успела сказать я. "Гу…", – только и сказал Лунин. Губы наши соединились, теперь  мы говорили и думали одно и то же…





Окончание


– Значит, ты теперь Света Лунина? Молодая жена нашего губернатора? Та самая таинственная красавица, которая не дает интервью и избегает светских тусовок?
– Ну, положим, интервью я вам дала и очень подробное, – ответила Светлана. – И разве у нас с вами сейчас не светская тусовка? Низко же вы себя цените! Но согласитесь, девчонки, что Света Лунина тоже звучит! "Лунный свет"…
– Звучит, звучит.., – согласились подруги и тут же осадили ее. –  Не больно-то задавайся, Светка! Воображуля! Небось, и мужика себе выбирала из-за красивого сочетания! Еще бы! Она же – филолог! Ради красного словца не пожалеет и отца! Что ей наш всенародно избранный губернатор! А мы, Светик, между прочим сердцем за него голосовали!
– Знаю я, каким местом вы за него голосовали!
 – Обиделась что ли? Дура что ли?! Не обижайся, Светка, мы же любя, чтобы ты не слишком возносилась. И чуть-чуть из бабьей зависти. А Света Лунина очень даже звучит! Может, еще и лучше, чем Света Чернова…
– Да, ладно вам. Давайте закончим с моей скромной персоной. Мою станцию проехали! Пусть теперь другие прозвучат. Ленка, толкни ко мне бутылочку. Сейчас я крутану. Готовы? Кручу, верчу, послушать хочу… На тебя, на тебя! Не отодвигайся! Давай, подруга, колись!..