Родина

Как-то в грязном переходе метро я услышала, как несколько бедно одетых музыкантов играют на домрах с балалайками полонез Огинского.
Это было красиво.
Огинский писал о прощании с родиной. Это прощание получилось таким щемяще-пронзительным, что даже я, русская и привыкшая считать себя русской, поняла, почему в Польше до сих пор не любят моих соотечественников, из-за которых поляк Огинский покинул родину, лишенную свободы. Которую любил.
Я пришла домой и поставила диск со вторым концертом Рахманинова. Этой музыке, такой русской, такой патриотической, рукоплескали сотни залов. В стране, где поселился композитор, покинувший свою (нашу с ним общую) любимую родину.
Может, родину можно любить только на расстоянии? Эту родину? Нашу?
…Мой отец, чиновник, человек сравнительно молодой, но воспитанный во вполне понятных большинству моих сограждан идеалах, как-то попросил меня написать «патриотические стихи» для какого-то чиновного мероприятия. Я частенько марала ему стишки к юбилеям начальства и 8 марта. Но тут меня разобрала злоба.
- Не хочу и не буду, потому что у меня нет никакого патриотизма. Я не могу любить страну, убивающую своих детей!.
- Это не страна убивает, - примирительно сказал отец, - а государство.
- Государство - часть страны.
- Но есть же народ!
- Народу все до лампы. Этот народ – не народ, потому что не осознает себя таковым.
- Тебя не научили любить родину? А Пушкин, Тютчев, Есенин!
- Я люблю родину Есенина. Березки, закаты, рассветы… Пока из-за голубого окоема не выедет трактор с пьяным трактористом! Пока народ, объединенный в государство, не изгадил окончательно эту родину….
Отец ушел, махнув на меня рукой.
А я думала – что такое моя родина?
…Моя родина – это большой барский дом, запущенный, без прислуги, брошенный хозяевами и заселенный пролетарской семьей. Семьей, где отец пьет, дети – дебилы, бабки-дедки лежат на полатях с параличом и диабетом, а глава семьи – «женщчина», баба, темная и замотанная бытом, тащит все и всех на себе, потому что больше некому, но вот-вот бросит, ибо все ей настоеб…нило.
Моя родина – это место, где большую часть года небо белого цвета, и серый сумеречный свет ест глаза, как мыльная вода, где из-за простудных заболеваний почти нет красивых чистых голосов и зима тянется по пять месяцев.
Моя родина – это страна, где чаще всего рождаются гении и больше всего живет идиотов, и отнюдь не потому, что их число находится в пропорциональном соотношении к численности населения, а потому что такая у этой страны историческая судьба.
Моя родина – это «дети полка и внуки саркофага». Это люди, которые в принципе и хотят, и могут, но только в принципе, потому что «хочу» и «могу» не совпадают, потому что национальная наша черта – и хочу, и могу, но … такая лень!
Моя родина – это прослойка между Востоком и Западом, и ни то, ни другое. (В детстве я ненавидела Киплинга. Он заявил, что «русские просто ужасны, когда объявляют себя самыми восточными из европейцев, но они очень милы, когда просят считать себя самыми западными из азиатов». Зря я его ненавидела - все равно он заблуждался. Мы не европейцы с их самоудовлетворенностью и индивидуализмом. Мы и не азиаты с их пиететом перед государством и дисциплиной.).
Моя родина – это подмосковные вечера, летние, прохладные, розово-лиловые, с запахом пижмы и полыни. Это ветер с Невы и облупленная штукатурка заброшенных имперских дворцов. Это Черное море и выбеленные солнцем скалы. Это белоснежные церкви семнадцатого века, отражающиеся в Белоозере. Это то, о чем (или о ком?) мы в школе пели песни и писали стихи.
Моя родина – это то, что я люблю и что ненавижу, это то, с чем и благодаря чему я живу, это то, что удерживает меня в этом государстве и что заставляет мечтать о дальних странах.
Моя проклятая любовь,
Моя прекраснейшая мука…

2000