Записки рыболова-любителя Гл. 451-453

451

Последнее дело, которое мне предстояло сделать в эту командировку, - это выступить с оппонентским отзывом на защите докторской у Серёжи Авакяна, для чего из Ленинграда пришлось вернуться в Москву - защита должна была состояться в ИПГ.
Авакян мучился со своей диссертацией уже три года. Основные враги у него оказались в собственной конторе - в ГОИ, из других отделов. Его пытались не выпустить из ГОИ, то есть дать ему отрицательное заключение от учреждения, где выполнена работа. В полной мере этого сделать не удалось, но потрепали они нервы Серёже изрядно и грозились, что в покое его всё равно не оставят - будут биться с ним на защите.
Отзывы своих недругов Серёжа показывал мне, я не нашёл их страшными, ничего серьёзного по существу. В основном, Авакян голословно обвинялся в невежестве и в эксплуатации доверчивых космонавтов, ничего в физике не понимающих, но своим соавторством проталкивающих издание псевдонаучных книжек Авакяна.
Надо сказать, что такие обвинения не совсем уж чтобы были беспочвенными. Излишне рекламный характер Серёжиных сочинений вредил, конечно, его репутации. И стиль диссертации - многословный, но мало математизированный, мне тоже не нравился, строгости не хватало. Тем не менее научный результат налицо, он весом - на докторскую тянет, новизна несомненна, так что защищать есть что.
25 марта 1988 г., кирха
В Москву я приехал рано утром в день защиты и отправился в гостиницу "Академическая", где Авакян поселился с женой Любой. При всей своей шустрости мне он заказать номер не сумел, но уверял, что устроит, в крайнем случае, у себя, и просил с поезда ехать прямо к нему. Попив кофейку и приведя себя в порядок, отправились в ИПГ - защита была назначена на 11 часов.
Заседание спецсовета, действительно, началось в 11, но началось оно с обсуждения вопроса - проводить ли защиту сегодня или перенести её на другой день, ибо председатель совета, он же директор ИПГ Авдюшин должен сейчас куда-то ехать и освободится не раньше двух-трёх часов дня.
Конечно, заседание мог бы вести и заместитель Авдюшина - Данилов, - но, - сказал Авдюшин, - защита предстоит сложная, дело щекотливое, и ему следовало бы при сём присутствовать.
Я заёрзал. Ёлки-палки. Второй раз приезжаю в ИПГ оппонировать, и опять защита повисает, а я только за этим сюда и ехал. У меня обратный билет назавтра, что это за порядки, чёрт подери! И никто извиняться передо мной, разумеется, не собирается.
К счастью, совет решил всё же защиту провести сегодня, но начало перенести на 13 часов. Начнёт вести заседание Данилов, а там, глядишь, и Авдюшин подъедет.
Ладно. Я поехал, поболтался по ВДНХ немного, благо это рядом, перекусил там и к часу вернулся в ИПГ. Начали опять заседать, и опять бодяга началась. После того, как секретарь сообщила о представленных в совет документах соискателя, вылез член совета - некий Павлов и заявил, что защиту проводить нельзя, потому что с документами не всё в порядке - нет заключения о диссертации от организации, в которой выполнена работа, то есть от ГОИ.
Вернее, оно есть и подписано директором ГОИ, но им же приписано, что данное заключение обсуждалось на объединённом семинаре нескольких отделов ГОИ и за него проголосовало хотя и большинство присутствовавших, но менее двух третей, которые требуются по Положению, действующему в ГОИ, для того, чтобы утвердить отзыв. А раз так, считает Павлов, то отзыва как бы и вовсе нет, и, следовательно, совет не имеет права проводить защиту.
Председательствующий Данилов объявил присутствующим, что всё действительно так с отзывом от ГОИ, но эта ситуация уже обсуждалась на данном совете при принятии диссертации к защите, и тогда совет принял решение, что защиту проводить можно (правда, тогда Павлова на заседании не было). Кроме того, он - Данилов специально консультировался по этому поводу у юрисконсульта в ВАК, и тот ему сказал, что защиту проводить можно.
Казалось бы, чего ещё? - поехали дальше продолжать защиту, ан нет. Павлов начл спорить, а Данилов его уговаривать. Ввязались другие, и совет фактически стал по второму кругу обсуждать вопрос, по которому им уже было принято один раз решение.
Выступил член совета Лазарев, начальник отдела ГОИ, в котором работал Авакян. Разъяснил, что это правило двух третей, о котором говорится в отзыве ГОИ, было принято как раз на этом семинаре, когда обсуждали диссертацию Авакяна, специально для того, чтобы притормозить Авакяна, и что Авакян до этих двух третей недобрал всего один голос, и что вообще это самодеятельность, нигде такого нету, не следует на эту приписку обращать внимания.
Данилов цитировал выдержки из Положения ВАК о порядке присуждения учёных степеней, где, конечно, никакие две трети не фигурировали, и где даже не требовалось, чтобы заключение организации было положительным - лишь бы оно было. Павлов никаких доводов признавать не хотел.
Правда, его вроде бы никто не поддерживал, и я удивлялся - чего Данилов волынку тянет, ну, пусть совет ещё раз проголосует по этому поводу. Но Данилов, похоже, не очень был уверен в том, что совет в этот раз проголосует так, как в прошлый, и продолжал уговаривать Павлова.
Наконец, Данилов решился и поставил на голосование вопрос: подтверждает ли совет прежнее своё решение по поводу правомочности проведения защиты? Проголосовали: один против, несколько воздержались, остальные - за то, чтобы проводить защиту.
Ну, слава тебе, Господи! Авакяну я, конечно, не завидовал: полдня уже жилы тянут, а ведь ещё отрицательные отзывы не звучали, и враги не выступали - вон они тут, специально из Ленинграда на защиту приехали, не поленились.
Но вот дошло дело и до отзывов. Серёжа в ожидании драки запасся 18-ю (!) отзывами на автореферат, из которых, однако, зачитывали только критические замечания, если таковые были. Отрицательные же отзывы зачитывались полностью. Их было три.
Два из ГОИ, от член-корра Александрова и коллективный от бригады врагов, представители которой присутствовали здесь, один из них темпераментно зачитал этот отзыв вслух. Третий отрицательный отзыв зачитал Шефов из ИФА - неопрятный пожилой человечек в сильных очках, брызгавший слюнями.
Суть всех отрицательных отзывов я уже изложил коротко выше, она сводилась к обвинениям Авакяна в нахальстве, неграмотности и эксплуатации доверчивых неграмотных космонавтов, но были в них, разумеется, и замечания по физике явлений, исследовавшихся Авакяном (оже-процессы и двухкратная ионизация в атмосферах планет). На эти замечания Серёжа ответил, хорошо подготовившись, - коротко и по существу. С чем-то согласился, с чем-то - нет.
Шефов, среди прочего, обвинил Авакяна в том, что он якобы уговаривал Фишкову (заведующую обсерваторией в Абастумани) дать ему положительный отзыв, чуть ли не вымогал его, тогда как Фишкова работу Авакяна считает неверной, о чём она ему, Шефову, сама лично сообщила, как и о том, что Авакян отзыв вымогал, и что космонавт Гречко тоже пошёл у Авакяна на поводу, дал ему отзыв и т.д., и т.п. На что Серёжа предъявил прекрасный отзыв Фишковой, переданный по телексу.
Вообще, "враги" Авакяна выглядели неубедительно и симпатий аудитории не завоевали. Настал черёд оппонентов. К этому моменту председательствовал уже Авдюшин, он явился в разгар отрицательных выступлений.
1 апреля 1988 г., кирха
Оппонентами были назначены неизвестный мне член совета Попов, Валерий Михайлович Поляков и я, ведущей организацией - ЛГУ (Пудовкин). Поляков, однако, заболел и приехать не смог, но отзыв прислал прекрасный. Его заменял Андрей Михайлов. У него, как и у Попова, и у Пудовкина, замечаний особых не было, отзывы сугубо положительные, хотя перед самой защитой Андрей ещё чего-то приставал к Авакяну, требовал каких-то разъяснений.
Я выступал последним и зачитывать свой отзыв не стал, а построил выступление в форме ответа на критику "врагов", ибо эта критика фактически была критикой и в мой адрес как сторонника Авакяна, положительно оценившего его работу.
Я признал наличие у Авакяна недостатков в стиле изложения, провоцирующих неприятие и всей работы в целом, - помпезность, напыщенность формулировок, касающихся самооценки результатов работы. Заметил, что такой стиль порождается требованиями ВАК, вынуждающими авторов давать самооценку своим результатам по части их новизны, актуальности, теоретической и практической значимости, что, вообще говоря, само по себе неэтично и ненормально.
Что же касается существа работы Авакяна, то, на мой взгляд, оно состоит в том-то и том-то (первым указал на важность учёта оже-процессов и детально исследовал их роль в атмосферном ионообразовании, совместно с космонавтами обнаружил эффекты солнечной вспышки на ночной стороне и дал им оригинальное физическое объяснение), и сомневаться в новизне и значимости этих результатов не приходится потому-то и потому. Высказал несогласие с некоторыми конкретными замечаниями авакяновских противников. В общем, выступил хорошо - темпераментно и чётко.
Началась дискуссия. Выступил Данилов. Суть его выступления - обращения к совету - свелась к тому, что, смотрите, мол, товарищи, Авакян защищается по геофизике, только что мы заслушали отзывы ведущих геофизиков страны на его работу, как оппонентские, так и на автореферат, возражают же против его работы, главным образом, люди (оптики), специалистами в геофизике не являющиеся. Отсюда, мол, делайте выводы, кто прав. Что касается лично его, Данилова, то он, как геофизик, работу Авакяна поддерживает.
Из космонавтов на защите присутствовал - специально приехал! - Ковалёнок. Он спокойненько, терпеливо (с утра!) сидел в заднем ряду небольшого и потому переполненного конференц-зала ИПГ, и вот теперь стал пробираться вперёд, к доске, чтобы выступить в дискуссии.
10 апреля 1988 г., Москва, аэровокзал (по дороге в Красноярск)
Пока он пробирался, в зале отчётливо прозвучала сказанная как бы шёпотом, но достаточно громко реплика Андрюши Михайлова:
- Неграмотный космонавт выступать пошёл!
Ковалёнок это, разумеется, расслышал и в таком же тоне начал своё выступление:
- Да, я тот самый тупой космонавт, про которых тут говорили.
Аудитория развеселилась. Тут важно отметить эффектный внешний вид Ковалёнка - в генеральском мундире с двумя звёздами Героя Советского Союза, грудь колесом, живот подтянут, физиономия симпатичная, эдакий былинный богатырь. Андрей Михайлов потом восхищался, когда делились впечатлениями:
- А космонавт-то каков? Красавец-мужчина! С таким не пропадёшь...
- Но ведь это для науки и хорошо, - продолжал Ковалёнок, - что я не слишком глубоко разбираюсь в ваших задачах. Я - наблюдатель из космоса, что вижу, то и сообщаю, а не то, что хотелось бы увидеть Авакяну или кому-либо другому. То, что я сам не придерживаюсь какой-либо научной концепции, обеспечивает чистоту эксперимента, повышает объективность данных наблюдений из космоса.
Это одно. Другое, о чём мне хотелось бы сказать, - это то, что мы без Авакяна преспокойно проживём, и он без нас также может обойтись. Никакой такой корысти в наших отношениях нет, никаких особых особых выгод тут никто не извлекает. Есть совместная работа, и мы её делаем. Каждый на своём участке. Что касается личных, человеческих качеств Авакяна, то могу сказать, что в разведку я с ним пошёл бы, а вот с некоторыми из выступавших здесь против него - нет.
И вообще скажу, что мне странно было слышать здесь некоторые обвинения. Не ожидал от учёных. Мы работаем добросовестно. Не сомневаюсь и в добросовестности Авакяна, - закончил Ковалёнок.
Интересно было наблюдать за Авдюшиным во время выступления Ковалёнка. Его физиономия, когда выступали противники Авакяна, выглядела ужасно кислой. После выступления оппонентов, хваливших работу Авакяна, он приободрился и повеселел. А во время речи Ковалёнка у Авдюшина даже грудь как-то вперёд выкатилась, как у космонавта, он встал со своего председательского места и, опираясь руками на стол, гордо, по-боевому озирался вокруг, демонстрируя присутствующим свою неколебимую солидарность с космонавтом, а значит, и с Авакяном.
После Ковалёнка выступал ещё один представитель отряда космонавтов - руководитель психологической подготовки Центра подготовки космонавтов, того же возраста примерно, что и Ковалёнок, то есть чуть постарше нас с Авакяном (Ковалёнок 1941-го года рождения, кажется), в штатском. Он в ещё большей степени, чем Ковалёнок, сетовал на оскорбительное для космонавтов недоверие некоторых учёных к их квалификации, которая на самом деле очень высока, чему их там только не обучают, а тупых и безграмотных вовсе в космонавты не берут, это поклёп на наших прекрасных советских героев космоса. Просто стыдно должно быть некоторым товарищам, выступавшим здесь, он никак такого не ожидал от наших советских учёных, на что Авдюшин дружелюбно успокоил его - мол, учёным всякие взгляды дозволяется иметь, тем более по научным вопросам, не стоит так переживать, истина, мол, восторжествует.
И в самом деле. Спорить с космонавтами никто не захотел. Время было уже позднее, Авдюшин умело повёл дело к благополучному завершению. Проголосовали. Один воздержался, остальные - за! Противники Авакяна пообещали продолжить борьбу в ВАКе, но на них уже никто особого внимания не обращал.
Авакян планировал устроить коллективную выпивку не сразу после защиты, а на следующий день.  Сегодня же вечером предполагалось снять стресс у него в номере в минимальном составе - он с Любой и я, которому деваться было некуда. Серёжа уверял, что прекрасно устроит меня ночевать тут же в номере, и я согласился - ну, не к Бирюковым же, в самом деле, опять тащиться, я недавно у них ночевал, и уж тем более - не в ИЗМИРАН.
Ковалёнка весь день у ИПГ ждала его персональная "Волга" (он ведь на самом-то деле сейчас никакой не космонавт уже давно, а замкомандующего армией войск ПВО, кажется) с молоденьким солдатом-первогодком за рулём, и Ковалёнок предложил Серёже подбросить его в гостиницу, это, мол, всё равно по дороге. Серёжа с Любой и я уселись на заднем сиденьи, генерал - рядом с шофером, ещё неопытным и заботливо опекаемым своим шефом, указывавшим не только куда ехать, но и как перестраиваться, кого пропустить и т.п.
У гостиницы Серёжа предложил Ковалёнку подняться в номер хоть на несколько минут, выпить коньячку по случаю победы в совместной борьбе. Ковалёнок не возражал. В номере он первым делом позвонил по телефону жене, что сейчас он у Авакяна в гостинице и через несколько минут выезжает домой. После чего мы принялись за коньячок (это было около семи-восьми вечера) и расстались с космонавтом, то бишь генералом, где-то далеко-далеко за полночь, опустошив две с половиной бутылки, из которых полбутылки пришлось на Серёжу с Любой, а остальное на нас с Ковалёнком.
14 апреля 1988 г., Дивногорск, гостиница
Обсуждали, разумеется, перипетии состоявшейся защиты, потом перешли и на другие темы. Генерал рассказал о своём происхождении - из белорусской деревни, в которую только недавно асфальт провели, в связи, по-видимому, с необходимостью сооружения бюста на родине дважды Героя. Воспитывался без отца. Тот, вернувшись с войны, семью бросил - мать вроде бы при немцах не так себя вела, как надо, то ли в самом деле, то ли соседи оговорили.
Здоровье своё в длительных полётах космонавт подпортил, с почками у них там что-то случается, отчасти поэтому ушёл из космонавтики. Поступил в Академию Генштаба (или Высшего командного состава?), защитил диссертацию на кандидата военных наук, теперь вот - замкомандующего армией.
Компанейский генерал всё порывался увезти меня ночевать к себе домой (у него, мол, там и сауна, и всё, что надо, - сам увидишь), я с трудом, но отбился от этого лестного приглашения ибо боялся не улететь в таком случае домой тем рейсом, на который у меня был куплен билет.
Когда Ковалёнок созрел, наконец, чтобы покинуть гостиницу, он вспомнил про ожидавшего его в машине солдатика-шофера и прихватил с собой пару бутербродов для него - парень весь день от машины не отлучался, почти сутки уже. Ну, ничего - почётная служба зато, не в казарме.
Проводив Ковалёнка до машины, мы с Серёжей возвратились в гостиницу, и швейцар перед нами встал навытяжку, приняв, очевидно, и нас за генералов, только в штатском. На меня лично это произвело впечатление - впервые швейцар смотрел на меня не злобно-подозрительно, а с глубоким почтением.
Вернувшись в номер, мы ещё не сразу угомонились. Серёжу слегка мутило, и он постанывал, а я над ним посмеивался - невелики, мол, страдания по сравнению с уже пережитым и при таком-то конечном результате.
Вспомнил тётю Тамару (перед отъездом из Ленинграда я был у Бургвицев), она строго наставляла меня, чтобы я после защиты ни в коем случае ни на какие банкеты не ходил и ни с кем не пил, а то Сашуля жалуется, что я, как напьюсь, дурной совсем становлюсь. Надо позвонить, что пил с космонавтом. С космонавтом, тем более генералом, можно, наверное, ... - думал я, засыпая.

452

С 18 по 23 октября я снова в Москве - в ИЗМИРАНе на секции и, главным образом, в редакции с Людмилой Евгеньевной, сидели, правили текст дальше. Приятная работа, да плюс сидим перед широким окном с панорамой окрестностей, не очень уж симпатичных, но зато хорошо просматриваемых и вдаль, и вширь. Правда, всю эту неделю над Москвой висел жуткий туман, аэропорты были закрыты, и картина за окном временами почти полностью исчезала, но и прояснения бывали, разной степени причём, разнообразя тем самым заоконный пейзаж.
Из-за этого тумана не смогли попасть в Алма-Ату на Всесоюзную конференцию по распространению радиоволн все московские участники, составлявшие большинство докладчиков. Так что провинциальные слушатели собрались в Алма-Ате, а столичные мэтры остались в Москве со своими докладами.
Из-за тумана же случилась жуткая авария на участке Калужского шоссе между Москвой и ИЗМИРАНом - служебный автобус, ПАЗик, набитый попутным народом из Академгородка, на мосту через Десну столкнулся со встречным "Жигулёнком" и, пробив перила, слетел в реку с высоты метров в семь. Сколько-то человек погибло, сколько-то спаслось. Я ехал в Москву примерно через полчаса после этой аварии. Выйди из ИЗМИРАНа на полчаса раньше - мог бы и в этом автобусе оказаться.
16 апреля 1988 г., кирха
28 октября интересный посетитель появился в кирхе, кто-то направил его ко мне: врач-окулист из многопрофильной больницы, что на Летней улице в Балтрайоне. Любитель физики. Открытие сделал, хочет опубликоваться, но не знает под чьим прикрытием, от какой организации (требуются же акты экспертизы!).
Я поинтересовался, что за открытие. Оказалось - ни много, ни мало, а опровержение общей теории относительности Эйнштейна, а заодно и закона Всемирного тяготения Ньютона. Наконец-то явился гений и построил общую теорию поля, во всяком случае объединил гравитацию и магнетизм. Безо всякой там математики. Чисто логически.
Посетитель волновался и говорил очень воодушевлённо, но нёс чушь. А на вид нормальный, симпатичный даже парень лет тридцати пяти. Я сначала подумал, что это просто хобби дилетанта, а чушь от неграмотности, но посетитель произнёс фразу:
- У меня, как осень, так шарики сразу забегают, закрутятся в голове, мысли роятся всякие, - и я почувствовал, что тут больше на болезнь, чем на хобби похоже.
Но расстались мы дружески. Я ему Фейнмана рекомендовал почитать, если уж он так математику не любит, проверить свои рассуждения, которые мне кажутся неверными. Вернее, не кажутся, - я уверен в их неправильности, но убедить его, похоже, не в состоянии. Так, может, ему Фейнман более убедительным покажется. Сплавил, короче, товарища к Фейнману.
22 апреля 1988 г., кирха
Подошли ноябрьские праздники, а с ними нашему деду Андрею юбилей - 70 лет. Отметить его приехали Милочка с Любкой. Договорились об этом съезде ещё летом в Севастополе.
Милочка приехала загодя, за неделю - 31 октября. Специально отложила себе от отпуска несколько дней, чтобы просто побыть в Калининграде - городе детства, навестить подругу, Татьяну, на кладбище сходить к маме на могилку, мемуары мои почитать.
Я поехал её встречать в аэропорт и неожиданно для себя опоздал: самолёт прибыл раньше расписания минут аж на двадцать (Сашуля, кстати, меня выгоняла из дому, а я не мог от газеты оторваться - успею, мол). Последние пассажиры с симферопольского рейса, уже получившие багаж, садились в автобус. Я вскочил в него, но Милочку не увидел. Правда, автобус был забит пассажирами и вещами, поэтому я на всякий случай вылез и обошёл автобус, заглядывая в окна, - Милочки не видать. Уехала на предыдущем? Ничего не оставалось делать, как вернуться в Калининград восвояси. Ну, Сашуля мне задаст!
Я снова залез в автобус и всю дорогу пытался разглядеть - нет ли там, сзади, Милочки? Моё внимание привлекала голова женщины с причёской, как у Милочки, сидевшей спиной по ходу движения автобуса у задней двери, а я стоял у передней. Я так и таращился всю дорогу на эту голову, ожидая, когда она повернётся хотя бы вбок, чтобы разглядеть профиль. Уже в Калининграде я своего дождался, и это, действительно, оказалась Милочка. Я полез к ней сквозь груду людей и вещей и удивил её своим появлением.
- Саня! Ты как здесь оказался?
- Тебя встречаю.
- Во даёшь!
В программу развлечений для Милочки мы включили культпоход в кино: загодя взяли билеты на "Полёт над гнездом кукушки" Милоша Формена (по рекомендации, кстати, Иринки; они с Димой смотрели и им фильм очень понравился). В кино мы с Сашулей теперь ходим крайне редко, всего несколько раз в год, и стараемся ерунду всякую не смотреть. И в этот раз угадали с выбором. Фильм произвёл сильное впечатление. Николссон бесподобен!
Люба и Ирина приехали 7 ноября, одна за другой с интервалом в час, первая - "Янтарём", вторая - ленинградским поездом. Мы с Митей и Милочкой пробирались их встречать сквозь колонны демонстрантов, обратно все пятеро шли пешком - транспорт ещё не ходил.
Любка собралась в Калининград в последний момент. Летний энтузиазм осчастливить деда своим появлением у неё к осени поостыл, и она попыталась увильнуть от визита. Позвонила мне, спрашивала, когда я буду в Москве, чтобы передать со мной подарок для деда, но я её пристыдил, сообщил, что Милочка приезжает, а ей, Любке, небось, денег жалко на дорогу, так у неё, слава Богу, муж доктор уже, что она жмотничает?
По дороге с вокзала домой я расспрашивал Иринку, как у них там дела с Димой идут, как учёба? Выяснилось, что у Иринки всё в порядке, а у Димы уже хвосты накопились, занятия пропускает. Утром встать не может, а вечером допоздна в шахматы режется, и она с ним ничего поделать не может. Эдак его и к сессии не допустят. Вот охломон! Ну и чёрт с ним. Выгонят - пусть обратно в Калининград возвращается, сына няньчить, Иринке только спокойнее учиться будет.
К обеду все собрались у деда. Кроме детей, невестки, внука, внучки и правнука были ещё внучкины свёкр и золовка - Михалыч и Таня, сестра Димы. Надежда Григорьевна отдыхала где-то в санатории. За столом Любка рассказывала о Жоркиных впечатлениях о поездке в Америку. Он там семинарил в каком-то курортном местечке для миллионеров и от всего, конечно, в восторге.
Сытный юбилейный обед, перешедший потом в ужин, прошёл, слава Богу чинно,  - ни с отцом, ни с Михалычем я ни в какие политические споры не вступал.
27 апреля 1988 г., кирха
А поздно вечером, вернувшись домой и уложив спать Мишу, Митю и Милочку (она улетала рано утром восьмого), мы собрались на кухне попить чаю - я, Сашуля, Иринка и Любка. И тут я вспомнил про дневной разговор по телефону с тётей Тамарой. Я позвонил Бургвицам, чтобы поздравить их с праздником, заодно рассказал, как с космонавтом пьянствовал. Тётя Тамара поблагодарила за поздравления, сказала, что дядя Вова, слава Богу, ничего сейчас, тьфу-тьфу, неплохо себя чувствует, поздравила всех нас и деда с юбилеем, и особенно просила пожалеть и поберечь Ириночку.
Тут её голос задрожал, чуть в плач не срывается, мол, Ириночка у вас несчастная, бедненькая, такая хорошая, а так ей не повезло, из чего я сразу понял, что Иринка недавно ей жаловалась, небось, на Диму, или, во всяком случае, рассказывала про его выходки и про их взаимоотношения. Впечатлительная тётя Тамара, разумеется, восприняла это как трагедию, тем более что к Диме у них с дядей Вовой так и осталось неважное, мягко скажем, отношение, а к Иринке, напротив, очень сердечное.
Вот об этом телефонном разговоре я и заговорил сейчас, обращаясь, главным образом, к Ирине. Стал ей выговаривать, нотацию читать: нечего, мол, жаловаться, особенно Бургвицам. Мало ты им нервов потрепала? В дяди Вовины инфаркты и ты ведь свою лепту внесла, сколько они за тебя переживали, когда ты от них к Диме убегала? А теперь на него же и жалуешься?! После того как я вас развёл, расстащил, ты же сама снова к нему вернулась! И после майских его фокусов, когда вы разводиться собрались, да опять помирились, тебя кто неволил? Чего же теперь жаловаться? На свой же собственный выбор? Ты бы лучше Бургвицев пожалела, а не себя, да и родителей своих тоже, которые с твоим дитём няньчаться да за тебя переживают. Так что и нам нечего жаловаться тоже! Можно подумать, что тебя силком замуж выдавали!
Иринка стояла, прислонившись к столу между раковиной и плитой, молчала в течение всей моей длинной гневной тирады, оцепенело уставившись на меня. И вдруг с ней случилось что-то, что ужасно напугало меня. Она словно бы попыталась что-то сказать, возразить, но слова застряли где-то в груди, она захлёбывалась то ли словами, то ли рыданиями, ей не хватало воздуху, она издавала какие-то нечленораздельные зауки, глаза её выпучились, и она стала оседать на пол.
Я подскочил к ней, подхватил, похлопал по щекам, Сашуля с Любкой стали отпаивать её водой, догадались - припадок истерический. Через минуту-другую суматохи Иринка уже только всхлипывала, прижавшись ко мне, а я гладил её по спине и бормотал:
- Доченька, прости меня, дурака! Кому же тебе ещё и пожаловаться, как не родителям, Жалуйся, жалуйся на здоровье, сколько влезет. Это на меня чего-то нашло. И с охломоном своим - как хочешь. Хочешь - живи, хочешь - разводись. Лучше бы вам, конечно, подладиться друг к другу, сын как-никак есть. Ну, а не сможете, - разводитесь, тебя мы не осудим. Ясно, что с ним тяжело.
- Сошлась парочка - истеричка да шизоид, - пробормотала Иринка, уже успокаиваясь.
- Часто с тобой припадки такие бывают? - спросил я.
- Да было уже, раза два.
Да, весёлая история. Несчастный в самом деле ребёнок. Не жалуйся - сама виновата. Они с Димой оба хороши, два сапога - пара. Всё вроде бы верно. Но ведь это  н а ш  ребёнок, нами рождённый, нами воспитанный. Сама она, конечно, виновата. Но и мы с ней вместе - тоже.
На следующий день рано утром я проводил Милочку на автобус в аэропорт, а вечером к нам пришёл Михалыч, и мы с ним перебрали изрядно напитка "Янтарь". Я разбушевался и Михалыча обидел, заявив, что он, как и все, задолизатор, ибо иначе и быть не может, раз он капитан.
Досталось и Надежде Григорьевне как представительнице власти. Михалыч утверждал, что она честный работник, а я заявлял, что если бы она была честным работником, то Димка сейчас бы в армии служил, а Мишка в ясли фиг бы попал.
Михалыч обиделся и ушёл, хоть я его и удерживал и предлагал не брать в голову, а Сашуля жутко на меня рассердилась.
28 апреля 1988 г., кирха
Будучи в дупель пьяным, я всё же не забыл сделать запись в дневнике погоды. В графе "облачность" записано нетвёрдым почерком "Тучи там были", а ниже, где отмечаются знаменательные события: "Я - потрошитель" - это Любка назвала меня потрошителем, всех выпотрошил.
На следующий день я позвонил Михалычу по телефону и попросил прощения.
- Да брось ты, оба хороши были, - ответил он мне.

453

5 ноября Серёжа Лебле защитил докторскую диссертацию в Ленинграде, в ЛГУ, на физфаке. За год или два до того он перешёл с преподавательской работы на должность старшего научного сотрудника у себя на кафедре же специально, чтобы закончить работу над диссертацией и оформить её.
Форсировал это дело он черезвычайно быстрыми темпами: ещё летом чего-то там пересчитывал у себя на даче под Псковом, а осенью уже защитился. Никаких особых проблем в связи с защитой у него не возникло. И тем не менее защита его допекла. Не сама защита, а всё с ней связанное.
Серёжа здорово изменился за последние год, два. Укатали сивку крутые горки. Вид у него стал совершенно изнурённый, постарел, под глазами мешки. Где былая бодрость неизбывная? Где наши баталии "в пешки", походы за грибами и на рыбалку? Всё почти заглохло. Встречались мы теперь редко.
Тем более, что и рабочие наши отношения фактически прекратились. Мы не были больше заказчиками для теоретиков, они кормились теперь (совместно с Латышевым) непосредственно от Спецсектора ИФЗ, были недовольны ихним Ивановым, который их надул, пообещав проблемную лабораторию. Вроде бы жалели, что расстались с нами, но поезд уже ушёл.
С университетом наши связи почти прервались, лишь Ваня с Федей по инерции ещё бегали туда с Кшевецким пообщаться, но и то редко. Неясно было, буду ли я читать спецкурс у теоретиков. Серёжа говорил, что они очень бы хотели, но возникли трудности с часами: у них повысили вдвое почасовую оплату и вдвое же сократили объём почасовых занятий.
Кстати, неожиданно ко мне обратился Малик Юсупов с просьбой занять у них на кафедре (АСУ) в КТИ полставки профессора, освободившиеся после ухода на пенсию какого-то старичка. У них на кафедре это был единственный доктор, теперь они его лишились и срочно искали хоть кого с докторской степенью, дабы не упал престиж кафедры. Согласны были на любые условия, обещали сами всю нагрузку тянуть, лишь бы был у них доктор, иначе несолидно, уважать перестанут, а то и вовсе закроют, разгонят, в нынешнее-то время сокращений.
Я отказался, а когда поведал об этом предложении Серёже, он отреагировал в том смысле, что я правильно поступил - уж лучше у них на кафедре те же полставки занять. Я тоже так считал, но дальше этого разговора дело не пошло, хотя речь на эту тему велась в наших беседах с Серёжей уже не в первый раз.
Так вот, возвращаясь к Серёже, на его душевное состояние и даже внешний вид помимо "производственных" забот - с диссертацией, хоздоговорной темой и кафедрой - и неправильного (неспортивного) образа жизни несомненно влияли ещё и домашние неурядицы.
Люда вдруг вздумала ревновать его - сначала к Серёжиной выпускнице, работавшей у них на кафедре, потом к кому-то в Ленинграде. Она жаловалась на Серёжу Сашуле, из её рассказов следовало, что семейная жизнь у них с Серёжей на грани развала, хотя от Серёжи я даже и намёков никаких на этот счёт не слыхивал, не то чтобы жалоб. У Люды явно развилась неврастения на почве её подозрений, что, конечно, не улучшало обстановку в семье.
Наконец, ещё одна проблема ужасно заботила их обоих - проблема замужества их дочери, Жанны. Оба, похоже, очень боялись, как бы она не осталась старой девой, и всячески поощряли её попытки найти себе жениха.
Претенденты объявились, и не один, но все они не очень-то нравились родителям Жанны по причине неблагородного своего происхождения и недостаточности воспитания и образования, всё матросы какие-нибудь или работяги просто, где она их только находила? На танцах, наверное, то бишь на дискотеках.
Жанна как будто была не прочь выйти замуж за кого угодно, лишь бы выйти, а Серёжа с Людой не знали, что лучше - выдавать её за того, кто возьмёт, благо есть сейчас такие, или ждать невесть чего с риском вообще остаться с носом?
С этим букетом проблем - Жанна, Люда, диссертация - Серёжа выглядел таким замотанным, что смотреть на него без грусти невозможно было. Я пытался его отвлечь, развлечь, приглашал "в пешки" погонять, выпить, наконец, - где там, никакого энтузиазма. Даже защиту свою отметить бутылку не поставил, зажал, что называется, - куда уж это годится?
Всё это напоминало моё состояние начала 80-х годов, послезащитный кризисный период. После маминой смерти - мобилизация всех сил на диссертацию, борьба с Фаткуллиным, Бобарыкиным (смешно сказать теперь), интенсивная работа по инерции, начало большой модели и ... срыв! Скорые, больница, Рая Снежкова. Спасибо бегу и тому, что бросил курить.
У Серёжи его тяжёлая полоса тоже началась со смертей - отца и мужа сестры, ровесника или даже моложе его самого.

С 16 по 19 ноября в Суздали проходил 5-й Всесоюзный семинар по ионосферному прогнозированию. К этому семинару мы собирались закончить очередной этап строительства большой модели - учесть влияние электрических полей. Сами поля тоже должны были рассчитываться в нашей модели из соответствующих уравнений, но это предполагалось сделать потом, а пока мы хотели ограничиться подключением заданных, готовых полей.
Получилось, однако, иначе, чем мы планировали. Расчёты полей Клименко освоил и внедрил раньше, чем расчёты их влияния на всё остальное. Послдние же застопорились, но буквально перед самым Суздалем произошёл прорыв и дело сдвинулось с мёртвой точки. Просчитать мы смогли совсем немного, всего несколько шагов по времени, но зато это был полный расчёт, все основные блоки модели были готовы, подключены и работали. Большая модель функционировала в полном сборе.
Конечно, не всё там было ещё в порядке, не исключены были ошибки в каких-то блоках (так оно и оказалось, довольно быстро были обнаружены первые), но это могли быть ошибки частного характера, портившие какие-то детали картины, но не разрушавшие её полностью.
Главное, на модели можно было вести счёт всех параметров, а уж по результатам предстояло судить, насколько счёт ведётся правильно, и насколько, соответственно, хороша модель. Правда, времени вычислительного наша модель жрала безобразно много: один шаг по времени считался 40 минут на ЕС-1046, любой же разумный вариант расчёта должен содержать таких шагов не меньше десятка, а обычно несколько десятков и даже сотни шагов. Значит, машину нужно сутками гонять, чтобы построить картину развития во времени какого-нибудь типичного геофизического явления. Наша же машина ещё ни разу не работала целые сутки без сбоя, да и вообще работала в одну смену.
Но это всё не было неожиданностью, к этому-то мы были морально готовы. Главное, что модель есть. Есть то, что можно развивать и совершенствовать. Слава Богу, что она вообще в машину влезла, и машина её переваривает! Монстр, конечно, но когда она заработает без ошибок, это будет "самая лучшая в мире" модель! Пусть техника наша вычислительная отстаёт от мировых стандартов, зато модель им будет соответствовать, а там, глядишь, и техника подтянется.
Но это всё лирика, мечты.
Пока ещё надо ошибки отлавливать.
29 апреля 1988 г., кирха
В Суздаль мы отправились толпой в 11 человек (я, Кореньков, Клименко, Ваня, Федя, Смертин, Суроткин, Нина Наумова, Надежда Тепеницина и, кажется, Коля Нацвалян).  Точнее, толпа отправилась без меня, а я выехал раньше, ещё 12-го ноября, по делам в Москву (ИЗМИРАН, редакция) и встречал толпу во Владимире вместе с Андреем Михайловым (по просьбе Зевакиной, возглавлявшей оргкомитет семинара).
В Москве я закончил редакторскую работу с Людмилой Евгеньевной над текстом, привёз ей предметный указатель и список обозначений, осталось за нами предисловие ответственных редакторов - Пудовкина и Иванова-Холодного. У обоих имелось по экземпляру рукописи. Пудовкину Б.Е. передал недавно, а у Холодного экземпляр находился уже больше месяца, и им был обещан отзыв-предисловие к ноябрьским праздникам.
Я и явился к нему за обещанным. Отзыва, однако, Холодный не написал, но рукопись просмотрел и даже сделал кое-какие замечания, пустяковые, впрочем, стилистического, скорее, характера, чем по существу. Книгу в целом он одобрил и сформулировал её основные достоинства (широта охвата, понятность изложения, много физики, которой обычно не хватает в ионосферных исследованиях), дав понять, что этими формулировками он и предполагает внести свой вклад в совместное предисловие, которое пусть напишет Пудовкин, а он, целиком ему доверяя, подпишется под тем, что Пудовкин добавит к его формулировкам.
Ну, что ж, спасибо и на этом, как говорится. Я позвонил Б.Е., передал ему содержание нашего разговора с Холодным и попросил его, в свою очередь, "обработать" Пудовкина, который, небось, сам был бы непрочь просто подписать то, что напишет Холодный. Я попросил Б.Е. сочинить для Пудовкина "рыбу" как бы от имени Иванова-Холодного, включив в неё его формулировки, а Пудовкин пусть добавит свои замечания или переделает, как ему нравится.

В Москве я заскочил в спорткомплекс "Олимпийский" на футбольный матч "Динамо"(Москва) - "Зенит" (2:1). Матч этот ничего не решал, а в предыдущем туре решилась судьба "Зенита", который, сыграв вничью (1:1) с ЦСКА, удержался в высшей лиге, а ЦСКА вылетел. У "Зенита" и ЦСКА оказалось одинаковое количество очков, хотя фактически ЦСКА набрад на одно очко больше, но это очко не было ему засчитано как сверхлимитное (11-я ничья при лимите в 10). Тогда в дело пошли (при одинаковом количестве побед) результаты личных встреч между "Зенитом" и ЦСКА: 1:0 в Ленинграде и 1:1 в Москве.
Трагедия же для ЦСКА состояла в том, что единственный гол в Ленинграде был забит с пенальти, совершенно необоснованно назначенного судьёй Кузнецовым за снос зенитовца Кузнецова армейцем Кузнецовым за пределами штрафной площади. Всё это было прекрасно видно по телевидению, судья просто опоздал к месту события и ошибся, а ЦСКА это в конечном итоге стоило места в высшей лиге. Впрочем, надо было в Москве у "Зенита" выигрывать. Не смогли, значит, поделом и вылетели.
Зенитовцы же, добившись своего и изгнав Садырина, игру так и не наладили. Команду возглавил было Голубев, ещё не так давно выступавший за "Зенит" на посту центрального защитника, но по окончании сезона произошла очередная смена руководства: была призвана зенитовская гвардия - ведущие игроки "Зенита" времён моей юности - Станислав Завидонов (главным тренером) и мой кумир Лёва Бурчалкин (вторым тренером), оставили в команде и Голубева. Игроки они все были хорошие и преданные "Зениту", играли долго, но как тренеры никаких заслуг не имели. Посмотрим, что у них получится.

В эти же дни в Москве Ельцина сняли с поста первого секретаря московского горкома партии. Черезчур якобы увлёкся новыми веяними, борьбой с привилегиями, всю партноменклатуру московскую растревожил.

В Суздаль не попадёшь, минуя Владимир, и я, конечно, навестил Сашулиных родителей. Мама ослабела после операции (желчный пузырь вырезали), отец временно не пил (каждый день пока не пил, а со мной, разумеется, выпили за встречу и за отъезд).
В Суздали жили и заседали в интуристовском гостиничном комплексе. Я поселился в одном номере с неугомонным Авакяном, беспрерывно чего-то говорившим на околонаучные темы, не требуя, впрочем, моего ответного участия в разговоре. Здесь уже выпал снежок и по нему было чудесно бегать по утрам, озирая силуэты многочисленных церквей. Кроссовки я теперь таскал с собой чуть ли не в каждую командировку.
А сам семинар прошёл неинтересно. Я в своё время уклонился от участия в заседаниях программного комитета, а теперь жалел об этом. Программа была составлена как бы с единственной целью - устроить для заказчиков демонстрацию достижений ИПГ по части прогнозирования. Почти все заказные доклады были из ИПГ и носили откровенно показушный характер. Наукой в них и не пахло, докладчики в основном размахивали процентами оправдываемости  прогнозов и эпигнозов.
Когда я на заключительном заседании выступил с критикой программы, мне возразил, как ни странно, Толя Симонов из ИПГ, симпатичный мне в общем-то парень. Странным был, разумеется, не сам факт возражения, а его аргумент в защиту программы: ИПГ, мол, головной институт по прогнозированию, эта задача поставлена ему директивными органами, и потому, мол, в следующий раз надо дать ещё больше докладов от ИПГ.
- Независимо от того, что фактически сделано в ИПГ и в других конторах? - спросил я его с места, но вопрос мой прозвучал явно риторически, и ответа на него не последовало.
Наш доклад (восемь авторов) шёл в качестве рядового оригинального 10-минутного сообщения. Делал его Володя Клименко и сделал очень хорошо - чётко, не размазывая, строго по регламенту. Но фурора не произвёл. Что, впрочем, и не планировалось на этот раз. Рано ещё. Напоминать о себе общественности надо, чтобы не забывали о нас и наших грандиозных проектах, видели, что продукция уже идёт. А вот в части качества этой продукции - ещё пахать и пахать.
Вон Ваня Карпов ездил со всоей диссертацией в ЦАО, к Ивановскому, так там ему сразу на пару ошибочек в термосферной модели указали. С электронной температурой какие-то фокусы творятся. И буквально сразу после Суздаля выяснилось - моя ошибка, в талмуд наш общий я её внёс (один член с неверным знаком), а оттуда её Клименко в программу перетащил. Но это всё в порядке вещей, на то она и большая система.
(продолжение следует)