Печник Трофимыч

   У механизатора Василия Егорова задымила печь. Да так задымила, что спасу нет.
   - Ну, вот что, Егоров, - сказала, постучав пальцем по столу, Клавдия, жена его, - или ты печника ищи, или бери кистку и шуруй - забеливай всю эту копоть.
   Чистоту жена любило до одурения. А еще Василий знал, что если его в собственном доме называют Егоровым, то это серьезно. Сам он мог колодцы почистить или еще что по мелочам сделать, но тут дело выходило посерьезней. Как могла бы сказать Клавдия - это тебе не на гармошечке пиликать. Вот это "пиликать"-то, кстати, его больше всего и выводило. Пиликать! Да он был первым гармонистом на селе! Виртуозом, можно сказать! И все это признавали. Но вот печка... Печке-то надо было все нутро перевернуть. И печник для этого требовался особенный. А именно - Трофимыч.
   Трофимыч пришел утром. Прямой и сухой. Всегда таким был. А в это утро был еще ворчливым и хмурым, но не с похмелья. Презрительно осмотрел печь.
   - Дымит чего-то, - сказал Егоров.
   Печник молчал.
   - И какого черта ей не хватает... - продолжал Василий.
   - Она вообще-то топилась у тебя когда-нибудь хорошо? - перебил печник.
   - Топилась...
   - Топилась, топилась, - заворчал Трофимыч, - и как только такая телега топиться может...
   С Трофимычем иногда выходило так. Приходит к кому-нибудь, начинает печь класть, а хозяева чем-нибудь не угодят ему. Собирает тогда все свое и уходит. Уходит, как от злых врагов, - не остановишь и не уговоришь. Даже не объяснит ничего. Его приглашали-то не все. Боялись, что уйдет и опозорит этим.
   - Да оно вообще-то как когда, - робко почесал затылок Егоров, - когда дымит, когда нет. Подремонтировать бы.
   - Подремонтировать, - передразнил Трофимыч, - кирпич-то хоть есть?
   - Есть.
   Печник сел на табуретку и закурил. Егоров стоял рядом. Трофимыч курил долго и задумчиво. Потом вдруг словно очнулся.
   - Ну, а чего ты стоишь-то? Иди раствор готовь, - сказал, он и еще раз взглянув на печку, усмехнулся, - хозяин...
   Когда Егоров принес первое ведро раствора - печки уже не было. Казалось, что сунули в нее заряд динамита и разворотили на все четыре стороны. Печник сидел на табуретке и перекуривал. Лицо его запылилось, только глубокие, резкие и оттого не запылившиеся морщины белели. Но добрее печник не стал.
   Егорову надо было явно что-то предпринимать. Достал специально запасенные пол-литра.
   - Тяпнем? - показал Трофимычу.
   - Немного, - согласился тот.
   Выпили по стопке. Егоров обрадовался, что хоть здесь-то обошлось без ворчания.
   - Может, еще?
   - Нельзя, - возразил Трофимыч, - дело стоит. Кирпич чисти.
   Егоров принес топор и начал скоблить уцелевшие кирпичи.
   - Какие, бывало, я печки клал, - заговорил Трофимыч. - Игрушечки! Теперь уже не то. Спину в молодости надорвал. Штукатурили, а я раствор на стену лопатой раскидывал. Эхе-хе...
   "Заплатить ему надо хорошо", - подумал Егоров.
   Некоторое время молчали. Потом Трофимыч начал что-то мычать себе под нос. Песню какую-то. Зажгло, видно.
   "Надо магнитофон включить", - сообразил Егоров. У него был взрослый парень, был и магнитофон. Василий порылся в пленках и поставил наугад каких-то "роллингов". Пока пленка шипела на чистом месте, отошел назад, а когда неожиданно что-то там тявкнуло и заорало, кинулся выключать.
   - Пусть, - остановил его печник, - пусть поорет.
   Была там и спокойная песня.
   - Во! - сказал Трофимыч. - Это по-нашему.
   Егоров смолчал, только головой кивнул, но "нашего" там не услышал. Пели и то не по-русски.
   - Я вообще-то гармошку люблю, - признался вдруг печник.
   - Так есть у меня гармошка.
   - Да ты что?! - притворно удивился Трофимыч. - Чего доброго еще и играть умеешь?
   - Да так себе, - приняв его игру, ответил Егоров.
   - А сыграй!
   - Так класть же надо.
   - А-а, ничего. До вечера успеем.
   Егоров сходил в спальню и принес гармошку.
   - Ты играй, а я буду класть, - сказал Трофимыч.
   Василий кашлянул для солидности, уселся на табуретку, расстегнул застежку на мехах. "Ну, держись! Сам напросился", - задиристо подумал про себя. Потом задумался (паузу умел выдерживать и он), да вдруг, как рванет "Цыганочку"! Даже и не настраивался. В эту гармошку будто углей насыпали, она раскалилась и пальцы обжигала.
   Трофимыч бросил мастерок и сел на пыльный кирпич. Сидел, а руки и плечи передергивало, как в бане от мурашек на коже. "Цыганочка" выходила у Василия как-то удивительно, как-то по-другому. Трофимыч даже озлился немного: вспомнил, как в автобусе три дня назад какой-то парнишка с гитаркой-побрякушкой доказывал, что, помирает, мол, гармошка. Да еще, паразит, какие-то умные слова говорил ... А на-ка, выкуси, попробуй, угробь ее такую...
   Тут-то и появилась Клавдия. Выросла прямо, как из колоды, стояла в двери и смотрела на этот концерт средь пыльных развалин.
   - Ну, работнички... - начала она.
   Начала-то строго, видно, забыла, что это за печник перед ней.
   - Клавдия! - перекрикивая свою же "Цыганочку" пытался остановить ее Егоров, - прекрати. Все идет, как надо!
   Но не смог перекричать, задохнулся и оборвал музыку.
   - Вот играет, так играет, - вдруг виновато заговорил Трофимыч, и видно было, что не хотел так говорить, держался, но не смог - пробило все-таки. - Ты, Клавдия, не шуми, не надо... Сделаем...
   Клава и в самом деле успокоилась. Удивительно даже. Подняла пыльную крышку подполья и полезла за картошкой.
   В обед от выпивки воздержались - снова Трофимыч завозражал. Поели, перекурили и опять за печку.
   А к вечеру у Егорова был язык на плече. Печнику надо было то одно, то другое: то раствор, то галька покрупнее, то битое стекло для жара, то еще что-нибудь... Но зато уж и печка вышла - сразу видно, что печка. Стояла еще мокрая, еще непривычная для глаза.
   Печку затопили.
   - Можно и выпить, - подвел итог Трофимыч.
   Сели к столу. Выпили. Печник стал смотреть, как разгорается огонь. Плохо что-то разгоралось...
   Клавдия воинственно сложила руки на груди.
   - Трубу-то чуть-чуть прикрой! - приказал печник.
   И печка загудела. Трофимыч даже в ладони прихлопнул и победно посмотрел на хозяев.
   - Наливай еще! - махнул рукой. - Вот тяга, так тяга, хоть поленья придерживай, а то в трубу повылетают.
   Печь гудела.
   - Эх, сплясать бы, - предложил вдруг Трофимыч. - Неси музыку!
   Егоров заиграл. Печник вышел плясать. Плясал так, что стаканы на столе тоже плясали. Старался угодить в такт, но кое-где уже не попадало.
   - Эх-эх, - выкрикивал он, - эх, умру, а ногой дрыгну!
   Устал, сел разгоряченный.
   - Я ведь и плясать не косо подпоясан!
   - Так с расплатой-то как? - сунулась Клавдия.
   - Нет, - сказал Трофимыч - и не обижай меня.
   - Как это так? - растерялась хозяйка.
   Печник посидел, отдохнул.
   - А ну-ка, играй!
   И опять все загремело - на улице слышно. Трофимыч подхватил со стола полную стопку, выпил, взял свой ящик с инструментом и, приплясывая, пошел к двери.
   - Спасибо вам за все! - неожиданно крикнул с порога.
   Василий бросил гармошку, догнал уже в ограде. Вот таким макаром печник еще ни от кого не уходил - как все это понять?
   - Трофимыч, будь человеком. Возьми деньги, а то неудобно же нам. Заработал ведь.
   - Нет, не надо, - сказал печник. - Не надо. Спасибо вам, спасибо за все.
   - Да спасибо-то тебе, а не нам. Возьми... Не лишние же.
   Трофимыч не взял, видно, были лишними. Когда отошел от избы Егорова, оглянулся. Уходил в высокое небо сизый в свете луны столб дыма. И на душе его вдруг стало так тепло, как будто и там печку отремонтировали.
   
   1977 год.