Неясыть

Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии
умер. Это известие меня очень обрадовало: оно давало
мне право печатать эти записки, и я воспользовался
случаем поставить свое имя над чужим произведением.
Дай бог, чтоб читатели меня не наказали за такой
невинный подлог!
М.Лермонтов


 Как-то душным июльским вечером ко мне зашел давнишний приятель - литератор N. В каждом творческом союзе есть рыцари изящной словесности, которые не пишут годами ничего нового, но регулярно появляются на банкетах, юбилеях, торжественных собраниях, живо обсуждают последние новости в писательской среде, манипулируя монументальными, устойчивыми аргументами. N являлся ярчайшим представителем этой плеяды. Мы перекинулись парой ничего не значащих предложений, не требовавших интеллектуальных усилий.
 - Ты знаешь, старик, - он достал из портфеля пожелтевшую от времени тетрадь и протянул ее мне, - думаю, это тебе пригодится. - Гость похлопал ладонями по карманам брюк, затем рубашки и нахмурился от досады. - Ты ведь не куришь?
Я отрицательно помотал головой.
Еще пару раз проведя ревизию своих карманов, он продолжил:
 - Разбирал хлам на чердаке и вот обнаружил, - приятель на секунду замолчал, подбирая нужное слово, - рукопись, что ли... Мистика однако, - он многозначительно приподнял руку с оттопыренным указательным пальцем, - ты ведь любишь сей таинственный жанр? - снисходительная улыбка несколько украсила его лицо.
К великому своему удовольствию, N наконец обнаружил сигареты в заднем кармане брюк. Казалось, смысл жизни сконцентрировался на кончике полыхнувшей спички. Розовая прозрачность вечера разбавилась лиловым ароматным дымом.
 - Впрочем, формулировка художественной задачи достаточно прямолинейна, просматривается повторяемость элементов и образцов, - приятель манерно стряхнул пепел своим самым трудолюбивым пальцем, - но мотив повествования кажется убедительным и достойным внимания. Что же касается литературной ценности, - он снова нахмурился, но затем неожиданно улыбнулся, - всё это так субъективно.
Распрощавшись с N, я положил рукопись на письменный стол и... вскоре забыл о ней. Через неделю я перебирал бумаги, и она вновь попала мне в руки. Я полистал тетрадь. Рукопись оказалась целым повествованием, написанным очень мелким нервным почерком. Узкие, острые буквы как бы вливались одна в другую, с трудом поддаваясь чтению. Очевидно, что автор этих строк был человеком замкнутым - даже в интимной беседе с бумагой открывался с большим трудом. Прочитав одну страницу, я понял, что не отложу тетрадь, пока не узнаю, чем закончится повествование.

 
 «На несколько дней судьба и служба занесли меня в этот неказистый небольшой городок. Дневное время, занятое службой, двигалось быстро, но вечером, в убогой гостинице, словно застывало. Ничего не оставалось делать, кроме как пропустить стаканчик-другой легкого виноградного вина, да поиграть в карты в ближайшем ресторанчике. Монотонный говор немногочисленных посетителей, незатейливые рулады стареющей певички, а главное сам рубиновый напиток превращали унылый вечер в нечто умиротворенное. Возвращался я в гостиницу лишь глубокой ночью.
Узкая улочка освещена сияющей луной. Коверкая до неузнаваемости мотив, я едва слышно напеваю только что услышанную песню. Городок спит. Не видно ни одного освещенного окна в старых, жмущихся друг к другу домах. Тихо, даже собаки не лают. Через каждый час на колокольне мерно звонят колокола, и от каждого удара долго-долго плывет гул в вязком, точно застывшем, воздухе. Пурпурные звезды блистают в дочерна синем небе. Все вокруг покрыто матово-бледным мягким светом, точно нежным кисейным саваном. Сияет позолота крестов на церквушке, фосфоресцируя, блестят стекла в домах. Шуршит гравий под моими гулкими шагами. И вдруг, я услышал голос. Приглушенный, но звучный говор молодой девушки. Я остановился. Красивый девичий голос - музыка для всякого, у кого сердце не камень, да тем более оно разогрето парой бокалов игристого вина. Но с кем она говорит в столь поздний час? А скорее всего, в ранний. В окне освещенного луной серого деревянного дома я увидел девушку, она стояла и разговаривала с крупной птицей, сидящей в большой клетке.
 - Ну, прости меня, пожалуйста. Я же не виновата, что боюсь тебя. Немигающий взгляд твоих глаз страшен, твой неожиданный клёкот заставляет меня вздрагивать. - Она громко вздохнула и продолжила свой странный диалог.
 - Я открою сейчас дверцу, а ты, если хочешь, улетай. Бабушке я скажу, что забыла закрыть клетку, когда тебя кормила.
Я подошел ближе. Девушка отступила в глубь комнаты. На подоконнике осталась клетка с сидящим в ней филином. Облик птицы с рыхлым взъерошенным опереньем напоминал старика в застиранной, не по росту большой рубахе и сморщенным личиком на маленькой голове. Казалось, сейчас он вынет из-под крыла очки: «Кто ты такой, и что тебе здесь надо?»
 - Девушка...
В испуге она отшатнулась от окна. Но женское любопытство вскоре возобладало над страхом.
Через несколько секунд девушка приблизилась. Освещенный луной овал её лица сиял белизной дорогого фарфора. И странно глубоким показался мне взор её огромных темных, скорее всего от испуга, наивно-суровых глаз. Едва заметная улыбка скользнула по ее губам и застыла в их уголках.
 - Нехорошо, однако, мужчине, - девушка подбирала слова, - стоять за углом и подслушивать.
 - Меня привлек ваш голос, - признался я.
 - Мой голос? Что он вам?
 - Он так же очарователен, как и вы сами.
Она смутилась и замолчала. Я всегда с удовольствием смотрю на женщин, но они почему-то в моем взгляде усматривают только вожделение. Чтобы продолжить разговор, я прибавил:
 - Да, я все слышал. Хотите, куплю у вас птицу? - я глянул на клетку и вдруг увидел совершенно иного филина. Рыхлое оперенье улеглось и превратилось в настоящую светлую мантию, уши высоко поднялись, взгляд стал твердым и строгим. У него задрожало под клювом, и он заклекотал. - У-y-y-к-к-х-х...
Я невольно отпрянул.
Девушка рассмеялась.
 - Ну вот, испугались. А еще покупать собираетесь.
Она слегка выдалась из окна и сверху вниз смотрела на меня, точно изучая, разгадывая и словно околдовывая меня жгучим чарующим взглядом. Затем вдруг закрыла глаза, глубоко вздохнула и сказала тихо, медленно, как бы упиваясь каждым словом.
 - Идите своей дорогой.
Все волнующееся существо её дышало мольбой.
- Идите! Слышите? Разве я говорю не вам? - Прерывистые слова вылетали из высоко поднимающейся груди и точно тяжелые темные камни падали на меня. В мрачной бездне ее глаз отразились и скорбь, и мольба, и ужас. Я не двигался с места. Она отступила и сделала движение рукой, чтобы закрыть окно. Непонятное упорство овладело мною, и я ухватился за подоконник.
 - Как вас зовут?
 - Идите!
 - За что вы гоните меня?
Руки её обречённо опустились. Она печально улыбнулась и едва слышно прошептала:
 - Ксения.
Звезды в небе стали менее отчетливы и ярки. Черная страсть неба всматривалась в меня своими удивительными глазами. Мне чудился в них мрак какой-то скорбной тайны. Непонятная сила влекла меня к ней, и я непроизвольно протянул руки. Ксения подошла ближе и, склонившись, обняла меня и поцеловала. Откинула голову, обожгла взглядом и снова прильнула губами к моим губам. Вдруг она отшатнулась. Я стоял точно в оцепенении. Какое-то чувство овладело мною - новое, непонятное, всепоглощающее. Её прекрасные глаза в упор смотрели на меня, пронизывая сверкающими огоньками молний.
 - Люблю... - неожиданно для себя, умоляюще прошептал я, как бы отвечая на ее молчаливый вопрос.
 - Вы хотели купить птицу, - холодно сказала Ксения. Во мне шевельнулась гордость.
 - Хотел, - в тон ей ответил я.
 - Вот она, возьмите.
Чувство обиды росло во мне. Я вынул из кармана бумажник и положил на подоконник довольно крупную купюру. Старая обшарпанная клетка с нахохлившимся филином, который, - я прекрасно осознавал это в данный момент, - совсем мне был не нужен, очутилась в моих руках. Ничего не говоря, Ксения закрыла створку окна.
 - До свидания.
В ответ она шевельнула потемневшими губами. Мне показалось «прощайте».
Я медленно шел, ни о чем определенно не думая. Во мне еще трепетали пылкие поцелуи Ксении, и в то же время росла в душе беспричинная тревога. И совсем не было желания уяснить себе ее источник. Сознание словно замерло. Неожиданно в неподвижную тишину вонзился резкий, гортанный крик.
 - У-у-у-к-к-х-х!
Вероятно, клетка, на которую я не обращал внимания, раскачалась, и птица проснулась. Я поднял клетку на уровень лица; желтые, ясно-чистые глаза филина смотрели на меня со злым недоумением.
 - У-у-у-к-к-х-х...
Холодная жуть начала овладевать мною. Что-то мне угрожало, и чего-то надо было бояться.
В гостинице меня ждало письмо от жены. Скорее даже не письмо, а записка.
«Милый Александр, я невыносимо страдаю от твоего отсутствия и уже ненавижу дела, которые, как ты пишешь, задерживают тебя.
Приезжай скорее, тоска овладевает мною. В довершение всего, в последние ночи меня преследуют кошмарные сны. Самые мрачные мысли неотвязно лезут в голову - мне кажется, с тобой что-то случится. Или со мною. Приезжай и успокой меня, ради Бога. Любящая тебя Елена».
 Бедная Лена! Если бы ты все знала. Я съёжился, словно от неожиданного удара и, закрыв лицо руками, долго сидел, томясь знакомой уже тревогой. Завтра же я решил ехать домой.
Светало. Я разделся и лег спать. Как и следовало ожидать, сон не шел ко мне. Чувство необъяснимого беспокойства овладело моим сознанием. Вскоре, как это всегда бывает при бессоннице, разыгралось воображение - мелькнуло и остановилось прекрасное лицо Ксении с бездной чарующих черных глаз. Её чуть приоткрытые губы ждали сладострастного поцелуя, а теплые смелые руки простирались ко мне, готовые заключить в объятия. И... вдруг появилась Лена. Она стояла в голубом пеньюаре, вся такая светлая, с венцом бледно-золотистых волос, синеокая, с нежными белыми руками, созданная для мягкой ласки и нежности, но не для страсти и похоти. Я привстал и облокотился о подушку. Мерцающий робкий свет проникал сквозь кружевные занавески и причудливый узор с замысловатыми туманными знаками отпечатался на полу. На слух давила тишина, наполненная таинством и вечностью. Из состояния полного безразличия меня вывело неожиданно возникшее чувство великой жути. Я очутился во власти какой-то темной силы во мне живущей или только приближающейся. Широко открыв глаза, с ужасом продолжал смотреть на светящийся голубоватым светом прямоугольник. Чем напряженнее я всматривался, тем яснее возрастала уверенность, что сейчас на этом месте кто-то появится. Этот кто-то - воплощение неумолимости и темной силы. И фигура эта явилась. Она стояла как раз на том месте, где я ожидал ее увидеть. Нечто темно-серое с размытыми очертаниями, но с ледяным немигающим взглядом, словно у огромной змеи, смотрящей в глаза своей жертве.
Я сидел сгорбившись, втянув голову в плечи и прижимая к груди крепко сжатые кулаки. Мои онемевшие губы шевельнулись и неожиданно для себя, уже теряя сознание, я закричал. Фигура исчезла.
Проснулся я поздно. Косой луч солнца золотил противоположную стенку. Мир стал внятным и осязаемым. Он вглядывался в меня с интересом и некоторой укоризной.
 - У-у-у-к-к-х-х-! - раздалось из угла комнаты. Филин... События вчерашней ночи промелькнули с калейдоскопической быстротой. «Его же надо чем-то кормить» - подумал я.
В дверь тихо постучали, и в комнату вошла крепкая, как изразцовая печь, старуха. На её красном мясистом лице выделялся большой нос с темной бородавкой на его кончике. Маленькие хитрые глазки оглядывали помещение.
 - У-у-у-к-к-х-х-! - воскликнул филин, встрепенувшись, и закачался на своей перекладине, хватая кривым клювом железные прутья клетки.
 - Позвольте спросить, как попала к вам эта птица? - тотчас, смеясь, бабка замахала руками. - Я уже всё знаю. Разве же есть еще на свете такая взбалмошная и глупая девчонка, как моя внучка! Она думает, - моя внезапная гостья окинула меня взглядом с головы до ног, как бы определяя мой возраст (или мне только это показалось), что в восемнадцать лет можно делать все, что угодно... Филин сделал ей зло? Он клевал ей руки? И Ксения вздумала бросить его на улицу. Но, слава Богу, встретились вы и не захотели, чтобы бедную птицу поднял какой-нибудь забулдыга. - Она улыбнулась, нет, скорее ощерилась. - У вас добрая душа.
Я молчал, выжидая, не скажет ли старуха еще что-нибудь. Она подошла к клетке и постучала пальцем по прутьям. Филин защелкал клювом, но не издал больше никаких звуков.
 - Ксения плакала. Она не хотела, чтобы я шла и спрашивала, не видел ли кто мою птицу. Старая женщина раскинула умом и сказала себе: все здесь знают гадалку Цилю и её верного помощника; и если никто не принес его ко мне в дом, значит Циля должна спрашивать в гостиницах, не видел ли кто филина?
Старуха открыла дверцу клетки.
 - Смотрите.
На первый взгляд неуклюжая птица довольно-таки проворно прыгнула хозяйке на руку и затем взгромоздилась на левое плечо. Я невольно отшатнулся - настолько зловещим было зрелище - гадалка с растрепанными седыми волосами и традиционно колдовское существо подле её головы.
 - О, это очень умная птица! Она знает больше нас с вами, и её присутствие поможет любому человеку. - Старая Циля вздохнула. - Но рано или поздно я вынуждена была продать филина: тяжелый он стал для моих хрупких плеч, - захохотала старуха.
 - Ну. Иди на место, - она водворила птицу в клетку. - Да и ест много, откуда у бедной еврейки столько денег? Ведь это неясыть, самая крупная из сов - так мне охотники сказали.
«Неясыть... Какое недоброе слово» - подумал я и неожиданно для себя сказал:
 - Хорошо, я куплю у вас эту птицу. - Мы сторговались, и старуха ушла.
 Вечером в ресторане я решил сыграть в преферанс. Вообще-то я играл постоянно, но, на сей раз мне особенно везло. Временами даже хотелось, чтобы удача изменила мне, но счастье игрока - это цепи, которые никогда не рвутся. Я рисковал отчаянно, но все-таки выиграл. Наконец, я кое-как заставил себя сказать, что мне дурно, оторвался от стола и с кучей денег вышел на улицу. Меня трясло, как в лихорадке. Вдруг я явственно услышал бархатный голос Ксении.
 - А я вас давно жду.
Я ускорил шаг, но странное дело - ноги меня несли не к её дому, а к гостинице. Она стояла под деревом, освещенная мягким светом луны. Тишина и свежесть ночи прикасались ко мне с необыкновенной нежностью. Окружающий мир существовал лишь в облике Ксении. Я подбежал к ней и почувствовал, что уже не принадлежу себе.
 - Ну, что же? - прошептала она и прильнула ко мне. - Целуй, - её голос был нежным и властным одновременно. Огненные поцелуи Ксении жгли меня, опьяняли. Спеша и спотыкаясь о ступеньки, на ходу срывая друг с друга одежду, мы ворвались в мою комнату и... я внезапно остановился. Я был готов броситься в пугающую глубину ее глаз и чего-то боялся.
-Да... - тихо произнесла она.

 Мы сидели на кровати и молчали, точно приговоренные к какому-то позору. Ксения пристально вглядывалась в мое лицо влажными от слез глазами. Должно быть на нем слишком явно отпечаталось большое страдание и она прижалась ко мне.
 - Ты скоро уедешь?
Я подумал и сказал:
 - Завтра... не знаю... да, завтра.
 - Ты еще приедешь сюда? - и с уверенностью добавила: - Да, ты снова приедешь.
Я взглянул на её бледное лицо мученицы, темные полуоткрытые губы и глубокие еврейские глаза и понял, что вернусь сюда...

 Поезд мчался, унося меня всё дальше от рокового места. Ничего не предвидя, даже не предчувствуя, весёлый и беззаботный, тринадцать, - О, Боже, тринадцать! - дней тому назад, я ехал в этот городок, и вот теперь возвращаюсь обратно совсем другим человеком с тяжелым камнем в душе. Я живо представил себе радость Елены при нашей встрече, но в то же время пугливо старался отогнать рисовавшуюся передо мной картину свидания, так как уже чувствовал, что между мною и женою тотчас же встанет образ Ксении. Что же будет со всеми нами? Неуютная тяжесть тревоги и неопределенности не давала мне покоя. И как, на первый взгляд, всё просто получилось. Лунная ночь... Чарующий голос... Особенное и обычное в то же время настроение. Черные очи... зачем-то птица... Я был убежден, что
перемена произошла в окружающем мире, а не во мне.
 - У-у-у-к-к-х-х, - филин, словно отвечая на мои неразрешимые вопросы, подал голос. Я сплюнул от досады и решил выйти на площадку тамбура. Луна еще только поднималась над горизонтом - огромная, багрово-золотистая. Высоко в небе мерцали звезды. Поезд, дрожа, мчался среди темной бесконечной степи. Несмотря на тяжелое шумное дыхание локомотива, на его грохот и лязг, чувствовалась жуткая степная тишина, так гармонично сливающаяся с торжественным безмолвием бездонного неба.

 Обрадованная, готовая пуститься в пляс, нежная, воркующая Елена едва ли была способна подметить в человеке внутреннюю перемену. В её глазах танцевало счастье. Но она пришла в ужас от того, что я заметно побледнел и осунулся. От филина она была в восторге, - главным образом, конечно, потому, что привез его я. Когда птица кричала своё «у-у-у-к-к-х-х», - жена радовалась как ребенок.
Порывы ребяческой наивности, искренней веселости, подвижности выходили у нее непосредственно и вызывали у меня необыкновенную нежность. Но теперь у меня были точно другие глаза. Я смотрел на её мягкие изящные движения, слушал её болтовню с филином, которого она перевела в новую роскошную клетку, слушал её переливчатый смех - и не чувствовал того умиления, испытываемого мною раньше. Нечто новое жило во мне; оно зачалось там, откуда я недавно приехал, и здесь, - я ощущал это, - росло, углубляя свои корни.
Елену очень забавлял крик неясыти. Я же внутренне содрогался. Этот гулкий звук каждый раз будил во мне чувство какой-то неизвестной, но близкой опасности. Возможно, поэтому во мне росло раздражение. В словах и поступках Елены было немало невольного кокетства любящей женщины, а во взгляде так много призывной ласки. Мне бы следовало откликнуться, как это обычно и бывало прежде, но мои эмоции с удивительной регулярностью были немы к её чувствам, - тайна моего приключения в городке уже рыла пропасть между мною и женой. Домашняя жизнь начинала терять для меня свой аромат. Оставалось лишь поддерживать видимость того, что было прежде. Как легко человеческое благополучие распадается при соприкосновении с таинством. Я надел на лицо маску и не снимал её даже при порывах физической близости.
Так прошло больше месяца. Елена как будто ничего не замечала. Или она была слишком чиста, как ребенок, или же вообще любовь совершенно ослепляет женщину. Но именно от того, что она ничего не замечала, на меня порой находили приступы чрезвычайной неприязни к ней. Я боялся этих моментов и ненавидел себя, но было выше моих сил повлиять на создавшееся положение.
Однажды вечером я сказал:
 - Лена, мне надо поговорить с тобой.
Она опустила глаза и присмирела, почувствовав мой напряженный тон.
 - Мы будем говорить о судьбе.
 - О судьбе? - Елена сделала большие удивленные глаза.
 - Да, о ней. Иногда она бывает слепа и жестока. Порой мы не можем с уверенностью сказать, что будет с нами, например, через месяц, через два-три дня, наконец.
Я взглянул на жену с внезапно вспыхнувшим, плохо скрываемым, неприязненным чувством. Лицо её доброе, в конопушках, как-то подурнело, пухлые губки выпятились трубочкой и дрожали от обиды. Она тщетно пыталась что-то сказать. Слова мои, против воли сотрясали комнату. Иногда человек реально делает то, что совсем не совпадает с тем, что он думает.
 - Вот, представь себе, Лена, что я... Ну, каким-то образом, меня... не стало.
 - Милый Александр, что ты говоришь? Ужасные и несбыточные вещи - её глаза наполнились слезами. - Сегодня ты задался целью помучить меня. Я никому не отдам тебя, и ничего с тобой не случится. В жизни должен быть простой и однозначный смысл вещей.
Жгучее раздражение вдруг начало закипать во мне. Я уже не мог остановиться.
 - Во-первых, я не раб, чтобы меня отдавать или не отдавать кому-либо. А во-вторых...
 - Что? Ну, что же? - жена, точно испуганная птица, съёжилась в углу дивана.
 - У-у-у-к-к-х-х, - неясыть не моргая смотрела на меня и слегка кивала головой, словно что-то одобряя.
 - Молчи, проклятая птица, - глухая темная энергия накапливалась во мне; злость - превосходный материал для образования жестокости. Я подбежал к клетке и, схватив её, с силой запустил в открытое окно. Елена поднялась и, молча, не взглянув на меня, ушла к себе в комнату. «Ну, что ж... Так даже лучше», - подумал я. И в этот момент, - как золотые манящие огни в тумане, - в воображении мелькнули большие темные глаза.
Наскоро собрав чемодан, я бросился на вокзал.
 
 Поезд шумно мчался вперед, унося меня от всего, что было дорого многие годы. Убегали назад темные степные холмы и редкие одинокие деревья. В теплом вагоне слышалось ровное дыхание спящих и негромкие разговоры. Монотонно постукивали чайные ложечки о стаканы. Я вышел в тамбур и глянул в окно. Спокойно и величаво раскинулась над землей гигантская мантия небес, покрытая мириадами мерцающих блёсток. И вдруг я ясно понял, чего я хочу. Сладость мечтательного и упоительного мщения наполнила мое сознание. Пусть в этот миг молчаливая земля сотрясется в своих основаниях, пусть разверзнутся пламенные бездны, загрохочет гром, засверкают причудливые зигзаги молний, пусть этот сатанинский праздник разрушения прорежут человеческие вопли, - безмолвная мантия не шелохнётся.
Между вагонами, внизу, мутным и ровным светом блестели рельсы. Темные шпалы и земля между ними уносилась назад и светящиеся стальные ленты казались неподвижными. Мне стало жутко и жгуче приятно. Хотелось вспомнить что-то важное, но ничего не припоминалось. Только я определенно знал, что это важное было недавно.
 -У-у-у-к-к-х-х !
В этот момент, вместе со знакомым ужасом, в моё сознание начинало входить то, что хотелось мне вспомнить. Я невольно оторвал взгляд от мчащихся в никуда рельс и увидел фигуру, являвшуюся ко мне ночью в гостинице. Только очертания её стали более явственными. О, Господи! Это была бабка Ксении - старая еврейка Циля. На плече у неё сидела неясыть и смотрела на меня выжидающе, словно чего-то хотела. Обезумевший, в порыве отчаяния, я сделал движение, чтобы броситься вниз и навсегда освободиться из-под власти кошмарного видения, но, явственно услышал дорогой, слишком знакомый голос Елены.
 - Сашенька!
Я поднял голову. Вокруг никого не было».

 Да, пожалуй, мой приятель литератор N был прав. Сюжет так насыщен, что между предложениями не пропихнешь и швейную иголку. Но читается просто и увлекательно. У меня есть критерий оценки любого произведения - если ты в течение нескольких дней возвращаешься в мыслях к прочитанной книге или, увиденному на экране - то это достойно выдоха в вечность. Что ж, подождем до послезавтра.