буду жить долго

О собственной гибели я узнал в конце семидесятых. В экскурсии, которую я вёл, оказались двое моих земляков, визитёров из уральской столицы, муж и жена. Как они умудрились в те людоедские антисионистские времена, да ещё из такого гебистского города, каким был Свердловск, прорваться в гости в Израиль, Бог весть, но они сюда прибыли и записались на поездку по Негеву и вдоль Мёртвого моря.

В те уже почти легендарные годы я страстно предавался новому моему увлечению: возил и водил экскурсии по стране. Интерес к вновь приобретённой родине был у свежих репатриантов огромен, отрывочные и зачастую далёкие от истины знания о земле предков, которые они черпали друг у друга и охотно ими делились, приводили меня то в восторг, то в уныние, но, вместе с тем, почти всегда – в умиление; люди тянулись к каждой крупице информации, которую им удавалось раздобыть, зачастую торопливо записывали всё услышанное в блокнотики или на диктофоны. Жаль, что это чудо почти кануло в небытие: и репатрианты нынче другие, да и мы, израильтяне, тоже – им под стать. И – главное – страна с тех времён изменилась до неузнаваемости – в лучшую ли или в худшую сторону, как знать?..

Расплачивались экскурсанты со мной любовью искренней и щедрой. До сих пор встречаю старожилов той закваски. "Вы меня не помните? – удивляется такой израильтянин (такая израильтянка). – Да я же ездил (ездила) с вами на Мёртвое море, вы тогда нам…" – и начинается пересказ тех благоглупостей, в которые я в те годы и сам верил, и другим внушал увлечённо и настойчиво. К счастью, меня ещё никто не побил.

И в тот раз я, как обычно, без умолку тараторил, а мои "клиенты", ульпановская группа свежих репатриантов, слушали с замиранием сердец, – это было видно по блеску их глаз.

Улучив коротенькую – на-перевести-дыхание – паузу, туристка-свердловчанка, дама средних лет (25-55), убедительных форм и породистой нордической внешности, вклинила в лившийся из меня "поток сознания" своё требовательное, хотя и вежливое "простите, пожалуйста…" Я запнулся:

– Да-да, пожалуйста.

– Наши приятели… тоже свердловчане… Они хотели бы… Они попросили разыскать… Они просили найти могилу друга, он погиб в Семидневную войну на Голландских высотах. (Осведомлённость в вопросах истории и географии Израиля являлась, по всей видимости, предметом гордости моей собеседницы, – очень уж легко, как-то демонстративано-залихватски, оперировала она названиями.) Понимаете, – продолжала она, – он сгорел в танке. Дотла. Как герой. Подумать только! Приехал – и вот тебе!.. Они очень просили… Может быть, вы посоветуете, вы, наверное, слыхали… – я вздрогнул: она назвала моё имя. И мою фамилию. Обвела траурной рамкой. Прогремел залп боевых орудий. Оба супруга замерли в ожидании моего сочувственного вздоха, выспренней тирады, проникновенного повествования о героической гибели друга их приятелей на обагрённых еврейской кровью голландских полях Великой Ближневосточной Семидневной войны – за свободу и независимость родного Израиля и вековечной его столицы города-героя Тель-Авива.

Ситуация складывалась нелепая.

– Видите ли, – замямлил я, – могилы нет, потому что… (мои имя и фамилия) жив, здоров и… и в данный момент беседует с вами.

– Они очень просили… – вступил в беседу муж, невысокий еврей с брюшком и плешью, отороченной жидким дымком. Заведомо предполагалось, что против такого натиска никто и ничто устоять не сможет, и тут же на серебряном подносе с позолоченной каймой будет подана могила национального героя с величественным обелиском над ней. Я, однако, держался:

– Сожалею, но… вам придётся некоторое время подождать.

Она:

– Что вы! Мы не можем, нам скоро возвращаться в Свердловск.

Он:

– Они – очень-очень просили… Они очень-очень-очень хорошие, они просто очень замечательные люди.

Она:

– Они в высшей степени порядочные люди. Аиды.

Я:

– Охотно вам верю. Но – при всём желании…

Она (понизив голос и оглянувшись по сторонам, почти шёпотом):

– Они очень любят Израиль.

После такого признания мне, конечно, следовало немедленно лечь костьми, возложив свою жизнь на алтарь любимого Отечества. Я же ограничился короткой репликой:

– Это трогательно! Оставьте, пожалуйста, их адрес, и как только… то я непременно сразу…

Моих собеседников такой вариант не устроил, и, перебивая друг друга, они заговорили:

– Всё-таки… в порядке исключения… учитывая чрезвычайность обстоятельств… краткость нашего пребывания… сгорел в танке… могилу… очень-очень-очень-оч… исключительно в порядке исключительного исключения…

– Нет-нет-нет, не может быть и речи. Нет-нет-нет, я никогда не соглашусь на такое, ни-ког-да!

– Какой же вы, право… Ни капли милосердия… к людям, которые…

Последовали препирательства; ситуация, однако, в конце концов прояснилась. Супруги рассказали, что в газете "Советская Россия" их друзья прочитали статью, в ней сообщалось: такой-то растакой бывший советский гражданин, бывший ведущий инженер и бывший свердловчанин Имярек променял давшую ему ВСЁ социалистическую Родину на "сионистский рай"; западные "доброхоты" с помощью лживых баек, состряпанных в Сохнуте, Галуте, Шин-Бэте, Мосаде, ФБР и ЦРУ, заманили его на мнимую "историческую родину" в призрачную "страну предков", призвали в "армию агрессоров" и использовали в качестве "пушечного мяса", вследствие чего он без остатка сгорел в танке, подбитом славными сирийскими воинами и миролюбцами. Погиб – в назидание другим отщепенцам, предателям и просто наивным, доверчивым людям еврейской национальности.

В девяностые годы, когда туризм и репатриация из осколков Советского Союза пошли косяком, мою могилу разыскивали, без преувеличения, десятки (даже, пожалуй, сотни) прибывших на Святую землю моих бывших земляков-уральцев и давних друзей и приятелей.

Пусть ищут – долго, как можно дольше. Говорят, это добрая примета.