Любовь чекиста

Вечером Кощев вызвал к себе Андрея. Капитан был тщательно выбрит, и от него попахивало одеколоном. Коротко подстриженный, он еще больше смахивал на того долговязого немецкого унтер-офицера, которому так хотелось расстрелять двух заплутавшихся русских лыжников. Да и во взгляде серых, стальных глаз Кощева, как и у немецкого унтера, сквозило превосходство хищника над своею жертвой. Но были и явные отличия: черты лица у Кощева отталкивали своею грубостью и примитивностью.
– Садись, Демин, – капитан старался вкладывать в свои слова нотки доброты, дружелюбия, но лицо его, как статуя, оставалось холодным. – Вижу, вижу, как намаялись ребята в этой тесноте. Но ничего, поезд ваш скоро прибудет, а там настоящий госпиталь, отдых, красивые санитарочки. Завидую, брат, я тебе, – Андрей насторожился: уж коли особист перешел на ласковый, дружеский тон, следует ожидать от него чего–то необычного, и сейчас чего–нибудь предложит. – Ну как рука? Сильно беспокоит?
– Да нет, терпимо, – ответил Андрей и спохватился: хвалиться не стоит, и тут же добавил: – Но ночью дергает, временами спать не дает.
– Ну, это скоро пройдет, – успокоил Кощев. – Первую неделю у всех так. Кость–то цела?
– Малость задело.
– Ну вот, поэтому и беспокоит, – Кощев опустил глаза и умолк.
«Ну вот сейчас и начнется то главное, для чего я вызван», – подумал Андрей.
– У меня, Андрюша, к тебе есть просьба, – заискивающая улыбка и просящий взгляд капитана показались такими неожиданными на всегда надменном холодном лице, что Андрей опешил. А Кощев тем же ласковым тоном продолжал: – Ты мне хочешь помочь?
– Я не знаю, в чем, – только и мог сказать Андрей, так удивленный просьбой командира, которого видел всегда только приказывающим, но никогда просящим.
– Мне вечером надо пойти в одно место, – мягким, тихим голосом, что никак не шло ему, сказал капитан, – и я хотел бы, чтобы ты меня сопровождал.
– В качестве охраны? – решил уточнить Андрей.
– Да, – подтвердил капитан.
– Если отпустит госпитальное начальство, я не против.
– Ну, это вопрос решенный. Здесь командую я, – своим обычным, твердым голосом заявил Кощев. – Сам начальник госпиталя, чтобы зайти в свой кабинет, просит у меня разрешения, – с этими словами Кощев открыл ящик стола, извлек оттуда пистолет и подержал в руке, словно взвешивая: – Тебе эта игрушка знакома?
– Видать видал, но играть не приходилось. Из нагана доводилось стрелять.
– Смотри, – Кощев стал показывать, как пользоваться личным оружием. – Попробуй сам.
Андрей взял в правую руку пистолет, но чтобы зарядить, вогнать в ствол патрон, надо было левой отвести затвор. После ранения он этой рукой ничего еще не делал. Лишь слегка напряг, положив на затвор, большой и указательный пальцы, и сразу острая боль пронзила руку. Андрей поневоле поморщился.
– Ну вот видишь, наука несложная. На предохранитель надо ставить вот так, – Кощев перегнулся через стол и, не отнимая у Андрея оружия, показал, как это сделать. – Положи в карман. На сегодня передаю в полное твое распоряжение.
– А как же вы сами без оружия? – поинтересовался Андрей.
– Мой на месте, – капитан похлопал себя по боку.
Надев шинель, он сказал:
– Ты иди и жди меня на улице.
– Мне надо вначале в туалет, – Андрей вышел и направился не в туалет, куда не было пока необходимости заходить, а в свою палату, чтобы вкратце сообщить обо всем Борису.
На улице в темноте, под глухим беззвездным небом ему пришлось ждать минут пять. Он подумал, почему так быстро согласился на предложение особиста, даже не разузнав, в чем оно заключается. И пришел к единственному выводу: иногда к врагу можно и даже нужно приблизиться, чтобы лучше изучить возникшую опасность. Так учил его мудрый Торба, который в течение двух напряженных, незабываемых лет был наставником не только по работе, но и в жизни.
Они пошли по пустынной улице. Дома стояли, словно вымершие, в окнах не видно ни единой светящейся щели. Патрули послушно, как и везде в прифронтовых городах, выполняли приказ – стрелять в окна, в которых просвечивал хоть малейший лучик света, и жильцы об этом знали.
Шли рядом молча. Вскоре на пути стали встречаться более солидные дома. Значит, подходили к центру.
– На горизонте двое, – заметил острый глаз Андрея.
– Это, видимо, патрули, – тихо сказал капитан, в голосе которого послышалась встревоженность.
– Стой! Кто идет? Пароль? – услышали они окрик приближающегося патруля.
– Свои, свои, – поспешил ответить Кощев. – Пароля не знаем, но документы покажем.
Подошли два невысоких тщедушных красноармейца, неловко державших в замерзших руках винтовки с разомкнутыми штыками. Капитан достал свое удостоверение и, раскрыв его, переложил в левую руку, правой вынул из кармана шинели фонарик и осветил им документ.
– Читайте. Я иду на особое задание, – строгим голосом произнес капитан и кивнул в сторону Андрея: – А он мой сопровождающий.
Прочитавший удостоверение молодой красноармеец хриплым, простуженным голосом сказал:
– Нам приказано всех, кто не знает пароля, доставлять в комендатуру. Пойдемте.
– Нет, товарищи, вы не имеете права задерживать меня, – настойчиво заговорил капитан, пряча удостоверение в карман. – Этим самым вы станете виновниками срыва очень важного задания.
Прочитавший удостоверение красноармеец вопросительно глянул на своего товарища, но тот оказался более твердым:
– Мы выполняем приказ, – сказал он и поводил дулом винтовки из стороны в сторону, но не направил на задержанных. – Идемте с нами.
По нерешительному тону  слов и вялым действиям патрульных Андрей понял, что это недавно мобилизованные, плохо обученные солдаты. И тут он решился. Его толкнуло на это не желание помочь особисту, а отвращение к тому унизительному положению, когда тебя конвоируют. Он сдвинул предохранитель с пистолета, выскочил из–за спины капитана вперед и наставил оружие на несговорчивого:
– Руки вверх, обормоты! – выкрикнул он.
Непуганый красноармеец выронил винтовку, загремевшую на льду тротуара, и поднял руки. А второй застыл в нерешительности, крепко прижав к животу винтовку. Андрей перевел на него пистолет:
– Сейчас продырявлю башку! Бросай оружие! Ну! Считаю до трех. Раз… – второй положил к ногам на снег винтовку и тоже начал подымать руки. Андрей, не отрывая от них взгляда, чуть потише произнес: – Товарищ капитан, я подучу этих горе–вояк, как патрулировать улицы. Но вначале они освободят вам путь. Слушайте, брандохлысты, мою команду. На пра–а–во! Ша–а–гом марш! – красноармейцы сделали с поднятыми руками поперек тротуара четыре шага и услышали позади себя окрик: – Стой! Идите, товарищ капитан, путь свободен. А вы, дурачье, намотайте на ус, что я вам скажу. Говорите нам спасибо, что избавили вас от трибунала. Вы чуть не сорвали задание особой государственной важности. Из–за вашей дурости мог убежать шпион, – оплошавшие, напуганные патрульные стояли с дрожавшими поднятыми руками, чуть не упершись лицами к каменной стене двухэтажного дома. После, когда вся эта история останется позади, Андрей удивится, зачем так щедро послужил Кощеву, которого ни капли не уважал, а слабых, несчастных солдатиков незаслуженно унизил. Увидев, что капитан отошел на значительное расстояние, Андрей подобрел душой и сказал патрульным: – А теперь, герои, опустите руки, возьмите винтовки и идите своей дорогой. Охотно поговорил бы с вами, да некогда. Всего хорошего!
Патрули, опустив руки, молчали. А Андрей быстрым шагом пошел догонять капитана. Услышав позади себя хруст шагов в морозном воздухе, Кощев остановился.
– Молодец, Демин! – он потрепал правой рукой плечо Андрея. – Ты поступил как настоящий чекист, герой. Я не ошибся в тебе.
– Никакого героизма тут нет, – ответил Андрей, не совсем еще остывший от недавнего возбуждения. – Я просто выполнял свой долг.
Они снова пошли мимо небольших домиков, свернули налево, потом направо, остановились у домика с низеньким крылечком и Кощев постучал. Им открыла в темноте женщина с ласковым напевным голосом: «Пожалуйста, заходите». Она закрыла за ними на засов дверь, зажгла спичку и повела за собою по узкому коридорчику.
Они зашли в домик, и при свете висящей над столом керосиновой лампы Андрей узнал в хозяйке жену раненого Горелова,  Соню. Все здесь выглядело скромно, опрятно. Вместо русской печи кухонная плита. И стол стоял не в углу, как в сельской избе, а в простенке между окнами. Как в любом городском одноэтажном домике, здесь стояла не достигавшая потолка тесовая перегородка, за которой располагались две крошечные спаленки с отдельными входами. На них вместо дверей висели цветастые занавески.
Маленькая, миниатюрная хозяйка, одетая в багряное  шелковое платье, возбужденная, видимо, ожидала гостей. С милой улыбкой на лице хлопотала вокруг них, с душевной услужливостью приняла от возвышавшегося над нею капитана длинную шинель и повесила на вешалку.
Давно уж не видел Андрей такого уютного гнездышка, которому так под стать маленькая прелестная хозяйка, похожая на старшеклассницу. Она приветливо усадила гостей за стол и, глядя на Кощева преданными глазами, спросила:
– Товарищ капитан, вы сейчас все посмотрите или вначале я чаем вас угощу?
– После, после, – отмахнулся Кощев. – И чай после, а пока с мороза надо обязательно погреться, – с этими словами он встал, подошел к вешалке и вынул из карманов шинели бутылку водки и печенья.
– Ой, товарищ капитан, а у меня и закуски для вас нет, – засмущалась хозяйка, стоя у стола и глядя на гостя виноватыми васильковыми глазами: – Я ведь три дня как из эвакуации приехала. Только с первого числа обещали продуктовые карточки выдать.
– Подай стаканы и больше ничего не надо, – пока  хозяйка доставала стаканы, Кощев своим перочинным ножом слегка смахнул с пробки сургуч, покрутил бутылку левой рукой, а правой ловко стукнул по донышку. Пробка со звуком выскочила и упала на пол. Все это проделано было так мастерски, что ни одна капля не пролилась.
– А почему только два? – осуждающе глянул Кощев на стаканы.
– Я не пью, – засмущалась хозяйка, застыв со стаканами в руках и не решаясь поставить их на стол.
– Сейчас же принеси третий! И немедленно! – приказным тоном, но с веселой улыбкой заявил Кощев. При этом бесцветные глаза его, уставившись на хозяйку, смачно намаслились.
Соня принесла третий стакан и, сев за стол, посмотрела на капитана с каким–то тревожным ожиданием, словно предчувствуя, что этот человек сделает для нее что–то исключительное. Кощев налил по полстакана каждому и провозгласил тост:
– Выпьем, товарищи, за победу!
Под зорким взглядом Кощеева Соня поднесла стакан ко рту и, чуть смочив губы, поставила его на стол. Кощев пододвинул свой стул близко к Сониному и, держа стакан в руке, сказал четко, выделяя слова и вкладывая в них какой–то особый угрожающий смысл:
– За победу отказываются пить только наши враги. Сейчас же возьми стакан и исправь ошибку, – и тут же, переменив строгий тон на вежливый, ласково добавил: – Ну, будь умницей.
– Но я же не могу пить, – Соня умоляюще смотрела на капитана: – Поверьте, я даже на своей свадьбе, а потом и на свадьбе родной сестры ни капли не выпила.
– То свадьба, а то победа. Мы не можем сидеть за одним столом с человеком, который не хочет нашей победы, – Кощев взял с колена женщины застывшую ее руку и поднес к стакану.
С мучением подчиняясь чужой воле, Соня подняла свой стакан, Кощев чокнулся с ней и в одно мгновенье выплеснул себе в горло водку. А Соня медленно–медленно, со страхом подносила к своим по-детски нежным губам противное для нее зелье. Она коснулась губами зловещего стакана и застыла. Тогда Кощев обхватил левой рукой женщине затылок, правой забрал ее маленькую ручку вместе со стаканом и со строгостью произнес:
– Забудь, что это водка. Это вода. Пей воду! – он протолкнул край стакана меж мягких губ и белоснежных зубов женщины, запрокинул ей голову и стал вливать в рот жгучую жидкость, при этом строго, по приказному приговаривая: – Пей воду, пей воду!
Сделав несколько мучительных глотков, Соня закашлялась, водка изо рта пролилась на багряное платье, которое на облитом месте приняло зловещий черный цвет.
– За это у нас наказывают, – осуждающе и будто бы в шутку заявил Кощев. – Нельзя губить казенное добро, – капитан сунул Соне в рот печенье и положил руку на ее намокшую грудь, ощупывая ее упругость: – Куда это годится, вся грудь мокрая.
Откашлявшись, Соня осторожно отвела его руку.
– Я же говорила: не могу пить, – виноватой школьницей она посмотрела на капитана и повернулась к Андрею:  – А вы тоже не пьете?
– Он на посту, мой телохранитель. Ему не положено, – объяснил Кощев.
Андрею тяжело было смотреть, как особист умело и безжалостно подавляет волю этой нежной женщины с доброю душою ребенка.
– Ой, у меня голова закружилась, – Соня облокотилась на стол и прижала к щекам ладони.
– Это пройдет, милая, – Кощев стал гладить светловолосую головку. – Сейчас пройдет.
Соне тяжелой показалась эта жесткая рука. Она еще ниже опустила голову. Но вдруг встряхнулась и встала. Собрав всю свою смелость и решительность, сказала:
– Я сейчас принесу вам все доказательства. И вы сразу убедитесь в преданности моего мужа.
– Соня, вернитесь! – грозно приказал Кощев отошедшей от стола хозяйке. Она вернулась и неуверенно произнесла:
– Но вы же сами изъявили желание познакомиться со всеми документами и фотографиями.
– Это все успеется. А сейчас садись, – Кощев налили в оба стакана водки.
– А теперь выпьем за здоровье нашего любимого вождя, дорогого учителя и родного отца товарища Сталина! – Кощев поднял свой стакан: – Ты что же, милая, нашего вождя игнорируешь? А? Ну–ка возьми в руку. Живо!
– Но вы же видели, не идет мне, – и все же Соня, не желая того, взяла в руки стакан и чокнулась с капитаном. На Андрея Кощев не обращал внимания, и это было хорошо. Пить водку совершенно не хотелось. К тому же стало сильно дергать раненую руку.
На этот раз Кощев поступил еще более изощренно. Он мгновенно опрокинул себе в рот водку, а Соня, удивленная таким умением, восхищенно смотрела на него, как на фокусника, держа у рта в нерешительности свой стакан, будто снова ожидая активности с его стороны. А он и не стал долго сдерживать себя. Обнял ее за шею левой рукой и привлек светлую головку к своей груди. Пальцами той же руки сжал ей дыхательные пути на горле, чтобы она не захлебнулась, запрокинул ей головку и точно так же, как себе, мигом выплеснул ей в рот водку. Видать, хорошую школу спаивания людей прошел в связи со своей профессией особист. На этот раз Соня даже не кашлянула. Освобожденная от его руки, она с открытым ртом отупело смотрела прямо перед собой, мало чего соображая. Кощев обхватил обеими ладонями маленькую ее головку, привлек к себе и застыл с нею в долгом поцелуе.
Андрей непонимающими глазами смотрел на всю эту картину. Он уже переставал жалеть женщину, которая так легко поддавалась воле чужого мужчины. Когда ее головка, подавая признаки слабого сопротивления, слегка зашевелилась в его жестких ладонях, и Кощев плавно отстранил ее от себя, она встала и, глядя в сторону, сказала:
– Я должна показать вам документы, и вы убедитесь в невиновности Гриши, – она сделала шаг и зашаталась. Он вскочил, схватил ее за руку, потом за плечи и усадил на место.
«Да он же, чтобы сильнее разжечь себя, нарочно играет с ней, как кот с мышкой, – подумал Андрей. – То отпустит, то снова хватает своими когтями».
– Слушай внимательно, строгим, чужим голосом произнес Кощев, притягивая к себе потемневшими жгучими глазами ее наивный мягкий взгляд: – В деле твоего мужа все ясно…
– Вы убедились в его невиновности? Да? – обрадовалась Соня.
– Нет. Он шпион. И это доказано полностью, – сказал капитан, будто отрезал, пожирая взглядом свою жертву.
– Как шпион? Гриша? – громким шепотом произнесла Соня и, выплескивая свой страх, громко выкрикнула: – Этого не может быть!
– Это доказано документами, свидетелями и им самим, – как слова приговора, отчеканил Кощев.
Пораженная услышанным, женщина долго ничего не могла вымолвить, остолбенело, с полуоткрытым ртом глядя на капитана.
– И что же теперь ему будет? – словно умоляя о снисхождении, наконец произнесла она.
– Расстрел! – будто стукнул молотком Кощев.
– Как? – лицо женщины стало мертвенно белеть, и она упала бы со стула, но капитан, видя рядом, ухватил ее за плечи и привалил к себе на грудь.
– Но выход есть. Один, единственный, – капитан стал поглаживать голову лежавшей в полуобмороке женщины: – Я, рискуя собой, отдам тебе мужа, а ты в обмен на него отдаешь мне себя.
Соня подняла голову:
– Это как? Я не понимаю. Ведь я замужем.
Кощееву нравилась эта детская наивность, и он весело ухмыльнулся:
– Ты и останешься замужем. А эту ночь переспишь со мной. Только и всего.
Соня схватилась за голову:
– Я наверное очень пьяна. Ничего не понимаю. Зачем так? Вы не любите меня, а я не люблю вас, – чтобы сгладить свой прямой отказ, добавила: – Хотя и очень, очень уважаю вас.
– Я тебя понял, красавица, – резко произнес Кощев. – Ты любишь одну себя. Если бы ты любила Гришу. Ты бы согласилась на такой пустяк. Тем более, подарив мне одну ночь, ты ничем на рискуешь, а я за это могу лишиться не только звания, но и загреметь под суд, – Кощев внимательно посмотрел на притихшую Соню. – Первый раз встречаю женщину с таким черствым сердцем. Значит, ты хочешь, чтобы мужа расстреляли? Так?
– Нет! Нет! Нет! – трижды вскрикнула женщина, прижав к щекам ладони и глядя на своего мучителя умоляющими глазами.
– Значит, ты согласна стать моей? – Кощев снова обнял ее за плечи и хотел привлечь к себе, но она отстранила его, вскрикивая:
– Нет! Нет! Я не могу! Я не хочу! Я не… Я… – больше она не могла говорить. Бросившись грудью на стол, она громко зарыдала, при этом безуспешно пытаясь что–то сказать, но кроме «Я не… Я не…» ничего не могла выговорить между всплесками рыданий.
Кощев не растерялся. Все шло по его плану, недаром он был так самоуверен и доволен. Он поднял маленькую женщину на руки и понес. Сдвинув ее головой занавеску, положил свою ношу в спальню на кровать. Женщина смолкла, пораженная внезапной переменой и ожиданием чего–то. И вдруг ее отчаянный крик протряс избу:
– Нет! Нет! Нет! – и раздался треск разрываемого платья и душераздирающий вопль, который быстро стал слабеть и перешел в долгие жалобные стоны.
Андрей поднялся из–за стола, подошел к плите, зачерпнул холодной воды из ведра и стал жадно пить, раздумывая, что же ему делать. Он был оглушен всем увиденным, а также душераздирающими вскриками, сути которых не до конца понимал. Если бы хозяйка промолвила хоть одно слово «Помогите», он не раздумывая заступился бы за нее. Да, она кричала, но это в природе многих женщин, желающих, чтобы мужчина их покорил. К тому же Соня сама пригласила капитана. Может быть, не будь здесь свидетеля, хозяйка повела бы себя более спокойно.
Андрей раздетый вышел на улицу, постоял на морозе, пока не застыл, и когда вошел в избу, все уже смолкло. Стояла такая чистая тишина, которая была прямо–таки желанной. Андрей снова сел за стол с запутанными, противоречивыми мыслями в голове, с нарастающей тяжестью во всем теле. Он поднял голову от услышанного скрипа кровати в спальне и стука опущенных на пол ног. Занавеска поднялась и показалось ухмыляющееся, довольное лицо Кощеева. Он налил себе водки и выпил. Жуя печенье, сказал:
– Выпей немножко, я разрешаю.
– Не хочу, – мрачно ответил Андрей и, посмотрев в бодро играющие глаза Кощеева, спросил: – Когда мы пойдем?
– Не спеши, – ответил Кощев с прилипшей к лицу веселой ухмылкой. – Спектакль только начинается. А ты ложись, в дугой половине спальни должна быть кровать.
Кощев дошел до занавески, откинул ее на верх тесовой перегородки, и перед глазами Андрея предстала ослепительно яркая голая женщина, бездыханно лежавшая на спине с закинутыми за голову руками. На полу валялись клочья порванного ее платья и нижнего белья. Андрей поднялся:
– Лампу гасить? – спросил он хриплым от волнения голосим.
– Нет, оставь, – сказал он и стал снимать с себя гимнастерку и брюки.
Андрея поразило, что Кощев не только не испытывает стыда от посторонних глаз, но даже, наоборот, с удовольствием показывает свое сладострастие, покоряя женщину при свидетеле. Он, видимо, чувствовал себя успешно играющим артистом, которому требуется для вдохновения зритель. В душе Андрея возникал порыв возмущения, когда он видел, как дерзко унижают при нем женщину. И хотелось тут же вступиться за нее. Но он сдерживал себя, вспомнив, что капитан дает за это женщине огромную плату – отпускает ее мужа.
Андрей снял с вешалки свою телогрейку, шинель и устроился спать рядом с теплой плитой. Он проснулся от дрожи, бьющей все его тело. Изба быстро остыла, сильно дуло от двери. Андрей встал, окинул занавеску от входа в смежную спальню и увидел кровать, а на ней матрац. Положил телогрейку под голову и лег, укрывшись шинелью. Он слышал за дощатой стенкой сопение спящих. Кровати стояли впритык голова к голове, разделяемые не доходящей до потолка стенкой из рассохшихся досок, между которыми в щели могла пройти ладонь.
На этот раз его разбудил крик:
– Мне гадко! Мне гадко! Я не могу! – и раздался горький плач, перешедший в тихий вой. А через некоторое время снова крик с детским отчаянием: – Ой, больно! Больно, больно! Ой–ой–ой! – и снова громкие вскрики, перемежающиеся с протяжными стонами, похожими на вой.
Андрей часто вставал и ходил по избе. Ложась, засыпал и снова его будили громкие крики и стоны за перегородкой. Потом их сила иссякла, и они стали только тихими и жалобными.
Керосин в лампе выгорел, и она погасла.
Андрей проснулся от скрипа двери. Это вошел со двора Кощев. А слышно не было, как он выходил. Кощев сорвал с одного окна маскировку – байковой одеяло, и комната осветилась скудным зимним светом. Кощев в нижнем белье, без шапки, в накинутой на плечи шинели отошел от окна и сказал вышедшему из спальни Андрею:
– Собирайся. Уходим.
Сам он подошел к столу, вылил остатки водки в стакан, выпил, оделся и вошел в спальню.
– Вставай, красавица, проснись, – раздался его бодрый голос. – Покажись нам во всей своей прелести и блеске. Ну-ну-ну, живей, живей, – чувствовалось, Кощев сам поднимал для чего–то измученную, стонущую женщину. – Держись, держись, не падай.
Кощев вывел, держа за плечи, с трудом стоявшую на ногах Соню. На нее накинуто было свисавшее с плеч и ничуть не скрывавшее наготу одеяло. Андрей глянул на ее лицо и про себя ахнул: это была совершенно другая женщина. Лицо тупое, бессмысленное, под глазами черные круги, распухшие губы не смыкаются, как будто рот открыли насильно, да так он и остался. Она напомнила Андрею глухонемую деревенскую дурочку с вечно открытым ртом. У женщины не было сил прикрыть тело одеялом, руки ее повисли вдоль тела, и на раскрывшейся белой груди Андрей увидел кровавые полукружья – следы зубов, и темные полосы – струйки спекшейся крови. Зияли следы глубоких укусов на животе, шее, руках, бедрах.
Кощев отнял от женщины руки и усмехнулся:
– Посмотри, Демин, кралечка наша краше стала, – и повернулся к ней: – Поштукатурь лицо и поезжай за мужем. За свои подвиги ты заслужила этой награды.
Женщина молчала, тупо уставясь куда–то в угол. Видимо, не могла говорить, а скорее всего, не поняла сказанного.
Андрей, не прощаясь, бросился к двери, за ним вышел Кощев. Только они спустились с крылечка, как услышали за спиной протяжный, нечеловеческий вой. Лишась всего того, что было в ней чистого и прекрасного, истерзанная, испохабленная душа выражала звериным воем невыносимую боль.
– Думаю, что больше она жить не захочет, потому что души в ней уже нет, – сказал задумчиво, будто самому себе, Кощев и потом громко, заглушая тоскливый вой, поучительно добавил: – Запомни, Демин, чекисты умеют убивать врагов своих не только физически, но и духовно.
– В этом я только что убедился, – с сарказмом произнес Андрей. – Но вы же чекист без года неделя. Где вы научились этому зверскому способу?
К его удивлению, Кощев не обиделся.
– Я именно чекист с большим опытом работы, – самодовольно заявил он. – Армейским командиром я был назначен временно, на очень короткое время.
Долго шли они молча. На центральной улице Кощев остановился.
– Дальше ты пойдешь один, – сказал он. – Верни мне оружие.
– Как? Разве в госпиталь больше не вернетесь?
– Нет. Там мне больше делать нечего, – положив в карман пистолет, спросил: – Скажи мне откровенно, Демин, ты и вправду подумал, что я отпущу ее мужа?
– Ну а как же, – простодушно ответил Андрей. – Вы же сами сказали.
– Плохо же думаешь ты о советских чекистах, – в тоне Кощева звенела сталь. – То–то я заметил, как ты за столом радовался, когда я сказал, что отпускаю шпиона. А шпион–то теперь уже в трибунале.
– Как? Выходит, вы его жене лгали?
– Наивный ты еще и зеленый, – усмехнулся Кощев. – Запомни, юноша, мужчина женщине не лжет, он ею играет. Что ж, на этом прощай, Демин.
Андрей шагнул в сторону:
– Прощайте, – отчеканил он и пошел прочь.