Улица Любовь

Инессе

Наконец она переехала в отдельную квартиру на улице Любовь.
Она знала, уже другим чувством, что этот миг стоит долгих и мучительных
сомнений относительно своего счастья – так назывались временные
переживания, носившие характер вечерних свиданий в сыром парке. Причиной
этих переживаний был то потрескивающий голос в телефонной трубке, то
ожидание одного звонка, в который умудрялись пролезать все подруги, только
не тот, который так же страдал на другом конце провода. С этим концом
провода была связана, казалось, большая неустроенность в маленькой стране.

Она выглядела двояко, в зависимости оттого, куда гляделась. Если смотрелась
в зеркальце, то видела целомудренно-развязную девушку с жующим вечный дирол
ртом, большими глазами и полными чертами, если смотрелась в свои бумаги – в
нее смотрела, уже по-другому, развязно-целомудренная женщина, маленькая
княгиня, вмещавшая так много, что в сравнении с этим та другая девушка
готова была себя стереть.
Он же, по ее мнению, был только характер и воля. Он жил в больших городах,
чеканил своим шагом ровные проспекты, вмещал в себя строгость и верность
такой же строгости. Своим плечом он разрезал акварель неба, но даже
осыпавшихся красок не оставалось на его пальцах. Он говорил всегда
по-английски: a), b), c). Думал мужественно и верно, отдыхал – как в гробу.
И другого выхода не было.
Хуже расставания не было ничего. Дома ее ждали звонки подружек, его – горе
и плач. На его «Куда пойдем?», она отвечала всегда мысленно: «О куда бы не
пошли, сделай так, чтобы я стала твоей». На его мысли «Это – любовь», она
всегда говорила о дьявольски красивом диск-жокее, с которым вела дружбу еще
в прошлом тысячелетии. Оба они были слепы и не видели конца зиме, попавшей
в плен собственной авантюры с южными странами.
От большого ожидания любви периодически случались срывы и споры о звездах.
Точнее, это спорили сами звезды за право председательствовать на будущей
рождественской елке их первого совместного проекта. Билась посуда, которой
не было, он уходил в поэзию, она – в прозу. Непрожитые годы ждали его в
пыточной, чтобы буравчиком вонзиться в сердце, а ее уводили по кривым
переулкам вслед за цыганистым звоном веселья неизвестно куда.
От панельного здания их пенат остались одинаковые квартиры с письменными
столами и кроватями, выпирающие из фасада ОдиноЦества (так назывались
Одиннадцатиэтажки, в которых они имели счастье проживать). Чтобы прибрать
комнату, приходилась свисать с карниза на пальцах. Чтобы выйти во двор,
надо было обойти грузные зачехленные недвижимости, готовые к старту в
космос души. День отрывался как календарный лист – беззвучно и даже с
сарказмом, словно и не был приклеен. Вечер готовил ложе для взлохмаченных,
типа хиппи, созвездий, отыгравших электроконцерты на той стороне луны.
Надо было что-то делать, иначе все застынет и тогда уж вековечные горы не
будут отличаться от невыносимых сомнений их сутулостей. Что он мог
предложить? Его любовная лодка упрямо неслась на быт, грозя с минуты на
минуту рассыпаться, и он подбирал слова, чтобы констатировать факт,
грозящий паникой и катастрофой. А она еще раздумывала, теребя записную
книжку, просоленную океанской водой. Она лежала на носу яхты, и должна была
первая принять удар. Он успел подумать только то, что все было сделано так,
как надо, то, что смог сделать, а все остальное перестало его волновать.
Пришла весна и все расставила по своим местам.
С неустроенностью было покончено. И она въехала в свою комнату на улице
Любовников. Ждать его она уже не может. И теперь проходила головная боль и
целая другая жизнь покидала ее измученную душу сквозь отверстие в прошлом,открывая семейные сцены чирикающих воробьев по то сторону стекла и глаз.


18/19 февраля 2004 г.