Теория смерти

«Теория смерти»
 Стояла июльская ночная духота, и сухой, пустоватый, пропитанный машинными выхлопами воздух совсем не удовлетворял потребности мышц в кислороде. Лёгкие с бесперебойной жадностью впитывали малейшие дуновения живительного ветерка, с непостоянной лёгкостью играющего каплями пота на лице. Но Он устремлено продолжал динамичными движениями крутить, туго идущие на предпоследней передаче, педали. Велосипед послушно покачивался на неровностях асфальта, а мимика лица его владельца как будто застыла за время не близкого пути в измождённой маске самоистязания.
 -Всё, наконец, дома - Такие мысли влетают в голову любому, кто после долгой поездки на велосипеде (может из другого города или, пускай даже, области) в итоге, оставив позади не одну сотню километров, добирается до своего города; причём практически сразу, на въезде.
 И вот, подсвеченный рекламными вывесками и светом витрин, асфальт Невского проспекта торжественно приветствовал своего очередного туринтузиаста и любителя дорожной свободы. Приветствовал он его, прежде всего тем, что, не смотря на вечернее (час-пиковое) время, заполненность его автотранспортом была вполне приемлемой по меркам такого крупного города, как Санкт-Петербург, и спокойно позволяла велосипедисту беспрепятственно, в плане пробок, развивать любые доступные ему максимальные скорости. А это, в зависимости от велосипеда и выносливости ездока, составляет примерно от 25 до 50 км/час.
 Кстати, скорость нашего героя, не взирая на усталость, но движимая силой воли и принципов, была в районе 35-40 км/час, и Он в своей пёстрой, не скромной велоформе весьма не плохо смотрелся со стороны тротуаров. К тому же, озорное мигание его задней четырёх функциональной фары притягивало взгляды большинства пешеходов. Да, собственно, для них Он и старался, со смелым видом проносясь с такой скоростью в сантиметрах от припаркованных у обочины машин.
 Небо было закрыто сгустившимися облаками и духота, и сухость – всё это говорило о приближении грозы. И без того обеднённый живностью центр, на этот раз был лишён даже полётов вездесущих голубей и воробьёв. Но всё это ни в коей мере не мешало толпам прохожих назойливо галдеть и топать, а машинам – ездить и глушить топанья толп гудениями и рёвами своих моторов.
 В ушах же Влада (наконец, открываю вам Его имя) весь этот шум дополнялся, а точнее преобразовывался и отделялся, и в нём он чётко различал лишь, сосредотачивающий его внимание («механика») на себе, звук, еле заметного скрежетания и пощёлкивания велосипедной цепи о, расстроенную за время пути, конструкцию переднего дерейлера {перекидывателя цепи с одной звёздочки на другую}.
 Вот уже и Московский вокзал и даже отель Невский Палас остались позади, и правая рука, за ненадобностью переключения скорости на более «лёгкую», даже не шелохнулась в сторону переключателя и с надёжной преданностью сжимала рукоять руля при преодолении перевала – Аничкова моста. Вело-компьютер показывал растущие числа спидометра и Влад, уже немного оживившись, решительно добавил темпа. Его взбодрил щедрый выброс адреналина в кровь, вызванный, прежде всего, тем, что до дома оставалось каких-то 4-5 км, а за плечами – целый роман впечатлений. Ещё он ускорился, может, и по причине эпатажной нескромности. Ведь люди-то не знают, что ты проехал уже свыше двухсот километров и что теперь чертовски устал, поэтому если ехать медленно, на крутом байке и по центральному проспекту, да нет, этого просто самолюбие не допустит, не говоря уже о том, что подумают прохожие. Как это – ты и устал? Нет, необходимо гнать. Вот он и погнал, удовлетворяясь более быстрым разгоном со светофора, чем у машин. И снова появились силы, и сотое дыхание открылось, и глазки радостно заблестели, но организм-то не обманешь. Воздух-то свежее не стал, да и тяжесть в голове от надвигающейся бури никуда не пропала. Словом, снова впал он в истощённое уныние и скорость подспала, но удержалась на отметке в 30 км/час. А Влад, уже немного задыхаясь, стиснув зубы и вцепившись обеими руками в рога, что на краях руля, начал по-бойцовски озирать обстановку вокруг, ту, что помимо стандартного фокуса взгляда велосипедиста на переднем колесе и плана спереди.
 И вдруг его взгляд увлёк один рекламный щит (shit) по правой обочине, как раз над остановкой троллейбуса, на которой люди, стоявшие в ожидании нужного транспорта, могли наблюдать через дорогу Екатерининский сад, а кои обладали глазами на затылке, то и магазин Adidas, сразу за остановкой.
 Рекламный плакат предлагал вниманию новую модель мобильного телефона Samsung E 700 со встроенной фотокамерой. Но привлёк Влада совсем не телефон, а оформление рекламы, где девушка, жгучая брюнетка в шёлковом ночном сексуальном платьице (которое, по сути, и платьицем-то не назвать; так – пару лоскутков облегающей материи, чуть скрывающей вершинные точки сосредоточения интимности) призывала всех, на кого была рассчитана реклама, занятным лозунгом – «Снимай то, что любишь, любишь, любишь…»
 Наш байкер был, конечно, не фантазёром, но этот призыв заставил его вдуматься. В его голову полезла всякая всячина, типа «С кого снимать?», а поскольку на плакате красовалась та девушка, то и в голову лезла только она. Он продолжал уже шуточно размышлять, что полюбил он в ней особенно её платье. Умозаключение не заставило ждать. Раз снимать, как гласит реклама, нужно то, что любишь, то платьице для этих целей вполне пригодно. И особенно, с кого его придётся снимать…
 В этот момент его взгляд метнуло обратно на дорогу, и резкое тепло с переливами леденящего холода взорвалось внутри тела. Ноги встряли в ступор, а руки дико вжали в руль крючковатые рукоятки тормозов. Но всё равно, ещё даже не смоченный дождём, асфальт капризно отказался обеспечить мёртвое сцепление резины колёс с дорогой, и тут же прогремел взрыв, начавшейся грозы. Небо всполыхнуло, разрубившей его молнией, как будто пытаясь подать сигнал или прокричать: «Стой! Осторожно!»
 Колодки заднего клещевого тормоза не выдержали не рассчитанной нагрузки, и их вырвало «с мясом» из креплений на раме, метнуло металлическими брызгами вперёд велосипеда, и двухколесная конструкция, просев на амортизаторе вилки переднего колеса, спустя пару метров выбросилась и встала на рельсах трамвайных путей перекрёстка Невского проспекта и Улицы Садовой.
 Только некто, находившийся у входа в подземный переход, рядом с универмагом Пассаж, увидел всё, прикованным к действу сцены взглядом. Этот миг останется в его памяти навсегда. Он увидел, как вылетевший по Садовой, со стороны Апраксина двора, огромный междугородний грузовик Scania просто снёс, с трудом остановившегося после светофора на дороге, юношу. Он разглядел, как, сопровождаемое жутким ударом, месиво крови и металла разлетелось, а точнее разорвалось вдребезги об радиаторную решётку грузовика, который, претерпев удар, только лишь из-за крови на лобовом стекле потерял управление и влетел в стену, стоящего рядом с дорогой здания. Искореженный алюминиевый узелок металла, что секунды назад был ещё велосипедом, взмыл вместе с оторванными от бывшего человека конечностями в воздух, метров на 17 и рухнул в окно второго этажа какого-то магазина. А изуродованное тело, с проломанной грудной клеткой, размажжёным черепом и своим обрубленным видом, напоминавшим мешок со свёклой, рухнуло в пятидесяти метрах от места аварии, оставив вдобавок за собой ещё и шестиметровую полосу бордовой крови.
 Воцарилась страшная паника: кто-то пытался бежать куда-подальше, думая, что вот-вот и их зацепит чем-нибудь, иные же, любопытные злорадцы неслись им на встречу, чтоб своими глазами узреть отвратительнейше страшную картину.
 Небо громыхнуло ещё одним раскатом грома, словно артиллерийский полк произвёл синхронный залп, и хлынул тяжёлый и густой ливень.
 
 …Оказалось, что за те секунда, когда взгляд Влада был гипнотично озабочен умыслом рекламного текста, обстановка на дороге резко поменялась. Светофор по курсу его движения загорелся жёлтым, и все машины на проспекте начали тормозить, машины же с Сенной улицы, соответственно, готовились тронуться. А вот та самая роковая фура, приведшая к трагедии, неслась по улице от площади Сенной на перекрёсток ещё только на расстоянии пятидесяти метров от своего светофора. Видимо её водитель посудил, что светофор успеет загореться зелёным к тому моменту, когда он будет с ним наравне, и что правила нарушены не будут, тем самым не сбавив набранной скорости…          
 
 Аркадий Гродов, один неизвестный философ и гениальный мыслитель, долгое время занимался идеями сути данности, оппозиционности всеобщих суждений и праздной иллюзорности смысла собственных размышлений. В итоге он ушёл в глубь самосознания и, прочитав для одухотворения четверостишье из стихотворенья Е.А.Баратынского «Уныние»:
 - «Того не приобресть, что сердцем не дано.
           Рок злобный к нам ревниво злобен,
     Одну печаль свою, уныние одно
           Унылый чувствовать способен.» -
в подавленном, от обречённости неведения, состоянии, наконец, расщепил атом истины и на одном дыхании написал трактат о смерти:
 ~ Начало смерти наступает тогда, когда начинаешь о ней думать. Её продолжительность, лишь вопрос времени. А физическая смерть плоти – только финальная фаза смерти. Дальше – несуществование: пустота, небытиё, отсутствие всякого сознания и чувств, вершина не познанного (за не желанием верить в простоту истины).
* *
 То, что после смерти можно сравнить только с абсолютным несуществованием (это про тех, кто никогда не рождался и даже не был зачат). Про абсолютно несуществующих никто же не говорит и не думает, что они где-то есть и о чём-то размышляют, существуя какой-то нематериальной субстанцией, мыслящей бесплотной структурой. Так почему же все думают, что после смерти разум не умирает? А кто-то ещё считает, что остаётся некий разумный фантом (душа человека).
 Но абсолютным несуществованием можно назвать только то, что до жизни и до зачатия. После смерти, всё же, остаётся, хоть и не долговечная, плоть, и самое главное – память о человеке, а так же документы, записи, упоминания, личные вещи, фотографии, свершённые поступки, в какой либо мере повлиявшие на жизни других. Естественно, от тех, кто что-то сотворил или создал, или придумал, ещё остаются и его творения, его труд, пусть даже и не на века.
 В итоге, конечно, всё-таки после смерти и несуществования придёт и абсолютное несуществование. К сожалению (а может и к лучшему) в нашем мире «ничто не вечно» (за редчайшим исключением памяти о личностях масштаба мировой истории, например, таких, как Цезарь и Гитлер) ~
 Затем Аркадий приподнял глаза в верхнее пространство комнаты, подпёр левой рукой подбородок и, задумчиво потыкав с пол минуты ручкой в листок бумаги с краю, ниже добавил:
 ~ Не хочу создавать в своей голове альманах чьих-то мыслей. Хочу создать свою собственную философию и идеологию истин, осознанных и открытых опять же собой ~
 Поставил точку, подписался и восторженно ушёл на кухню пить кефир.

 По мышцам век левого глаза прошла еле заметная судорога, и яркий утренний свет, попадающий на кожаную пелену глаза, преобразовался в красно-оранжевое фоновое изображение. Ещё пару судорог и глаза приоткрылись. В расщелинах между ресниц слепящее солнце показалось невыносимо ярким, и глаза вновь закрылись. Спустя мгновение попытка прозреть повторилась, и вместе с раздражением от света стало туго и мутно приходить сознание. Вдруг, в голове что-то сдавилось, и в правом ухе с прострельной болью зазвенел звук. Сквозь этот высокочастотный звон послышалось щебетание птиц, и глаза в испуганном взоре открылись шире. Картинка начала прояснятся по мере фокусировки хрусталика, левое ухо было по-прежнему глухо, а в правом всё ещё звенел этот, слабеющий с каждой минутой, звон. Проявилась белая стена. На стене было два каких-то пластмассовых белых колпачка размером со стаканчик мини йогурта. Рядом, чуть подальше – две странные параллельные белые гладкие палки. После долгого сосредоточения стало понятно, что это две лампы дневного света, а перед ними – два колпачка противопожарной безопасности.
 - Где я? – логично промелькнуло в голове.
 Прошло целых четыре года с момента, как Влад попал в аварию, и за окном, неспешной капелью с крыш и слякотью на улицах, стоял нетипично тёплый февраль. Все эти годы Влад лежал в коме. Прибывшие тогда на место трагедии, медики госпитализировали его, и только руководствуясь, как казалось абсурдным энтузиазмом, смогли спасти ему, безнадёжно израненному и изувеченному, его жизнь. Но он так и не приходил в сознание. Сначала даже переставало биться сердце, но всё же стабилизировалось, а мозг так и отказывался пульсировать. Владу сделали более сорока операций, из которых около половины пришлось на голову и восстановление черепа, остальные были по пересадке органов, удалению раздробленных костей из мышц и ампутации невосстановимых конечностей. С последними приключилось самое ужасное: обе ноги пришлось отсечь на уровне колен, т.к. бампер грузовика их просто разорвал в клочья; левую руку оторвало в районе плеча, и врачам оставалось только удалить остатки костей и просто зашить рану; осталась почти не повреждённой лишь правая рука, и то, что она была сломана с открытыми переломами в трёх местах не самое главное, а самое главное то, что, повреждённый при переломе позвоночника, спинной мозг сделал парализованной не только эту самую руку, но и всё тело; на удивление, всё-таки, одна часть тела осталась подвижной – это голова.
 Ей то Влад и попытался пошевелить. Он только чуть-чуть сдвинул её в левую сторону и тут же почувствовал сильное головокружение, к тому же стало тяжело дышать, но достигнутого угла обзора хватило, чтобы увидеть, лежащего рядом, на соседней койке, человека. Этот человек был бледен, и весь облеплен липучками с проводами. Над головой у него была мед-аппаратура, а рядом стояла металлическая вешалка с подвешенной на ней капельницей.
 Влад попытался вымолвить вслух вопрос самому себе, но единственным слышащим ухом не услышал ничего, кроме почти стихшего звона и короткого сопящего выдоха. Попытка хоть что-то сказать отобрала у Влада почти все силы, и он бессильно вернул голову из напряжённого наклонного в расслабленное прежнее положение. Ему захотелось уснуть, но головная боль и, начавшие бегать по голове, несвязные мысли не давали этого сделать. Он пытался понять где находиться, что случилось и даже вспомнить кто он сам.
 Через двадцать минут, точно по расписанию больницы, в палату вошла молодая практикантка, и, как ни в чём ни бывало, одев резиновые перчатки, начала менять соседу велосипедиста утку. Влад даже испугался от резкого звука, захлопнувшейся от возвратной пружины, двери. Сердце, видимо, забилось быстрее, и такой же мед-аппарат, что и у его соседа, начал тревожно пиликать. Практикантка от неожиданности чуть не выронила жестяную посудину из рук и быстро подскочила к, вышедшему из комы, калеке. Она взволнованно начала что-то лепетать, пытаться что-то сделать, говорить с Владом и даже задавать ему, запинающимся спешным голосом, какие-то нелепые вопросы. Потом с трудом вспомнила инструкции врачей и убежала докладывать о чуде.
 Вскоре, после прохождения нескольких недель курса по реабилитации вышедших из комы, к Владу снова вернулся разум и даже частично память. Не без помощи, но всё же он вспомнил, как его зовут и место, где он жил, вспомнил несколько эпизодов из разных моментов жизни и всё. Память не вернула ему мать и тот день страшных событий. Зато, как ни странно, он вспомнил свой спортивный образ жизни и некоторых друзей.
 Его сразу все стали навещать и пытаться помочь проявить память. Все его друзья и родные стали приходить и разговаривать с ним, рассказывать о том, что произошло за четыре года и постоянно о чём-то спрашивать. А Влад мог им только утвердительно моргать в ответ.
 И по ночам, оставаясь в одиночестве, среди подобных калек, он мучился, начавшейся после комы, бессонницей. Он лежал, смотрел в тёмный потолок и думал. Думал – что теперь будет? Как жить дальше? И зачем? Чего стоит такая жизнь, над которой у тебя нет ни малейшей бразды правления? Он понимал, что никогда в оставшейся жизни больше не сможет ни ездить на велосипеде, ни бегать, ни даже ходить, что единственная и парализованная рука не даст ничего потрогать или сделать. Очень противоестественным и щемящим душу было и его привыкание к той женщине, которую, из-за провала в памяти, ему казалось он видит впервые, а она называет себя его матерью. Он бредил и давился мыслью о том, что не сможет быть с девушкой, и что у него теперь никогда не будет детей. Становилось ужасно и холодно при мысли о собственной бесполезности и ненужности. Его ни ждало ни чего, кроме существования парализованного калеки и постоянных терзаний.
 За то время, пока Влад лежал в коме, он как будто умер для всех. Все знали, что он физически жив, но бессознателен, а что толку? Признаки жизни подавало только неподвижное обрубленное тело, продолжающее перегонять внутри себя обеднённую красную жидкость. Активность мозга почти отсутствовала, а сам он, чтобы его клетки не отмирали, лишь пассивно омывался кровью. Никаких мыслей и снов в это время Влад не видел. Было только полное отсутствие разума и,  бесполезно работающее «в холостую», тело. Может быть, этому человеку одному из немногих удалось понять всю простату смерти и отсутствие чего-либо после окончательной остановки жизни организма. Ему не пришлось перед столкновением увидеть, пробегающую перед глазами в предсмертные мгновения, собственную жизнь, потому как мозг, находясь в шоковом состоянии,  был не способен что-либо анализировать и, уж тем более, ассоциативно вспоминать. Так же и не было «света в конце туннеля», потому что черепно-мозговая травма была слишком сильной, чтобы видеть даже такие галлюцинации.
 И теперь Влад лежал и осознавал, что получил от жизни самый кошмарный сюрприз. Результат, который страшнее любой смерти. Когда лишняя боль в сердце не только у самого, но и у всех родных и близких, которые за четыре года проще бы смирились со смертью, чем с таким исходом. И потом, кто знает, может им предстоит и ещё раз пережить его смерть. Врятли тело в таком состоянии сможет протянуть больше десяти лет.
 Всё это с пылающей болью на душе маялось в его голове. И каждый раз мрачно душилось финальной мыслью о собственной обречённости, потому как он не был способен даже себя убить. Суицид стал его главной навязчивой мечтой, но как можно что-то сотворить над собой, когда не можешь пошевелить даже пальцем на единственной руке. Ему подвластными остались только мучительная боль в душе и чувство бессильной бесполезности…

Ах да, был и ещё один персонаж, психолог В. Старцев, который оказывал на месте аварии, приехав вместе со скорой, психологическую помощь всем, кто слишком впечатлительно реагировал на произошедшее.
 В своём журнале после работы он так и записал: «Парадоксальность измышлений на тему такого сомнительного стечения обстоятельств не в том, что случившееся не усваивалось пониманием очевидцев, в виду его кошмарности, а в намеренном отторжении ими адекватного восприятия  ситуационной действительности» 





Арсений Владимирович Мельников
31.01.2004