Частица тепла

* * *

Холод и снег. Мало снега, потому, наверное, холодно. Пронизывающе холодно.
Природа затаилась. Бывает так холодно, что лучше, наверное, не делать лишних движений, чтобы не пробил холодный озноб. Не шевелились ветки, не шелохнулся одеревеневший от стужи сухой ковыль. Мертвая тишь, лишь ветер по полю иногда чуть слышно шипел колким снегом.
Небо непонятное – фиолетовый горизонт, но в зените – мириады звезд, загадочно мерцающих и переливающихся. Напоминающих о холоде. Пронизывающем и властном. Нет луны. Нет кучевых облаков, вестников близящейся оттепели.
Так уже который день. Мрачный, холодный декабрь, застудивший все вокруг и старающийся заморозить ход времени. Вот как остановит время – будет вечная зима! Зима – холодное мерцающее небытие.

* * *

К стали примерзали даже кожаные перчатки. Мороз мгновенно лишал чувствительности щеки и кончик носа, уши тоже сопротивлялись его неласковому дыханию. Замерзали батарейки в фонарике, колонка с водой вышла из строя, да и в неглубоком колодце каждое утро появлялась ледяная корка. Стекла – в узорах, замки поддавались ключам с трудом, а вот в помещениях было все же не очень холодно. Градусов четырнадцать.   
Оксана отклеила перчатку от не желающего ее отдавать дверного кольца и навалилась на дверь, стараясь ее закрыть. Посмотрела в поле. На фиолетовый горизонт, на звездную россыпь над головой. Отойдя от ворот шагов на сорок, обернулась, бросила взгляд на облупившиеся стены старого монастыря, на плывущие над ними еще не успевшие скрыться в темноте купола главного собора. Внимательно посмотрела на них, словно припоминала что. А, может, загадывала. Просила… Каялась…
Холодная, всепоглощающая пустота впереди как нельзя более подходила к Оксаниному состоянию. Нет ничего. Нет движения, нет чувств, нет никакого желания думать о будущем.  У ж е  н е т.
Уже?

* * *

Летний Сад шумел в такт питерскому лету – суетливому, местами дождливому, местами жаркому. В общем-то обычному, но все же северному, непохожему на московское. Непохожему на какое-то еще. Со своим, только Петербургу присущему, очарованием.
Мороженщица, продавец воздушных шаров, букет которых привязан к синему баллону с гелием, играющие дети с палочками сахарной ваты в руках. Пенсионеры на лавочках… Неторопливо прогуливающиеся по аллеям парочки… Иностранцы, фотографирующиеся в обнимку со статуями.
Оксана помнила тот день, с которого минуло уже почти два с половиной года как будто вчера. Все детали. Все очарование.
* * *

Холодно. Надоевшее определение, без которого нельзя. Пронизывающий холод снаружи, колкий и безжизненный внутри. Первый – дар природы и времени года. Второй – разбитого фонарика, что давал свет и тепло сердцу и душе. К о г д а – т о…
Вокруг все замерло. Еще немного – и окружающий пейзаж вполне сойдет для съемок фильма о последствиях ядерной катастрофы. Поле, чуть присыпанное снегом, торчащие тут  и там сухие тростинки и пучки травы, местами – сохранившиеся фрагменты известняковой кладки. Как будто бы от прежней цивилизации.
А вот есть же в мире что-то, что никогда не замирает. Нет, представить себе броуновское движение в воздухе сложно, да и не нужно. А вот радио, которое работает у строителей в подсобке, что стоит в монастырском дворе – радиоволны пронизывают мировой эфир, невзирая на погоду. Оксана расстегнула карман дубленки и извлекла из него мобильный телефон. Аппарат равнодушно мигал зеленым глазом, подтверждая то, что есть вокруг радиоволны, способные нести тепло… знакомый голос, что вернет тебе равновесие и вновь затеплит огонек где-то внутри.
Если, конечно, есть, кому звонить.
А ей было некому. Просто телефон показывал время. Оно, к слову, тоже шло, невзирая на забортную температуру.
Еще примерно пара километров до маленькой церкви в ложбине. Там, внутри, жизнь. Свет. Тепло и умиротворение.
Высокий пожилой священник, отец Дмитрий, всегда ждал тех, у кого внутри – только холод и лед. Колкая пустота и отсутствие чувств. Тех, кому  у ж е  н е в а ж н о…
Оксане было неважно. Неважно, сколько градусов ниже нуля, сколько времени, сколько километров. Неважно, что темно, страшно и неуютно вокруг – страх давно перестал существовать для нее, как чувство. Чувства тоже уступили место пустоте.
Как это странно – уступить место пустоте…

* * *

Золото осени – осенний Михайловский сад, ковер из пожелтевших листьев, словно бы из учебника по природоведению. Спас На Крови, величаво возвышающийся над полуоблетевшими деревьями, Русский Музей, который еще скрывается в оранжевом огне. Экскурсия младшеклассников с учительницей и экскурсоводом, показывающим рукой на главный купол. Высокое голубое небо с легкими облачками, уже взошедшая бледная луна…
На трех мостах – сувенирная барахолка и кучка иностранцев, выторговывающая за доллары матрешек, буденовки, расписные ложки и тарелки с видами Питера…
Глючного Питера! Но такого родного. Родного в обществе человека, который заряжал Оксанку такой волной энергии и тяге к жизни, что представить себе жизнь без него на  тот момент было просто немыслимо.
Привычные звуки трамвая в засыпающем уже фоновом шуме улиц, свежий ветерок, что треплет волосы, когда сходишь с подножки. Кто-то, такой сильный и надежный, подхватывал Оксану и обнимая вел провожать.
Сколько было всего…

* * *

Вот она, церковь со слегка покосившимся куполом, рядом – несколько могил и все та же известняковая стена. Свежесрубленный домик в стороне, в окошке – свет. Теплая полоска света на снегу перед окном.
Оксана поправила капюшон и спустилась в ложбинку, направляясь к дому. Там ждали не ее. Там ждали каждого такого как она. Это и хорошо и плохо одновременно. Наверное, нигде в целом мире сейчас не ждали именно ее. Ее, неповторимую, единственную, русскую красавицу, нежную… и любимую. 

* * *

Питер жил своей торопливой и немного сумбурной жизнью. Несмотря на поздний час, на улицах – люди, витрины светятся рекламой, всюду гирлянды и еловые ветки. Кто-то несет живую елку, кто-то – сумку с покупками, машины сигналят зазевавшимся на светофорах прохожим. Фигура Деда Мороза светится на перекрестке, посмотришь на нее – и уже не так холодно.
Борис остановил машину возле горящей ослепительно белым светом вывески «Ливиз». Магазин фирменной торговли не закрывался на ночь и всегда изобиловал товарами к любому столу. К новогоднему тоже.
Только вот зачем этот Новый Год? Праздник, который всегда приносит радость и смех – банальное определение. Слишком наивное. Радость за то, что что-то удалось – не подходит. За то, что преуспел – пошло. Благосостояние – потребительски, обывательски, мещански.
А за то, что вместе и любят – увы. Не тот случай.
Да и что, собственно, произошло? У входа в магазин валялись осколки разбитой сосульки. Холодный, мерцающий лед – вокруг. Внутри. Всюду.
В торговом зале мишура и шары. Витрина с бутылками – от пола до потолка. Чего на ней только нет!
Колбасы, сыры и все, чем принято закусывать – в холодильных прилавках. Глаза от всего этого великолепия разбегаются.
Борис не умел выбирать покупки. Тоскливо постоял посреди зала, еще раз попытался сконцентрировать внимание на образе новогоднего стола, но кроме центровой бутылки шампанского ничего почему-то в голову не лезло. Странно – покупать себе еду он никогда не считал чем-то очень сложным, да и готовить в общем-то любил. Любил в повседневности. Праздник – это  и н о е. Его нужно  п р а з д н о в а т ь.

* * *

Свет от настольной лампы успокаивал. Медленный взгляд икон в красном углу, где перед ликом Спаса мерцала лампадка, выскобленный деревянный стол, на столе электрический чайник. Отец Дмитрий знал, зачем к нему пришла Оксана, поэтому сам первый разговор не начинал. То ли не хотел банальности, что присуща человеку его сана, то ли просто дал время собраться с мыслями.
Оксана сидела не шевелясь и глядела на сахарницу, что стояла прямо перед ней. Перчатки и шапка лежали рядом на стуле, шарф – на коленях. Пальцы рук сцеплены вместе – должно быть, чтобы не выдать дрожь.
- Как продвигается реставрация? – отец Дмитрий присел рядом и начал разливать чай. Аккуратно, по-домашнему спокойно – весь его вид говорил о чем-то… что уже было. Было и у него и у Оксаны.
  - Неважно, - та встрепенулась и посмотрела на него, - холодно, да и братия ортодоксальна до предела. Чуть ни день – праздник, работать нельзя, мужчинам во двор нежелательно, а…
Она развела руками.
- Ну что ж поделаешь, они по-своему правы, - отец Дмитрий помешал чай ложечкой и задумчиво посмотрел на шкаф с книгами, - ведь они живут по своим законам, а вы пытаетесь их изменить.
Оксана руководила реставрационными работами одного из самых древних российских монастырей, которому было почти шестьсот лет. В плачевном состоянии там были почти все постройки и коммуникации, а электропроводка чуть было не уничтожила его однажды полностью. Именно после этого случая епархия попросила средств на восстановление древнего святилища. Реставрацией занялась известная петербургская фирма, профилировавшаяся на таких видах работ, а поскольку монастырь был женский, игуменья потребовала, чтобы руководителем было непременно лицо женского пола. Оксана Карамышева, как блестящий работник была идеальной кандидатурой. Желание уйти от забот мирских настолько, насколько это было возможно в тот момент было у нее настолько сильно, что даже длительная «ссылка» в глушь к суровым монахиням не пугало девушку нисколько.
У нее больше ничего не осталось. Ничего, что смогло бы ее удержать.
Родители развели руками, но отец вздохнул и сказал, что, может, так ей будет и лучше. Не напоминать о себе своей единственной дочке они не могли, поэтому иногда Оксана выключала свой мобильный телефон.
- Бог с ними, - девушка посмотрела на иконы и вновь ее взгляд словно бы о чем-то попросил, - у меня нет к ним никаких претензий. Это их мир.
- В него уходят из твоего, - было ей ответом.
- Мне не о чем больше сожалеть, - Оксана посмотрела в чашку, словно стараясь найти тень сожаления там, - я не тороплюсь обратно.
Отец Дмитрий попытался что-то сказать-возразить, но она не дала ему вставить слово:
- Отец Дмитрий, вы же прекрасно понимаете, о чем я, - Оксана обхватила чашку ладонями, согреваясь окончательно, - вы осведомлены о моем прошлом… может быть, даже и будущем.
Тот отвел глаза.
- Я знаю, что требованием игуменьи Александры было знать все о тех, кто войдет в святую обитель. Конечно, святых они не ждали, но молодую девушку, которая успела так запутаться в прелестях жизни, кто перед ними выгородил?
Отец Дмитрий выпрямился, посмотрел на Оксану с пониманием. Едва слышно вздохнул. Видимо, ему было тяжело начать разговор.

* * *

Шампанское он все же купил. Водку «Русский Стандарт», которую любил видеть на столе в праздники – тоже. Вино, которое они в последний раз пили вместе. «Кока-Колу», без которой не обходится новогодний вечер.
Еще огромный елочный шарик, на котором была нарисована маленькая избушка. У избушки было желтое окошко, над трубой поднимался дым. Шарик переливался и наивно поблескивал, вызывая из памяти воспоминания детства.
Машина еще не успела остыть, улицы стали свободнее. Борис выехал на Дворцовую, сверкающую огнями и рекламой. «Sony», «Philips», столь присущее Питеру, гордое «Балтика – знаменитое пиво России!» и неизменное в последнее время «Мир выбирает GSM», - все слилось в предпраздничной феерии света. Смотрелось в Неву, готовилось к карнавалу.
Карнавалу, на котором не будет его. Потому что, незачем туда идти, если некому будет сказать в конце: «Маска, я вас знаю!!!»

* * *

- Оксана, ну успокойся, - отец Дмитрий не предвидел такого поворота беседы и испугался состояния девушки. Прижав руки к лицу, та безутешно ревела, вздрагивая и пытаясь что-то сказать. Платок лежал у нее на коленях.
Дмитрий Александрович не знал, как ее успокоить. Не знал, как заставить поверить в дальнейшее. Но, к несчастью, знал точно, что будет потом.
Потом, в котором не будет уже  в о о б щ е  ничего. Даже гулкой пустоты, способной испугать.
Потом, когда Оксана, близкая к помешательству, замкнется в себе, быть может, навсегда.
Потом, если оно будет. Потому что, оно есть только тогда, когда есть что-то впереди. И есть точка отсчета в настоящем.
Последняя точка исчезала сейчас на его глазах. Будущему уже не от чего было оттолкнуться.

* * *

Борис остановил машину на Мойке и, заглушив двигатель, достал елочный шарик. Достал, повинуясь странному порыву.
Шарик поблескивал как-то печально, а вот окошко продолжало светиться. Тепло и загадочно.
Он помнил ту осень. Последнюю. Помнил дачу, он идет по дорожке от дома к бане. Маленькое окошко свежесрубленного домика светится так же загадочно и тепло. Дым над трубой. Звезды в холодном небе, за перелеском – стук колес несущихся в Москву вечерних поездов. Где-то лает собака… кричит сова.
Тогда уже все стало странным. Слегка незнакомым, немного чужим. Не таким, как раньше.
А в этот вечер вернулось. Было все, все, как прежде. Все, как когда-то, в первые дни знакомства.
Чтобы потом исчезнуть насовсем.

* * *

Город потонул в дожде и туманах. Мокрые прохожие, идущие  подальше от проезжей части, чтобы не попасть под фонтан брызг из-под колес, трамваи, режущие лужи, что скрыли под собой рельсы. Угрюмые владельцы собак, вынужденные прогуливать своих питомцев в такую погоду. Зонты, зонты, зонты…
В тот момент все было уже кончено. Тогда казалось легко. Очень просто и потрясающе ясно. До неприличия быстро и безо всяких объяснений.
Куда – да не все ли равно? Это же так несложно, главное – подальше, подальше оттуда, где осталась фальшь, нечестность, измена…
А там – чистый лист. Там нет людей, которые узнают при встрече, нет укора во взглядах, нет мест, которые напомнят.
Первый старт – он был быстрым, необдуманным и потому, видать, чрезмерно легким. Электричка, промокшая донельзя, сырые холсты осенних пейзажей за окнами, голые деревья… и дождь, дождь. Вокзал, белый с подтеками-кляксами от небесной воды, две платформы, несколько путей. Троллейбус с запотевшими стеклами, в салоне – оранжевый свет. Минут десять пути по тряским улицам навсегда утратившего величие города и – приехали. Вот, видимо, тот дом, что станет на некоторое время ее домом. Вот подъезд. Вот серое небо над головой. Небо плачет. Не истерично и бурно, как в летнюю грозу, не страшно, как в ураган, что выворачивает телеграфные столбы, а безутешно и всегда. Плач души.
Нет ветра. Нет ничего, что могло бы что-то изменить. Толкнуть. Не исправить, а просто изменить. Никакого движения, намека на него…
Оксана постояла на лестнице в глубоких сумерках пролета, порылась в кармане в поисках ключа. Древнего, словно бы из музея, с налетом зелени на латуни. Повертела его в руках.
Никакого движения.
Из нагрудного кармана куртки  торчала антенна мобильного телефона. Аппарат сонно мигал зеленой лампочкой, показывая хозяйке, что всегда готов к ее услугам. О нем позаботились.
Да, позаботились. Люди, которые уверены, что самое главное для подобных им – услышать и быть услышанными, сказать и почувствовать, как сказанное слово режет эфир и несется за тысячи километров к тому, кому оно так нужно сейчас. Сейчас, потом… всегда.
Но телефон молчал.

* * *

Какой был тогда закат, Борис запомнил навсегда. Ярко оранжевая полоса над лесом так долго менялась всеми цветами радуги, прежде чем исчезнуть, что оторвать взгляд было невозможно. Мягкие, теплые краски ранней осени. Снова сентябрь. Время зрелости. Время собрать все, что успело произойти и попытаться упорядочить, как-то систематизировать. Может быть, просто созерцать потом. Может быть, - сделать выводы. Или подумать – все ли?
Ветер, уже немного сырой, пахнущий осенней травой и грибами обдувал лицо. Оксанкины волосы щекотали нос, развеваясь на этом ветру, он прижал ее к себе и смотрел на закат поверх ее  головы. Иногда к  ветру примешивался запах дыма – сзади топилась баня, кучерявый белесый дымок завивался над трубой.
Ветер играл с дымом, придавая ему самые разные формы. Самые немыслимые направления. Самые непредсказуемые вещи может делать ветер в этом мире. Ветер в поле – создавать вихри. В море – шторма, в городе он может выворачивать  зонты и заставлять бегать за  шапками и шляпами.
В поведении – лучше не думать. Это сродни ветру в голове. Зачем он только иногда поднимается? Где там внутри, по какому, кто ответит, поводу с давлением не в порядке?
А пока была тишина, ветер, дым и закат. Была осень, с ее красками и тишиной. Была Оксана и восстановившийся мир. Время, которое остановилось. Которое Борис готов  был удерживать на месте, чего бы это ни стоило.

* * *

А на следующий день дождь прекратился. Сначала  было хмуро, потом поднялся ветер. Разогнал тучи, вывел на свет Божий солнце. Высушил голые мокрые ветки, слегка протер тротуары от луж.
Солнце раскрасило стены домов и переливалось на меховом воротнике Оксаниной куртки. Дома было холодно – отопления еще не было, поэтому погулять-познакомиться с древним городом после похода в магазины было самым разумным решением. Расслабиться, подумать о вечном. Побродить, глядя на древние стены, развеяться, почувствовать свежий чистый ветерок в волосах… поймать момент, в который дурные мысли уступят место спокойствию и смирению.
Купола древнего собора величаво плыли над стенами кремля. К ним тянуло. Они знали и видели многое. Они постигли вечность, ее гармонию и неизбежность, они умели прощать.
Белый автобус с рекламой пива на борту нехотя затормозил подле пешеходной «зебры», пропуская Оксану. Две чайки взлетели из-под ног, обдав лицо порывом ветра. Две девчонки в одинаковых курточках и с одинаковым мороженым в руках перебежали дорогу ей навстречу.
В небе, над кремлем, словно черной тушью, - чугун и всплеск ветвей! Красота, в которой застыло время. Красота, перед которой меркнет все земное. Которая успокаивает, дает силы для дальнейшего, заставляет отвлекаться от грустных дум. Народу – никого. Лишь возле памятника толклась кучка все тех же вездесущих иностранцев, о чем-то тихо беседуя. Ну, да и пусть себе стоят, окружающего пейзажа они, впрочем, не портили.
В собор Оксанка тогда войти так и не решилась. Слишком много грехов. Слишком много любви.

* * *

Борис недоумевал. В голову лезли самые разнообразные мысли. Самые невообразимые предположения. Все казалось неправдой.
Он был такой человек – всегда искал причину разрывов и нестыковок в себе. Самобичеванием не занимался, а  просто  хотел понять – чего же сделал не так.
Все произошло настолько неожиданно, что казалось дурным сном. Было – и нет вот. А как проснуться?
Как? Этот вопрос, заданный себе уже в сотый раз нашел ответ случайно, на территории того же кремля. Только теперь там уже  лежал снежок. Полная луна освещала памятник-исполин, смотрелась в золото куполов собора, играла на ограде бликами. Отражалась в гривах бронзовых львов.
Борис поднялся по ступенькам машинально и подошел к дверям музея. В голове вертелись обрывки мыслей, завершающаяся командировка не принесла ничего, кроме усталости. Завтра уезжать. Завтра. А сегодня – отдохнуть, пообщаться с городом, привести в порядок нервы. Потом пойти в кафе и выпить там рюмку-другую фирменной водки. С мороза.
Какой-то из львов, как он слышал, мог выполнять желания. Какой из двух, - не знал, потому наугад выбрал того, что справа и, сняв перчатку, потер ему хвост. Так было нужно.
Хвост был холодный. Рука ощутила силу бронзового зверюги, холод металла и что-то еще. Что – Борис не понял. Понял лишь – неспроста.
А Оксанкина рука коснулась львиного хвоста лишь за день до этого момента. Борис не знал, что она здесь. Даже не догадывался.
А часом позже, когда в кафе он уже осуществил свое желание попробовать местного напитка с традиционной для русских людей крепостью, наконец, понял. Понял то, что так долго терзало его. Отчего все так. И почему он один. И кто виноват.
Лев выполнил его просьбу. Он, наверное, и впрямь умел это, только не каждому везло. Сначала нужно было искать в себе причину, искать долго, упорно, настойчиво. Считать, что во всем виноват ты.
Поверить было трудно. Главное, не только поверить, но и осознать. А потом жить с этим… знанием.
Борис расплатился и вышел на улицу. Стало еще холоднее, звезды мерцали ярче и ближе. Идя по пустой улице к гостинице, он думал о том, насколько бывает… нет, не несправедлив мир и не подлы люди, а сложны обстоятельства.
Но лев хранил и еще одно желание. У него было много времени на его выполнение. Торопиться было некуда.

* * *

Красивым был не только закат. Красивой была ночь, наступившая вослед, ночь, когда ветер стих, поезда ушли, сова замолчала. Даже мыши не скреблись в старом доме. Не скрипели доски, не трещал сверчок, что доставал обитателей все предыдущее лето.
Борис был уверен в счастливом дальнейшем. Абсолютно уверен. Оксана, лежавшая рядом – нет.
Как узнать об этом? Можно, конечно, почувствовать, но для  этого необходимо состроить  свою частоту с ее, а ее частота, увы, на тот момент уже отличалась. Сильно отличалась. Борису было не угнаться.
Это физически невозможно. Но пока, вслушиваясь в тишину, он не подозревал, что самый любимый человек на свете уже стал чужим.

* * *

Потом наступила весна. Работа закончилась, сменилось и настроение. Снова в худшую сторону. Оксана покинула гостеприимный город с тихими улицами, текущей вспять рекой, и куполами, плывущими над стенами. Покинула, так и не решившись войти в храм.
Снова Питер, парочки-подснежники на улицах, лужи и грохочущие по ним трамваи, снова тот же офис. Оксана не знала, куда деть себя от взглядов людей вокруг.
Они были обычными, эти взгляды. Но настрой не изменился – значит, остались прежними. Суровыми, корящими.
С радостью за то лето было воспринято только одно событие – предложение возглавить реставрационные работы одного из монастырей Псковской епархии, находившегося всего в пятнадцати километрах от эстонской границы. Глушь была порядочная – находился он в поле, там не было никакого транспорта ближе, чем за семь километров и никакой связи с внешним миром, кроме сотовой. Вода – в колонках, электричество только для освещения. Состояние построек – ну, как бы это сказать… плачевно – это почти ничего.
Очередной старт был осенью. Снова осенью. Снова поезд. Вокзал деловитого города, чистого, слаженного, архитектурно выдержанного. Гостиница на главной улице, перед главным в городе кинотеатром. Магазинчик с сувенирами в фойе, банкомат, кафе…
Три дня – и снова в путь. Несколько часов на машине, вперед, в новую ссылку.

* * *

Борис не умел прощать. Он был слишком честен с окружающими, для того, чтобы позволить себе это. Он никогда не поступил бы с Оксанкой так. Даже не попытался бы. Да и как можно было поступить с человеком, которого любишь… нет, он даже не хотел об этом думать.
Остались фотографии, остались подарки, сделанные ей ему. Остались номера телефонов. Домашний, который уже утратил актуальность и сотовый, который когда-то они вместе купили в центральном салоне связи на Невском. Остались воспоминания.
Этой осенью Борис тоже был на  даче. Также топилась баня, щелкало что-то в радиаторе остывавшей «Волги», ветер нес запах травы  и грибов.
Был даже почти такой же закат. Почти – потому, что не бывало никогда в природе ничего одинакового.
Ветер трепал волосы, стоящего посреди двора Бориса, за которым наблюдал его шпанистый кот, непонятно каким образом попавший под дверь городской квартиры лет пять назад. Кота решено было оставить, но имя у него было очень странное – Пахóмович. Откуда взялось – непонятно. Но приклеилось прочно, кот даже отзываться на него изволил. Иногда.
Кот был немым свидетелем их с Оксанкой романа. Знал и видел все самое сокровенное. Оксанку тоже очень любил.
Еще любил пожрать чего со стола, исчезнуть на пару дней и прийти домой в изрядно помятом и побитом состоянии. Характер у него был отнюдь не Борисов, но характерами они сошлись. Видимо, потому, что разными были.
Нет, все было не так. Тогда Борису в первый раз пришла в голову мысль – так нельзя. Невозможно. Можно быть в особой связи с собственной гордостью, можно утвердить свое кредо «не прощать!», но он не мог так дальше.
Но и так сразу тоже.
- Пахомович, ты бы как поступил, будь ты на моем месте? – спросил Борис у кота. Тот посмотрел на него, спрыгнул со скамейки и по-хозяйски вошел в дом.

* * *

Оксана вышла из дома отца Дмитрия, даже не надев шапки и рукавиц – холода она не чувствовала. Слезы замерзали на щеках, больно садня кожу, руки мгновенно начали замерзать. Сложно представить себе, сколько продержишься на таком морозе и не заболеешь.
Да не все ли равно?  Т е п е р ь…
Сколько сейчас ниже нуля? А еще и с легким ветерком?
А сколько для человека, который лишился всякого восприятия действительности?
Дальше, через поле, к красному огоньку радиовышки, невесть зачем стоящей тут, за перелесок и – снова в поле.
Куда? Да не спрашивайте, Бога ради, не надо!!! Подальше от себя. Теперь уже можно. Теперь  в с е.

* * *

Борис рассеянно вертел в руках шарик. Что он ему напомнил? Может, что-то хотел сообщить? И почему он все время думает? Думает об Оксанке?!
Он давно хотел выяснить, что с ней. Где она, как-то она сейчас? Знал, что занимается реставрацией, в Петербурге появляется редко, даже знал рабочий телефон. Но позвонить ей ни разу не пытался, не хватало сил. Не гордость не позволяла, а именно сил не было.
А, может, время пришло? Для того, чтобы, если не снова, то, по крайней мере, увидеть, сжать в объятиях, почувствовать, как ветерок, развевая ее волосы, снова щекочет нос…
Сколько можно перетягивать канат напару с реноме? Кому это теперь нужно? Еще немного – и даже ездить в метро в час пик станет одиноко.
Сколько прошло времени – почти полтора года. Полтора года, которые не смогли ничего стереть. Может быть, потому, что это не срок. А может, оттого, что он не хотел.
Зачем?!
Борис вылез из машины, посмотрел на замерзшую речку, забранную в каменную набережную. На витрину кафе, в которой мигала разноцветными гирляндами елка. Новый Год… веселый, светлый, добрый праздник. Свечи, елка, шампанское… гости.
Или  -  г о с т ь я?
Борис хлопнул дверцей, отошел от машины и достал телефон. Экран вспыхнул теплым оранжевым светом и по нему побежали фамилии и номера. Так, так, так… дальше… стоп! Вот он!
Борис стоял и ждал, приложив аппарат к уху. Ну, давай же, соединяй скорее!
- «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети…» - ровный, спокойный голос автоинформатора провалил все надежды разом. Борис нажал отбой.
Ситуация осложнялась. Где ее искать? Как? С чего начать?
Борис поступил неожиданно. На противоположно стороне улицы, рядом с входом в кафе висел на стене таксофон-автомат. Над телефоном светилась лампочка, сбоку надпись – «международный». Таблица с кодами городов и стран, крючок для сумки…
Быстро перейдя узкую улицу, Борис достал из бумажника карту, которую носил с собой на всякий случай. Вставил в прорезь, снял трубку. Класс! Карта еще не просрочена, на счету есть неиспользованные единицы. Набрал на замерзшей клавиатуре семь цифр и замер.
Секунда-другая-третья… они показались столетием. Борис не дыша, вслушивался в щелчки в телефонной трубке. Ну же, ответь! Скажи вновь о недоступности…
И в момент, когда Борис уже смирился с тем, что ответом ему будет голос автоответчика, щелчки в трубке прервал гудок.

* * *

Замерзнуть в степи – неприятно. Очень ценное наблюдение, что-то из рода того, что каждый хочет знать. И чего вовсе не хочет в действительности.
Слева от дороги были остатки известняковой стены. Эдакая руина в поле. И кто ее строил?
Оксана свернула и подошла к ней. Села на холодный камень, ощутив ватную пустоту внутри. Не камня, конечно, - себя. Отсутствие боли и обиды. Нужности.
Теперь уже действительно неважно. Теперь все кончилось. Она никогда не простит себя. Никогда. Уже не сможет вновь вернуться в мир, где люди будут рядом с ней. В мир, где сейчас елки, гирлянды, шары, мишура. Праздник, во всей его красе.
Он будет без нее, этот праздник. До него еще есть время. Оно ей не нужно. Оно нужно другим, тем, которые честнее, лучше, вернее. Которым детское очарование елочных огней еще позволено созерцать в детской же невинности. У них еще осталась внутри та нотка, что закладывается с рождения.
Оксана давно разбила свою. Флейта, наигрывающая «Jingle Bells», словно открытка с Санта-Клаусом на обложке, больше не звучала у нее внутри. Больше не зазвучит.
Оксанка останется здесь, в холодной, ватной пустоте. На каменной ограде, сложенной много веков назад.
Слез больше не было. Сожаления и горечи – тоже. Н и ч е г о. Ничего, что могло бы вернуть ее к реальности, наполнить пустоту.
А настойчивая трель телефона в кармане, что завозился там в этот момент, и не собиралась ее наполнять. Она ее  п р о р е з а л а.
Оксана выхватила замерзшими пальцами трубку с мигавшим теперь как светофор огоньком. На экране – чужая, незнакомая последовательность цифр.
- Алло…
- Оксанка! Ты где сейчас? – до боли знакомый голос и знакомый вопрос.
- Борька… - пробормотала та, не веря еще в то, что на том конце провода… а, может быть, это галлюцинация? Холодная галлюцинация, говорят, такое бывает.
- Да, это я! Где ты, ответь! – Борис говорил громко, но спокойно, с нескрываемой радостью в голосе.
- Я… - ответить было непросто, - наверное, в пустоте…
- А я на Мойке, возле Дворцовой, - Борис, казалось бы, не понял юмора, - как тебя оттуда забрать?
Оксане хотелось крикнуть, что он  у ж е  сделал это, уже забрал! Быть может, даже не из пустоты – из  в е ч н о с т и.
- Я… я не знаю, - Оксана начала возвращаться к реальности, - до шоссе еще километра два, а потом автобус…
- До Питера?
- До Пскова, - сказала Оксана и сама испугалась. Она что, не увидит Бориса сегодня?!
- Хорошо, ты сможешь добраться до остановки? Время сейчас половина восьмого, еще успеешь на какой-нибудь транспорт! – Борис быстро соображал, сколько времени понадобится ему.
- Да, смогу, конечно, - та успокоено выдохнула, - а потом…
- Доедешь до конечной, зайдешь в автовокзал и будешь там меня ждать и попутно отогреваться, - Борис всегда отличался способностью мыслить быстро и четко, - я же стартую немедленно! По моим подсчетам  это примерно три с половиной часа пути.
- Да, хорошо! – Оксана перепугалась в первый раз за последние несколько месяцев. Она одна в поле – никого, кроме огня на радиовышке, который, как живой, мерцал в морозном воздухе. Начинался мелкий снег.
- Осторожнее, Оксашка, ради Бога, береги себя! Доберись до Пскова, в крайнем случае – останови что-то, что  движется туда, но только смотри, осторожнее! – Борис говорил быстро и с волнением.
С волнением за любимого человека. За нее. За Оксанку.
- Хорошо! – та соскочила со стены и быстро пошла по дороге, туда, где замерцал огонек какой-то избушки. – Хорошо, Борька, только не гони так! Я лучше подожду…
Сказала – соврала. Ждать  больше не было сил.
- Счастливо! Раздались три коротких гудка и аппарат замолчал. Снова замигал зеленым огоньком.

Она не помнила, как добралась до шоссе. Как подошел промерзший донельзя старенький полупустой «Икарус». Сколько он ехал до Пскова – может быть, часа полтора, может быть и больше.
Только елка возле входа в автовокзал вернула к реальности. Люди внутри, ожидавшие ночных автобусов на Ригу и Петербург дремали на скамейках, в буфете сонная продавщица налила Оксанке стаканчик чая. Из стаканчика на ниточке свешивался традиционный желтый ярлычок «Липтон».
Чай было пить не с чем – булки уже закончились, а бутерброды доверия не внушали. Вернуться к реальности – и так быстро начать привередничать!
Тюбик джема, который забавно назывался «Космик» - то, на чем был остановлен выбор. Есть его было немного смешно, но он пришелся кстати – Оксана и впрямь, как только что вернулась с орбиты, и полет был ой каким затяжным.
Часы показывали двадцать минут двенадцатого, когда дверь скрипнула и в зал ожидания не вошел – влетел Борис. Оглянуться по сторонам он не успел – Оксана сорвалась с места и бросилась ему навстречу.
- Ты чего, Оксашка, - пытался успокоить зашедшуюся в реве девушку тот, - все же хорошо, мы здесь… вместе.
Она ревела, не желая ничего слушать. Люди начали просыпаться и с интересом и недоумением на них поглядывать. Борис взял Оксану за плечи и повел к выходу, где стояла машина.
На улице шел снег, и нападать его успело уже достаточно. Погода сразу стала мягкой, холод куда-то исчез, уступив место настоящей зиме. Мягкой, пушистой, искрящейся.
Оксана снова прижалась к Борису. Тот посмотрел поверх ее головы. Ветер бросил ему в лицо несколько веселых снежинок, растрепал Оксанкины волосы, пощекотал ими его лицо.
Борис улыбнулся и посильнее обнял свою русскую красавицу. Единственную, нежную, неповторимую… и любимую.



    Декабрь 2002, Москва.