Когти

Это мой сон и как все сны он сумбурный и символический. Но только сквозь маску абсурда видно нечто настоящее и истинное. Это я и увидел в ночь всех святых...

Уже было далеко за десять, но спать как-то не хотелось. В поздних осенних вечерах всегда есть какая-то ненавязчивая нотка, которую почти не ощущаешь, но она все равно настраивает тебя на жутковатый и вместе с тем вполне уютный и домашний манер. Ты сидишь в своей теплой кроватке, подняв подушку к стене и, облокотившись на нее, слушаешь мелкий дождь за окном и тебе вполне спокойно и не страшно. Но, вместе с тем, некое мысленное опустошение вызывает в мир то, о чем никогда в жизни не начал бы думать, какие-то несвойственные тебе образы и расплывчатые мысли.  Они приходят в мир,  искажая и коверкая все вокруг. Комната уже совсем не та. Это даже скорее не комната, а некое пространство,  к которому уже нельзя применить метрическую систему, да и не какую другую. Теперь это уже сама себе система, независимая и зыбкая как туман. Стулья и стол потеряли свое обыкновенное лицо, забыв свое предназначение и даже сам факт служения человеку. Теперь это нечто неопределимое, но вполне конкретное, конечно сильно потерявшее свою форму и четкость в этом растворенном лунном свете.
Сейчас бы заснуть и увидеть замечательный сон, но спать еще не хотелось. Я  подобрал сползшую подушку повыше к стене, и сел сам поближе, натянув одеяло до самого подбородка. Да, видимо правильно выбрали время для Хэллоуина, сейчас как раз самая тема. До него еще конечно 2 дня, но именно в такое время года ощущаешь, что все может быть совсем, совсем другим, и самое немыслимое и абсурдное не кажется таким уж невозможным. Хотя может этот праздник и не имеет никакого отношения к времени года, может кто-то просто назначил дату. Откуда мне знать, ведь я еще маленький. Мне всего 10 лет, или 12, ну максимум 14, но мыслю я уже вполне самостоятельно и готов спорить и не соглашаться даже со многими взрослыми, если они совсем, совсем не правы. Но, как ни обидно, они почти всегда во всем правы. Конечно, когда сидишь, уставившись в эту пустоту,  то они не кажутся такими уж правыми, и вообще они представляются такими недалекими и смешными.
 А здесь хорошо. Пусть чуть-чуть жутко, но вполне удобно и тепло, и как-то понятно, что ли.   Хотя, что тут понимать? Лежу себе и ни о чем особом не думаю.В кухне мама с папой готовят что-то вкусное на послепосле завтра, у меня будет день рождения, и это конечно приятно. Но, сквозь 2 двери их совсем не слышно, хотя я чувствую, что они в своей обыденной суете. Мама, наверное, сейчас режет салат, а папа чистит над раковиной картошку. Кастрюли с чем-то зеленым и красным кипят над плитой, и мама берет ложку и снимает пенку, пробует и накрывает кастрюлю крышкой. Все это под ярко желтым светом 2х из 3х лампочек в люстре. Шторы как обычно открыты и какой ни будь ведьмочке за окном эта маленькая  горящая ячейка окна в  9ти этажном доме и вся эта дребедень в 5 метровой кухоньке показалась бы  наверное  весьма важным и знакомым делом, а мама с папой с далека, в своих халатах, сошли бы наверное за колдунью с вурдалаком, готовящем какое-нибудь приворотное зелье. Как бы то ни было, оттого, что они не спят мне спокойно.
 Но сон никак не идет, наоборот появляется какое-то томление, будто сейчас можно сделать что-нибудь странное и совсем ни на что непохожее, прыгнуть с окна, например, и полететь куда-нибудь высоко, высоко вверх, а потом сразу вниз. Жжжжух. И над самой крышей дома резко и грациозно спикировать. Стать на крыше и стоять, внимательно прислушиваясь к ночным голосам. Сверху наблюдая за вспышками далеких улыбок в старых тыквах, за чьими то хриплыми стонами, восторженными завываниями ведьм, нашедших наконец повешенного среди утопленных, чьими-то бормотаниями и скрежетом чего-то неживого, но такого простого и понятного! Ты слышишь и видишь это все сверху, готовый сорваться в полет в любую секунду, взвиться в воздух, добавив к этим мистическим звукам еще один – свист воздуха быстро заполняющего пространство, где только что стояло тело странно улыбающегося мальчика. А можно и не летать, можно представить, что у тебя такие большие длинные руки и ты вытягиваешь их вперед, дотягиваясь до стула, потом до стола и, в конце концов, высовываешь их из окна. Они, как змеи, извиваются послушно твоим желаниям. Хочешь, можешь дотянуться до соседнего дома, обнять его и так крепко, крепко прижаться к нему, а можешь залезть в чье-то окно, испугав двух толстых женщин. Но, они только сначала немного заволнуются, а потом поймут, что это всего лишь детские добрые руки, не желающие никому ничего плохого, только длинные и любопытные. А потом и совсем успокоившись, эти две милые женщины дадут тебе кусочек пирога и начнут о чем-то важном спорить.
Сколько чар в этой комнате! Сколько звуков в этой тишине! Кажется бесконечным то количество мест, куда можно пойти прямо сейчас, пойти, полететь, поскакать, продыхнуть, пролезть, вскачить, впялиться, вчувствоваться, просто очутиться. Нет такой формы, которая не могла бы быть обезграничена, отуманенна, размыта и превращена во что угодно. В этом котле бурлит и кипит все, сохраняя меня, укрытого теплым одеялом и уставившегося в темноту.
Подушка  сползала все ниже и ниже и я вместе с ней, темнота все забирала меня по капле в свои чарующие объятия, пока я полностью не растворился в ней…

Внезапно что-то за окном разрушило хрупкую гармонию ночи, сильный свет  от проезжающих мимо машин ворвался в комнату, и тут же исчез, отрывистые далекие крики пронзили  тишину как иголки  мягкое тело. Что-то явно происходило, что-то уж очень неожиданное и неприятное. Протяжно и сипло заорала сирена где-то внизу и слева. Там – за окном сгустилось напряжение, зовущее и затягивающее. Я медленно сел на край кровати, нащупал тапки и как завороженный подошел к окну. Коричневые шторы сквозь свет фар почему-то светились голубоватым, а красные вышитые розы были как яркие пятна крови. Я отодвинул их и посмотрел на широкую дорогу идущую мимо нашего дома.
Несколько человек в синих мундирах бежали около человека в белом, сидящего в таком большом, мощном  мотоцикле. У всех этих людей были винтовки, которые они все время прижимали, как детей когда бежали. Они все время озирались назад и куда-то очень сильно торопились. Этот белый что-то кричал своим людям, каждый раз, оборачиваясь и показывая в сторону противоположную их движению. После каждого такого жеста, несколько человек из этой группы разворачивались и с гордым видом, вцепившись в свои винтовки, медленно шли назад. Я поднял голову и посмотрел туда, куда все время указывал белый. Там, вдалеке, как будто всходило солнце, розовое сияние разрывало темную нить горизонта. Какие-то тяжелые гремящие звуки, приглушенно отдавались в стенах, окнах и становились все четче и  пугающей. Что-то приближалось. Что-то большое и поражающее своей неопровержимостью и напором, как новость о неизлечимой болезни которой страдаете именно вы. И это происходит со мной? И это происходит сейчас?  Нечто невероятное, выходящее за всякие рамки, опровергающее и разрушающее все сложившиеся стереотипы. Внезапно ты понимаешь, что жизнь изменилась в одно мгновение и уже никогда не вернется  в свое привычное русло. Как будто началась война или объявили о падении огромного метеорита, который уничтожит все живое на земле и очень интересным способом.
Я застыл перед окном, не в силах пошевелиться, только всматривался вдаль.  Постепенно приближаясь, одно общее сияние превращалось в тысячи и тысячи огней. Вскоре, когда огни приблизились ближе, можно было различить коробочки танков, медленно, но настойчиво двигавшихся по дороге, рядом с ними ехали мотоциклисты в касках, то обгоняя немного, то отставая. Бежали люди тоже в мундирах, правда уже в черных. Все как один организм – огромный светящийся удав целеустремленно и неустанно преследовал хромого белого кролика, который оказался невосприимчивым к гипнозу, но и достаточно слабым, чтобы удав смог съесть его и так.   Я посмотрел на белого мотоциклиста – он явно не был частью удава, и он явно отчаянно боролся за жизнь, убегая и жертвуя своими частями, чтобы сохранить сердцевину. Последние пять охранников обреченно повернулись и пошли вверх по дороге, откуда минут через пять должны  были появиться танки. Белый соскочил с мотоцикла, с ненавистью толкнул его и побежал по дороге вниз, видимо увидев что-то спасительное. Я уже не мог следить за ним из окна, дорога скрывалась за домом.   Как зачарованный, я открыл балконную дверь и вышел наружу.
Наш дом первый на массиве, если не считать большую красную многоэтажку оригинальной формы, стоящую немного в стороне от дороги. За нами начинается нагромождение многоэтажных прямоугольников, разбросанных так, будто кто-то учился играть в тетрис. В лабиринты этих домов лучше без компаса не заходить, а виды из окон напоминают воплощения в жизнь самых смелых задумок Пикассо. Но это все за нами, а вид с окон нашей квартиры отличается четкой симметрией. По центру идет черная полоса дороги, которая с высоты 6 этажа кажется врезающейся в дом, слева темная лента реки, а справа серые низкие здания бетонного завода. Но, если вы захотите посмотреть куда же дальше идет дорога, то придется выйти на балкон, он самый угловой в доме, и тогда, заглянув за угол дома, можно увидеть мост, лодочную станцию и даже большую башню непонятного назначения в тонированных окнах которой отражается дорога и наш дом.
Холод пробирал до косточки, бетонный пол обжигал ноги, все мое тело начало дрожать то ли от холода, то ли от страха. Хотя обычного страха я не испытывал, это был ужас, который пробирается в самый центр и забирает контроль над телом и эмоциями и ты уже не испытываешь ничего. Ты ничего не понимаешь. Ты просто стоишь и наблюдаешь за происходящим.
 Гвардия приближалась, она уже была в каком-то километре от нашего дома. С каждой минутой количество танков и людей все увеличивалось и увеличивалось, затапливая дорогу, выливаясь на обочины. Из поднятой пыли вырвался вертолет с огромными прожекторами. Ослепляющий луч скользнул по нашему дому, заставив меня зажмуриться. Шум становился все мощнее и давящей,  сквозь него стали различимы отдельные звуки выстрелов и надрывных криков. 
От общей массы отделились несколько десятков мотоциклов и с ревом понеслись вперед к группе из пяти синих мундиров, стоявших со вскинутыми автоматами, но похоже было, что надежд и стремлений к спасению у них не осталось. Плотно прижавшись друг к другу, они напоминали ощетинившегося ежа.  По-видимому, мотоциклистов не интересовал этот маленький очаг сопротивления, они разделились на два ручейка и, не задерживаясь, понеслись дальше, скрывшись за углом дома.
Я подошел к самому краю балкона и заглянул за угол. Белый бежал к мосту, там под ним стояло несколько моторных лодок, и он почти добежал до одной из них, когда его настигли мотоциклисты. Сбив с ног, они окружили его,  наставили десятки автоматов и начали кричать что-то требовательное и обязательное.
Загнанный человек  дико озирался по сторонам в надежде увидеть маленький, тончайший просвет в черных телах окруживших его. Он еще ищет, он еще живет, необоснованная надежда зажигает в его глазах огонь, отрицающий безысходность.  Дула направленных винтовок утверждают, что им ничего не стоит вспыхнуть и изрыгнуть металл, несущий смерть, это их обычное дело. Они не испытают всю силу твоего отчаяния и тебе тогда придется склониться перед их безразличием, подчиниться их власти и безропотно принять их свинцовую волю.
Дикая пляска белого внутри круга закончилась, он опустился на колени и безвольно опустил взгляд вниз, туда, где хоронится весь идеализм вместе с гниющими трупами. Отчаянный и поверженный борец за неизвестные идеалы и с неизвестными, но могущественными врагами, белый что-то еще испытывал кроме жажды быстрой смерти, видимо что-то еще придавало ему сил, что-то без чего его уход был бы несправедливостью мирового масштаба, грозящего разбудить дряхлого старичка и заставить его выбить пару зубов  смерти со всей ее неумолимым безразличием и независимостью.   Медленно, словно осознавая данную ему минутную власть, даже перед лицом власти вечности, белый поднимал свой взгляд как пистолет, прицеливаясь для точного попадания: земля, затоптанные ботинки черных мундиров, лампасы на брюках, стальной обрубок винтовки на периферии зрения, вырастающий в стальную изящность,  которой может обладать только орудие убийства, плавность форм и цельность всей композиции. Руки в черных перчатках крепко и уверенно держат ствол, палец так цепко вцепился в курок, как тяжелая бабочка в легкий цветок, готовая вспорхнуть при первом же порыве ветра. Широкие груди, облаченные в теплые меха, раздуваются в такт ситуации, контролируя ее и сохраняя инициативу. Прицел скользнул выше, туда, где все и происходит – к головам и глазам. Это были лица, прошедшие тяжелый путь стандартизации, рассчитанные на подчинение и предсказуемость, они обязаны были улыбаться, хмуриться, кривиться и смеяться по команде и одинаково, реагируя только на уставные раздражители. И сейчас сквозь широкие скулы, маленькие глаза, обветренную кожу и обезьяньи надбровные дуги читалась только одна общая эмоция – жажда убийства. Это был приговор, но белый не остановился на этих лицах, взгляд его скользнул дальше и выше, медленно и тяжело поднимаясь в сторону массива. Он охватил весь наш дом, поднимаясь по этажам, 1-й, 2-й, 3-й, …как будто неся невероятную ношу, запыхавшись, белый остановился на секунду, расслабив зрение  и вот, собравши остатки сил, полез выше: 4-й, 5-й, 6-й.  Тут он остановился и сфокусировал взгляд.
Мое дыхание сперло, что-то сладкое и теплое застряло в горле, я вдруг превратился в статую, в глину, во что-то совершенно не воодушевленное, будто чужая несгибаемая воля лепит из меня все, что ей захочется. Взгляд белого был направлен на меня, точно мне в глаза, глубже - в мозг, в сердце, куда-то туда, где сходятся все мои нити, в самую сердцевину. Все вдруг стало нереальным, непохожим само на себя. Яд абсурдности, пушенный белым, растекался по телу, отравляя все на своем пути.   Я стал ловить ртом воздух, чувствуя, что меня сейчас вырвет. Покачнувшись, я отошел от края балкона, краем глаза успев заметить, как черные мундиры сомкнули круг, закрыв собой белого. Раздалось несколько  выстрелов, и я  первый раз в жизни потерял сознание…

Большая, темная машина стоит на самом краю земли, где живут образы и мысли. Она работает в автоматическом режиме, обладая долей интеллекта, дабы корректировать программы своей работы и устранять незначительные погрешности. День и ночь, из года в год работает она, проверяя поступающую по конвейеру реальность на прочность и пригодность. Она раскладывает ее на части, анализирует, делает пробы, сохраняет образцы и в результате выдает на выход единичку в блок восприятия. Это реально – говорит она. Это происходит сейчас. Это происходит с тобой.
Но однажды машина захлебывается огромным куском реальности. Не в силах раздробить и разложить на составные, она начинает отчаянно хвататься за края валуна пытаясь по составу части узнать об общем, но валун слишком огромен и разнообразен по составу, чтобы по маленькой части судить обо всем. Его надо раздробить, но машина не в силах переработать такой кусок за такое время. Реальность  не проходит, скапливаясь на входе, образуя пробки и заторы. Но машину нельзя остановить, не в силах раздробить валун, она перепрограммируется, заглядывает в накопленные архивы реальности, собирает по частям самые неожиданные соединения и выдает их на выход. Вот, что реально, говорит она, показывая несусветную мазню. Отрезанные уши, черные квадраты, люди-жуки, нет, у машины точно нет никакого вкуса, только сомнительный талант стыковки архивных одно валентностей. 
В самом центре земли сидишь ты, поглощая поступающие минералы реальности. Ты грызешь их, иногда ломая зубы, но уверенный в их питательных свойствах.  Ведь эта несравненная машина, твоя помощница и спасительница, испытывает, фильтрует и измельчает все эти тяжелые и неудобоваримые камни.  И откуда тебе знать, здоровому и счастливому идиоту,  что давно она поломана, эта машина, вскармливая тебя суррогатом собственного производства.  Выдавая символизм за реальность, возбуждая тебя как автомат, кормя из ложечки, делая из тебя такую же машину, как и она. Машину потребления. Но, что тут можно поделать, если огромный валун заставил машину отклониться от своих прямых обязанностей и зациклиться на самой себе? Никто не виноват, а страдаешь ты и вся твоя земля, засыхая и умирая. Гибнут растения – образы, худеют и подыхают звери – мысли. Твои фантазии и полеты плачут в бессильной тоске, ангелы с обломанными крыльями лежат в гипсе под капельницей, а ты жрешь свои минералы, зеленея от надежды.

Это наверное хорошо, что я почувствовал, как огромная гора забила собой
вход в мой мир. Это произошло сразу и я смог это осознать, в отличии от многих взрослых. Эти взрослые наверное слишком всегда отвлечены на поедание реальности, чтобы обращать внимание на работоспособность всех систем в своем мире. А я видимо был не голоден. А может дело в другом. Может машина не сразу ломается, а постепенно, перерабатывая все большие куски абсурдной реальности, расстраивается, в конечном счете,  выходит из строя и переходит на внутренний рацион. И происходит это так незаметно, что нельзя точно сказать, что ты ешь – настоящую реальность или реальность синтезированную.  Но, когда на улице война или что-то совсем необъяснимое, то эту гору уже невозможно не заметить, и тогда ты уже точно знаешь, что ты ешь на завтрак, обед и ужин.
Взгляд белого и все это сумасшествие дало мне именно это – ощущение хрупкости и сомнительности всего, что меня окружало. Неужели это реально? Все эти люди, танки, горящие яркими, слепящими огнями, ружья, погони, стрельбы и … убийство. Здесь и сейчас и на моих собственных глазах. Это получается в школу мне завтра не идти, что ли? А спать мне сейчас идти или как-то не с руки?  Как это все можно скушать, не засорив проход? Я отказываюсь что-либо понимать.

Тучи рассеялись, тоненький ломтик луны, и мерцание далеких звезд было единственным источником света. Яркие огни и звуки исчезли как небывало. Ночь стала тихой и без тревожной, такой, какой она и должна быть.  Что-то острое впивалось мне в руку и вбок, я безуспешно попытался пошевелить левой рукой, она затекла, и стала похожа на гибкую веревку, привязанную к телу. Осторожно привстав, я  правой рукой положил эту веревку на колено, пытаясь не делать резких движений. Кровь начала бежать по передавленным артериям, разнося тепло и боль, тысячи иголок впились в руку и мне оставалось только ждать пока каждая клетка не получит необходимую встряску и не начнет работать на меня с прежними силами. Наконец боль улеглась, и я осторожно поднялся на ноги. В голове что-то гудело и стучало, будто отбойный молоток пытался раздробить прочный бетон. Я встряхнул головой  и огляделся по сторонам. Никаких танков или людей не было видно, более того на улице не было ни души, тишина и порядок, как будто ничего и не происходило. Фонари по обочине дороги горели тускло и одиноко, почти все окна в доме были темные. Ничто не свидетельствовало в пользу того, что мне все это не причудилось, только зачем бы я тогда выходил на балкон? Нет, это все было наяву, я видел это и чувствовал, белого, силу его отчаяния, море силы и непробиваемой брони танков. Это все происходило здесь каких-нибудь пол часа назад. Хоть все и было сейчас так, как будто ничего не было, но я чувствовал что-то растворенное в воздухе, что доказывало реальность виденного мной. Реальность убийства белого.
Я потянул воздух, слева – с пожарной лестницы доносился еле ощутимый запах, едкий и отвратительный, как моча. Я повернулся в сторону, откуда шел запах и пригляделся. Что-то красное и мокрое висело привязанное к металлическим прутьям, как  мешок с гнилыми помидорами, подвешенный кем-то ради злой шутки  над тротуаром. Только очень уж этот мешок напоминал по форме человеческое тело. Я знал кто это. Шелковой прочной нитью я был привязан к нему, со всей силой его взгляда, ощущая себя рядом, хоть и был метрах в пятидесяти. Вздох облегчения вырвался из груди. Теперь я точно знал, что все это происходило на самом деле, и пусть тысячи и миллионы твердят о нереальности, я уверен, что ел именно реальность.  Красный труп, весело качаясь на ветру, доказывал мне это. Боже, как приятно осознавать, что мир на твоей стороне! То, что ты видишь и чувствуешь – правда, а остальные пусть сидят дома и думают, что ночь темна и беззвучна.  Это было на самом деле, и я это видел! Мне захотелось поближе подойти к бывшему белому, ощупать, осмотреть его тело. Может, он еще жив?
Перелезя через мокрые перила, я нащупал ногами  небольшой каменный выступ. Металлическая труба, прикрепленная к стене, шла прямо к пожарной лестнице, где был привязан белый. Крепко ухватившись за нее, я начал осторожно двигаться к цели. Не прошло и 10 минут, как я дошел до металлического остова, скользких и холодных стальных прутьев, переплетенных в ступеньки и площадки. Я перепрыгнул небольшое ограждение и очутился на одной из площадок в двух метрах от раскачивающегося трупа. 
Картина в алых тонах. Багровые реки перетекают в темное обрамление, исчезая в абсолютной черноте. В самом центре струится алая, приторно красная жидкость, как кровь, вытекающая из порванного сердца. Несмотря на всю кажущуюся готовность увидеть ужасное вблизи, вид висящего вниз головой трупа поразил меня. Возможно не сам факт и даже вид мертвого человека, но откровенная демонстрация физического происхождения того, что говорило, чувствовало, смотрело и стреляло глазами. Объяснимость и анатомичность тела, функциональность жидкости вытекающей из разбитого сосуда, явная причинно- следственная связь жизни и тела, идей и крови в мозговых клетках, адреналина и великих открытий. Я загипнотизировано смотрел на тело, раскачиваясь в такт. На белом не было кожи, ни лоскутка. Красные волокна мышц показывали, насколько хорошо была развита мускулатура.  Сейчас он напоминал куклу в биологическом классе, по которой мы изучали строение человека. Без кожи белый казался вывернутым наизнанку, будто кому-то понадобилось добраться до его души, и он нашел способ. Телесное и физическое присутствовало здесь, только оно не скрывало духовное и чувственное, а подчеркивало его. Сущность давалась без искажений, не прячась и маскируясь, а выставляясь и утверждаясь.  Я скользнул взглядом вниз, туда, где должна была быть голова белого и обомлел. Вместо головы была красная чешуйчатая морда зверя, с огромной закрытой пастью, венчаемой двумя кривыми клыками. Можно было представить, сколько острых зубов было в этой пасти.  Тело с этой мордой, да еще с большими остроконечными ушами напоминало древнеегипетского бога, не помню, как его звали. Мы проходили это по истории, и мне он очень запомнился, может потому, что я весь урок обрисовывал фигурку в книжке.  Он тогда показался мне забавным и добрым, но здесь от этой пасти веяло только беспощадностью и голодом дикого зверя.
Я заворожено смотрел на морду, когда открылись веки зверя, обнажив бусинки воспаленных глаз, уставленных прямо на меня. Секундный контакт, будто искра зажгла пламя, и все тело передо мной стала сотрясать мелкая дрожь. Зловещая пасть раскрылась, и откуда-то изнутри вырвался хрип. Внезапно, с необыкновенным проворством, будто обретя вкус жизни и невероятную бодрость, монстр подтянулся, уцепившись в морской узел, завязанный из толстых веревок у его лодыжек.  Еще пару мгновений и это чудовище будет стоять рядом.  Страх начал двигать мной, когда разум и чувства еще были в оцепенении. Ноги сами перескочили через невысокую ограду и с неожиданной для меня проворностью понеслись назад к спасительному балкону. Я бежал по узкому бетонному выступу как по беговой дорожке и,  наверное, бил все рекорды скорости. Где-то сзади было слышно, как зверь освободился от веревок и с четким хлопком то ли ног, то ли копыт  спрыгнул на железные прутья пола. Не медля ни секунды, он рванулся в погоню.
Звонкий топот сзади, близость и ощутимость дыхания где-то за спиной сделали меня сплошным адреналином. Добежав до балкона, я буквально перелетел через перила и рванул дверь. Вбежав в комнату, я закрылся и начал заставлять вход всем, что было вокруг. Массивный дубовый стол стоял прямо перед балконной дверью, и он пошел в оборот первым. Диван со скрипом, царапая пол, медленно сдвинулся с места. Сильными толчками постепенно его удалось частично загнать под стол, где он заклинил между стеной и нижним ящиком. Теперь вряд ли сюда что-то проникнет с балкона. Я перевел дыхание на секунду и позволил адреналину немного отхлынуть. 
Глухой мощный удар в дверь и вся конструкция завибрировала, грозя сдвинуться и освободить проход. Монстр за дверью издал гортанный звук, похожий на смесь человеческого храпа и звериного рыка и в неистовстве всем телом бросился на неожиданную преграду. Дверь немного отошла, двигая стол и кровать, еще несколько таких ударов и вход будет очищен. В отчаянии, я ухватился за огромный шкаф у стены, ногами уперся в стену и одним рывком опрокинул его. Тот упал на диван, придавая дополнительную массу блокировке. Дверь, однако, уже была приоткрыта и огромная красная рука просунулась в щель.   Как уродливый толстый червяк, рука извивалась, пытаясь нащупать, что за препятствие мешало открыть дверь. Каждый палец заканчивался длинными изогнутыми когтями, которые рвали обивку дивана, разрезали обои на стене и царапали дверь.
Промедление было подобно смерти. Еще минуту и зверь ворвется внутрь.    Я выбежал из комнаты в коридор, захлопнул дверь и придвинул к ней стоявший рядом триляж.  От сильного толчка зеркальные окошки закачались, и  мне в глаза ударил свет. Я быстро развернулся, сзади была полупрозрачная дверь на кухню, сквозь которую светящимся туманом проникал электрический свет. Он был белый, словно пройдя сквозь дымчатое стекло, очистился от своего искусственного происхождения. За дверью мама о чем-то рассказывала папе. Ее голос такой будничный и спокойный растворялся в темноте коридора, казалось, что это голос издалека, из другой жизни. Неужели они ничего не слышали? Еще пару минут и здесь появится зверь, требующий жертв. Он утвердит здесь свою власть, твердую и абсолютную, власть смерти и абсурда. Аромат опасности просачивался сквозь каждую щелку, заполняя собой коридор, придавая невыносимую тяжесть воздуху и наполняя им мои легкие.
Бежать, спасаться,  только надо предупредить родителей. Они же ничего не знают, не чувствуют этого запаха, они не слышали и не видели того, что видел и слышал я.
Три больших шага и я около двери, весь в белом сиянии и сдобных запахах. Темная пропасть коридора позади, словно раздутая рыба, пыталась не выпустить меня из своих душащих внутренностей.  Дверь отворилась и на пороге стояла мама с удивленной и строгой миной на лице.
– Ты почему еще не в постели? Ты хоть представляешь, который час? А ну марш в спальню!
- Мама, нет, в спальню нельзя, там зверь… Мама, он идет сюда. Надо бежать, мам! Быстрее!
-   Хватит твоих вот этих фантазий. Надо знать меру. Тебе уже два часа, как надо спать, завтра рано вставать. Тебе же завтра…
- Мам, он сейчас будет здесь! Неужели ты не понимаешь? Завтра – нет, сейчас он – здесь. Он, понимаешь?
- Так, мне это надоело, я сейчас дожарю рыбу, и приду тебя уложить, а пока иди и попробуй заснуть сам.
- Ты не понимаешь, ты НИЧЕГО не понимаешь.